Работа за рубежом

      Дверь за спиной хлопнула, щелкнул замок, я очутился на крыльце в уже знакомом каньоне. Впрочем, не совсем так. Над головой, простираясь от одной гряды скал до другой, висела странная решетка с шестигранными ячейками, в каждой из которых поблескивали какие-то шарики, спиральки, усики, линзы и... и...
      Челюсть у меня отпала, в ногах появилась слабость, не в силах оторвать взгляда от решетки над головой, я начал медленно сползать спиной по двери домика. Из шестигранных ячеек решетки на меня смотрели глаза. Серые и карие, черные и голубые, пучеглазые и запавшие, с круглыми, треугольными, звездчатыми, щелевид-ными зрачками, с веками и без них, фасеточные и на стебельках... Шарики-спиральки, линзы и прочее, тоже были глазами. Глазами, гляделками, баньками, моргалами, буркалами, зенками, шарами...
      3
      Я понял, в чем заключалась работа стерхайсера и почему "Гурвинек" извинялся за столь низкую цену контракта. Нелегко быть экспонатом, которого со всех сторон рассматривают жители Галактики. Зная наперед, ни за какие деньги бы не согласился. Разве что за миллион. Оставалось надеяться, что препарировать меня не будут.
      Поднявшись на все еще ватных ногах, я первым делом попытался вернуться в домик. Но не смог. С виду хлипкая дверь даже не резонировала на мои толчки и удары кулаками, и создавалось впечатление, что я бьюсь о монолитную бетонную стену, на которой нарисована дощатая дверь. Не знаю, сколько бы я так бился, если бы в памяти не всплыло воспоминание, как дрожала от толчков извне черная перегородка каньона. Я замер, медленно повернул голову к черной стене, но она снова блистала ровной поверхностью незыблемого монолита. Выходит, не я один работал здесь стерхайсером, наверное, каньон тянулся до бесконечности, и для каждого стерхайсера был отдельный, огороженный со всех сторон участок. Вольер. Или вольера, кому как больше нравится. Честно сказать, мне не нравилось ни то, ни другое. Клетка.
      До пяти часов я ходил по этой клетке, изредка пытаясь открыть дверь в домик, но ничего не получалось. Работодатели знали свое дело туго, и, хочешь не хочешь, приходилось отрабатывать контракт. Я показывал "гляделкам" язык, крутил кукиши, но никакой ответной реакции не наблюдалось. Разве что изредка замечал, как то в одной, то в другой ячейке один глаз заменялся на другой. Устал я безмерно - почти все время на ногах, поскольку сидеть на земле было неудобно, а лечь под пристальными взглядами обитателей Галактики я не отважился. Пару минут удавалось передохнуть сидя на ступеньках, но затем неведомая сила подбрасывала меня, и снова приходилось кружить по вольеру. К черной перегородке я благоразумно не приближался - похоже, обитатель соседнего вольера был не в себе, и я не хотел, чтобы он своим отчаянным стуком портил мне нервы. А вот у прозрачной перегородки иногда задерживался, пытаясь что-либо разглядеть в белесом клубящемся тумане. Не уверен, разглядел ли что-нибудь, или это была игра полутеней, но пару раз мне показалось, что клубы тумана собираются в бесформенную голову с пустыми круглыми глазницами и скорбно разверстым в безмолвном крике ртом. Да мало ли что может померещиться в тумане...
      Ровно в пять часов ячеистая решетка с "гляделками" исчезла с неба, и дверь в домик отворилась. Я чуть не рухнул на землю от изнеможения. Кончился мой рабочий день. Как в армии после отбоя солдаты отсчитывают дни службы? День прошел - ну и... В общем, черт с ним.
      Кое-как добравшись до домика, я махнул рукой на стоящий на столике ужин и прямиком направился в ванную комнату. Залез в джакузи и долго парился в ароматизированной травяными экстрактами воде, подпуская в нее углекислый газ. Это сняло усталость, и, хотя ощущение легкой обалделости все же осталось, захотелось есть. Но больше всего захотелось выпить. Стакан водки. Или даже два. И закурить...
      На ужин мне подали селедку, отбивную с жареным картофелем, пирожное и яблочный сок. Что же касается "любимого блюда", то, как я понял, здесь его никто не собирался мне предоставлять. Как там "Гурвинек" сказал "Шуттите?"... Встреться мне этот шестипалый сейчас, я бы ему кое-что оторвал. Если, конечно,это у него есть.
      Поужинав, я растянулся на тахте и неожиданно обнаружил в изголовье толстую книгу. Надо понимать, мне предлагалось развлечение в часы досуга. Нет, чтобы телевизор в стену вмонтировать, DVD-плейер к нему подключить, да стопку дисков предоставить...
      Я глянул на обложку, рассвирепел и швырнул книгу в стену. "Робинзон Крузо"! Они что, издеваться вздумали?! Работодатели хреновы...
      Вскочив с тахты, я бросился в ванную комнату и с полчаса безуспешно копался в шкафчиках, перебирая лосьоны, кремы, шампуни, экстракты, помазки, бритвы и прочую дребедень в поисках чего-нибудь, из чего можно извлечь огонь. Безуспешно. Слышал, что некоторые доморощенные умельцы из препаратов бытовой химии делают наркотики, и, возможно, смешав между собой какие-либо из порошков и жидкостей, можно было бы затем прикурить, но я не химик. Электричества в домике, чтобы закоротить проводку и вызвать искру, судя по всему, не было - и комната и ванная освещались дневным светом из окон.
      Сев на крышку унитаза, я достал сигарету, понюхал и в полном отчаянии попытался пожевать табак. Говорят, в средние века его жевали... Пожевав кончик сигареты, я поморщился и сплюнул. Сомнительное удовольствие, определенно врут историки насчет жевательного табака.
      Вернувшись в комнату, я ничком упал на тахту. Из окна лился равномерный зеленоватый свет, ничто не говорило о приближении сумерек, хотя настенные часы показывали девять часов вечера. Долго я отмокал в джакузи... Да бывают ли здесь утро, вечер, ночь, в конце концов? Неужели мне и спать при свете придется?!
      В этот момент свет за окном погас, будто кто-то щелкнул выключателем, и наступила кромешная тьма.
      4
      Ровно в семь утра, с первым писком часов в стене, я сел на тахте. Глаза были закрыты, тело спало, сознание только выбиралось из сонной одури и не могло точно сказать, рефлекторно ли я уселся, или меня подняла с тахты неведомая сила. Именно в этот момент я вспомнил, зачем вчера выставил будильник. Идиотская ситуация! С раута я вернулся домой совсем никакой и по давно забытой привычке десятилетней давности, когда еще работал строго "от звонка до звонка", поставил будильник. Что только не взбредет в пьяную голову...
      Разлепив глаза, я простонал. Нет, не привиделась мне во сне вербовка на "заграничную" работу. Зеленоватый свет лился в окно, освещая небольшую комнату с голыми стенами и столиком, на котором стоял завтрак.
      От вида пищи меня замутило, я тяжело поднялся с тахты и поплелся в ванную. Организм страдал от отсутствия в крови алкоголя и никотина и мучил душу. Либо наоборот - душа страдала и выворачивала организм наизнанку.
      Плеснув в лицо холодной воды, я открыл тюбик с зубной пастой и замер, глядя на себя в зеркало. Дичайшее зрелище. Оказывается, я мог переносить измену жены, распутство дочки, неуважение коллег, и даже то, что все меня называли только но фамилии - Ларионов... Но без водки и табака я жить не мог. Мне по-настоящему захотелось удавиться.
      В голову некстати пришло стихотворение о Мойдодыре, я поднял руку с тюбиком зубной пасты и начал выводить на зеркале каракули:
      Да здравствует мыло душистое
      и веревка пушистая,
      потолочный крючок
      и напольный лючок!
      Несмотря на драматичность ситуации, червячок редакторского чутья фыркнул во мне от "напольного лючка". Может, лучше "потолочный крюк и напольный люк"? С другой стороны, что такое "напольный"? "Люк в полу" понятно, а "напольный" - это как? На полу? Но в том-то и дело, что люк в пилу, а не на полу...
      Я застонал. Разве в этом проблема? Ни "напольного лючка", ни люка в полу, ни потолочного крючка-крюка, ни даже пушистой веревки в домике не наблюдалось. Из всех компонентов суицида было только мыло душистое. Всех сортов, включая шампуни, чтобы экспонат не выглядел замухрышкой. Правда, были еще бритвенные лезвия и джакузи, но на вскрытие вен я никогда не решусь. Не выношу вида крови. Удавиться - это другое дело. Благороднее, что лу...
      Все-таки я почистил зубы, побрился, умылся, затем оделся и сел завтракать, хотя кусок без спиртного не лез в горло. Часы показывали без пятнадцати восемь, я был уверен, что ровно в восемь, если сам не выйду в "вольер", меня вытолкнет из домика неведомая сила. Похоже, мои наниматели хорошо изучили трудовое законодательство на Земле - не напрасно в контракте был указан восьмичасовый рабочий день. Судя по вчерашнему, "работать" предстояло с восьми до двенадцати и с часу до пяти с перерывом на обед.
      Допивая какао (даже в кофе мне было отказано!), я вспомнил вчерашние мытарства под пристальным наблюдением тысяч разнообразных "гляделок" и понял, что нужно сделать, чтобы облегчить муки бесцельного хождения по "вольеру". А вытащу-ка я из домика тахту! Будет на чем и посидеть, и полежать...
      Не допив какао (до начала "работы" оставалось всего пять минут), я подхватился, быстренько отодвинул в сторону столик и, приподняв край тяжеленной тахты, поволок ее к двери. Успеть бы...
      Однако когда я открыл дверь, то понял, что старался напрасно, - у кромки воды стоял шезлонг. У нанимателей имелось чувство сострадания.
      Бросив на пороге тахту и не дожидаясь, пока меня насильно выдворят из домика, я вышел наружу, прошагал к речке и уселся в шезлонг. Как раз вовремя - дверь в домике захлопнулась, и над головой возникла ячеистая решетка с "гляделками".
      5.
      Самым трудным испытанием оказались не "гляделки" - к ним я привык уже на второй день, а отсутствие спиртного и невозможность выкурить сигарету. Дня четыре меня ломало и корежило, как настоящего наркомана, а потому было глубоко наплевать, кто и зачем за мной наблюдает.
      Первое утро в галактическом зоопарке оказалось сплошным кошмаром. От безделья в голову лезли кошмарные видения, к тому же наниматели периодически вытряхивали меня из шезлонга, чтобы я ходил туда-сюда пред светлыми очами зрителей. Покружив по территории "вольера" минут десять, я упорно возвращался к шезлонгу и вновь усаживался. Упрямство принесло-таки свои плоды - через день от меня отстали и перестали вытряхивать из шезлонга. И правильно - ведь не в цирк пригласили работать, а в зоопарк, где животных не дрессируют. Это, как говорится, за отдельную плату.
      После обеда я захватил с собой книгу. И оказался прав. Как ни было тошно на душе без водки и сигарет, как ни коробило от прямых аналогий с героем Даниеля Дефо, чтение отвлекало от физиологического дискомфорта и психологического надрыва.
      Первое время я опасался, что в вольер подпустят какую-то тварь о семнадцати ногах, с клешнями и ядовитым жалом на кончике хвоста, чтобы мы с ней сражались на потеху галактической публике. На мою оценку ситуации накладывались чисто земные стереотипы, навязанные низкопробной фантастикой, но обитатели Галактики оказались миролюбивыми существами, их не интересовали кровавые баталии. Никто не собирался превращать вольер в гладиаторскую арену, меня рассматривали исключительно как биологический вид Homo vulgaris. Как в зоопарке или паноптикуме. Причем, наверное, где-то по ту сторону моей клетки висело предупреждение: "Экспонаты клешнями не трогать!"
      "Робинзона" я осилил за два дня, старательно загружая сознание перипетиями жизни человека давно минувшей эпохи, волею судеб оказавшегося в одиночестве на необитаемом острове. Чтение давалось с трудом: чтобы уловить смысл, я перечитывал абзацы по три- четыре раза, превозмогая дрожь в руках и жалобы организма на отсутствие в нем алкоголя и никотина. На третий день, когда наркотическая ломка организма пошла на убыль, а голова стала более-менее нормально соображать, я закончил чтение. Именно тогда у меня и зародилось подозрение, что "Робинзона" мне подсунули неспроста. Похоже, галактическое бюро по найму на работу недалеко ушло от аналогичных земных бюро, и мне предстояло пробыть здесь стерхайсером отнюдь не месяц, а как Робинзону, если не до глубокой старости, то до скончания жизни. Все они, работодатели, что на Земле, что в Галактике, одинаковы. Сулят золотые горы, а стоит подписать контракт, как обязательно обнаруживается пунктик, по которому выходит, что ты попал в кабалу. Например, их месяц может оказаться равным ста земным годам. Хоть бы Пятницу, желательно женского пола, предоставили...
      К перспективе прожить здесь остаток жизни я отнесся весьма равнодушно - то ли в пищу подмешивали что-то успокаивающее, то ли сам я, думая по утрам о суи-циде, психологически был готов бросить суматошную жизнь к чертовой матери- и уйти в пустошь монахом-схимником. Будь что будет. В конце концов, на Земле я был "неизвестным Ларионовым", а здесь очень даже известным Ларионовым Л. Ларионовым - вон сколько глаз на меня с неба пялится...
      На третий или четвертый день (из-за ломки организма сбился со счета), выйдя из домика после обеда с томом "Войны и мира" под мышкой, который мне подсунули вместо прочитанного "Робинзона", я обнаружил у шезлонга спиннинг. Нет, чтобы поставить бутылку к обеду, а еще лучше - Пятницу презентовать... И все же рыбная ловля казалась мне лучшим развлечением, чем чтение классики позапрошлого века. Не знаю, из каких соображений меня потчевали классической литературой: "Робинзон" еще понятно, но "Война и мир"?..
      Я взял спиннинг, покрутил в руках. Нормальное удилище, небольшая блесна, тонкая леска. Спиннинг для рыбной ловли в реке, а не в океане, значит, крокодилов здесь быть не должно. Что ж, посмотрим...
      Пододвинув шезлонг поближе к воде, я сел и забросил блесну. Все получилось как в сказке. Первый раз забросил - ничего, второй - ничего, а на третий - клюнуло. Нормально клюнуло, не по-крокодильи. Я подтащил рыбу поближе, поднял удилище и обомлел. На крючке трепыхалась самая настоящая золотая рыбка. Большая, с два кулака, и огромным хвостом. Того и гляди спросит: "Чего тебе надобно, старче?"
      - Что мне с тобой делать? - вслух поинтересовался я. - Ни зажарить, ни сварить... Эврика! Я тебя засолю и повешу вялиться! Вдруг пиво выдадут. Желания ты вряд ли исполняешь...
      - Не дури, Ларионов Л. Ларионов! - неожиданно сказала рыбка Машкиным голосом. - Размечтался! Не исполняю я желаний и на воблу не гожусь. К тому же калорий ты и так получаешь достаточно.
      Она перехватила леску плавником, подтянулась, снялась с крючка и соскочила в реку. Только круги пошли по воде.
      С минуту я сидел, окаменев как памятник "известному Ларионову Л. Ларионову", затем вскочил, сломал о колено спиннинг и забросил в реку. Хотел отправить следом "Войну и мир", но вовремя сдержался. Все-таки единственное развлечение...
      Раздраженно оттащил шезлонг от воды, сел в него, раскрыл книгу, но читать не смог. В ушах все еще звучал Машкин голос: "Не дури, Ларионов!.." Неожиданно подумал, что возвращаться мне совсем не хочется. Что я забыл на Земле, кому там нужен? Дома меня в упор никто не замечает, на работе числюсь у Фесенко на побегушках, а исчезну - обо мне никто и не вспомнит. Не жизнь, а бесполезное мельтешение. Здесь же тихо, спокойно, никто не наезжает... Постель есть, еда в наличии... Что еще человеку надо? Разве что Пятницу женского пола под бочок... Подавляющее большинство на Земле так и живет, особенно в сельской местности: поел, в огороде покопался, поспал. Замкнутый круг жизни, замкнутый мир. У меня здесь почти так же - поел, книгу почитал, поспал. Полная уверенность, что так будет всегда, не надо заботиться о завтрашнем дне. И вешаться не надо.
      Успокоившись, я уткнулся в книгу и читал до самого вечера. Что удивительно, но роман мне понравился, когда в пять часов с неба исчезли "гляделки", я еще полчаса сидел в шезлонге, пока не дочитал до конца. Не думал, что классические произведения могут так увлечь, раньше предпочитал исключительно фантастику.
      На следующее утро, глядя на себя в зеркало, я обнаружил, что кожа на открытых участках тела загорела. Как это могло произойти, если небо целый день закрыто "гляделками"? Но раз можно загорать, чего стесняться... И одежда лучше сохранится...
      Когда я появился на крыльце в одних трусах и с книгой под мышкой, "гляделки" в небесах замигали, меняясь в ячейках как в калейдоскопе. Либо в Галактике обожали стриптиз, либо понятия не имели об одежде. Войдя в образ, я поиграл дряблыми мышцами, изображая культуриста, затем помахал "гляделкам" ручкой и спустился по ступенькам крыльца, как с подиума. И увидел у стены домика лопату, лейку и ящик с зеленой рассадой.
      Прочитали мои мысли, что ли, и решили предложить заняться огородничеством? Нашли дурака! Я скептически усмехнулся, прошел к шезлонгу, уселся и раскрыл книгу.
      На этот раз мне выдали "Мастера и Маргариту". Менять удовольствие от чтения прекрасного произведения на сомнительное удовольствие копать грядки я не собирался, хотя читал роман уже раза три. Витас Забиров, редактор нашей программы на радио, утверждал, что "Мастера и Маргариту" можно использовать при обучении редакторов в качестве пособия по стилистическим ошибкам. Мне приходилось редактировать свои остроты, но я никогда не читал художественную прозу как редактор. Литература делилась для меня на две категории: "нравится" и "не нравится", вне зависимости от того, как она написана. Читал я быстро, словесные нелепицы, как и для большинства читателей, проскальзывали мимо сознания, ретушируемые собственным воображением. Сейчас же времени у меня оказалось предостаточно, торопиться было некуда, и я читал роман медленно, смакуя образы и сцены. К великому своему огорчению, я был вынужден согласиться с Витасом, поскольку то и дело натыкался на корявые фразы. В одном месте даже обнаружил строчку, содержащую сразу две стилистические ошибки. Когда Левий снял с креста Иешуа, он "...побежал на разъезжающихся в глиняной жиже ногах к другим столбам". Во-первых, в русском литературном языке не принято "бегать на ногах", а во-вторых, во время бега ноги разъезжаться не могут. Для того чтобы они разъезжались, будь то в глиняной жиже, на льду или еще где, обе ноги должны одновременно соприкасаться с поверхностью, а во время бега это исключено. Минут на пять я задумался, пытаясь построить фразу согласно законам никогда не преподававшейся в советских школах словесности, и кажется, мне удалось: "...побежал, оскальзываясь в глиняной жиже, к другим столбам". Хотя не уверен, что Булгаков согласился бы с моей правкой скорее всего, он написал бы по-другому.
      Отложив книгу, я задумался над судьбой художественных произведений, и, в конце концов, был вынужден признать, что их значимость не зависит от стилистической чистоты текста. Будь так, самыми великими книгами являлись бы орфографические и толковые словари. Но сколько бы ни было в романе Булгакова корявых фраз, он был, есть и останется величайшим произведением русской литературы двадцатого века.
      Выйдя из домика после обеда, я покосился на ящик с увядающей рассадой, поморщился, сел в шезлонг и раскрыл книгу. Однако текст не шел в голову. Промучившись полчаса, я встал и взялся за лопату. Хотелось дать отдых глазам, уставшим от постоянного чтения. В огородных культурах я не разбирался, но, по-моему, к овощам рассада не имела никакого отношения, поэтому я решил устроить нечто вроде цветника у домика.
      Управился я ровно до пяти часов - вскопал землю, посадил рассаду, полил, раз десять бегая с лейкой к реке, и когда дверь в домик открылась, с гордым чувством выполненного долга направился в ванную комнату. Долго плескался в джакузи, затем поужинал, немного почитал и лег спать.
      Впервые я спал без сновидений, без кошмаров, и мысли о суициде меня не посещали.
      6
      С тех пор моя жизнь приобрела размеренный ритм - с утра я пропалывал цветник, поливал, затем усаживался в шезлонг и читал. "Гляделки" надо мной вначале перестали перемигиваться, а затем в сплошной сети шестигранных ячеек начали появляться бреши открытого неба. Понятное дело, экзотический экспонат интересен только поначалу, со временем из разряда необычных он переходит в разряд тривиальных и ажиотаж вокруг него угасает. Много ли у нас людей посещают кунсткамеру? То-то и оно...
      Падение рейтинга популярности меня не волновало. На Земле задевало, что был для всех безымянным Ларионовым, но здесь я жил своей жизнью, а обладатели "гляделок" - своей, наши интересы не пересекались. Если не представляешь, к чему может привести известность, то и выпендриваться не стоит. А то может получиться как с одним молдаванином, который обнаружил оригинальный полупрозрачный камень, направил его в Академию Наук и попросил, если окажется, что это неизвестный минерал, назвать его своей фамилией. Проанализировав образец, ученые из Академии Наук ответили, что камень является окаменелыми экскрементами динозавра, и попросили подтвердить согласие на присвоение минералу фамилии первооткрывателя. Молдаванин предпочел остаться неизвестным...
      Оставив одежду в домике, я разбросал ее по тахте, вернувшись, обнаружил, что шмотки сложены аккуратной стопкой, а сверху лежит мелочь из карманов: деньги, ключи, мобильный телефон, диктофон. Вначале подумал, что одежду постирали, но когда принялся рассовывать по карманам бесполезные в этом мире вещи, то оказалось, что одежда новая. Такая же, как моя, но словно только что из магазина. Быть может, галактическая стирка сродни восстанавливающей? Нам до их технологий далеко...
      Напрасно я решил, что вещи из моих карманов бесполезны - дня через три неожиданно зазвонил телефон. Трясущимися руками я извлек его из кармана, включил.
      - Слушаю... - прохрипел в трубку.
      - Алсуфьев?! - громогласно рявкнул из мобильника Фесенко, будто находился рядом. - Где ты шляешься, через пятнадцать минут мы должны быть в эфире!
      - Это Ларионов...
      - А... - разочарованно протянул Фесенко. - Извини. Ошибся.
      И отключился.
      Я с минуту сидел и тупо смотрел на пиликающий гудками отбоя мобильник. Оказывается, я в любую минуту мог связаться с кем угодно по телефону! Я чуть было не набрал номер Фесенко, чтобы объяснить ему, в какой ситуации очутился, но вовремя спохватился. Если начну говорить начистоту, меня примут за идиота.
      "Кому же позвонить?! - лихорадочно билась мысль, но здравый смысл ее остудил: - А кто поверит?"
      Затем пришла совсем уже трезвая мысль, что за все время, пока я здесь, мне никто не звонил. Точнее, один раз позвонили, да и то по ошибке. Выходит, я не только "неизвестный Ларионов", но и никому не нужный... А раз так, то и мне звонить некому.
      Если в первый момент разговора по телефону меня охватила эйфория, что я не забыт, кому-то нужен, то к окончательному выводу я пришел со спокойной душой и абсолютно индифферентно. Земная жизнь осталась где-то далеко в прошлом, звонок оттуда хоть и пробудил воспоминания, но ностальгии я не испытал. Здесь было лучше, здесь я жил сам по себе, а там об меня каждый норовил вытереть ноги, как о половую тряпку.
      Звонить я никому не стал, но мобильный телефон не выключил. Вдруг жена или дочь, обеспокоенные моим исчезновением, позвонят? Успокою, как смогу, все-таки человеческие чувства у меня остались. Хотя были большие сомнения, что родственники переживают.
      Так и вышло - никто больше не звонил.
      Тем временем я познакомился со своими соседями. Сосед за черной перегородкой, прозванный мной за глаза Чижиком-Пыжиком по первому контакту, оказался не в меру вспыльчивым и неуравновешенным. У него был прекрасный музыкальный слух - когда по утрам мы перестукивались, он идеально воспроизводил предлагаемые мной мелодии песен. Но когда он пытался научить меня своим мелодиям, то выходил из себя из-за того, что я неверно повторял его стук, и тогда черная стена напоминала собой вертикально повернутую поверхность озера во время бушующих стихий. Кажется, это были не мелодии, а нечто вроде азбуки Морзе, но я и земную-то азбуку Морзе не знал, что тут уж говорить о галактической.
      Медлительный и флегматичный сосед с белой равнины нечасто показывался мне на глаза. Он оказался тем самым белесым туманом над равниной. Это я понял, когда несколько раз увидел его сотканную из тумана бесформенную голову с пустыми круглыми глазницами и провалом рта, вначале принятыми мной за игру теней. Если такая игра теней повторяется регулярно - это уже не случайность. Поначалу он меня не замечал - слишком разная у нас скорость восприятия действительности. Я для него был сплошным мельтешением, чем-то вроде вращающегося винта аэроплана. Однажды утром, заметив, что бесформенное лицо туманного соседа вплотную прилипло к прозрачной перегородке, я полчаса неподвижно простоял перед ней. С тех пор у нас вошло в привычку здороваться подобным образом. Утром, в одно и то же время, его лицо прилипало к прозрачной перегородке, а я полчаса неподвижно стоял напротив. Затем я уходил по своим делам, а лицо за перегородкой медленно таяло, чтобы вновь возникнуть следующим утром.
      Жизнь вошла в однообразную статическую колею, но мне это нравилось. "Гляделок" над каньоном сильно поубавилось, теперь их, рассредоточенных по небу в разных местах, было не больше десятка. Ажиотаж вокруг моей персоны закончился, зеваки удовлетворили свое любопытство, остались одни специалисты по формам галактической жизни. Пусть их, меня не убудет.
      В то утро я вышел из домика, поздоровался перестуком с одним соседом, постоял перед другим, полил разросшийся цветник с необычными фиолетовыми цветами, искупался в мелководной речке, затем сел в шезлонг и с наслаждением почитал Умберто Эко. Когда пришло время обеда, я оставил книгу в шезлонге и направился в домик. Открыл дверь, шагнул и...
      7
      И очутился в бюро по найму на работу за границей. Как есть, босиком, в одних трусах.
      - Топрый тень! - расплылся в улыбке "Гурвинек", но его глаза за толстыми линзами очков смотрели на меня холодно и беспристрастно. Так же, как "гляделки" из шестигранных ячеек.
      - Э... - протянул я, неловко переминаясь с ноги на ногу, и попытался открыть дверь позади себя.
      Двери не было. Не было даже прямоугольника на гладкой стене, заклеенной фотообоями с изображением ковыльной степи.
      - Конттракт саконтшился, - объяснил "Гурвинек" и указал на кресло напротив стола. - Прошу фас, присашивайтесь.
      - Но... Но как же...
      Я растерянно развел руками, намекая, что стою в одних трусах. Обратный переход оказался настолько неожиданным, что подействовал подобно электрошоку. В глазах рябило, сознание функционировало на грани, движения были дергаными, почти неподконтрольными.
      - Не стоит песпокоиться, - заверил "Гурвинек". - Все претусмотрено. Фаша отешта стесь. Перите.
      Он извлек из-под стола пластиковый кулек и протянул мне. С трудом соображая, где рукава у рубашки, а где штанины у джинсов, я оделся.
      - Присашивайтесь, - повторился "Гурвинек". Я машинально сел в кресло.
      - Осталось выполнить непольшие формальности. - Он положил передо мной листок бумаги и пачку долларов. - Фаша сарплата. Распишитесь.
      Я расписался, сунул деньги в карман. Сознание пребывало в ступоре, слов не было.
      - Фсехо фам ттопрохо, - кивнул "Гурвинек", спрятал расписку в стол и повернулся лицом к экрану компьютера.
      Мне ничего не оставалось, как встать и выйти на улицу.
      В переулке свирепствовал жаркий июльский полдень. Яркое солнце резало глаза, асфальт под ногами плавился, душный городской воздух ватой забивал легкие. На Минейре всегда была оптимальная температура и чистый воздух, но это я понял только сейчас. Механически, будто робот, я прошагал к скверику и сел за столик летнего кафе. Официант подал дежурное блюдо - сардельки с тушеными грибами, я вяло поковырялся вилкой, но еда показалась пресной и невкусной. То ли дело на Минейре... Откинувшись на спинку пластикового кресла, я уставился на золоченую рыбку в фонтанчике - чем-то она напоминала золотую рыбку, которую поймал в мутных водах речушки галактической заграницы.
      Краем глаза я уловил, как кто-то подсаживается ко мне за столик.
      - Привет, Ларионов!
      Я повернул голову и увидел все того же бородача.
      - Ну, и как тебе заграницы? - спросил он.
      Я не ответил, молча глядя ему в глаза. Маленькие, подслеповатые, но не хитрые, как показалось месяц назад, глазки бородача бегали по моему лицу, словно в ожидании помощи. Мольба и надежда были в них. Он явно чего-то ждал от меня...
      - М-да... - участливо протянул он. - Пришибло тебя изрядно. Водочки? Я подумал немного и кивнул. Мысли текли вяло, заторможенно. Снять психологический стресс, как при переносе с Земли на Минейру, было некому, лучшим средством прийти в себя оставалась водка.
      Бородач радостно крякнул, наполнил пластиковые стаканчики.
      - Не пьем, а лечимся! - поднял свой стаканчик и выпил. Я тоже выпил и с непривычки закашлялся.
      - Запей!
      Он налил мне минеральной воды, я послушно запил и принялся за сардельку. Охмелел почти сразу. Это сняло заторможенность, помогло раскрепоститься, но чувство нереальности происходящего не исчезло. Я словно раздвоился - один Ларионов сидел за столиком, закусывал, а второй наблюдал за ним со стороны.
      - Сева, - наконец-то представился бородач и протянул руку через столик.
      - Ларионов, - кивнул я, хотя мое "имя" ему было откуда-то известно, и пожал руку.
      - Еще? - предложил он.
      - Нет, спасибо. Отвык, - сказал второй Ларионов, который как бы наблюдал за первым, поглощающим сардельку.
      - А я выпью, - тяжело вздохнул Сева, налил полный стаканчик, выпил залпом, шумно втянул носом воздух, но закусывать не стал. - Ну, и как тебе там показалось?
      - Где - там? - Два Ларионова наконец совместились в одного, хмель, ударивший было в голову, пропал. - Ты кто - один из них?
      - Если бы... - невесело усмехнулся он и отвел глаза в сторону. - Я такой же, как ты. Тоже побывал за границей.
      - А от меня чего хочешь? - напрямую спросил я.
      - От тебя? - удивился он. - Ничего я от тебя не хочу. Разве что посидеть вместе, поговорить, водки выпить. Знаешь, как опять туда хочется?
      - Так в чем дело? Завербуйся снова. Бородач Сева удивленно посмотрел на меня.
      - Ах, да, ты еще не в курсе... Вакансий для меня нет. Да ты обернись, посмотри.
      Я обернулся и замер от изумления. Вместо красочной витрины бюро по найму на работу за границей я увидел пыльную витрину магазинчика скобяных товаров.
      - Такие дела... - скорбно протянул Сева. - Водки налить?