Тут нужно обратить внимание на все или вообще за это не браться

      Деньги делают имя. Но и имя делает деньги. Если мозги в голове есть. А когда уже кое-что сделалось, солиднее надо себя держать. Можно, конечно, работать на всяких взбрыках, то есть оригинальничать, но это дешевка. И выставлять себя особенно не надо. А следует вокруг смотреть – что люди делают, что в правильных журналах пишут, вообще, чем воздух пахнет.
      Олигарх не олигарх, но чего-нибудь стою. Многие уже пониже меня. И есть закон (правильный закон!) – вниз не смотри! Вот как если на Эйфелевой башне стоишь, вниз не глазей! Смотри вдаль… и вверх! То-то и дело – вверх! Ты высоко, а погляди, что там еще выше творится.
 
      Элитарный журнал “Драгун” я с прошлого года сделал постоянным чтением. Все новинки, любая мелочь – все там. Рекомендации. Что уже модно, что пойдет в моду, допустим, к маю. Что безвкусно, чего никак нельзя допускать, какие привычки давить в себе беспощадно. На какую страну и в чем больше ориентироваться. Тут важно не только картинки смотреть, но и вокруг оглядываться – наш поселок в этом смысле тоже вроде картинки или выставочного зала. Такие люди живут! Страшное дело! Сам факт существования рядом с ними требует не спускать с себя глаз. Вот и поглядываю, тянусь за ними. В фитнес-зале кое с кем встречаюсь, с Говорко и Милдовичем у нас общий тренер. В теннис прошлым летом играл с Дрошиным. Ну, а такие люди, как Бугримов Степан Арамович, те, конечно, всё на своей территории – и теннис свой, и причал с яхтами. И забор глухой с контрольными будками, охраной и круговым наблюдением. Его только в машине можно угадать, да и то неизвестно, в какой – едут цепочкой. Пару раз был я у него за забором (он собирал кое-кого из соседей по поводу водопользования реки) – был в первом гостевом доме. Сильное впечатление. Особенно по распределению обязанностей обслуги. Сильно! Ну и сам дом, это говорить нечего. Но основной его дворец – это я только издали видел. Это вообще… Это вне сравнений. Тут даже виллы Говорко и Милдовича, и даже всенародной певицы Поляны – все это дерьмо дерьмом в сравнении с бугримовским комплексом.
      Но теперь, если кто захочет следовать за течением моей мысли, обратим внимание на важнейшее в нашей жизни. Ведь дом, семья, одежда, машина, даже спорт – все это, в конечном счете, внешнее, или, как даже правильнее говорить, – плотское. А есть вещи поважнее. Это то, что внутри, то, что в руки не возьмешь. Духовное здоровье. Страшное дело! Это вот самое главное! И залог ясности взгляда, равновесия, долголетия в полном здравии (в полном! – включая потенцию!) и, может быть, даже… ну, не бессмертия, конечно, но такого правильного, как сказать, обеспеченного перехода в иной, если можно так выразиться, отрезок существования. Вот о чем думать надо в первую очередь!
      И тут журнал “Драгун” тоже серьезный советник и консультант. Само собой, надо в церковь ходить и отстегивать на нужды. Я и хожу. Не то чтобы часто, но праздники соблюдаю, и все, что там надо, за мной не залежится. Церковь у нас, кстати, отличная – новенькая, с иголочки. Но не о церкви речь. А о том нутряном, что в нас спрятано от мира и вместе с тем таинственно, невидимо связано с миром. Это то, что в журнале “Драгун” идет в разделе под общим названием “Эзотерика”.
      Тайна! Страшное дело! От планет и комет до последнего муравья и травинки – все тайна. И все взаимосвязано. ЧЕМ? – вот вопрос! Я уж не говорю о человеке, это вообще! Когда разрежут, – а я видел это, стоял возле операционного стола, – кажется, ну чего там? Требуха и кровища, и какие-то кишки пульсируют. А как зашьют, оклемается – на тебе! Ходит, глядит, соображает, посмеивается и даже подлости всякие делает, сволочь такая. Это Человек! Это чудо! Страшное дело!
 
      Так вот, это сосуд, вместилище. И его надо держать чистым. А он все время пачкается. Шлаки накапливаются. Повсюду – в желудке, в крови, в сосудах, в мозге. Мы потому и умираем, что шлаков накопилось по горло. Дальше некуда. И всё – копыта на сторону. А если б не шлаки, Боже ты мой, могли бы до пятисот лет жить. Буквально – до пятисот лет, как Адам и прочие. И даже дольше, пока совсем не надоест.
      Вот это и есть эзотерика – главная тайна существования. Об этом и речь. Ну, ладно, к делу.
      Появилась в поселке новая машинка. У нас их, разных, без счета. Конечно, приглядываешься, – кто на чем ездит, кто на что меняет, делаешь выводы. А тут появилась такая малютка горбатенькая, но, между прочим, глазастая – фары, будьте любезны, я таких не видел. И фирма “Lexus”. Девица в машине ладная, упакованная. Не здешняя – это точно. Заезжает в супермаркет и к кому-то. Вопрос – К КОМУ? Два раза вижу ее, пять, десять, и все в вечернее время. Спросил Говорко: “Видел?”. А он: “А-а, эту? Видел. Это к Бугримову – Зубочистка”.
      Меня как палкой по голове шарахнули – вспомнил. В октябрьском номере “Драгуна” статья была. Суть такая: выведение шлаков – сейчас основное направление медицины. Есть разные подходы. Диета особая и полное голодание. Это я проходил. Далее колонотерапия – такая сверхклизма, когда из тебя дерьма вылетает, как будто ты слон. Это мы с Милдовичем испытали. Страшное дело. Полезные всё вещи. Но, пишет далее статья, есть таинственный шлак, который концентрирует ВСЮ ГРЕХОВНОСТЬ НАШЕЙ ЕЖЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ. Вот мы думаем, день прожил, бизнес идет неплохо, все обустроено, зла я никому не делаю, все нормально – так? А вот не так! Ты и не заметил, как, допустим, лягушку раздавил, ветку сломал, кого-то грубо послал и в бизнесе кого-то ненароком прищемил. Куда деваться – реальная жизнь. А оно все откладывается. Можешь, конечно, плюнуть – пусть откладывается, у всех откладывается. Ладно. Но тогда и живи свои, в лучшем случае, семьдесят пять лет и готовь себе гробешник. А не хочешь попробовать на пятьсот потянуть? Тогда задумайся.
      Ты же каждой секундой своего существования нарушаешь природу. Ты же дышишь, жрешь без конца, испражняешься, а земле дышать не даешь – ты ее всю изрыл и застроил, ты все небо засорил самолетами и их выхлопами, ты реки испоганил. Вот! И все эти твои грехи КАЖДЫЙ ДЕНЬ откладываются в тебе и в пять-шесть раз сокращают твою жизнь.
      Теперь главное. Этот особый шлак концентрируется вблизи от важнейших органов – во рту. У самых корешков зубов. И никакими пастами и щетками его не взять. Это на грани материи и антиматерии. Это очень трудно объяснить. Этот шлак выявлен недавно в американской лаборатории в Цинциннати. И пришли к выводу, что если его удалить, то всё! Готово! Человек обретает полноценную продолжительность жизни в размерах, как в Библии. Ну, условно говоря, пятьсот лет.
      Делались опыты. И вот изобрели специальный инструмент и такую процедуру, что шлак этот УДАЛЯЮТ. И было в журнале название фирмы (уже нашей, московской), которая этим занимается.
      Тогда, в октябре, когда я прочел это, – заинтересовался, но думал, что все находится в стадии разработки. А тут – горбатенький “Lexus” по вечерам к Бугримову (а Бугримов всегда по всем вопросам впереди всех), и эта дамочка с непонятными целями, и теперь это ключевое слово Говорко: “ЗУБОЧИСТКА”!
 
      Не буду томить ваше любопытство, теперь рассказ пойдет быстрее. Но не слишком – все подробности в этом деле очень важны. Короче, познакомился я с ней. Зовут Зухра. Фирма называется “LW-16” – название мало что говорит, но вот спрос на их услуги и цена за эти услуги уже обращают на себя внимание. Страшное дело. К Бугримову она ездит с января три раза в неделю. Аппаратура вся при ней, а все составные – порошки, специальные жидкости – завозят туда оптом в коробках от фирмы. Ну, и есть еще главное – ампула LW. Это вещь одноразовая, доставляется из Цинциннати и очень нестойкая, должна быть совершенно свежая. Это тоже каждый раз при ней. Сейчас у Степана Арамовича возник уже некоторый иммунитет к шлакам, и визиты будут реже. Но бросать это дело нельзя, надо постоянно поддерживать.
      Я рискнул спросить: “Ну, а результаты какие-нибудь заметны уже?”. Она смеется: “Что вы имеете в виду? И жив ваш сосед, и абсолютно здоров. И в чудесном настроении. Чего же вы еще ждете? Чтоб он на небо взлетел?”.
      Мы оба посмеялись. Она очень обаятельная и приятная в общении. Я и говорю, вроде как в шутку: “Может, и мне присоединиться к эксперименту?”. Она ответила серьезно: “LW теперь уже нельзя называть экспериментом. Это апробированная система. Сейчас главное направление нашей работы – поиски удешевления лечения. Мы вполне понимаем, что это слишком дорого и доступно пока очень немногим. А дальняя цель касается человечества в целом. Если снижение вредных выбросов в атмосферу обсуждается на разных международных конференциях, то не пора ли задуматься о снижении общей греховности людей? Может быть, последнее даже важнее? Да, к сожалению, пока это дорого и недоступно массам. Но электроника тоже начиналась с безумно дорогих аппаратов”.
      И я решился.

Перечень того, что было вынуто из горбатенькой машины “Lexus”

      1. Ну, первое, это надо сказать о цене. Лучше бы об этом потом, но, пожалуй, все-таки надо сказать. Первые два сеанса у них как бы пробные. Они входят в стоимость, но без предоплаты. Значит, потом, на третий раз, все оптом. А дальше оплата идет уже по факту – каждый раз или за месяц вперед, как договоримся. Не готов в данный момент опубликовывать реальные суммы, но цифры за первые два месяца набежали шестизначные. И не в рублях. Страшное дело. Но бизнес, слава Богу, стоит крепко, так что возможности есть.
      2. При первом визите Зухры я сказал жене: “Сегодня к девяти приедет доктор. Так что ты не пугайся”. Таня крикнула: “Женщина, наверное?”. Я сказал: “Врачи иногда бывают мужчины, а иногда и женщины”. По-моему, нормальный ответ? Мы с женой давно не разговариваем, около восемнадцати месяцев, и я очень слежу за своими словами, когда все-таки приходится что-нибудь сказать. Жена крикнула: “Я так и знала!”. Чего она знала, что она могла знать? Ничего она не могла знать. Невозможная женщина, живет совершенно плотской жизнью. Ужас берет подумать, какие там шлаки накопились.
      3. Зухра подъехала к воротам виллы ровно в 20.50. Я ей открыл ворота (они у нас автоматические), и она подрулила к крыльцу. Открыла багажник, и начался вынос. При таком размере машины удивительно вместительный багажник. Было вынуто:
      Кресло, вроде шезлонга, складное (очень белая, плотная материя на никелированных трубках).
      Белый медицинский чемодан-кейс, довольно большой.
      Спортивная сумка, и в ней несколько коробок.
      Два штатива из тонких трубок.
      Прибор, похожий на велосипедный насос, – со шлангом, завернутый в полупрозрачную пленку.
      Моторчик с адаптером и ножной педалью.
      Прозрачный пластиковый кубик, сантиметров 15 высотой, и в нем белая ампула с жидкостью, формой похожая на Останкинскую башню.
      Плоская коробка с прозрачным окном. В ней (потом оказалось) белый медицинский халат для оператора и черная блестящая простыня для пациента.
      Мы все это вместе с ней перенесли в мой кабинет. Таня мелькнула на секунду в коридоре и крикнула: “Добрый вечер. Я его жена. Добро пожаловать!”. Я закрыл дверь кабинета и защелкнул замок. Зухра ловко раскинула довольно сложный шезлонг, у изголовья расставила штативы и стала прилаживать моторчик. Протянула провод с адаптером к штепселю.
      “Где я могу руки помыть?” – спросила Зухра. Я крякнул, но отпер дверь и повел ее в ванную. Жена наблюдала с верхней площадки лестницы, как мы шли. Она крикнула: “Слева это его полотенце. А ваше будет справа”. Зухра сказала: “Спасибо”, а я сказал только: “Помолчала бы!”.

Что делала Зухра, и что со мной было

      1. Она меня уложила на этот шезлонг – особый, даже с подлокотниками. Подушки не было, но был особый валик под шею. Накрыла всего меня черной блестящей простыней. Предложила черную повязку на глаза, если я захочу. Но я не захотел. Стала прилаживать мне большие наушники с проводом. Все похоже как в самолете.
      2. В это время начали толкать дверь. Сперва спокойно, а потом часто и, кажется, даже ногой. Я крикнул из кресла: “Чего надо?”. Мой младший (девять лет) ткнул еще раза три ногой, а потом загундосил пронзительно: “Открой, пап! Пап! Ну, открой!”. До семи лет все было ничего, а как семь лет исполнилось, совершенно стал неуправляемый. Я открыл дверь. “Мама велела спросить, тебя от чего лечат?” – сказал Вадик с какой-то недетской грубостью. Я хотел его вышвырнуть из кабинета, но сдержался. “А чего ты весь в черном, как привидение?” – сказал Вадик. “Так надо. Иди, не мешай. Скажи маме, что у меня обследование”. “Я так и знала!” – крикнула жена, но видно ее не было. Она была там, за поворотом, в холле. Еще хорошо, что я не сказал: “Мне, сынок, приехали зубы чистить”. Представить трудно, что бы тогда было. Страшное дело. “Иди, Вадик, дай тете работать”. – “А я хочу посмотреть, как тебе будут укол делать”, – загундосил парень. “Какой укол? Кто тебе сказал про укол? Иди отсюда! Уроки сделал? Что по русскому задали? Иди к себе, занимайся!” “Не смей орать на ребенка!!” – низким голосом крикнула невидимая Таня. Я схватил парня за руку и крикнул: “Таня, забери его!!!” Зухра сказала: “Не надо… так не надо. Это все откладывается, накапливается… – Она сделала руками такие круговые движения ко рту, как бы загоняя туда воздух или какую-нибудь мошкару. – Труднее работать будет”. Вадик вдруг вырвался от меня и метнулся к Зухриным коробкам, сваленным на полу. “Вв-оо!” – крикнул Вадик, схватив пустой прозрачный цилиндрик с остатками красного порошка. “Отдай тете!” – сказал я сравнительно спокойно, но почувствовал, как у меня напряглись скулы. “Все отдай тете, все отдай!” – на грани рыданий пропела Таня. Я закрыл глаза. “Пусть, пусть! Пусть возьмет. Вадик, возьми с собой эту капсулу. Можешь играть с ней. Только не вздумай ее съесть”, – тихо-тихо, почти шепотом прошелестела Зухра. И пацан вдруг застыл, уставясь на нее, а потом с ревом выскочил из кабинета, унося с собой цилиндр. “Пусть, пусть, я уже заправила!” – сказала Зухра. И в этот момент я поглядел на нее внимательно и подумал: “Да, это серьезно”.
      3. В доме стихло. Зухра приладила мне наушники, они были большие и теплые. Щелчок, и в уши потекла такая вязкая, плывущая музыка. Какой-то особый женский голос, и мужской хор, и большой оркестр. И все это с каким-то широким дальним свистом. Глаза у меня стали сами собой закрываться, а она сильными пальцами раздвинула мне челюсти и нацепила на нижние зубы какую-то штуковину. Довольно большую, но не противную. Мятный такой привкус и немного, вроде, апельсин. Потом опять щелкнуло и загудело. У меня во рту из нижней челюсти в верхнюю ударил такой упругий, широкий фонтан. Вся голова мелко-мелко затряслась. В это время в ушах наддал оркестр и загудели саксофоны. А голос продолжал петь, и подыгрывала ему, вроде, гавайская гитара. И я отключился.
      Когда все кончилось и она сняла наушники, я сидел как одурелый. На Зухре были плотные белые перчатки, и она держала в руках непонятной формы штуку с отпечатками моих зубов. Она ее завернула в тряпку, потом еще в другую тряпку, обмотала клейкой лентой и уложила в металлическую коробку.
      “Зухра, это вы что пакуете? Грехи мои, что ли?” – я хотел пошутить, но губы не слушались и были как после наркоза.
      Зухра быстро складывала в коробки пустые пробирки, пачки, сворачивала шланги. И при этом говорила: “Если вы “Драгун” читаете, обязательно посмотрите мартовский номер. Он уже вышел. Там интересный материал”.
      Я смотрел, как она работает. Она была вся плоская, узкобедрая. Вообще говоря, не мой размер, но движения у нее какие-то особенные, и потом у меня было такое новое состояние, и музыка в ушах даже без наушников как будто продолжалась. Казалось, что эта музыка идет теперь из ее движений, из ее рук. Хотелось, чтобы она долго так собиралась, а я бы сидел и смотрел на нее.
      “Вы пересядьте”, – сказала Зухра.
      Я медленно поднялся, и она ловко сложила этот шезлонг.
      “Это оставьте, – сказал я про пустые коробки, – я потом выброшу”.
      “Нет, нет. Я все увожу с собой”.
      Она сказала это твердо и не глядя на меня. Она снимала перчатки. Я понял, что спорить не надо. Мы взяли вещи и пошли на выход. Дом как вымер. Никого не видно, и ничего не слышно. Но у меня и мысли не было – где они, чего они? Наступило какое-то приятное безразличие. Пусть делают что хотят. А-а! Шлаки-то, наверное, вышли маленько, подумал я. Пока шли к машине, все ждал, что она спросит: ну, как вам? Какие ощущения? Понравилось? Будем продолжать? Но она молчала. Шла, стуча каблуками по плитке, и смотрела мимо меня. И я почувствовал ее уверенность. Она как бы знала, что понравилась и что будем продолжать. Сильная девица…
      Она закрыла багажник и протянула мне руку: “В среду тоже в девять?”
      “Давайте в девять… а хотите, позже…”
      “Нет, лучше всегда в одно и то же время”.
      Она села за руль и включила мотор. Зажглись эти особенные глазастые фары. Деревья стояли, не шевелясь, ветра не было. И совсем круглая луна блестела над ними.
      “До свидания”, – сказала она.
      “Ага, до среды… А вы, Зухра, замужем, если не секрет?”
      “Нет, нет, – быстро сказала она. Я – нет. Я живу с подругой”.
      “А-аа, в смысле…” – я не договорил.
      Машина тронулась и выехала в ворота. Я нажал на кнопку. Ворота стали закрываться.

Такой случился поворот

      Киру Гурецкую я лишил надбавок на два месяца, а Максима Горелика я уволил. Мало того, я позвонил Айвазяну в Адлер и предупредил, что, если он приголубит Горелика у себя, я выну свою долю из всех наших общих дел. И я прав, иначе нельзя было. Горелик обнаглел. Он приволок мне эту затею с “Чайным листом”. Я ему сразу сказал: “Мелочь. Занимайся металлом”, а он: “Не мелочь, там готовая сетка, накрывает целый европейский коридор от Дании до Италии”. Я спросил “Сколько?” Он назвал деньги. Толстые деньги. Я говорю: “За что так много?”. Он говорит: “Перспектива. Готовая сетка. Все накинуто, только дернуть”. Я сказал: “Дергай, просвети Киру, пусть посчитает и мне покажет. Но я если беру, то беру целиком, по полной, понял?” И тут он мне ввернул этого Айвазяна – дескать, без него нельзя, но он сильно поможет. Я сказал: “Посмотрим”.
      Короче, Гурецкая дала добро, я поглядел, проверил и купил этот “Чайный лист INC”. Рыбешка мелкая, но ее много. Очень много. И будет еще больше. Треть Европы в доле. Наделали десяток дочерних ответвлений. И всю черноморскую дочку от Анапы до Сухуми я дал в управление Горелику, Айвазян – генеральный менеджер. Но я же им заранее сказал – ЭТО МОЕ. Вы управляйте, но ЭТО МОЕ. Ясно? А они там стали поверх накладывать свою схему. Как это? Ё-моё, Горелик забыл, что я его в рваных штанах взял к себе. Он только помнил, что мы в восьмом классе вместе учились. Но это был восьмой класс, а теперь я уже в сто тридцать восьмом. И разных гореликов я вижу на раз! Теперь не только у Айвазяна, я его везде достану.
      К чему разговор? А вот к чему: я прав или неправ? Может быть, это грех? Может быть. Только с чьей стороны? У кого должны шлаки накапливаться?
      Теперь, в среду приезжает Зухра. Все нормально, все, как всегда. Даже лучше – Таня с младшим уехали в Прагу на каникулы. Сажусь в кресло. Наушники. Повязку на глаза взял – так круче погружаешься. Пошла музыка. Нормально! Все идет к полному кайфу. И тут меня из этого апельсинового фонтана как долбанет по верхней челюсти. Очень сильно. Похоже, как боксерской перчаткой, но рука в этой перчатке – страшное дело! Я раньше занимался боксом – различаю. Я дернулся, все провода, шланги, повязки – все вылетело. Зухра орет, руки растопырила. Я говорю: “Что там у тебя? Короткое замыкание?”. Но говорю хреново – челюсти не работают. Зухра бегает, отключает, развинчивает. А потом вдруг поворачивается и говорит: “Какие шлаки! У вас вчера, видимо, был какой-то серьезный грех”. А я как раз вчера уволил Горелика с треском и закрыл ему все каналы. При всех сказал: “В рваных штанах пришел ко мне, в рваных штанах и уйдет, все выну из него!”. Понятно? Может, я психанул, может быть. Но на ком грех? Кому положены шлаки? И на кой хрен мне эта Зубочистка, если она мне рыло чистит и не разбирает, кто прав, кто виноват?
      И вот я бегаю по комнате малыми кругами – вокруг кресла, держась за челюсть, а Зухра чешет по внешней орбите и выдергивает из штепселей свои трубки и датчики. Боль, между прочим, почему-то не слабеет, а усиливается. Я ору: “Заговор, что ли?! За мои же бабки один меня обокрал, а другая мне морду разворотила. Я, Зухра Евсеевна, плачу за то, чтобы мои грехи с меня сходили, а не чтобы мне ими в челюсть тыкали”. А она – Зубочистка – ходит, сворачивает шланги и… молчит. Ни слова в ответ. Потом я немного успокоился, сел за письменный стол, а она кресло складывает. Сложила, закрепила, защелкнула свой белый баул и тогда только подняла на меня глаза.
      Я говорю: “Ну, что делать будем? Моральный ущерб будем платить?”
      А она: “Вы, видимо, мартовский номер “Драгуна” не посмотрели, а я вам советовала. Подобный экстремальный случай в принципе предусмотрен. В Цинциннати идут разработки. И оттуда приехал мистер Глендауэр. Они с Филимоновым внедряют одну идею. Я вам оставлю журнал – вот он”.
      И уехала.
      Остался я один, посидел, съел грушу. Потом коньяку выпил, вышел на улицу, прошелся до боулинга и обратно, опять глотнул коньяку и успокоился. Взял журнал, читаю:

Рейф Глендауэр

ТЕХНОЛОГИИ ПОЛНОГО ОЧИЩЕНИЯ

(по благословению Епископа Гендерского

и Ньюфаундлендского Афанасия)

      Статья сложноватая, но я уже в какой-то степени подготовлен. Это как раз про мою зубочистку. Она у них называется TEETHCLEAN-SIN, то есть очищение грехов через зубы. А этот Глендауэр, он дантист, он и пастор, он и профессор по какой-то микроинженерии. Так вот, Глендауэр утверждает, что полного освобождения данная машина не дает по той простой причине, что шлаки (SLAG) НЕ ИЗНИЧТОЖАЮТСЯ ПОЛНОСТЬЮ, а только удаляются от согрешившего. А их необходимо ИЗНИЧТОЖИТЬ, и тогда будет результат. Ну, и тут же фотографии и описание двух аппаратов, которые они на своей “LW-16” разработали.
      Первое – надо эту грешную крошку измельчить до микроскопических частиц, причем сразу после удаления изо рта (тут я вспомнил, как Зухра укутывала этот валик из пылесоса и потом обвязывала и прятала в металлическую коробку). Так вот, они изобрели специальную мельницу, которая дробит вообще все, и очень мелко. Этот аппарат нужно приобрести и иметь дома, чтобы дробить сразу после сеанса.
      Но этого мало.
      Второе – от этой греховной пыли надо вообще избавиться, она не должна оставаться на земле. Поэтому аппарат (тот – первый аппарат) прессует ее в такую капсулу, или патрон (там тоже есть фотография). Этот патрон вставляется во второй аппарат, который тоже надо иметь. Аппарат в виде небольшой пушечки. Она устанавливается возле водного пространства, и ты выстреливаешь этот патрон под 45 градусов между небом и водой. И вот тогда – всё! Полный порядок, шлаки (грехи) удалены и ИЗНИЧТОЖЕНЫ!
      Статья довольно большая и, надо сказать, путаная. Но главное я ухватил. И тут же вспомнил, что в последнее время на речке от бугримовского берега постреливают, причем и на охоту не похоже, и на салюты домашние тоже не похоже – один выстрел, и точка – молчок! И стал я догадываться, что у Бугримова, конечно, пушечка эта уже есть, и он уже в полном порядке – чист, как младенец, и будет спокойно тут гулять по берегу лет еще четыреста пятьдесят. Удивляться особенно нечему – Степан Арамович и по возможностям, и по всякому прогрессу впереди нас всех.
      Звоню 3ухре, говорю: “Прочитал. Нужны подробности”.
      Она и говорит: “А подъезжайте к нам на фирму. Обсудим сегодняшний случай, и поговорите прямо с Филимоновым, да и с мистером Глендауэром. Он тоже здесь”.
 
      Вот такие факты. И от всего этого сильно я задумался. Вся эта, прямо скажем, эзотерическая хреновина закручивает меня в какую-то воронку. Получается, вроде, я у них на крючке. А я этого не люблю. И запросто могу с этого крючка соскочить. Но, с другой стороны, когда речь идет об очищении от шлаков, когда начинаешь уже в себе ощущать живую душу и сколько на нее налипло, и как надо все это отскрести… когда, откровенно говоря, во весь рост встает вопрос, чтобы… ну, не до пятисот, но, скажем, до ста пятидесяти лет молотить, а не в пятьдесят пять откидывать коньки, как некоторые, есть о чем задуматься?.. Я думаю, есть. Мы за прошлую неделю двоих похоронили, одного в поселке, соседа, другого на фирме. Одному шестьдесят два, другому вообще сорок восемь. Значит, в среднем пятьдесят пять лет. Страшное дело.
      И вот я хожу вдоль речки среди берез и мозгую, мозгую эту проблему. Что делать? Продолжать с ними или плюнуть? Или в суд на них подать за причиненный ущерб? И ни к какому выводу я не прихожу. Посоветоваться не с кем. О жене я не говорю, это дохлый номер, да к тому же она в Праге. Нет, я говорю о тех, с кем еще недавно в фитнес ходили, в боулинг, в баню, с девочками куражились. Я говорю о Говорко, о Милдовиче, о Дрошине, наконец! Вроде, свои ребята. Но вот какая штука интересная – чувствую я, что они меня теперь не поймут. Не знаю, почему, но я так чувствую. И дело не в них, дело во мне. За эту пару-тройку месяцев стал я как бы немного другой человек. Что-то у меня там внутри немного другое – и в мозгу, и вообще везде. Интересная вещь! И потом такая мысль: ну, если, допустим, сто пятьдесят или двести лет, то ведь не весь же срок опять тот же боулинг или баня с блядями. Надо что-то новое! И поэтому не надо в будущее лезть всей компанией – с Говорко, Милдовичем и тем более с Дрошиным. Так что советоваться не с кем. Был, был такой нужный человек, с ним-то можно бы об этом поговорить, он бы понял, и звали этого человека Максим Горелик. Но это был тот Максим Горелик, с которым в восьмом классе и потом сколько встречались! Это был не этот ворюга, который решил за мои же деньги меня крутануть и обобрать, как лоха. Нет, с этим не только говорить не надо, с этого надо шкуру драть, и я это сделаю, и я прав, потому что он вел себя, как паскуда.
      И опять я один – среди берез, речка внизу, и бугримовские дворцы виднеются на том берегу за забором.
      Проходят дни, и однажды как щелчок у меня в голове: в церковь надо идти! Помолиться там, всё, что полагается, а потом подойти к батюшке и сказать – так и так, нужен совет, больше, как к вам, идти не к кому. А батюшка у нас довольно пожилой, опытный – отец Борис (Склифосовский).
      Прошелся я до церкви, поглядел расписание – нормально, завтра служба! Позвонил к себе на фирму, сказал – завтра без меня, крутитесь сами! И утром пораньше позавтракал и прямым ходом – в храм. Вошел где-то на середине мероприятия – отец Борис как раз сказал: “Изыдите, оглашенные, изыдите!”. Народу не мало, а так… средне. И почти все женщины. Я поставил везде свечки – большие взял, послушал, как поют, поглядел на лица – знакомых никого, подумал еще – ну, и к лучшему. Потом отец Борис Склифосовский говорит: “Господу помолимся!”. И стал я вместе со всеми креститься и кланяться. И смотрю я на лицо Иисуса Христа и говорю про себя: “Господи, помоги мне получить дельный совет и помоги разобраться, как и что будет у меня в жизни!”. А когда все кончилось и женщины пошли крест целовать, я встал самым последним в очередь и, когда подошел к батюшке, говорю: “Отец Борис, можно мне с вами поговорить, буквально десять минут?”. Он говорит: “Жди!”. Потом через некоторое время вышел и поманил меня к себе. “Ну, – говорит, – что вам?” Я говорю: “Вот какое дело…” – и начинаю ему рассказывать про зубочистку.
      Он слушает молча и все ниже наклоняет голову, а глаза при этом смотрят прямо на меня, не моргая. А потом вдруг так хрипанул, прочистил горло и говорит: “Ты что это мелешь? Какие шлаки? Какая мельница для грехов? Грехи Бог прощает!”.
      Я говорю: “Отец Борис, извините меня, я сам без понятия, но там все по благословению… Если грехи накапливаются…”.
      “В церковь надо ходить и исповедоваться… А вы вообще… крещеный?”
      “Пока еще нет, но я как раз собирался… отец Борис, я только хочу понять, если аппарат от Бога…”
      “От Бога аппаратов не бывает! – рявкнул отец Склифосовский. – От Бога бывает благодать! Но не всем дается. Святой Дух от Бога бывает!”
      “Вот я и говорю…”
      “Что ты говоришь?! Помолчи лучше. ПОМОЛЧИ! Прости, Господи! Иди отсюда, не вводи меня во грех”.
      “Вот я и говорю, от греха же никто не застрахован, все может случиться, и если ученые доказали, что грех застревает в зубах, то возможно путем долбления…”
      Отец Борис закрыл руками уши и, быстро что-то бормоча, побежал от меня в другую часть церкви. Тетка, которая свечки продает, с ужасом смотрела на меня. Я подошел к ней и положил на стол три тысячи.
      “Вам чего?” – прошептала она.
      “Ничего. Возьмите вот… Извиняюсь… Спасибо”.
      “Нет, нет, не надо, заберите, – сказала тетка. – Спаси, Господи! До свиданья”.
      Я вышел из церкви, в голове гудел шум, и во рту было неприятно. Я стоял и думал: что теперь делать? Подошла женщина, из тех, что молились, сняла с головы платок и оказалась девушкой, довольно симпатичной. Сказала: “Какая благодать, правда?”. А я стою, как одурелый, и говорю: “В каком смысле?”. Она: “Видели, как на Херувимской солнце в окна светить стало?! И сейчас здесь, на улице…”. А погода, правда, классная. Настоящая весна. Я говорю: “Да, хорошо, и тепло совсем”.
      Тогда она вынула гребень из волос, тряхнула головой, волосы рассыпались, и она совсем красивая стала, такая необычная. Она и говорит: “Вы, конечно, мужчина, но все-таки неправильно так нараспашку деньги держать. (Тут я только заметил, что стою посреди дороги и в одной руке у меня бумажник раскрытый, а в другой три тысячи, которые тетка не взяла.) Я вот сейчас на станции, – продолжает девица, – тоже стала в сумочке копаться, а какой-то подонок вырвал сумочку, спрыгнул с платформы и убежал. Я ахнуть не успела, и народа никого кругом. А там документы, и проездной, и денег немного.
      Я говорю: “Ничего себе! Это где, у нас тут на станции?”.