В его кабинете можно было запросто разместить семейный детский дом. Но пока там сидел он сам, его амбиции и я, вызывающая у больших людей пластичные движения нижней челюстью к столу и обратно.
      - Ты как здесь? - спросил Сливятин, предполагая, что мы пили на брудершафт, что я летаю на метле, и что буду покорной из-за лишних квадратных метров, которые ломали и не таких беспринципных товарищей.
      - Своим ходом, - я смиренно опустилась в кожаное кресло, зная, что у нынешних впрочем, таки прошлых, в кодексе чести не предусмотрено предлагать дамам сесть.
      - Говорят, опять набедокурила? - участливо спросил Сливятин. - Где ты была, там пожар.
      - Пока взрыв и то не сегодня...
      Хотелось ещё сказать что-нибудь вроде "ну". В крайнем случае "чего изволите", но за этим вопросом могло последовать мое выселение в район, пригодный для проживания водоплавающих птиц и спившегося пролетарского элемента.
      Молчание затягивалось. Сливятин смотрел на меня с чисто мужским интересом, играя густыми "генеральскими" бровями. Сейчас, говорят, принято их щипать. И мужчинам - тоже.
      - Ладно, то разберешься. Я твоим звонил. Ты зачем Чаплинскому нахамила? Хорошо, моя секретарша хоть фильм этот смотрела, а то пока увидели бы в чем дело, так он бы и смылся. Ты вообще как?
      - Что? - я сделала невинные глаза.
      - Чай будешь? Или под водку поговорим.
      Вообще-то я не пью. Скажем, не пью без пикового интереса. Но именно таковой и вырисовывался.
      - Под водку. И под закуску.
      Немолодая, со вкусом одетая секретарша ( и то, и другое делало Сливятину позитивный образ в глазах избирателей и жены) быстро внесла все необходимое и расстворилась за большой дубовой дверью. Мы выпили по одной молча. Лично я за помин души. Мне сразу стало плохо. Я по привычке вошла в ступор и ощутила тяжесть умирающей головы. Завыть, что ли?
      - Значит вот что, - начал Сливятин, по своему оценивая мою вялость. Он, видимо, решил, что я сдамся без борьбы. Как же! Не ему и не сейчас! И не сдамся!
      - Значит, ясно. Все меняешь и исправляешь сама. Задача - получить долгосрочный кредит под строительство синагоги, или школы, или ещё чего-нибудь из культурной сферы. Только долгосрочный. И... - квартира твоя. Не хочешь?
      - У меня есть, где жить, - пробормотала я, не желая вступать в дискуссию, по крайней мере, сейчас.
      - Удивляюсь я тебе, Надежда, ведь сама на свою голову все делаешь. Ну сидела бы ты молча на пресс-конференции, так обошлись бы своими силами. Подключили профессионалок, если это необходимо .Так нет... Вылезла... Вот и расхлебывай. Потому что теперь твое участие органично. Тебя просто стоило бы выдумать...
      - Я про Вас в газету напишу, - попытка огрызнуться была вялой и неудачной. В нашей прессе можно было безболезненно ругать столицу, крыть президента, ругать парламент, но своих - ни-ни. Никто не бьет по руке, которая иногда, пусть даже редко, но кормит. Во всяком случае, не бьет. У нас такая своя, особенная демократия. Местечковая. Сонная немного. Так что - куда не кинь.
      - Я подумаю.
      - Только не долго. Твоему редактору я уже позвонил. Прояснил ситуацию. Можешь совсем без работы остаться, учитывая твои сегодняшние подвиги.
      Легкий шантаж, он как легкий массаж. Ничего не портит, но активность, в том числе и умственную, увеличивает. Жаль, что господин Сливятин не знает нашей газетной специфики. Да за такие гроши там вообще никто трудиться не будет, а я буду - под псевдонимами. Тем более, что зарплату я получаю из рук в руки, а не через ведомости и прочие налоговые излишки. Правда, на фоне таких предупреждений мой газетный бонза гонорары урежет. Урежет до минимума, так чтобы с голоду не умерла.
      - Сколько времени у меня есть?
      - Так бы и давно. Это хмырь позвонил, тобой поинтересовался. Так что назначай время и действуй.
      А говорят, иностранцы умнее. Это ж надо было Чаплинскому самому так влипнуть. Создавать наполеоновские планы на чужих ошибках - не велика мудрость. Только что я была лучшего мнения о Сливятине. Я даже признавала за ним проблеск интеллекта.
      - Диктуйте телефон, - согласилась я, решив, что от встречи с диссидентом убудет только от благополучия Израиля. И всего мирового сообщества.
      - Умничка. А в академии помочь? Или все же сама.
      - Сама, - я устало махнула рукой и опрокинула в самую душу ещё одну рюмку водки. Мне необходимо было снять напряжение и сказать этой пискле Танечке, что люди так не делают. Во всяком случае, я не видела повода, по которому меня так уж нужно было подставить.
      Если, конечно, это не сливятинская ловушка. Смертельная ловушка ради долгосрочного кредита? Глупости, конечно, но у нас может быть все. Абсолютно все...
      А потому... А потому что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом...И если не считать этого факта, то существует два варианта развития событий. Я иду домой и плачу. Ведь вся эта бравада - как молодежная икота, борьба за сохранение имиджа. А на самом деле - страшно. И одиноко. И очень-очень плохо. Как говорили у меня дома: "Летел, как ангел, упал, как черт". Мне стоило повнимательнее разработать план будущей жизни, и идея постоянно выходить замуж в конечном итоге была не так уж плоха. Во всяком случае , даже из-за
      худощавой спины мужнюю жену у нас не так-то легко вытащить. Значить домой и плакать...
      Но можно последовать ленинской логике и пойти другим путем. Который несвойственен добрым женщинам, но осваивается по мере сил и возможностей. Значит, вернуться? Вернуться и разобраться, по горячим следам? А что? Если все получится, то следующим местом моей работы станет контрразведка. И кто знает - женщина президент, выходец из властных структур - заманчивая перспектива.
      - А машина есть? - спросила я у Сливятина.
      - Отвезем, Надежда Викторовна. Отвезем, куда скажете, - благодушно усмехнулся он, сохраняя, однако, пионерское расстояние. В этом народной избраннике явно чувствовался сапер. А во мне, как обычно, мина...
      После двух в академии обычно тихо. Пары заканчиваются, студенты разбредаются, а на рабочем месте остаются одни лаборантки-печатницы, потому что кто-то же должен тревожно вскрикивать в трубку: "Кафедра". А ну как царственный указания родятся после обеда и ведь негоже им умирать до того, пока все не поймут их уже обыденную абсурдность.
      Я тихо шла по темному коридору, совершенно не обдумывая план дальнейших действий. Если в голове мука, то она обязательно высыпается на судьбу. Можно делать хлеб, а можно ничего не делать. И вообще, как говорят умные: "Конец один".
      - Надежда Викторовна, - окликнули меня шепотом.
      Я нервно оглянулась, ожидая провокации и галлюцинации. Возле мужского туалета курил студент Джагоев.
      - Вы зачем вернулись? Преступника тянет...
      Если бы он был моим мужчиной, я дала бы ему по физиономии и просто повисла не шее. Я точно знаю, что сейчас в моде женщины, которые могут все не так как мужчины. Я - ещё могу.
      - Меня допрашивали, интересовались последними словами покойной.
      - И что она сказала? - я старательно напрягла память, отказавшую мне ещё пару лет назад. Иногда я даже радовалась, что мои мозги работают в щадящем режиме.
      - Василиса Прекрасная . - прошептал Джагоев. - Все запомнили...
      - Что еще? - я остановилась, мерно раскачиваясь на каблуках. Мне не хотелось смотреть этому юноше в глаза. То, что я могла там найти для некоторых особей мужского пола иногда становилось пожизненным заключением. Возле мужского туалета пахло нарождающимся чувством. Еще немного, и этот джигит достал бы ружье своих предков.
      - Больше ничего. А ваши все - в сборе, - он виновато пожал плечами.
      - Спасибо, - я решительно двинулась дальше, с удовольствием ощутив легкое дыхание несбывшейся мечты.
      - А вот и вы, - удовлетворенно заметил Мишин, восседавший за правительственным столом у окна. И никакой он не разведчик - настоящий профессионал не станет подставлять затылок под возможную пулю снайпера. Я вздохнула несколько облегченно и вызывающе.
      - И что вы нам расскажите? - Мишин внимательно смотрел на мои руки, недавно посетившие маникюршу и отказывавшиеся от стирки по причине вселенской лени и не сложившейся семейной жизни.
      - А где Танечка? И Татьяна Ивановна? - спросила я, понимая, что в отсутствие главных действующих лиц мне не стоило приходить сюда.
      - Танечка на координационном совете. Скоро будет. А вы может быть объясните нам свое участие в этой драме? Муж Анны Семеновны настоял на тщательном вскрытии.
      - Какая гадость, - откомментировала Инна Константиновна. - Я никогда не позволю, чтобы со мной поступили подобным образом.
      - А где шприц? - настороженно спросил Виталий Николаевич. - Куда вы его дели? Ведь можно проверить остатки яда в нем?...
      Здесь все играли против меня. Здесь все мы были чужаками. Понравиться этой злобноте я уже не могла ни при каких обстоятельствах.
      - А знаете, - вдруг устало сказал Мишин, - ведь в следующем году мне на пенсию. И вопрос этот решенный. Не уговаривайте. И замену мне уже подыскали...
      Инна Константиновна приосанилась и посмотрела на меня с презрением женщины, что от рассвета до заката, на все времена знала одного-единственного, причем не самого удачного мужчину. Я устало поежилась. Когда-то у меня была подруга. Она ненавидела мужчин и боролась за права женщин. Как ни странно, она меня не любила. Но сейчас это был единственный человек, с которым можно было поговорить о деле. Инна Константиновна все вписывалась и вписывалась в паузу, расцветая от перспективы выпихнуть меня на панель, продать в Турцию и получать процент от моей сговорчивости.
      - Намечали Анну Семеновну, - наконец закончил Мишин.
      - Да? - вырвалось у Виталия Николаевича, который усердно рисовал лодочку с парусом на пыльной поверхности стола.
      - Но ведь она даже не кандидат наук, - вспыхнула Инна Константиновна.
      - И вы об этом знали. Все знали, кроме Крыловой. Может быть, вас использовали втемную? - ласково спросил Мишин, проникаясь ко мне небывалым сочувствием.
      - Да как вы смеете! - взорвалась Инна. - Что вы себе позволяете!
      - Тише, - наморщился Мишин. - Тише. Не вы ли говорили, что пойдете по трупам. Откровенно говоря, я думал, что вы имеете в виду меня. А вышло...
      - Я не позволю..., - крикнула Инна Константиновна, затравленно озираясь в поисках поддержки.
      - Да ради Бога... Ищите шприц. Это важно. Я - у себя, - Мишин устало поднялся со стула и неверной походкой вышел из аудитории. Мне стало его почему-то жаль.
      А протокол? Протокол - тоже я? - заорала Инна Константиновна, как серьезно раненная несправедливостью и укушенная разрушенной надеждой. Слава Богу - не мной...
      Молчание было ей ответом. Кажется, так у классика. Так и в классических ситуациях.
      - Ничего, ничего, посчитаемся. Сочтемся, - прошипела она, сужая до невозможности свои и так не слишком большие глаза.
      - Ага, приходите. Умножим, поделим, отнимем. Отнимем обязательно , выпалила я.
      И устыдилась. Для них для всех это было серьезно. Жизненно важно. Даже сильнее, чем смерть. Для меня так - игрушки. Кто-то из моих бывших уже сообщал общественности, что я моральный урод. Теперь оставалось соответствовать...
      Виталий Николаевич вздрогнул от того, как сильно хлопнула дверью Инна Константиновна. Вздрогнул и заерзал на стуле. Ему явно было пора. Проросший на подоконнике овес требовал полива или употребления. Режим питания нарушался, а творческий процесс создания великого театрального шедевра, насколько я поняла, напрямую зависел от того, как сложатся у Виталия Николаевича дела с желудочно-кишечным трактом. И если в его организме окажется много желчи, то полетит наше искусство к черту - прямо в Тартарары.
      - Идите, - благородно заметила я. - Идите, нечего всем здесь сидеть. Мне надо дождаться Танечку.
      Он испуганно заморгал глазами. Занервничал и заерзал ещё больше. Наконец его неприлично мигающий взгляд остановился на сейфе. Шпионские страсти продолжались.
      - Идите же, - прикрикнула я. - У меня нет отмычек. Я клянусь близко не подходить к документам. Тем более, что теперь все подозрения мои. Ну...
      Виталий Николаевич благодарно шмыгнул носом и пролепетал что-то невнятное. На прощанье он решил быть похожим на шефа и сказал: "А шприц?"
      Завтра я принесу на кафедру упаковку. Или даже целый ящик. Разбросаю по полу и лично позвоню следственной группе. Если нужно - парочку начиню ядами и на память о прожитом оставлю свои отпечатки пальцев.
      - Брысь, - цыкнула я, готовая заплакать и забросать великого провинциального режиссера огрызком от яблока.
      Когда Виталий Николаевич ушел, я взяла веник и принялась подметать полы. Во мне вдруг возник первобытный комплекс отношений с покойными. Еще немного и я разбила бы стену, чтобы вынести сквозь дыру воспоминания о происшедшем, которые так сильно, чтоб очень, не мучили никого.
      - Что вы делаете? - испуганно взметнула бровки рыжая Танечка. - Зачем?
      - Ищу вещественные доказательства своей непричастности к событиям, зло бросила я, решая придушить малолетнюю врушку и сразу забросать труп обрывками веника.
      - Вы на меня обижаетесь? - как то сразу догадалась она. - Но вы ещё не знаете наших. Слова сказать не дают..., - Танечка обиженно заморгала глазками, собираясь поплакать. Этот механизм воздействия на окружающих я считала примитивным. И разозлилась ещё больше.
      - Почему вы ничего не сказали? Почему вы сразу ничего не сказали? - я красиво (исключительно по привычке) сверкнула глазами и уставилась на предательски дрогнувшие губы лаборантки. - Почему?
      - А вдруг был ещё один укол? - она взметнула глазки, пристально посмотрела на мою пышащую справедливым гневом физиономию. - Ведь я не присутствовала. Понятно?
      Мне не было все понятно. Знал бы прикуп - жил бы в Сочи. А не в провинции, где смерть от диабета приобретает черты всеобщего депутатско академического заговора.
      - А со Сливятиным вы не знакомы? - на всякий случай, совершенно не надеясь услышать правду, спросила я.
      - Нет, а кто это? - Танечка присела за машинку и устало вздохнула. - У нас будет много дел, особенно если ещё и похороны.
      Какие новости. Без них тошно. А главное - бесполезно. Если тебя решили сделать преступником на ровном месте, то скорее вскопают, взбугрят почву, нежели признают свою ошибку. Как не прискорбно, оставалось ждать результатов вскрытия. Совесть Танечки оставалось непробиваемой.
      - Верните сарафан, - сухо бросила она и вдруг разрыдалась.
      Вот ещё глупости. Я, право слово, не стою таких истерик. Или не я?...
      - Таня, осторожно начала я, неостепененный дипломат, - Таня...
      - А вы знаете?...Знаете?... - всхлипывала она. - Знаете...А может она не была сумасшедшей?... А я наговорила. И на неё и на вас...?А мне сегодня плакать нельзя, - взвыла она. - Нельзя! Меня в гости пригласили! А я плачу. А-а-а-а...
      - Ладно, ничего, бывает хуже. Ничего, - я погладила это преступное дитя по голове и осторожно поинтересовалась. - А что она сказала?
      - Спросила, знаю ли я Андрея Елисеевича и Андрея Еремеевича, - тихо отозвалась Танечка.
      - А вы?
      - Кажется, да. С кафедры общего менеджмента. Там у них доцент такой есть. Но - не точно... А она - засмеялась и бросилась делать укол. И ещё сказала: "Все зло - от женщин!" Грозно так. Честно - как сумасшедшая...
      Все зло от женщин. Мысль не новая, но в дамском изложении совершенно конкретная. Правда, я лично с такой формулировкой не согласна. Если, конечно, речь не обо мне. Мания величия - хорошее качество. Центростремительное. А У Анны Семеновны была врагиня. Кто бы мог подумать... Такая врагиня, которая внутри уже не умещалась. Потребовала выхода и позвала в путь. А может даже подтолкнула. Неужели самоубийство?
      Танечка положила голову на мои колени, которые на этой кафедре оказались облюбованными для самых интимных женских дел, и перебирая руками мою не очень дорогую юбку, продолжала рыдать.
      - А об этом вы сказали? На заседании сказали? - тихо, чтобы не спугнуть важную мысль, спросила я.
      - Да, - она вздрогнула всем телом и обняла меня за ноги, рискуя создать на моих колготках не предусмотренный дизайнером горошек . - Что я наделала! А если Инна Константиновна...
      - Что Инна Константиновна? Наложит на себя руки? Не дождетесь.
      Танечка продолжала плакать, вскочила со стула и посмотрела на меня натравленно и виновато, а потом начала закатывать глаза, мягко оседать на пол и создавать дополнительные трудности всей кафедре и мне лично.
      Вообще, я всегда завидовала женщинам, способным хлопнуться в обморок при всяком удобном случае. Этот маневр как нельзя лучше избавляет от выяснения отношений, от необходимости излагать правдивую информацию вообще - дает возможность забыться, открыть глаза и как ни в чем не бывало спросить потресканными губами: "Где я?" Теоретически дама из обморока может вернуться не только в реальную жизнь, но также в тюрьму или в Монте Карло. Что делать с Танечкой, лежащей на полу, я не ведала.
      На помощь мне ,как обычно, пришел Мишин. Он аккуратно застыл в дверях и хриплым голосом будущего пенсионера спросил: "И эту тоже?" Я отрицательно мотнула головой и что есть силы ударила Танечку по бледному личику. Место от соприкосновения щеки и дадони стало пунцовым. А Танечка - недвижимой. Мишин понимающе качнул головой и приблизился к нашей скульптурной композиции.
      - Я так и думал, - ухмыльнулся он и блеснул одновременно желтыми зубами и черным пистолетом системы наган. - Наградной. Только что жена привезла. Бдительность! Ну-ка, в сторонку, - дуло нагана недвусмысленно давало мне понять, что шутки кончились, особенно если эта Танечка решила из солидарности тоже умереть у меня на руках.
      - Она просто испугалась. Задумалась и испугалась, - пролепетала я.
      - Согласен, - приосанился Мишин. - Думать страшно. Особенно рядом с вами.
      Я улыбнулась. Припомнила Фигаро и его безумный день, который по сравнению с моим был просто лепетом подготовишки. Еще немного и наш город закроют на карантин. Здесь никто не хочет никого слушать и никто не хочет никого понимать. Социалистическая система
      коллективной безопасности уступила место священному эгоизму наций. Гитлеровский принцип с большим опозданием (не иначе задержали на почте) прибыл в наши края.
      - Гражданка Крылова, я буду вызывать милицию, - Мишин спокойно и равнодушно смотрел то на меня, то на бессознательную Танечку. - Вы стали маньяком, это совершенно очевидный факт. Против факта - не попрешь. И это дело мне не под силу. Увы. А так не хотелось выносить сор из избы, - Мишин почесал нос пистолетом системы наган. У него была вредная привычка - чесать нос чем попало. Но сор из избы - это хорошо. Я закрыла глаза и представила себя кучкой мусора, которую на лопаточке, вперед ногами несут по территории кафедры страноведения.
      Танечка вдруг открыла глаза, традиционно прошептала где я и, видимо, испугавшись горячего наградного оружия, прошептала:
      - Я вспомнила. Я вспомнила важное. Она сказала: "Вчера у меня была Надежда" Мишин посмотрел на меня пристально и удовлетворенно, а Танечку с мягкой благодарной улыбкой.
      Подставляют? И убьют при попытке к бегству?
      Так пусть сначала поймают!
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
      Сначала я бежала по коридору, потом - по ступенькам, по тротуару, я бежала, опережая трамвай и время, несмотря на свой возраст и отвращение к спорту я преодолела. Обидно, но за мной, кажется, не гнались.
      Я перевела дыхание, нечаянно выкурила две сигареты подряд и решила с безумием не бороться. По идее - все должно пройти само. Стечение обстоятельств, все друг друга не поняли. Нужно дать людям время, чтобы они оставили меня в покое. И если не считать Анны Семеновны, то все происшедшее сегодня лишний раз подтверждает мою собственную уникальность и способность попадать в истории, достойные занесения в книгу... Впрочем, не важно в какую книгу
      Или разложить по полочкам эту дурацкую ситуацию? Нет! Решительно нет. У меня не хватит ни полочек, ни терпения.
      К Чаплинскому я позвоню завтра. Если вообще позвоню. Возможно, что моя старая квартира не так уж плоха по сравнению с последствиями моей будущей шпионской деятельности. Говорят, что Моссад - самая зверская разведка изо всех возможных.
      К нежно поющей трубке я подошла без всякого уважения. Наобщалась вдосталь. Жаль, что не отключила телефон.
      - Надя, куда ты прячешься? Я пришлю тебе повестку, - жестко сказал Дмитрий Савельевич, мой несостоявшийся жених, с которым теперь мне страшно захотелось перейти на "вы". Но в этом простом вопросе дорога назад, увы, не проложена. Лавры первопроходца побудили меня к решительным действиям.
      - Дима, а давай будем назад на "вы" и по имени отчеству. А?
      - Начнем все сначала? - усмехнулся он. - Согласен, потому что в вашем нынешнем положении Вам лучше сохранять дистанцию с правоохранительными органами.
      - На меня уже поступила ориентировка?
      - Пока - анонимка. Вот так, - он вздохнул и сделал паузу для моего скорейшего понимания ситуации.
      - Во сколько прибыть на допрос? - спросила я, понимая, что чем раньше, тем лучше, а из академии все равно придется уйти.
      - Да глупости все это. Случайное совпадение - так я думаю.
      Я не стала вдаваться в подробности своих разногласий по поводу совпадений. Мужчины вообще не верят в женский мыслительный процесс, признавая за ними только способности к слепому интуитивному познанию мира. Но дело пахло керосином и этот аромат вырывался даже из автоматической телефонной связи, за пользование которой я не платила уже целый год. Не до того было...
      - Так я думаю. И мы все так думаем. Вскрытие показало возможную передозировку инсулина. А инъекцию она делала себе сама. Скорее всего-небрежность, неосторожность. Так что...
      - Порвешь анонимку? - слабо обрадовалась я, хотя радоваться было совершенно нечему. Анну Семеновну я знала не так хорошо, но в её подчеркнутой педантичности успела убедиться. С учетом её последнего разговора с Танечкой - выходила некрасивая картина какого-то истерического самоубийства. Мне надо было прийти на работу в начале семестра. Но - знал бы где упал, соломку бы подстелил. Чтобы не выдавать своих нелегитимных мыслей Диме - телефонному телепату, я положила трубку и надеялась, что он обидится на меня за грубость.
      Неосторожное обращение с тонко колющими предметами, повлекшее смерть на рабочем месте. Интересно, у неё есть страховка?
      О чем я думаю? О чем? О том, смогла бы я убиться самостоятельно при помощи подручных средств? Например, отравиться лекарствами - набрать пригорошню, запить алкоголем, лечь на диван, укрыться до подбородка, взять книжку и... И умереть на самом интересной месте? Не дочитав? Тогда без книжки... Но без неё на диване делать нечего. А умирать под идиотскую телевизионную программу - надо вообще не иметь никакого вкуса.
      Можно петлю - синий язык, бордовое лицо. Эти цвета не шли мне с детства. В них я была похожа на пропойцу-алкоголичку. Так что - без веревки...
      Или вот - в ванной со вскрытыми венами. Вода становится розовой, потом - алой. Но горячую дают редко, а сидеть в холодной для красоты - можно простудиться. Стать в итоге опять же синей... А что, если стянуть у Мишина пистолет и красиво всадить себе пулю в грудь? И не попасть?! А потом долго лечиться, бросить пить, курить и есть острое, соленое, сладкое, чтобы от всего уже точно застрелиться, но надежнее - в голову... Какой-то замкнутый круг. Должна признать, что смерть на работе - наиболее эстетический способ уйти из жизни.
      Но - не для меня. Я не привыкла огорчать родителей (во всяком случае по мере возможностей), бросать на произвол судьбы детей, и отбирать последний шанс у мужчин, желающих воссоединить со мной свои возможности по ожиданию старости.
      Не для меня. Но, похоже, и не для нее. Педантизм Анны Семеновны не состыковывался с небрежностью по отношению к собственному здоровью, а стойкий, вроде даже годами выработанный сарказм - с нелепой, слишком театральной трагедией на уроках.
      Только вот зачем она припомнила меня? И что случилось вечером, если я точно была дома - без всякого алиби с отключенным телефоном и с гордостью за хамство, направленное против мирового сионизма?
      Ее убили! Как-то хитро, нетрадиционно, может быть даже на расстоянии. Свели с ума и убили. Сделали, например, зомби. Сейчас это модно. Моему внутреннему взору представилась картина подземной фабрики, которая ставит опыты над несчастными женщинами и продает органы за рубеж. Во главе её я ничтоже сумняшеся поставила грязную фигуру Сливятина. В голове в кучу смешались не только кони и люди, но также фармацевтическая промышленность и лозунги, связанные с грядущей революцией.
      - Тошкин, её убили, - сказала я в телефонную трубку, едва заслышав обиженный голос моего близкого друга. - Ее убили. Я поняла.
      - Надеюсь, не Вы, гражданка Крылова?
      - Значит так. Если прокуратура не верит, я сама займусь этим делом. Немедленно. Завтра утром и займусь.
      - Галантерейщики и кардинал, - кажется, Тошкин попытался меня оскорбить.
      Итак, версия первая, кто шляпку украл, тот и тетку пришил. Где шприц? И почему он пропал? Или меня кто-то защищает, или не вполне понимает как работают наши правоохранительные органы. Если на минуточку отказаться от мании величия, то получается второе... Иметь дело с дилетантом - фи. Хотя в этой ситуации мы выступим на равных...
      Версия вторая - наследство. Большое хорошее наследство, о котором она даже не знала. Из личного опыта - за это убивают. Причем, косят прямо без остановки. Не думаю, что проблемы на работе могли так взбодрить Инну Константиновну, что она раздобыла какой-нибудь кагэбэшный яд и впрыснула его несчастной прямо в ампулу... Но проверить надо... Так. Когда у меня все получится, то попрошу улицу переименовать в Бейкер-стрит. А Тошкин, таки быть - пусть описывает мои приключения.
      Только, если честно, мне очень страшно. И очень плохо. И я не вижу выхода из этого ужаса, в котором я не капельки не виновата. А завтра у меня свободный день и я буду писать стихи ректору и искать тушь, которая не растечется по моему лицу и сохранит в целости и сохранности ресницы.
      - Надя, ты когда собираешься к Чаплинскому? - голос в трубке был смутно знакомым, но каким-то вражеским. Я подавилась языком и аккуратно пискнула.
      - Богатым будете. Не узнаю что-то...
      - Куда уж больше, - хмыкнули мне в ответ. - Так когда?
      - Так не узнаю! И не буду разговаривать с провокаторами..
      - Владимир Игнатьевич беспокоит, - недовольно буркнул мой газетный шеф, не желающий вникать в мои посторонние его газете заботы. - После твоей выходки на пресс-конференции мне оборвали телефон. М-да. Но тираж вырос. И хотя это не вполне твоя заслуга...
      - Деньги вы мне на это не дадите, - закончила я светлую мысль своего начальника, для которого расставание с долларом было таким тяжким и длительным процессом, что могло сравниться разве что с сериалом "Кошмар на улице вязов". Причем в роли Фредди Крюгера, как обычно - я.
      - Какие деньги? Но полосу для эксклюзивного интервью - выделим. На когда? Давай, определяйся быстрее.
      Вот за что я люблю своего шефа, так это за умение сохранять лицо. Сохранять и носить в любых обстоятельствах, ну, естественно, не связанных с вышеупомянутым. Ведь ему наверняка позвонили сверху - придавили, попросили и пригрозили. А он - душечка, свет очей. Любитель старого кино. Детей и цирка. Но - не меня. Что выгодно отличает его от многих других.
      - Завтра или послезавтра встречусь. Напишу быстро. Так что...
      - Лады, - обрадовался Владимир Игнатьевич, возбужденнно ожидая просмотра "Волги-Волги" или какого-нибудь другого столь же сомнительного удовольствия.
      Лады, будь они неладны. Нужно обязательно встретиться с мужем Анны Семеновны и намекнуть ему о моем частном расследовании. Может, подкинет денег....
      Любое добро, которое не с кулаками, должно быть, по крайней мере, хорошо оплаченным...
      А ночью мне так сильно не спалось, что я даже была готова выйти замуж за Диму. Привычка прижиматься к мужской спине и подстраиваться под всегда ровное дыхание пострадавшего супруга оказалась сильнее моего характера и всяких человеческих устремлений.
      Если бы он пришел... Или хотя бы позвонил... Маленькая нечаянная мелочь может превратиться в большую несвоевременность. Чтобы заснуть, мне нужно было создать иллюзию присутствия. Мужского присутствия в моем разводном жилище. На этот случай я хранила "Приму", водку и дешевый дезодорант "Бак", обработав вышеупомянутыми ингредиентами вторую подушку (я всегда сплю с двумя - вдруг человеку случится прийти, не открывать же при нем все шкафы), я прижала её к себе и блаженно втянула носом аромат приходящего чувства. Запах подсказывал, что мой нынешний муж-неудачник, алкоголик и прочее. Так зачем он мне нужен.
      Дима, Дима... Какие все-таки мужчины дураки... Может быть, позвонить первой? Нет, нихт, ни в коем случае. Я и так нарушила слишком много принципов первоначального накопления ума и достоинства. Нет - если я нужна, то придет, позвонит, найдет, в крайнем случае - подождет, пока я встану с чужой постели.
      Потому что в любви никто никому не должен. Не должен?
      Анна Семеновна сказала: "Должок". И у меня на коленях, и раньше, на кафедре. И со значением смотрела в никуда. Должок? Проценты? Счетчик? Она связалась с мафией? Тогда ей крупно повезло! У меня там, на самом верху, есть приятель. Уже, естественно, сращенный с государством, обремененный налогами и возможной депутатской неприкосновенностью. Но корни, происхождение, замашки, выстраданные. Я порылась в памяти и обнаружила там набор полезных цифр.
      - Аслан, это Надя. Мне нужно точно узнать, работает ли ещё система выбивания долгов, если да, то кто ею занимается и как с этими людьми встретиться, - выпалила я, не давая партнеру не опомниться, ни соврать. Быстрый напор говорильни завораживает так, что некоторые особи начинают так массово бунтовать, или так же массово голосовать. История знает примеры. Так... Впрочем, что это я - до лекции ещё сутки. Надо угомониться.