- Нет. - Я отрицательно помотал головой. Защемило сердце, и на душе стало тоскливо. - Ничего не хочу. Пойду я...
      - Понимаю, - кивнул он. - Иди. А я выпью.
      Я молча встал и побрел домой. Вселенская апатия царила в душе, будто меня выпотрошили, и по улице передвигался не Ларионов, а его пустая оболочка.
      Во дворе, по асфальту у соседнего подъезда, были рассыпаны цветы. "Кокнули-таки Хацимоева..." - вяло пронеслось в голове. Цветы были дорогими: розы и огромные гвоздики, - вряд ли кто иной в нашем доме мог расщедриться на столь пышные похороны. Реальность нашего мира настойчиво вторгалась в сознание, но я не хотел ее принимать. Какое мне дело до смерти депутата, перестрелок, вообще до чего бы то ни было?
      Поднявшись на лифте к себе домой, я открыл дверь и увидел в коридоре белобрысого парнишку в одних трусах.
      - Это что еще за явление? - вызывающе спросил он, недобро уставившись на меня. Из своей комнаты выглянула Машка и одарила меня недовольным взглядом.
      - Это Ларионов, - буркнула она, схватила парнишку за руку и увлекла в комнату. Ни "здравствуй", ни "как дела?", ни "где ты пропадал?" Будто и не месяц не было меня дома, а на минуту вышел за хлебом.
      Я прошел в свою комнату, не раздеваясь, рухнул на кровать и проспал весь день и всю ночь. Снился мне каньон, маленький домик, прилепившийся к скальной гряде, цветник у дома, спокойная речка... Ровно в семь утра, будто по будильнику, я вскочил, открыл глаза... И увидел, что нахожусь в постылой городской квартире. Радостное настроение, навеянное хорошим сном, улетучилось. Из открытого окна со двора доносились шорох метлы и громогласное возмущение дворничихи бабы Веры в адрес крутых мира сего, которые и после смерти "мусорют". Реальный земной мир нагло вторгался в сознание, мне было тошно.
      Я встал, прошел в ванную комнату, машинально почистил зубы, побрился, умылся, а затем долго рассматривал себя в зеркало. Вновь вернулись мысли о суициде, мне хотелось повеситься. Как там я писал зубной пастой на зеркале: "Да здравствует мыло душистое и веревка пушистая..."? Я не стал повторяться - все равно никто не поймет. В лучшем случае обругают, что пасту перевел и зеркало загадил.
      Естественно, завтрак на кухне меня не ждал и в холодильнике было пусто. На столе лежала записка:
      "Меня не будет неделю. Будьте здоровы!"
      Насчет здоровья жена правильно написала. Но как поправить душевное здоровье? Иного лекарства, кроме водки, я не знал.
      Вскипятив воду в чайнике, я приготовил растворимый кофе и сел к столу. Топоча босыми ногами по полу, как слон, в кухню вошла заспанная, растрепанная Машка в плотно запахнутом халатике.
      - Ларионов, - сказала она, - дай сотню!
      Я молча полез в карман, достал сто долларов, протянул.
      - О! - удивилась Машка. - Ларионов сегодня богатенький! - Она окинула меня подозрительным взглядом. - Когда успел загореть?
      - На Бермудах отдыхал, - серьезно сказал я, глядя дочке в глаза.
      Машка скривилась, снова окинула меня недоверчивым взглядом, фыркнула и удалилась в свою комнату. Не поверила. Год буду отсутствовать, никто не спохватится.
      Два дня я не находил себе места, неприкаянно слоняясь по городу. Заглянул на радио - там ко мне отнеслись точно так же, как дома. Будто вчера заходил. Поговорил с Витасом, предложил обработать две заготовки, записанные на диктофон. Из "СПИДом я уже переболела" ничего не получилось, зато другую заготовку отшлифовали до антирекламы: "Припарка из солей Мертвого моря хорошо помогает от трупных пятен на вашем теле". Длинновато получилось, Фесенко скривился, но деньги заплатил.
      На третий день я не выдержал, зашел в кафе "Минутка", заказал Паше стакан водки, выпил и направился на поиски летнего кафе у фонтанчика под старыми тополями, которое можно было найти, только приняв предварительно на грудь, словно оно находилось в параллельном мире. Как в Бермудах.
      Кафе я нашел, но вот бюро по найму на работу за границей напротив не было. Был магазинчик скобяных товаров. Зато в кафе сидел бородач Сева, похоже, ставший завсегдатаем.
      - Привет, Ларионов! - не вставая с места, он помахал рукой и жестом пригласил за столик. Я сел.
      - Водку будешь?
      - Буду.
      Мы выпили, помолчали.
      - Такие дела... - скорбно протянул Сева. - Еще?
      - Еще.
      Мы снова выпили.
      - Тянет назад? - спросил он.
      - Тянет... - признался я.
      - М-да... Меня тоже. Я три раза там побывал...
      Глаза Севы затянула поволока.
      Я сочувственно вздохнул, и вдруг до меня дошло, что он сказал.
      - Три раза? Слушай, как тебе это удалось?!
      - Обыкновенно, - пожал плечами Сева. - Дал объявление в газету, что согласен на работу за рубежом, меня и вызвали.
      - Да? - Я вскочил с места. - Бегу!
      - Сядь! - поморщился Сева, хватая меня за рукав. - Не мельтеши. Объявление можно дать и по телефону - "Городской курьер" принимает бесплатные объявления. Беда только, что гарантии никакой. Я уже полтора месяца каждую неделю даю объявления, а толку? Нет вакансий...
      - Но ты же пытаешься? - возразил я, усаживаясь.
      - Пытаюсь...
      - А мне почему запрещаешь? Давай номер телефона "Городского курьера"!
      Я достал мобильник. Сева продиктовал, и я набрал номер.
      - "Городской курьер"?
      - Да.
      - Бесплатные объявления принимаете?
      - Диктуйте.
      - Пишите:
      "Согласен на работу стерхайсером на Минейре. Телефон: 58-02-87. Ларионов":
      - Записали?
      - Да. Это все?
      -Все.
      - Будет в вечернем номере, - сообщила приемщица и отключилась. Сева налил в пластиковые стаканчики водку.
      - За удачу? - предложил он. В его больных глазах читалось, что удачи он желал прежде всего себе.
      - За удачу!
      Я поднял стаканчик и мысленно добавил: "Мою удачу!"
      Напились мы до чертиков, я не помню, как попал домой. Но, как ни мучило ночью похмелье, проснулся ровно в семь, принял контрастный душ, оделся и сел на кухне пить кофе.
      Снова на кухне появилась растрепанная Машка и повторила ставшую дежурной сцену с выцыганиванием денег. Я дал - отец, куда денешься? - но "спасибо", как всегда, не дождался.
      Машка ушла к себе, из открытой форточки доносился зычный голос дворничихи бабы Веры, как всегда недовольной поведением жильцов, а я сидел, прихлебывал кофе, и мои мысли привычно крутились вокруг суицида. "Да здравствует мыло душистое и веревка пушистая..."
      И в это время зазвонил мобильный телефон. Все еще находясь в минорном состоянии полной отрешенности от земной жизни, я достал телефон, поднес к уху.
      - Ларионов, - сказал в трубку.
      - Ттопрое утро, - поздоровались со мной. - Этто фы тавали опъявление, што сохласны на раппоту стерхайсера на Минейре?
      У меня перехватило горло, в голове все смешалось.
      - Т-та... - с трудом выдавил я, невольно подражая акценту "Гурвинека".
      - К сошалению, факансий стерхайсера в настоясший момент нет. Мошем прет-лошить только раппоту сайнесером на Фасанхе...
      - Согласен! - не дослушав, проорал я. - Согласе-е-ен!!!