В середине сентября наша авиация нанесла сокрушительный удар по вражеским аэродромам Боровское и Шаталово. Разведданные по этим аэродромам доставил тоже Ануфриев. Только на одном аэродроме Боровское он обнаружил 120 вражеских самолетов. Примерно 45 самолетов было разбито и сожжено после нашего удара.
      Каждый разведчик должен быть хорошим летчиком. Но не каждый летчик может быть хорошим разведчиком. Митрофана Ануфриева словно сама природа наделила даром, который он развил, отшлифовал и довел до высокого мастерства. Это была целая наука о разведке - о том, как вести наблюдение, как быть невидимым, как распознавать опасность, скрытую в спокойных, безлюдных ландшафтах.
      Мастерство Ануфриева проявлялось в самых различных ситуациях. Он мог в открытую бросить вызов противнику и прорываться к его аэродромам, преодолевая истребительные заслоны, бешеный заградительный огонь зениток. Это чрезвычайно опасная работа. В 523-м полку было немало мужественных разведчиков, которые выполняли подобные задания. Ануфриеву же дано было и другое: он умел угадывать, почти интуитивно распознавать то, что враг до поры до времени всеми силами старался сохранить в тайне. И в этом Ануфриев превзошел многих. Интуиция заставляла его быть особенно внимательным там, где, казалось бы, ничто не должно насторожить разведчика. Он безошибочно определял районы, таящие потенциальную опасность. Случалось, летчик как бы бесцельно начинал кружить над сомнительным местом, мыслью о случайности своего появления успокаивая тех, кто следил за ним. Этим он выигрывал время и расстояние: большое расстояние мешает вести наблюдение. Когда небо было ясным, летчика, конечно, замечали раньше. Тогда он как бы играл с противником в неведение кружил и кружил, постепенно снижаясь до малых высот, пока движение одиночного самолета не обретало уже явную направленность. Гитлеровцы понимали, что обнаружены, оставалось только сбить разведчика. Сбить, чтобы он не успел передать то, что увидел.
      Чего только они ни делали, чтобы разведчик не возвратился назад! Гонялись за ним на истребителях, стреляли по нему из зениток, из полевых орудий, танков, пулеметов, даже из минометов. А разведчик жадно впивался глазами в какой-нибудь лес, вдруг ощетинившийся стволами орудий. Он ликовал, когда его подозрения внезапно подтверждались бешеным шквалом огня. В этом подтверждении был смысл его работы.
      Сосчитать в такой обстановке танки, орудия, автомашины или самолеты чрезвычайно трудно. Немыслимо трудно. Все это фиксировала фотокамера. У Митрофана Ануфриева была удивительная зрительная память. Он передавал сообщения по радио, причем не только количество танков, самолетов, эшелонов, но и местоположение каждого. А когда возвращался и в лаборатории проявляли отснятую им пленку, можно было только подивиться памяти Ануфриева: между тем, что он сообщал с борта самолета, и тем, что было зафиксировано на пленке, почти не бывало расхождений.
      Митрофан Ануфриев летал в любую погоду. Никогда нельзя было сказать заранее, поможет ли ему погода или, наоборот, усложнит дело. В хорошую погоду он мог снимать с высоты, не снижаясь до бреющего и не подвергаясь опасности быть сбитым с земли. Но в хорошую погоду ему приходилось иногда вести долгие выжидательные ходы, обманывая вражеских истребителей, и тогда его союзниками были высота и солнце. В плохую погоду, когда небо было обложено хмурыми облаками, он прятался в них, как прячется пехотинец в неровностях местности, подкрадывался к объекту почти вслепую, чтобы затем внезапно появиться над вражеским аэродромом, пройти в недопустимой близости над полосой и снова нырнуть в облака. Его судьба была незавидной для летчика-истребителя: он должен был уклоняться от боя и вместе с тем быть вечной приманкой для врага. Ему постоянно приходилось скользить по лезвию ножа и не позволять себе оскользнуться: скольжение было средством, с помощью которого он достигал цели, и он довел это свое искусство до совершенства. Ну, а если все-таки приходилось туго, Ануфриев пускал в ход последнее защитное средство - "лавочкин" с его пушками и дерзость истребителя. Почти все свои бои он провел вынужденно, но конечно же ни один "фокке-вульф", сбитый Ануфриевым-истребителем, не представлял такой ценности, как те разведданные, которые держал в своей памяти Ануфриев-разведчик. Мотивировать в официальном документе героизм воздушного разведчика несколько сложнее, нежели героизм бесстрашного воздушного бойца. В пользу истребителя всегда говорит число одержанных побед. И если мы знаем, что летчик-потребитель сбил пятнадцать, восемнадцать, двадцать самолетов противника, то нам часто и не надо никаких других данных, чтобы убедиться в том, что речь идет о герое. Но как, допустим, уложить в сжатых строках представления; на высшее звание воинской доблести заслуги воздушного разведчика? Ведь не подклеишь к характеристике летчика десятки пленок и фотопланшетов, по которым корректировались замыслы командующих армиями, по которым в ходе развернувшихся сражений принимали важные решения командиры дивизий. Тысячи людей, повинуясь приказу, устремлялись к тем участкам вражеской линии обороны, где всего вероятнее была возможность достичь успеха, и это движение войск невидимой нитью зачастую бывало связано с личным героизмом и высочайшей профессиональной точностью работы двух-трех воздушных разведчиков, которые были глазами армии, фронта.
      Может быть, поэтому мне не приходилось подписывать более подробных характеристик, чем та, которую дал своему разведчику командир 523-го полка подполковник Пильщиков, когда представлял Ануфриева на звание Героя Советского Союза.
      В личном деле Митрофана Ануфриева указано: "Имеет пулевое ранение 6.7.41 года. Ожог лица второй степени 30.3.42 года. Осколочное ранение 1.9.44 года. За время боевой работы произвел 310 успешных боевых вылетов на разведку войск противника". 310 боевых вылетов воздушного разведчика - это редкая судьба и долгая боевая жизнь. Чтобы представление о работе летчика-разведчика, которое сложилось у читателя, могло бы опереться на реальную основу, я перечислю только некоторые эпизоды из военной жизни Митрофана Ануфриева.
      В ноябре сорок второго года противник укрепился в районе города Юхнов, На Западном фронте шли бои, и роль Юхнова как прифронтового узла, который противник мог использовать для накапливания сил, была очевидной. Но это требовалось подтвердить точными данными разведки. Задание было дано Ануфриеву.
      Ануфриев долго летал над районами, примыкающими к Юхнову, но ничего подозрительного не видел. Разведчик был терпелив и вот заметил легкий дымок. Сам по себе этот дымок еще не говорил ни о чем существенном. Это мог быть какой-нибудь костер, могла дымить крестьянская печь, но Ануфриеву показалось, что местоположение дымка меняется. Не быстро, но меняется. Это было странным. Так мог дымить паровоз, но в районе, над которым кружил разведчик, не было железных дорог. Ануфриев находился на большой высоте и, обманув воздушные патрули противника, нырнул в облака, снизился и прошел над лесом. Теперь летчик ясно увидел паровоз, который неторопливо тащил за собой вагонетки.
      Так была обнаружена построенная немцами узкоколейка Вязьма - Знаменка Юхнов. По ней противник скрытно перебрасывал к фронту свои войска. После разведки Ануфриева узкоколейка неоднократно подвергалась бомбардировочным ударам нашей авиации.
      В июле сорок третьего года Митрофан Ануфриев обнаружил большую колонну противника в районе Жиздра, Щигры. В колонне насчитывалось до 120 машин и бронетранспортеров, которые двигались к Орлу. Фотоснимки подтвердили устное донесение Ануфриева, и в воздух тотчас была поднята большая группа штурмовиков. До Орла колонна гитлеровцев не дошла - "илы" разгромили ее на марше...
      В августе сорок третьего года Ануфриев вел разведку вражеских аэродромов в районе Спас-Деменска. В те дни в небе было много истребителей противника, поэтому на разведку наши летчики пошли двумя парами. Над аэродромом Лубинка разведчиков атаковали четыре "фокке-вульфа". По приказанию Ануфриева одна пара вступила с ними в бой. А сам Ануфриев с ведомым продолжал вести разведку. Тогда прямо с аэродрома немцы подняли еще одну пару "фоккеров". Теперь уже все четыре разведчика вынуждены были вести бой. И в этом бою Ануфриев сбил один истребитель, подбил другой. Вторая наша пара тоже сбила один "фокке-вульф". После боя Ануфриев завершил разведку, и вся четверка вернулась на свои аэродром, доставив важные сведения.
      22 июня сорок четвертого года Ануфриев вел разведку в районе Орши и наскочил на четверку "мессершмиттов". Умело маневрируя, летчик завершил разведку и начал уходить, но "мессершмитты" пустились в погоню. Разведчик оттянул немцев в глубь нашей территории и прямо над штабом дивизии великолепно провел бой, сбив один "мессер".
      Рассказ о Митрофане Ануфриеве должен дать какое-то представление не только о боевой работе этого разведчика, В 523-м полку выросла целая плеяда мастеров воздушной разведки. Это и Сморчков, и товарищи Ануфриева по эскадрилье Сычев, Суслов, Проценко, другие летчики. Отличным воздушным разведчиком был и сам командир полка Константин Пильщиков. Не случайно у многих летчиков этого полка по семь-восемь боевых орденов. Так высоко оценивались их нелегкая и чрезвычайно "неудобная" для врага работа. Полк свой первый боевой орден получил летом сорок четвертого года, а ко дню победы он был уже четырежды орденоносным.
      Зимой и весной сорок четвертого года штурмовая и бомбардировочная авиация 1-й воздушной армии наносила удары в основном на богушевском направлении.
      Немецкая авиация в ту пору при каждом улучшении погоды пыталась бомбить наши войска, и для нанесения ударов противник использовал бомбардировщики Ю-87 группами - от семи до тридцати пяти самолетов. Однако надежно прикрыть свои бомбардировщики немцы уже не могли, и большинство попыток нанести удар, как правило, заканчивалось неудачно.
      Главную же опасность для нас в тот период представляли немецкие охотники. Это были опытные истребители, которые обычно ходили парами, реже - в одиночку. Прячась в облаках, они неожиданно появлялись над нашими аэродромами, делали одну-две атаки и уходили. Аэродромы 303-й дивизии были расположены вдоль линии фронта. Отдельные из них подвергались артиллерийскому обстрелу, настолько близко мы находились от передовых линий противника.
      20-й истребительный полк подполковника Петровца в те дни базировался на полевом аэродроме около деревеньки Литивля. И вот 6 января сорок четвертого года летчик этого полка старший лейтенант Николай Свитченок отрабатывал слетанность со своим ведомым старшим лейтенантом Кучковым. Кучков прибыл в полк сравнительно недавно, и Свитченку было поручено потренировать новичка в атаках, что он и делал с присущей ему изобретательностью. По части разнообразных и неожиданных маневров в воздухе Свитченок был признанным мастером - чтобы поспевать за ним, ведомому приходилось работать с полной нагрузкой. При этом оба летчика должны были быть предельно внимательными учеба учебой, но ведь рядом линия фронта.
      Во время учебного боя Свитченка с Кучковым с соседнего полевого аэродрома Филаты взлетел комэск С. Сибирин. Сейчас уже не помню точно, с какой целью Семен поднялся в воздух; скорее всего, просто перелетал на соседний аэродром. Лету там - считанные минуты, поэтому Сибирин шел не выше шестисот метров над землей с неубранным шасси. Неожиданно появились два "фоккера". Увидев машину с выпущенным шасси, они тотчас приняли боевой порядок для атаки спереди сверху. А Сибирин уже не успевал ни набрать высоту, ни развернуться на посадку. Единственное, что он мог сделать, получив предупреждение с КП полка о паре "фоккеров", - убрать шасси и стать в вираж.
      Немцы шли примерно на высоте 1500 метров. Помешать им могла бы только пара Свитченка, которая находилась в том же районе на высоте 3000 метров. Так оно и вышло. Увидев пару "фоккеров", Свитченок приказал Кучкову прикрыть его и левым полупереворотом атаковал сверху в хвост ведущего "фокке-вульфа". Немец, заметив Свитченка, попытался было выйти из-под атаки горкой. Однако не имея запаса скорости, свалился на крыло, вывел свой истребитель в горизонтальный полет и принялся маневрировать змейками. Таким способом оторваться было трудно - Свитченок продолжал сидеть у "фокке-вульфа" на хвосте и вел прицельный огонь. Наконец немец задымил, попробовал еще потянуть в горизонтальном полете, но вскоре упал.
      Атакуя ведущего, Свитченок на второй ФВ-190 внимания не обращал, полностью доверившись старшему лейтенанту Кучкову. И Кучков не подвел. Точными очередями он отсек ведомого "фоккера", и тот поспешил уйти за линию фронта.
      Это были бои, так сказать, местного значения.
      Но вот в начале февраля воздушная разведка обнаружила скопление железнодорожных эшелонов на разъезде Крестьянка. У нас уже был опыт организации быстрых и сильных ударов. Так что вскоре 50 бомбардировщиков Пе-2 сопровождали 18 "яков" 20-го истребительного авиаполка и 16 машин 18-го гвардейского истребительного авиаполка. Боевую задачу "пешки" выполнили блестяще. Ни от истребителей противника, ни от сильного зенитного огня в этот вылет мы потерь не имели. А станция со всеми находившимися на ней железнодорожными составами была полностью разрушена.
      Зимой сорок четвертого года летчики 20-го истребительного полка довольно длительный период обеспечивали 32-ю отдельную авиаэскадрилью. Эскадрилья эта специализировалась по воздушной разведке, поэтому на истребителей сопровождения командование возлагало большую ответственность. В конце февраля шестёрка "яков" 20-го истребительного полка прикрывала пару Ил-2. "Илы" вели фотосъемку переднего края противника. Во время их работы истребители, ве-домые капитаном Точковым, не дали "фоккерам" приблизиться к штурмовикам-разведчикам, но при отходе от цели пара Анатолия Машкина была атакована и завязался воз-душный бой. Ведомый Машкина лейтенант Кутняков вел бой с двумя "фокке-вульфами" на виражах. "Як" Машкина с первой же атаки был подбит, летчик тяжело ранен. Его ведомый, оттянув на себя две гитлеровские машины, не позволял им атаковать Машкина вторично - сам зашел одному "фоккеру" в хвост и сбил фашиста. Но второй "фокке-вульф" в это время зашел в хвост Кутнякову. Выручила лейтенанта подоспевшая на помощь другая наша пара.
      Анатолий Машкин дотянул до аэродрома и сел на фюзеляж в стороне от полосы. Сразу после приземления отважного летчика отправили в госпиталь.
      В конце мая в дивизию вернулся отдохнувший и хорошо подготовленный к новым боям полк "Нормандия".
      Незадолго до этого я вылетел в Тулу инспектировать подготовку французских летчиков. В составе полка "Нормандия" теперь было четыре эскадрильи - 61 летчик. Фактически по своему численному составу французский полк равнялся двум полкам.
      Перед отправкой полка на фронт в Тулу прибыли представители французской военной миссии во главе с генералом Пети, и смотр полка закончился показательными полетами французских летчиков.
      Летная подготовка полка оставляла хорошее впечатление. Еще не зная многих из вновь прибывших летчиков, я уже смог дать определенную характеристику некоторым бойцам, наблюдая их в воздухе. Выделялись Дельфино, Марки, Андре, Кюффо, братья Шалль, Муане, Соваж, Табуре, Перрон, Сан Марсо. Удивительно все же наблюдать, как в летном деле проявляются черты характера человека: на земле иной раз и обмануться можно, но в воздухе все скрытые свойства характера сразу же становятся явными.
      Командир эскадрильи Луи Дельфино летал подчеркнуто строго. Все фигуры, все элементы полета выполнял безукоризненно четко, ровно. Никаких импровизаций, никаких, отклонений от заранее заданной программы - ничего, что указывало бы на эмоциональное состояние летчика. Выдержанность, бесстрастность, можно даже сказать, академическая корректность пилотажа. Это как-то не походило на поведение в воздухе многих других французов. Большинство французских летчиков именно в силу особенностей характера создавали какой-то зримый эмоциональный фон полета.
      А комэск Дельфино и на земле отличался от своих товарищей в первую очередь сдержанностью и, очевидно, давней привычкой к строгой самодисциплине. Этого он требовал и от своих подчиненных. Не случайно поначалу между ним и ветеранами "Нормандии", прошедшими бои сорок третьего года, возникали натянутые отношения. Но в конце концов его хладнокровие, сдержанность, бесстрашие и смелость в бою завоевали заслуженный авторитет у летчиков. Именно Луи Дельфино сменил в сорок пятом году Пьера Пуйяда на должности командира полка.
      Исключительным хладнокровием, отвагой отличался летчик Жак Андре. Он быстро выдвинулся в число лучших летчиков "Нормандии" и стал одним из самых сильных ведущих групп. За год войны - с мая сорок четвертого по май сорок пятого года - Андре сбил шестнадцать самолетов и стал четвертым (после Альбера, де ля Пуапа и Лефевра) французским летчиком, который был удостоен звания Героя Советского Союза.
      В составе нового пополнения в полк прибыли братья Шалль. Вдвоем они сбили около двадцати самолетов противника. Братья принадлежали к известной во Франции семье авиаторов. Старший из четырех братьев Шалль был бомбардировщиком и погиб в авиационной катастрофе. Второй брат, генерал, также служил в авиации, во время войны стал активным участником движения Сопротивления, попал в руки гестапо и был сослан в лагерь смерти Бухенвальд. Два младших брата, Рене и Морис, приехали в Советский Союз, чтобы воевать с гитлеровцами в полку "Нормандия".
      Лейтенант Марки, без сомнения, был лучшим мастером пилотажа в полку за весь период его существования. Вот уж кому подходила традиционная фраза: "Родился, чтобы летать". Не было самолета, который бы не подчинился летчику, не было пилотажной фигуры, которую бы он не мог выполнить с безукоризненной четкостью и изяществом. В составе "Нормандии" Марки сбил тринадцать самолетов противника.
      Когда в июне сорок пятого года тысячи парижан собрались в Ле Бурже встречать таинственный, овеянный легендами полк, мало кто из встречающих зримо представлял себе и эти самолеты, и летчиков, и сам этот полк. "Hopмандия" появилась, сохраняя четкий строй. Истребители пошли на посадку и тут от общего строя отделился один Як-3 и продемонстрировал пилотаж такого высокого класса, что даже летчики "Нормандии" были удивлены. Марки превзошел самого себя. Там же, на аэродроме, находились представители авиационных военных кругов стран антигитлеровской коалиции. По договоренности был продемонстрирован учебный воздушный бой: Як-3 дрался с американским и английским истребителями. В обоих поединках Марки очень быстро садился сопернику на хвост и заставлял его капитулировать. Все французские летчики любили наш истребитель Як-3, а Марки был патриотом этой машины в полном смысле слова. Много лет спустя ветераны "Нормандии" рассказали мне, что тогда, в Ле Бурже, едва не произошло ЧП. Демонстрируя превосходные данные Як-3, Марки во время показательного учебного боя так разошелся, что чуть не вогнал американца в землю. После войны Марки несколько лет работал летчиком-испытателем. Во время одного из полетов он погиб.
      А тогда, весной сорок четвертого года, пилотируя над аэродромом, Марки заслужил самую высокую оценку за мастерство. Было совершенно ясно, что среди сильных летчиков "Нормандии" появился истребитель экстра-класса.
      И гости, и наши военные представители, которые сопровождали гостей, и я как командир дивизии - все остались довольны уровнем подготовки полка. Ветераны "Нормандии" - командир полка Пуйяд, Альбер, Лефевр, де ля Пуап и Риссо - старались сохранять невозмутимость, но было видно, что это им удается с трудом. Они много вложили сил за прошедшую зиму, чтобы полк выглядел таким, каким он предстал перед комиссией на этой инспекторской проверке. Пьер Пуйяд, которого я успел полюбить как истинного бойца и незаурядного человека и с которым до самой его смерти в течение долгих лет меня связывала крепкая дружба, глядя мне в глаза, как бы говорил: "Мой генерал, я уверен - эти ребята покажут себя не хуже ветеранов!"
      Я и сам видел, что полк подготовлен прекрасно.
      Поблагодарив командира полка, попрощавшись с присутствующими, я направился к той части аэродрома, где в стороне, не привлекая к себе внимания, стоял мой "лавочкин".
      Надо сказать, что в числе лиц, приехавших в Тулу вместе с генералом Пети, был немолодой уже человек, который с первого же взгляда располагал к себе внешностью и умением держаться. У него было открытое, умное и волевое лицо, держался он скромно, но с достоинством, хотя было видно, что все происходящее интересует его чрезвычайно. С неподдельным интересом следил он за каждым летчиком, находящимся в воздухе, рассматривал наши "яки", проявляя осведомленность специалиста. Внимательно, изучающе взглянул мне в глаза, когда меня представляли гостям, но и я с не меньшим любопытством приглядывался к этому человеку, который в тридцатые годы был министром авиации Франции, а в сороковые - видным деятелем движения Сопротивления.
      Передо мной стоял Пьер Кот. Давнее воспоминание шевельнулось во мне. Словно из бездонной глубины времен возникло раздосадованное лицо Павла Рычагова, хмурый взгляд комбрига Астахова, вспомнился маленький полуспортивный моноплан, на котором без труда уходил от нас министр авиации Франции, и собственная растерянность - растерянность командира звена, выделенного для почетного сопровождения высокого гостя...
      То было в тридцать четвертом году, а сейчас - сорок четвертый. У меня возникло ощущение, что не десять лет - целая жизнь прошла с тех пор! Я, конечно, не стал напоминать Пьеру, что мы с ним в некотором роде уже знакомы, что я однажды имел честь сопровождать его... Но вдруг почувствовал, что судьбой мне дан шанс отыграться. Гости с восхищением рассматривали наши "яки", но никто из них, исключая ветеранов "Нормандии", еще не видел в полете "лавочкин". Между тем эта машина не только достойно представляла уровень современной по тому времени советской авиационной техники, но и - в сочетании с "яком" - достаточно наглядно могла бы продемонстрировать гостям преимущество наших истребителей над машинами аналогичного класса других воюющих стран.
      Едва я сел в кабину, как почувствовал себя единственным на аэродроме советским летчиком-истребителем, который мог бы расширить программу импровизированного летного смотра. И потому по мере своих сил я эту программу без всякого предупреждения дополнил, отпилотировав на "лавочкине".
      На моем истребителе стоял специальный мощный мотор (с непосредственным впрыскиванием горючего в каждый цилиндр), и потому я мог продемонстрировать ряд пилотажных фигур, которые были затруднительны или вовсе невозможны при пилотировании на "яке".
      Мой "лавочкин" вёл себя превосходно. Закончив пилотаж, я покачал крыльями и в хорошем настроении отбыл в западном направлении.
      Потом мне передали, что мое неожиданное выступление сверх программы с восторгом было встречено французами, в роли комментатора выступил Пуйяд. Но до этого отзыва я получил возможность побеседовать с командующим воздушной армией.
      Едва, помню, приземлился, мне сообщают о вызове в штаб армии. Через некоторое время я уже докладывал командующему о прибытии. А Громов, прищурившись, посматривал на меня.
      - Нам, пока ты над Тулой летал, телеграмма пришла. Тебя касается. Читай.
      Я взял телеграмму.
      Как ни быстро я летел из Тулы, телеграмма шла еще быстрее. Я понял, что французскую делегацию сопровождали люди, весьма далекие от летной работы. В общем, в телеграмме было сказано, чтобы в штабе армии разобрались со мной и приняли меры за недопустимое поведение в воздухе в присутствии иностранных гостей. Я положил телеграмму на стол, ожидая принятия соответствующих мер.
      - Что ты там делал? - спросил командующий.
      - Раза два прошелся над аэродромом на бреющем, товарищ командующий... На "спине"...
      Михаил Михайлович Громов усмехнулся. Потом быстро поверх текста телеграммы, наискосок, наложил резолюцию.
      - Читай! - сказал, пододвинув мне телеграмму. Я прочитал резолюцию. "Молодец! - стояло в верхнем углу бланка. - Поступил совершенно правильно. За успехи в овладении боевой техникой, за летное мастерство объявить тов. Захарову Г. Н. благодарность". И подпись.
      Я в нерешительности держал телеграмму в руках. Командующий рассмеялся:
      - Можешь идти!
      К середине мая авиация противника заметно активизировалась. Чаще стали появляться группы бомбардировщиков в основном Ю-87, и, что в значительно большей мере нас насторожило, противник усиленно вел воздушную разведку. Ожидание крупного наступления советских войск держало немецкое командование в напряжении. Поэтому воздушная разведка в тот период приобрела исключительно важное значение для противника. Это прекрасно понимал командующий 1-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации М. М. Громов, но еще большее значение борьбе с воздушными разведчиками противника придавал сменивший Громова летом сорок четвертого года генерал-полковник авиации Т. Т. Хрюкин. Ставя нашей дивизии задачи, новый командарм не раз приговаривал: "Голову сниму, если пропустите разведчика!"
      В готовящейся наступательной операции, известной под кодовым наименованием "Багратион", войскам 3-го Белорусского фронта, развернутым в направлении Витебск, Орша, отводилась одна из главных ролей. И подготовка к операции, переброска войск - все это должно было оставаться для противника незамеченным. Поэтому борьба с воздушными разведчиками стала для нас боевой задачей номер один.
      Воздушных боев до двадцатых чисел июня было немного. Но в конце мая два победных боя летчики 18-го гвардейского авиаполка все-таки провели.
      ...Четверка "яков" под командой капитана Василия Серегина по вызову с переднего края поднялась для отражения налета Ю-87. В указанном районе наши истребители обнаружили около 20 "юнкерсов" под прикрытием 10-12 ФВ-190. Серегин с ходу атаковал один Ю-87 в момент выхода бомбардировщика из пикирования. Бомбардировщик был сбит, но тут же паре Серегина пришлось вступить в бой с четырьмя "фокке-вульфами". Бой шел на виражах, наши действовали осмотрительно, и Серегину удалось длинной очередью сбить и один "фоккер". Израсходовав боеприпасы, наши летчики вернулись на аэродром. Потерь не было.
      Другой бой провела восьмерка под командой капитана Владимира Запаскина. Летчики Запаскина дрались с 12 "мессершмиттами".
      В разное время мне довелось летать на разных зарубежных машинах. В Испании я летал на "фиатах". В Китае - на японском И-96. Во время Великой Отечественной войны опробовал "Фокке-Вульф-190", бомбардировщик "Хейнкель-111". Бомбардировщик немцев в сорок третьем году вынужден был. приземлиться в расположении нашей дивизии. Такой самолет для летчиков-истребителей - ценное наглядное пособие: можно получше его изучить, увидеть уязвимые места, из кабины воздушного стрелка проверить зону обстрела. Словом, осмотрев самолет и убедившись, что он исправен, я решил проверить его моторы и немного порулить на полосе. "Хейнкель-111" оказался довольно простой машиной, и, находясь на полосе, я решил взлететь, сделать кружок, чтобы почувствовать этот самолет в воздухе. Но потом представил реакцию наших зенитчиков, которые вдруг увидели бы над головой Хе-111, и решил не рисковать.
      Не приходилось мне летать только на "мессершмиттах". Уже в конце сорок четвертого года, когда фронт подошел к Восточной Пруссии, к нам однажды перелетели и сдались в плен три немецких летчика. Они прилетели на "мессершмиттах", и я смог поближе познакомиться с этой машиной. У меня сложилось впечатление, что в руках опытного летчика "мессер" был более опасен, чем "фоккер". Его преимуществом перед ФВ-190, который имел сильное вооружение и менее уязвимый мотор воздушного охлаждения, была высокая маневренность. Иван Заморин, который полетал на одном из этих "мессершмиттов", тоже пришел к выводу, что многие гитлеровские летчики просто не умели использовать все возможности этой машины. Так или иначе, но в сорок третьем году, когда немцы наладили массовый выпуск ФВ-190, мы чаще всего имели дело именно с этим истребителем. Но вот Владимир Запаскин со своими летчиками провел воздушный бой с большой группой "мессершмиттов". Наши сбили два самолета гитлеровцев, сами потерь не имели.
      В начале июня в штабе дивизии раздался звонок, который сразу заставил отложить на время текущие дела. Звонили из штаба 18-го гвардейского авиационного полка.
      - Что произошло? - спросил я, по голосу начальника штаба полка почувствовав что-то неладное.
      - Только что, - ответил начальник штаба, - француз сбил Архипова.
      - Это точна?
      - Точно, товарищ генерал.
      - Имя француза?
      - Еще не знаем, товарищ генерал. Выясняем...
      - Так может быть, ошибка? Может, не француз? Откуда известно, что сбил француз?
      - Доложил ведомый Архипова, товарищ генерал.
      - Как только уточните, немедленно доложить!.. Через несколько минут раздался звонок из полка "Нормандия". Ошибки не было. Я приказал командиру "Нормандии" прибыть для подробного доклада, и вскоре ситуация прояснилась полностью.
      ...Два "яка" 18-го гвардейского полка поднялись на перехват двух "фокке-вульфов", которые пересекли линию фронта и находились над нашей территорией. Это были или охотники; или разведчики. Скорее, второе: я уже упоминал о том, что немцы в тот период вели усиленную воздушную разведку.
      Старший лейтенант Василий Архипов шел ведущим. Ветеран 18-го гвардейского полка, спокойный и опытный истребитель, еще весной сорок третьего года он был одним из тех, кто перехватывал "рамы" с аэродрома-засады. В ту пору от гитлеровских корректировщиков не было житья, и Архипов вместе со своим другом Соколовым менее чем за неделю сбил четыре "рамы"! Соколов погиб в летних боях сорок третьего года, а Архипов продолжал воевать в имел на своем счету уже около десяти сбитых. 8 июня он поднялся в воздух. Задача была привычная перехватить пару ФВ-190, которая вела разведку.
      Немцы, однако, были начеку. Заметив устремившуюся к ним пару, они быстро развернулись и стали уходить на свою территорию. Архипов погнался за ними, но вскоре убедился, что преследование бесполезно. Тогда летчики развернулись над линией фронта и пошли в сторону своего аэродрома.
      Примерно в то же время и с той же целью от "Нормандии" было поднято в воздух звено. Старший лейтенант Соваж с ведомым младшим лейтенантом Бейсадом и младший лейтенант Морис Шалль с ведомым младшим лейтенантом Микелем устремились в ту сторону, куда сначала ушли два ФВ-190, а затем два "яка" 18-го гвардейского полка.