Я - истребитель

Пожалуй, в первое время им пришлось потруднее. По собственному опыту знаю, что воевать вдали от родины всегда тяжелее. Но кроме этой особенности были и другие, суть которых надо было искать во взглядах на современную войну и в умении воевать по законам своего времени. Будучи мужественными бойцами, имея прекрасную летную подготовку, французы тем не менее многому еще должны были научиться. Эта наука давалась не сразу и довольно дорогой ценой. Я видел, каких трудов - особенно летом сорок третьего года - стоило французским летчикам приобретение сурового опыта войны, но как командир не делал и не мог делать для них никаких скидок.
      ...Однажды - скорее всего, это было в мае или в самом начале июня - группа "нормандцев" вернулась с боевого задания. Она летала на прикрытие наземных войск. Старший группы доложил, что задание выполнено: вылет прошел спокойно, противник не появлялся. А на обратном пути группой был обнаружен полевой аэродром противника. При этом командир группы доложил, сколько примерно гитлеровских самолетов находится на аэродроме.
      Так случилось, что к моменту возвращения французских летчиков я был на аэродроме, поэтому командир группы докладывал мне.
      - И вы, обнаружив вражеский аэродром и увидев, что противник не ожидает атаки с воздуха, не произвели штурмовку? - спросил я.
      - Нет, мой генерал.
      - Вы вернулись с полным боекомплектом?
      - Да, мой генерал... - растерянно отвечал командир группы Жан Тюлян.
      Было время обеда. В дни напряженной боевой работы мы, конечно, не считались ни с какими обедами и завтраками, но в обычной обстановке обед для бойца на фронте - святой час. Я посмотрел на майора Тюляна. Надо было знать этого человека, чтобы понять, как переживал он в ту минуту свою оплошность и оплошность товарищей.
      - Вы же боевые летчики и приехали сюда воевать! Не так ли?
      - Да, мой генерал, - отвечал Тюлян.
      - Немедленно заправить самолеты и вылететь на штурмовку! - приказал я.
      Через несколько минут группа была в воздухе.
      Вернулись французские летчики возбужденные, разгоряченные. Обсуждая детали налета, они размахивали руками, смеялись, показывали, как горели вражеские машины, взрывались какие-то баки (очевидно, бензохранилище или цистерны). Они прекрасно выполнили приказ и были довольны. Ив этого полета не вернулся летчик Майэ. Он был подбит зениткой и совершил вынужденную посадку на вражеской территории.
      Война отнюдь не была снисходительной к французским летчикам. Из первого состава эскадрильи "Нормандия" в живых осталось три человека: Герой Советского Союза Марсель Альбер, Герой Советского Союза Роллан де ля Пуап и ныне генерал-майор ВВС Франции Жозеф Риссо.
      Трудным летом сорок третьего года "Нормандия" прошла суровую школу. Вспоминая о боях с фашистами в небе Франции, Марсель Альбер впоследствии заметил: "Если бы мы воевали организованно, как впоследствии в "Нормандии", мы бы успешно боролись с люфтваффе. Мы делали один боевой вылет в день, а надо было - пять..."
      Спустя много лет после войны во Франции мне довелось принять участие в телепередаче, посвященной истории полка "Нормандия-Неман". Передача длилась почти четыре часа, ее смотрела вся Франция. Сначала был показан фильм "Нормандия-Неман", потом в кадре остались ветераны полка и началась своеобразная пресс-конференция: были объявлены телефоны студии, и каждый, кто смотрел передачу, по ходу мог позвонить из любого города и задать любому участнику интересующий его вопрос. Передача состоялась в 1968 году, и самое удивительное впечатление, которое я вынес, заключалось в том, что до этой передачи во Франции, как мне показалось, мало кто даже знал о существовании полка "Нормандия-Неман".
      Звонки раздавались со всех концов Франции. На следующий день отчеты о передаче были во всех газетах, но звонки на студию не прекращались: Франция открывала своих героев двадцать пять лет спустя...
      А еще через некоторое время я узнал об одном публичном выступлении бывшего командира полка "Нормандия- Неман" Луи Дельфино (третий командир - после Жана Тюляна и Пьера Пуйяда). Это было в один из периодов, когда во Франции активно действовали силы, противящиеся сближению Франции и СССР. Луи Дельфино в то время был генерал-лейтенантом и занимал пост главного инспектора ВВС Франции. Свою речь перед соотечественниками он закончил так: "До тех пор пока я не побывал в Советском Союзе, я мыслил так же, как многие из вас. Но я был там, я узнал советских людей, силу их оружия и прошел вместе с ними бои с фашизмом. И я клянусь всевышним, что никогда не подниму оружия против Советского Союза. И вас к этому призываю". Клятву верности нашему народу Луи Дельфино сохранил до конца своих дней.
      К 26 мая сорок третьего года "Нормандия" пополнилась людьми и самолетами. К этому сроку эскадрилья провела уже 15 воздушных боев, сбила 9 вражеских самолетов, потеряв 5 своих летчиков.
      После пополнения в эскадрилье стало 14 боевых машин. Число летчиков увеличилось до 21. "Нормандия" перебазировалась на аэродром Козельск, а еще через несколько дней - 2 июня - на аэродром Хатенки, откуда действовала до конца августа сорок третьего года.
      В течение второй половины апреля, мая и начала июня летчики "Нормандии" прикрывали аэродромы дивизии, блокировали неприятельский аэродром в Сеще, сопровождали бомбардировщики 204-й дивизии, вели патрулирование над линией фронта и часто вылетали на перехват вражеских разведчиков.
      Так, 2 мая французские летчики Лефевр и де ля Пуап вылетели на перехват разведчика в район Милятино, и Лефевр одержал победу. 3 мая эта же пара, находясь в свободном поиске, встретила два Ме-109 и четыре ФВ-190. "Фокке-вульфы" держались в стороне, а "мессершмитты" пошли в атаку. Бой шел на виражах, и Лефевр, который прекрасно владел "яком", вскоре зашел одному из "мессершмиттов" в хвост. Де ля Пуап внимательно следил за вторым "мессершмиттом", не дав ему атаковать Лефевра. Лефевр успешно довел бой до конца.
      В тот же день звено "Нормандии", ведомое заместителей командира эскадрильи капитаном Литольфом, сбило немецкого разведчика в районе Юхнова.
      Эскадрилья "Нормандия" увеличивала свой боевой счет.
      В течение весны сорок третьего года, особенно ближе к лету, на аэродромах брянского выступа немцы сосредоточили большое количество авиации. Малочисленные группы истребителей и бомбардировщиков, которые время от времени появлялись над нашим передним краем, не отражали реальной силы противника. Мы были осведомлены о том, что за линией фронта противник стягивает крупные авиационные соединения, и понимали, что по ту сторону идет подготовка к большим наступательным операциям.
      Наша воздушная разведка работала с полной нагрузкой. Были установлены места сосредоточения вражеских самолетов. Один из таких основных аэродромов располагался в Сеще. На этом аэродроме, оттянутом в глубь брянского выступа, базировалось сотни полторы-две бомбардировщиков и истребителей. На других аэродромах и полевых площадках, которых на брянском выступе набиралось не меньше десятка, тоже накапливались крупные силы. По данным разведки, к лету сорок третьего года немцы стянули на брянский аэроузел около 800 самолетов. По этим аэродромам "петляковы" и "илы" 1-й воздушной армии наносили удары, и на 303-ю истребительную авиационную дивизию в те дни легла задача сопровождения ударных групп бомбардировщиков и штурмовиков.
      Несколько раз нам удавалось наносить удары внезапно. Этому во многом способствовали энергичные действия летчиков 18-го гвардейского полка и, конечно, тщательная организация дела.
      Планируя очередной удар, мы посылали вперед сильную группу гвардейцев, которым ставилась задача расчистить воздух и блокировать аэродром. Двенадцати-четырнадцати "якам" разогнать воздушные патрули не представляло большого труда. Блокировать же аэродром было труднее. На аэродроме сидели десятки истребителей, которые, рискуя быть сбитыми над полосой, все-таки взлетали для отражения налета. Относительной безопасности при самой тщательной блокировке можно было достичь лишь на несколько минут, противник часто вызывал помощь по радио с соседних аэродромов. Именно в этот момент и должны были успеть отбомбиться "петляковы" или произвести штурмовку "илы". Они подходили, делали, как правило, один-два захода на цель и ложились на обратный курс. А наши истребители-блокировщики и группы непосредственного прикрытия втягивались в затяжной бой с подоспевшими истребителями противника. Это были жаркие бои.
      После наших первых удачных ударов по Сеще противник стал более осмотрительным. Но некоторое время мы еще добивались неплохих результатов, меняя объекты для ударов. Причем все чаще главную роль играла быстрота решений, четкость действий. Бывало, наш разведчик, еще находясь в воздухе, докладывал по радио, что на том или ином вражеском аэродроме находится, скажем, до полусотни бомбардировщиков и истребителей. По этому докладу срочно поднимали в воздух группу штурмовиков, к ним пристраивались истребители, и группа внезапно атаковала аэродром. Дать противнику лишь четверть часа означало обречь налет на неудачу - немцы успевали подготовиться, рассредоточить самолеты по другим аэродромам.
      9 июня я вернулся из штаба воздушной армии не в лучшем расположении духа. С самого утра вылетел туда для получения указаний нового командующего армией М. М. Громова, который сменил на этом посту С. А. Худякова (Сергея Александровича перевели на должность начальника штаба ВВС). Кроме меня к командующему были, вызваны командиры бомбардировочной, штурмовой дивизий. На совещании уточнялись детали очередного удара по основным аэродромам противника. Нам пришлось менять тактику: в последнее время мы действовали менее крупными группами, и противник, ожидая удара, никогда точно не знал, по какому именно аэродрому он будет нанесен. Это позволяло нам добиваться успеха сравнительно небольшой ценой: если на десять-двенадцать уничтоженных вражеских самолетов мы теряли один-два своих, то такие потери можно было считать минимальными. Одновременный удар несколькими группами по нескольким аэродромам в складывающейся ситуации неизбежно привел бы к большим потерям с нашей стороны, и эффективность удара была бы ниже. Дело в том, что к началу июня немцы сосредоточили на своих аэродромах много истребителей. По данным нашей воздушной разведки, в районе брянского аэроузла их насчитывалось уже от полутора до двух сотен. Все это командиры, участвовавшие в совещании, понимали и потому так долго и подробно обсуждали детали предстоящего налета.
      В дивизии меня встретил начальник штаба.
      - А у нас гость, - доложил Павел Яковлевич. - Уже больше часа дожидается вас.
      Кого-кого ни предполагал я увидеть в этот момент, только не Романа Кармена...
      Сдружившись с Романом еще в Испании, где только я с ним ни встречался впоследствии! Вот так же неожиданно ночью ввалился он ко мне в Наньчане. Так же, в любое время суток, бывая по делам в Москве, мог ввалиться к нему в дом я. И всю жизнь мой беспокойный друг со своей кинокамерой куда-то спешил, ехал, летел, безошибочно зная, где ему надлежит быть, что именно снимать. Для него, кажется, не существовало ни отдаленных территорий, ни границ. Испания, Китай, фронты Великой Отечественной, потом Вьетнам, Куба, Чили... Отправляясь в начале июня в 1-ю воздушную армию, Кармен не знал, что встретит меня. Но едва только ему стало известно, что я командую 303-й истребительной дивизией, он поспешил к нам, хотя командирован был к бомбардировщикам. Так мы и встретились совершенно случайно - уже на третьей войне!
      - Раз я тебя встретил, - делился планами Роман, - значит, все будет в порядке. У меня есть верная примета: каждый раз, когда мы с тобой встречались, мне везло. Это потому, что ты сам везучий.
      - Куда же собираешься лететь? - поинтересовался я.
      - Бомбить аэродромы!..
      Роман рассказывал о редких кинокадрах, которые его ждут, вспоминал свои былые творческие удачи, а я вроде слушал его и не слушал, размышляя, в общем-то, о том же самом, ради чего приехал к нам мой давний приятель кинооператор, только менее восторженно.
      Я был уверен, что для внезапного удара мы упустили время, что готовящийся налет уже не составляет для противника тайны. Тому было несколько причин.
      Прежде всего, сроки операции уже дважды переносились из-за ухудшения погоды. В течение 5, 6, 7 и 8 июня мы вынуждены были вести доразведку. При этом один наш разведчик был сбит, другой - подбит. Поскольку мы продолжали усиленно интересоваться тем, что происходит у немцев на аэродромах, то конечно же держали их в постоянном напряжении, наводя на мысль о готовящемся ударе. По известным нам данным, немцы значительно усилили не только зенитное прикрытие аэродромов, но и - что было важно - радиолокационное. К наиболее крупным аэродромам они стянули установки, которые должны были засечь наши компактные авиагруппы за несколько десятков километров от аэродромов. По сообщениям воздушных разведчиков, противник основательно усилил и воздушные патрули. Теперь немецкие истребители перекрывали не только ближние, но и дальние подходы, следовательно, прорваться большой группе штурмовиков или бомбардировщиков будет сложнее. И, наконец, главное: в предыдущие несколько дней прошли ливневые дожди. Грунтовые площадки, на которых сидели наши полки, раскисли. С некоторых аэродромов взлетать было просто невозможно. Словом, 303-я дивизия не могла участвовать в операции всеми своими силами. А это означало, что блокировка аэродромов будет проведена лишь частично и группы непосредственного сопровождения будут не столь сильны, как в предыдущих операциях. Доложив на совещании в штабе армии свои соображения о неблагоприятной обстановке, я предложил перенести срок нанесения удара. На мой взгляд, нам надо было подождать, пока аэродромы подсохнут. Тогда дивизия сможет участвовать в операции своими основными силами. Но, как я понял, перенести эти сроки еще раз штаб армии уже не мог, поэтому мне было предложено действовать ограниченным составом. Налет "петляковых" и "илов" на брянский аэродром и узел был намечен на 10 июня.{7} .
      ...Противник наш удар действительно ожидал. Еще на подходах к аэродромам наши самолеты были встречены неприятельскими истребителями. Их было больше, и, когда неизбежный воздушный бой завязался, немцы подняли новые группы истребителей. Эта вторая волна обрушилась на бомбардировщики, штурмовики. Пе-2 и ИЛ-2 все-таки прорвались сквозь заслон, удар был нанесен, но слишком большой ценой. Уже по тому, что происходило в эфире, я понял, в какое положение попали наши группы. Но свой единственный командирский резерв - эскадрилью "Нормандия" - я придерживал. Поднял ее в бой чуть позже - с задачей отсекать истребители противника, которые преследовали возвращавшихся после налета "илов" и "петляковых".
      Летчики 18-го гвардейского полка садились без горючего, С израсходованным боезапасом. По первому эмоциональному впечатлению, еще не остыв, они рассказывали, что немцы подняли на перехват тучи "фокке-вульфов", "мессершмиттов" и что началась такая свалка, в которой за штурмовиками и бомбардировщиками невозможно было уследить. Тяжелые Ил-2 уходили от цели на бреющем. Прижимались к земле. Шли над брянскими лесами, болотами, и почти за каждым гнался истребитель или пара. Подбитые штурмовики падали или садились на вынужденную в этом глухом лесном массиве. Десять французских летчиков, подоспевших к заключительной стадии боя, смогли уберечь несколько "петля-ковых" и "ильюшиных", которые, отработав, тянулись врассыпную к линии фронта.
      ...Разбор операции мы выслушивали стоя и молча - как приговор. Руководитель комиссии, присланной из Москвы, был оглушен потерями. Больше погибло штурмовиков. За эти потери в первую очередь отвечать должен был я как командир дивизии, обеспечивающей сопровождение, и командиры моих полков, непосредственно участвовавшие в операции.
      Но ни мне, ни командирам полков поначалу не дали слова для объяснения сложившейся ситуации. Это и понятно: когда неудача налицо, кого удовлетворят оправдания? Если бы речь шла об итоге воздушных боев, проведенных в тот день, мы могли бы считать себя победителями: бои вели все истребительные группы без исключения, и мы сбили больше, чем потеряли. Но под удар попали штурмовики и бомбардировщики. Таким образом, главная наша задача - обеспечить надежное прикрытие - не была выполнена.
      Осознавая вину за те тактические ошибки, которые допустили в воздухе группы прикрытия, я тем не менее не хотел, чтобы на дивизию легла вина за общую неудачу в операции. А дело шло к тому. Лишь когда один из офицеров штаба воздушной армии заметил, что от меня накануне поступала телеграмма, председатель комиссии нахмурился:
      - Какая еще телеграмма?..
      Нашли и принесли мою телеграмму. Она лежала в ворохе бумаг, донесений, поступивших в штаб армии за истекший день. Пока ее искали, я, конечно, пережил несколько очень неспокойных минут.
      Телеграмму зачитали.
      Не думал я, что ей придется сыграть роль оправдательного документа. Накануне операции мои сомнения не находили выхода, вот и пришлось таким образом высказать еще раз свою точку зрения.
      - "В связи с тем,- читал офицер,- что намеченная операция несколько раз переносилась, были сбиты экипажи, размокли аэродромы, все истребители задействовать нельзя- целесообразно отложить мероприятие, успокоить противника..."
      Вина с 303-й дивизии была снята.
      Это была, пожалуй, наша самая крупная неудача. Второго такого случая, начиная с лета сорок третьего года , до конца войны, я припомнить не могу,
      "В небесах мы летали одних..."
      В "Нормандию" в начале июня прибыло новое пополнение: летчики Пуйяд, Леон, де Форж, де Тедеско, Барье, Вермей, Матисс, Бернавон. Для "Нормандии" это пополнение прибыло как нельзя вовремя. Эскадрилья-даже усиленного состава это всего лишь эскадрилья. Потерять эскадрилью в боях несложно. Война есть война - происходит естественная убыль и смена боевого состава, особенно в периоды частых и затяжных боев. Однако терять такую эскадрилью, как "Нормандия", мы не имели права. Нетрудно понять, сколь непросто в тех условиях было пополнить эту единственную на советско-германском фронте французскую часть.
      Когда я говорю "терять не имели права", то в первую очередь имею в виду моральную сторону ответственности, которая легла на командование нашей дивизии. Ситуация-то возникла сложная: с одной стороны, французские летчики должны были воевать с тем напряжением и с той самоотдачей, которые требовались от каждого воина, с другой - быть чрезвычайно осмотрительными.
      На осмотрительность, надо сказать, наши товарищи по оружию наплевали решительно и сразу. И в середине июня "Нормандия" увеличила список своих побед. Капитан Прециози и лейтенант Альбер сбили "раму". Еще одну "раму" сбила испытанная пара Лефевр - де ля Пуап. После этого через два-три дня Тюлян в паре с Бегеном тоже встретили "раму", но уже под охраной "фокке-вульфов". Командир "Нормандии" вступил в бой с двумя "фоккерами", предоставив "раму" Бегену, и, пока Беген атаковал "раму", Тюлян сбил одного ФВ-190, а подбитая Бегеном "рама" все-таки сумела уйти на бреющем.
      Но о том, что в июне сорок третьего года в воздухе все-таки было сравнительно тихо, мы смогли судить уже через месяц - в июле, когда началась битва на Курской дуге.
      "Мы стояли в Хатенках,- вспоминал позже Пьер Пуйяд.- 20 машин на пятнадцать летчиков. 10 июля в десять часов вечера началась сильная артиллерийская канонада на нашем фронте. Она длилась ночь, день и еще ночь. Бомбардировщики летали без конца. Небо было освещено ракетами. В нашей избе стены ходили ходуном.
      12 июля мы поднялись в воздух, сопровождая 28 бомбардировщиков Пе-2. Все время продолжался сильный артобстрел. Дым и пыль закрыли немецкие траншеи, озаряемые вспышками разрывов. Там творился кромешный ад.
      После налета штурмовиков и бомбардировщиков канонада смолкла, и пошла пехота. До 20 июля мы летали беспрерывно вместе с 18-м гвардейским полком. 12 июля немцев в воздухе почти не было. 13-го мы сбили два "Мессершмитта-110". В последующие четыре дня мы сбили еще семнадцать самолетов. В основном истребителей, которых перехватывали, когда они прорывались к нашим Пе-2. Беген был ранен в бедро. Де Тедеско пропал без вести. Литольф, Кастелен, Бернавон погибли шестнадцатого. 17 июля не вернулись Тюлян и Вермей. 18 июля я принял командование группой. Оставалось девять летчиков: Прециози, Риссо, Альбер, Дюран, Матисс, Бон, де Форж, Леон и я. Де ля Пуап находился на излечении: у него лопнула барабанная перепонка. Лефевр был болен.
      Каждый засыпал рядом с пустой койкой..."
      Когда в штабе дивизии стало известно о гибели Тюляна, я выехал в расположение "Нормандии". Из разбора боя, проведенного французскими летчиками, следовало, что командир эскадрильи погиб неоправданно. Желание с ходу объяснить летчикам "Нормандии" то, что самому мне представлялось ясным, как азбука, делало меня, очевидно, не слишком хорошим методистом. Перемешивая русские и французские слова, жестикулируя, я старался показать летчикам важность основного принципа современного воздушного боя - коллективности, взаимовыручки.
      Индивидуализм, который летчики "Нормандии" проявляли в воздухе, мешал им до конца использовать их умение и боевое мастерство. Воздушный бой они понимали по-своему - как стихию, в которой каждый может вытащить печальный жребий. И если тебя постигла неудача - значит, сам в этом виноват. Но такой подход мы считали в корне неверным: ведь Тюлян и Литольф были очень сильными и хорошо подготовленными бойцами, говорить об их слабости не приходилось.
      - Я склонен был оценивать ситуацию по-другому; только благодаря достаточно высокой индивидуальной летной подготовке многих французских летчиков "Нормандия" летом и осенью сорок третьего года сохранилась как боеспособная часть. Однако первые же серьезные воздушные бои показали, что французским летчикам необходимо решительно менять свои взгляды - как можно быстрее постигать тактику группового боя. Я это пытался доказать, утверждая, что несколько средних и даже слабых летчиков всегда могут сбить одного сильного, в какой бы первоначально выгодной позиции тот ни находился. И еще я говорил о том, что если сильный летчик выбьет из группы слабого, но потом сам поплатится за это головой - такое слишком дорого для нас.
      Французские летчики слушали меня внимательно, но у меня осталось ощущение, что их внимательность - это, скорее, признак вежливости, воспитанности. Я почему-то не был уверен в том, что они понимают справедливость моих замечаний в сугубо профессиональном смысле. Тогда на глаза мне попался валявшийся под ногами березовый веник. Подняв его, я выдернул прутик и переломил его пополам. Летчики посмотрели на меня с удивлением. Поломав прутик, я дал одному из них веник и попросил переломить его целиком. Летчик старался, но из этого ничего не получилось. Французы заулыбались: слишком наглядным оказался пример, почерпнутый из старой русской сказки.
      ...После Жана Тюляна командовать "Нормандией" стал его друг майор Пьер Пуйяд. Уже в июле мы получили директиву о переходе "Нормандии" на положение полка. Тюлян об этом не успел узнать. С августа "Нормандия" во всех сводках и донесениях стала именоваться Первым отдельным истребительным авиаполком.
      Пьер Пуйяд принял командование в тяжелые для "Нормандии" дни. Он был хорошим боевым летчиком, чрезвычайно волевым, целеустремленным человеком. На фронт Пуйяд добирался фантастически сложным путем. Вообще пути, которыми добирались французские летчики в "Нормандию", могли бы стать сюжетной основой для многосерийного приключенческого фильма. А Пьер Пуйяд перекрыл все рекорды. И вот, едва он начал воевать, ему цришлось заменить погибшего друга, командира. Это была большая ответственность. Заменить Жана Тюляна было нелегко.
      Как летчик-истребитель Тюлян был выше всяких похвал. Он привлекал всех своим обаянием, влюбленностью в авиацию, неукротимым бойцовским духом. Машины и самолеты - это было для него всем. Тюлян был летчиком по природе, в этом была сама его жизнь. "Когда я встретил его в Хатенках,- писал о своем друге Пьер Пуйяд,- он был все тем же человеком полным благородства и прирожденным истребителем. Его нельзя было вообразить в другой роли. Он умел заражать боевым духом вею нашу маленькую группу. Свою репутацию мы завоевали во многом благодаря ему.
      Он жил на самом аэродроме в двадцати метрах от своего "яка", а не в Хатенках. Когда нас в три часа утра привозили к самолетам, мы находили его свежим, отдохнувшим, с небольшим насморком, но по-прежнему неутомимого, не знающего ни физического, ни нервного утомления. Он прилетал - улыбающийся, отдохнувший. И вроде бы снова готов был лететь.
      Когда наступление было в разгаре, он завидовал тем, кто в нем участвовал, и казался несчастным, когда бои утихали. У него снова поднималось настроение, когда приходилось летать по три-четыре раза в день. Он даже просил переведи его в другой сектор, когда бои уже шли в других секторах, а у нас еще было затишье, и он опасался, что это затишье - надолго. Можно ли удивляться тому, что он погиб? У него была репутация безрассудно смелого и удачливого летчика, а это не могло продолжаться вечно. Его звезда - такая яркая - не могла гореть долго. 17 июля под Орлом его ангел-хранитель покинул его. Но он успел испытать удовольствие, увидев, как треснул немецкий фронт. Я видел его в последний раз после того, как он сообщил, что на него кинулось много "Фокке-Вульфов-190". Между нами почти в чистом небе прошло небольшое белое облачко, пропитанное солнцем, которое скрыло его навсегда. Кроме де Форжа, которому, как и мне, было 32 года (но он не имел большого опыта летчика-истребителя и к тому же страдал от последствий ранения в ногу. - Г.З.), у нас не было летчиков, которые могли бы возглавить "Нормандию". Всем остальным было по 22-23 года. Они прекрасно летали, но пока не могли быть командирами. Генерал просил, чтобы я летал только с его разрешения. Он сказал, что наступление приближается к концу и что он собирается дать нам несколько дней отдыха в ожидании пополнения, о котором уже был проинформирован"...
      Капитан Поль де Форж внешне выделялся среди своих товарищей. Он был высок, светловолос, нетороплив в движениях, тогда как его товарищи были более подвижны, более эмоциональны в проявлении чувств и более непосредственны в общении. Манера общения с людьми, образ мышления де Форжа - все характеризовало его натуру как натуру исследователя, человека с философским складом мышления. Он очень мало походил на летчика-истребителя. Казалось, он пришел к решению стать истребителем умом, а потом подчинил этому и саму свою натуру. Еще до прибытия в Советский Союз он получил ранение. С тех пор слегка прихрамывал и по аэродрому ходил с палочкой.
      Де Форж много читал. Даже в тех условиях он читал помногу, как человек, для которого чтение давно стало потребностью. Я бы ничуть не удивился, более того, посчитал бы это закономерным итогом, если бы де Форж - останься он в живых - после войны написал серьезную книгу о борьбе с фашистами на советско-германском фронте, о своих друзьях - французских и советских летчиках. Несколько раз, когда я бывал в расположении "Нормандии", мы подробно с ним беседовали, и я удивлялся широте его взглядов, кругу тем, которые его интересовали. Де Форж смотрел с перспективой, выходя за рамки своего времени, он пытался прогнозировать, как изменится мир после войны...
      По вполне понятным причинам мы не навязывали французским летчикам своих политических взглядов. Наши взаимоотношения строились на взаимном уважении и взаимном доверии, которые складываются между боевыми товарищами.
      В то же время интерес французских летчиков к нашей жизни был естественным. Особый интерес они проявляли к содержанию нашей партийно-политической работы, а мы охотно поясняли ее цели и задачи.
      Однажды, помню, шел я с Пуйядом, и вдруг он заметил, что техники самолетов "Нормандии" собрались на краю аэродрома и что-то оживленно обсуждают. Это было в те дни, когда по совместной договоренности мы заменили французских техников советскими. Инженером полка "Нормандия" стал капитан Сергей Агавельян, ранее бывший инженером эскадрильи в 18-м гвардейском полку.
      - О чем они говорят? Почему они собрались все вместе? - спросил Пуйяд.
      Технический состав полка проводил открытое партсобрание, посвященное вопросам улучшения подготовки материальной части.
      Пуйяд проявил большой интерес к собранию. А когда в числе выступающих он увидел своего механика, любопытство его было подогрето в высшей степени.
      - Мой механик - коммунист? Что он такое говорит?
      - Вероятно, о том, как лучше и быстрее подготовить самолет к вылету,отвечал я.
      - Мой генерал, нельзя ли нам подойти поближе, послушать?
      И командир французского полка прибавил шаг, чтобы услышать, о чем на партийном собрании говорит его механик.
      Мы подошли к поляне, и Пуйяд выслушал предложения механика.
      - Да он же дело говорит! - почти закричал командир "Нормандии". Я едва сдержал улыбку. - Он говорит все правильно! Можно мне к этому добавить несколько замечаний?
      Пуйяду было дано слово, и он выступил с предложениями знающего и заинтересованного человека, которые были приняты к сведению и одобрены. Но сам факт, что он не просто выступал на совещании технического состава, а что выступал "на партийном собрании коммунистов", сам этот факт не сразу был им воспринят, и на обратном пути Пуйяд не то констатировал, не то спрашивал у меня:
      - Мой генерал, я выступал на партийном собрании?!
      Ему все не верилось... Разговаривая с французскими летчиками, я часто думал: до чего же бывает красив и внутренне раскрепощен человек, когда знает, что борется за правое дело! Эта раскрепощенность духа, эта моральная чистота позиции, которую каждый из летчиков "Нормандии" осознавал ежедневно, рождала в них те силы, которые помогали им преодолевать опасность и облегчали нелегкие думы о своей порабощенной стране. В них словно вливалась часть той силы, которая сделала непобедимым наш народ. Я думаю, этой силы оставшимся в живых хватит до конца их дней.
      20-й истребительный авиаполк вошел в состав 303-й авиадивизии в марте сорок третьего года.
      Можно довольно долго объяснять, чем хорошо подготовленный полк отличается от неподготовленного, можно многое сказать о том, что составляет силу полка, но все это лишнее. Для бывалого командира во время войны достаточно одной-двух характерных деталей, чтобы сразу понять, какая именно часть направлена в его подчинение.