Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста

И это вселяет надежду, потому что в России без праздников – никак нельзя. Отказаться от праздников означает предать забвению свою же историю. Наши деды не для того брали Зимний, чтобы их внуки целыми толпами трезвыми бесцельно слонялись в первую декаду ноября по студеным городам и весям необъятной России. Не хочу быть превратно понятым, будто у нас пьют только по случаю взятия Зимнего и в день Международной солидарности трудящихся. Вовсе нет. У нас пьют и в другие праздники, а случается, и в будни тоже. Но тут важно понять мотив укоренившейся в нас доброй традиции употреблять крепкие дешевые напитки на протяжении 300 дней в году. Увы, выкроить чуть больше времени на это увлекательное занятие – при всем желании не удается, ведь как-никак еще посевная страда с картошкой и баклажанами, да и о проведении культурного досуга надо позаботиться. Так вот, если они пьют от достатка, переизбытка, пресыщения, то мы пьем от беспросветности, отчаяния, тоски, помыкаемые душевной потребностью в сочувствии, в добросердечном слушателе. Именно здесь пролегает тонкая грань, отделяющая потребление алкоголя у нас, с его гуманистическим предназначением, от того, как пьют у них. К примеру, можете вы себе на секунду представить «сухой закон» в России? Нет, не государственную монополию на водку, а именно запрет на производство, продажу и транспортировку. Не можете! А они запросто, из чего следует, что им на самом деле всё равно – пить или не пить. Питие для них – чистая формальность, утоление жажды с помощью крепких освежающих напитков. И делают они это как-то механически, без вдохновения. К тому же, чтобы пить, – нужно иметь уйму свободного времени, а его у них нет. Они только тем и заняты, что зарабатывают себе деньги на благополучную старость, не допуская даже мысли о том, что можно помереть молодым. Но если всё же выпадает свободная минутка, то уж пьют профессионально – смачно, с оттяжкой, в охотку. И как пьют! С каким знанием дела! Бывало, смотришь их фильмы, и в каждой сцене, ну разве что не во время судебных заседаний, только и слышишь: «Что будете пить? Скотч, виски, джин?...» Можно подумать, что дальше последует предложение обстоятельно поговорить по душам. Ну разве можно так явно, на глазах у всех, наслаждаться жизнью?! У нас если и пьют, то стараются где-нибудь в сторонке, не на виду, потому что это нечто интимное, сокровенное, своего рода душевный стриптиз. Их же стриптиз – он и есть стриптиз, и ничего в нем нет, кроме самого стриптиза – плотской развлекаловки за деньги. Выпивка в России – это еще и великое таинство, заключающее в себе, по меньшей мере, четыре основополагающих вопроса: когда, где, с кем и при каких обстоятельствах завершится сегодняшняя гулянка? И если на первый вопрос ответить достаточно просто: когда? – когда деньги кончатся, то ответы на следующие три вопроса хранят в себе величайшую загадку, как раз и составляющую предмет таинства. Мы, может быть, были бы самой трезвой нацией на свете, не будь в каждом из нас потребности к глубокому и искреннему сопереживанию ближнему своему в его радости и горе, а также в промежутках между этими крайними состояниями. И лиши нас под страхом смерти возможности потреблять крепкие дешевые напитки, как мы враз потеряем всю загадочность и широту русской души, привлекательность друг для друга, а вместе с ними и свою национальную самобытность и неповторимость, сделавшись похожими на всех прочих экономически развитых, но неискренне пьющих евроамериканцев с их демократическими правами и обществом гражданской ответственности.
      От этой парадоксальной, но простой мысли меня бросило в дрожь. Я даже остановился. Срочно захотелось чего-нибудь выпить. Я предложил Мирычу зайти в ближайший бар, чтобы опрокинуть по маленькой и умерить сердцебиение. В свою очередь она выдвинула встречную инициативу – не мешкая зайти в магазин и купить уж сразу 2–3 бутылки. А теперь задумайтесь – почему так прочен наш семейный союз? Так вот: исключительно благодаря заботе и вниманию друг к другу, редко встречающемуся в нынешние дни согласию в оценках исторического развития российской демократии, и потому крепость уз нашего брака ничуть не ослабла бы, предложи Мирыч сгоряча купить аж на целую бутылку меньше. Понятно, что с моей стороны никаких возражений не последовало. Долго искать не пришлось, прямо напротив располагался уютный маленький магазинчик.
      Зайдя в магазин, Мирыч обратилась к кассирше, чтобы та порекомендовала ей выбрать 2 бутылки португальского красного полусладкого вина. Продавщица, застигнутая врасплох столь неожиданным для здешних мест интересом к подобного рода винам, безучастно указала на полку, где десятками разномастных посудин красовались вина со всех провинций Португалии. Остановив свой выбор на двух приглянувшихся бутылках, Мирыч взяла их в руки и принялась старательно изучать, после чего с помощью немудреных русско-английских выражений, а также мимики и жестов выразила кассирше сомнения по поводу обоснованности отнесения этих вин к категории полусладких. Возникла оживленная дискуссия, в результате которой впервые за долгие годы существования этого захолустного продмага образовалась очередь в количестве более двух человек. Стоявшие в очереди местные жители с сочувствием к иностранке, невесть откуда свалившейся на голову продавщице, следили за ходом разгоравшихся прений. Мирыч, уверенная в своей правоте, максимально доходчиво пыталась внушить не сведущей в тонкостях виноделия продавщице, что критериями отбора полусладкого вина служит содержание виноградного сахара в пределах 3–8 весовых процентов, а спирта естественного брожения – на уровне 9-12, но уже объемных процентов, в то время как на рекомендованных бутылках ничего такого не указано. Засвидетельствовать правоту своих слов она призывала стоявшую за ней седую старушенцию, которая по-доброму ей улыбалась и непрерывно кивала головой, что нельзя было расценить иначе как безусловное подтверждение указанного выше мерила. Сбитая с толку продавщица, не вполне отдавая отчет своим действиям, выхватила у Мирыча бутылки и сама стала внимательно осматривать их с разных сторон. Мирыч же, склонившись к ее плечу, сосредоточенно контролировала процесс ознакомления с надписью на этикетке, и уже чуть позже, после того как всё, что можно было прочесть на бутылке, было прочтено, она откинула голову назад, за отсутствием повязки на глазах немного прищурилась, стараясь походить на богиню правосудия, и всем своим видом как бы сказала: «Ну что? Разве я была не права? Где вы видите здесь упоминание о принадлежности этих вин к разряду полусладких?» Наступила минута, когда несчастная продавщица уже была готова наложить на себя руки в предчувствии того, что еще до конца рабочей смены с записью в трудовой книжке о невнимательном отношении к запросам покупателей ее с понижением переведут в подсобку или просто уволят без выходного пособия. Тогда, улучив момент, она с молниеносной быстротой засунула злополучные бутылки в Мирычину сумку и с нервозной обходительностью пропустила ее мимо кассы.
      Горько и обидно! Даже себе в убыток Европа не желает с нами связываться. Там нас абсолютно не уважают, нисколько не понимают и терпят из последних сил. Ну так нужно нам их уважение! Нас и дома-то едва терпят, всё сокрушаются, что мы не швейцарцы, ну и мы в свою очередь платим государству той же монетой, мол, нашлось, понимаешь, правительство консерваторов во главе с Маргарет Тэтчер. На взаимопонимание – тоже никто не претендует. А вот что касается уважения друг к другу на Руси, то тут уж, брат, говорю я себе, шалишь, этого у нас не отнять, это бережно выпестовано в нас всеми предыдущими поколениями. И португальская продавщица далеко не первая, кто попыталась поколебать в нас неистребимую веру во взаимоуважение. Еще задолго до нее подобные безуспешные попытки предпринимались готами, гуннами, аварами, уграми, хазарами, печенегами, половцами, татарами. Нет, этого мы без боя никому не отдадим. Взаимоуважение – это свидетельство нашей жизнеспособности как нации.
      И если вдруг я чувствую, как запас моего жизнелюбия иссякает, как сердце мое наполняется тоской и печалью, а разум одолевают кощунственные сомнения – а существуем ли мы вообще как единый народ, как суверенная нация? – тогда за ответом я выхожу во двор, в скверик, что рядом с домом. Конечно, было бы куда лучше развеять эти сомнения в глухой деревне Тверской области, сидя возле баньки под высокой березой и мелким орешником в компании закадычных приятелей, алчно сглатывающих слюну, пока я раскупориваю бутылку. Но обстоятельства порой сильнее нас, – уж больно далеко туда добираться, да и гриб растет больше к осени, а сердечная грусть – она круглый год. Ведь не могу же я приказать ей замолчать, как это лихо наловчилась делать Франсуаза Саган. Вот оттого-то утром, дабы не откладывать разгадку этой мучительной головоломки на более поздние часы, я и выхожу во двор, сажусь на лавочку и просто жду. К счастью, недолго, потому что уже через несколько минут я замечаю, как нетвердым шагом в мою сторону направляется некий гражданин, подсаживается ко мне на скамейку и, будто всю ночь напролет терзаемый треклятым вопросом, осмеливается наконец-то произнести его трепетно вслух: «Слышь, мужик! Как думаешь – принимают сегодня водочные бутылки с винтом?» – «Думаю, принимают», – отвечаю я, тревожась единственно мыслью о том, чтобы сохранить в человеке хоть какой-то, пусть даже призрачный, лучик надежды. Тогда он смотрит на меня долгим недоуменным взглядом, тщательно стараясь что-то важное, потаенное постичь во мне, и, не находя должного объяснения моему потерянному виду, осторожно спрашивает: «Ну а коли принимают, отчего же в таком случае, мой чуткий незнакомец, в твоем томном взоре затаилось столько щемящей печали? Никак, жена бросила? Иль за те две недели, что я квасил, наши успели Курилы сдать? А может, не приведи господь, тебе опохмелиться нечем? Так ты взбодрись – кое-что у меня всё же припасено!» – «Душа ноет, – мрачно отзываюсь я, – кощунственные сомнения ее гложут». – «Надо же – вот ведь горе-то какое! – участливо соболезнует он мне. – Совсем до ручки довели нашего брата! Стоит лишь глаза продрать, как разом сомнения и одолевают. – Он делает короткую паузу и задумчиво прибавляет: – Эх, знать бы еще – берут ли сегодня фугасы из-под портвейна?» Потом надолго умолкает, собирается с мыслями, а затем, накопив их до кучи, сотрясает воздух пустопорожними вопросами: «И ктоже во всей этой хреновине виноват!И чтоже прикажете делать,если и без винта не возьмут?» Ввиду риторической сущности – отвечать на эти извечные на Руси вопросы нет никакой необходимости. У нас к этим вопросам настолько притерпелись, настолько велика стала их самоценность, что искомые ответы никого уже больше не волнуют. Зато от третьего вопроса, заданного ровно с такой заминкой, какая потребовалась моему случайному знакомому, чтобы допить бутылку до конца, – естественно, лишь после того, как он заручился моим аргументированным отказом, – отвертеться я уже не вправе, потому что всей своей злободневностью этот вопрос обращен лично ко мне – «ты меня уважаешь?» И когда я слышу это проникновенное обращение, то, невзирая на неблагоприятный диагноз, понимаю: страна – я тут же стучу по деревянной лавке и трижды плюю через левое плечо – по-прежнему здравствует! С первого раза мой ответ может показаться не вполне убедительным. Но я не отчаиваюсь, потому что знаю: он меня обязательно переспросит. Вопрошающий меня человек, преодолев робость и некоторое смущение, и даже на всякий случай извинившись, не преминет повторить свой вопрос, чтобы уж окончательно расставить все точки над «i». «Нет, ты всё-таки скажи мне, скажи как на духу, – ты меня уважаешь?» Такая искренняя заинтересованность в моем мнении и немигающий, направленный точно в переносицу взгляд испрашивающего гражданина вызывают во мне ответную реакцию, – меня начинают распирать чувства, подступает умилительная слеза, я готов дружески обнять этого первого встречного, всё во мне говорит само за себя: «Друг ты мой сердечный! Я тебя не просто уважаю. Я тебя сильно уважаю. Даже где-то нежно люблю. Молчи, побереги силы, не трать их зря, они тебе еще понадобятся, когда ты переступишь родной порог и нос к носу столкнешься со своей милейшей супругой, ведь я и так знаю, что ты хочешь мне сказать: „А уж как я тебя уважаю... о, если бы ты только знал!“
      Ровно в 18 часов по местному времени пробили склянки, и под звуки марша «Прощание славянки» наш белоснежный лайнер... – нет, после сражения под Лиссабоном – линкор с зачехленными орудиями («Мы мирные люди, но наш бронепоезд...») – направился по широкой и полноводной реке, которую гордые португальцы называют Тежу, а не менее гордые испанцы – Тахо, в Атлантический океан. Недавние мятежники высыпали на палубу и под капитанский коктейль дня «Americano» (50 г кампари на 50 г мартини) с радостным гвалтом победителей отшумевшего боя при аэровокзале мило переходили на «ты», желая друг другу сорок футов под килем и попутного ветра в паруса. Мы допивали с Мирычем вторую бутылку заслуженной контрибуции, наложенной нами на португальскую продуктовую лавку. Праздник только начинался. Кстати, опасения Мирыча были вполне обоснованными – вино оказалось крепленой мадерой.

Глава 2
В море

      Мы в Атлантике. Идем на порт Фуншал – административный центр португальских островов под общим названием Мадейра.
      Настроение такое, словно мы только что побывали в подвалах массандровского винзавода. Несмотря на то что посещение поселка Камача, славящегося производством всемирно известного вина, назначено только на завтра, народ уже пребывал в хмельном виртуальном состоянии в предвкушении халявной дегустации настоящей мадеры. Мадера – «издавна изготовляемое на острове Мадейра крепкое виноградное вино с характерным дубильным вкусом и ярким букетом в тонах каленых орешков, образующимся в результате длительной выдержки вина – для лучших сортов более 10 лет в бочках – в условиях естественного солнечного нагревания». Другими примечательными особенностями указанный административный центр не располагал. Да и нужны ли этому центру, лежащему на важнейших путях из Европы в Америку, Африку и Азию, какие-то другие примечательные особенности, когда у него и так уже есть первоклассная мадера? И будучи представителем искренне пьющей нации, с опаской относящейся к интенсивному транспортному движению, которое только мешает гражданам повсеместно, непрерывно и без оглядки по сторонам выражать друг другу знаки уважения, я не мог не поразиться тому – какая же требуется безопасность судоходства на столь оживленной развилке в окрестностях подобного рассадника безобразия!
      Блуждающим просветлением были отмечены лица даже несовершеннолетних подростков. Между прочим, видели ли вы когда-нибудь лица своих сограждан, полные невинной чистоты и блуждающего просветления? Если нет, то сию же секунду бросайте стирку, кончайте отслеживать динамику девальвации курса российского рубля и тотчас же отправляйтесь теплоходом на Мадейру. Сразу же по выходе в Атлантику снова всё бросайте и немедленно бегите на палубу, переведите дух после такой беготни, и как только пройдете 15 градусов западной долготы по Гринвичу, тут же неотрывно и пристально начинайте всматриваться в лица своих соотечественников. И вы увидите в них то, чего никогда не замечали прежде: легкомысленную беспечность прожигателей жизни, достоинство и благожелательность, живость и непосредственность, открытость и улыбчивость, в женщинах утром – игривость и милое кокетство, вечером – роскошную куртуазность, утром в мужчинах – щедрое великодушие и готовность подчиниться любой женской прихоти, вечером – учтивость и благородство, выдающие в бывших смутьянах неизбывную тоску по внезапно утраченным светским манерам и природному аристократизму, про ежечасную идеальную выбритость щек и говорить нечего, наконец, простодушную убежденность в том, что завтра будет лучше, чем сегодня, тем более что завтра состоится халявная дегустация мадеры. А вы думали, будто угрюмая насупленность лиц и согбенность наших скелетов под тяготами каждодневных забот генетически присущи нам с рождения? Нет, мое твердое убеждение – человек рождается совершенно голым и свободным, а уж защитные покровы и приспособительные навыки, необходимые ему для выживания в условиях российской социально-экономической неволи, он приобретает по мере возмужания, в процессе которого настолько благодатно матереет, делается таким закаленным бойцом, что к моменту своего совершеннолетия уже полностью утрачивает невинную младенческую чистоту и блуждающее просветление во взоре. Итак, успели зафиксировать эти неповторимые мгновения? Ну прекрасно, теперь и на Родину не стыдно возвращаться, будет что вспомнить и рассказать своим внукам. А еще лучше – запечатлеть всё это на пленку, ведь иначе могут и не поверить.
      Но как же легко и непринужденно, абсолютно естественно, без какого-либо насилия над собой перевоплощается наш человек в новых для него социально-экономических условиях замкнутого корабельного пространства! Может быть, именно поэтому я с самого раннего детства грезил стать юнгой на трехмачтовом корвете. Юнгой я так и не стал. Зато я стал свободным философом с отстраненным взглядом на российскую действительность, хотя социально-экономические условия последних 50-и лет весьма благоприятствовали моей переквалификации в юнги с сопутствующим изменением личности. Но не будем о грустном. Не для того я позвал вас с собой, чтобы отвлекаться на такие мелочи. Коснусь куда более важного вопроса, который, наверняка, вот-вот уже готов сорваться с ваших губ.
      Нисколько не сомневаюсь в том, что вы внимательно следите за ходом моего повествования и потому успели уже по достоинству оценить искрометную фантазию нашего капитана. Понятно, что и сейчас вас несказанно волнует вопрос – чем же он нас порадовал сегодня? куда сегодня завела его игра воображения? Отвечаю: сегодня капитанский коктейль дня – «Kir Royal» – состоял из 80 г шампанского и 20 г апельсинового сока. Такое сочетание благотворно повышало тонус и способствовало полноценной неге. Распластавшись на матрасах и в шезлонгах под лучами субтропического солнца, пассажиры лениво перекидывались местными новостями.
      Небезызвестный герой смутного времени, гроза испано-португальской тирании и одновременно знаток хлебосольного застолья, он же профессор филологии и ветеран всех войн, в том числе «холодной», крайне обеспокоенный тем, в чьи руки перейдут завоевания Октября, толково поучал то ли своего внука, то ли приблудившегося подростка:
      – Имейте в виду, молодой человек, что каждый вечер за час до начала ужина в баре «Лидо» предлагают вечерние аперитивы и коктейли с 30 %-ной скидкой.
      Юная поросль жадно внимала заветам старшего поколения, всем своим видом показывая, что молодая смена не подведет и сумеет оправдать оказанное ей доверие. Лозунг «Молодым везде у нас дорога» – это не просто слова, а руководство к действию, и им, молодым, по силам любая трудная дорога, даже если она и пролегает через бар «Лидо».
      В это время из радиорубки донесся голос дежурного. Он информировал нас о местонахождении судна и его курсе. К этому сообщению объятые истомой пассажиры отнеслись с полным равнодушием, ибо густые испарения мадеры, уже обильно осаждавшиеся на кормовой палубе подобно утренней росе, и без того свидетельствовали о том, что мы идем в правильном направлении и с курса нам будет сбиться трудно. Недоумение людей, с азартом ожидавших завтрашней высадки на берег, говорило только об одном: «Лучше бы вы не засоряли эфир, а с удвоенным вниманием следили за навигационными приборами, сверялись с лоцией и смотрели по сторонам. Вон, справа, идет чей-то сухогруз, тоже, небось, весь окутанный маревом в тонах каленых орешков».
      К ужину, заскочив ненадолго в бар «Лидо», мы собрались в ресторане. Если в первый вечер нашего путешествия корабельный ресторан живо напоминал привокзальную столовую во время короткой остановки поезда для раздачи комплексного обеда Людмилой Гурченко из х/ф «Вокзал для двоих», то сейчас всё было по-другому. Нет, в самой обстановке ресторана ничего не изменилось. И здесь я рекомендую читателям, уже изведавшим сладостную прелесть морского времяпрепровождения, смело пропустить остаток настоящего абзаца. Тем же, кто колеблется между пресным отдыхом в Трускавце и просоленными странствиями по Средиземноморью, я настоятельно советую ознакомиться с представленным ниже описанием. Итак, всё было как обычно. Всё так же сверкали еще вчера белоснежные, а сегодня ярко-розовые накрахмаленные скатерти с подобранными им в тон салфетками, уложенными на закусочную тарелку на манер крестьянского треуха; блестели, отражаясь в огнях свечей, столовые приборы: по три вилки слева – столовая, рыбная и закусочная, вогнутыми пиками кверху, и три ножа того же предназначения справа с отточенными лезвиями внутрь, а чуть впереди еще три десертных прибора – нож, вилка и ложка; всё это одетое в нержавеющие доспехи войско оруженосцев возглавляли выстроившиеся во фронт офицеры в чине фужер-капитана, бокал-лейтенанта и рюмочного капрала, образуя неправильное каре на плацу из двух тяжелых орудий – столовой и закусочной тарелок, и одного легкого – десертной тарелки; императрица была одета сегодня в наряд белого сухого вина, ниспадавший на тяжелый, запотевший круп графина; ее боевым одеждам контрастировали темные цвета соко-гранатового адъютанта, восседавшего в пузатом кувшине; вокруг них толпилась походная челядь: судки с солью, перцем, горчицей и уксусом, соусники с подливками, масленки; легкая пшенично-ржаная кавалерия в тонких ломтиках грациозно била копытами в хлебнице; поодаль, в маркитантском обозе, расположились вазы с диковинными свежими фруктами и живыми цветами. Всю эту отправляющуюся в поход игрушечную армию сопровождала у каждого стола сводная бригада настоящих официанток, напоминавших собой добрейших сказочных фей, чья благожелательность к оголодавшим пассажирам была сродни сердечной теплоте, с какой всё та же Людмила Гурченко обслуживала своих клиентов, правда, уже по ходу второй серии указанного фильма, когда ее личная судьба, на зависть другим женским персонажам, благополучно устроилась.
      Сами понимаете, чтобы соответствовать такой сервировке и хотя бы одной удачно сложившейся жизненной судьбе работницы ресторана, нам пришлось прибегнуть к наиболее торжественной и громоздкой части своего гардероба, предназначенной поначалу для других целей, например, для посещения Ватикана на случай возможной аудиенции у папы римского. И такая возможность многими пассажирами учитывалась всерьез, иначе – с чего бы они стали доплачивать за перевес багажа еще в Шереметьево-2? Так вот, вчерашние легкие блузки, тенниски и шорты сменились на разноцветно-декольтированные, изысканно-нарядные туалеты у женщин и преимущественно черно-белые, элегантно-строгие одежды у мужчин. Не выбивались из парадно-вечернего строя и мужские костюмы, приобретенные на случай траурных церемоний, семейных торжеств и ряда других официальных мероприятий, связанных в первую очередь с вручением почетных грамот и переходящих красных знамен.
      Значительная роль в выборе соответствующего наряда принадлежала и вечерним яствам, от которых можно было отказаться по причине их редкого употребления, но которым нельзя было не соответствовать. С высокомерием эмигранта, исполненного пренебрежением к посконным рецептам русской кухни, корабельный кок предлагал нам сегодня на ужин следующее меню: холодная закуска – рыбное ассорти «Дары моря», состоявшее из соленого балтийского лосося, мидий, осетрового балыка, яйца с красной икрой, маслин и лимона; горячая закуска – чебуреки «хановские»; основное блюдо – филе индейки «Альбуфера» в соусе «гран-марньер» с картофельными крокетами, брокколи в соусе «карри» и морковью «виши», а также салат из свежих овощей и соус сметанный; десерт – яблоко в слоеном тесте с горячим ванильным соусом, чай с лимоном, кофе натуральный, молоко холодное и горячее. Про свежие фрукты, сок и вино я уже упоминал.
      Помимо нас за столом сидели еще две девушки – черная пухленькая Наташа и светлая худенькая Марина, – а также молодая пара. Кавалера звали Василием, его спутницу – Ингой. Девушки не вызывали большого интереса ни своей внешностью, ни темами бесед, которые они затевали. Следует иметь в виду, что мы уже успели познакомиться друг с другом, так как это была наша четвертая встреча за столом. Поэтому с девушками было всё ясно. Но вот молодая пара таила в себе некую загадку. Их отношения носили подчеркнуто независимый характер. Вместе с тем, их определенно что-то связывало. Василий – коротко стриженный, с заостренными чертами лица, в очках – отрекомендовался менеджером торговой фирмы. Инга, по-видимому, работала вместе с ним или знала его прежде при иных обстоятельствах. Василий являл собой убедительное воплощение молодого преуспевающего человека, достигшего определенных успехов в жизни благодаря завидному упорству, трудолюбию и простоте суждений, а также вопреки принятым в некоторых кругах правилам и нормам. Вот и сейчас, в отличие от черно-белой строгости большинства мужчин, Вася предстал за столом в серой рубашке с коротким рукавом, джинсах и кроссовках. Его незатейливый вид диссонировал с добротным вечерним туалетом Инги. Знаки внимания, которые он ей оказывал, явно свидетельствовали о близости их отношений, однако Инга, похоже, не желала их афишировать и принимала его заботливое участие с холодной отстраненностью, что с ее стороны выглядело не вполне естественно, если учитывать такую пикантную деталь, как совместное проживание в каюте.
      Успев еще днем размяться за обедом, Вася вновь сел на своего конька. Убежденный в том, что выдвигаемая им на обсуждение тема лучше всего подходит к светскому ужину утомленных дневной негой дам и неопределенного возраста шатена с проседью в висках, он с комсомольским задором в глазах в очередной раз доходчиво наставлял нас, сбившихся с пути:
      – Пришло время молодых, энергичных людей, лишенных комплексов стеснительности, неуверенности, политических симпатий и антипатий. Экономика всему голова! Ей нужны профессионалы, грамотные специалисты в узких областях, способные отрешиться от рефлексии сомнений и душевных переживаний. Время подстегивает к действию. Сколько можно заниматься самокопанием?!
      Девушки, особенно Марина, внимали страстному выступлению Васи с замиранием сердца. Зато Инга относилась к тому, что говорил ее ухажер, с демонстративным безразличием, то хватаясь за маслинку с лимоном, то с интересом рассматривая тележку, которую катила между столами официантка.
      Коротко переведя дух, дабы мы не потеряли стержневую нить Васиной мысли, он продолжил:
      – Обратите внимание на то, как строится организация производства в Японии. Семейная преемственность, коллективизм, кастовая закрытость – всё во имя непрерывного производственного процесса. И никаких тебе профсоюзных собраний и разговоров по душам. Нам не хватает организации, дисциплины, строгого подчинения снизу доверху, понимания того, что превыше всего – работа, а не слюнтяйство, в которое мы всякий раз впадаем, как только поверяем друг другу свои душевные сомнения.
      Я с любопытством разглядывал Васю, находя в его словах подтверждение недавней тезе, настолько поразившей меня в Лиссабоне, что пришлось остановиться и предложить Мирычу немедленно выпить.
      – Ради чего работать? – с хитринкой в глазах, будто нарочно подтрунивая над Васей, озорно заметила Инга. – Чтобы опять-таки выпить и поболтать по душам. Правильно? Но ведь мы и так уже пьем и душевно болтаем! – Инга повела головой вокруг стола, уставленного бокалами с вином. – Так чего ради огород городить и грузить себя японским производственным процессом, только отвлекающим нас от основного занятия?!
      Она перевела взгляд на Мирыча, что сидела напротив нее и, по-видимому, больше других внушала ей доверие, без которого невозможно было рассчитывать на взаимопонимание, не побоюсь даже сказать – на взаимоуважение. И придавая особое значение присутствию моей супруги за столом, Инга была необыкновенно прозорлива. Ведь, если я не ошибаюсь, Мирыч прихватила к ужину большую флягу крепкого белого напитка. Порядки на судне, касающиеся личной жизни и поведения пассажиров, если кому-то и доставляли мелкие неудобства, то лишь по причине раннего подъема на завтрак и короткого ночного перерыва в режиме работы бара «Лидо», в остальном же они ничем нас не обременяли, поэтому у меня не было необходимости разливать флягу под столом, как это принято обычно делать в подобных случаях на Родине. Никто не отказался, только Марина как-то вяло упиралась, полагая, что некоторая доля кокетства ей не помешает. Женское кокетство – это святое, но надо знать ему время и место. Что касается времени, то, как помните, я отвел ему утренние часы, ну, в крайнем случае, – первую половину дня, то есть кокетничай себе на здоровье, Марина, в завтрак и в обед. К ужину, согласно судовому расписанию, вступают в силу уже другие правила, в соответствии с которыми невинное девичье кокетство уступает место прожженной женской куртуазности, гармонирующей с салонной богемностью вечерней обстановки и безудержным мужским благородством. А это с твоей стороны, Марина, совершенно не к месту. Какая может быть куртуазность в присутствии Мирыча! Кроме того, кокетливым девушкам следовало бы знать, что мужскому великодушию, предусматривающему неоднократные предложения кокетке выпить, отводятся преимущественно утренние часы. Вечером же аристократы вправе рассматривать кокетливое жеманство неопытных барышень как недостаточное основание для бесполезного разбазаривания ценного напитка. Но я же галантный мужчина, разве мог я обнести, пусть даже и кокетку!
      Девушки хмелели на глазах, превращаясь в легкую добычу для праздношатающихся ловеласов, в редком количестве, но всё же представленных на судне. По мере опустошения фляжки они становились всё более привлекательными, проявляя свои лучшие качества: теплоту и душевную отзывчивость, способность к сопереживанию, тонкое чувство юмора, а также готовность разделить мое убеждение в гуманистической роли алкоголя не только в самой России, но и за ее пределами. Вася, хоть и пил, даже успел заказать себе еще и рюмку коньяку с тележки, – ну разве можно смешивать два таких разных по своему гуманистически-оздоровительному назначению напитка! – тем не менее по-прежнему выпадал из всеобщего гама шумного застолья, сидя с краю стола, как одинокий нахохлившийся воробей на одинокой ветке. Инга, наоборот, была в гуще всех разговоров, живо и непосредственно поддерживая смехом анекдоты, которыми сыпала Мирыч, и мои представления о времени и месте кокетства в жизни современной женщины.