На следующий день после обеда Эмма приехала со своей матерью в село Конятино.
      «Это что-нибудь да значит», – подумала Ядевская, поспешно накидывая на плечи турецкую шаль, и быстрыми шагами пошла навстречу нежданным гостям.
      Казимир был уже в гостиной и очень удивился, когда Эмма с приветливой улыбкой подала ему руку. Будто она переродилась или как змея переменила кожу. Скромный полумонашеский наряд ее исчез бесследно. На ней было красивое белое платье с голубыми бантами, волосы были заплетены в две роскошные косы, глаза блестели, на губах играла радостная улыбка.
      – Прикажите распрячь ваших лошадей, дорогая соседка, – упрашивала Ядевская. – Я не отпущу вас без ужина, вы у меня такая редкая гостья!
      Малютина взглянула на свою дочь, та едва заметно кивнула, и радушное приглашение было принято.
      Выпив чашку кофе, Эмма предложила Казимиру погулять с ней в саду.
      – Что с тобою? – воскликнул он, сходя по ступенькам террасы. – Ты сегодня так мила, что я тебя просто не узнаю!
      – Заметь, друг мой, – ответила Эмма, – что женщины становятся необыкновенно любезны, когда намерены обратиться к кому-нибудь с просьбой.
      – Чего же ты от меня хочешь?
      – Об этом после.
      На клумбах еще осталось несколько запоздалых астр и георгинов. Эмма нарвала цветов, села на скамейку у бассейна, сплела венок и надела его себе на голову. Казимир молчал, не сводя с нее глаз.
      – Ты мне очень нравишься, когда сидишь так смирно, – сказала она, протягивая ему обе руки, – будь всегда таким же умницей.
      – Почему же ты запрещаешь мне любить тебя?
      – Я желаю, чтобы ты был моим другом, но боюсь довериться тебе – меня пугают твои страстные порывы.
      – Признайся, что ты любишь другого, и я перестану жаловаться на судьбу.
      – Не могу же я признаваться в том, чего нет! Поверь, если бы мне вздумалось полюбить мужчину, то я избрала бы тебя.
      – Золотые пилюли!
      – Клянусь, что никто, кроме тебя, не будет моим мужем! Доволен ли ты этим? Но к этому я прибавлю, что не намерена выходить замуж.
      – Девические фантазии!
      – Попробуй уговорить меня, и ты убедишься, что я мраморная статуя, не хуже вот этой царицы амазонок, которая прячется там, в густой зелени.
      – Чем же я могу быть тебе полезен? – спросил Казимир после непродолжительной паузы.
      – Я хочу попросить тебя...
      – Почему же не приказать?
      – Потому что ты мой друг, а не раб.
      – Говори же, в чем дело?
      – Дня через два я еду в Киев, не проводишь ли ты меня?
      – С величайшим удовольствием!
      – Итак, решено – мы поедем вместе.
      – Долго ли ты там пробудешь?
      – Быть может, до весны.
      – Отлично!
      – У меня есть дела, которые задержат меня в Киеве на несколько месяцев.
      – Тебе есть, где остановиться?
      – Я буду жить у своей старой тетушки. У нее собственный дом на Подоле, но мне нужен мужчина в качестве защитника. Не хочешь ли ты быть моим рыцарем?
      – И ты еще спрашиваешь? – вскричал юноша. – Боже, какое счастье сулит мне грядущая зима! Сколько приятных вечеров проведу я с тобой, сидя у камина!
      – Дай мне слово, что ты не нарушишь моего душевного спокойствия.
      – Постараюсь быть таким же хладнокровным, как ты.
      – Я вовсе не хладнокровна. Просто во мне нет страстных порывов, и тебе советую их сдерживать.
      За ужином Эмма подняла свой бокал, чокнулась с Казимиром и шепнула ему:
      – За счастливое будущее!
      На прощание, садясь в коляску рядом с матерью, она протянула ему руку и прибавила:
      – Можешь поцеловать ее, я тебе не запрещаю.
      Юноша впился губами в изящную маленькую ручку, которую у него быстро отняли.
      – До свидания! – раздалось в ночной тишине, и сытые вороные лошади помчались по дороге, поднимая целое облако пыли.
      Весь следующий день Казимир провел со своей матерью, а вечером принялся укладывать чемодан. На этот раз расставание было для него не так тягостно, как прежде – его манил за собою чудный призрак.
      Рано утром он был уже на ногах и вышел в сад, где вскоре столкнулся со своей матерью. Глаза старушки были заплаканы. Она села рядом с сыном на скамейку и молча пожала ему руку.
      – Обещай мне, – начала она, с трудом сдерживая душившие ее рыдания.
      – Что такое, милая мама? – спросил молодой человек, горячо целуя ее руки.
      – Будь осторожен... Эмма...
      – Да она и слышать не хочет о моей любви!
      – Она так говорит, но я этому не верю... Предчувствие редко обманывало меня... она теперь не случайно тебя преследует... тебе грозит опасность.
      – Даю тебе слово, что я буду осторожен.
      Ровно в два часа пополудни приехала Эмма в дорожной карете, нагруженной сундуками, шкатулками и картонками. Горько плакала старушка Ядевская, расставаясь с сыном, и потом долго глядела вслед удаляющемуся экипажу.
      Молча смотрели молодые путники на мелькающие мимо них поля, нивы, рощи, села и убогие деревушки. К югу тянулись стаи диких уток, в воздухе раздавались отдаленные звуки свирели или заунывной малороссийской песни.
      Наконец Эмма обратилась к своему спутнику с вопросом: «Не знаком ли он с графом Богуславом Солтыком?»
      – Нет, – отвечал Казимир. – Но я слышал от моих товарищей, что это какая-то странная личность, непонятная смесь Гамлета с Монте-Кристо.
      День клонился к вечеру. Вдали показались позолоченные купола киевских соборов; на западе небо было красно, как огонь. Вскоре наступили сумерки. Вся окрестность подернулась легким туманом; на небе одна за другой засверкали звезды; карета въехала в густой лес. Кучер остановил лошадей и зажег фонари. Вдруг в стороне от дороги, над болотом, что-то блеснуло.
      – Блуждающий огонек, – заметил Ядевский.
      – Мой символ, – ответила девушка. – Не ходи за мной, если я поманю тебя, а то попадешь в болото и погибнешь.
      – Какие пустяки! Разве ты сирена, прельщающая путника для того, чтобы утопить его?
      – Не только русалки губят легковерных юношей.
      Было уже поздно, когда карета въехала в Киев, но дома и улицы были еще освещены, а по тротуарам двигались толпы гуляющих. По мере того, как путники приближались к Подолу, прохожих становилось все меньше. Фонари едва мерцали. В этой части города царил полумрак – лавки уже давно были закрыты. Наконец усталые лошади остановились перед маленьким одноэтажным домиком с закрытыми ставнями.
      Путники вышли из кареты, и Казимир позвонил у подъезда. Но прошло несколько минут, прежде чем дверь отворилась. На пороге показался старый седой лакей с фонарем в руках. Почтительно поцеловав руку Эммы, он начал вынимать из кареты багаж.
      – Теперь мы с тобой простимся, – обратилась Эмма к своему спутнику. – Я очень устала и хочу отдохнуть. Мой кучер довезет тебя до твоей квартиры, а завтра вечером я жду тебя к чаю.
      Они расстались.
      На лестнице Эмму встретила скромно одетая старушка с серыми плутовскими глазами и ярким румянцем на щеках.
      – Елена?
      – К вашим услугам, барышня.
      – Ты уже получила распоряжения?
      – Точно так.
      – И знаешь, что будешь считаться моей тетушкой?
      – Да, для посторонних, для вас же я самая покорная раба, – и старушка повела Эмму через ряд роскошно обставленных комнат.
      – А это ваша спальня, – сказала она, отворяя последнюю дверь.
      – Хорошо.
      Эмма сняла дорожное платье, надела меховую кофту и села пить чай. Елена стояла у дверей, не спуская глаз со своей барышни.
      – Какая же вы хорошенькая да молоденькая! – вздыхая, проговорила она и, печально понурив голову, вышла из комнаты.
      Девушка заперла за ней дверь, достала из шкатулки конверт, полученный от апостола, внимательно прочла все инструкции и не легла в постель до тех пор, пока все бумаги не сгорели в камине дотла.

      На другой день рано утром Эмма написала письмо матери и записочку приятелю своего покойного отца, участковому приставу Бедросову. На ее звонок явилась Елена с завтраком на подносе и вслед за нею старик лакей в парадной ливрее. Лукавые глаза его так и бегали по сторонам.
      – Как тебя зовут? – спросила девушка.
      – Борисом, сударыня.
      – Отнеси эту записку участковому приставу Бедросову.
      – Слушаю-с, – проговорил старик и, согнувшись в три погибели, пошел по направлению к двери, но тотчас же остановился и прибавил: – Я должен предупредить вас, сударыня, что для посторонних посетителей я глухонемой.
      Эмма кивнула и, выпив чашку кофе, начала одеваться с помощью Елены.
      – Ты поедешь со мной, – сказала она, охорашиваясь перед зеркалом.
      – Как прикажете.
      – Есть ли у тебя приличное платье, чтобы изобразить мою тетушку?
      – Здесь уже все припасено.
      Несколько минут спустя обе женщины вышли из дома пешком.
      – Где здесь Красный кабачок? – тихонько спросила Эмма у своей спутницы.
      – В нескольких шагах отсюда, – ответила старушка и повернула в узкую грязную улицу, где стоял шинок, красная крыша которого виднелась из-за высокого забора. – Вот он, – шепнула она, указывая глазами на невзрачный домик.
      Оттуда они поднялись в старый город и остановились перед окнами магазина, в которых были выставлены фотографические портреты. Эмма осталась на улице, а Елена вошла внутрь и через минуту появилась с большим конвертом в руках.
      Возвратившись домой, Эмма отпустила свою служанку, села на диван в гостиной и вынула из конверта портрет графа Солтыка. Долго и внимательно вглядывалась она в него, как бы изучая каждую черту лица, не хуже любого сыщика, рассматривающего портрет преступника, которого ему поручено поймать.
      Граф был изображен в меховом шлафроке с длинной трубкою в зубах. Это был поистине красавец-мужчина: правильные, словно из мрамора высеченные черты лица, большие глаза, в которых светились ум, энергия и страстность, – одним словом, он обладал в высшей степени привлекательной наружностью.
      Портрет графа еще лежал на столе, когда в гостиную вошел Бедросов, живой, проворный мужчина лет сорока, невысокого роста, с жиденькими волосами, выдающимися скулами и крошечным уродливым носиком. Поцеловав руку Эммы, он подвел ее к окну, чтобы лучше рассмотреть ее лицо, и воскликнул в порыве неподдельного восторга:
      – Боже мой, как вы выросли, как похорошели! Давно ли я носил вас на руках! А помните ли вы, как запрягали меня в тележку да погоняли кнутиком? Как я рад, что мне привелось увидеть вас снова!
      – Я очень рада найти в вас старого искреннего друга, – с приветливой улыбкой ответила Эмма.
      – Звание друга я принимаю с благодарностью, но от старого отрекаюсь категорически! Разве я седой дряхлый старик? Я мужчина, как говорится, в расцвете лет! – и он расхохотался. – Да, милая барышня, в качестве друга вашего покойного батюшки я готов вас охранять от всех зол и напастей, но вместе с тем оставляю за собой право иногда и приволокнуться за вами.
      – А я ловлю вас на слове и провозглашаю моим рыцарем!
      Бедросов отвесил низкий поклон и прибавил:
      – Жду ваших повелений и надеюсь, что вы будете мною довольны!
      – Сядьте вот тут, рядом со мной и поговорим по-дружески, – сказала молодая хозяйка, усаживая своего гостя на диван. – Признаюсь, что я вам завидую.
      – Интересно узнать, чем именно возбуждаю я в вас это далеко не лучшее чувство?
      – Вы пользуетесь преимуществом, о котором мы, простые смертные, и мечтать не смеем.
      – Каким же это?
      – Вы все обо всех знаете.
      – Да... то есть, как вам сказать, – в сущности, это как повезет и лучшим вашим союзником бывает случай...
      – Вам известно, как велико женское любопытство... Поневоле позавидуешь человеку, для которого тайн не существует, который смело заглядывает в самые сокровенные изгибы человеческого сердца и, как гигантский паук, накидывает свою паутину на весь город.
      – Это в известной степени справедливо.
      – Как бы я была счастлива хоть на миг приподнять завесу хоть какого-нибудь таинственного приключения!
      – Почему же нет? Полиция нуждается в союзниках, а женщины умеют так ловко все выведывать. Здесь вам нет равных.
      – В таком случае примите меня в число ваших агентов.
      – С величайшим удовольствием! – ответил полицейский чиновник, целуя руку Эммы.
      – Я сегодня же намерена проверить, как далеко простирается ваше всеведение, – с лукавой улыбкою проговорила девушка и спросила, указывая на лежащий на столе портрет: – Кто это такой?
      – Граф Солтык, – без запинки отвечал Бедросов. – Разве вы с ним знакомы?
      – Нет... Этот портрет был выставлен в окне одного магазина, и я купила его, потому что он мне понравился.
      – Не вы первая и не вы последняя увлекаетесь наружностью этого господина! Послушайтесь моего дружеского совета: ограничьтесь портретом графа и избегайте личного знакомства с ним.
      – Не думайте, что я в него влюбилась, просто он меня интересует.
      – И это небезопасно... Он деспот, Дон Жуан, закоренелый эгоист, человек бездушный, безнравственный, беспощадный!
      – Боже, какими ужасными красками вы описываете его!
      – Не одну несчастную жертву удалось мне вырвать из когтей этого изверга!.. Я пристально слежу за ним... Еще раз повторяю вам: это знакомство приведет вас к неминуемой погибели!
      – Не беспокойтесь, я благоразумна. Ему не удастся опутать меня своими сетями.
      – В таком случае, вы будете единственная женщина, не поддавшаяся дьявольскому обаянию этого хитрого человека.
      Бедросов пообедал с Эммой в одном из лучших ресторанов города. После обеда они долго катались в коляске по окрестностям. Было уже почти темно, когда девушка вернулась домой. Вскоре приехал и Казимир Ядевский. Елена разыгрывала роль тетушки и наливала чай, сидя перед кипящим самоваром. В камине весело трещали дрова, хозяйка была в отличном расположении духа, что не ускользнуло от внимания ее собеседника.
      – Чему ты удивляешься? – спросила она, – ты сделался благоразумнее, я сознаю себя в безопасности, вот почему я так весела.
      – Следовательно, моя любовь к тебе безрассудна?
      – Более того.
      – Опасна?
      Эмма утвердительно кивнула головой.
      – Я не смею тебе этого объяснять, – прибавила она, – но поверь мне, эта любовь не принесет тебе счастья, по крайней мере, в том смысле, как ты его понимаешь.
      – Неужели ты намерена до конца жизни остаться весталкою?
      Горькая усмешка скользнула по губам красавицы.
      – Я отказалась от всех стремлений молодого сердца и поступила совершено сознательно. Я смотрю на жизнь, как на странствие по необозримой долине скорбей. Сама природа представляется мне в виде демона-искусителя, ведущего род человеческий к погибели. Она, подобно древнему змию, обольстившему праматерь нашу Еву, прельщает нас таинственным шелестом листьев в лесу, журчанием ручейка, звонкой песнью соловья и легким дуновением ветра. Она тешит нас призраками любви, дружбы и ангельской улыбкой невинных детей. Все это не более как сети, которыми опутывает нас враг рода человеческого. Мы до такой степени поддались его пагубному влиянию, что грешим на каждом шагу, сами того не сознавая.
      – По твоему мнению, человек должен добровольно отказаться от всего, что украшает его жизнь?
      – Да, должен.
      – Да ведь это будет не жизнь, а каторга!
      – Тебя я люблю как друга, как брата, но тебе никогда не удастся увлечь меня в греховный вихрь иной любви.
      В эту минуту позвонили у подъезда, и кто-то постучал в дверь. Елена вышла в коридор, где ее ждала женщина, закутанная в серый платок, из-под которого выглядывали большие блестящие глаз. Переговорив с таинственной незнакомкой, Елена вернулась в гостиную и, воспользовавшись минутой, когда Казимир подошел к лампе, чтобы закурить сигару, шепнула Эмме на ухо:
      – Сюда приходила еврейка, хозяйка Красного кабачка.
      – Что ей нужно?
      – Она сделала какое-то важное открытие и рассчитывает на вашу помощь.
      – Почему бы ей самой не объявить об этом?
      – Она не решается.
      – Хорошо, я согласна помочь ей.
      – Бог наградит вас за это, добрая барышня!
      – Когда же я ей понадоблюсь?
      – Это мы узнаем в свое время.

      Через несколько дней после своего возвращения в Киев Ядевский вспомнил, что мать дала ему письмо к своей приятельнице Огинской, и поспешил доставить его по адресу. Старик Огинский был потомок древней аристократической фамилии, человек богатый, образованный, любезный – безукоризненный во всех отношениях.
      Подъехав к роскошному барскому дому, стоящему на одной из центральных улиц старого города, Казимир вошел в переднюю и подал лакею свою визитную карточку. Минуту спустя перед ним отворились двери большой, со вкусом отделанной залы, где его встретил хозяин дома. Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, – типичный польский аристократ, стройный, ловкий, проворный и разговорчивый. Он предложил гостю сигару и с утонченной любезностью светского человека пригласил его в гостиную, куда вскоре вплыла супруга его, маленькая, очень толстая дама лет сорока. Она беспрестанно вздыхала; то ли из-за своей непомерной толщины, то ли из желания продемонстрировать озабоченность безнравственностью современного общества.
      Молодой человек передал ей письмо своей матери, которое она прочла со слезами на глазах; затем начались расспросы о житье-бытье старушки Ядевской.
      – Мне очень приятно, что вы посетили нас именно теперь, – прибавила Огинская, – моя дочь, Анюта, только что приехала из Варшавы, где она воспитывалась в пансионе. Я надеюсь, что вы с нею подружитесь; мы с вашей матушкой всегда жили душа в душу.
      «Подросток, – подумал Казимир, – так, какая-нибудь кукла!.. Незавидное знакомство!»
      Не прошло и минуты, как он убедился в своем заблуждении.
      Дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежала прехорошенькая брюнеточка в розовом платье, с мячиком в руке. Увидя гостя, она сконфузилась, покраснела и остановилась посреди гостиной, не зная, что ей делать.
      – Дочь моя, Анюта. Сын моей приятельницы, Казимир Ядевский, – представила их друг другу Огинская. – Надеюсь, что вы скоро сойдетесь поближе.
      Девочка сделала глубокий реверанс, не осмеливаясь взглянуть на гостя, который был буквально ослеплен ее красотой. Анюта была прелестна: круглое свеженькое личико с румяными щечками, маленький ротик, вздернутый носик, густые черные волосы, заплетенные в две косы, добрые, но плутовские глаза, – все в ней дышало неотразимой прелестью юношеского, почти детского возраста.
      В эту минуту в книге судеб появилась запись о том, что эти два чистых, невинных существа будут принадлежать друг другу.
      – Пойдемте в сад, – начала Анюта серебристым голоском, напоминавшим пение жаворонка, – я покажу вам мои цветы, моих голубей, моих котят и моего милого Куцика... Можно, мама?
      – Ступай, дитя мое, забавляйся, пока еще не настало для тебя время горестей и разочарований, – и глубокий вздох вырвался из груди толстой дамы.
      Проворно сбежав по ступенькам террасы, Анюта взяла Казимира под руку, лукаво улыбнулась и сказала:
      – До сих пор я ужасно боялась офицеров, но вас я вовсе не боюсь.
      – Вам не за чем их бояться: один ваш взгляд повергнет их всех к вашим ногам.
      – Берегитесь, как бы я не начала с вас, – пошутила милая девочка, грозя пальчиком, и повела гостя через сад на задний двор, посреди которого стояла голубятня. Голуби переполошились, поднялись в воздух и тотчас же опустились на голову и плечи своей хозяйки, которая сыпала им корм из принесенной с собою корзиночки.
      – Теперь пойдемте к котятам, – сказала Анюта, – но для этого нам надо будет взобраться на сеновал... Ступайте вперед и протяните мне руку.
      Казимир отстегнул шпагу и помог девушке подняться по лестнице на сеновал, где их с радостным мяуканьем встретила старая пестрая кошка, окруженная семью прелестными котятами.
      – Какие они хорошенькие и ласковые! – воскликнула Анюта, целуя и гладя крошечных зверьков. – Я сама кормлю их, и они меня узнают; как только я покажусь, тотчас же бегут мне навстречу.
      Спустившись обратно во двор, шалунья схватила шпагу и побежала в парк.
      – Теперь вы мой пленник! – закричала она. – Догоните меня, иначе я не отдам вам вашего оружия!
      Казимир побежал вслед за ней. Преследование продолжалось до тех пор, пока платье Анюты не зацепилось за куст шиповника. Юноша догнал ее и обнял за талию. Девочка хохотала от души и в эту минуту казалась еще очаровательнее.
      – Вы бы меня не поймали, если бы не этот противный куст! – проговорила она, садясь на скамейку.
      Не прошло и пяти минут, как к ней подбежал хорошенький черный пони.
      – Вот и мой милый Куцик! Папа купил его в цирке. Он бегает за мною, как собачка, и, кроме того, умеет делать разные фокусы. Ну, дружок, покажи себя.
      Анюта сорвала с дерева ветку, подозвала лошадку к забору, ударила ее слегка по спине и закричала:
      – Вперед, голубчик, гоп! гоп!
      Пони несколько раз ловко перепрыгнул через забор; потом принес брошенный ему носовой платок и, наконец, встал на колени перед своей барышней. В награду за это он получил два кусочка сахара.
      – Как он хорошо выдрессирован, – заметил Казимир, – впрочем, неудивительно, что он охотно исполняет приказания такой повелительницы, как вы. Да я счел бы за величайшее счастье...
      – За этот комплимент вы будете наказаны. Посмотрим, так ли вы послушны, как мой Куцик.
      – Приказывайте.
      – Извольте... Вперед! Гоп!
      Казимир перепрыгнул через забор.
      – Еще раз!
      Резвушка заливалась громким смехом, хлопая в ладоши.
      – Теперь платок... Apporte ici!
      И это приказание было немедленно исполнено.
      – Что же дальше? Я жду!
      – Ну, на колени... – проговорила Анюта и покраснела до ушей.
      – Неужели я не заслужил кусочка сахара?
      Оба расхохотались, как дети.
      – Вы на меня не сердитесь? – спросила милая девочка, кладя ему в рот кусочек сахара.
      – За что же?
      – За мою глупую шутку... Не подумайте, что я зла... Когда вы узнаете меня поближе, вы увидите, что сердце у меня предоброе... Теперь прощайте, – прибавила она, вырывая у него руку, которую он покрывал поцелуями, – ко мне сейчас придет учитель музыки... Приходите к нам почаще, пока еще не холодно и можно играть в саду. Вот, например, хоть бы завтра...
      – Непременно приду... Благодарю вас за приглашение.
      В тот же самый день, после обеда, посетил Огинских иезуит, патер Глинский, – человек светский, ярый патриот и усердный служитель церкви. Он был отличным проповедником и состоял чем-то, вроде гофмейстера, при особе графа Солтыка, которого в былое время воспитывал. Ходили слухи, что он даже и теперь позволяет себе давать наставления этому своенравному богатому господину. Патер был видным мужчиной, напоминавшим скорее дипломата, чем теолога. Правильные черты лица, умные, как бы заглядывающие в глубину души глаза, изящные манеры, элегантные обороты речи, – одним словом, все изобличало в нем человека, привыкшего ходить по гладкому паркету дворца, а не по каменному полу церкви. Ловкий иезуит привык давать советы в роскошном будуаре, а не в изъеденной червями исповедальне.
      – Я полагал, что вы еще в деревне, – сказал Огинский, идя навстречу своему гостю.
      – Мы вернулись вчера, – ответил патер. – Граф заскучал.
      – А знаете ли вы, что моя Анюта уже окончила курс в пансионе?
      – Неужели? Следовательно, она уже не ребенок, а взрослая барышня. Где же она? Как бы мне хотелось ее увидеть!
      – Она гуляет в саду со своими подругами. Хотите, я позову ее?
      – Нет, не надо, я сам пойду к ней.
      Патер Глинский надел шляпу с широкими полями и отправился в сад, где застал девушек за игрою в волан. Анюта подбежала к нему и обняла за шею.
      – Как вам не стыдно, ведь вы уже не ребенок! – шутя, заметил ей иезуит, с видом знатока любуясь расцветающей красотою.
      – Что ж за беда? Я вас люблю по-прежнему! Поиграйте с нами в жмурки!
      – Помилуйте! Это неприлично моему сану!
      – Вот увидите, как это будет весело.
      Шалуньи подхватили патера под руки, отняли у него шляпу и трость, завязали ему глаза носовым платком и с громким смехом начали скакать вокруг него. Напрасно злополучный иезуит старался поймать одну из них; кончилось тем, что он, выбившись из сил, обхватил руками Анютиного пони. Проказницы были в восторге. Они посадили патера верхом на лошадку и торжественным маршем двинулись по аллеям.

      Утром, когда Елена осторожно вошла в спальню к Эмме, та уже проснулась. Ее роскошные волосы раскинулись по подушке, окружив прелестное личико золотистым ореолом.
      – Мне хочется еще полежать... я устала, – проговорила красавица, щуря глазки.
      – Понежьтесь, милая барышня, приберегите свои силы для нынешнего вечера, – ответила старуха и таинственно прибавила. – К нам опять приходила еврейка. Она просит вас пожаловать в Красный кабачок.
      – Сегодня вечером?
      – Да, часов в десять.
      – Хорошо.
      Утром заезжал Казимир Ядевский, но его не приняли. После обеда Эмма вышла со двора вместе с Еленой, внимательно осмотрела вход в таинственный кабачок и попросила свою мнимую тетушку указать ей, где дом купца Сергича.
      – Отдайте ему эту записку, – сказала девушка своей спутнице, когда они подошли к дому, – я подожду вас здесь, на тротуаре.
      Поздно вечером Эмма, закутанная с головы до ног, отправилась без провожатой в дом Сергича. Купец принял ее в маленькой комнатке с закрытыми ставнями: почтительно поцеловал руку, усадил на диван и, стоя, стал ожидать приказаний.
      – Знаете ли вы, зачем я сюда пришла? – спросила Эмма.
      – Я знаю все, сударыня, и готов служить вам по мере сил и возможности.
      – Мне придется довольно часто бывать у вас, не вызовет ли это подозрений?
      – Ни в коем случае. Я попечитель братства Сердца Господня, и меня нередко посещают знатные дамы.
      – Посланные мною вещи здесь?
      – Точно так.
      – Позвольте мне переодеться.
      Не прошло и четверти часа, как из дома купца Сергича вышел стройный красивый юноша в венгерке из темно-синего сукна, высоких сапогах и меховой шапочке. На плечи его была накинута шинель, в кармане лежал заряженный револьвер. Эмма превратилась в мужчину, словно бабочка, стряхнувшая золотистую пыль со своих крылышек.