Юрская Елена
      ВОЗВРАЩЕНИЕ - СМЕРТЬ
      ГЛАВА ПЕРВАЯ.
      - Может, все таки самолетом? Сегодня есть два рейса. На коммерческий мы ещё успеваем, - осведомился сопровождающий.
      - Нет, спасибо. Хочется поездом, - Наум протянул руку, обозначил пожатие и вскочил на подножку. - Спасибо, - ещё раз повторил он.
      - Наш человек в СВ рядом.
      - В этом нет необходимости. Я с неофициальным визитом.
      - Так нам всем будет лучше, если что стучите, - сопровождающий вдруг по-мальчишески улыбнулся и закашлялся.
      - Слушаюсь стучать, - усмехнулся Наум и скрылся в вагоне.
      Вспомнить все. Был, кажется, такой американский фильм. Можно не видеть родину двадцать лет и в один момент узнать её по запаху. Носки, табак, сырое белье и пот проводницы. Но спрыгивать поздно. И не солидно. В пятьдесят лет нужно уметь следовать по заданному курсу. Наум провел рукой по лысине и рванул на себя дверь купе. Ручка заскрежетала, накренилась, но не поддалась.
      - Что это Вы тут хулиганите, гражданин? СВ забронировано, проводница, всколоченная столичными впечатлениями, высунула половину тела в тесный коридор. - Я Вам говорю или кому? Бросьте ломать имущество! И вообще - где Ваш билет? Ходят тут всякие, уважаемым депутатам ехать мешают.
      Наум улыбнулся. Одним из преимуществ его судьбы была непрезентабельная внешность. Впрочем, при хорошем костюме он вполне тянул на министра. Но без оного сливался с "бодрой массой служащих". Невысокий, лысеющий, с явно выраженным брюшком - в глазах проводницы он выглядел заблудшим по неопытности челночником. Даже жалко было разочаровывать женщину. Он полез во внутренний карман пиджака и достал аккуратно сложенный билет.
      - Это мой номер. Откройте, будьте любезны.
      - Ишь ты, - она выдохнула, с сожалением рассталась с массой домашних заготовок на тему "кто ты такой" и неуклюже прицепила к раскрасневшемуся лицу улыбку. - У нас чай есть. Для Вас специально. "Липтомн". Тю, черт, "Липтон". Вот. Будете?
      Он тоже так мирился. В песочнице и в школе - а у меня "Гулливер" будете.
      Дверь четвертого купе медленно проехала и явила миру широкоплечего парня в тельняшке. Для полноты картины встречи заморского гостя ему не хватало матрешки, но этот факт Наум потом занесет в протокол. Парень, судя по всему, был выдан ему в надзиратели. Или - в телохранители. Один хрен. Но тюремная лексика плюс запах - это что-то да значило. Добро пожаловать домой...
      - В чем дело, малышка? Ты че тревожишь уважаемого гостя. Ну-ка живенько мне, - парень лихо цыкнул зубом и попытался обозначить стойку "смирно". Демократическое будущее новой страны никак не выравнило спину. Молодежь была шарнирной и к боям за власть, видимо, не готовой.
      - Все в порядке. Спасибо, - Наум кивнул и, повернувшись спиной к онемевшей публике, затворил за собой дверь.
      - Так чай как же?
      - Да не лезь ты, кому сказал. Надо будет - сам зайду, - тон телохранителя вдруг стал игривым.
      - Так ведь обманешь? - захихикала проводница.
      Наум вздохнул. Там, без него, намечалась своя, очень интересная жизнь. А он - как всегда. Только нары да дорога.
      Поезд тихо качнулся, на миг замер и резко рванул вперед. "Ну, с Богом," - сам себе пожелал пассажир. Он лег на уже застеленную полку, достал сигареты и в раздумии посмотрел на дырочки в потолке, обозначившие присутствие кондиционера. "Курить или не курить" - этот вопрос он решал последние два месяца. Правда, совершенно по другому поводу. И в совершенно других обстоятельствах. Вопрос был таким мучительным и страшным...Таким мучительным и страшным...
      Но здесь Наум легко улыбнулся, представил себе возможный скандал с дико аллергизированной соседкой, которая непременно начнет стучать во все двери и сразу, и убежденный в незамедлительном наказании чиркнул спичкой.
      Наум выбрал поезд, считая его тайм - аутом, временем для раздумий. Потому что как самый настоящий еврей он постоянно маялся над проблемой "ехать или не ехать". А если ехать, то делать или посмотреть. А если посмотреть, то что делать потом?
      Его жена Галит всегда упрекала Наума в нерешительности. В самые неподходящие моменты у неё разыгрывалась жуткая мигрень, и она устраивала скандалы. "Если бы тебя не выперли тогда из Союза как диссидента, ты сидел бы в подвале НКВД и писал свои листовки. Если бы мой папа, этот святой человек, не сказал бы тебе, что нам пора жениться, ты убирал бы улицы, если бы не я, ты вообще бы ничего не мог придумать. Ну почему ты такой? И зачем мне это все надо?
      Двадцать лет она спрашивает его об этом и он не знает, что сказать в ответ. Может быть, все дело в том, что она ругается на иврите? - разве он подходит для того, чтобы по-настоящему выяснить отношения.
      А как Галит кричала перед его отъездом! "Ты хочешь провести там отпуск? Нас приглашают влиятельные люди. Нам надо думать о будущем. Наша страна нуждается в тебе, а ты едешь вытирать сопли своим паршивым гоям. Этим вонючим алимам? И кто только вбил тебе такое в голову? И кто только будет потом носить за тобой судно? Ты же будешь пить там эту ужасную воду?"
      "И ещё - водку" - подумал тогда Наум. "А социальная служба Израиля за все это ответит. Ничего страшного."
      Галит была права в одном - он теперь мало принадлежал себе. Он теперь стал государственным человеком - помощником министра, заместителем председателя русской партии "Баль - Алия". Его заслуги перед исторической родиной были столь велики, что ни один его визит уже не мог рассматриваться как приватный. Но что поделать?
      Едкий дым расползался по купе и покрывал потолок незатейливыми узорами. В дверь тихонько поскреблись.
      - Открыто, - буркнул Наум и не думая гасить сигарету.
      - Ой, - засмущалась проводница, да Вы тут никак курите? Ой, так Вам же, наверное, неудобно? И пепел стряхнуть некуда. Так у меня ж в тамбуре, не поверите, чистота какая и коробочки для бычков, извиняюсь, окурков своими руками делала. Так...
      - Я больше не буду, - он решил обойтись без скандала. Тем более просили так по-хорошему.
      - Та я ж не про то. Я же мигом - баночку принесу. Вам с железа, чи со стекла? И по-русски Вы так хорошо говорите, а сказали - иностранец. Хоч у нас теперь кожный еврей, я извиняюсь, иностранец.
      - Я - еврей, - смело сказал он. Получилось легко, без надрыва, без вызова. С достоинством, усугубленным возможными кредитами для обнищавшей неисторической родины.
      - Так и среди них хорошие люди бывают, спокойно заявила проводница. Вот у моего свата, например, сосед. И что, что еврей - лишь бы не жид. Вот как я считаю. Так лучше со стекла?
      Он кивнул и улыбнулся. Ничего не изменилось. Можно начать все сначала. Снова уехать в Москву, примкнуть к какой - нибудь "хельсинской группе" и начинать бороться за право каждой нации быть тем, кем она хочет быть. Стоп! С кем бороться - с проводницами в купе? Докатился. Следующая остановка полный бред. Желающие могут сойти и поселиться навеки.
      - Извините, а? - проводница виновато уселась ему прямо на ноги. - Чего не сболтнешь? Меня вот Катя зовут - хотите вместе покурим?
      Хотите - не хотите. Наум не хотел ничего. Ну разве что... Только об этом ещё нужно было думать. А так - ничего. Он кивнул. Катя присела и отважно затянулась знакомой дешевой (или уже дорогой? Это смотря чем мерить) "Примой". Стало тихо и дымно. Кроме готовых отняться под Катиным весом ног ничто не мешало думать.
      - Что - то Вы бледненький, - изрекла она, плюнув в ладошку, чтобы затушить окурок. Стеклянную пепельницу из-под нежинских огурчиков, видимо, берегли исключительно для высоких гостей. Наум представил, как строгий бригадир осматривает тамбуры и вычитывает своих нерадивых подчиненных за окурки с обнаруженными на них прикусами каждой. "В стране безработица. В мире - безработица. Все плохо", - подумал он и улыбнулся.
      - А я Вам музыку включу. На весь вагон. Кассета есть новая - класс. Под музыку веселее, - Катя неуклюже подмигнула, выхватила пепельницу, выбежала, стремительно появилась вновь, оставив на столике чай "Липтон" и нераспечатанную пачку "Мальборо". Эти сигареты Наум не курил. Но положил под подстаканник пятидолларовую бумажку. От щедрот. За которые Галит стерла бы его в порошок.
      Но что уж теперь. Хотелось тяжело вздохнуть и заплакать, но из динамика над ухом понеслась мелодия, которую он не улавливал, не понимал, а от того сильно раздражался.
      Ударного ритма поезда было бы вполне достаточно. Наум подкрутил ручку и добился относительной тишины.
      Еще не поздно было вернуться. Приехать, полуофициально поручкаться с новой властью, поулыбаться для фоторепортеров, ничего не обещать, но обещать подумать и вечером улететь.
      А как может быть не поздно, если уже поздно все. Кто будет выносить судна, которые так и так выносить придется. Рак. Это знак Зодиака, в который потом попадет его душа? Или нет? Это тоже уже было.
      Что нужно для счастья мертвому человеку? И чего нужно бояться, когда приговор тебе уже подписан?
      Он в одночасье перестал нуждаться и бояться. Теперь Галит кричит, но уже искоса поглядывает: как бы не переборщить. Ей важно, чтобы он умер на своих ногах. Теперь дома он часто говорит по-русски. И пьет. А она снова кричит.
      Ему нужно было отдать долги. Обществу? Он сделал для него немало. Но можно же чего-то хотеть для себя. И пусть тебя не поймут, пусть посчитают нецивилизованным хамом, но от этого ты не перестаешь хотеть чего-то для себя.
      Еще не поздно вернуться и в тихой скуке комфортабельной палаты принимать процедуры, которые ни к чему не приведут. Но все это будет очень достойно, правда, Нема.
      А если ты хочешь немножко сделать революцию? Если в душе ты все равно банда, которую обидели и продали за просто так...
      И если можно посчитаться и сделать свою смерть удивительной и приятной. То может быть все-таки ехать дальше?
      Его мама говорила: "Нема, ты плохо кончишь?" До сегодняшнего дня это было неправдой. Но маме таки виднее.
      За стеклом совсем стемнело. Наум не включал свет и тихо злился на себя за семейно-легендарную нерешительность. Кондиционер, судя по всему, заработал, и в купе поселился устойчивый запах туалета. Жаль, что Галит осталась дома.
      - Водку будете? - резкий свет ударил по глазам. - В проеме двери стояла изрядно захмелевшая Катя с бутылкой белой жидкости.
      - А буду, - решился Наум. На тотализаторе "рак против денатурата" он ставил на последнего.
      - И парня твоего позовем? - подмигнула она залихватски.
      - Так он вроде на работе, - усомнился Наум.
      - Ой, да мы все на работе. Ты не по своей воле к нам-то едешь. Вот и выпьем за работу как непознанную необходимость.
      - Логично, - подумал Наум и удивился. Марксистская философия в лице Кати приобретала очертания дельфийского оракула. "Не по своей воле".
      Телохранителя звали Максимом. По образованию он был логопедом, а по призванию - супрематистом. Ни то, ни другое в постсоветском обществе спросом не пользовалось, но для застольного разговора было в самый раз. Катя только просила не изображать никакой похабщины на стенах, потому что вагон старый - ацетоном уже не берется.
      Первая пошла легко и непринужденно, оставляя за собой разочарование от недобранного. Максим принес свою, и разговор мирно вложился в судьбы родины и демократов проклятых. Оные бегали по коридору и возмущенно требовали чая. Катя периодически отвлекалась и орала в полуоткрытую дверь: "Заварку свою носить надо, а кипятку соорудила - пользуйся бесплатно." Поскольку вагон был спальный, а народ все больше приличный - никто так и не учинил обещанного скандала. В девятом часу Максим предложил заменить орущую в вагоне попсу на сольный концерт Лучано Паваротти.
      - Культурный ты, - одобрительно качнула головой Катя и попыталась подпеть "скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю, что всех красавиц..." На красавиц она дала петуха, смутилась и закашлялась.
      - Хорошее у Вас сопрано, Наум одобрительно похлопал Катю по плечу. Но русский пьяный человек такого пренебрежения не терпит, а потому Катя вскинулась, встала во весь рост и раздельно проговорила:
      - А ты, жид порхатый, говном напхатый, думал, что я всю жизнь по вагонам бегала. А я в школе музыкальной училась. И в хоре пела. И что такое сольфеджио, и сопрано, и бас, между прочим, знаю.
      Наум плохо помнил, как потом они мирились и пьяно обещали друг другу вечную любовь. Как Катя плакала и дергала себя за язык, грозившись вырвать его вместе со всеми сионистами - антисемитами проклятыми. Максим, кажется, принес фломастер и начал обучать их обоих, прижавшихся друг к другу, основам супрематизма и все трезво логично толковал: "Малевич не мог уйти далеко, ему мешали цепи тоталитаризма." Тут Наум соглашался, потому что они мешали всем. Это точно. Он сам знал на своей шкуре, которую, опять таки кажется, он собирался всем продемонстрировать.
      Была ещё третья и немножко четвертая. Наум, привыкший каждый вечер мысленно ощупывать себя на боль, вдруг почувствовал, что нет никого роднее и милее этих двух людей, неизвестно по какому поводу оказавшихся в его жизни, в его купе, в ночном поезде, который стал так стремительно раскачиваться, будто норовил выбросить всех пассажиров наружу.
      - Моя фамилия Чаплинский, - сказал он, пытаясь уснуть.
      - Да, три часа ночи совершенно трезвым голосом согласился Максим. Пора.
      - Моя фамилия Чаплинский, - снова повторил Наум. - Здесь похоронен мой отец. Он умер и у меня здесь есть дело. Наверное, лучше лечь рядом с ним. Потому что у меня рак.
      - Ты ложись пока здесь, - участливо сказала Катя. - А если рак, то я тебя к бабке сведу. И не спеши ты. Понял? Это ж надо - имя такое - Наум. Два пишем, три Наум...
      Это было последнее, что слышал Наум, прежде чем провалиться в глубокий тревожный сон. Высокий израильский гость прибывал на родину, которая уже так щедро напоила его, на рассвете.
      Острый похмельный синдром и радостный крик Кати "подъезжаем" заставили Наума сделать нерезкое движение головой от подушки. Отрыв показался болезненным и почему-то стыдным. Отражение в зеркале подтвердило его худшие опасения. Глаза сияли как у потерявшегося бессетхаунда, а рот так и норовил пустить слюну. "Шакарлет", - так говорила его мама. "очень пьяный алкоголик". И у этого человека сейчас будут просить деньги.
      В дверь царапнули. Наум поморщился и приготовил торжественное лицо.
      - Это я, не надо стесняться. Я для поправки здоровья, - Катя смущенно протянула завернутую в газетку бутылку. А адресок бабки тогда сам возьмешь.
      За спиной проводницы замаячил свежий, гладко выбритый Максим. Новое поколение не могло держать спину, но со всем остальным был полный порядок.
      - Нас будут встречать, - озабоченно сказал он. - Вы где поселитесь? Рекомендую "Дружбу". Позавтракаем и на встречу в мэрию. Или Вы против?
      Наум пожал плечами. Или он что-то перепутал, или это не Максим вчера таки разрисовал желтым фломастером его столик.
      - Мне все равно. Но я хочу пройтись и отдохнуть с дороги.
      - До машины. Ее никак сюда не подгонишь. А вообще - обстановка криминогенная. Сами видели А умываться здесь не надо. Вода какая-то теплая.
      Поезд пару раз шарахнулся в сторону и резко затормозил.
      - Приехали, - улыбнулась Катя. Ее радость была понятна: при условиях общей алкологизации работников железной дороги вовремя остановить поезд означало не меньше, чем посадить самолет на пик Коммунизма.
      - Встречают, встречают, - Максим выглянул в окно и схватился за чемодан Наума.
      Все свое ношу с собой. У него никогда не было много вещей. Тем более теперь. Было бы здоровье - все остальное купим. Реклама карточек "Виза".
      Нетвердой походкой Наум прошествовал к тамбуру и наконец уверенно ступил на родную землю.
      - С прибытием, - вразнобой заголосили серые плащи с помятыми лицами. Весовая категория у всех, видимо, была одинаковой. Его так ждали, как он ехал. - Просим, Наум Леонидович, машина на стоянке у вокзала.
      - Да, спасибо, - бросил он через плечо, игнорируя протянутые к нему руки. Есть - один протокол он уже нарушил. Ничего. Теплый осенний воздух ударил в голову и, смешавшись со вчерашним, звал на подвиги. Хотелось очистить желудок. Наум поискал глазами урну и зашагал в этом направлении.
      Совсем ничего не изменилось. Тот же крашенный здание вокзала, те же лавочки, чахлые кустики роз, снующие люди с озабоченными лицами, тетки, продающие чебуреки. Разве что в честь столичного поезда уже не играли "Прощание славянки". Наум приосанился и прибавил ходу. Группа встречающих, нервно переглядываясь, засеменила за ним - но на почтительном расстоянии.
      В двух шагах от урны ему стало совсем невмоготу - но вывернуться на асфальт...Этого он не позволял себе даже в детстве. Наконец! Наум склонился, вдохнул провоцирующий запах гнилья и поделился с родиной содержимым своего желудка.
      - Ну че ты хулиганишь, правда? - услышал Наум после того, как свет начал казаться ему если не милым, то хотя бы более приемлемым.
      - Ну, че хулиганишь? Это ж моя территория. Я тут работаю. А ты все бутылки мне испортил. Думать надо. Нельзя было на кустики, тут же рядышком. Болван ты.
      - Что ни делает дурак, все он делает не так, - согласился Наум, справедливо полагая, что сейчас из-за спины вырастет Максим, и все проблемы будут решены. Но не тут то было - Максим взял на себя группу новых властей и пытался по возможности скрыть от неё факт ночного перепоя. "Придется общаться с народом" - Наум вытащил платок, вытер лицо и, наконец, поднял глаза на конкурента.
      - Че пялишься? - огрызнулось создание, судя по одежке, бывшее женщиной, скорее - бабушкой лет шестидесяти пяти. Запойной такой старушкой - хохотушкой.
      - Ладно, я пошел, ты извини, я не местный. Вот, - Наум протянул очередную смятую бумажку. Хорошо, ему объяснили - без мелких долларов ты в этой стране - никто. Без крупных, впрочем, тоже - но это он успел выяснить сам.
      - Ой, не ври. Потому что я тебя знаю. А если бы с утра приняла, то точно бы узнала. А так - просто помню, - генеральша вокзальных помоек пристально взглянула ему в лицо. - Помню. Точно. Но назвать не смогу, - она несколько раз утвердительно покачала головой и выловила из урны относительно чистую бутылку. - Иди, не стой - день у меня сегодня хороший. Считай, пенсию получила с надбавкой. И премией, - старуха лихо подмигнула заплывшим глазом.
      Наум отступил на полшага и лихорадочно перебрал в плохо слушающей памяти все знакомства такого рода. Со скидкой на возраст. Ничего подобного. Ничего подобного не могло быть у хорошего еврейского мальчика. Но, как ни странно, он тоже знал её. Может, им сейчас двоим принять по сто пятьдесят для очистки мозгов и заново познакомиться - хорошая мысль. И эта фотография облетела бы все газеты мира. В результате судна пришлось бы выносить за Галит. Если бы она вообще бы такое пережила.
      Наум ещё раз взглянул на тетку... Неужели? Неужели? Не по своей воле... Он неловко приблизился к ней...
      Максим, сдерживающий группу товарищей - господ, стал уже сильно нервничать. Ситуация выходила из-под контроля самым пошлым образом. Но кто бы мог подумать, что этому странному Чаплинскому не хватит братания с проводницей, а сразу, с разбега потянет к бомжующим элементам. Депутатский корпус взволнованно зашумел: "Мы не поняли, он хочет раздавать личные кредиты? Так почему же мы все неправильно оделись? Счас даст тетке на "мерседес" и видели мы его только". Да, ситуация выходила из-под контроля. Максим сделал предупреждающий жест - что-то среднее между "ша, ханурики" и "всем оставаться на своих местах", двинулся к Науму, оторвал его от бомжихи, и аккуратно направил к близкой к правительственным кругам "вольво". Чаплинский покорился, ни разу не обернулся и дал засунуть себя в машину. Кажется, обошлось.
      А тетка возле урны делала ему какие - то знаки. Подпрыгивала, махала руками, грозила бутылкой и улыбалась беззубым ртом.
      - Меня зовут Рая, - услышал Максим, захлопывая за собой дверцу.
      - Какой хороший день. Какой замечательный день. А меня зовут Рая - это я точно помню, - женщина снова наклонилась над урной, брезгливо поморщилась и решила не доставать совсем уж заплеванную бутылку. "Пусть Митричу больше достанется" И так все хорошо. Она то думала - сейчас гнать начнут. Какая ж это её территория. Нет, не её. Она - пират. Она тут ворует у своих и чужих. Но и делится ведь. Всегда, если есть принесет - что ж ей самой много надо? Вот общение, компания - это оно, это то что нужно.
      Жаль, что сейчас так плохо. Внутри горит, аж печет. Но с другой стороны - и хорошо. Может, сегодня Новый год? Рая обернулась и посмотрела на прохожих. В погоду она не верила. Теперь, после этой ядерной дыры, вообще не поймешь, где зима, где лето. Лично ей - так всегда холодно. Пальтишко на ватине - в самый раз. А другие - они чувствуют какой сезон. Мужики с чемоданами были кто в чем - в куртках, в сорочках, в плащах. Бабы - дуры - мы их пропускаем. Дети - лучше всего дети. Их берегут. Тут Рая почему-то заплакала и потеряла мысль. Присела возле урны и стала думать-припоминать.
      Меня зовут Рая. А сегодня Новый год. Нет, дети ж ведь голые, в шапочках, но без перчаток. И трава местами зеленая и лист свежий на тополе держится. Значит, осень. Осень. Когда-то она знала про это дело много песен. А теперь уж и не поется. Пропила она свое счастье.
      Рая поморщилась и удобнее примостилась у степы. Солнечный луч мягко щекотал когда-то выдающиеся, на кого-то похожие брови. Теперь Рая мало что помнила. Но знала о себе - умна. А иначе б не вспомнила бы она важное адресок, где выдают ей маленькую пенсию. Нет, она не наглеет. Но никто не знает, где и чем кончит. Стыдно, конечно, беспокоить хороших людей. Но помирать - тоже стыдно. Если до срока - это ж прямо самоубийство. Но она не наглеет.
      А потому судьба к ней милостива. Даже очень. Вот раньше - жила в подвале. Давно. До революции. До какой революции - что-то понесло чужими мыслями. Ну, ладно - жила в подвале. Темно и сыро, но комнаты неплохие. Удобные. И под лестницей можно чего хочешь держать. Бутылки, например. Рая и тогда пила - а что? Пила! Да! Не так, конечно, дело молодое.
      В подвале. А сейчас подвал сгодился - на контору. По нынешнему - офис. А ей что? Переехала на высоту - в чердак. Тепло, сухо, когда не дождь и не снег и тоже комнаты. Так не бесплатно ж переехала. И все в доме. А под лестницей держит свои бутылки. И народ конторский там тоже держит. Им не надо, а ей надо! Всем обоюдная выгода.
      А те, бывает, не допьют - им с горлышка дня не видать. Молодежь! Что останется ей на утро! Нет, сегодня точно не Новый год - бутылок было бы больше. Сегодня просто сюрприз. Праздник такой. И было ведь все так просто - она туда шасть, а там стоит. Стоит родненькая, нераспечатанная, целехонькая, белехонькая. Даже жалко начинать. Вот Митрича дождусь, решила она и совсем уж прикрыла глаза.
      Или не дождусь? Когда такое было, чтоб он меня ждал. И чего темно? Вечер? Рая глянула на вокзальные часы. "Я, поди ж ты - проспала! Все на свете проспала." Ее лоб покрылся холодным потом, она вскочила на ноги и под осуждающим взглядом знакомого милиционера (а чего с ней связываться тихая, спокойная, почти не воняет) начала ощупывать свое синее ватиновое пальтишко. "Украли! Подпоили, не помня, когда и украли. Точно. Вот тебе и сюрприз".
      Есть, на месте. Фух, - Рая выдохнула и решила откупорить бутылку. "Вот как ждать, совсем без штанов останешься". Она с наслаждением сделала два больших глотка. Здоровье потихонечку вернулось, мыслительные процессы пошли активнее.
      "И чего это я здесь сижу! Сегодня мне здесь сидеть не надо," - она тяжело вздохнула и побрела на вокзальную площадь. Оттуда, если дядьку-водителя упросить - рукой подать. А можно и пешком. Погода наслаждение. Рая остановилась, зажмурилась и глотнула ещё несколько раз. "Хорошо".
      Теплый осенний вечер баловал городским смогом. Но никто не нюхал ничего слаще, считал, что это воздух с полей. Рая остановилась у витрины продуктового магазина, внимательно осмотрела свое выспавшееся лицо, провела пятерней по чуть встрепанным волосам и, оставшись вполне удовлетворенной своим видом, решила из еды сегодня ничего не покупать - не портить праздник. А завтра выпросить у соседки супа - те все равно не доедают. Хорошо бы завели они второго ребенка - Рая любила манную кашу. Хотя Митричу, например, она напоминала блевоту.
      Во - а что этот мужик делал у их урны? И почему она его знает? Сначала, значит, рылся, а потом как набросился, как ... А что дальше-то было? Рая не помнила. Что-то было. Надо рассказать своим. Потому что так спустить - потерять территорию. Красивое слово - два "р", очень музыкально звучит. Вот так и сказать: "Испортил нашу территорию".
      Две остановки Рая проехала на троллейбусе. Потом какая-то дамочка начала коситься и делать знаки. Мигать прям всем лицом. Рая сошла - ей уже было совсем близко. Тем более, что в машине её укачало. Не подводить же хорошего человека.
      Прямо сильно укачало. Она остановилась и попыталась сосредоточить взгляд на фонаре. Но то ли скакало напряжение в сети, то ли сильно кружилась голова - блики расходились в разные стороны, пугая Раю своим неуместным весельем. "Надо бы поесть", - она снова достала бутылку и чуток отпила. "Хорошо, что б на завтра ещё хватило". На завтра - остро кольнуло в боку. Еще и ещё раз. Тошнота почти подошла к выходу, но Рае было жалко водки и она перетерпела.
      "Меня зовут Рая. Меня зовут Рая. А сколько мне, интересно, лет? А - и черт с ним. Зато я знаю, где я живу". Она медленно зашла в подъезд, по привычке сунув нос под лестницу. Бутылки были, но она не могла их сосчитать. "И чего оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня".
      Заветный, но уже пустой сюрприз был отправлен в хранилище своих собратьев.
      Она стала медленно подниматься по лестнице, чуть не впервые в жизни ощущая тяжесть собственного тела. Мысли цеплялись и путались. То всплывал ехидный Митрич, с которым все же надо было поделиться, то она сама - только чистая, красивая и какая - то странная. В ушах стало звенеть, в голове взрываться.
      Она опустила голову и закрыла глаза. В собственной темноте можно было двигаться на автомате - потом лечь и все пройдет. Главное - лечь. И кто понастроил таких лестниц. Только в кино, да у неё и остались. Бамс пролет, бамс - пролет, бамс - пролет, а только потом этаж. Ходишь по кругу, как цирковая белка.
      Или не белка. Сердце, что ли, прихватило. Стучит, что вылетит. И блики уже и внутри, и снаружи. Нет, глаз открывать не стоит. Не стоит.
      Сильно закружилась голова, и Рая вдруг уперлась во что-то мягкое и теплое. "Соседи. Суп. Манная каша", - подумала она и оперлась на перила. "Соседи". Мягкое и теплое надвигалось и делало приветственные знаки. Рая хотела порадоваться знакомому лицу, но вдруг руки и ноги её кто-то оторвал от опор, и она полетела. "Что ж надо, как мне плохо. Уже и летать начала. Надо Митричу сказать. А мужик тот странный - я его знаю. Я знаю его. Точно. А я - это птица".
      Рая не была птицей, а потому, пролетев четыре этажа, неуклюже, негромко, но страшно приземлилась. С глухим тяжелым звуком.
      Минут через тридцать дверь полуподвального помещения отворилась, и бизнесмены средней руки, изрядно поругавшиеся по поводу неправильно подписанного контракта, шумно вывались в коридор. Возможно, они бы и переступили через Раю, но небольшая лужица крови заставила их остановиться.
      - Допилась, - констатировал главный, должность которого была обозначена тремя сложносочиненными предложениями на визитке.
      - Может, живая? - осторожно спросил тот, который завалил все дело и теперь уже не имел ничего, что можно было бы потерять в подъезде.
      - Вот на это, только на это ты и способен. Спасатель - благотворитель, - шумно выдохнул главный и вышел из помещения, громко хлопнув дверью. Через минуту вернулся.
      - Хочешь участвовать - ты здесь прохожий. Ты у меня не работаешь. Звони, откуда хочешь. Вопросы есть?
      - Не стоит дважды повторять одно и то же.
      Провинившийся бизнесмен вернулся в контору, вызвал "Скорую" и сорок минут ожидал за углом, ожидая её приезда. Он курил и понемногу приходил в себя. По сравнению с Раиными - его потери были ничтожны. И жизнь, вроде бы, продолжалась.
      Когда тело в синем ватиновой пальто загрузили в машину, бизнесмен неудачник уже придумал, как заработает свой первый миллион, пусть даже в лирах.
      - Ты смотри, а она жива. Жива еще. Надо же. Возни теперь сколько, послышался рассерженный голос санитара. - Считай, вши в реанимацию везем!
      - Нема, - вдруг прошептала Рая, - Нема.
      - Небо - небо, заворчал фельдшер, - башка у тебя разбита, а не небо. Ишь ты - у нас и бомжи теперь с медицинским образованием. Не пропадем.
      ГЛАВА ВТОРАЯ.
      Идея блистательно осчастливить город сумасшедшим количеством замужеств с треском провалилась. От целой коллекции мужей - недельки остались только три экземпляра. Число явно не рекордное, но символическое.
      Я долго думала, а стоит ли начать все сначала. Тем более, что думать мне приходилось не на голом месте. Хотя - и на нем тоже. Кое-какие бесстрашные кандидаты на мою руку ещё водились. Но сердце молчало. Отказывалось работать в заданном режиме и явно просилось на пенсию. Следователь городской прокуратуры Тошкин - завидный по целому ряду показателей жених - согласился даже, чтобы я не меняла фамилию. Этот компромисс для мужчины с комплексами все ещё свидетельствовал о моем умении казаться незаурядной личностью.
      Но...
      Во-первых, я стала пугливой. А оттого дула не только на воду, но и на спиртные напитки, что многим казалось признаком надвигающего сумасшествия.
      Во-вторых, ко мне пришло осознание собственной ничтожности на фоне быстрых темпов строительства капиталистического завтра. Отражение в зеркале все ещё демонстрировало славянский тип куклы Барби, но глаза уже не горели бешеным огнем ожидания. Моя мама сказала, что я повзрослела.
      В-третьих, я оказалась нищей. И мало способной на повышение собственного благосостояния. Быстро сложив в уме (этот боезапас, как ни странно, продолжал действовать исправно), так вот быстро сложив в усе прокурорскую зарплату и свои гонорары за гороскопы и прочую дребедень в газете, я пришла к выводу, что с милым рай в шалаше - явление сезонное, рассчитанное на теплую погоду. А зима приходит исправно. Так что...
      Так что мое драгоценное брачное хобби следовало бы отложить до лучших времен. Например, до тех пор, пока я не стану богачкой, или пока мое сердце не дрогнет. Контра спем сперо - как вам этот белогвардейский лозунг в переводе на общедоступный означающий - надеюсь без надежды? То есть сама без себя.
      "Не обращайте внимания", - говорю я своим знакомым, которые смотрят на меня, как на опасную маньячку. "Не обращайте внимания, я обязательно ещё выйду замуж. Например, тогда, когда этот вид спорта войдет в список Олимпийских игр. Или когда на горе свистнет рак.".
      Жизнь меня не поломала - качнула и поставила на место. Могло хуже, но это было бы не так смешно. В конечном итоге - потерять одного мужа, единственного и на все времена любимого - это трагедия. А четырех из семи статистика. Правда, товарищ Сталин? Оставшийся комплект проявил ко мне жуткое благородство. Олег - мой второй, а по совместительству и отец моей дочери, тихонько погряз в сектантстве и только время от времени звонил и обещал сгноить меня в гинеенне огненной. Я не обращала внимания на его пробелы в знаниях по физике и бурно радовалась, что не забывает. Яша - мой предпоследний, забрал Аньку к израильской бабушке и пристроил её, паршивец, там в школу, пока я не определюсь. Международный скандал затевать было неохота, а на билет в Тель-Авив денег опять же не хватало.
      Вот почему самым большим подарком для меня стал поступок пятого Ивана Алексеевича - декана филологического института нашего местного пединститута. Он пообещал пристроить меня на работу. И не куда-нибудь. А н в Академия управления, менеджмента и бизнеса. Это учебное заведение ещё не имело сколь-нибудь долгих образовательных традиций. И на пятилетие получило от города и благодарных родителей машины "мерседес" в количестве двух штук, наборы офисной мебели в количестве семнадцати наименований, двадцать три компьютера, бесплатное подключение к сети "Интернет" и два спальных гарнитура. Лично для ректора и его жены. Потому что эта уважаемая чета вела проевропейскую, а стало быть раздельную половую жизнь.
      Кадровая политика академии была выдвиженческой. "А не пристроите ли вы нашего мальчика на работу. Лучше - заведующим кафедрой?" - "А образование у него есть?" - "А как же - среднее специальное: маляр - штукатур. Но вы не волнуйтесь. Мы уже поступили в аспирантуру. Работаем над проблемой экономического обоснования политики туризма в нашем регионе" - "Чудесно! Прекрасно! Вот бы под вашего мальчика ещё какой нибудь детский садик приватизировать..."
      Не знаю, какую цену заплатил за мое вступление на поприще экономической науки Иван Алексеевич, но я хотя бы была почти специалистом. В некоторых областях. И поэтому считала себя бесценным подарком, кадром хоть куда и праздником для всех, кто должен был стать моим коллегой.
      В холле бывшего института марксизма-ленинизма красовалась вышитая золотом на голубом атласном полотнище надпись: "Спасибо академии за наши прочные знания". Что характерно - особенно впечатляло авторство "Студенты-выпускники". Я прямо чуть не прослезилась, представляя как ночами, долгими и бессонными, перед государственными экзаменами по неизвестному всем маркетингу, эти несчастные передавали друг другу нитки и шили-штопали свое воззвание к будущим поколениям. Моя кафедра называлась скромно "Страноведение". Скромно и политически грамотно. А вдруг завтра все вернется и будет вас и Россия, и Украина, и Белоруссия. Национализм - это грех. Всем известно. Для пущей важности в название кафедры не хватало второй буквы "н", но актуальность этого подсознательного замечания я оценила чуть позже.
      - Здравствуйте, - я приоткрыла застекленную дверь и уставилась на человека, который скорее всего стоял тут на стреме. Приключения начались!
      - Кто? - лаконично спросил он, озираясь по сторонам. Видимо - в поисках банды, которую я должны была привести с собой. Не думаю, что слава о моих подвигах докатилась и сюда. Но все же - чертовски приятно...
      - Я - Надя Крылова, Надежда Викторовна. Буду с Вами работать. Позвольте.
      Черты лица милого странника немного разгладились, глаза потускнели, а лоб стал похож на плохо размятый пластилин.
      - Если у Вас есть паспорт, то я - Виталий Николаевич. Ассистент. Будущий кандидат наук. Ныне дежурный по кафедре, - он протянул мне потную ладонь, которой я демонстративно побрезговала, нырнув в необъятную сумку в поисках паспорта.
      - Устраивает? - спросила я, повертев у него перед носом принципиально не обмененной краснокожей паспортиной, которая была мне дорога хотя бы из-за вкладыша в графе "семейное положение".
      - Вполне, - кивнул Виталий Николаевич чуть виновато. У нас тут нездоровая обстановка. Прямо скажем - криминальная обстановка. Приходится соблюдать конспирацию.
      - И за это доплачивают? - поинтересовалась я.
      - Нет, что Вы. Мы зарабатываем деньги совсем другим способом, ответил Виталий и почему-то смутился.
      Я посмотрела на него повнимательнее, продвинувшись от двери к окну. Так сказать - к дневному свету. Который, по мнению косметологов, лучше всего пририсовывал достоинства и недостатки внешнего облика. Виталий Николаевич был невысоким, лысеющим гражданином, решившим отпустить ежик хотя бы на бороде. Глубоко посаженные синие глаза выдавали в нем забитого интеллектуала, а впалая грудь свидетельствовала о неправильном питании, возможно - перенесенном рахите. Так или иначе, он не дотягивал до образа гея - одиночки, широко рекламируемого нашим телевидением. Я хотела бы надеяться, что поняла его неверно. Иначе мне нужно было срочно бежать отсюда. Бежать, пока моя трудовая книжка не упала в недра этого престижного борделя.
      - Каким образом? - тихо спросила я.
      - Сессией, - прошептал он и приложил палец к губам.
      Я вздохнула спокойно и поделилась с ним заранее отрепетированной улыбкой, годящейся даже для королевы в изгнании.
      - А к чему тогда такие меры предосторожности? - я слегка тряхнула волосами и присела на краешек стула, не дожидаясь особого приглашения.
      - Это у нас местное. Внутреннее. Сейчас Мишин придет. Заведующий Мишин. И он все Вам объяснит. Может, пока чайку? А паспорт не прячьте. Не надо, - засуетился он, проследив за моей нежной попыткой снова нырнуть в сумку.
      - Давайте чайку, - любезно согласилась я. И обвела взглядом помещение. Белые обои, пластиковые окна и вертикальные жалюзи свидетельствовали о росте академического благосостояния, о чем, я, впрочем, и так догадывалась. А вот столы можно и заменить - кривокосоколенно стоящие, с лопнувшим лаком, они олицетворяли и все худшее, от чего мы дружно решили отказаться. В правом углу висела календарная репродукция иконы Божьей матери, заботливо укутанная рушником, напротив - деревянный стенд с красными бумажными буквами, сложенными в магическую логорамму "График исполнительности". Я пожала плечами и решила не задавать глупых вопросов.
      Мишин вошел на кафедру вместе со звонком. Он суетливо осмотрел комнату, меня, Виталия Николаевича, сел за стол, зачесал седые волосы и спросил:
      - Ну?
      - Никаких происшествий, - отрапортовал Виталий.
      - А это-то и плохо. Затишье перед бурей. Темная ночь перед рассветом. М-да. А?..
      - Крылова, - отрекомендовалась я. - Вам должны были звонить по поводу работы.
      - М-, - снова задумчиво протянул он и почесал за ухом. Уши у него, надо сказать, были выдающиеся и отстояли от головы под углом девяносто градусов. Если бы он был птицей, то мог бы летать. Без помощи крыльев. М-да. И что Вы умеете делать?
      Он вперил в меня два обесцвеченных временем глаза и вполне дружелюбно улыбнулся. Может быть новое поколение и выбирает пепси, но старое предпочитает пробки, которые и использует, чтобы, вставить себе зубы. Ах, я могла бы дать ему адресок, где из его улыбки сделали бы голливудское диво.
      - Что Вы умеете делать? - снова спросил он, явно недовольный паузой.
      Я решила проявить лояльность и не сообщать ему обо всех моих способностях и навыках. В конце концов - обо мне договаривались. И, кажется, не мыть здесь полы.
      - Я - филолог. Разбираюсь в современной литературе. Диплом писала по американцам девятнадцатого века. Немного говорю по-английски.
      - В нашей стране это Вам не понадобится.
      - Что ж, вполне возможно. С нашими способностями - мы лучше подождем, пока мир выучит русский.
      - Хорошо. Я могу Вам дать четверть ставочки для начала. По культурологии. Но работать придется на ноль-семьдесят пять. Иначе - не получится.
      Интересная выходит картинка - приходит женщина по нужде, а её тут-же обдирают. Правда, для бедной я слишком вызывающе одета. Последний набег на полутурецкий магазин "Тарас" скушал мои сбережения, но того стоил. Мой ярко красный костюм отлично гармонировал с падающей листвой. Но Мишина раздражал. Я, пожалуй, явилась его воображению в виде лозунга "грабь награбленное".
      - Вы согласны? - он наклонил голову и посмотрел на меня участливо. Палач любит свою жертву. А жертва - палача. Вот почему у нас такая любовь с государством.
      - Нет.
      - Напрасно. Вы должны понимать ситуацию. В нашем заведении работают многие уважаемые люди. Они пишут здесь диссертации, получают звания. Но у них так много забот. О нас с Вами, между прочим. Фамилия Удочкин Вам что-нибудь говорит?
      - Олигофренка - не я, дебилка - тоже не я. Вам, например, что-нибудь говорит фамилия городского головы?
      - А Сливятин? Слышали, надеюсь? Так вот, он тоже числится на нашей кафедре.
      Сливятина я знала слишком хорошо. Он заведовал приватизацией и был большим другом моей последней семьи. Я просто не думала, что теперь он ещё и залезет в мой карман.
      - Ну, хорошо. Я буду за них работать. А за деньгами ходить в их приемные. Так устроит?
      - Мне кажется, Вы не хотите получить это место. Вы ведете себя слишком вызывающе.
      Пожалуй, он и прав. Никак не могу привыкнуть к своему новому состоянию. Гордыня, как дрожжевое тесто, прет из меня, как только я попадаю в какие-нибудь слишком теплые объятия.
      - Я хочу получить это место. Действительно хочу. Я даже буду писать за них методички.
      - Хорошо. Хорошо. Меня зовут Владимир Сергеевич.
      Отличное имя - теперь всех моих шефов зовут Вовами. Судьба коммунизма сделала круг и замкнулась на мне.
      - Надежда Викторовна. Очень приятно, - я приподняла облегченный спортом зад от стула и сделала некое подобие книксена. Владимир Сергеевич остался доволен. Он даже причмокнул зубами.
      - Пишите заявление. Сейчас соберутся наши дамы и мы посвятим Вас в наши проблемы. Сразу определитесь с дежурствами . У нас очень неспокойно.
      - Противопехотные мины? - поинтересовалась я, но была погребена под обломками стула, который неожиданно почил в бозе, не предупредив родных и близких.
      - Ну вот. Диверсия, - выдохнул Владимир Сергеевич и радостно потер руки.
      Мне говорили, что свой творческий путь армейского запевалы он закончил в звании полковника. Долгое время жил в Казахстане. Был непритязателен, но обязателен. Он даже защитил диссертацию "Коммунистическая партия организатор вооруженных сил Средней Азии и Казахстана в 1953 - 1964 годах". В академия пришел из здания - в смысле из института марксизма-ленинизма, где все это собственно и происходило. Армейская выправка и взгляд на проблему чувствовались во всех его манерах. Но, по крайней мере, он знал, чего хочет.
      - Где вы были, девочки. Звонок уже десять минут как? - шеф сдвинул брови и яростно наморщил лоб.
      На кафедру явились три девицы. Причем только одна из них могла что-то обещать царю Салтану, потому как была детородного возраста. Две другие девочками считались только при большом приближении к Мишину. И почему я такая злая?
      - Это Таня, наша лаборантка, - Мишин ткнул длинным указательным пальцем в спину самой юной участнице событий. Она звонко рассмеялась, явила миру ямочки на щечках, тряхнула кудрями отросшей химии и пропищала детским голоском: "Ой, зачем Вы щиплитесь?"
      Дамы переглянулись и прыснули.
      - Анна Семеновна, - пробасила высокая, подтянутая женщина, рядом с которой я в своем красном костюме почувствовала себя побирушкой. Впрочем, мне всегда не хватало умения приспосабливаться к обстоятельствам.
      - Татьяна Ивановна, можно - Таня, - приветливо сказала другая.
      - И все же лучше - Татьяна Ивановна, - уточнила Анна и смерила меня взглядом, одновременно сочетавшим в себе сантиметр, напольные весы и кассовый аппарат.
      - Инны Константиновны сегодня не будет, - заявил Мишин. - Надежда Викторовна познакомится с ней завтра!
      - Так может отменим стрельбы? - тихо спросил Виталий.
      - Давайте правда перенесем. У нас сегодня такое событие, - Татьяна и Анна переглянулись и продемонстрировали мне срок и размер своей дружбы. Похоже было - они знали друг друга со школьной скамьи.
      - Это как это не будем? Это почему это не будем? А чем это кончится, вы знаете? - возмутился Мишин.
      Я решила не реагировать. Ни на "диверсии", ни на "стрельбы", ни на "чем это кончится". Каждый коллектив так или вырабатывает свой язык общения, который любому чужаку может показаться кодом - шифровкой американского дурдома. Я пришла сюда работать, а стало быть - принять местные правила игры. Даже если они мне не нравятся.
      На смоле Мишина зазвонил телефон. Он вскочил и снял трубку. Сейчас все так перемешалось - может быть это аппарат правительственной связи. Тогда понятна и эта вытяжка, и это односложное сухое, но исполнительное "да", "да-да".
      Жизнь участников собрания, между тем, шла своим чередом. Народ разбился по интересам и вкушал паузу с наслаждением. Задорная немножко рыженькая Танечка пыталась подслушать, о чем говорят Анна с Татьяной, я тоже. Но обе мы были вынуждены внимать глубокомысленному замечанию Виталия Николаевича.
      - А в свободное от занятий время я пишу пьесы и ставлю спектакли. Вот, например, сейчас "Собаки и постели в неорганизованном пространстве трубадуров". Звучит? А как отыгрывается. Загораются руки и на этом фоне сверху падает тяжелый звонкий предмет.
      - Кастрюля? - Танечка прыснула в кулачок, приглашая Виталия обидеться и замолчать.
      - Кастрюля? Может быть и кастрюля как символ вселенского варева. Да, скорее всего это будет именно кастрюля. Спасибо, - Виталий галантно поклонился и ножки стула под ним подозрительно скрипнули.
      Мишин прикрыл трубку ладонью и шепотом скомандовал: "Всем проверить прочность седалищных мест".
      - Вот Надежда Викторовна уже упала сегодня, - добавил огорченный невниманием Виталий Николаевич.
      Анна Семеновна и Татьяна Ивановна с интересом посмотрели в мою сторону. Ожидали, что я поделюсь впечатлениями? Странноведение какое-то право слово.
      - Не переживайте, - улыбнулась Анна широко и искренне. - И не обращайте внимания. Мы недавно отделились от кафедры СГД.
      - Социально - гуманитарных дисциплин, - вставила Татьяна.
      - Да, и они отдали нам, естественно, всю рухлядь. Кое - что ломается. А некоторым кажется, что нас хотят вернуть обратно или объявить несостоятельными. Война, одним словом.
      - Ходят, проверяют наши документы. Протоколы собраний, индивидуальный планы. Мы этими бумагами - во, с головой накрылись. А Вас что тут предлагают читать?
      - Культуру вроде, - неуверенно ответила я, понимая что у кого-то изо рта сейчас будут доставать кусок хлеба. И если сей процесс произведется моей рукой, то спасти меня от укусов может только хороший доктор. И главное, я почувствовала, как не привыкла и не умею быть одинокой, незамужней женщиной.
      - Да там почти полторы ставки болтается. Поле не пахано, - засмеялась Анна.
      - Нюра, ну что ты пошлости всякие говоришь? - Татьяна виновато засмущалась и отвернулась к окну.
      - А чего и пошлости. Поле не пахано, баба - не трахана. Птицы давно перестали нестись.
      - Виталий Николаевич, как Вам сей опус? - Анна Семеновна лукаво и смиренно. Я бы тоже хотела так достойно стареть, чтобы мудрость и кошелек сочетались в моем облике, а лучше - повлияли хотя бы косвенным образом на умственные процессы. Мне нравилась Анна Семеновна, хотя я не рискнула бы выбрать её в подружки. Просто неохота быть фоном.
      Мишин, наконец, закончил вколачивание своих "да" в серенький мертвенький аппарат, потер виски и обратился к нам с речью.
      - В здании академии подложена бомба. Только что звонили в мэрию и в милицию. Сей хулиганский акт нельзя списывать на баловство студентов. Предполагается, что повышение террористического фона ("Оказывается, в нашем городе есть и такой. Вот оно в чем дело, - подумала я) связано с прибытием нашего знатного земляка, борца за свободу совести, узника слова Наума Чаплинского . Который, разумеется, сразу же изъявил желание посетить вновь открывшийся ВУЗ.
      - Тем более, что он тут совсем недалеко жил, - уточнила Татьяна Ивановна.
      - Просто рядом, - согласилась Анна Семеновна и как-то понимающе, даже слишком понимающе улыбнулась. Я на всякий пожарный поддернула юбку.
      - Я рад, что вы были с ним знакомы. Это делает честь и преимущество нашей кафедре. Включим этот факт в повестку дня и продолжим заседание. До взрыва осталось около тридцати минут. Думаю - уложимся.
      - А что - эвакуироваться не просили? Может возглавить студенство - в организованном порядке? - пропищала Танечка.
      - Этим займется деканат. Тридцать минут - это не только время. Это расстояние, которое отделяет нас от безопасного места с одной стороны, и от кафедры СГД - с другой.
      А не пора ли моему новому шефу на пенсию? И с одной, и с другой стороны для общества из этого факта прорисовывалась одна сплошная польза. С таким опытом и нерастраченным пылом он вполне смог бы возродить в школе "Зарницы". Если ему, конечно, доверят детей. После нашей смерти под обломками здания. В том, что Мишин спасется, я почему-то не сомневалась.
      - А давайте на воздухе, на свеженькой? А? - хорошая мысль родилась у Татьяны старшей. Теперь и она уже казалась мне красивой - правильные черты лица, худенькая, чуть тронутая косметикой кожа, застывшие в каком - то давнем веселье глаза. Все в ней было прекрасною Главное - мысли. Мыслищи просто.
      - Нет, вскричал вдруг Владимир Сергеевич и, вскочив со стула, заносился по комнате, как ужаленный. - Нет! Сколько можно препираться! Обсудим и выйдем. Через серный ход. Я отвечаю за вашу безопасность. Нет! Нет! И ещё раз нет! И вообще давно подозревал вас всех к тайной склонности все вернуть. Хотите под крыло этих неучей? Проректорской опеки захотелось. Но пока я здесь начальник...
      - Это записывать? В протокол? Или начинать как обычно? - Спросила лаборантка, видимо смирившаяся с возможностью быть навеки соединенной с академическими стенами.
      - Никаких протоколов, - Мишин достал из нагрудного кармана очки, протер их плюшевой тряпочкой и немного успокоился. Даже улыбнулся. - Очень трудно работать с женщинами. Невозможно.
      Бедный Виталий Николаевич сделал вид, что всецело пребывает в неограниченном пространстве трубадуров. В том самом пространстве, где половые и национальные различия не так уж в сущности и важны.
      - Итак, одна за другой на нашей кафедре совершаются бесконечные диверсии. Я не буду говорить о пропаже двух пачек бумаги.
      - Мы извели её на постановления, - пискнула Таня и была пришпилена к месту бронебойным взглядом отставного полковника.
      - Я не буду говорить о перегорании у нас лампочек. Но стали случаться вещи вопиющие и требующие немедленного реагирования.
      - Ракет, - почему - то вставила я.
      Сегодня у меня было просто замечательно с военной терминологией. Противопехотные мины, ракеты немедленного реагирования. Еще я знала "магнум", "калашников" и "вальтер". Но до личного оружия дело, кажется, не дошло, хотя и активно двигалось.
      - У нас стали ломаться столы и стулья. По два - три на день. Лак пошел пупырышками, местами слез совсем. Раз в неделю я получаю подметные письма, которые немедленно регистрирую в канцелярии. С содержанием вы, надеюсь, ознакомлены.
      Анна Семеновна наклонилась ко мне и прошептала: "Студенты пишут "Долой историю предпринимательства". А Мишин этот предмет читает. Получается личное оскорбление с далеко идущими выводами. Ничего страшного. Вы слушайте, потом расскажите. Нам с Татьяной нужно кое-что обсудить." Из маленькой лакированной сумочки фирмы "Булгачи", подделка под которую даже в хороший день стоила около ста долларов, она достала сумасшедшей прозрачности носовой платок и хороший блокнот в кожаном переплете. Потом сделала умные, слегка подобострастные глаза, и принялась что-то усердно писать. Выходило как бы конспектировать. Мишин остался удовлетворенным и на мой бандитский выпад внимания не обратил.
      - Какие будут предложения, кроме дежурства на кафедре, организованного по моей инициативе?
      Все молчали. А часы тикали. Весьма недвусмысленно намекая, что пора бы с чистой совестью и на свободу. А не то... Комплекс отличницы спасительницы пробудился во мне от летаргического сна и я по ученически подняла руку.
      - Слушаю Вас, - удовлетворенно кивнул Мишин.
      - А чего они от нас добиваются?
      - Я рад, что Вы так быстро отождествили себя с нашим маленьким, но дружным коллективом, - Владимир Сергеевич хмыкнул и задержал взгляд на моей коленке. Да, этот стрелок промаху не даст. И на "Зарницу" ему, пожалуй, ещё рано. Я бы такому свою Аньку не доверила бы. - Они хотят нас вернуть. Мы только второй семестр работаем отдельно. За это время добились определенных успехов. Инна Константиновна вообще пишет докторскую. Но СГД, во главе с Маракой - Вы с ним ещё познакомитесь - желают, во что бы то ни стало, нас расформировать, опорочить и снова взять под свое крыло.
      - Опороченными? - спросила я, совершенно не понимая, зачем кому - то люди с дурной репутацией.
      - Черного кобеля не отмоешь добела, - заявила Анна Семеновна и быстро придвинула блокнот Татьяне. Это способ ведения переговоров известен каждой женщине со студенческих лет. Главное - быть все время в курсе и удачно вворачивать фразы. А чем заняты твои мозги - кобелем или зловредной кафедрой СГД - это совершенно никого не волнует.
      - Грубо, но точно. Именно так, - похвалил Мишин Анну и добавил. - Мы будем бороться. Мы будем сражаться за свою независимость.
      Странно. Вроде бы кончился парад суверенитетов, притихло даже в Нагорном Карабахе, а здесь в тихом славянском городке - независимость. Я, пожалуй, встану под знамена Мишина. Именно независимость - это то, чего мне так не хватало в жизни.
      - И что надо делать, - живо поинтересовалась я, уже влюбленная в перспективы своей будущей работы. Напрасно мама надеялась, что я остепенюсь - получу звание или должность. Но, впрочем, звание - может быть. Лейтенанта недействующей армии спасения.
      - Мы должны разработать четкий стратегический план. Во-первых, стулья, - для военного положения он мыслил вполне логично. Здраво даже. По-хозяйски.
      - Поэтому сейчас, когда здание освободится от трусов и предателей, мы пройдем к ним и заберем то, что принадлежит нам по праву. Обменяем.
      - А нас не посадят? - усмехнулась Татьяна Ивановна, отмечая в Аннином блокноте понравившиеся ей мысли.
      - Так не на что, - хихикнула лаборантка.
      - Девочки, это все слишком серьезно. Во-вторых, я предлагаю провести графологическую экспертизу. Но будет лучше, если инициатива будет исходить не от меня лично, а от кафедры. Выявить и наказать виновного.
      - Расстрелять! - предложила я, мысленно примеривая пилотку.
      Но Мишин не сдавался и продолжал глаголить: "Мы также не должны подавать вида, что догадались об их злонамеренных планах. Мы - разведчики в тылу врага. Поэтому здороваться, беседовать и консультироваться с целью обеспечения меня информацией разрешаю".
      Нет, определенно, мне здесь нравилось. Весело. С изыском. Люди приятные во всех отношениях. И не заставляют рыть окопы. Пока.
      - Владимир Сергеевич, - лаборантка Таня озабоченно нахмурила носик, давайте лучше заполним планы. И с нагрузкой надо что-то решать.
      - Вот Надежда Викторовна этим и займется.
      Так, на передовую меня, кажется, не брали. Решили держать в обозе. Испытывать и настаивать. Как хорошее вино со ста граммами тротила. Жаль - в тылу до генерала не дослужишься. Зато и больной на голову не прослывешь.
      - И последнее, - начал Мишин, а по кафедре разнесся вздох облегчения, по разрушительной силе равный цунами. - И последнее. Я так понял, что приезд Наума Чаплинского для многих из вас - личная проблема.
      - Почему сразу проблема? - встрепенулась сразу Татьяна Ивановна и нервно передернула плечами. - Просто мы давно знакомы. Вместе учились.
      - Да что вы! Вот наша козырная карта на топографическом плане! восхитился Мишин. - Поручаю вам организовать встречу с нашим земляком в стенах академии, лучше, конечно, конференцию, но боюсь, мы не успеем подготовиться. Вот это можно записать в протокол.
      - Но..., - начала было Татьяна Ивановна.
      - Что "но"? Вы дорожите местом? Вы думаете о своих перспективах стать доцентом?
      Я втянула голову в плечи и поняла, что слишком долго прожила на другой планете, где было очень беззаботно, где не сражались за кусок хлеба и не ступали по шатким ступеням служебной лестницы. Я была спящей царевной, которая прикемарила в славные застойные, а проснулась, когда надежды на коммунизм иссякли окончательно и бесповоротно. Обидно, что меня так долго никто не будил. Или сомнамбулам не место в рыночной экономике.
      - Доцентом в сорок восемь лет? - усмехнулась Анна Сергеевна. - С двенадцатого раза? Владимир Сергеевич, это несерьезно. Если Наум согласится - мы его приведем, но в протокол нас, пожалуйста, не вписывайте. Не стоит.
      Мишин удрученно покачал головой и посмотрел на часы. Как по мне, то рвануть должно было с минуты на минуту. Но мое внутреннее время распоряжалось солнцем по своему усмотрению и часто ставило меня в неловкие ситуации. Однако на скрипящем стуле заерзал и Виталий Николаевич.
      - А вдруг они подпиливают нам ножки? - вдруг спросил Мишин. - Вы, наверное, идите, а я ещё поколдую над докладной.
      От его благородства хотелось даже плакать. Жаль только, что я не знала, где здесь черный выход. А прыгать с третьего этажа как-то и не солидно.
      Анна Семеновна легко поднялась, сбросила переписку в сумочку и подошла к зеркалу. Неужели будет красить губы? Фи, какая пошлость. Ра-зо-ча-ро-ва-на. Но, нет. Она лишь притронулась к волосам и раздался подозрительный треск. Мишин насторожился, Виталий Николаевич беспомощно вжался в стул, Танечка испуганно хлопнула глазами.
      - Татьяна, - настороженно позвала Анна Семеновна. - Должок.
      Треск усиливался, на кафедре явно запахло жаренным. Громогласное мишинское "ложись" и причитающее танечкино "досиделись" прозвучали одновременно.
      - Ложись, - снова скомандовал шеф.
      А и что - мы люди не гордые. Даром, что костюмчик новый. Я упала на пол и закрыла голову руками. В ноги мне уперлись нечищеные ботинки Виталия Николаевича. Воцарилась спасительная тишина, нарушаемая поскрипыванием половиц, по которым по-пластунски в нашу с Танечкой сторону полз Мишин. "Что это вы, девочки", - засуетилась присевшая от испуга Татьяна Ивановна. "Лежать всем", - прошептал Мишин и накрыл меня своим телом. Я только успела подумать о том, что учения по ГО приносят некоторым большую радость, как прогремел оглушительный, катастрофический, полуатомный взрыв.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
      Старший следователь городской прокуратуры Дмитрий Савельевич Тошкин любил осень. Вслед за Пушкиным, и потому что летом было жарко. Осенью Тошкин становился романтиком, ему казалось, что горячечный город выздоравливает с тем, чтобы мягко войти в холода. В хоккейный сезон. Поближе к телевизору. Осенью в городе становилось спокойнее - раздобревшие за отпуск горожане ещё не подсчитывали убытков, мало стремились на митинг лихорадочно заготавливали на зиму картошку.
      Но этой осенью Надежда решительно отказала ему. А любовь почему-то нет. Выходило одно сплошное мучение, причин которого старший следователь не видел, а потому терзался ещё больше. Отказала. Не из-за фамилии, не из-за должности, не из-за несходства по принципиальным вопросам обустройства дальнейшей жизни. А просто так. Не навсегда. А на пока. Женщины - чудные люди. Да и люди ли? Зачем делать сложным то , что проще простого? Она сказала: "Будем дружить душой и телом!" Так почему не жениться? И что за дружба, кому за тридцать? И почему семь раз брачный обет давать было можно, а восемь уже нельзя?
      Бред.
      Подобный бред Тошкин заметил и в окружающей среде. Он разлился по городу и сконцентрировался в средствах массовой информации, к которым Тошкин теперь стал относится с большим недоверием. А как иначе, если убитый в прошлом году мафиози вдруг сделался национальным героем, пострадавшим от рук тех, кому плевать на Родину. Фильм об этом герое, которого Тошкин самолично допрашивал по поводу грандиозной перестрелки на площади, теперь крутили по всем местным каналам, сопровождая показ "этапов славного пути" слезными трагическими комментариями. Ведь бред? Которому есть ещё и другое название - не нашего ума дело. Если из обычного грабителя - гопстопника Котовского сделали героя революции, то чем хуже нынешние времена? Разве человечеству хорошо, когда совсем не о ком сложить легенду? Правда, кандидатуру можно поискать и подостойнее. А так - какие времена, такие боги.
      Дмитрий Савельевич стал ощущать некое несоответствие собственного образа и нынешних правил игры. Получалось, что настоящие деньги можно было получать только обходными путями. Только - минуя закон. И его лично. Иногда приглашали поучаствовать. Несогласие воспринималось подозрительно и насмешливо. Быть честным и принципиальным значило слыть дураком. Быть умным - значило присоединиться ко всем тем, кого он отправил в места не столь отдаленные, Получалось, что он - Дмитрий Савельевич - полностью вписывался в формулу - трусливый, честный и влюбленный, Хотя в детской сказке она звучала как-то по другому,
      Да, нынешняя осень не удовлетворяла. Она насмешливо щурилась солнечным лучом и грела воздух специфическим весенним призывом. Народ шалел, а Тошкин тосковал и ждал, когда начнут жечь листья. Когда начнут жечь листья, все будет хорошо.
      Пыль на столе мешала ему сосредоточиться, но вытирать её несолидно, А скандалить с уборщицей - тем более. Тошкин отложил бумаги и стал рисовать узоры, припоминая свой последний разговор с Надеждой.
      - Ты нудный и черствый, - заявила она.
      - Почему? - Тошкин даже обиделся. Он был не согласен. Хорошее чувство юмора позволило ему целый сезон быть капитаном факультетской команды КВН.
      - Почему? - снова спросил он.
      - Потому что спрашиваешь!
      Мама сказала Тошкину, что женщины устроены иначе. Разницу в психологиях он всегда учитывал в работе с подследственными. Но Надины заявления всегда находились за пределами всякой логики. Мама, в принципе, тоже. Она сказала, что Надя его просто не любит. Но стесняется его обидеть. Мама вздыхала и делала ошеломительный по своей глупости вывод: "Она - очень честный и порядочный человек". Бред - точно. Идиотизм какой - то. И стоило ли этим так сильно забивать голову, когда претенденток на перспективного прокурора в этом городе было хоть отбавляй. В субботу снова будут смотрины, и снова засидевшаяся в периоде междумужья девица начнет томно рассказывать ему о сложностях своей семейной жизни. Дмитрий Савельевич Тошкин - флагман гормональной перестройки всех незамужних женщин района. Ура!
      - Может быть, ты все-таки подумаешь? Хорошенько и спокойно? - спросил тогда Тошкин у Нади.
      - Я думаю. Я только об этом и думаю. Постоянно. Когда не думаю о деньгах и о том, какая я несчастная. И еще, когда я не думаю о том, что мне совершенно нечего носить.
      Странное дело - только за десять последних встреч Надя сменила двенадцать нарядов. Дважды они попадали под дождь и заходили к ней переодеваться.
      - Ты нарочно хочешь казаться злобной дурочкой, - рассердился Тошкин.
      - Доброй. Каковой в действительности и являюсь.
      И что она сделала в этот момент? Еще раз подтвердила свою легендарную ненормальность. Вот и все. Это о ней нужно снимать рекламные ролики зритель будет рыдать у телевизора, а не бегать за бутылкой в ближайший ларек, чтобы, раздавив её, убить соседа топором. Надя была бы самым лучшим мексиканским сериалом страны. - Она расплакалась.
      Тошкин пожал плечами, скривил губы, вытер остатки пыли ладонью и подвинул к себе кипу бумаг. "Работа у нас такая", - к месту напелось ему. Нужно было готовить итоговую сводку за квартал. Лучше в двух вариантах. По правде и по совести. Потому что, если только по совести, то гнать их всех следует. Немедленно, навсегда и безо всякого выходного пособия. Тошкин потер виски и решил научиться соответствовать обстоятельствам.
      Телефон зазвонил, как всегда, вовремя.
      - Да, слушаю Вас, - раздраженно рявкнул Дмитрий Савельевич.
      - Митя, в чем дело? - бархатный голос шефа в секунду напомнил о нафталиновых правилах субординации. Тошкин сразу подумал о неприятностях, которые мог сулить этот ранний неуместный звонок. - Митя, ты не в духе. Тогда я тебе добавлю. Хуже не будет. Слышишь?
      - Весь - внимание, - Тошкин уткнулся носом в справку, пытаясь понять, почему раскрытое бытовое убийство на кухне было квалифицировано как "организация террористического акта".
      - В город приехал кошелек, - усмехнулся шеф.
      - И его уже украли? - осведомился Дмитрий Савельевич.
      - Да ты там слушаешь или спишь? В город приехал человек - кошелек. Знаешь, как в песне поется - человек-свисток. Это не про нас с тобой. Ну, понял? Кошелек. На двух ногах, местного производства с иностранным гражданством и богатейшими возможностями. Есть вариант долгосрочной благотворительности.
      - Что, и прокуратура будет просить?
      - У него допросишься. Он же пострадавший на почве власти. Диссидент. И вообще, Тошкин, что-то ты мне не нравишься. Вопросы задаешь. Не выслушиваешь. А ну-ка , давай-ка, откладывай там свои бумажки.
      - Прошу меня простить, - Тошкин вздохнул и печально посмотрел на то, что уже не скоро станет аналитической сводкой. И возможно - на этом столе не станет совсем. Оно к лучшему - липа - дерево хорошее, но дубом жить надежнее.
      - В общем, так: есть пожелание, чтобы с ним ничего не случилось. Паренек к нему приставлен ещё в столице. Но всякое может быть - он тут учился. Друзей-подружек - тьма-тьмущая. Отец похоронен на Григорьевском. Зовут - Наум Чаплинский. Кадр ещё тот. Приехал поездом. В отпуск. К нам - в отпуск. Слушай, может у нас тут смог какой-то лечебный открыли? А мы и не знаем.
      Тошкин обозначил участие в шутке и хмыкнул.
      - Теперь-то чего молчишь? - спросил шеф, ехидно посмеиваясь.
      - Жду дальнейших указаний, так как не понимаю своего места в деле охраны высокого гостя.
      - Твое дело маленькое, но очень деликатное. Будешь пастухом координатором. И не спрашивай, почему ты. Так надо. Ты властям нравишься. Они хотят ясности и надежности. Поэтому все несчастные случаи, убийства и лишения - регистрировать и проверять. Телефон прослушивать, переписку перлюстрировать. Это не по нашему ведомству, но нос сунуть - обязательно. И профилактика террористических актов. Один уже наметился. Бомба в академии управления.
      Тошкин покрылся холодным потом. Бомба и Надя, устраивающаяся на работу - это как раз то, что нужно, чтобы снова попасть в историю. Дмитрий Савельевич вытер лоб и расправил плечи. А что - хорошие времена. Героические. В каждую минуту можно совершить подвиг. Только хотелось бы, чтобы мир спасенный об этом помнил.
      - Ну бомба - глупости скорее всего. Там у ректора шестидесятилетие намечается. Наверное, детки шутки шутят. Хотя... Ты понял, Дмитрий Савельевич? Вопросы есть?
      - Есть, а как-же. Слежка - то зачем? И с кем связь держать?
      - Со мной. К вечеру об обстановке доложишь. Слухи я сам соберу. Главное, чтобы это Чаплинский кому надо деньги отдал. А то выходки у него, прямо скажем - народнические. Ну, я на тебя надеюсь, - шеф дал отбой, оставив Тошкина на старте перед очередным прыжком в вечность.
      Дмитрий Савельевич повертел в руках трубку и быстро набрал номер.
      - Беспокоит городская прокуратура. Что там в академии бизнеса и менеджмента и черте там чего?
      - Да порядок, эвакуировались. Пока тихо. Но срок ультиматума ещё не истек.
      - Подозреваемые есть? - осторожно поинтересовался Тошкин, ожидая услышать вполне привычную историю о женщине, решившей взорвать устои общества, образования и всяких моральных ценностей. В научной литературе это, кажется, называется "комплекс камикадзе". А может быть, и в научно популярной.
      - Звонил мужчина. Скворец. А так - никаких подозрений на сей момент не имеем.
      - Ладно, бахнет - звоните.
      "Переписку - перлюстрировать". Тошкину понравилось выражение. Допотопное, фундаментальное, она прекрасно искажало истинный смысл процесса. Процесса всовывания своего носа в чужие дела. Интересно только, кто ему будет писать. Впрочем, такие случаи были. Но они касались исключительно звездных мальчиков, которым обезумевшие девицы отправляли послания на чем угодно и как угодно. Последний раз певческой бригаде из Москвы прислали пачку патронов, исцарапанных сопливыми признаниями. Технический прогресс самым существенным образом затронул отношения полов. Может быть, признаться Надежде в любви по факсу? Едва ли она это оценит.
      Тошкин снова пробежал пальцами по цифрам.
      - Шеф, простите, а в какой гостинице мы остановились?
      - По последним данным - в "Дружбе". Ну, а где еще? Давай работай. Мне некогда.
      Тошкин уныло почесал в носу. С утра ему было тоже некогда - работа требовала немедленной отдачи, и охотничий азарт бумажного свойства пронизывал, как холодный осенний ветер. "Хорошо еще, если это не Надя взорвала академию. С неё станется," - подумал Дмитрий Савельевич и решительно потянулся к плащу, который делал из него человека солидного и сопричастного. Похожего на тех, кто ездит в иностранных машинах.
      До гостиницы "Дружба" нужно было добираться тремя видами транспорта. Потом ещё немножко идти пешком. Потом стоять на проходной и чуть не заказывать пропуск. Хозяином гостиницы был почивший в бозе и пулеметной очереди авторитет по кличке Черный. Ныне отель как - бы принадлежал городу, а скорее - группировке, которая город доила и его же кормила. По долгу службы следовало бы вникнуть. Но зачем? Чтобы послать восторженное письмо президенту: "Спасибо, что мы так срослись с вами, что даже сиамские близнецы теперь стали отказываться от операции. Народ и мафия едины. Ура!" Тошкин брезговал лезть не в свое дело и получать за это по носу. Но шеф упрямо раскатывал перед ним ковровые дорожки карьеры, где действовали старые правила: "Кто не с нами, тот против нас".
      "Дружба" походила на особнячок времен Парижской Коммуны, взятия Очакова и монголо-татарского нашествия, которого по последним данным не было вовсе. Строился он, наверное, как землянка, но склонность к старине и авангарду, присущая многим его хозяевам, довела строение до абсолютного ступора в три этажа с бетонными покрытиями, пуленепробиваемыми стеклами и нежной мемориальной доской "Здесь останавливался поэт Маяковский". Охранники на доску обижались и считали её обидной заманкой сказано остановился и поет. Так почему не поет. Маяковский, видевший плачущего большевика, практически никому уже не был интересен. Не то что Чаплинский, которого следовало пасти, любить, холить, нежить и лелеять. По принципу лучше поздно, чем никогда.
      Личность Чаплинского казалась Дмитрию Савельевиче подозрительной. И непонятной - если тебе дали по шее, не возвращайся показывать кулаки. В любовь к родине защитник законности уже давно не верил. В такую - не верил. Потому Родину - или любишь всякую и терпишь, или не любишь вообще. По этой логике у Наума Чаплинского тут явно были совсем другие, не ностальгические дела. И шеф - профессионал в этом вопросе прав, как всегда. Только почему подчиненным на голову?
      "Он приехал поездом". Глупости - ещё б на "джипе" из Израиля пер! Или с головкой, или с документами у этого диссидента непорядок.
      - Старший следователь городской прокуратуры Тошкин, - Дмитрий Савельевич сунул свое удостоверение вежливому портье, который уже полчаса стоял к посетителю спиной и мягко тарахтел в телефонную трубку.
      - Занят, две минуты, - не оборачиваясь произнес управляющий номерами.
      - Я спешу, будьте любезны, - железно отчеканил Тошкин и приосанился. Хорошо, что мама купила этот плащ. Кто бы мог подумать, что эти шмотки бывают такими уместными.
      - Димка, - радостно вскричал вконец изболтавшийся портье, - Димка, Тошкин. Ну надо же - солидол какой.
      "Город у нас маленький. Все спим под одним большим одеялом, стоит кому - то шевельнуться, как у кого-то на другом конце обязательно оголится зад", - Тошкину весьма кстати припомнились слова Нади, объясняющей, почему у неё так много знакомых - доброжелателей.
      "Дима, узнаешь брата Колю? - А как же, брат Коля. Всю жизнь мечтал встретиться. Искал, не знал где."
      Тошкин размял глаза, пожевал губами и позволил себе удивиться. Меньше всего он ожидал встретить здесь своего однокашника, великого теоретика "революционного правопорядка", члена коммунистической партии, гордости вооруженных сил, отличника и спортсмена Колю Гребенщикова.
      - И что ты здесь делаешь? - спросил Тошкин.
      - И что это у тебя такой еврейский акцент? - разулыбался Коля портье. - Весь город сошел с ума. Наш начальник бурно отращивает пейсы. Команде предложено сделать обрезание. Ты пришел присоединиться? - Коля щурил маленькие темные глаза и ковырялся в ухе, которое напоминало копченый свинячий пятачок.
      - Почти, - согласился Тошкин, не зная, радоваться ему или огорчаться. Если и Колька продался этим, то...
      - Ну, ясно, - Коля устало вздохнул и выпрямил спину. Таким решительным и виноватым Тошкин помнил его только на экзамене по старославянскому. Юная преподавательница так запала в душу будущему законнику, что вместо отрывка из "Повести временных лет", он разразился длинным татьяниным письмом из "Евгения Онегина". Причем никто почему-то не смеялся.
      - У меня здесь дело, - пробормотал Тошкин, удивляясь скупости своих эмоций. - Поручение, задание - как хочешь. Почему бы нам сейчас не выпить за встречу" , - промелькнула усталая, как поздний трамвай, мысль.
      - Мы все на работе, - усмехнулся Коля и внимательно посмотрел Тошкину в глаза. Холодный пот неприятно прокатился по спине и принес странное облегчение. "Чем больше нас среди них, тем больше их среди нас". Но формула работала и в варианте наоборот "И ты, Брут, продался большевикам". Тошкин выдержал взгляд и радостно понял осторожный подтверждающий кивок.
      - Тогда может выпьем?
      - Запросто, - Коля легко нырнул под стойку и вытащил початую бутылку водки национального разлива. - За Наума, в просторечии именуемого Немой? Коля радостно подмигнул и опрокинул в себя полстакана прозрачной жидкости.
      Спрашивать о том, как и зачем, Тошкин не решился. Профессиональные секреты - это не фунт изюма. Нужна выдержка, спокойствие и самообладание. Даже если мафия в целом сытая, ручная и прикормленная, она все равно останется мафией. И что ты будешь делать?
      - Был у него кто? - легко и непринужденно, свои же люди, поинтересовался Дмитрий Савельевич.
      - Сто пятьдесят тысяч человек, если считать с семьями, наемными рабочими и прочими капиталистическими запроданцами, - Коля легко отстранился от стойки и достал две кассеты. - Это звонки. Надо будет поделюсь. Но - ничего интересного. Так - приглашения, пресс-конференции, благотворительные поездки и знакомство с Родиной. И чего ты такой грустный? Меньше хлопот всем.
      - Да не скажи. Начались письма. Даже - телеграммы. Одна очень содержательная и приветственная "Бей жидов - спасай Россию".
      - И подпись?
      - А как же "Твои друзья", - Коля нахмурился и протянул Трошкину аккуратно сложенный вдвое лист бумаги. - Вот это единственное, что меня беспокоит.
      - "Тебе будет лучше, если ты встретишься со мной, как можно скорее . Поверь. Лучше не ошибаться. Помнишь "Летел как ангел, упал, как черт". Впрочем, Ваш Иуда такими понятиями не оперирует. Мой номер есть в справочнике. Целую крепко. Адрес тот-же. Не ошибешься." - прочел Тошкин и хлопнул себя по карманам в поисках ручки.
      - Третий класс. Вторая четверть. Вот стоит ксерокс. Все, как у больших, - Коля осторожно вытащил бумажку из рук Тошкина и отправился к большой серой машине, которая пятьдесят лет назад могла бы считаться мечтой разведчика, если бы стояла в каждом контролируемом госбезопасностью кабинете. - И что ты об этом думаешь? - спросил Коля, не оборачиваясь.
      - Да, похоже, тоже глупости. Старая любовь. Мало ли?
      - А почему не позвонить? Ты представляешь - переться в такую даль и оставлять здесь письма.
      - Кстати, а кто принес - то? - Дима сделал стойку, решив мигом бежать выслеживать потенциального врага регионального обогащения.
      - Меня здесь ещё не было. Так что...Сказали - дама. И судя по почерку - дама.
      Коля нахмурился и как - то нежно провел рукой по копии подметного письма.
      - Ну, если дама, то все понятно. По телефону ведь можно а) отказать, б)поговорить и не встречаться, в) просто испортить все дело. Чисто женская логика, я бы тоже так поступил, - сообщил Дима и покраснел.
      - Ну-ну, наслышаны о твоих подвигах. Молоток, Антошкин, - Коля покровительственно улыбнулся.
      - Знаешь, что... - Дима сжал кулаки и очень обиделся, понимая, что ему не придется ими воспользоваться.
      - Да не знаю я ничего. Сам такой же дурак. Инвалид детства. С юности. Забыли, проехали, - Коля протянул Тошкину отксеренные письма, ставшие теперь уже документами и подумал о том, что жизнь складывается как - то несправедливо. Вот, к примеру, они с Димой могли стать друзьями, примерными семьянинами и многодетными отцами с героической орденоносной карьерой. А стали... Так, не пришей в ноге рукав. Дурацкие любови, дурацкие задания, дурацкие деньги, если разобраться. Коля уже успел вкусить сладости работы портье в отеле государственного значения. За два дня он стал понимать, что вопрос "слышишь ты?" не требует никакого ответа, а означает угрозу действием, которое вот-вот отразится у тебя на лице; но он перестал понимать, на кой черт ему все это надо. И ему, и Димке.
      - Ты помнишь - не леполи, не бяшеть? Помнишь? - Коля спросил так грозно и так настойчиво, что Тошкин потерял равновесие - в том числе и физическое, пошатнулся и представил себя на допросе у Берии.
      - Помню, - согласился тот.
      - Ну так вот... - Коля вроде разминался, то ли желая, то ли не желая продолжать начатый разговор, который к делу Тошкина никакого отношения не имел. - Ну так вот... - Коля снова открыл рот, но тут в душе его тренькнул мобильный телефон. Он полез за пазуху и с гордостью вытащил переходящее красное знамя своего небедствующего учреждения, которое так часто меняло названия, что для многих оно так и осталось - ЧК.
      - Ишь, - Тошкин вяло улыбнулся и посмотрел на часы. В принципе - один звонок в городское управление внутренних дел и он снова может засесть за свою справку, которая теперь стала ему близка, как собственная ветхая рубашка.
      Коля деловито удалился в комнату отдыха, не оборачиваясь, не прощаясь и не давая никаких ценных указаний. "Служба", - подумал Дмитрий Савельевич и деловито направился к выходу.
      - Гражданин, - понеслось ему вслед. - гражданин. Вы куда? Стоять!!! Димка!
      Коля догнал его уже на улице и деловито дернул за рукав. "Стой, сейчас они будут выходить. Хоть посмотришь на это чудо света", - отчаянно зашептал бывший сокурсник, видимо жалея, что трудный разговор так и остался в проекте. Жалея или радуясь.
      - Я в газете его рожу видел. Как же - национальный герой. Держись, не подходи. Папашу в гроб загнал. Урод политический, - прошипел Тошкин, прижатый Колей к стеклянной перегородке. - Да ладно, отпусти. Посмотрю.
      Тошкин вернулся в холл, сел в низкое кресло, прикрылся журналом "Плейбой" и закурил. Картинки на глянцевой обложке были гораздо интереснее покалеченного еврея, который, видимо, принципиально не пользовался техническим прогрессом для передвижения собственного тела. А зря. Имея такие короткие толстые ножки наверное, трудно ходить по лестницам, ступеньки которых расчитаны на бравых молодцов покойника Черного. Каждому свое. Чаплинский должен знать этот принцип. Дима зло поморщился. Он не любил людей, которые были способны ради идеи предать своих близких. И никакими возвышенными порывами души, и никаким желанием жить по законам совести он не мог оправдать слезы родителей, которые ни в чем не виноваты. Он, Дима, маменькин сынок и большой поклонник Достоевского. Кому не нравится - тот пусть не кушает. А этот Колобок пусть катится по лестнице. Да! Так - то. Есть дела и поважнее. Девицы из "Плейбоя", например. Очень даже например и очень даже ничего. Но не типаж.
      - Ой, - Тошкин нервно вскочил с дивана, чем вызвал неодобрительный взгляд охранника. - Ой, Надя! Ой! - он в мгновение ока оказался рядом со стойкой "ресепшен" и толкнул локтем хрустальную вазу по имени "Наум".
      - Извините, - пробормотал следователь прокуратуры. - Мне надо срочно позвонить.
      - И вы-таки хотите, чтобы я пригласил Вас в свой номер? - заморский гость сощурил глаза и устало покачал головой. - Пресс-конференция будет завтра. Так что...Мне больше ничего не передавали? - спросил он озабоченно.
      - Коля, мне надо позвонить! - заорал Тошкин, понимая, что ведет себя как стриптизерша в Мариинской театре.
      - Нет, для Вас пока ничего. Вся корреспонденция будет доставлена в номер. Не беспокойтесь, - произнес Коля так, будто всю жизнь тем и занимался, что работал в "Хилтоне", а подрабатывал в "Шератоне" . Он умудрился даже как-то ненавязчиво наклонить голову и создать из себя композицию "слушаюсь, Ваше высочайшее высочество".
      - Да дайте же мне, наконец, позвонить, - не выдержал Дима.
      Охранник Чаплинского сделал решительный шаг вперед. Ничего хорошего ни городу, ни прокуратуре назревающая потасовка не предвещала. Но Тошкину, опозорившему себя разглядыванием девиц из "Плейбоя", было все равно. Наум пожал плечами, тронул своего парня за локоть и деликатно освободил стойку. "Может он и ничего, - подумал Тошкин и рванул звонить под безжалостный шепот Гребенщикова: "С кем поведешься, от того и наберешься. А говорят. Сумасшествие - вещь не заразная".
      - Але, академия бизнеса? Как у вас там дела? Что? Кто я такой? Да вы что?
      Коля предусмотрительно нажал на рычаг: "Если ты сейчас пикнешь хоть слово, я напишу на тебя рапорт. Это понятно? Идиот." Дмитрий Савельевич безрадостно выдохнул и согласился. Согласился, что чуть не оплошал. Но впрочем...
      - Ты, конечно, можешь его догнать и представиться по всей форме. Ему будет приятно, - заявил Коля, с удовольствием оглядывая отъезжающую машину. - Ладно. Иди ко мне и звони. Что там у тебя в академии? Труп?
      - Сплюнь, дурак. Я с работы позвоню. И ты, если что...
      - Если что, - Коля многозначительно ухмыльнулся. - Ушел твой поезд, Димыч, насовсем. Как там в театре - а дальше - тишина. Вот так и у нас. Пусть будет тихо.
      Тошкин поплелся по тротуару, чувствуя себя совершенно разбитым. Кто он такой, в конце концов, этот Чаплинский. И почему так звездит, что днем ярко? Обидное это вообще дело, когда рядом люди твоего же возраста пробиваются в люди, а ты только прислушиваешься к внутреннему голосу, который все время орет - надрывается: "Грязь - не ходи". Но время ещё есть и если выкинуть фортель по образу и подобию... То все только ухмыльнутся в ответ. У нас теперь демократия, а у правдолюбов по-прежнему паранойя. Только вот с медициной проблемы и лечиться приходиться амбулаторно. А стало быть - бесславно.
      - Следователь городской прокуратуры Тошкин беспокоит, - сказал он в трубку, едва добрался до ближайшего работающего автомата. - Что со взрывом? Отменили?
      - Все в порядке. В принципе.
      - А без принципа? - замер Тошкин, отчетливо понимая, что Надя и спички - явления суть несовместимые, особенно если оставить их вдвоем без присмотра. - Пожар? Непогашенная сигарета? Трупы? Докладывайте по форме.
      - Откуда вы знаете? - зазвенел голосок, принадлежащий существу неопределенного пола.
      Тошкин медленно обуглился. Разумеется, душой. И приготовился к самому худшему - к знакомству с очередной маминой протеже. Вдруг как - то отчетливо осозналось, прозвучало: он любит Надю, потому что она не любила его. То есть - не хотела замуж. Образ страдальца избавлял от мучительной роли импотента - холостяка, в которую загнали его жизненные обстоятельства. По всему выходило, что Тошкинский эгоизм оказался причиной гибели самого дорогого после родителей человека на свете.
      - Что? - хрипло спросил Тошкин и зажмурил глаза.
      - Пожар. Без трупов. Вроде бы. Местного значения. На третьем этаже. По нашим сведениям, все были эвакуированы за полчаса до происшествия.
      - Почему неуверенны?
      - Да вроде тени какие-то мелькали. Говорят. Но пока борются со стихией - никто не замечен.
      - Ладно, работайте, - Дима повесил трубку и медленно пошел к остановке. Осенний воздух мягко окутывал следователя томными мыслями о бренности всего земного. Девицы из "Плейбоя" напоминали, что жизнь - ничего себе штука. А так, как говорили ныне блатные и приблатненные - по жизни хотелось к Наде. В крайнем случае, он готов был даже получить по морде. За равнодушие и непрофессионализм, проявленный при встрече с подозреваемым. Или кем? Или жертвой?
      "Тебе будет лучше, если ты встретишься со мной как можно скорее". Тебе будет лучше - это угроза? Предупреждение? Забота? Шантаж? Или так - развод заграничных лохов? Тогда почему без фамилии, телефона, адреса? Ладно, разберемся. Если будет нужда.
      Подошел автобус. Полный, грозный и готовый выплюнуть остаток человеческого материала на грязный асфальт. Держи карман шире - Тошкин ловко взобрался на подножку и мягко раздвигая плечами пассажиров, вырулил к окну.
      "Домой, быстрее домой. Быстрее домой, - напевал чукотскую песню о родном кабинете Тошкин и удивился знакомой машине, что одиноко торчала у Григорьевского кладбища: "Ишь ты, сентиментальные какие. Без репортеров обошлись. На встрече с папой." Неприязнь к Чаплинскому вдруг сменилась глубокой обидой - если из-за него взорвали Надю, то лучше его прямо здесь и посадить. Прыщ на ровном месте. Ревизор. Привет ему из Тель-Авива.
      Уже из своего кабинета, немного успокоенный, Тошкин позвонил Наде. Молчание было ему ответом. Но по сводке - жертв пожара не было. Оставалось надеяться, что Надя не слилась с пламенем и не улетела в дальние края, как Мавка - Василиса.
      Предстоял ещё разговор с шефом и треклятая сводка. И от того, и от другого воротило, как от водки, которая, наконец, взыграла в ( желудке. Димина мама говорила: "У тебя, дружок, позднее зажигание". Очень может быть.
      К вечеру Надя не появилась. Тошкин тревожно посматривал на телефон до тех пор, пока он не взорвался нахальным треском.
      - Дима, я не понял, ты работаешь или дурью маешься, - раздался недовольный голос шефа.
      - Работаю. Записывайте. Пьяная драка на Петровке. Участники - рабочие металлургического комбината, находятся в платном вытрезвителе по месту жительства.
      - Сколько ж это удовольствие стоит? - хмыкнул неравнодушный к спиртному шеф. А будешь тут равнодушным. Жизнь рушится и скрипит - спирт удерживает и сближает. А там - мало ли что...Хотя, конечно, положение не обязывает.
      - Эквивалент двадцати долларов.
      - Потянем. Дальше. Дальше давай. Пьяная драка ни к чему.
      - Мальчишка пятнадцати лет обнаружен с наркотическим отравлением на площади Ленина. Скончался по дороге в больницу. Бомжиха - отравление денатуратом, перелом основания черепа, умерла в больнице, в отделении интенсивной терапии.
      - Бомжиха? - неуверенно переспросил шеф.
      - Так точно. И ещё пенсионер. Ветеран войны и труда - сбила машина. Водитель скрылся. Насмерть. Группа на выезде.
      - И все? - разочарованно протянул начальник. - И все?
      Нет, он хотел, чтобы по поводу Чаплинского разразилась настоящая война. Идиот, что ли? Тошкин посмотрел на циферблат. Десять ноль четыре. Ничего себе, засиделся над сводками.
      - Дальнейшие указания? - Дима тревожно смотрел в окно, понимая, что для него день ещё не кончился. Ох, как не кончился.
      - Ты знаешь, старика проверь на всякий случай. И бомжиху. Учитывая народнические настроения приезжего. И по поводу академии - там что? Глупости или теракт?
      - Пожар, - уточнил Дмитрий Савельевич.
      - Бывает, - согласился шеф. - Не по нашему ведомству. А этих проверь. Мало ли.
      - Слушаюсь, - звонко отрапортовал Тошкин и уныло посмотрел на телефонную трубку.
      Ты ничего и никогда не делал в жизни сам - вот и вся философия. Текучка - одно слово. Текучка. А для звездности нужна праздность. Кстати, тюрьма - очень хорошее место для прочищения мозгов. Может, следует кого-то туда отправить?
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
      Предположим, не такой уж оглушающий и катастрофический. Судя по всему, взрывали петарды где-то в непосредственной близости от нашей кафедры. Происки сгдэшников подучили реальное подтверждение. Я даже прониклась уважением к разведческому чутью Мишина. И ещё бы не проникнуться, когда его рука мягко придерживала меня за талию, а ботинок военного образца впивался в щиколотку. Взрывы прекратились также неожиданно, как и начались, но в воздухе отчетливо запахло жареным - не то шашлыком, не то тайными протоколами наших заседаний.
      - Искра, - прошептал Мишин, оставаясь лежать на полу, на мне и на Танечке. - Будет пожар.
      - Я же говорила - надо эвакуироваться, - жалобно пропищала лаборантка.
      - Давайте не будем обсуждать приказы и уже принятые большинством голосов решения, - скомандовал Мишин и вскочил на ноги. - Анна Семеновна, Татьяна Ивановна, дайте Виталику нашатыря, пока я не дал ему пинка и в бой.
      - Кстати, действительно пожар, - Анна Семеновна как ни в чем не бывало отряхнула юбку и указала преподавательским перстом на кучку занявшейся огнем бумаги.
      - Чем хуже, тем лучше, - Мишин подхватил лозунг большевиков, Танечку и ринулся по коридору. - Брать будем только хорошие стулья. И столы, если дотащим. И перенесите очаг пожара куда - нибудь в сторону. К туалету, что ли. Виталий Николаевич, кому сказано.
      - Есть, - прошептал Виталий бледными губами и приготовился снова упасть в обморок.
      - Есть, не есть. А Вы, Надежда Викторовна, ступайте на занятия. У Вас сегодня две пары в соседнем корпусе. Черный ход налево по лестнице.
      - Но... - попыталась запротестовать я, понимая что партизанского стажа у меня, конечно, маловато. - Но...
      - Учебный процесс, - Мишин развел руками и по - отечески хлопнул меня по мягкому месту. - Завтра с утра - кафедра. Ректору - шестьдесят. Юбилейные торжества и наше участие в них должны быть безукоризненными.
      - И продлятся они дней десять, - усмехнулась Анна Семеновна. - И вход по специальным пропускам.
      - Вот когда Вам будет шестьдесят... - назидательно начал Владимир Сергеевич.
      - Я не доживу. У меня диабет. Мне такие праздники кушать вредно. Ладно, сколько стульев будем брать? Давайте, потому что...
      - Да знаю - знаю. Кругом враги, - устало выдохнул шеф и строго посмотрел в мою сторону.
      Меня качнуло влево - с некоторых пор это вообще мое направление, и я покорно вступила на путь педагогической адаптации детей глупых, добрых и богатых родителей. Ведь, "если не я, то кто же, кто же, если не я" будет нести знамя нашей провинциальной известности. Ничего, книга рекордов Гиннеса будет взята - не мытьем, так катаньем.
      Я вошла в аудиторию через десять минут после звонка под конвоем трухлявой прыщавой девицы из учебного отдела, которая бубнила мне в спину что - то про объяснительную, последний раз и неуважение к устоям учебного заведения. Я притворилась пострадавшей при пожаре, пригласила её на собеседование в телефонную кабину 01, и по добрейшему взгляду бесцветных глаз поняла, что мое расписание в этом учебном полугодии будет составлено по образу и подобию пригородных электричек застойного периода - через две пары на третью. Аудитория тем не менее восприняла меня довольно приветливо, кое - кто из сидящих за первыми партами даже бросил на меня слегка заинтересованный взгляд. Остальные продолжали играть в карты, красить губы, местами целоваться. "Здравствуй, племя младое, незнакомое".
      - Меня зовут Надежда Викторовна. Я буду читать у вас курс...
      Никакой реакции - что особенно обидно для женщины, мечтавшей о славе. Эти меня не знали и знать не хотели. Слухи о моей бурной жизни не докатились в их уши, занятые уроком Илоны Давыдовой и рекламной кампанией подгузников.
      - Моя фамилия Крылова.
      - Вороне где - то бог послал кусочек сыра, - противно прогнусавил сидящий на первой парте мальчик с лицом, достойным украсить милицейскую сводку. - Это не Ваше.
      - Не мое. Достаньте листочки. Входной контроль. Я диктую фамилии, вы пишите, кто это такие, в какой отрасли культуры работали, когда творили.
      - Беду творили, или что, - поддержала олигофрена крашенная блондинка, длинные ноги которой в весьма собранном виде занимали проход между столами.
      М - да, куда мне со свинячим рылом да в Калашный ряд? Ничего - оружие к бою. Или я не подчиненная самого отставного из всех полковников нашей многострадальной Родины.
      - Детки, впереди дифзачет. Характер у меня мерзкий даже при самом отдаленном рассмотрении. Так что... Платон, Аристофан, Мопассан.
      - Попа - сан, - спросили откуда - то с последних рядов. - Клево, пацаны, попа - сан.
      Все дружно рассмеялись, а я живенько представила себе свое будущее, в котором управленцами окажутся эти крокодильчики и бегемотики. Мне лично в таком будущем делать нечего. Стоило подумать об эмиграции - лет пять восемь на раскачку еще, кажется, есть. Я-то думала, что самыми большими идиотами у нас являются многострадальные новые русские, но по сравнению с собственными детьми - это же культурнейшие, многообразованнейшие, интеллектуальнейшие люди планеты.
      - Вон отсюда, - чтобы случайно не ошибиться в выборе жертвы, я отправила в коридор целый ряд. Полицейские мероприятия возымели действие, и честной народ почти час трудился над именами, которые никогда или почти никогда .не слышал.
      - Вы свободны, - заявила я за три минуты до звонка.
      - Свободны, - парень со второй парты пожал плечами и посмотрел на меня маслянистым потусторонним взглядом. - Свобода - это всего лишь поиск зависимости. В данном случае - от звонка.
      - Фамилия? - строго спросила я.
      - Джагоев, - он улыбнулся и осторожно втиснул широкие плечи в дверной проем.
      Мне стало радостно. Ну, во-первых, подтверждались прогнозы многих философов, что возрождение к нам придет с Востока, а во-вторых, моя жизнь не так уж безнадежна, если мне по собственной воле улыбается молодежь. Господи, и о чем я только думаю?
      Вторая пара если не прошла под аплодисменты, то оказалась более удобоваримой. Я даже выступила героем - участником кровавых событий в главном корпусе и была посвящена в тайны студенческого выступления в пользу юбилея ректора. Кое - что из программы оказалось даже смешным. Как любят говорить мужчины - по своему. От душевной щедрости, которая таки не перевелась в багаже моего внутреннего мира, я порекомендовала студентам играть в КВН, на что получила обиженное заявление о суперизвестности академической команды в московских тусовках и об обещаниях ректора заплатить спонсорской помощью за достойное чествование Его, великого и неужасного. Товарно - денежные отношения преподавались здесь повсеместно, в том числе и во внерабочее время. К концу второй пары мне даже удалось проверить контрольные работы, из которых я выяснила, Что Аристофан - это имя арестанта в Греции и Риме, Платон - фокусник эпохи возрождения, а Мейерхольд - первый президент Израиля, в крайнем случае - автор "Головы профессора Доуэля".
      Теперь, пожалуй, у меня был достойный материал для выступления на торжественном банкете. И не притянутый за уши неотвратимостью принципа "ты мне, я тебе", а созданный экспромтом и от чистого сердца. Вряд ли, конечно, после такого подарка, я задержусь здесь надолго, но попробовать можно.
      Едва я переступила порог своей квартиры, оставленной мне партией реформ в награду за выявление особо опасного преступника, как раздался телефонный звонок. Ура, я снова нарасхват. Кажется, миновал период тихого замешательства друзей вокруг моей пострадавшей персоны.
      - Надя, Владимир Игнатьевич. Завтра пресс - конференция. Рубин не может. Пойдешь та. Записывай данные...
      Ах, как жаль... Это всего навсего проклюнулся мой второй шеф, который никогда не обделял вниманием ни меня, ни мои пишущие гороскопы способности. Правда, это не мешало ему катастрофически не доплачивать мне за мой ратный подвиг и предлагать мне задание, по невыполнимости сравнимые разве с моей мечтой прославить наш город как столицу женского беспредела.
      - А почему Рубин не может? - попыталась упереться я.
      - У него интервью в цирке. Как раз в это же время.
      Рубин был заместителем шефа и не любил меня оптом и в розницу. Мы не сходились с ним во взглядах не только по поводу блаженного Августина, которого он изучал в своей богонеугодной секте, но вообще по любому поводу и без оного. Лично я его прозвала Яшмой. За то, что он все время платил мне мелкими гадостями. Такими, как, например, вот эта. Зная мою нелюбовь к пресс-конференциям и героическим козлам, которые повествуют о своей многотрудной славе, он постоянно провоцировал меня на скандал, который мог бы пошатнуть наши дружественные отношения с шефом, прижимистость которого могла сравниться только с моей твердолобостью.
      - В цирке, значит. Ему там место, - пробурчала я, понимая, что эта партия проиграна.
      Для шефа старое кино и новый цирк - святыни, посягнуть на которые мог только обезумевший налоговый инспектор.
      - Наум Чаплинский. Гостиница "Дружба". Возможно, координаты встречи изменятся. Если он захочет осмотреть город, то будет встречаться с прессой где - нибудь поближе. Обещают фуршет...
      - Вам захватить пару бутербродов и бутылку пепси - колы? - нежно осведомилась я.
      - Надя, - рявкнул шеф. - Без глупостей. Скромное нежное интервью о том, как мы за ним скучали.
      - А что у нас в газете теперь "Сахнут"? Не много ли - двоеперстцы, парашютисты и ещё эти?..
      В дешевые поддавки Владимир Игнатьевич, изредка называемый мною Лойолой (исключительно из-за схожести жизненных принципов) со мной не играл. Были дела и поважнее. Что опять таки обидно. Он невежливо отключился, потому что как все мужчины любил, чтобы за ним бежали вслед. Разогретая взрывом, студентами и хамским обращением начальства, я решила, что отплачу кровью за кровь. В роли мишени мне вделось одутловатое лицо героя моего будущего интервью. Чтобы не расплескать воинственный пыл, я звякнула маме и отключилась от внешнего мира посредством изъятия телефонного шнура из розетки.
      Под утро мне приснились ботинки студента Джагоева, которые я не видела в глаза. Ботинки были воинственными, твердыми и блестели почему-то под майским солнцем. Набойка на левом должна была вот-вот отлететь, но в целом зрелище, а особенно запах натуральной кожи, был приятственным, навевавшем неясные сладко - тревожные воспоминания. Например, о том, как на восемь назначено заседание кафедры, а новая обувь вообще снится к женихам. Я подскочила, рванула в ванную, в шкаф, на кухню, к зажигалке, сумке и туфлям. Через двадцать минут я, как хороший солдат, была готова стоять на утренней поверке. Главнокомандующего Мишина не было. Лаборантка Танечка нервно поддергивалась у печатной машинки, а Анна Семеновна гневалась на Татьяну Ивановну и что-то достаточно громко выговаривала ей. Я сочла возможным прислушаться.
      - Ты не понимаешь, что делаешь. Это просто опасно. Нужно немедленно все исправить. Слышишь - немедленно. Иначе...
      - Анечка, уже поздно. Не нервничай. Тебе вредно. Пусть все идет, как идет.
      - Таня, должок! Должок! - она снова повторила почти забытое купеческое словечко из Островского и погрозила хорошо наманирюренным пальцем. - Я сама могу все уладить. Не бойся.
      - Анна, - Татьяна Ивановна выровнялась, поджала губы и стала похожа на столб линии электропередач, из которого, по мнению моих новых студентов, образуется молния. Или буря... Буря, скоро грянет буря. Татьяна Ивановна сжала кулачки и сделала шаг навстречу Анне Семеновне.
      - Мама, - раздался сексуально - продвинутый голос из-за двери. - Мама, ты забыла ключи. Здрасьте, теть Ань.
      Я быстро повернулась и натолкнулась взглядом на произведение античного искусства, затянутое в джинсы и покрытое темно-синим свитером из кашемира. Глядя на таких, я в юности говорила: "Боже, какой мальчик!" Волосы черные, глаза - голубые, нос - сломанный, челюсть - выдвинутая. Оскар за исполнение роли героя - любовника в кино развивающихся стран ему гарантирован.
      Жаль только, что этот организм лет на пять меня моложе. А с учетом замедленного умственного развития у мужчин - на все десять. Мне, конечно, было интересно, понравилась ли ему я, но по молчанию печатной машинки и радостной улыбке Анны Семеновны я поняла, что он нравился здесь всем. Сладкий сахар со сгущенкой. Из таких получаются отличные альфонсы.
      - Знакомьтесь - Игорь. Мой сын, - разрумяненная Татьяна Ивановна смутилась и горделиво повела плечом в мою сторону.
      - Надежда Викторовна, наш новый преподаватель.
      Он подошел ко мне поближе и чинно поклонился:
      - Пасынок кафедры с протекцией в сына полка.
      - Не шали, сынок, - Анна Семеновна погрозила ему пальцем. - Вот мы все Инне Константиновне расскажем.
      - Что ещё случилось! - на кафедру влетела женщина, похожая на колючую проволоку и неприветливо покосилась в мою сторону. - Всем привет, Игорю отдельно. От Ирочки. И от меня. А с Вами, Анна Семеновна, я больше цацкаться не буду. Ложитесь Вы тут хоть грудью, хоть чем. Я этого так не оставлю. Вы постоянно перекрываете мне кислород, загоняете меня в угол и не даете продохнуть. Или Вы соглашаетесь на мои условия, или я принимаю меры. Самые серьезные меры. Так, где Мишин? Давайте начинать. У меня занятия, а это Крылова, которая пришла есть наш хлеб? Разберемся, надоело. Протекционизм. Своих выставляют на посмешище. Я бы с удовольствием взялась читать этот курс. Но...
      Она тарахтела, брызгала слюной и не давала мне рассмотреть себя толком. Вроде ничего. В одинаковых пропорциях и в анфас, и в профиль, хорошая отсутствующая грудь. Большая челюсть, искрящиеся глаза - пока ненавистью. Ничего - главное не мертвые. Волосы цвета вороньего крыла собраны в пучок, из которого залихватски торчали пряди.
      - Сейчас прольется чья-то кровь, - прошептала Танечка, кивая на Инну Константиновну.
      - Игорь, иди давай. Приходите сюда - перекусите. У нас свои дела. Анна Семеновна, я ясно выразилась. Я буду бороться до конца. Отдайте мне мое. И не надо прятаться за спину Анны Семеновны. Я Вам говорю, - Инна Константиновна обмотала собой только что ссорившихся подружек и замерла перед ними в позе заклинателя змей.
      - Ну вот, - улыбнулась Анна, нервно поправляя прическу. - Как тут не нервничать. Да, Наденька?
      - Уже Наденька, - подытожила Инна Константиновна. - Все против меня. А я докторскую пишу. Понятно?
      Все дружно кивнули и облегченно вздохнули, заслышав в коридоре родной голос шефа, который втолковывал Виталию Николаевиче основы рукопашного боя.
      - Вам, молодой человек, это может пригодиться уже сегодня, - с этими словами Мишин зашел на кафедру и поздравил нас с отличной охотой.
      - Проше всех сесть и проверить - на новых стульях нам должно думаться лучше. Как поздравить шефа. И прочее.
      Я села покорно и красиво. Мне лично все равно, на чем думать - мои мыслительные процессы пока никак не связаны с этим местом. Но может быть позже.
      Пока все рассаживались, Анна с Татьяной, кажется, успели поссориться окончательно. И кто бы мог ожидать от дивы Анны такой подозрительно прилипчивой буржуазной навязчивости.
      - Таня, будет только хуже! - громко проговорила метресса и села рядом с Мишиным.
      - Не твое дело, вот и не лезь, - прошипела Татьяна Ивановна , с блеском освоив роль пятнадцатилетней девицы, которую мама уводит с дискотеки.
      Мишин достал из нагрудного кармана штопанного пиджака очки времен офтальмологического кризиса и великого Гука, протер их промокашкой, крякнул, хмыкнул и красиво выровнял спину.
      - Что будем дарить ректору и сколько денег надо собрать. С учетом сессии у заочников, - шеф привычно посмотрел на Инну Константиновну.
      - А почему сразу я? Сколько можно рассчитывать на мой карман. Я в прошлом году купила для кафедры ковровое покрытие! И теперь - снова? Набираете новеньких, на них и рассчитывайте!
      - Да, Владимир Сергеевич, вы можете смело рассчитывать на меня, - я подобрала живот и яростно перебрала в памяти возможности левого заработка. Получалось, что и на этот раз за мою наглость будет расплачиваться газета, которой я подарю славу, интервью и бычка Наума на веревочке. - Да! Я постараюсь принять должное участие в самом крупном торжественном мероприятии города.
      Анна Семеновна театрально зааплодировала.
      - Нашего полку прибыло, - натужно восхитился Виталий Николаевич и что-то записал в своем растрепанном блокноте.
      - А Вы не пишите стихи? - спросил меня Мишин ласково.
      - Нет. Но для ректора могу. Например, поздравляем с юбилеем, денег наших не жалеем. Будет, будет юбилей триста лет и триста дней.
      - Это какой - то формализм. Не пойдет, - строго сказал Мишин и обхватил руками лысеющую голову. - Надо что-то такое, кафедральное, чтобы фольклору и специальности было побольше.
      - Можно контрольные работы. Он порадуется, - вставила словечко Анна Семеновна и грозно посмотрела в сторону своей бывшей подруги.
      - Предлагаю собрать по десять долларов. Купить бутылку водки "Царь", что нибудь типа Скипетра и..., - Инна Константиновна выдохлась и поджала губы в обиде на свою голову. Которая теперь была занята только докторской.
      - А есть такая? - невинно спросил Мишин, привыкший, видимо, к самогону.
      - Нарисуем, - обрадовались все и наперебой загалдели. - И недорого, и красиво, и со вкусом, и со смыслом.
      - А поздравление типа летописи. На старославянском., - заявила Татьяна Ивановна.
      - На старославянском будет выступать настоятель Свято-Сергиевого монастыря.
      - У него тут, что ли, дети учатся? - спросила Танечка.
      - Племянники, какая разница? Но выглядеть мы будем не так, чтобы очень. Вон СГД собирает на компьютер, - вздохнул Виталий Николаевич.
      - На что? - раздраженно спросил Мишин. - Обскакали стало быть? Обошли? По всем статьям?
      Он вскочил и заметался между столами, хватаясь то за сердце, то за
      голову, явно ожидая пришествия инфаркта, второго и последнего.
      - А что, если мы придем в фольклорных костюмах? - вдруг остановился он.
      - В смысле - в буденовках, - поинтересовалась Анна Семеновна, которую сегодня несло не хуже, чем меня.
      - Почему в буденовках? - Мишин не обиделся, сел за стол и улыбнулся. В русских, украинских, греческих, мордовских. Знаете, как раньше пятнадцать республик - пятнадцать сестер. Ну вот, покажем народы, населяющие нашу страну. И водку ему. "Царь".
      - А людей где мы столько возьмем? - спросила Инна Константиновна, мысленно примеривая на себя тюбетейку.
      - Пригласим детей и родственников. Если такая идея не пройдет при голосовании, то посчитаем, каких народов больше в процентном соотношении больше - в тех костюмах и придем. И хорошо бы пару слов на их языках. И пусть СГД со своим компьютером задавится от счастья. Ну, есть против или воздержавшиеся?
      Я только успела протянуть вверх руку, чтобы остановить надвигающийся беспредел-карнавал, как Мишин радостно выдохнул "Единогласно!"
      - Давайте все же исходить из логики костюмов, - предложила спокойная и отстраненная Татьяна Ивановна. - Какие найдем, такие и наденем. Времени-то всего ничего.
      - Согласен. Танечка, впишите в протокол поправку Ильиной. Но денег сдадим не по десять, а по двадцать долларов. Плюс цветы, машина и ...непредвиденные расходы.
      - В виде такси на помощь, - прошептала Инна Константиновна. Развозить пьяных. - ее голос стал звучать уверенней и громче. - Но знайте, я на попойку не останусь. Ни под каким видом. Он щиплется. - вдруг тонко и пронзительно взвизгнула она.
      - Кто? - Мишин снял очки и строго посмотрел на Виталия Николаевича. Кто щиплется? Раз - бе - рем - ся!!!
      - Да ректор ваш. Прямо сил нет. Как выпьет так и щиплется. И нет бы щипал самых интересных - так всех подряд. Без разбору. Ненавижу всеядность! А вообще, объясните мне, что здесь делает эта Крылова Вы знаете, какая у неё репутация, - Инна Константиновна
      ощетинилась и повернулась ко мне в полоборота, чтобы выразить взглядом все свое человеческое презрение.
      - Нам она подходит, - неуверенно сказал Мишин, кивая и подмигивая двери. Сей тайный сигнал означал, что я - пришелец и трогать меня всем без разбора нет никакого толка. Себе же хуже. Инна Константиновна не пожелала поверить в мое инопланетное происхождение и завопила:
      - Да у неё весь город в мужьях был! Меня этим не запугаешь. Легкая приятственная дрожь пробежала по моей спине. "Узнали. Ура! Наконец-то! Прощай безвестность! Да здравствует слава!" И пусть считают, что у меня комплекс Герострата, но мне захотелось тесно прижать к себе Инну Константиновну. И держать её в объятиях, пока она не испустит свой злобный дух.
      - Да! Но не надо так сильно завидовать, - я гордо приподнялась со стула и почувствовала, как все светлые мысли покинули меня, оставив только мотивированную ярость и веру в победу светлых сил над пережитками патриархального строя.
      - Сейчас прольется чья-то кровь, - радостно пискнула Танечка и превратилась в скульптуру "томительное ожидание".
      - Сядьте, Надежда, - громко сказала Анна Семеновна. - Прекратите балаган! Довольно. Мы ещё не в костюмах. Мишин беспомощно оглядел комнату и быстро заморгал ресницами. Всем, то есть мне стало ясно, кто в доме хозяин.
      - Извиняться никто не будет, но подобное больше не повторится. Я ручаюсь. А Вам бы очень подошел наряд янычара, Наденька, - Анна усмехнулась и строго добавила. - Что там ещё на повестке дня?
      - Не много ли на себя берете? - спросила Инна Константиновна. Смотрите, не надорвитесь на общественное работе. Ведь здоровье уже не то.
      - Девочки, - Мишин беспомощно развел руками. - Ну девочки же. Такая хорошая была беседа. И на тебе. Ладно, - он устало махнул рукой. - На сегодня все. Хватит с меня. Стараешься, стараешься. Таня, будут
      звонить, я у себя, - Мишин торжественно прошествовал в свой кабинет, который находился напротив женского туалета и делал его вредную работу опасной, но будоражащей воображение. Говорят, что ему как-то пообещали сменить место обитания, но помещение бывшего общежития сельскохозяйственного техникума расселялось крайне медленно, поэтому приходилось терпеть неудобства и неприятное по запаху соседство. Ничего, после юбилея ректор должен обратить внимание на нужды Мишина и создать ему благоприятные условия
      в освободившейся на втором этаже кладовке. На кафедре воцарилась враждебная тишина, в которой все были против всех, а Виктор Николаевич опять "девочкой".
      - А можно, я буду "цыганкой"? - спросила Танечка. - У меня со школы остался костюмчик. И бусы, и бубен... И петь...
      - Приходите в мой театр, - попросил Виталий Николаевич и значительно оживился. Было ясно, что основная часть его жизни, и почти вся - души находятся совсем не здесь. - Танечка, я для Вас готов пересмотреть свои отношения с Шекспиром. И при определенной правке поставить "Джульетту и Ромео".
      - А сдавайте лучше деньги, я пока подумаю, - Танечка озорно блеснула глазами, и, набравшись мужества и невинного хамства, спросила у меня. - А весь город - это сколько?
      - В процентах? Таня - весь город - это всего семь человек. Но "иных уж нет, а те - далече", - я притворно вздохнула. Ибо отболело, отгорело и заиндевело. И не сегодня, а когда-то давно. И никто не виноват, что я чучело о двух ногах сегодня чуть не начала выступления в среднем весе. И в крайне тяжелом состоянии.
      - А пожар, простите, это Ваших рук дело? - невинно спросила Инна Константиновна, не сводя злобного взгляда с Анны. - почерк уж больно похож.
      - Если вы имеете в виду сегодняшнее происшествие в вашей квартире - то да! - согласилась я и, взглянув на часы, решила, что мне пора выдвигаться. Иначе пресс-конференция может начаться и окончиться без меня. Чувствуя себя, если не обиженной, то очень задетой, я не прощаясь покинула приют для добрых и душевных преподавателей, и закрывая за собой дверь (исключительно во избежание шпионских происков СГД), я услышала напутственные пожелания.
      - Але, это ноль - один? Проверьте адрес на возможность пожара... Вот хамка, - заорала Инна Константиновна.
      - Не лезьте не в свои дела, - в унисон ей заявила Татьяна Ивановна.
      - Жалко её ведь. Правда, жалко, - подытожил Виталий Николаевич. Вот так. Мне не стоило тратить время на брак. Нужно было учиться общаться с женщинами. Потому что на самом деле - за ними сила, власть и упрямство. И уж если дамы возьмутся перекрывать мне кислород, то мне легче будет переквалифицироваться в ихтиандра и время от времени, появляясь на суше, распевать что-нибудь вроде
      "Мне теперь морской по нраву дьявол, его хочу любить".
      Ладно. На повестке дня пресс-конференция с фуршетом, из которой я должна добыть скандал и деньги на торжественный юбилей ректора. Украсть, что ли, все бутерброды с икрой и сдать их оптом в академический буфет? С меня станется, но как-то нехорошо. Несолидно. Есть вариант позвонить старому другу "зеленому миллионеру" Соколатому, но сумма-то, сумма. Он будет смеяться всю жизнь и может даже забыть о своих прямых начальственных обязанностях. Ладно, потрясем Владимира Игнатьевича своей неубываемой женской прелестью. Что он там заказывал - тоску, треску и воблу?
      - Але, - я нашла телефон - автомат и просунула в него чип-карту, которой пользовалась последние полгода, хотя она была рассчитана всего на десять минут. Что-то все-таки есть во мне от царя Мидаса. Любое дерьмо становится золотом. И никакого мошенничества. Один ум и сообразительность. - Во сколько и где?
      Мой шеф-редактор что-то жевал, а потому пробурчал невнятно и неубедительно:
      - Где ты так долго? Уже едь. В час дня. И не пропадай без материала.
      - Слушаюсь, - покорно ответила я, Труфальдино из провинции, и вытащила свой обмылок.
      В холле гостиницы "Дружба" толпился народ. Демократические смокинги и потертые джинсы свидетельствовали о широком круге научных, творческих и человеческих интересах заезжей звезды. Нервно курящие дамы с заголенными до пупка ногами что-то таинственно строчили в своих блокнотах, представители телевидения прибыли с камерами и ноутбуками - мол, знай наших, официанты, обремененные армейской выправкой, сновали туда-сюда с подносами, на которых все было так мелко и так ничтожно, что обычная спичка, сложенная пополам, могла заменить столовый прибор.
      - Есть нечего, - подвела я неутешительный итог и была пригвождена к месту грозным взглядом администратора, который запросто мог бы сыграть в фильме "Ночной портье".
      Мерный гул голосов и шумное причмокивание вдруг на мгновение прекратилось и было заменено кардинально - бурными продолжительными аплодисментами. Я закрыла глаза. Исключительно из боязни, что за стол переговоров сейчас сядет дорогой Леонид Ильич. Ну, лично для меня дорогой. Все же выросли при нем и вместе.
      Снова стало тихо. Маленький грустный человек сосредоточенно отодвинул стул, задумчиво присел, кивнул высокому накачанному парню и тихо сказал:
      - Я готов.
      - Газета "Вечерний город"! Как Вам понравилась программа Вашего пребывания. Есть ли претензии к мэрии?
      - Журнал "Прогноз". Вы - очень известный политик. Мы знаем Вас как порядочного человека и борца. Сможете ли Вы помочь детскому фонду, который на это рассчитывает?
      - Местное телевидение. Семьдесят первый канал. В последнем интервью, данном Вами в столице, Вы утверждали, что будете инвестировать регион. Не изменились ли Ваши планы, ведь известно, что такое благородство нынче не в моде.
      - С кем из прежних друзей Вы встречались? Не хотите ли вернуть свою собственность? Наш концерн может Вам в этом помочь. Вот наша визитка.
      - Наум Чаплинский - это имя или псевдоним? Есть ли у Вас здесь личные дела? Еженедельник "Я плюс ты" может устроить Вам любую встречу, и даже судьбу.
      Я молчала. За меня работал диктофон и желудок, который подпольно поглощал микроскопические произведения кулинарного искусства. Я все пыталась распробовать, что же намазано на эти бутерброды, но процесс узнавания шел как-то медленно, то и дело сбивался хмурыми неохотными ответами Наума Чаплинского. Вообще, он вел себя как зомби с программой: вопрос - ответ - молчание. Он не высказывал никаких эмоций - не вертелся, не морщил лоб, не улыбался. Он даже не кивал. Он просто открывал рот и произносил заготовленную фразу. Его сытость стала меня раздражать. Потому что была настоящей - отпузовой, безоглядочной. И слишком брезгливой. Многие мои знакомые в какой-то момент тоже стали богатыми людьми, но как же они вертели головой в ожидании пули. Это надо видеть. Наум Чаплинский был накормлен от пуза и до уха. Так накормлен, что даже эта полупрофессиональная возня ничуть не увлекала его. Я ещё раз внимательно посмотрела на человека, который мог позволить себе быть "над". Ничего хорошего "мертви бджолы не гудуть". И слезу не смахивают, и соплю ни себе, и никому не утирают. "Манишма? - Аколь беседер!", - так говорят у них на иврите. Наши дела пока не так блестящи, поэтому сейчас мы будем целовать дядю Нему в десна, а если он прикажет, то и в щиколотки. Подайте на бедность.
      Я так разозлилась, что подавилась бутербродом, громко закашлялась и буйно рыгнула.(Мой папа всегда говорил, что здоровье
      дороже) Но подлые сотоварищи вдруг замолчали и осуждающе уставились на меня. Я встала, не знаю, была ли я согрета дыханием зала, и стояла ли за мной вся моя страна, но последний доллар Израилю на бедность я готова была отдать прямо сейчас.
      Глаза Чаплинского на миг зажглись интересом, а голова слегка завалилась на бок.
      - Вы что-то хотели спросить? - ровно и тихо сказал он.
      Я кивнула и буркнула: "Сейчас прожую". По холлу "Дружбы" прокатился рокот возмущения. Охранник Чаплинского напрягся и приготовился прыгать на мою руку, которая полезла в сумку за платком. Сказывалось влияние новой работы вообще И Анны Семеновны в частности.
      - Прожевали? - Чаплинский снова стал холоден и немного мертв.
      - А как же? - бодро улыбнулась я. - Сильно маленький бутерброд. Пришлось съесть сразу четыре, теперь с их качеством пытается справиться мой желудок.
      - Вас сейчас выведут, - шепнул мне добрый телевизионщик с канала "Регион", который помог мне уничтожать съестные запасы пресс-конференции и чувствовал себя ответственным за дальнейшую судьбу моего здоровья.
      - Конечно, выведут, - сквозь зубы проговорила я и громко спросила: "Наум Леонидович, как Вы себя чувствуете в роли Клары Цеханасян?
      - Это все? - жестко одернул меня Чаплинский.
      - Нет, не все. Чью голову Вы попросите за оказание помощи своей бедной маленькой родине?
      Ой, неужто? Разбудили мужика. Прямо до инсульта разбудили. Я тихонько присела о ожидании ответных боевых действий, с удовольствием углядев, как заморский гость нервно сжал кулаки. Охранник наклонился над столом, что-то прошептал Науму в ухо и сказал в микрофон: "Пресс-конференция закончена. Большое спасибо за внимание." Я спрятала голову в плечи, генетической памятью ожидая наручников или машины с мигалкой. Мой новый друг дернул за руку и тихо прошептал: "А кто она такая, твоя Клара Цеханасян? Что-то в наших материалах о ней ни слова".
      ГЛАВА ПЯТАЯ.
      - Наум Леонидович, а можно спросить? - охранник Максим закусил губу и нервно перебирал длинными накачанными ногами - его
      мучало любопытство.
      - Что? Тебе-то что? - Чаплинский сидел в кресле и, жадно затягиваясь, вредил здоровью.
      - А правда, как Вы себя чувствуете себя в этой роли? - Максим осторожно отошел к двери, там была мертвая зона - пепельница, пули, осколки гранаты по идее сюда не долетели бы.
      - Ах ты, черт, - ругнулся Наум и тихо засмеялся. - Я то думал, что нас всего двое, что это такой личный разговор. А тут ты - грамотный. Пошел вон. Третий лишний. Я хочу прогуляться - один. Дай ключи от машины.
      - Не положено. Я довезу и буду стоять в уголочке. Не положено, господин Чаплинский. У нас криминогенная обстановка.
      - Ладно, вези, - Чаплинский хитро сощурил глаза и добавил. Тринадцатая линия. Знаешь? Вот туда и вези.
      Они спустились по черной лестнице, прошли через кухню и в маленьком хозяйственном дворике сели в машину. "Хорошо придумано", - решил Наум. "Как для себя сделали. С любовью и безопасностью."
      - Ты её знаешь, девицу эту жующую?
      - Выясним. К вечеру доложим, - кивнул Максим, сосредоточенно глядя на дорогу. - "Где бы черт побрал эту тринадцатую линию? Сейчас скажу - не знаю, так и выкинет из машины. Придурок. Алкоголик." Мысли были нерадостные и говорить совсем не хотелось.
      Наум внутренне посмеялся над вынужденной деликатностью своего охранника и подытожил: "Первый шаг сделан, первый шаг. Теперь нужен второй. третий, четвертый. Теперь надо идти."
      - Вот там сверни налево и по трамвайным путям. К реке.
      ...Наум Чаплинский родился в пятидесятом году в провинциальном индустриальном городе. Хотя мог бы и в столице. Но папина мама: "Скоро здесь будет плохо пахнуть. Мы давно не были виноватыми. Надо ехать. Надо ехать. И почему не ехать, если тебе, Леня, обещают квартиру. Ты даже можешь там жениться. На Ирочке. Там теперь живет Аллочка, у неё незамужняя девочка Ирочка. Я разрешаю."
      Леня поехал. Такое еврейское счастье - ехать. Он устроился на завод, получил квартиру в трехэтажном бараке босяцкого заречного
      района. И от тоски по Москве женился на Ирочке, потому что её мама знала маму Лени. Через год, когда в столицах стали бить антисемитов,
      у них родился сын, которого в знак протеста решено было назвать Наум.
      - Все же догадаются, что он еврей, - сокрушалась Ирочка, отчаянно картавя.
      - А так все думают, что мы с тобой русские, - Леня хлопал жену по крутой заднице и шел на очередное партсобрание, чтобы тихо сказать:" Я коммунист и фронтовик".
      Их не трогали и не тронули. Леня был умным и толковым, а у Ирочки было много знакомых, которые в случае чего могли подтвердить, что вообще они поляки.
      Когда Неме исполнилось шесть лет, он забрал у соседского мальчишки велосипед и весь коммунальный двор орал, что он жид порхатый говном напхатый. Национальный вопрос Нема пережил однажды, но остро. Он вцепился зубами в ногу самой крикливой соседки и не выпускал её до тех пор, пока из поликлиники с работы не пришла Ирочка.
      - Мне придется делать уколы от бешенства, - орала соседка, отойдя от Немы на безопасное расстояние.
      - Они тебе уже не помогут, - кричала ей Ирочка, крепко держа за ухо борца-интернационалиста.
      Папа Леня Наума не бил, но сказал: "Или тише едешь - дальше будешь. Или громче всех, потому что против силы не попрешь."
      Наум выбрал второе. К семи годам он пошел в школу и прибился к местной шпане, которой руководил местный татарин Равиль. Наум взял отцовский пистолет, и всю осень их банда охотилась на местных кур, что жили в сараюшках у бараков. С тех пор Наум воротил нос от курятины, в том числе и от кошерной. На ноябрьские праздники их выловил участковый. И с поличным доставил в семьи. Равиль неделю не выходил. Наума грозились отправить к московской бабушке, что было равносильно декабристской ссылке. Всю зиму его держали дома на книгах.
      К весне банда распалась и была объявлена подпольной пиратской организацией. Они искали клады, нашли только старые кресла и солку в мокрых подвалах. Равиль сказал, что с таким босяком он больше не водится и стал учиться шить. В моду входили брюки-клеш, а Нема поехал в путешествие по реке. Его вернули домой через неделю, и папа Леня таки дал ему по заднице: "Ты брось свои гойские штучки".
      Но взывать к национальной гордости было уже бесполезно. Наума увлекла свободная бродяжья жизнь. Окончив семилетку, он ощутил генетическую тягу к точным наукам и соорудил самопал. Стреляли на пустыре по консервным банкам и пустым бутылкам. Участковый пообещал, что Нема сядет, а папа сказал, что он будет учиться. Наум согласился с папой, и стрелять они стали в выгребную яму общественного барачного туалета.
      В четырнадцать лет Наум носил кепку, лихо сплевывал через дырку в передних зубах и мог сбить с ног кого - либо, кто неаккуратно
      и невежливо произносил слово "Жид".
      Тяга к путешествиям не пропала ни у него, ни у его команды. Чтобы не отлучаться далеко и надолго, банда стала осваивать чердаки в надежде найти карту, помеченную дряхлеющей рукой капитана Дрейка. Наум знал точно в этих домах не выбрасывают ничего, целые поколения копят и складывают, чтобы было потом что везти в новые квартиры, которые будут у всех при коммунизме. На чердаках держали коробочки от чая, велосипедные шины, сундуки, старое тряпье, детские ванночки, газеты, книги и журналы. Больше всего потрясли Наума подшивка "Нивы" за девятьсот четвертый - двенадцатый год,
      "Новый мир" и растрепанные книжки. Однажды, возвращаясь с чердака, Нема сказал своим друзьям:
      - Что-то я чего0то не понимаю. Надо, наверное, подучиться.
      - Ага, и в институт поступить. Вон Равиль ходит - горя не знает. И без книг, и без клада, и без всего. Надо на машинке строчить.
      Компания распалась. Сменился участковый. Незаметно пришло другое время, приход которого Наум пропустил, усердно занимаясь физикой и математикой, чтобы поступить таки в этот институт, где чему-то важному его все - таки научат.
      Часть бараков снесли, вместо них построили красные пятиэтажки с маленькими отдельными дворами. Во дворе появились новые люди, которые не стали ни знакомыми, ни близкими родственниками, каждый стал жить сам по себе, и на чердаках уже не откладывали дорогие сердцу швейные машинки "Зингер". Новодомцы гордились, заносились и считались чужаками. Пару раз Наум организовывал потасовки, чтобы приезжие знали, кто во дворе хозяин. Он очень удивился, когда комсомольское бюро школы вызвало его на заседание и высокая противная девица заявила:
      - Вот я его соседка, а он меня даже не знает. Он нас бьет. Поступает не по-советски. Пусть оправдывается.
      Наум пожал плечами, а бюро постановило организовать над ним шефство для перевоспитания. И поручило эту процедуру той самой соплюшке девятикласснице. Она оказалась активной и политически грамотной.
      - Анна. Меня зовут Анна. А ты говори - товарищ Анна. Мы будем дружить и подтягиваться. Ты мне поможешь по математике, а я тебе - по комсомольской работе. Чур, не влюбляться.
      После этих слов Наум посмотрел на неё повнимательнее. Влюбиться было не во что - две ноги, две руки, две жиденькие косицы, слишком длинный нос и запавшие в череп глаза. Она была похожа на пиратский флаг. Он снова пожал плечами и разрешил себя воспитывать. Мама Ира радостно захлопотала. Во дворе изредка кричали "жених и невеста". Анна называла это пережитками буржуазного строя, а Наум принес ей "Ниву". Анне понравились картинки платья, экипажи и автомобили, но в целом журнал был назван пропагандой западного образа жизни и приговорен к сожжению. Наума передернуло, он обозвал Анну дурой и все лето готовился в институт. Он поступил на физико-математический, и сразу записался в кружок "Молодые голоса". Туда ходили красивые городские девочки с томно подкрашенными глазами. Науму нравились их дешевые духи и не нравились каблуки. Науму катастрофически не хватало роста и значительности. Пришлось добирать фрондерством. Прочитав на заседании кружка "Один день Ивана Денисовича", взятый из чердачных запасов, он позволил себе усомниться в великой роли товарища Сталина и присоединился к мнению старого профессора о том, что Синявского и Даниэля затравили и осудили неправильно. Правда, тогда он ещё не знал, о чем идет речь. Высокие девицы стали поглядывать на него с интересом, а комсорг группы строго предупредил: "Держи язык на привязи". Через год Наум уже хорошо знал, кто такой Бродский и сколько стоит на рынке свободы запретное слово "самиздат". Через год на торжественном вечере, посвященному международному дню студентов, он встретил Анну, которая забыв про старую обиду, пригласила его на прогулку.
      - Только чур, не влюбляться, - тихонько сказала она и значительно добавила. - Надоело.
      Наум поверил. Теперь ей могло надоесть. Две жиденькие косички превратились в модную прическу со стриженной челкой, запавшие глаза были подведены карандашом, а голос стал низким и томным. Анна взяла его под руку и потащила на бульвар, где воспитывали детей и выгуливали пенсионеров. Для Анны была ранняя осень, для Наума - конец пражской весны.
      - Мне не нравятся твои ориентиры, - сказала она улыбаясь. - Я все время за тобой летела, и ты все время шел куда-то не туда. Не годится, а? она привстала со скамейки, поправила юбку и красиво заложила ногу за ногу.
      - Если ничего не поменять, то в нашей стране наступит кризис. Помяни мое слово.
      - Есть люди, которым положено об этом думать. Займись делом и в эти люди попадешь ты. А так - просто все плохо кончится.
      - Я еврей, меня не примут.
      - Так ты поэтому, - разочарованно протянула она. - Только поэтому? Вообще - глупости. В нашей стране национального вопроса не существует.
      - Для русских, - уточнил Наум. - И коммунизм можно построить, если чуточку подправить.
      - Ты хочешь в тюрьму? - глаза Анны округлились и стали излучать рентгеновское сияние. - Мы тебя спасем. Вот.
      - Уже поздно. Я выбрал для себя дело , - Наум был гордым и думал, что умным. Казалось, что мир только и ждет его нежного, но принципиального участия в переустройстве оного по лучшим продуманным образцам.
      - Математику? - она лукаво улыбнулась. - Будем всем говорить, что ты выбрал математику. А с самиздатом, - шепнула она треснувшим севшим голосом и нервно обернулась по сторонам - с этим прекращай. Еще не хватало тебе листовки клеить.
      - Анна, - строго сказал Наум и решительно встал со скамейки. - Не лезь не в свое дело.
      - У меня комсомольское поручение-шефство над тобой. И никто так и не отменил. Приходи ко мне на день рождения. Я дам тебе лекарство от глупости.
      - Сама дура, - огрызнулся Наум.
      - Проходили уже, - улыбнулась она и, легко слетев со скамейки, исчезла между деревьями...
      ...Максим беспомощно завертел головой. Машина стояла на обочине. Шеф ушел в прошлое, а если простоять здесь весь день, то Чаплинского могут запросто объявить в розыск. И прощай, славный приют бывших охранников суперматиствов.
      - А говорил, знаешь. Не местный, что ли? - спросил Наум не поворачивая головы.
      - Так улицы теперь по названиям. Не по линиям, - неуклюже оправдался Максим.
      - Направо, метров триста и через балку. Есть такая?
      - Нет, застроили. Давно. Я ещё в школу ходил.
      - Действительно, давно, - усмехнулся Чаплинский.
      Надо слушать женщин. Всегда слушать женщин. Они не воюют, не убивают. Они подстраиваются и принимают любые условия. Мировые проблемы для них служебный фон очередного романа, а жизненные этапы измеряются модой на шпильки, платформу, шиньоны и парики. Евреи молодцы, что ведут род по матери. Они, наверное, просто не знают, на что способны другие гойские женщины...
      - Знакомься, Наум, это Таня. Моя сокурсница, - Анна подтолкнула невысокую темнорусую девушку в плечо, и та едва не упала в объятия опешившего подщефного. "Все подстроено" , - сделал вывод проницательный Наум и решительно приложился губами к тонкой, почти прозрачной руке.
      - Он - нахал, - спокойно констатировала девушка и аккуратно вытерла ладошку о широкую серую юбку. - Слюнявый причем.
      - Нет, я просто голодный. Как волк, - Наум почему-то не обиделся. Ему стало легко и свободно. Маленькая пичужка оказалась Анькиным бойцом, но размером - ГОСТом и стандартом подходила Науму. "Будем брать" , бесшабашно решил он, ещё не понимая, что влюбился окончательно и бесповоротно, как принято делать, если ты хороший мальчик и тебе девятнадцать лет. - Я сейчас поем и, выполняя комсомольское поручение, буду танцевать с вами весь вечер.
      - Можно на ты, - разрешила Таня.
      - Никогда. Без брудершафта - никогда, - церемонно ответил Нема.
      Танечкины губы были узкими, прохладными, неуверенными, но для Наума такими опытными и умелыми, что стало даже обидно. Ведь он-то...
      Мелькнула даже шальная мысль: "Может жениться". Мелькнула и пропала борец должен быть одиноким, чтобы не подвергнуть опасности свою семью. Правила этой новой игры были уже изучены досконально. Стало быть, Анин план провалился? Или провалился только наполовину.
      - Ты проводишь меня, - спросила Таня, трогая его за руку.
      - Если недалеко. И не тремя видами транспорта. А то укачивает.
      - Какие мы нежные, - фыркнула она, на всякий случай оставляя добрыми и глаза, и улыбку. - Ань ,ну мы пошли. Все было прекрасно.
      Еще раз с днем рождения.
      Наум подал Танечке пальто и шаркнул ножкой в адрес хозяйки дома. Уже тогда было что-то нелепое, трагическое в этом их новообразовавшемся треугольнике. То ли фальшивая больная улыбка Ани, то и смутная тревога Наума, то ли слишком доверчивая Танина ладошка, которая трогательно лежала в его тяжелой, разбитой уличными боями, руке.
      - Не заблудитесь на лестнице, у нас жильцы занимаются спортом, ядовито напутствовала Анна, почувствовав, что дружеский жест оказался значительно шире, чем могла вместить её обиженная женская душа. - Ничего, прошептала она, закрывая дверь. - Ничего, пусть походит. Лишь бы глупостями не занимался. Ничего...
      Наум внимательно посмотрел на Максима. Если бы он спросил: "Зачем едем?", то Наум может быть и рассказал бы, что хотел, всегда хотел вернуться в свой самый счастливый вечер, который никогда в жизни больше не повторился. Всегда было ещё что-то - работа, борьба, дело, ненависть, долги. И память, которая как-то слишком услужливо рисовала эту картинку. И ничего не выдерживало сравнения с этой медленной ходьбой вокруг солидной Танечкиной пятиэтажки, построенной ещё при Сталине для усиления партийного воздействия предметнопространственной среды на одного отдельно взятого гражданина.
      У Наума тогда было слишком много времени. Во-первых, целая жизнь впереди. С возможностями исправления и переделывания. Во-вторых, он хорошо и легко учился. Хвостизмом не болел, но прогуливал с пользой - в библиотеке или с "Молодыми голосами", в третьих, неусыпный контроль Анечки, которая в романе была третьим лишним,
      добавлял суткам пару-тройку краденных часов - ночами Наум простаивал на лестничной площадке и объяснял Танечке, почему так жить нельзя и что для этого нужно сделать. Она соглашалась, не спорила, занимая паузы в рассуждении обстоятельными неторопливыми поцелуями. Иногда - были только поцелуи. Мещанская рутина затягивала, ещё немного, и непростое украшенье упало бы на палец. Прощай, молодость и её ошибки.
      Наум умел вовремя прекратить. Оборвать и начать все сначала. Лекции, библиотека, споры и короткие извинительные речи для любимой девушки. Танечка покорно ждала, будто зная, что он никуда не денется. Родители, напряженно переговариваясь, готовились к худшему - к армии, к войне с Америкой, к выговору по партийной линии и к скоропалительной свадьбе по необходимости. Вести душеспасительные беседы с Наумом стало невозможно. Он стал похожим на ежика. Без головы и без ножек. Оставалось сетовать на всю молодежь целиком и полностью. И если бы не Аня, которая буквально за руку приводила домой юного "негодяя", то он просто бы пулей вылетел из института за неуспеваемость
      и подпольные антигосударственные увлечения. Но однажды Анино терпение лопнуло. Она не собиралась положить свою молодую педантично продуманную жизнь на спасение чужого ухажера со скомпрометированной пятой графой.
      - Его посадят в тюрьму. Это если по-хорошему. А по - плохому - в психушку. Дети от сумасшедшего. Ты об этом подумала ? - она вычитывала Таню все на той же лестничной площадке, где сладко пахло весенней побелкой и мартовской кошачьей свадьбой. Таня ковыряла пальцем стену и закусывала губы. Ей было обидно и непонятно, чего вообще хочет эта Анька.
      - А ты здесь причем? - она нервно пожала плечами и твердо решила немедленно раздружиться.
      - Я - не причем. А ты будешь отчитываться на комсомольской собрании о своей аморальной и антиобщественной деятельности. Потому что когда его посадят, то первой показания будешь давать ты.
      - А что он такого сделал? Что? Болтает много? А ты сама мне анекдот про Брежнева не рассказывала?
      - Замолчи, - Аня хлопнула кулаком по перилам, - замолчи. Ты ничего не понимаешь. Вместо того, чтобы помочь увести его из этой компании, ты... А профессора-то взяли.
      Вчера повесткой пригласили. Знаешь? А о родителях ты подумала?
      - Это мой выбор, - прошептала Таня испуганно.
      - Неправда, - жестко отрезала Аня. - Ты выбираешь для всех. И для них-тоже. Или зять в тюрьме - подходящая семья для директора советской школы? Или ты в Сибирь за ним собралась. Так там удобства для выродков не предусмотрены. Смотри-решай. Я сказала, потому что мне тебя жалко. И его тоже было жалко, но только поздно уже. Вот так. Профессора вызывали сегодня. Значит, не сегодня - завтра. Сама понимаешь.
      - Он тебе, кстати, никаких бумаг не оставлял? - Анна смотрела настороженно и требовательно. Танино сердце сжалось. Что скажут люди. Родители уехали, а дома будет обыск. И если что найдут... Что люди-то скажут. И что с Таней теперь вообще будет.
      - Не оставлял, - прошептала она.
      - Так и гони ты его в три шеи, пока не поздно. Уяснила? Обещаешь? Анна покровительственно улыбнулась и чмокнула Таню в щеку. - Как прогонишь, позвони. Я тебя поддержу. Поплачем вместе, идет?
      - Пьяный по дороге, - буркнула Таня и ушла домой думать. Впрочем, думать было не о чем. Предельно прозрачный факт-человек не нашего круга, это если словами родителей, вражеский агент(с ударением на первом слоге),это если по соседским понятиям, сумасшедший, заключенный... в будущем. И кому это надо? А если поверить? И он прав, а рота шагает не в ногу. От такой крамольной мысли захотелось подержаться за комсомольский значок. Еще немного и он сделает Таню перебежчицей. И если захочет в Израиль? Куда они
      все? Так что же, Родину из-за него бросать. Тем более и родителям Наума она никогда не нравилась.
      Таня вытерла слезы, выпила тридцать капель валерианки, для верности глотнула полстакана армянского коньяка и решительно сняла трубку. В десять этот гад должен быть дома. Если, конечно, его ещё не посадили.
      - Танюшка, лечу, - радостно выкрикнул он. - Я уже у тебя. Жди.
      - Не надо, - замогильным голосом сказала она, представляя себя стоящей на комсомольском собрании. - Не надо. Больше никогда ко мне не приходи. Ты - предатель Родины. Мне с тобой не по пути. Не-на-ви-жу, - она всхлипнула, нажала на рычаг и оставила трубку рядом с телефоном. Смелости на повторный разговор уже не было. И сил не было. И желания. Потому что он лучше всех на свете. И Сибирь, и Израиль-это всего лишь расстояние. И ещё он говорил: "Никто никуда не едет". И еще...
      Все плохо.
      Наум все понял. Еще утром. Его вызвали к декану. Кричали, требовали и пугали. Он молчал и пытался стоять насмерть. Но понимал - только начало. Дальше будет хуже. Только - куда уж хуже.
      Отец с порога отвесил оплеуху и сказал: "Сволочь. Фашист. Убирайся". Мать плакала и тянула на себя желтый фибровый чемодан. Но ему было совсем нетрудно обрадоваться Таниному звонку. Счастье-это когда тебя понимают.
      "Анька", - догадался он почти сразу, оставляя за своей принцессой право на ошибку. "Анька - вот кто за все получит". Наум рванул к двери, передумал - подскочил к холодильнику, дернул бутылку водки для припарок и услышал отцовское напутствие:
      - Чтобы твоей ноги здесь больше не было. Гаденыш. Змея ты продажная.
      - С большим удовольствием, - он захлопнул дверь под громогласное рыдание матери и быстро добежал до Аниного подъезда. Нужно было найти подходящие случаю слова. И решить - бить её, или не бить. Женщина она, или враг. Самка или идейный противник?
      Он примостился у остывшей батареи и аккуратно вытянул зубами приспособленную мамой винную пробку. Запах водки неприятно ударил в нос. "Ничего", - решил Наум и, мужественно задерживая дыхание, сделал несколько больших глотков. В носу защипало, а на душе сразу стало скверно и пасмурно, тихо и тревожно.
      Было слишком много времени, чтобы не думать. Все казалось таким правильным и очевидным. Еще не поздно было все поправить-вернуть в нормальное ленивое русло. А она - ненавижу. Ненавижу? За что?
      Очень хотелось плакать. Добро пожаловать в детский мир. Слеза послушно прокатилась по щеке и требовательно защипала, приглашая за собой подружку. Он закрыл голову руками и вздрогнул всем телом.
      - Ну и чего ты здесь сидишь? - раздался откуда-то сверху мелодичный женский голос. Мелодичный и сдобренный хмельным азартом.
      - Сижу и сижу! - буркнул он, не поднимая головы.
      - Девушка бросила. Да, птенчик, - мягкая ладошка опустилась на голову и погладила по волосам. Наум поежился - по спине побежали мурашки, а слезы обиделись и прекратились. - А и ну её. Пойдем - чаю попьем. Водку выльем. Или выпьем? Пойдем. - теперь рука тормошила его за плечо, нахально тянула за ухо. - Не сиди, сейчас кто-нибудь милицию вызовет, пойдем.
      Это был серьезный аргумент. Особенно - в его положении. Не хватало только вытрезвителя. Наум неохотно поднялся на затекшие ноги и в тусклом свете лампочки почти не разглядел женщину лет тридцати пяти, которая щедро улыбалась и продолжала гладить его по спине.
      - Лучше выпьем, - согласился он. - Куда - наверх?
      - На низ. Я в дворницкой живу. Пойдем.
      Они выпили и водку ,и чай, и её припрятанный к майским самогон. Вернее, пил Наум, пил и рассказывал, какой он хороший, все плохие и виноватые. Женщина усмехалась, и намазывала серый хлеб маслом: "Ешь, закусывай. Не то свалишься. "Ему было хорошо и приятно, месть Аньке мелькнула в своей обязательной необходимости и как-то погасла. Женщина все понимала, кивала и слушала. Иногда поддакивала и соглашалась. "Я, наверное, народник", - решил Наум и поцеловал чуть загрубевшую мозолистую руку агитируемого народа. Потом поцеловал ещё и еще. До локтя, до плеча, коснулся губами чуть дряблой шеи... А потом...Ухнулся с разбега в неё всю, в понимающую и послушную, такую любимую, что не было сил ни остановиться, ни подумать... Было только страшно отпустить, размокнуть. Было так страшно остаться самому в этой черной-черной ночи.
      - Я тебя так люблю, - сказал он, прижимаясь щекой к её круглому белому плечу.
      - Тебя зовут-то как? - спросила она ласково.
      - Нема. Нема меня зовут, - ответил он и заснул.
      Утром в дворницкой было тихо. Чистый стол, бутерброд и чай. Наум открыл глаза, все вспомнил, тихо охнул, залился краской и, мигом натянув штаны, выскочил во двор.
      На лавочке у подъезда сидела бледная, напряженная Таня. Судя по черным кругам под глазами - сидела давно, нервно и не напрасно. Наум сел рядом, страстно желая взять её за руку.
      - Я так и знала, - обреченно выдохнула она. - Я так и знала. Значит, ты и Анька... - она горестно всхлипнула. - Значит, все специально... Я потом перезвонила, теперь все поняла...
      - Но я..., - начал было Наум, не зная, что сказать в свое оправдание, и есть ли вообще в этом оправдании какой-то смысл.
      - Ах так! - Таня поднялась со скамейки, одернула платье, поправила косынку на шее. - Так? Идем! Идем! Сказала же...
      - Максим, останови здесь, - сказал Чаплинский, указывая коротким загорелым перстом на стойкую хрущевку, утонувшую в зелени розовощеких и бледнолицых новостроек. - Здесь.
      - Будем заходить? К подъезду заворачивать? - Максим нервно заерзал на сидении, продумывая варианты защиты от снайперской пули или просто куска черепицы, которая могла легко свалиться на голову этому партизану-домушнику Чаплинскому.
      - Пока стоим. Так, чтобы не мешать движению. И выключи музыку, раздраженно бросил Наум.
      "Хорошо быть звездой," - устало вздохнул Максим.
      Наум закрыл глаза. Он мог позволить себе молчать и говорить, когда он хочет. Большой человек - большие проблемы. Он к этому не стремился. Все совпало. У него всегда было так - просто совпадения. Путь. Судьба. Он не уклонялся от объятий и обнимал сам. Ему повезло иногда быть честным. Он стал много знать. Но он так до конца и до начала не понял того, что называют женской логикой. Никогда и ни с кем он этого так и не понял.
      Целую неделю они с Таней прожили как муж и жена. Она поглядывала на него с обидой и интересом и все доказывала, доказывала, что она лучше, чем Анька-комсомолка.
      Она была лучше всех. Потом были другие - лучше нее. А потом была Галит. Последний приют монаха. Галит и обет безбрачия для всех прочих красивых, молодых и жадных до удовольствий девиц. Репутация политика - это белая простыня, которую не украшает чужая девственная кровь.
      Простыню они с Таней сожгли в раковине, вместе с переписанным им отрывком из хроники текущих событий. Он рассказывал ей "По ком звонит колокол", а она варила жирный безвкусный борщ на постном масле.
      Получалась ерунда. Получалось - прощай, оружие. Оставалось только вступить в ряды под марш Мендельсона. Но машина уже закрутилась.
      Мама Ира пришла к Тане с паспортом и залитым слезами желтым фибровым чемоданом.
      - Тебе надо уехать. Поездом. К бабушке в Москву. И сидеть там тихо. Или ты не понял, в какое дерьмо вступил?
      - Я буду тебе писать, - сказал Наум Тане.
      - Мой сын - идиот, деточка. Он большой идиот, как его папа. Он будет писать, ты будешь бегать. Ты будешь бегать, как заяц. Как тот сраный вечный жид.
      - А если на Главпочтамт, до востребования, - пискнула Таня.
      - Попробуй , - мама Ира пожала плечами и согласилась выпить "вашего кислого чая", потому что до отхода поезда где-то надо было сидеть. Таня ей не понравилась, она была не пара её красивому, немножко беглому сыну.
      У московской бабушки на коммунизм был свой взгляд. Ей не нравилось большая квартира, из которой так долго забирали всех, что теперь она уже не знала соседей в лицо. "Нема, делай что хочешь. Считай, что я махнула на тебя рукой. Кто-то должен быть в этой семье смелым".
      Через полгода его арестовали. Предложили сотрудничество, психушку или тюрьму. На выбор. Он отказался. Его выпустили и снова арестовали. Наум Чаплинский попал в газеты - в западные. Когда папе Лене объявили о необходимости выхода из партии, он всего лишь раз схватился за сердце и умер прямо на столе парторга завода. Хоронили без Немы, но коммунистом. С орденами на красных подушечках и прочувственными речами коллег. Считалось, что папа Леня умер бездетным.
      Науму предложили уехать. На историческую Родину. К сионистам. И продолжить свою подрывную работу там.
      Он согласился и перед отлетом, в сопровождении двух серых подтянутых молодых людей зашел на Главпочтамт. Зашел и получил письмо. От Анны...
      ... - Во сколько у вас заканчивают работать? - спросил Чаплинский, поглядывая на часы.
      - Кто как, - раздраженно бросил Максим. Он не терпел этих эмигрантских штучек - ах, как у вас здесь плохо, ах, вы все ещё достаете колбасу, ах, сколько лет длится очередь на ваши машины.
      - Что значит, кто как?
      - Кто посмелее, кто на рынке, тот сам себе хозяин. В целом - с восьми до пяти. Плюс дорога. Вот и считайте.
      Наум нервно дернул ручку, вышел из машины и неприлично быстро направился к подъезду. "Ну и что мне теперь делать? Бежать за ним, а потом искать колеса. Или охранять машину, а потом искать Наума", - подумал Максим и решил пока сидеть камнем.
      "Не маленький - разберется. Правильно эта девица сказала, парень явно приехал за головой, и без неё пальцем для города не шевельнет. Интересно, кто это будет - какая-нибудь старушка - веселушка." Максим покрутил ручку приемника, настроился на "Русское радио" и расслабленно откинулся на сидении. Ждать и догонять - собачья работа.
      Через час стемнело, через полтора - ожидаемые фонари так и не зажглись. Максим задергался и, плюнув на колеса, выскочил из машины. Теперь он неприлично быстро бежал все в тот же подъезд, моля Бога не обнаружить там что-нибудь вроде трупа известного правозащитника Наума Чаплинского...
      ГЛАВА ШЕСТАЯ.
      Анна Семеновна яростно потерла лоб и резко одернула руку. "Морщины, кожа - вот идиотка. Теперь останется след. Надо срочно делать маску." Очередной впустую трудовой день, проведенный в потугах по ликвидации неграмотности в ВУЗах совершенно выбил её из колеи. И все же не только день...
      Нужно снова брать ситуацию под контроль. Иначе эта сумасшедшая натворит таких дел, что не повернешься. Анна Семеновна усмехнулась дурацкая детская привычка совать нос в чужие дела обернулась для неё вошедшей в плоть и кровь инфантильной Танечкой. Танечкой, которая решила показать зубки, буквально не дожидаясь никакой старости лет.
      М все же - мы в ответе за тех, кого приручили. Особенно, если список этих жертв состоит всего-навсего из мужа, случайно попавшегося на склоне лет, и старинной подруги, которой когда-то, в юношеском запале было сказано: "Твой ребенок - мой ребенок".
      Тонко порезанные кольцами огурцы приятно разлеглись на лице и попахивали обещаниями вечной молодости. Анна Семеновна придирчиво оглядела комнату - ни пылинки, пролистала блокнот, деловито вычеркнула все сделанное и позволила себе краем уха присоединиться к шоковой - мыльной терапии, что радостно зазывала дурачков с телевизионных экранов. До прихода любимого мужа оставалось сорок минут очерченного, обязательного одиночества. Хорошо.
      Только надо было отключить телефон. Потому что провисание на трубке гораздо полезнее соединять с процессом приготовления ужина. Полезнее и экономичнее.
      - Да, - мрачно включилась в разговор Анна Семеновна.
      - Аня, он уже у тебя? - взвизгнула Танечка, Татьяна Ивановна.
      - Кто? - жестко уточнила Анна, раздражаясь уже не на шутку. Поиски тридцатилетнего талантливого безработного Игоря стали нормой, но не каждый же день.
      - Ты знаешь, кто! Мне сказали! У меня связи, между прочим. Он поехал по городу. Значит, опять к тебе! Дай ему немедленно трубку.
      Опять сошла с ума. Да, Игорь бывал у Анны Семеновны. Часто. Густо. С полным правом некоронованного бескровного племянника. Время от времени, пребывая в благодушном настроении, Анна даже устраивала его на работу или просто давала деньги. Но это не повод тратить её одиночество на пустопорожнюю болтовню.
      - Таня, я отдыхаю. Перезвони мне попозже.
      - Значит, нет? Тогда - жди. Мы приедем. Я не допущу, чтобы ты снова все испортила.
      - Кто о чем, а вшивый - о бане, - выдохнула Анна, устало снимая с лица теплые огуречные кольца. - У меня нет никого, загулял твой Игорек.
      - Я о Науме! Не притворяйся дурой. Тебе не идет. И учти - я настроена решительно.
      - Ставить чайник на плиту или водку в холодильник? - учтиво осведомилась Анна, - только ты тоже знай - я сама, и никакую встречу мы ещё не обговаривали.
      - Ну раз "еще" считай мы у тебя. Не позволю, - Таня угрожающе всхлипнула и закончила разговор.
      Анна Семеновна разозлилась и обрадовалась. Лучше раз и навсегда покончить с этим делом. И забыть-забыть к чертовой бабушке.
      Право слово, когда-то это было и интересно и больно. На собственном любопытстве она, наверное, и заработала учащенное сердцебиение, постоянную жажду и легкое почесывание, получившие приличный диагноз - диабет. Но все прошло. Кроме диабета. Все прошло и перестало быть главным. Пора поставить точку.
      Раз и навсегда. У них - своя жизнь, у неё - своя. И за все ошибки она уже расплатилась.
      Неужели же он правда едет? К ней, К Анне - к первой? Неужели?
      И пусть. Первая любовь не забывается. А что глупо поступила, так кто тогда был умным? Хотелось всего и сразу - но связывать свою жизнь с непредсказуемым человеком не хотелось. И сейчас не хочется. И все же он едет к ней.
      Анна Семеновна легко поднялась с дивана и прытко рванула в ванную. Десять минут контрастного душа, пара упражнений из книги об индийских йогах, чтобы кровь прилила к лицу, и легкая бомбежка холодильника на предмет возможной закуски. Хлеб с отрубями она упаковала в красивый фирменный пакет, а диетические конфеты без сахара разложила в коробочку от польского ассорти. Не хватало ещё предстать перед ним героическим чахликом советской медицины!
      Звонок, потревоживший предвечернюю тишину квартиры заставил Анну Семеновну вздрогнуть от разочарования. Только безумная Татьяна могла приложиться к кнопке и уснуть на ней на вечные времена.
      - Приехал? - прокричала она из-за двери, совершенно не желая считаться с ничьим семейным положением и возможной ревностью дорогого мужа.
      - Заходи, в Багдаде все спокойно, - Анна отступила в сторону, давая возможность подруге оценить территорию как святую и нетронутую. Буквально девственную. Не в пример многим.
      - Странно, и машины во дворе нет. Так я подожду? - Татьяна Ивановна сбавила обороты и доверчиво улыбнулась.
      - Сиди. - Анна равнодушно пожала плечами. День уже испорчен. Так чего паниковать? А дитя где?
      - Приедет за мной. С работы. Его Инночка Константиновна пристроили. В больницу, санитаром пока, а там - ему ж надо институт закончить. Курс один висит - даже жалко. А сейчас он стихи такие пишет. Работа нравится времени на все хватает.
      - Таня ты мне зубы не заговаривай. Прекращай свою комедию ломать и о преимуществах нового образа жизни доказывать - я тебя насквозь вижу. Остынь, Таня. Не делай глупостей. Особенно - за чужой счет.
      Татьяна Ивановна выпрямила спину, наморщила лоб - сделала умное лицо, чмокнула губами, оформив прощальный поцелуй разума и молча подошла к окну.
      - Не хочешь разговаривать? - уточнила Анна, обращаясь к ней как к душевнобольной . - Не хочешь - не надо. Я пойду чайник выключу, а ты подумай. Потому что отвечать придется. За все и сразу.
      Аня, а ты не боишься? - Татьяна Ивановна резко задернула шторы. В комнате сразу стало темно и уныло. - Кары, например? - она повернулась и выстрелила зарядом подготовленного безумия на раскрасневшееся лицо подруги.
      - Нет, - крикнула Анна и прошла в кухню, уже оттуда добавив. - Ничего и никогда. А тебя - так и подавно. Давай спокойно все обсудим...
      Не получилось. И не по вине старинных подруг, уже готовых вцепиться друг другу в волосы, чтобы выяснить правду для учебников по новейшей истории разрушенной державы. Нет, не по их вине. Они уже устали стоять насмерть - пришла пора, должен был подъехать повод, причина и следствие, но замок лязгнул и на пороге появился сияющий муж. Просто муж, который попался случайно, из студентов-заочников и теперь все удивлял Анну Семеновну деловой хваткой и способностью любить и холить её, педантичную женщину с комплексом одиночества и замашками старой холостячки.
      Анна Семеновна тяжело вздохнула. Как никак муж - это святое. Во всяком случае - для них. И переучиваться на склоне лет - фи. И выяснять при нем отношения - тоже фи. Мужей надо ценить, а то получится как у этой Нади-Наденьки. Миллион без единицы.
      - Девчонки, будем ужинать или будем дуться, - муж заскочил в туалет и весело вопрошал прямо оттуда. Издержки воспитания. Что поделаешь . - Что шефу дарить будете? Ну, отвечайте! Или у вас тут заговор?
      - Андрюша, выходи. Никакого заговора. Все в порядке.
      Татьяна Ивановна зашла на кухню и сделала страшные глаза: "А если Наум придет, что говорить будем?" "Что он твой любовник" , - усмехнулась Анна, понимая, что контрастный душ она принимала совершенно напрасно.
      Когда они сели за стол, снова тренькнул звонок. Привычно и необычно. Анне повезло - она резала хлеб, поэтому никто не увидел мертвенной бледности, быстро разлившейся по её лицу.
      - Я не понял, мы будем считаться? Вышел месяц из тумана..? Или кто-нибудь откроет дверь гостю. Я - не могу. Я с набитым ртом, - сообщил Андрей, Андрей Леонидович, только что завершивший удачную сделку по оживлению работы копировальных аппаратов, сеть которых принадлежала ему лично. - Открывайте, я пока расскажу.
      Таня спокойно покинула кухню, снова воинственно выровняв спину. На всякий случай надо бы подкрасить губы, но над дверью снова задребезжало устройство, которое нервировало и не обещало ничего хорошего.
      - Ань, ну чего ты не слушаешь? Ну разберется она с замками - не первый раз. Я письмо придумал. Письмо счастья: "Перепиши двадцать раз, а то у тебя отвалятся ноги, руки и голова. И дети родятся уродами, и в почках найдут камень. И истории из жизни привел. А кто перепишет - тому счастье. И деньги. Класс? - Андрей Леонидович не желал понимать настороженно-панического состояния своей супруги и веселился от души.
      - И что хорошего? - безучастно спросила Анна Семеновна.
      - Вот и ты не догадалась, а письмо на двух страницах. А переписать его надо тридцать раз и отправить друзьям.
      Так лучше же отксерить. А?... - Андрей задумчиво ковырнул вилкой в зубе. - Что-то я не пойму...
      - Что? - дернулась Анна, вытягивая шею в сторону коридора.
      - Что? Что? Думаю, мне выгодно заключить контракт с почтой? А? Как посреднику?
      - Что происходит? - выдохнула Анна Семеновна.
      - Ты меня ругаешь? Мы будем богатыми людьми. Повезем тебя за границу и подошьем такой укольчик - автомат! А ты - ругаешь! - Андрей Леонидович обиделся и крупные капли пота покрыли его тугую, красную лысину. - А где Таня? - наконец встрепенулся он.
      - Вот именно, - Анна Семеновна решительно поднялась со стула и вышла в коридор на всякий случай объявляя: "Таня, я иду". Сердце неприятно заухало, пребольно ударяясь о ребра. Три шага прямо и два налево, а, казалось, будто прошла три остановки пешком по бездорожью. И кто бы мог подумать, что так разгуляется душевная мука. Она же мука. Она же нафталин. Черт бы их всех побрал. Андрей и заграница - надежная синица, гораздо более надежная старого израильского журавля. А сердце... Так дело очень важное, вот и сердце, долг у Анны Семеновны всегда был на первом месте. И стоил здоровья. Вот.
      - Фух, - выдохнула она, опускаясь на маленький телефонный диванчик. Игорь, Таня, что вы здесь делаете? Как вы нас напугали. И дверь закройте дует! Андрюша, это Игоря за Танечкой, - громко крикнула она, зная по опыту, что адреналин вреден. А потому - да здравствуют эмоции, скандалы, громкие голоса, но по возможности дома и за закрытыми дверями.
      - К столу! За компанию, - радостно ответили из кухни.
      - Нет, спасибо, дядя Андрей. Мы уже пойдем. Мама сумку полчаса ищет, найти не может. Вот и тишина, - Игорь красиво развернул голову и показал крепкие на редкость не фарфоровые зубы. - Вы извините, я с работы.
      - Да - да, - кивнула Инна, смутно догоняя мысль, которая так красиво оформилась и промелькнула, что потерять её было жалко. - Да-да, сумка на окне. Наверное, на окне.
      Краем глаза Анна Семеновна увидела, как Татьяна и Игорь переглянулись. Как сообщники, как палач и жертва? Как солдаты разных, пока ещё нейтральных армий? Что-то Таня стала слишком резкой. Может быть, даже опасной.
      Анна Семеновна закрыла дверь и, невзирая на боевые крики объевшегося мужа, зашла в гостиную и, осторожно одернув шторы, выглянула в окно. У подъезда стояла машина. Неизвестной для Анны марки, но очень чистая, похожая по очертаниям на мерсовские тачанки. За рулем сидел человек и нервно вертел головой: то ли оглядывал девятиэтажки, то ли кого-то ждал.
      А что, если... А что, если он все-таки приехал, поднялся и увиделся с ней? С ними? И эта дура опять все испортила. И не только себе? Как же ей объяснить? Как теперь объяснить все ему? Как помочь?
      Письмо счастья? Может быть, послать ей письмо счастья? Пусть будет занятие - она верит в дурости, вот и ладно. Заодно и в семью копейка. И вся академия - на ушах. Надо и ректору подарить письмо счастья. На славный юбилей - "а кто не перепишет, у того отпадут руки, ноги и голова." Впрочем, голова отпала уже у всех поголовно.
      - Андрюша, надо своим тоже помочь, - натянуто улыбаясь, Анна Семеновна вошла на кухню. Что-то надо было делать. Но вот что?..
      Через час Анна Семеновна снова выглянула в окно - машины не было. Летучий голландец растворился во тьме грязного двора. "Мало ли что придумаешь с перепугу" , - решила жена Андрея Леонидовича и посвятила себя телевизору. Нелегкое братание с ним закончилось бессонницей. Мысли, одна глупее другой, лезли в голову, наплывали и рождали галлюцинации, достойные того, чтобы превратить их в слайды по библейским сюжетам. Анна Семеновна маялась картинками вселенской потопа, страшного суда и второго пришествия... Она забылась сном лишь под утро, и только для того, чтобы проспать и быть разбуженной взволнованным голосом Мишина, кричавшего в телефон.
      - Измена! На кафедре измена. Пропал протокол, шелковые шаровары и моя ручка. Нет, ручка нашлась она закатилась под стол. Наверное, при обыске. Немедленно на работу. Немедленно. Получена подметное письмо. Экстренно собираемся в моем кабинете. Кафедра может прослушиваться. Анна Семеновна, вы наш старейший работник - вам я доверяю. Бдительность и осторожность! Немедленно! Берегите себя.
      "Идиот", - мысленно выругалась Анна Семеновна в адрес Мишина и заодно мужа, который укатил с утра пораньше, не удосужившись её разбудить. Непредвиденные ситуации выбивали Анну Семеновну из колеи. Ей уже и так было достаточно необходимости руководить Танечкой - теперь ещё и сборы на работу по системе "оружие к бою". И на что она будет похожа, если макияж делается вместе с завтраком, а утренний кофе - просто отменяется из-за невозможности его сварить. Растворимые чудовища Анна Семеновна не пила.
      А план на день - бестолково и бессмысленно что-то вспоминать. Тут бы себя не забыть. Свежий платок, лекцию, журнал, наглядное пособие, методичку, косметичку, расческу, шарф, сменную обувь, проездной... Что еще...
      Она захлопнула дверь и побежала по лестнице вниз, перечисляя список необходимых вещей. Укол!!! Ах, ты, черт! Она вернулась, не разуваясь, промчалась в ванную, схватила ампулы и одноразовые шприцы (два на всякий случай), и снова оказалась на лестнице. В два движения она распахнула дверь и натолкнулась на печального мужчину средних лет и средних способностей, который снимал подвал их подъезда для офиса.
      - Извините, - буркнула Анна Семеновна, пытаясь обогнуть застывшего арендатора.
      - Это вы меня извините, - пробормотал он. Задумался, - а вы нашу уборщицу не видели? Что-то не приходит. Вон - бутылок сколько...
      - Раю? - уточнила Анна. - Нет, не видела. Я вообще месяца два её не видела. У нас с ней расписание разное.
      - М - да... Неужели мой партнер переманил? Вот дает... - он задумчиво потер живот и посторонился. - Извините.
      - Да, - бросила Анна на ходу, понимая, что дежурная учебная часть уже греет руки над её приговором о злостных опозданиях на лекции. А что писать в объяснительной? Непонятно. Спасибо Мишину, разбудил-позвонил...
      Подметное письмо! Неужели Андрюша добрался до святая святых нашего образования!?
      - Извините, - Надежда Викторовна покорно опустила глаза и тихо спросила. - А можно мне сарафанчик поменьше? Или мы в нём что-то проносить будем.
      - Мы вас проносить будем, если вы не уйметесь. Значит так: будем всё менять. Но костюмы примерить. А план менять, - Мишин прищурился, оторвался от потолка и вставил глаз в Надежду. - А вы случайно не брали протокольчик? Совершенно случайно? Для домашнего изучения. Лучше признаться сейчас...Пока не поздно...
      В подтверждение начальственно угрозы грянул звонок, издаваемый в помещении вручную, по старинке - большим медным колоколом, который завалялся у декана-коммуниста со времён героического раскулачивания церквей. Получалось, что звонок в этом здании академии напоминал ещё и гром небесный, что было особенно важно ввиду возвращения общества к христианской традиции.
      - Не брала, - новенькая гордо расправила плечи и царственно мотнула головой.
      "Хороша, - подумал Виталий Николаевич, зря она так, конечно, с мужьями, но для роли держательницы малины очень подойдет".
      - А где Анна Семеновна? - обиженно спросил Мишин. - Без неё ничего нельзя решить.
      - Господи, какой бред, - шепнула Надя. - Какой бред.
      Виталий Николаевич втянул носом воздух. Ему не пахло бредом. И почему бред? А например - не абсурд. И зачем так категорично. Нужно уметь извлекать выгоды - вот и все. Выводы, уроки и полезные знакомства. Если костюмированный бал в академии считать плодом больного воображения, то зачем тогда стремиться в Венецию в период
      карнавала. Почему там можно разрисовывать себе лица, а здесь нет? Пусть начнется маленькая красивая традиция и как знать, может через годы их город станет центром нового увлекательного искусства. Ведь если разобраться, то по отношению к истории и Риму - Венеция просто большая тухлая дыра. Виталий Николаевич посмотрел на Мишина с обожанием. А на Надю - с презрением. "Породистая безмозглая самка", - громко подумал он и, испугавшись, втянул голову в плечи.
      - Так - протянул Мишин. - Так, понятно. Первое, сарафан надеть и доложить. Второе, Анну Семеновну с пары - сюда. Третье, прекратить препирательства, потому что нашим главным козырем станет Чаплинский.
      - В национальном еврейском костюме, - не удержалась Крылова и была сметена с порога прицельным огнем прозрачных глаз отставного полковника. Можно приступить к выполнению? - спросила она из-за двери.
      - А не надо было её брать, - заявил Виталий Николаевич, проникаясь чувством великой солидарности к почти разрушенному празднику.
      - А попробовали бы мы. Будем отслеживать её контакты. Может оно и к лучшему, - неуверенно покачал головой Владимир Сергеевич. - Может и приведет к организаторам травли нашей кафедры. Но жаль - боец!!!
      Щеки Танечки - лаборантки были пунцовыми, а взгляд испуганно, но радостно бегал по кафедре в поисках точки заземления.
      - Анна Семеновна, кажется, сошла с ума, - прошептала она в упоении.
      - До такой степени, что вы укололи ей успокоительное? - спросила Надежда Викторовна, хмуро натягивая на себя сарафан.
      - Да вы б разделись. Я дверь подержу, - предложила Танечка.
      - Я как шеф - сверху. Присоединяйтесь - места всем хватит, недовольно буркнула Крылова и перевела взгляд на использованный шприц, что валялся на столе.
      - На кафедре ещё и наркоманы? Приятно оказаться среди своих.
      Танечка - лаборантка тряхнула плечиком, подобрала длинную юбку и горячо зашептала: "Это Анны Семеновны. Она не успела сделать укол. Пришлось тут. Я сейчас выброшу. Не волнуйтесь".
      Хрипло тренькнул телефон, и Танечка, по-солдатски подобравшись, крикнула в трубку: "Кафедра. Мишин."
      - Вы тоже Мишин? - удивилась Крылова, разглядывая себя, изуродованную фольклорной стилизацией, в зеркале. - Какая разница, если ректор все равно умрет, когда все это увидит.
      Танечка пробормотала в трубку что-то ласковое и обещающее.
      - Ну, как я вам? - спросила Крылова, не отрываясь от своего изображения.
      - Как все. Мне надо Анну Семеновну к телефону. Муж спрашивает. Вы здесь побудете или закрывать?
      - Я сама её позову. Начальство велели представить под светлые очи.
      - Вы так и пойдете? - прыснула Танечка.
      - Но вы же все так сидите. А я - пойду, понесу культуру в массы. В какой она аудитории?
      - В триста пятнадцатой. Выбросите тогда и шпиц, пожалуйста. А то, действительно, странно, - сказала Танечка и с сожалением вздохнула. Что-то очень интересное сегодня все время крутилось рядом, но никак не складывалось в нормальную сплетню-то звонок, то Мишин. Не работа, а каторга за двадцать долларов. Вот бы в кибитку с хорошим мужиком. Танечка зажмурилась и перестала печатать. Хотелось в степь, в любовь, в страдания. И желательно - без всех этих сумасшедших.
      Анна Семеновна чувствовала легкое головокружение. Она чуть не совершила большую - большущую ошибку. Откровенничать с лаборанткой! Которая не понимает намеков, которая в жизни-то умеет складывать только буквы на печатной машинке. Вот до чего доводит дефицит общения. Но - обошлось. Да здравствует диабет! Если бы не он...
      Теперь осталось довести до логической точки одно занятие и домой. Подальше от всех.
      - Включите свет. Что-то темно, - вдруг приказала она, понимая, что стремительно наступает душный летний вечер. А может быть - солнечное затмение. В такие дни ей всегда было плохо. Как сейчас. Звон в ушах, сухость во рту и мокрые руки, холодный пот, который ощущается везде - даже на внешней стороне костюма, даже на крышке этого зачуханного стола. И звуки становятся ватными, неправдоподобно громкими. И разве сейчас лето? Анна Семеновна пыталась посмотреть на часы. "Как далеко я их ношу. Как это неправильно...Неправильно. И кто шумит на паре? Кто? Нарушать дисциплину..."
      - Анна Семеновна, вам плохо?
      Плохо. Очень плохо. Что-то вспыхивает и быстро гаснет. Анюта. Анечка. Письмо счастья...
      - Вас к телефону. Муж.
      - Быстро "Скорую". Быстро, студенты. Бегом.
      "Неужели я упала на пол? Как плохо. Мне сделают укол. Вот эта женщина в русском платье. В сарафане. Она пришла
      мне помочь. Но почему - не в халате? Вот оно... Надо собраться с силами и словами отогнать видение."
      - Должок, - прошептала Анна Семеновна на ухо всем фантомам, что враз окружили её. Должок. Василиса Прекрасная, - потом она вздохнула и спокойно закрыла глаза.
      "Скорая" приехала через сорок минут и констатировала смерть. Гипокликемическая кома и слабое сердце. И еще - отсутствие бензина. Обычное дело - просто нищета.
      Надежда Викторовна выглядела нелепо. Она сидела на полу и держала голову усопшей на коленях. Атласный, расшитый гладью синий сарафан и шприц, зажатый в руке, делали её похожей на городскую сумасшедшую. Все это было так смешно, что никто не смеялся. Глупые дети богатых родителей, вроде вполне привыкшие к телевизионным показам окровавленного человеческого мяса, сидели тихо, уткнувшись в учебник, пытаясь убедиться, что знание - сила. Но знание почему-то не спасало. Детей снова обманули.
      - Это вы делали ей инъекцию? - осведомилась уставшая женщина-врач.
      - Нет, - Надежда Викторовна осторожна качнула головой, как будто боялась разбудить спящую.
      - В любом случае - вы не виноваты. Даже, если делали. Такое случается - могли перепутать дозировку. Есть тут кто-то главный? Мы не возим трупы, женщина завертелась на месте, призывая союзников-студентов к активным боевым действиям.
      - Почему не доложила сразу? - прогремел голос Мишина, очутившегося в эпицентре трагедии через час после случившегося.
      Надежда Викторовна смотрела в никуда. И в нарушение субординации молчала. Как немецкий шпион.
      - Так, началось, - Мишин удовлетворенно потер руки. - Началось. Что скажете, доктор? Кого задерживать?
      Врачица махнула рукой и ответила:" Нас - не стоит. Полно вызовов".
      Хорошо. Это, - Мишин указал перстом на изваяние Крыловой, сделанной ею самой под кафедральный арест. - Большой сбор у меня в кабинете. Будем разбираться сами до приезда милиции.
      - Какая милиция, - устало заметил фельдшер, выполнявший свои обязанности по разглядыванию юных перепуганных девиц.
      - Не вашего ума дело. Выполняйте.
      Все сразу засуетились, ожили и принялись отдирать мертвых и полуживых дам друг от друга. Весть о смерти под доской вмиг разлетелась по бывшему общежитию, и в аудиторию то и дело заглядывали разгоряченные довольные паузой в учебном процессе лица студентов.
      Под усиленным конвоем, состоявшим из членов студсовета и детей деканата, Надежда Викторовна была препровождена на кафедру и закрыта на ключ. График дежурства у дверей был составлен на полтора дня вперед, преимущество на первоочередные караулы имели лица, закончившие прошлый семестр без троек и не имеющие ни единого пропуска занятий в этом месяце.
      Члены кафедры, почти в полном составе, за вычетом естественной убыли собрались в кабинете Мишина.
      - Вот так, - глубокомысленно заметил он. - Такие дела. Какие будут предложения? Только попрошу без слез.
      - Давайте собирать деньги на похороны, - предложила Инна Константиновна.
      - О главном, - Мишин стукнул кулаком по столу и матерно выругался. Про себя. Пропал протокол, погиб на боевом посту наш товарищ.
      - Так на похороны... - попыталась вклиниться Танечка и была остановлена презрительной фразой начальника.
      - А день рождения ректора будем отменять. Попросим его родиться назад? Как это сочетать - не представляю.
      Мишин потер лоб. Нет, он не был черствым человеком. Но живым - живое. Это если по атеизму. А если по-новому - то Анне Семеновне там лучше. Хотя и жалко - проверенный сотрудник. И так нелепо.
      - А с Крыловой что? - осторожно спросил Виталий Николаевич.
      - Хорошо мыслите, в нужном направлении. Она появилась и все началось. Неспроста ведь.
      - Перестаньте, - глухо отозвалась Татьяна Ивановна. - Перестаньте. Здесь просто нечем дышать. И страшно.
      - Ну пытать её никто не собирается, - успокоил Мишин . - А расследование - обязательно, причем в самые оперативные сроки. Я займусь этим лично и лично доложу. Помощником назначаю Виталия Николаевича. Это мужская работа, - пояснил он,
      натолкнувшись на обиженный взгляд Инны Константиновны.
      - А сколько мы будем её там держать? - тихонько спросила Танечка лаборантка.
      - Сколько понадобится, - отрезал Мишин. - Теперь - по поздравлению...
      Довести светлую мысль до конца помешал телефон. "Без паники! "- сказал Мишин и снял трубку.
      Да, да, да, так точно. Будет сделано , - он почесал трубкой нос и задумчиво объявил: "Кажется, Крылова - не наша компетенция. Ее вызывают в госадминистрацию. Уже послали машину. Неужели и там...?"
      - Перестаньте, перестаньте же, - вдруг закричала Татьяна Ивановна и бросилась вон из кабинета.
      - Нервишки, - спокойно заметил Мишин. - Я, вот, бегаю по утрам. Лучше. Намного лучше. Виталий Николаевич, вы сопроводите нашего террориста к местам общего руководства. М - да, - Мишин снова почесал трубкой нос.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
      - Надежда Викторовна, вы свободны, - дверь распахнулась и перед моими светлыми немного расстроенными очами предстал настоящий абрек Джагоев. Если надо, я вас выведу. У меня машина.
      Да здравствует стабильное материальное положение мусульманских народов в православных традициях. Я кивнула и улыбнулась. Вот такая у меня планида - толкать мужчин на подвиги, в крайнем случае - на поступки. И мне некуда не деться от этого.
      Как от жуткого наваждения. От Анны Семеновны, которую я не знала, и которая выбрала именно меня для своей нелепой скоропостижной смерти.
      - Свобода-это всего лишь поиск зависимости, - жалко пролепетала я, цитируя фразу спасителя и примеряя фразу к случившимся событиям.
      - Да-да, раздевайтесь быстрее, - угрюмо хмыкнул он, придерживая дверь.
      - Что?
      Я так и знала. Со мной произошло все, что могло произойти, кроме изнасилования на рабочем месте. Если это плата за выход, то я, пожалуй, откажусь. Мне гораздо милее партизанские окопы Мишина, чем эти кровожадные маневры молодежи. Еще не хватало. Если бы так, с любовью, по собственному желанию, через отдел записи актов гражданского состояния, то может быть. Может быть. Он ведь ничего - этот странный философ Джагоев.
      И машина у него есть. И горячность. Но и я свою не подрастеряла!
      - Ни-ког-да, - четко выговорила я и прижалась к стулу. - Ни за что.
      - Как хотите. Можно и так, - он пожал плечами и посмотрел на меня жалостливо. Мол, не знаю, от какого счастья отказываюсь. - только, наверное, надо быстрее...
      Хорошее дело - быстрее. Насмотрелись фильмов - сексуальные террористы. Ни черта не смыслят, а туда же. Сообщить ему, что ли - я не завожу любовников по месту жительства и по месту работы. Так не выведет, пожалуй.
      - Ну, - Джагоев дернул меня за руку, - шприц выпал, с ним была иголка такова. - Ну же, сейчас активисты набегут, вашему шефу стукнут.
      "..И он прилетит и спасет мою невинность. Кстати, ещё неизвестно, является ли она ныне моим несомненным достоинством."
      - Побежали, Надежда Викторовна, скорее!
      - На бегу? - спросила я, потому что я уже не могла молчать. Все-таки интересно, с огоньком...
      ...Все правильно - смерть и любовь неразделимы, ветви одного инстинкта. Человеку обязательно надо проверить себя на живость, на присутственность в этом мире, а не в том. А потому - вроде и крамольные мысли, запретны. Но лично мне не стыдно. Только надо спросить разрешение у папы. Он всегда был против внебрачных связей.
      - Мне надо позвонить.
      - Не сейчас. Телефон параллельный, может подслушиваться. Ну давай же.
      И мы побежали. В пути я поняла, что имел в виду Джагоев, говоря "раздевайтесь" Он имел в виду всего лишь мой сарафан, который теперь выдавал во мне беглую сумасшедшую
      и был моей серьезной особой приметой.
      Сарафан, а как обидно.
      - Куда едем? - деловито спросил Джагоев, проворачивая ключ в замке зажигания.
      - Не знаю...
      А куда мне теперь ехать? Надежного тыла в виде мужа с положением у меня нет. Жених, пожалуй, поймет все не так. Да и не жених он мне вовсе. Случайных любовников, как было сказано выше, не держим. Остается одно довести родителей до инфаркта и обратно.
      Тем более, что никаких других предложений вежливый джигит Джагоев мне не делал.
      А у мамы для начала я немного, всего минут сорок поплакала. За все и про всех. От страха и от отчаяния. Мама меня не утешала, даже наоборот, когда я вытерла, наконец, слезы, она поправила очки и заявила:
      - Это эгоизм.
      - Нет, это инфантилизм, - не согласился с ней папа, которому вообще уже пора было идти на работу. Но ради оскорбления близкого человека он не спешил приступить к своим профессиональным обязанностям.
      - Тебя люди ждут, между прочим, - обиделась.
      - Тебя тоже. Нам уже звонили отовсюду. Ты сбежала с работы.
      - Из-под стражи, - уточнила я.
      - Без разницы. Нахамила уважаемому человеку при телевизионной камере.
      - Витя, можно подумать, что без камеры она бы поступила иначе, вмешалась мама, погладив меня по голове. Как такую большую дурочку.
      - И теперь ты пришла, чтобы спрятать голову в песок? Надо разбираться. Пока не поздно...
      Папа явно бушевал. Хотя в сущности был очень спокойным человеком. За всю историю семейной жизни он только дважды швырнул в маму сахарницей, трижды спустил моих ухажеров с лестницы, и пять раз подрался на улице, вступившись за жизнь и честь
      бродячих собак и кошек. А в милицию его вообще забирали один раз по молодости - он стрелял из дедушкиного пистолета в выгребную яму... Не понятно, чего теперь-то так кипятиться.
      - Пап, - осторожно начала я.
      - Все, хватит! Теперь ты хочешь быть врачом. Хорошо, что не хирургом. Но зачем ты ставишь опыты над людьми. Надежда - это незаконно и аморально. Нам все о тебе рассказали.
      - Да. - подтвердила мама. - Все. Может быть ты все-таки повременишь со сменой профессии?
      Очевидно, что сегодня в мое сознание залили какой-то плохой бензин. А потому - движок стучал и просил добавки, хотя бы в виде информации, которая все время оказывалась впереди настолько, что я никак не могла её догнать.
      - Я не собираюсь менять профессию, я не лезу не в свое дело. У нас сегодня на работе умерла женщина. Вам мало...
      Родители переглянулись и взялись за руки. Решили, видимо, выступить единым фронтом.
      - Что значит "мало"? Мы не заказывали, - прошептала мама.
      А ещё целый день по пятам за мной гналось безумие. В городе, очевидно, вирус.
      Народ со слабой имунной системой страдает первым. Вот я, например.
      - Зачем ты сделала ей инъекцию? - хрипло спросила мама.
      - Я шла выбрасывать шприц!
      - Вот пусть так всем и говорит, правда, Витя? - осторожно спросила мама.
      - Но все считают.., - папа неуверенно развел руками и мягко улыбнулся. Здесь в этом доме я все ещё слыла честным человеком. Но где - то надо... Чтобы окончательно не привыкнуть.
      - Я шла выбрасывать шприц. Лаборантка может подтвердить.
      - Пока молчит, - прошептала мама.
      Что значит "пока"? Анна Семеновна болела - это всем известно. Врач что-то такое хорошее сказала, если по этому поводу вообще можно сказать хорошее.
      Что ж это за шум? Причем здесь я? И кому молчит лаборантка? Кому?
      - Там что, уже милиция? Кто вызвал? Зачем?
      - Нет, решили просто обойтись своими силами. Твой шеф когда-то был разведчиком, сказал, что сами разберутся, но невинные не пострадают.
      - Так, ладно, что еще? - спросила я, понимая, что крики "идиот" могут очень огорчить моих воспитанных в традициях уважения к старшему поколению родителей. Идиот, дебил, дурак, недотепа - все эти слова я буду кричать в собственной квартире, предварительно закрывшись в ванной. И обязательно при включенном телевизоре. А лучше - при двух. И пусть меня никто не слышит. Но Мишин - идиот.
      - Звонил Сливятин. За тобой даже в академию машину послал...
      Отлично! Своей квартиры у меня, пожалуй, тоже не будет. Ибо выделенная когда-то партией моему мужу, она таки осталась партийной собственностью с моим правом проживания. А сегодня просто нарушилось равновесие окружающих меня сил. Вот и рассыпалось, вот и повалилось.
      Однако, если послали машину, то ещё не все потеряно. Можно было и по телефону. Значит, у Сливятина есть предложение, от которого я не смогу отказаться, учитывая мою любовь к комфорту и трудности в общении с муниципальным транспортом. Короче, на этом тотализаторе я бы на свою принципиальность не поставила и гроша.
      - И машина все ещё стоит, а птичка улетела? - развеселилась я, представив обиженную физиономию Мишина, который сегодня показывал класс в потере лучших своих сотрудников.
      - Ничего, доберусь своим ходом. Приведу себя в порядок и пойду.
      - Позвони на работу, - умоляюще прошептала мама. - А то ведь выгонят.
      - Теперь - никогда.
      Я снова стала интересной для человечества. И снова - опасной. А провинциальное население скучает, а потому страдает мазохистскими комплексами - хоть плохая, но слава. Никуда они от меня не денутся...
      Сливятин был большим человеком. Ведал в городе массой дел, например, приватизацией. Будучи крупным специалистом по разбазариванию собственности, я бы тоже могла ею ведать. Так что, если пригласят - ни минуты не сомневаясь... Конечно, соглашусь. Когда - то Сливятин был начальником моего мужа, муж слетел. Сливятин задержался, зацепился и остался. Ему даже не пришлось пересиживать бурю за границей, как это у нас нынче водится. И то скажешь - масштаб грабежей не тот. Вообще, Сливятин - человек умный, во всяком случае - был таковым, пока не решил связаться со мной. Он сидел при всех правительствах - то матерно ругая Голливуд, то коммунистов, а то и все подряд, но главное - матерно и с нужными людьми. Теперь он слыл последовательным демократом, который не успел пострадать от прежних застойных времен.
      В его кабинете можно было запросто разместить семейный детский дом. Но пока там сидел он сам, его амбиции и я, вызывающая у больших людей пластичные движения нижней челюстью к столу и обратно.
      - Ты как здесь? - спросил Сливятин, предполагая, что мы пили на брудершафт, что я летаю на метле, и что буду покорной из-за лишних квадратных метров, которые ломали и не таких беспринципных товарищей.
      - Своим ходом, - я смиренно опустилась в кожаное кресло, зная, что у нынешних впрочем, таки прошлых, в кодексе чести не предусмотрено предлагать дамам сесть.
      - Говорят, опять набедокурила? - участливо спросил Сливятин. - Где ты была, там пожар.
      - Пока взрыв и то не сегодня...
      Хотелось ещё сказать что-нибудь вроде "ну". В крайнем случае "чего изволите", но за этим вопросом могло последовать мое выселение в район, пригодный для проживания водоплавающих птиц и спившегося пролетарского элемента.
      Молчание затягивалось. Сливятин смотрел на меня с чисто мужским интересом, играя густыми "генеральскими" бровями. Сейчас, говорят, принято их щипать. И мужчинам - тоже.
      - Ладно, то разберешься. Я твоим звонил. Ты зачем Чаплинскому нахамила? Хорошо, моя секретарша хоть фильм этот смотрела, а то пока увидели бы в чем дело, так он бы и смылся. Ты вообще как?
      - Что? - я сделала невинные глаза.
      - Чай будешь? Или под водку поговорим.
      Вообще-то я не пью. Скажем, не пью без пикового интереса. Но именно таковой и вырисовывался.
      - Под водку. И под закуску.
      Немолодая, со вкусом одетая секретарша ( и то, и другое делало Сливятину позитивный образ в глазах избирателей и жены) быстро внесла все необходимое и расстворилась за большой дубовой дверью. Мы выпили по одной молча. Лично я за помин души. Мне сразу стало плохо. Я по привычке вошла в ступор и ощутила тяжесть умирающей головы. Завыть, что ли?
      - Значит вот что, - начал Сливятин, по своему оценивая мою вялость. Он, видимо, решил, что я сдамся без борьбы. Как же! Не ему и не сейчас! И не сдамся!
      - Значит, ясно. Все меняешь и исправляешь сама. Задача - получить долгосрочный кредит под строительство синагоги, или школы, или ещё чего-нибудь из культурной сферы. Только долгосрочный. И... - квартира твоя. Не хочешь?
      - У меня есть, где жить, - пробормотала я, не желая вступать в дискуссию, по крайней мере, сейчас.
      - Удивляюсь я тебе, Надежда, ведь сама на свою голову все делаешь. Ну сидела бы ты молча на пресс-конференции, так обошлись бы своими силами. Подключили профессионалок, если это необходимо .Так нет... Вылезла... Вот и расхлебывай. Потому что теперь твое участие органично. Тебя просто стоило бы выдумать...
      - Я про Вас в газету напишу, - попытка огрызнуться была вялой и неудачной. В нашей прессе можно было безболезненно ругать столицу, крыть президента, ругать парламент, но своих - ни-ни. Никто не бьет по руке, которая иногда, пусть даже редко, но кормит. Во всяком случае, не бьет. У нас такая своя, особенная демократия. Местечковая. Сонная немного. Так что - куда не кинь.
      - Я подумаю.
      - Только не долго. Твоему редактору я уже позвонил. Прояснил ситуацию. Можешь совсем без работы остаться, учитывая твои сегодняшние подвиги.
      Легкий шантаж, он как легкий массаж. Ничего не портит, но активность, в том числе и умственную, увеличивает. Жаль, что господин Сливятин не знает нашей газетной специфики. Да за такие гроши там вообще никто трудиться не будет, а я буду - под псевдонимами. Тем более, что зарплату я получаю из рук в руки, а не через ведомости и прочие налоговые излишки. Правда, на фоне таких предупреждений мой газетный бонза гонорары урежет. Урежет до минимума, так чтобы с голоду не умерла.
      - Сколько времени у меня есть?
      - Так бы и давно. Это хмырь позвонил, тобой поинтересовался. Так что назначай время и действуй.
      А говорят, иностранцы умнее. Это ж надо было Чаплинскому самому так влипнуть. Создавать наполеоновские планы на чужих ошибках - не велика мудрость. Только что я была лучшего мнения о Сливятине. Я даже признавала за ним проблеск интеллекта.
      - Диктуйте телефон, - согласилась я, решив, что от встречи с диссидентом убудет только от благополучия Израиля. И всего мирового сообщества.
      - Умничка. А в академии помочь? Или все же сама.
      - Сама, - я устало махнула рукой и опрокинула в самую душу ещё одну рюмку водки. Мне необходимо было снять напряжение и сказать этой пискле Танечке, что люди так не делают. Во всяком случае, я не видела повода, по которому меня так уж нужно было подставить.
      Если, конечно, это не сливятинская ловушка. Смертельная ловушка ради долгосрочного кредита? Глупости, конечно, но у нас может быть все. Абсолютно все...
      А потому... А потому что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом...И если не считать этого факта, то существует два варианта развития событий. Я иду домой и плачу. Ведь вся эта бравада - как молодежная икота, борьба за сохранение имиджа. А на самом деле - страшно. И одиноко. И очень-очень плохо. Как говорили у меня дома: "Летел, как ангел, упал, как черт". Мне стоило повнимательнее разработать план будущей жизни, и идея постоянно выходить замуж в конечном итоге была не так уж плоха. Во всяком случае , даже из-за
      худощавой спины мужнюю жену у нас не так-то легко вытащить. Значить домой и плакать...
      Но можно последовать ленинской логике и пойти другим путем. Который несвойственен добрым женщинам, но осваивается по мере сил и возможностей. Значит, вернуться? Вернуться и разобраться, по горячим следам? А что? Если все получится, то следующим местом моей работы станет контрразведка. И кто знает - женщина президент, выходец из властных структур - заманчивая перспектива.
      - А машина есть? - спросила я у Сливятина.
      - Отвезем, Надежда Викторовна. Отвезем, куда скажете, - благодушно усмехнулся он, сохраняя, однако, пионерское расстояние. В этом народной избраннике явно чувствовался сапер. А во мне, как обычно, мина...
      После двух в академии обычно тихо. Пары заканчиваются, студенты разбредаются, а на рабочем месте остаются одни лаборантки-печатницы, потому что кто-то же должен тревожно вскрикивать в трубку: "Кафедра". А ну как царственный указания родятся после обеда и ведь негоже им умирать до того, пока все не поймут их уже обыденную абсурдность.
      Я тихо шла по темному коридору, совершенно не обдумывая план дальнейших действий. Если в голове мука, то она обязательно высыпается на судьбу. Можно делать хлеб, а можно ничего не делать. И вообще, как говорят умные: "Конец один".
      - Надежда Викторовна, - окликнули меня шепотом.
      Я нервно оглянулась, ожидая провокации и галлюцинации. Возле мужского туалета курил студент Джагоев.
      - Вы зачем вернулись? Преступника тянет...
      Если бы он был моим мужчиной, я дала бы ему по физиономии и просто повисла не шее. Я точно знаю, что сейчас в моде женщины, которые могут все не так как мужчины. Я - ещё могу.
      - Меня допрашивали, интересовались последними словами покойной.
      - И что она сказала? - я старательно напрягла память, отказавшую мне ещё пару лет назад. Иногда я даже радовалась, что мои мозги работают в щадящем режиме.
      - Василиса Прекрасная . - прошептал Джагоев. - Все запомнили...
      - Что еще? - я остановилась, мерно раскачиваясь на каблуках. Мне не хотелось смотреть этому юноше в глаза. То, что я могла там найти для некоторых особей мужского пола иногда становилось пожизненным заключением. Возле мужского туалета пахло нарождающимся чувством. Еще немного, и этот джигит достал бы ружье своих предков.
      - Больше ничего. А ваши все - в сборе, - он виновато пожал плечами.
      - Спасибо, - я решительно двинулась дальше, с удовольствием ощутив легкое дыхание несбывшейся мечты.
      - А вот и вы, - удовлетворенно заметил Мишин, восседавший за правительственным столом у окна. И никакой он не разведчик - настоящий профессионал не станет подставлять затылок под возможную пулю снайпера. Я вздохнула несколько облегченно и вызывающе.
      - И что вы нам расскажите? - Мишин внимательно смотрел на мои руки, недавно посетившие маникюршу и отказывавшиеся от стирки по причине вселенской лени и не сложившейся семейной жизни.
      - А где Танечка? И Татьяна Ивановна? - спросила я, понимая, что в отсутствие главных действующих лиц мне не стоило приходить сюда.
      - Танечка на координационном совете. Скоро будет. А вы может быть объясните нам свое участие в этой драме? Муж Анны Семеновны настоял на тщательном вскрытии.
      - Какая гадость, - откомментировала Инна Константиновна. - Я никогда не позволю, чтобы со мной поступили подобным образом.
      - А где шприц? - настороженно спросил Виталий Николаевич. - Куда вы его дели? Ведь можно проверить остатки яда в нем?...
      Здесь все играли против меня. Здесь все мы были чужаками. Понравиться этой злобноте я уже не могла ни при каких обстоятельствах.
      - А знаете, - вдруг устало сказал Мишин, - ведь в следующем году мне на пенсию. И вопрос этот решенный. Не уговаривайте. И замену мне уже подыскали...
      Инна Константиновна приосанилась и посмотрела на меня с презрением женщины, что от рассвета до заката, на все времена знала одного-единственного, причем не самого удачного мужчину. Я устало поежилась. Когда-то у меня была подруга. Она ненавидела мужчин и боролась за права женщин. Как ни странно, она меня не любила. Но сейчас это был единственный человек, с которым можно было поговорить о деле. Инна Константиновна все вписывалась и вписывалась в паузу, расцветая от перспективы выпихнуть меня на панель, продать в Турцию и получать процент от моей сговорчивости.
      - Намечали Анну Семеновну, - наконец закончил Мишин.
      - Да? - вырвалось у Виталия Николаевича, который усердно рисовал лодочку с парусом на пыльной поверхности стола.
      - Но ведь она даже не кандидат наук, - вспыхнула Инна Константиновна.
      - И вы об этом знали. Все знали, кроме Крыловой. Может быть, вас использовали втемную? - ласково спросил Мишин, проникаясь ко мне небывалым сочувствием.
      - Да как вы смеете! - взорвалась Инна. - Что вы себе позволяете!
      - Тише, - наморщился Мишин. - Тише. Не вы ли говорили, что пойдете по трупам. Откровенно говоря, я думал, что вы имеете в виду меня. А вышло...
      - Я не позволю..., - крикнула Инна Константиновна, затравленно озираясь в поисках поддержки.
      - Да ради Бога... Ищите шприц. Это важно. Я - у себя, - Мишин устало поднялся со стула и неверной походкой вышел из аудитории. Мне стало его почему-то жаль.
      А протокол? Протокол - тоже я? - заорала Инна Константиновна, как серьезно раненная несправедливостью и укушенная разрушенной надеждой. Слава Богу - не мной...
      Молчание было ей ответом. Кажется, так у классика. Так и в классических ситуациях.
      - Ничего, ничего, посчитаемся. Сочтемся, - прошипела она, сужая до невозможности свои и так не слишком большие глаза.
      - Ага, приходите. Умножим, поделим, отнимем. Отнимем обязательно , выпалила я.
      И устыдилась. Для них для всех это было серьезно. Жизненно важно. Даже сильнее, чем смерть. Для меня так - игрушки. Кто-то из моих бывших уже сообщал общественности, что я моральный урод. Теперь оставалось соответствовать...
      Виталий Николаевич вздрогнул от того, как сильно хлопнула дверью Инна Константиновна. Вздрогнул и заерзал на стуле. Ему явно было пора. Проросший на подоконнике овес требовал полива или употребления. Режим питания нарушался, а творческий процесс создания великого театрального шедевра, насколько я поняла, напрямую зависел от того, как сложатся у Виталия Николаевича дела с желудочно-кишечным трактом. И если в его организме окажется много желчи, то полетит наше искусство к черту - прямо в Тартарары.
      - Идите, - благородно заметила я. - Идите, нечего всем здесь сидеть. Мне надо дождаться Танечку.
      Он испуганно заморгал глазами. Занервничал и заерзал ещё больше. Наконец его неприлично мигающий взгляд остановился на сейфе. Шпионские страсти продолжались.
      - Идите же, - прикрикнула я. - У меня нет отмычек. Я клянусь близко не подходить к документам. Тем более, что теперь все подозрения мои. Ну...
      Виталий Николаевич благодарно шмыгнул носом и пролепетал что-то невнятное. На прощанье он решил быть похожим на шефа и сказал: "А шприц?"
      Завтра я принесу на кафедру упаковку. Или даже целый ящик. Разбросаю по полу и лично позвоню следственной группе. Если нужно - парочку начиню ядами и на память о прожитом оставлю свои отпечатки пальцев.
      - Брысь, - цыкнула я, готовая заплакать и забросать великого провинциального режиссера огрызком от яблока.
      Когда Виталий Николаевич ушел, я взяла веник и принялась подметать полы. Во мне вдруг возник первобытный комплекс отношений с покойными. Еще немного и я разбила бы стену, чтобы вынести сквозь дыру воспоминания о происшедшем, которые так сильно, чтоб очень, не мучили никого.
      - Что вы делаете? - испуганно взметнула бровки рыжая Танечка. - Зачем?
      - Ищу вещественные доказательства своей непричастности к событиям, зло бросила я, решая придушить малолетнюю врушку и сразу забросать труп обрывками веника.
      - Вы на меня обижаетесь? - как то сразу догадалась она. - Но вы ещё не знаете наших. Слова сказать не дают..., - Танечка обиженно заморгала глазками, собираясь поплакать. Этот механизм воздействия на окружающих я считала примитивным. И разозлилась ещё больше.
      - Почему вы ничего не сказали? Почему вы сразу ничего не сказали? - я красиво (исключительно по привычке) сверкнула глазами и уставилась на предательски дрогнувшие губы лаборантки. - Почему?
      - А вдруг был ещё один укол? - она взметнула глазки, пристально посмотрела на мою пышащую справедливым гневом физиономию. - Ведь я не присутствовала. Понятно?
      Мне не было все понятно. Знал бы прикуп - жил бы в Сочи. А не в провинции, где смерть от диабета приобретает черты всеобщего депутатско академического заговора.
      - А со Сливятиным вы не знакомы? - на всякий случай, совершенно не надеясь услышать правду, спросила я.
      - Нет, а кто это? - Танечка присела за машинку и устало вздохнула. - У нас будет много дел, особенно если ещё и похороны.
      Какие новости. Без них тошно. А главное - бесполезно. Если тебя решили сделать преступником на ровном месте, то скорее вскопают, взбугрят почву, нежели признают свою ошибку. Как не прискорбно, оставалось ждать результатов вскрытия. Совесть Танечки оставалось непробиваемой.
      - Верните сарафан, - сухо бросила она и вдруг разрыдалась.
      Вот ещё глупости. Я, право слово, не стою таких истерик. Или не я?...
      - Таня, осторожно начала я, неостепененный дипломат, - Таня...
      - А вы знаете?...Знаете?... - всхлипывала она. - Знаете...А может она не была сумасшедшей?... А я наговорила. И на неё и на вас...?А мне сегодня плакать нельзя, - взвыла она. - Нельзя! Меня в гости пригласили! А я плачу. А-а-а-а...
      - Ладно, ничего, бывает хуже. Ничего, - я погладила это преступное дитя по голове и осторожно поинтересовалась. - А что она сказала?
      - Спросила, знаю ли я Андрея Елисеевича и Андрея Еремеевича, - тихо отозвалась Танечка.
      - А вы?
      - Кажется, да. С кафедры общего менеджмента. Там у них доцент такой есть. Но - не точно... А она - засмеялась и бросилась делать укол. И ещё сказала: "Все зло - от женщин!" Грозно так. Честно - как сумасшедшая...
      Все зло от женщин. Мысль не новая, но в дамском изложении совершенно конкретная. Правда, я лично с такой формулировкой не согласна. Если, конечно, речь не обо мне. Мания величия - хорошее качество. Центростремительное. А У Анны Семеновны была врагиня. Кто бы мог подумать... Такая врагиня, которая внутри уже не умещалась. Потребовала выхода и позвала в путь. А может даже подтолкнула. Неужели самоубийство?
      Танечка положила голову на мои колени, которые на этой кафедре оказались облюбованными для самых интимных женских дел, и перебирая руками мою не очень дорогую юбку, продолжала рыдать.
      - А об этом вы сказали? На заседании сказали? - тихо, чтобы не спугнуть важную мысль, спросила я.
      - Да, - она вздрогнула всем телом и обняла меня за ноги, рискуя создать на моих колготках не предусмотренный дизайнером горошек . - Что я наделала! А если Инна Константиновна...
      - Что Инна Константиновна? Наложит на себя руки? Не дождетесь.
      Танечка продолжала плакать, вскочила со стула и посмотрела на меня натравленно и виновато, а потом начала закатывать глаза, мягко оседать на пол и создавать дополнительные трудности всей кафедре и мне лично.
      Вообще, я всегда завидовала женщинам, способным хлопнуться в обморок при всяком удобном случае. Этот маневр как нельзя лучше избавляет от выяснения отношений, от необходимости излагать правдивую информацию вообще - дает возможность забыться, открыть глаза и как ни в чем не бывало спросить потресканными губами: "Где я?" Теоретически дама из обморока может вернуться не только в реальную жизнь, но также в тюрьму или в Монте Карло. Что делать с Танечкой, лежащей на полу, я не ведала.
      На помощь мне ,как обычно, пришел Мишин. Он аккуратно застыл в дверях и хриплым голосом будущего пенсионера спросил: "И эту тоже?" Я отрицательно мотнула головой и что есть силы ударила Танечку по бледному личику. Место от соприкосновения щеки и дадони стало пунцовым. А Танечка - недвижимой. Мишин понимающе качнул головой и приблизился к нашей скульптурной композиции.
      - Я так и думал, - ухмыльнулся он и блеснул одновременно желтыми зубами и черным пистолетом системы наган. - Наградной. Только что жена привезла. Бдительность! Ну-ка, в сторонку, - дуло нагана недвусмысленно давало мне понять, что шутки кончились, особенно если эта Танечка решила из солидарности тоже умереть у меня на руках.
      - Она просто испугалась. Задумалась и испугалась, - пролепетала я.
      - Согласен, - приосанился Мишин. - Думать страшно. Особенно рядом с вами.
      Я улыбнулась. Припомнила Фигаро и его безумный день, который по сравнению с моим был просто лепетом подготовишки. Еще немного и наш город закроют на карантин. Здесь никто не хочет никого слушать и никто не хочет никого понимать. Социалистическая система
      коллективной безопасности уступила место священному эгоизму наций. Гитлеровский принцип с большим опозданием (не иначе задержали на почте) прибыл в наши края.
      - Гражданка Крылова, я буду вызывать милицию, - Мишин спокойно и равнодушно смотрел то на меня, то на бессознательную Танечку. - Вы стали маньяком, это совершенно очевидный факт. Против факта - не попрешь. И это дело мне не под силу. Увы. А так не хотелось выносить сор из избы, - Мишин почесал нос пистолетом системы наган. У него была вредная привычка - чесать нос чем попало. Но сор из избы - это хорошо. Я закрыла глаза и представила себя кучкой мусора, которую на лопаточке, вперед ногами несут по территории кафедры страноведения.
      Танечка вдруг открыла глаза, традиционно прошептала где я и, видимо, испугавшись горячего наградного оружия, прошептала:
      - Я вспомнила. Я вспомнила важное. Она сказала: "Вчера у меня была Надежда" Мишин посмотрел на меня пристально и удовлетворенно, а Танечку с мягкой благодарной улыбкой.
      Подставляют? И убьют при попытке к бегству?
      Так пусть сначала поймают!
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
      Сначала я бежала по коридору, потом - по ступенькам, по тротуару, я бежала, опережая трамвай и время, несмотря на свой возраст и отвращение к спорту я преодолела. Обидно, но за мной, кажется, не гнались.
      Я перевела дыхание, нечаянно выкурила две сигареты подряд и решила с безумием не бороться. По идее - все должно пройти само. Стечение обстоятельств, все друг друга не поняли. Нужно дать людям время, чтобы они оставили меня в покое. И если не считать Анны Семеновны, то все происшедшее сегодня лишний раз подтверждает мою собственную уникальность и способность попадать в истории, достойные занесения в книгу... Впрочем, не важно в какую книгу
      Или разложить по полочкам эту дурацкую ситуацию? Нет! Решительно нет. У меня не хватит ни полочек, ни терпения.
      К Чаплинскому я позвоню завтра. Если вообще позвоню. Возможно, что моя старая квартира не так уж плоха по сравнению с последствиями моей будущей шпионской деятельности. Говорят, что Моссад - самая зверская разведка изо всех возможных.
      К нежно поющей трубке я подошла без всякого уважения. Наобщалась вдосталь. Жаль, что не отключила телефон.
      - Надя, куда ты прячешься? Я пришлю тебе повестку, - жестко сказал Дмитрий Савельевич, мой несостоявшийся жених, с которым теперь мне страшно захотелось перейти на "вы". Но в этом простом вопросе дорога назад, увы, не проложена. Лавры первопроходца побудили меня к решительным действиям.
      - Дима, а давай будем назад на "вы" и по имени отчеству. А?
      - Начнем все сначала? - усмехнулся он. - Согласен, потому что в вашем нынешнем положении Вам лучше сохранять дистанцию с правоохранительными органами.
      - На меня уже поступила ориентировка?
      - Пока - анонимка. Вот так, - он вздохнул и сделал паузу для моего скорейшего понимания ситуации.
      - Во сколько прибыть на допрос? - спросила я, понимая, что чем раньше, тем лучше, а из академии все равно придется уйти.
      - Да глупости все это. Случайное совпадение - так я думаю.
      Я не стала вдаваться в подробности своих разногласий по поводу совпадений. Мужчины вообще не верят в женский мыслительный процесс, признавая за ними только способности к слепому интуитивному познанию мира. Но дело пахло керосином и этот аромат вырывался даже из автоматической телефонной связи, за пользование которой я не платила уже целый год. Не до того было...
      - Так я думаю. И мы все так думаем. Вскрытие показало возможную передозировку инсулина. А инъекцию она делала себе сама. Скорее всего-небрежность, неосторожность. Так что...
      - Порвешь анонимку? - слабо обрадовалась я, хотя радоваться было совершенно нечему. Анну Семеновну я знала не так хорошо, но в её подчеркнутой педантичности успела убедиться. С учетом её последнего разговора с Танечкой - выходила некрасивая картина какого-то истерического самоубийства. Мне надо было прийти на работу в начале семестра. Но - знал бы где упал, соломку бы подстелил. Чтобы не выдавать своих нелегитимных мыслей Диме - телефонному телепату, я положила трубку и надеялась, что он обидится на меня за грубость.
      Неосторожное обращение с тонко колющими предметами, повлекшее смерть на рабочем месте. Интересно, у неё есть страховка?
      О чем я думаю? О чем? О том, смогла бы я убиться самостоятельно при помощи подручных средств? Например, отравиться лекарствами - набрать пригорошню, запить алкоголем, лечь на диван, укрыться до подбородка, взять книжку и... И умереть на самом интересной месте? Не дочитав? Тогда без книжки... Но без неё на диване делать нечего. А умирать под идиотскую телевизионную программу - надо вообще не иметь никакого вкуса.
      Можно петлю - синий язык, бордовое лицо. Эти цвета не шли мне с детства. В них я была похожа на пропойцу-алкоголичку. Так что - без веревки...
      Или вот - в ванной со вскрытыми венами. Вода становится розовой, потом - алой. Но горячую дают редко, а сидеть в холодной для красоты - можно простудиться. Стать в итоге опять же синей... А что, если стянуть у Мишина пистолет и красиво всадить себе пулю в грудь? И не попасть?! А потом долго лечиться, бросить пить, курить и есть острое, соленое, сладкое, чтобы от всего уже точно застрелиться, но надежнее - в голову... Какой-то замкнутый круг. Должна признать, что смерть на работе - наиболее эстетический способ уйти из жизни.
      Но - не для меня. Я не привыкла огорчать родителей (во всяком случае по мере возможностей), бросать на произвол судьбы детей, и отбирать последний шанс у мужчин, желающих воссоединить со мной свои возможности по ожиданию старости.
      Не для меня. Но, похоже, и не для нее. Педантизм Анны Семеновны не состыковывался с небрежностью по отношению к собственному здоровью, а стойкий, вроде даже годами выработанный сарказм - с нелепой, слишком театральной трагедией на уроках.
      Только вот зачем она припомнила меня? И что случилось вечером, если я точно была дома - без всякого алиби с отключенным телефоном и с гордостью за хамство, направленное против мирового сионизма?
      Ее убили! Как-то хитро, нетрадиционно, может быть даже на расстоянии. Свели с ума и убили. Сделали, например, зомби. Сейчас это модно. Моему внутреннему взору представилась картина подземной фабрики, которая ставит опыты над несчастными женщинами и продает органы за рубеж. Во главе её я ничтоже сумняшеся поставила грязную фигуру Сливятина. В голове в кучу смешались не только кони и люди, но также фармацевтическая промышленность и лозунги, связанные с грядущей революцией.
      - Тошкин, её убили, - сказала я в телефонную трубку, едва заслышав обиженный голос моего близкого друга. - Ее убили. Я поняла.
      - Надеюсь, не Вы, гражданка Крылова?
      - Значит так. Если прокуратура не верит, я сама займусь этим делом. Немедленно. Завтра утром и займусь.
      - Галантерейщики и кардинал, - кажется, Тошкин попытался меня оскорбить.
      Итак, версия первая, кто шляпку украл, тот и тетку пришил. Где шприц? И почему он пропал? Или меня кто-то защищает, или не вполне понимает как работают наши правоохранительные органы. Если на минуточку отказаться от мании величия, то получается второе... Иметь дело с дилетантом - фи. Хотя в этой ситуации мы выступим на равных...
      Версия вторая - наследство. Большое хорошее наследство, о котором она даже не знала. Из личного опыта - за это убивают. Причем, косят прямо без остановки. Не думаю, что проблемы на работе могли так взбодрить Инну Константиновну, что она раздобыла какой-нибудь кагэбэшный яд и впрыснула его несчастной прямо в ампулу... Но проверить надо... Так. Когда у меня все получится, то попрошу улицу переименовать в Бейкер-стрит. А Тошкин, таки быть - пусть описывает мои приключения.
      Только, если честно, мне очень страшно. И очень плохо. И я не вижу выхода из этого ужаса, в котором я не капельки не виновата. А завтра у меня свободный день и я буду писать стихи ректору и искать тушь, которая не растечется по моему лицу и сохранит в целости и сохранности ресницы.
      - Надя, ты когда собираешься к Чаплинскому? - голос в трубке был смутно знакомым, но каким-то вражеским. Я подавилась языком и аккуратно пискнула.
      - Богатым будете. Не узнаю что-то...
      - Куда уж больше, - хмыкнули мне в ответ. - Так когда?
      - Так не узнаю! И не буду разговаривать с провокаторами..
      - Владимир Игнатьевич беспокоит, - недовольно буркнул мой газетный шеф, не желающий вникать в мои посторонние его газете заботы. - После твоей выходки на пресс-конференции мне оборвали телефон. М-да. Но тираж вырос. И хотя это не вполне твоя заслуга...
      - Деньги вы мне на это не дадите, - закончила я светлую мысль своего начальника, для которого расставание с долларом было таким тяжким и длительным процессом, что могло сравниться разве что с сериалом "Кошмар на улице вязов". Причем в роли Фредди Крюгера, как обычно - я.
      - Какие деньги? Но полосу для эксклюзивного интервью - выделим. На когда? Давай, определяйся быстрее.
      Вот за что я люблю своего шефа, так это за умение сохранять лицо. Сохранять и носить в любых обстоятельствах, ну, естественно, не связанных с вышеупомянутым. Ведь ему наверняка позвонили сверху - придавили, попросили и пригрозили. А он - душечка, свет очей. Любитель старого кино. Детей и цирка. Но - не меня. Что выгодно отличает его от многих других.
      - Завтра или послезавтра встречусь. Напишу быстро. Так что...
      - Лады, - обрадовался Владимир Игнатьевич, возбужденнно ожидая просмотра "Волги-Волги" или какого-нибудь другого столь же сомнительного удовольствия.
      Лады, будь они неладны. Нужно обязательно встретиться с мужем Анны Семеновны и намекнуть ему о моем частном расследовании. Может, подкинет денег....
      Любое добро, которое не с кулаками, должно быть, по крайней мере, хорошо оплаченным...
      А ночью мне так сильно не спалось, что я даже была готова выйти замуж за Диму. Привычка прижиматься к мужской спине и подстраиваться под всегда ровное дыхание пострадавшего супруга оказалась сильнее моего характера и всяких человеческих устремлений.
      Если бы он пришел... Или хотя бы позвонил... Маленькая нечаянная мелочь может превратиться в большую несвоевременность. Чтобы заснуть, мне нужно было создать иллюзию присутствия. Мужского присутствия в моем разводном жилище. На этот случай я хранила "Приму", водку и дешевый дезодорант "Бак", обработав вышеупомянутыми ингредиентами вторую подушку (я всегда сплю с двумя - вдруг человеку случится прийти, не открывать же при нем все шкафы), я прижала её к себе и блаженно втянула носом аромат приходящего чувства. Запах подсказывал, что мой нынешний муж-неудачник, алкоголик и прочее. Так зачем он мне нужен.
      Дима, Дима... Какие все-таки мужчины дураки... Может быть, позвонить первой? Нет, нихт, ни в коем случае. Я и так нарушила слишком много принципов первоначального накопления ума и достоинства. Нет - если я нужна, то придет, позвонит, найдет, в крайнем случае - подождет, пока я встану с чужой постели.
      Потому что в любви никто никому не должен. Не должен?
      Анна Семеновна сказала: "Должок". И у меня на коленях, и раньше, на кафедре. И со значением смотрела в никуда. Должок? Проценты? Счетчик? Она связалась с мафией? Тогда ей крупно повезло! У меня там, на самом верху, есть приятель. Уже, естественно, сращенный с государством, обремененный налогами и возможной депутатской неприкосновенностью. Но корни, происхождение, замашки, выстраданные. Я порылась в памяти и обнаружила там набор полезных цифр.
      - Аслан, это Надя. Мне нужно точно узнать, работает ли ещё система выбивания долгов, если да, то кто ею занимается и как с этими людьми встретиться, - выпалила я, не давая партнеру не опомниться, ни соврать. Быстрый напор говорильни завораживает так, что некоторые особи начинают так массово бунтовать, или так же массово голосовать. История знает примеры. Так... Впрочем, что это я - до лекции ещё сутки. Надо угомониться.
      - Рад тебя слышать в добром здравии, - спокойно проворковал Аслан, несмотря на часы, которые показывали пятнадцатую минуту третьего. - У тебя опять проблемы?
      Терпеть не могу, когда меня попрекают! Ненавижу просто. Осталось ещё выяснить, что он подарил мне второе рождение и швырнуть трубку, желательно о собственную белую стену. Но - хочешь быть, умей терпеть.
      - Асланчик, давай сразу за долги, а? Долго объяснять.
      - Как хочешь, - он усмехнулся и перевел дыхание. Кажется, у него там прервался сексуальный час. - В чистом виде этого понятия уже не существует. Времена дикого капитализма миновали...
      - Странно, я как-то не заметила - все мимо меня. Даже такие важные новости. А что сейчас?
      - Все цивилизованно и достойно. Долги у предприятий, вопросы решаются через правоохранительные органы. Все прочее - бытовуха и отморозки. Но мы их отстреливаем. Сообщай фамилию, записываю.
      Если я и задумалась, то только на полминуты - список кафедры с именами и телефонами лежал прямо на моем столе, к нему оставалось добавить Сливятина, мою бывшую подружку Дуську, предателя Тошкина, Наума Чаплинского, сектанских родственников. И, пока, все.
      - Кого записывать? - торопил Аслан. - Кому ты должна? Может, лучше деньгами?
      - Со мной уже все в порядке. Значит - за деньги уже не убивают, - я разочарованно выдохнула свой блестящий план.
      - Убивают, - успокоил меня Аслан, - но не за деньги частных лиц. Меньше детективов читай. Будешь лучше спать.
      - Извини, - буркнула я, понимая, что испортила ему ночь. Целую ночь. Которую Дима испортил мне. И почему я такая несчастная? Может, потому что глупая. Чтобы исправить эту оплошность, я достала с полки "Самопознание" Бердяева и мирно заснула с ним на тридцатой странице.
      Утром я позвонила Тошкину на работу и, не застав его на месте, составила список первоочередных дел. Молчание прокуратуры в нашем государстве нельзя расценивать как знак согласия. Ее молчание подкуплено золотом, и иногда проносит большие убытки. Особенно - в человеческом исчислении.
      Для прощупывания ближайшего окружения покойной мне нужно было привести себя в порядок. Сделать стрижку и прическу, педикюр, деловой макияж и надеть что-либо поприличнее. Учитывая стесненные финансовые обстоятельства, я решила остановиться на первых двух пунктах, а в случае крайней необходимости, таки занять у Аслана денег, чтобы впоследствии перевести на его счет гонорар за блестяще выполненное расследование.
      В парикмахерской было немноголюдно, уютно и подавали кофе, чай и пепельницу - совершенно бесплатно. Это салон для избранных был когда-то открыт на деньги большого друга города и автомата Калашникова, ныне, разумеется, покойного (ибо у нас кто живет хорошо, тот делает это недолго), так вот покойного Гриши Усатого. Портрет оного, кисти нашего местного художника-авангардиста висел прямо над раковинами и блестел натужными и неестественными оттенками желтого и фиолетового. Главный герой был изображен без усов, но с шашкой и во младенческом возрасте. Клиентура умилялась, комментировала:" В нем было столько детского, столько наивного". Возможно, именно поэтому он до последних дней своей славной жизни стрелял из окон своего дома не по консервным банкам, а по несчастным заблудшим котам... Однако пристрастия вождя ничуть не отразились на мастерстве художников волос и лака, которые иногда стажировались в Москве у самой Долорес Кондрашевой.
      - Сделаем интим? - ласково спросила меня Людочка, понимающе кивая на свежую газету.
      Так, обо мне опять пишут. Это становится навязчивым. Даже неприятным, кто бы мог подумать, что долгожданная слава во-первых выльется в гигантский боевик, а во-вторых, ляжет на мои плечи столь тяжким бременем.
      - Хорошо, что ты забежала сегодня, - продолжала ворковать Людочка. Завтра у меня запись с пяти утра. Ну ещё - такое событие
      Я перевела дух. Если в этом городе меня кто и любил, то только часть недальновидных мужчин и мои родители. Женщины могли сделать ради меня прическу только по случаю моих похорон. А это вряд ли бы анонсировалось в газете.
      - Ну, расскажи, кто приезжает? Леонтьев будет? А пригласительный ты мне не сможешь заказать? - Людочка намыливала мои придирчиво белые волосы и аккуратно массировала кожу. Приливы крови к мозгам подействовали на меня благотворно. Я поняла, что речь идет о краснознаменном празднике - дне рождения ректора. С учетом того, что в нашем пять лет назад созданном заведении учились дети с начальным и незаконченным начальным образованием (что, впрочем, не помешало им купить золотые медали), то интерес Людочки стал вполне понятным.
      - Леонтьев? Не знаю. А кто-то от президента точно будет.
      - Та, - разочарованно вздохнула Людочка, - он же не поет...
      А и правильно, что толку от президента и его команды, если там никто не поет. Зато им хорошо удаются басни, исполненные речитативом...
      - Только интима мне не надо. Что-то деловое, серъезное, - попросила я.
      - Тоже понимаю, - кивнула Людочка. - Завтра ещё ж и похороны. Слушай, прямо как Олимпиада и Высоцкий. А что хоть за баба была? Тоже мне - не могла позже. Любят же некоторые перетягивать одеяло на себя, - мой мастер осуждающе покивал головой.
      Хорошая мысль. Во всяком случае, я буду об этом думать. Надо все-таки умирать аккуратно - не попадая в чужие праздники и юбилеи. Год - он вон какой длинный. В тот момент, когда я совсем - совсем стала похожа на мокрую ненакрашенную курицу, в салон влетел мой ночной собеседник Аслан.
      - Надь, - завопил он, не обращая внимание на отсутствие моей небесной красоты. Меня даже передернуло: парикмахерская как нудистская баня, все вместе без разбору, нормальным не участвующим вход сюда должен быть строго-настрого запрещен. А то получается какая-то экскурсионная программа с живыми куклами от мадам Тюссо. Но, видимо, сейчас мой внутренний мир интересовал Аслана куда больше скомканных профессионалкой Людочкой волос.
      - Надя, что же ты не сказала, что встречаешься с Чаплинским? Эх, ты! Я тебя вообще обыскался, хорошо - образование помогло...
      Наши городские бандиты, прежде чем стать таковыми, не побрезговали получить по диплому. Аслан же пошел дальше - прошел курсы по социологии.
      - Мне он тоже нужен. Никакого криминала. Организуй приватную встречу. Можно с тобой, - он подмигнул узким левым глазом и присвистнул.
      - А когда тебе надо? - спросила я, понимая, что мое положение безнадежно и бежать в таком виде по улицам просто вредно.
      - Чем раньше, тем лучше. Давай сегодня... Завтра ж праздник.
      - Тебя тоже пригласили? - спросила я с издевкой.
      - Мы такие люди, что нам рады и без приглашения. Так сегодня?...
      Мои планы катастрофически рушились, невзирая на потраченные на них время и деньги. Когда-то я вывела себе примету-все, написанное пером, не вырубишь топором. Потому что оседая на бумаге, жизнь становится такой обидчивой, что начинает упорно диктовать свои законы. Однажды, ещё в первом браке, я расписала себе день - по пунктам и подробно. С тех пор вся моя жизнь пошла кувырком... Сто раз я клялась себе не бать растеряхой, не повторять ошибок и ничего не планировать... Но вот... Но вот опять. А, значит, опять кувырком.
      - Хорошо, Аслан. Я тебе позвоню, но ничего не обещаю.
      Он ушел, уехал. А через час я стала красавицей и загрустила на тему: "Никому ты не нужна". И ни так, и ни этак. Потому что не по хорошем мил, а по милу хорош. И все это сто раз прошли и плюнули. А я нет.
      Получается, что когда-то давно во мне треснул внутренний стержень, а, может, разломился надвое. И, если честно, то мне никто-никто не нужен. Разумеется, кроме китайской триады из детей и родителей, жизнь без которой для меня просто потеряет смысл.
      Да и здесь я все чаще руководствуюсь принципом целесообразности: Там ей, то есть Аньке лучше, Так им, то есть родителям, спокойнее. Значит, так лучше и спокойнее мне. Обидно, что рожденный летать, о себе, как всегда, скромно, не может летать в простом постсоветском индустриальном центре. Потому что летать ему не с кем. Когда у меня грязные волосы, плохо пахнет изо рта, а колготки порвались на самом видном месте, я чувствую себя гораздо лучше, чем теперь - в роли голливудской кинодивы, которая выбросила душу на помойку.
      Но спасая других спасешься сам. Я тяжело рассталась с деньгами, бурно поблагодарила Людочку и помчалась назад - в берлогу, в логово моих новых идей. Крепость под названием "Наум Чаплинский" должна пасть сегодня. Интересно, он любит экспромты?
      - Вас беспокоит Крылова, - сказала я уверенно и томно. Он молчал, а я сама с собой торговала дальнейшими фразами "нам надо встретиться" или "что вы от меня хотите" или "зачем вы меня искали". Ни одна из них не подходила ни по смыслу, ни по сути. Мне ведь не надо. Да и ему, пожалуй, тоже.
      - Вам от Яши привет, - наконец отозвалась трубка. - Он просил передать, что с Аней все в порядке, она выйдет на связь как обычно, в пятницу.
      - Экономят все, - посетовала я.
      - Может быть. Но это и правда дорого. Звонить каждый день. Впрочем, я не считаю ваши деньги.
      - Потому что считать нечего. Если я буду звонить за бугор, мне отключат телефон, - фраза прозвучала так жалко и оправдательно, что мне даже стало противно. Абсолютно редкий случай - противно от самой себя, красивой и ненаглядной. Получалось, что с первых же фраз я начала просить деньги. Не важно, для города, для Сливятина, или для собственной АТС, которая давно занесла меня в списки злостных неплательщиков. Мой образ великой, принципиальной и чистой явно померк в ушах Чаплинского.
      - Ну, приезжайте, - сказал он как-то нехотя, - приезжайте, побеседуем. Поговорим. К пяти вас устроит?
      - Лишь бы солнце село, - дернулась было я, напрочь забыв о своем недавнем поражении.
      До пяти была уйма времени. И если бы Дима позвонил... Я бы с удовольствием использовала бы его мундир в качестве жилетки и наградила бы его парой-тройкой нежданных, но недюжинных соплей. И на кафедре было глухо - ухали длинные гудки, никто бодро не вскрикивал "Мишин", создавалось впечатление, что все ушли на фронт. И без меня. Неужели я снова не буду участвовать в карнавальном шествии? Хорошо, что хоть к Анне Семеновне не нужен пропуск.
      Два часа я делала лицо, превращая искусство в процесс, а мысли о предварительной старости в философию поражения. У кого много времени, тот всегда опаздывает. Зато часто думает, и мозги от этого становятся крепче, даже без йодистой подкормки. Но в этом кое-кому предстояло убедиться при личной встрече.
      Такси я решила вызвать оттуда. Поэтому час в общественном транспорте окончательно убедил меня в том, что Сливятин не так уж и плох со своей идеей долгосрочного кредита. Ведь все он не украдет? Что-то останется люди станут чистить зубы, купят хорошие плащи и начнут пить приличные алкогольные напитки. Общественный транспорт превратится в оранжереи. Я могла бы помочь Остапу Бендеру в организации турнира в Нью-Васюках...
      - Куда? - спросил меня детина, мало похожий на швейцара.
      - У меня встреча, я пресса.
      - Покажите удостоверение! - рявкнул он.
      И что сказать? Устроены так люди! Владимир Игнатьевич съел бы собственную руку, если бы за это заплатили хоть сколько-нибудь. Разумеется, он и не подумал выписать мне никакого документа. Этак все позарятся. Бумаги не наберешь. Когда я буду богатой и знаменитой, я подарю ему лес... А пока он сказал: "Все равно ты пишешь под псевдонимами. Так что, на каждый пропуск?"
      Я мигом достала из сумки паспорт. Охранник зачитался. В основном моим брачным вкладышем. И посмотрел на меня с нескрываемым уважением.
      - Да, - сказала я. - И не надо завидовать. Нечему, потому что.
      - Подойдите к портье. Там позвонят и предупредят о вашем визите, - он ласково провел по моей одежде миноискателем и разочарованно вздохнул. Больше общих тем для разговора у нас с ним не было. Красота - великая сила. Я уверенно зашагала в холл, миновала приятно ледяного портье и, воспользовавшись лифтом, поднялась на пятый этаж, который в этой гостиничке назывался красивым словом "пентхаус".
      Дверь была приоткрыта. Руки мои позолотели от внезапного предчувствия, знакомого мне по кинофильмам: по идее - труп диссидента должен сидеть в кресле с пулей во лбу.
      Но, хвала создателю, труп, то есть Чаплинский, курил на крыше-балконе и смотрел на меня, чуть сощурив свои украшенные мешками глаза. Судя по всему, он следил за моим приходом. Сверху - как положено. Я ощутила неловкость. В теле, и в деле, в этом плюшевом,
      плохо обставленном номере.
      - Значит, Клара Цеханасян, - улыбнулся он. - А знаете, я иногда об этом мечтал. А кто не мечтал отомстить? Согласны?
      Он все смотрел на меня. Спокойно, без издевки и мозгового надругательства. В словах не было второго и третьего смысла, я решительно включила диктофон.
      - Не надо, - он подошел ближе и слегка дотронулся до моей руки. - Не надо.
      И я почему-то послушно выжала кнопку. После позорного разговора у меня напрочь отпало желание нападать. И даже сопротивляться было неохота. Лучше всего у меня получился бы обратный ход. Лифт, портье, охранник, дом. И тяжелый разговор с депутатско - бандитским корпусом. В этом Чаплинском было все, и вроде - ничего не было. Ни роста, ни типажа, ни стандарта, ни игривого кошелька. Просто голодную женщину не стоило звать на пресс-конференцию. Это хамила не я, а колбаса, слишком мелко нарезанная для такого гостеприимного хозяина.
      - Аня похожа на вас. Только для нашего государства она слишком независимая космополитка , - он улыбнулся и знаком предложил мне сесть.
      - Спасибо, - я выдавила слово, как залежавшуюся пасту из тюбика. Если бы я знала, что все это будет так тяжело... Почему то хотелось плакать. Вот что значит, с утра не выполнять обязательные водные процедуры.
      - Давайте сразу о деле. Что от меня требуется? И кому? Знаете, когда я начал вас искать, все так оживились... Так что давайте сразу о деле.
      - Долгосрочный кредит и встреча в ресторане, - созналась я.
      - В ресторане? Тоже, стало быть, кредит. Скажите, что я согласен обсудить условия, поскольку нахожусь здесь с неофициальным визитом, то не уполномочен что-то решать. Вот так...
      Вот так... А знаете, я ведь действительно приехал за головой.
      Мне ничего не оставалось, как нервно дернуться и прикрыться руками. Если бы я знала, что и в гостиницу "Дружба" добрались наши кафедральные противники с СГД, то вела бы себя более сдержанно, но ножки кресла неожиданно подломились, и я, полная русалочьего обаяния, оказалась лежащей на местами потертом ковролине. Чаплинский неуклюже подобрался к месту моего падения и осторожно, но крепко поддерживая меня за плечи, поставил на ноги.
      Теперь я оказалась в его власти, в его объятиях, в его руках. Это хорошее начало для любовного романа меня несколько покоробило. Мне не приходилось встречать мужчин, которые могли достойно выйти из столь близкого незнакомого стояния. Мне не было страшно, мы были с ним одного роста, и меткого удара моей коленки хватило бы для того, чтобы он на веки вечные забыл о безболезненном пользовании своим детородным органом.
      Но он меня поцеловал. Спокойно, но не методично. Потом отодвинул от себя и снова поцеловал. Ему, кажется, нужна была женщина. Старая гвардия в этом вопросе ещё очень и очень сильна. Но он снова поцеловал меня, и мысли как-то глупо разлетелись по всему свету. Маленькие короткие пальцы оказались сильными, а темные глаза требовали иного пространственного обрамления.
      - Не надо, - попросила я, пытаясь вписаться в сценарий. А он прижал меня к груди, как дорогую игрушку, и аккуратно погладил по волосам.
      Так не ищут любви. Так не соблазняют женщину. Так спасаются. Бегством или стоя, так спасаются от жизни, от одиночества, от несделанного. В этом объятии не было сексуального трепета, эротического напряжения, прочитанная мною "Камасутра" помогала мало. Так не любят. Так плачут. Чужим людям в вагоне поезда. Или на лавочке в парке, или на пляже за преферансом. Я была всего лишь партнером. Но не статистом. А потому разрыдалась бурно, с выходом, взахлеб.
      Через полчаса мы были квиты и все ещё стояли, вытирая друг о друга свои пограничные слезы. "Дети разных народов, мы мечтою о мире живем". Лично я бы постояла так еще... Но из приличий отстранилась.
      - Незваный гость хуже татарина, - улыбнулась я, чтобы снять неловкость.
      - Ну почему? - он все ещё стоял рядом, упорно глядя куда-то сквозь, мимо, и для какого черта я столько просидела в парикмахерской. Мне, право слово, надоело играть в спектакль "Люди и манекены". Я притянула его за уши и поцеловала сама. Все судьи поставили бы мне шесть - ноль за технику и где-то четыре с половиной за артистизм. Мы явно толкли воду в ступе, надеясь на рождение гомункула.
      И ещё - он мне нравился. Причем так, как давно и никто. Исходя их моих новых карьерных увлечений я придумала для него фразу - он был экзистенциальный. Между нервозностью и надежностью нельзя строить дом, но можно перекинуть мост.
      - А давайте продолжим беседу в ресторане, куда нам там приглашали, сказал он.
      - И это вы называете беседой? - я не хотела, чтобы он увиливал и делал вид, что ничего не происходит, даже если это было для него и не важно. Я и сама так умна.
      Он засмеялся и показал здоровые, наверное фарфоровые, зубы. Они были большие и белые как у пони. Ими запросто можно было откусить голову или перегрызть шею. Оставалось надеяться, что не мою.
      - Дайте мне свою фотографию, - самым что ни на есть деловым голосом попросила я.
      А он обиделся - знай наших. Ни в канавах, ни в пентхаусах мы не дадим врагам ни одного шанса.
      Из номера мы вышли вместе. Под одобрительные взгляды охраняющей публики, сопровождаемые звонками в места отдаленные и не очень. Надеюсь, что эту ночь Сливятин будет спать с чувством выполненного долга. А там посмотрим. Я с растущим профессиональным интересом разглядывала молчаливого человека, который едва-едва не стал моим любовником. Но все впереди. А может, и позади. Это не имело значения. Просто сегодня что-то треснуло и совпало. А хорошее интервью с Наумом Чаплинским можно продать даже в Нью Йорк таймс.
      - Может быть, перейдем на "ты"? - спросил он у меня уже в машине.
      - Нет, ни за что, - я покачала головой. На "ты" - это слишком слишком близко .Так близко, что скучно и бесперспективно. Раз в жизни выдалась возможность поиграть во что-то значительно. И неужели я её упущу?...
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
      А всю дорогу мы молчали. Мне лично не нравился водитель-телохранитель, он же киллер - профессионал по имени Максим. И это чувство было на редкость взаимным. Я мешала ему отдыхать и тихонько исполнять свои несупружеские обязанности. Вообще, жизнь вторых лиц при королях - незавидная штука. Не пить, не курить, не принимать наркотики и не смотреть на тех женщин, которые по возрасту и прочим человеческим показателям совершенно не подходят шефу, но зато как подходят несчастливому сопровождающему.
      Из-за напряженного молчания аура вечера и невзятого интервью разрушилась, потому что нельзя сидеть сразу на всех стульях и быть хорошим специалистом! Так, пожалуй, к концу жизни я чему-то дельному и научусь. Вот была бы я настоящим репортером, то уже сейчас знала бы какого цвета трусы носит министерский израильский
      чиновник...
      - Завтра увидимся, - констатировал мое окончательное поражение Чаплинский, когда машина тряхнулась и остановилась у моего подъезда.
      - Назначайте время, - согласилась я. Ну не приглашать же их вдвоем на чашечку кофе, от которого меня лично воротит.
      - Я в десять часов буду на вашем празднике. С речью и поздравлениями.
      Ах, ну да. Как я могла забыть? Реклама - двигатель торговли и успешной продажи мозгов третьего-четвертого сорта, а также некондиционных материалов. Я не удивлюсь. если после этого выступления часть наших оболтусов поедет поднимать экономику Израиля. Вот тогда-то и исполнится заветная мечта всех черносотенцев: "Бей жидов, спасай Россию". Короче говоря, на месте Чаплинского я б не относилась к предстоящему докладу с такой легкой степенью безразличия.
      - Вы знакомы? - мне просто стало интересно, на какой добрососедской основе было принято такое благородное решение и кого посылали к Науму, чтобы он стал посговорчивее.
      - В этом городе все со всеми знакомы. Вы разве не знаете, - Наум Чаплинский, видный политический деятель и представитель другой страны, пошло положил мне на колено руку. И вместо искреннего возмущения я почувствовала что-то похожее на благодарность. Полагаю, что номер в отеле весь был пропитан какими-то сильнодействующими наркотиками.
      - Ну, пока, - дернулась я и увидела, как облегченно и радостно вздохнул Максим. - Наум Леонидович, пока ещё ничего не случилось, я хотела бы знать, кто в вашем сценарии сыграл роль Альфреда Илла? Надо же успеть взять интервью и у него? Пока не поздно...
      - Мишигинэ, - сказал Чаплинский, что в переводе с идиш и с яшиных слов означает "сумасшедшая" . - До завтра, думаю, этот человек доживет. И дай ему Бог здоровья на долгие годы. Поехали отсюда.
      Меня, как обычно, оставляли в одиночестве. Я в качестве здорового чувства мести позвонила Тошкину и сообщила, что в городе готовится преступление, которое сумею предотвратить я и только я. На его помощь никто не рассчитывал, а номер телефона Интерпола я попробую узнать в справочнике. В каком-нибудь справочнике. А Тошкин позволил себя грубо бросить трубку, звук её полета сопровождался комментарием "дура". Правильно, я давно предлагала купить ему аппарат поприличнее.
      К девяти часам утра следующего дня, следуя славной пушкинской традиции, "гости съезжались на бал" и их очень трудно было высадить в ряды по ранжиру Вот, например, кто главнее-мэр города или чиновник из Министерства образования, главный прокурор области или эстрадный певец-авторитет. Епископ отец Дмитрий или раввин Соломон. Жизнь устроена так, что для всех первых лиц не всегда хватает первых мест. А юбилей - не круглый стол короля Артура, потому что надо ведь задуматься и о статистах. Обо мне - в голубом сарафане от Василисы Прекрасной. Я натянула его уже внутри, в туалете на втором этаже прямо на одежду - в случае чего, например, если молчащая целый день кафедра передумает, его можно было легко снять и подарить на память жене именинника, тем более, что размерчик был как раз её.
      Чтобы не чувствовать себя круглой идиоткой, я решила затуманить мозги никотином. Вскоре к этому туалетно - сигаретному процессу присоединились две женщины-практикантки с кафедры общего менеджмента, одна - японская гейша - профессор - маркетолог и три лаборантки из подразделения иностранных языков - кроме трусов бикини на них ещё были шкуры лысых плешивых медведей. Оставалось только радостно отметить, что в таком обществе я, как всегды, была лучше всех. Все же остальное, кажется, шло не по Пушкину, а по Фредди Меркури - шоу должно продолжаться.
      А не начиналось оно от того, что именинник запаздывал. Неужели в парикмахерской и для таких граждан бывает очередь? Мэр нервно ковырялся в носу, прокурор протирал очки засаленным платочком, а красавец Аслан (воспитанный же вроде человеком) так благоухал Пако Рабанном, что вызвал аллергию у сидящей рядом жены ныне покойного Усатого. Или Полосатого - ну какой-то жены-наследницы точно.
      Вдруг... зал замер, свет погас, и в тишине и сиянии одинокого софита на сцену взбежал шестидесятилетний красавец, совсем не похожий на осколок советской империи и в целом очень даже приятный человек(особенно в спящем виде), мой супершеф и наш, судя по размаху празднества, единственный деятель высшего образования. Зал встал и разразился овацией. Кое-кто начал скандировать: "Да здравствует наш Карабас удалой", кое-кто шипел: "Чтоб ты сдох". В общем, все как на приличном партийном съезде. Правда, "Интернационал" заменили цыганским хором с песней "К нам приехал наш любимый". Одна из цыганок оказалась моей бывшей одноклассницей, за которой я раньше ничего такого, в смысле национального не замечала. Впрочем, и я раньше не расхаживала по городу в нарядах от фольклорных коллективов.
      Вдруг кто-то сильно сжал мой локоть. А поскольку я стояла уже не в демократически прокуренном туалете, а у черного входа в банкетный зал и была зажата тремя десятками "готовых к выходу" сослуживцев, то резко обернуться и дать обидчику промеж глаз не было крайне затруднительно. Локоть, во всяком случае, какая-то его деталь уже грозился упасть на плиточный пол, и я тихонько заныла. Из массового переплетения рук, голов и тел на меня недовольно цыкнули, но руку не отпустили.
      - Не поворачивай головы, - услышала я премерзкий шепот над самым ухом. - Зарежу.
      Так, это все-таки по-простому, по-нашему: "зарежу" и все. Что-то неприятно ткнуло меня в бок и я поверила. А чтобы немного успокоиться, стала судорожно припоминать, сколько человек погибло в давке на похоронах Сталина. В голове вертелось слово "множество". И никто не заметил! И на меня, со всех сторон зажатую желающую поздравить ректора, но уже мертвую, тоже вряд ли кто-нибудь обратит свое пристальное внимание. Так и буду стоять... Мне стало себя жалко и я покорно кивнула.
      - Не поворачивай головы. И слушай - нельзя быть такой шлюхой! Нельзя быть такой извращенкой. Это кончится для тебя плохо, - в подтверждение последней фразы то самое что-то прошло сквозь сарафан и, наверное, сделало дырку в моем старом любимом парадном костюмчике. Я снова кивнула.. - Очень плохо. Ты умрешь! Но я даю тебе ещё один шанс. Не будь такой шлюхой! Не поворачивай головы.
      Странное дело - складывалось ощущение, что в мозгах моего убийцы слишком демократичное поведение женщины каким-то образом замкнуло на вращающихся возможностях шеи. Я прикинула, каким образом буду теперь краситься, смотреть телевизор и отвечать на отклики знакомых. Не поворачивая головы это будет делать очень трудно. Но жизнь, наверное, этого стоит. Буду говорить людям, что у меня хрустальная шейка.
      - Не поворачивай головы ещё пять минут, - прошептал любитель острых предметов, создал волну человеческих тел и недовольных возгласов, оставил меня в недоумении и, видимо, скрылся.
      В течении пяти минут я честно развивала свои дедуктивные способности. И хорошо еще, что здесь не было яблоку упасть - плечо товарища очень пригодилось мне как средство от подкашивания ног. Хотя... Хотя на месте шантажиста - угрожателя я бы не исчезала сейчас из толпы. Дабы не привлекать внимания и не быть узнанным. Я стояла бы спокойно и улыбалась мне в лицо. А еще, на всякий случай, я считала до трехсот пятидесяти. В триста пятьдесят первый момент покорности я сделала легкое поворотное движение и оглядела собратьев по концерту. Оп-па....
      - Надежда Викторовна, мы уже и не чаяли вас увидеть, - проквакал Мишин, которого я узнала исключительно по лысине, потому что во всех других местах он был казак.
      - Боялись, что вы сорвете нам все мероприятие. Вы должны будете прочесть стихи - любые. Наш выход - через пять кафедр. Вот потренируйтесь с Татьяной Ивановной...
      Мишин сделал мастерское движение плечами в стиле Ивана Поддубного, разрывающего Мухамеда Али, и из-за его спины выглянул сплоченный коллектив нашей кафедры. Сине-белая Татьяна Ивановна, красный, как маринованный, Виталий и взлохмаченная Инна Константиновна. Неприятный холодок пробежал у меня по спине. Я давно разучилась верить во всякие человеческие совпадения. А на кафедре меня явно невзлюбили... Но это ведь не повод, чтобы портить казенное имущество, угрожать и колоть в бок.
      - А где Танечка? - мужественно спросила я, выдерживая пристальный полковничий взгляд из-под густых бровей.
      - Приболела. Собирается лечь в больницу. Нервный срыв у нее, - жестко ответил Мишин. - Будем навещать...
      - Без меня? - догадалась я, профессиональный астролог-прорицатель. - А на сцену к ректору, значит, не боитесь? А может у меня граната с вырванной чекой?...
      - На входе стоят мальчики для обыска.
      - Симпатичные? - пискнула лаборантка в трусах и шубе.
      Тем временем со сцены неслись поздравления и подарки. Я узнала много новых подробностей из жизни шефа суперакадемии. Кроме обычных заявлений о правильно пройденном трудовом пути, выяснилось, что ректор был ещё большим другом религии, особенно, когда возглавлял отдел атеизма в обкоме партии, пожил в одном браке
      сорок лет и не дал ни повода, ни сомнения ( об этом поведала плачущая от счастья супруга), но самое интересное, что он уже дал согласие сниматься в супербоевике Френсиса Фор да Копполы "Родной отец", но из-за служебного рвения и патриотизма так и не доехал до Голливуда, зато теперь написал книгу "Как стать миллионером за пять лет" и книга эта, разумеется, стала бестселлером, но на Западе продается в разделах юмористической литературы. Вот идиоты, велкам к нам, дорогие капиталисты! Еще ректора признали почетным членом только что сформированной академии почетных членов и занесли в английский Оксфордский ежегодник "Ху из ху" всего лишь за двести семьдесят шесть долларов.
      Наум выступал сразу после Аслана, и по их легким понимающим улыбкам я поняла, что хотя бы одно мое вчерашнее задание все-таки было выполнено.
      - Я знал юбиляра давно, - начал Чаплинский, и в зале установилась такая тишина, в которой на землю обычно падают ракеты, метеориты и памятники. - Я знал его порядочным человеком, порядочным молодым человеком... И шоб ты был здоровый, - Наум широко улыбнулся и по-детски развел руками.
      Ректор вдруг поднялся с трона, который ему подарили от имени губернатора, и бросился в объятия к Чаплинскому. Да, на старости лет хочется слыть порядочным и быть здоровым. Зал дружно непонимающе зааплодировал.
      Наша репетиция не состоялась. Мы вышли на сцену, взялись за руки и, стараясь не укусить друг друга, пропели имениннику здравицу-колядушку, подарили скромную бутылку водки и выглядели бедными нищими беспризорниками из приюта для олигофренов. Нас было жалко. А в конце выступления, когда я вот-вот должна была прочитать свои непридуманные стихи, Мишин вдруг оттянул меня от юбиляра, выхватил микрофон и сказал:
      - Просим прощения, у нас тут ещё похороны. Вот поэтому мы и коротко.
      "Мы играем на похоронах и танцах", - вспомнились мне слова из песни Макаревича. А вся наша жизнь - это дружная агитбригада, где кто-то умирает, кто-то убивает, а кто-то наслажденно остается на свободе.
      - Прошу почтить память нашей коллеги минутой молчания, - сказал ректор, о котором я обычно думала хуже. Публика неуклюже покинула нагретые места и недоуменно уставилась на наши карнавальные костюмы.
      - Желающих ждет автобус, - прощально выкрикнул Мишин, тоже, оказывается, способный на поступки. Татьяна Ивановна грохнулась в обморок, Виталий Николаевич стал похож на задыхающуюся рыбу, а Инна Константиновна покрутила пальцем у виска и пожала плечами. Если бы все это происходило не на сцене, нас ещё можно было бы считать нормальными... Впрочем, мы, кажется, и не претендовали.
      Толпа торжественно расступилась, пропуская нас к выходу. Не опошлить бы песню комсомольцы - добровольцы, но что-то гражданско-испанское в этом все-таки было. Вслед раздались возгласы, грозившие перерасти в большую дискуссию. Выступившие коллеги справедливо рассудили, что на банкет с сильными мира сего их не пригласят, а есть очень хочется. Похороны хороший способ продолжить день рождения. В результате демократического голосования приличная масса народа присоединила к нам свои спины и плечи.
      - Не поворачивай головы, - вдруг снова послышался знакомый бесполый шепот. Да как же! Лишенная сарафана, вновь обретшая свободу телодвижения, я резко оглянулась в поисках обидчика.
      - Не поворачивай голову, у тебя прямо над воротником засос, - говорила одна лаборантка другой. - Мы же на кладбище едем, а ты сияешь. Это неприлично.
      Я вздохнула полной грудью и задумалась. Может мне тогда послышалось от духоты? И что такого я успела натворить в этот раз, чтобы прослыть шлюхой? Ну шлюхой ладно - много ума не надо. А вот извращенкой? Может быть очередные шуточки моих родственников сектантов? С другой стороны благодетель давал мне ещё один шанс. Надо бегом бежать в ЗАГС и подавать заявления. Где-то я вычитала мудренную фразу: "Счастлив тот, чьи грехи сокрыты."
      - Надежда, - окликнули меня, когда я почти полностью погрузилась в большой чистый автобус. - Подождите...
      Мишин, сидевший на первом ряду посмотрел на меня неодобрительно, всем своим видом обещая ещё разобраться. Я вернула тело улице и с удовольствием констатировала присутствие Чаплинского, который, кажется, был готов разделить с нами скорбный поход.
      - Вы с нами? - спросила я.
      - Я не знал вашу коллегу, но подвезти могу. И что вы делаете вечером?
      - Не знали? Странно... Вы же сами говорили... И она... Подождите.., пробормотала я и, всунув голову в автобус, крикнула зычно, по - пионерски. - Татьяна Ивановна, можно вас на минутку? Тут товарищ...
      А товарищ, как говорится, спал с лица, резко повернулся на каблуках и бросился в сторону парадного крыльца.
      - А как же подвезти? - крикнула я в спину вражескому шпиону. - Куда это вы? Извините, Татьяна Ивановна, тут был Чаплинский, я думала, вы знакомы. Были знакомы, хотела тут...
      Татьяна Ивановна взяла меня за локоть. Тот самый, многострадальный, и по вновь сформированной традиции больно сжала что есть сил.
      - Больно, - сообщила ей я. - Больно же. - Татьяна Ивановна никак не реагировала, только смотрела немигающим взглядом куда-то вглубь своих воспоминаний, и все белела и белела лицом. А потом стала тихонько закатывать глаза. Мишин вскочил с сиденья и рыцарским жестом подхватил падающую женщину, мне же он сказал:
      - Если умрет и это, пеняйте на себя. Пощады не будет.
      - Никто не виноват, - прошептала Татьяна Ивановна, решившая, что её обморок не должен быть долгим и глубоким. - Не надо никого наказывать...
      Вот сколько благородства скопилось на одной единственной автобусной площадке. Оставалось прослезиться, хотя эту жидкость стоило и поберечь для более решительного применения.
      Судьба любит разгуливать вокруг личности кольцами, каждое следующее меньше по диаметру, чем предыдущее, так они, эти кольца сжимаются, сжимаются и в какой-то момент у человека не остается выбора. Меня лично такая ситуация устраивает. А философствовала я, потому что на горизонте, на том же пресловутом парадном крыльце рядом с застывшей фигурой спринтера Чаплинского возник мой друг и жених Дима Тошкин. Встречаться на похоронах стало нашей доброй традицией. Или не доброй. Да, скорее всего - не доброй. Хмурое лицо Дмитрия Савельевича означало для меня, по меньшей мере, две вещи - подписку о невыезде, или разрыв всяких бесперспективных межполовых отношений.
      - Добрый день, - Дмитрий Савельевич резко выдернул из-за спины руку и протянул её моему Мишину, который, в свою очередь, по старой памяти мог бы схватиться за наган. Только наган остался дома... - Старший следователь городской прокуратуры Тошкин.
      - Мишин, заведующий кафедрой. Чем могу быть полезен?
      - Я по поводу вашей сотрудницы Крыловой, - начал Дима, стараясь не глядеть в мою сторону, - мне нужно с ней поговорить...Вы позволите?
      Простая формула вежливости, выстроенная Тошкиным, покатила ситуацию с горы и ко всем чертям.
      - Не позволю! - четко отрапортовал Мишин. - Не позволю третировать моих подчиненных Сейчас вам не тридцать седьмой. Не сметь!!! - обозначая восклицательный знак, Владимир Сергеевич даже взвизгнул и обрызгал рядом стоящих слюной.
      Ну надо же! Только что он обещал меня убить. И за это право первой крови Мишин готов был войти в конфликт с представителями власти. То есть в нашем пятилетнем ВУЗе что-то от помещичьей Руси. Культ личности царя-батюшки, произвол лаборантки и, главное, нежное желание заколоть своих крепостных собственноручно. Такие уж
      мы люди - к концу двадцатого века наконец-то полностью усваиваем соборное уложение Алексея Михайловича, а это означает, что демократия в своем конституционном объеме будет правильно прочитана и понята примерно через три столетия. Может и хорошо, что
      многие не доживут.
      - Но.., - начал было Дмитрий Савельевич, А Мишин загородил меня своим телом. Мне не оставалось ничего другого, как высунуть длинный, утром очищенный, язык и скорчить Диме рожу. Но тут на помощь представителю власти пришла Инна Константиновна?
      - Вы не знаете, кого защищаете! Из-за неё одни неприятности. Прошлым летом она обвинялась в серийных убийствах. И ещё неизвестно, каким образом, - Инна Константиновна
      многозначительно посмотрела на мои ноги, грудь и тронутые "ланкомом" щеки, - неизвестно, каким образом ей удалось избежать заслуженного наказания.
      - Да, - сказал Дима, явно готовый к гнусному предательству. - Да, на имя прокурора города пришла анонимная посылка: шприц и флакон. Отпечатки пальцев, верхние отпечатки, принадлежат Крыловой. Концентрация раствора во флаконе значительно выше той, что была назначена погибшей Анне Семеновне. Вот такие дела.
      - Она шла выбрасывать, - твердо заявил Мишин.
      - И кто это может подтвердить? - спросил Дима, поставивший на моих моральных и человеческих качествах жирный крест.
      - Танечка - лаборантка, - выскочила я из-за спины шефа. - Танечка все видела своими глазами. Сейчас она болеет.
      - И мы никак не можем с ней связаться. Это не кажется вам подозрительным?
      - Арестуйте её, пока не поздно изолируйте её от общества, - объявила Инна Константиновна и вернулась в автобус, считая свою миссию и гражданский долг абсолютно выполненными. Дима, кажется, ещё сомневался, а, скорее всего, просто не имел при себе бумажки - писульки от начальника. Я смотрела на него с презрением разбитых надежд, впрочем - он мог жениться на мне уже сейчас и тем самым разделить участь семей декабристов.
      А Чаплинский все стоял на крыльце, а Татьяна Ивановна все не занимала места в автобусе. Они были так автономны, так независимы друг от друга, так случайны в своем обыкновенном стоянии, что хотелось спеть "я прошу тебя, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня". И если это была не встреча Штирлица с женой, то грош цена моим аналитическим способностям. Музыка все играла в моей голове, и я с сожалением замечала, как разглаживаются морщины на его толстом умном лице, и как осторожно неуверенно поправляет волосы, трогает завиток на шее наша Татьяна Ивановна. Воображение мое разгулялось я представила их маленькими, юными, молодыми...
      - Сейчас так не любят, - говорит мой папа, ограждая меня от очередного неумного мужчины. Согласна - так чтоб до драки, до обмирания, до памяти навсегда и пожизненного ожидания - сейчас так не любят. У нас другие задачи - выжить, поесть и не потеряться. Именно потому, что раньше любили так сильно и безнадежно, отдавая этому мероприятию все силы - именно поэтому мы так живем. Без хлеба и воды и прочих человеческих перспектив. Нашим предкам было некогда работать, они любили, нашим детям, надеюсь, тоже будет некогда. Через поколение... Способность любить передается через поколение...
      - Я велел не отвечать на звонки, - сообщил Мишин, врываясь своим адвокатским поведением в мои приятные светлые мысли. - Мы с ней свяжемся, и она все подтвердит. Сделаем это сегодня - можете мне перезвонить - я дам команду.
      Тошкин удивленно вскинул брови и почесал затылок. Сейчас к нему придет понимание... Ну, например, такого факта: этой Крыловой удалось совратить старого партизана. И как он ошибется! Государственные учреждения все же отбивают у людей способность мыслить красиво и неординарно... Государственные учреждения вообще отбивают охоту мыслить. Трудно критиковать руку, которая тебя кормит, и сохранять при этом ясную погоду в мозгах. Вот, например, у нас ректор... Это же ректор! Царь всех ректоров, начальник всех умывальников и в целом очень приятный человек. Даже автобус выделил.
      - Спасибо, - сказала я Мишину, когда автобус тронулся. И мы вместе с ним. Или мы раньше, хотя для Инны Константиновны все это не имело значения.
      - Танечка сегодня подойдет на кладбище. Поговорите с ней, - процедил Владимир Сергеевич сквозь зубы. - Если вы придете к консенсусу, то лучше зафиксировать это письменно. А если нет... не обессудьте, но за убийство придется отвечать по всей строгости нашего времени.
      Судя по речевым оборотам, которые так эффектно использовал мой заведующий, он испытал в жизни два настоящих политических потрясения революцию и революцию продолжается. Мэйд ин Горбачев. Впрочем, он был не так прост. Не так наивен. И все происходящее стало сильно напоминать абсурдный заговор. Только непонятно, против кого.
      Церемония прощания прошла быстро и скорбно. Мне было противно - народ стремительно складывал цветы, подготовленные для юбилея и отходил в сторонку, чтобы обсудить, как выглядит покойница и почему так убивается её муж. На кладбище было солнечно и тихо. Умиротворенно, только у самого въезда были обозначены приметы времени. На сторожке красным, издали похожим на кровь со смолой составом было написано: "Сливятин, я жду тебя здесь. Не задерживайся. Твой Усатый. Это вам не прокуратура, приговор обжалованию не подлежал и давал мне основания думать, что спор о квартире и сливятинские поручения в скором времени отпадут сами собой. И откуда у меня столько цинизма и неуважения перед смертью, угрозами и прочими неприятностями? Снова скидку на общество? Или все неча на зеркало пенять? Но к мужу Анны я все же не подошла, хотя видела и понимала: тот, кто возможно покусился на его жену - больше не жилец. А что, если он сам ее...Он сам, чтобы что..? Чем таким страшным и ужасным грозила им дальнейшая совместная жизнь?
      А если он сам, то пусть заплатит за молчание и доказательства его вины, которые я достану из-под земли.
      Танечка - лаборантка приехала на кладбище и стояла чуть поодаль от массы проголодавшихся коллег. Наткнувшись на меня взглядом, она слабо улыбнулась и жестом позвала к себе. Мы - люди не гордые, увязая каблуками в сырой земле, я героически достигла редута,
      который мог бы подтвердить мою полную непричастность.
      - Это я послала в прокуратуру шприц, - прошептала она.
      - Очень умно. И очень своевременно, - согласилась я, облегченно вздыхая. Борьба с тенью неизвестного соперника слишком утомительное занятие для начинающего
      детектива.
      - А зачем, Таня? Кто тебя научил?
      - Нет, - она томно закатила глаза, демонстрируя мне склонность к истерии, - Но я точно знаю, что она не хотела умирать. Не собиралась. Она мне сказала, что ей надо обязательно вмешаться.., - Танечка запнулась и замолчала. На всех парусах к нам мчалась Инна Константиновна, выбравшая объектом ненависти меня:
      - Не вздумайте идти у неё на поводу. Она не сможет нас запугать. Таня, я выступлю свидетелем!
      - Да - да, - закивала Танечка. - Это даже лучше. Анна Семеновна сама сделала себе инъекцию. Надежда Викторовна - не причем.
      - Так во что же вмешаться? - спросила я, понимая, что ускользает самое главное.
      - Во что? Вспомните все, что было сказано. А лучше - запишите, а?
      - Да, правильно. Я запишу. Я подумаю. Давайте встретимся завтра? Вечером? Или послезавтра? Я вам сама позвоню. Хорошо? - глаза Танечки забегали, перебирая меня, Инну Константиновну, толпу празднопровожающих людей. Она кого-то искала? Или нашла!
      - Хорошо, только пусть все будет точным, - согласилась я и победоносно посмотрела на Инну Константиновну . - А вам пора сдавать желчь в медицинских целях. Чтоб столько добра не пропадало...
      - Не смейте на меня орать, - возмутилась Инна.
      Странно, когда человек глухой, ему кажется, что говорят тихо. А когда суперслышаший - значит, громко. Кажется, это качество приобретается при преодолении очередной ступеньки служебной лестницы. Пригодится ли мне это наблюдение в последующем расследовании событий?
      - Таня, а вы не могли бы позвонить в прокуратуру и сказать, что вы доброжелатель. А то - все шишки на меня.
      Таня непонимающе уставилась на меня, потом быстро-быстро заморгала и качнула головой: "Нет, извините. Я не затем это сделала. Но, извините. Мне пора. Меня ждут. У меня процедуры. Мне плохо". Она пошла, потом побежала, и быстро скрылась за воротами, мелькнув у сторожки с предвыборной платформой депутата Сливятина...
      День быстро скатился к вечеру, не оставив ничего главного и значительного. Впрочем, мое честное имя было, кажется, восстановлено. Но ведь в этом и не сомневалась. А значит, и не ценила то, что далось мне легко и без борьбы. После похорон были поминки, частичное возвращение в академию - кто-то, то есть я, восстановленная в правах, должен был забрать государственную собственность в виде костюмов бредового фольклорного выступления...
      Потом я брела по городу, безжалостно уничтожая шпильками асфальт - я проваливалась в дырки, с мясом раздирала каблук и радовалась возможности купить новые туфли. Только радость была какой-то грустной.
      У подъезда стоял Чаплинский. В руках у него был букет голландских пахнущих воском роз. Отставший от жизни, он не знал, что к нашим женщинам следует ходить с бутылкой и килограммом сосисок.
      - Надежда, вы же должны взять у меня интервью, - он протянул букет и осторожно поцеловал мою руку.
      - Пойдемте, - сказала я, радуясь, что в нашем доме все досужие соседки выселены за сто первый километр - в парк с лавочками и качелями . - И кофе будем пить, - открывая дверь, вдруг разозлилась.
      - Нет, на ночь вредно, - он не разуваясь по мерзкой европейской привычке прошел в комнату с классическим названием "зала". - Хорошая квартира, большая...
      - А почему вы приехали поездом? Времени не жалко?
      - Боюсь высоты! - усмехнулся Чаплинский, которому от меня что-то было надо. И это оказалось таким очевидным, что мне стало противно. Надоело быть единственным полезным ископаемым этого забытого Богом городишки...
      - Может быть, вы вовсе и не Чаплинский? - устало догадалась я, поражаясь своей способности видеть то, что у других сокрыто.
      - То есть как? А кто тогда я?
      - Но это мы выясним, не беспокойтесь. Пошлем запрос в Тель-Авив на предмет истинного местонахождения Наума Леонидовича, а там видно будет. Только я не понимаю, что вам от меня нужно - подтверждение ваших полномочий в прессе? Пожалуйста, диктуйте. Пистолет можете не вынимать...
      Он посмотрел на меня внимательно и спокойно. Таким долгим протяжным взглядом, который обычно предшествует поцелую с последующим слиянием в экстазе. Ах да, СПИД гуляет по планете вместе с сопутствующими товарищами. Так почему бы не воспользоваться относительно безопасным сексом в моем лице?..
      - Если это изнасилование, предлагаю воспользоваться презервативом. Человек без имени, знаете ли...
      Псевдонаум рассмеялся. Ах, если бы я не была воспитана в таких строгих правилах. Но что тут поделаешь - было в нем Это. Харизма, обаяние, страсть... Можно чуточку пригубить, попробовать и чем черт не шутит: лет через десять я тоже как-нибудь с улыбкой скажу: "Сейчас так не любят". Только на переезд в Израиль я не согласна...
      - А вы женаты? - спросила я, разом прекратив наркотически идиотические видения.
      - Конечно! - Наум пожал плечами, удивляясь, видимо, моей наивности.
      - И дети, конечно, есть? - моему презрению уже не было никаких пределов.
      - Должно быть так, - он помолчал, а потом решительно добавил. - Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я вам верю, потому что таких нахалок не видел никогда в жизни.
      - Каких таких?
      - Бескорыстных.
      Он мне надоел. Хотя и любопытно, но есть дела и поважнее. Мне нужно подготовиться к ряду важных встреч, задать умные вопросы, провести стрелочки от возможных подозреваемым к возможным исполнителям. И арестовать (убить?) виновных.
      - А давайте завтра? Прямо с утра и начнем? И сколько вы мне заплатите?
      - У меня - таки есть дикое желание... Я хочу поносить вас на руках. И постарайтесь, чтобы ваши крики не разбудили кого-то не здесь, - с этими словами он легко оторвал меня от пола(хорошо, хоть не успела пустить корни), и закружил по "зале".
      - Идиот, - сообщила ему я сверху и поцеловала в побеждающую лысину. За советы и консультации для мошенников существуют особые расценки в долларах.
      - Интересно, ты годишься мне в дочки? - спросил он, демонстрируя не только возможности Клары Цеханасян, но и явно выраженный комплекс Гумберта.
      - Еще раз и на "Вы", папаша.
      Я бы сказала что-нибудь еще, но мое проданное когда-то, как пуленепробиваемое, окно вдруг разлетелось на достаточно крупные кусочки и под ноги еврейскому шпиону упал красивый отечественный кирпич.
      - Что это? - спросил он, осторожно спуская меня с рук, чтобы не привыкала.
      - Это протест, - смело сказала я, невзирая на крупную неприятную дрожь, которая заполнила все мое тело.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
      Пауза, кирпич и разбитое окно требовали тишины. Тем более, что Наум не спешил ставить меня на место (это вообще мало кому удавалось). Я осторожно сжала его плечо и покорно, в пределах своих возможностей разумеется, улыбнулась. Дело было за малым - предложение руки и сердца и назначение срока свадьбы. Но Наум молчал, зато за окном бешено сигналил бешеный Макс. Он испортил очарование вечера и не дал Чаплинскому совершить подвиг. Через три минуты в дверь звонили, а для убедительности ещё и колотили. Хорошо жить без соседей. Я ловко спрыгнула с рук застывшего Наума и помчалась открывать.
      - Живой? - вскрикнул Максим, направляя на меня дуло пистолета.
      И поди разберись, какие движения он собирался совершить далее? Скажу живой, начнет стрелять и убирать свидетеля, скажу - мертвый, очистит квартиру от предполагаемого убийцы, то есть - от меня.
      - Максим, а зачем ты камни в окна кидаешь? Это нехорошо, некрасиво даже! И этот дядя тебе даже не дядя. И уж тем более не отец родной. Чего так кипятиться?
      - Значит живой, - выдохнул Максим и почесал своим дулом за своим же ухом.
      - Тогда я жду внизу. Или остаться здесь? - он посмотрел на меня вызывающе.
      - А мне все равно...
      Честное слово - абсолютно. Потому что даже такой совершенный механизм как я иногда устает и нуждается хотя бы в профилактическом ремонте. Громко тикали часы, капала вода в ванной, сквозняком раскачивало люстру. Все было глупо и обыденно. Я оказалась просто близорукой романтической идиоткой, которой не хватало, всегда не хватало чего-то настоящего. Лучше бы подалась в археологи, чем стала копаться в человеческой старине. Нашла себе тоже гарантии от тоски...Наум Чаплинский - умереть можно. Со смеху или рядом с ним. И как это меня так угораздило? С первого взгляда, что ли? В нашей стране у всех нормальных людей столетиями воспитывали ксенофобию. У меня, в знак протеста, выросла филия. Ксенофилия... Низкопоклонство перед западом, космополитизм. Надо повесить портрет Сталина и думать о хорошем.
      Например, о том, что когда выйдут на пенсию последние партаппаратчики, их места займут постаревшие Асланчики, а потом их дети и внуки. А я принципиально перестану ходить на выборы и уеду в деревню. К тетке, в глушь, в Саратов. Но я и сейчас это делаю. А ведь ни Максиму, ни Тошкину никому из нынешних не придет в голову поносить меня на руках.
      - Когда в Израиле уходят на пенсию? - крикнула я, чтобы Максим убедился в живучести клиента.
      - В шестьдесят пять - семьдесят.
      - У нас ещё есть время, - сообщила гостям я.
      - Да, дней несколько. Я собираюсь ещё немного задержаться. Поехали, Максим. Давайте, попробуем встретиться с утра.
      - Тем более, что с утра я меньше вешу, - он улыбнулся, а моя пропащая душа ушла гулять, заявив, что больше не может выполнять пионерское поручение по сохранению чистоты и невинности моего тела. Ну что, где наша не пропадала - броситься на шею и повиснуть на ней камнем?...
      Была не была. Он очень удобно расположился у двери и наверное бы не упал, выстоял, но тут дедушка Чуковский все испортил, потому что у нас зазвонил телефон.
      - Пока, - быстро сказала я, захлопнула дверь без поцелуя и резко дернула трубку на себя. Вместе с голосом Тошкина в ней верещали гудки, обозначавшие помехи на линии.
      - Ты одна? Надя, я спрашиваю, ты одна? - голос прокурора дрожал от ненависти и напрасных ожиданий.
      - Одна, успокойся. Ложусь спать. У меня завтра много дел...
      Еще бы - кампания по ликвидации безграмотности. Я запланировала её на лекцию по культуре античности. Я подготовила словарную работу - даже правила подчитала, что с большой буквы, а что с маленькой. Однако меня мучили сомнения - весь ли алфавит удалось выучить моим будущим академикам... Ну, а кроме того...
      - Тошкин, не мешай мне жить. Ты - предатель. Прощай.
      - У тебя был Чаплинский? - спросил он сдавленно.
      - Его уже тоже убили? - страшным шепотом прохрипела я.
      - Пока нет. Но... Ты могла бы приехать ко мне? Я на работе. Нам надо
      поговорить. В неофициальной обстановке.
      Ай да Тошкин, ай да Пушкин. Моя квартира уже стала для него казармой, где нужно было четко и без сомнений выполнять устав и правила техники безопасности при работе с огнеопасными предметами. Что же - посеешь ветер, найдешь дырку от бублика.
      - Тогда присылай за мной трамвай, - ответила я и бросила трубку. Вот так всегда - в квартире могут быть воры, зато хозяйка должна быть в прокуратуре. И что мне теперь делать с этим окном, из которого дуло, правда, не так сильно, как из максимкиного пистолета. Я устало опустилась на пуфик - эдакое мещанское новообразование-перед трюмо и нехотя накрасила губы. Поцелуи и прочие жизненно важные шалости на сегодня отменялись по причине плохой погоды. И все-таки, почему Чаплинский не прилетел самолетом? Странно...
      Через полчаса я входила в хмурое, обветшалое здание городской прокуратуры. И почему у некоторых это заведение вызывает такой трепет? Я точно знаю, что раньше здесь был детский сад. Теперь получились ясли. особенно если учитывать неуемную веру в справедливость некоторых служителей закона.
      Тошкин спускался по лестнице, отчаявшись увидеть меня в своем гнездышке.
      - Если гора не идет к Магомету, значит у неё отказало чувство мусульманской солидарности, - предположила я, не желая ссориться, а уж тем более - выяснять отношения.
      - Он плохо на тебя подействовал. Ты стала разделять его насмешки над арабскими святынями. А ведь он не прост, - Тошкин взял меня за руку и слегка сжал мою ладонь. - И скорее всего, он опасен!
      Глаза Дмитрия Савельевича горели нехорошим охотничьим огнем. Ему бы сейчас ружье или команду, и на ужин мы бы ели дикую, собравшуюся на юг утку.
      Я промолчала и позволила проводить себя в пыльный плохо отремонтированный кабинет, единственным украшением которого был огромный антикварный телефон, доставшийся детскому саду от старого чекиста, друга младенцев. Тошкин усадил меня на стул и подошел к окну. Если и сюда залетит кирпич, то это будет уже слишком!
      - В гостинице "Дружба" работает спецслужба.
      - Ты начал писать стихи? Поздравляю. Очень риторическое получилось начало. Помочь продолжить? В гостинице "Дружба" работает спецслужба, а в гостинце "Турист" поселился онанист.
      - Очень грубо. И неумно. Группу возглавляет мой сокурсник Коля, поморщившись от моей наглости сообщил Тошкин. - Я даже сначала не понял.
      - И решил, что он продался империалистической разведке новых русских. Тошкин, да ты настоящий предатель. Ты веришь только в плохое.
      - Да! Только в плохое. Потому что твой Чаплинский был хорошо знаком с Анной Семеновной. Очень хорошо знаком. Они должны были встретиться. Она написала ему записку. Хочешь посмотреть! У меня есть копия. Коля ещё тогда вспомнил почерк. Он, видишь ли, был в неё влюблен...
      Так может это ревность? Муж знал, что Анна... Нет, не годится. Помешанный на шпионских страстях, Коля зациклился на своей юношеской любви. Мужа он ещё мог перенести, но измену Родине - никогда. И уничтожил женщину, спася тем самым её честь и невыполненный долг перед Родиной. Хорошая версия между прочим, и душещипательная, и правдоподобная.
      - Его надо задержать, - пробормотала я.
      - У него неприкосновенность. Он - гражданин другой страны.
      Ну и как тут не выкрикнуть - сраные демократы, до чего государство довели. Уже и в спецслужбах разрешают иностранцам подвизаться. А...
      - А, так он из Интерпола? - догадалась я.
      - Он тебе это сказал? - встрепенулся и даже обрадовался Тошкин.
      - Кто? Коля? Это же твой знакомый! Лечиться тебе, Тошкин, пора, вот что...
      - Мне?!! - о, сколько изумления, недоверия и презрения было в этих глазах, которые когда-то смотрели на меня совсем по-другому. Я давно заметила, что мужчины и женщины говорят на разных языках, даже тогда, когда используют одинаковые синтаксические и морфологические конструкции. На вопрос "ты меня любишь" они отвечают "что тебе купить", на заявление "я не могу с тобой больше жить" они почему-то вообще не отвечают, а громко хлопнув дверью "уходят из дома". И ещё считают, что их выгнали! Наглость и придушенный эгоизм Тошкина не были для меня новинкой. Но в такую минуту думать о том, что твоя бывшая невеста заводит шашни... Это просто преступление перед отечеством. И так мелко использовать свою должность. Так низко оболгать хорошего человека, борца и настоящий кошелек. Нет, для этого действительно надо быть мужчиной, отягощенным прокурорским званием образованием. Дмитрий Савельевич рванул на себя ящик стола и из груды бумаг выхватил небольшой листок финской бумаги: "Вот, смотри. Это - записка. И почерк твоей покойной сотрудницы."
      Да, я узнала. И не так почерк, как водяные знаки, которые хорошо отснял ксерокс.
      - Это её листок, вернее - листок из её блокнота. Ни как вы посмели?
      - Они знакомы. Тебе это ясно? Они вместе учились. На разных факультетах, но вместе. Общались, встречались.
      - У нас все со всеми знакомы. Даже если твой Коля...
      - Не смей трогать святое. Она назначила ему свидание. Ну, не совсем свидание. А дальше мы не знаем! Потому что, возможно, оно произошло. Ты сама-то веришь, что к нам можно приехать отдохнуть и навестить могилку отца? Это бред! Миф! Выдумка! Он встретился с ней. Накануне её смерти. Я чувствую. А теперь думай, с какой целью он подбивает клинья к тебе! Подумай, у тебя же когда-то были мозги. Ты могла быть умной. Нобелевской лауреаткой.
      - Не собиралась. Тошкин, путать Нобелевскую премию с книгой рекордов Гинесса - это пошло. А чтобы попасть в эту книгу, мозгов лучше совсем не иметь. Это я так, из собственного опыта, - я дернула головой, чтобы волосы аккуратно взлетели и легли мне на плечи. Жест почти автоматический, но в критические дни у мужчин вызывал нужную реакцию.
      - Надя, а что, если он встретился с ней и сделал...это? - Тошкин смотрел на меня виновато и, кажется, готов был к извинениям, которые лично я принимала только от зарвавшихся начальников.
      - Мне не нужно готовить материал в газету. Можно я воспользуюсь твоими данными. Ты ведь хочешь сенсации? - если бы я не была такой нежной, то сейчас бы его придушила и оторвала кусочек уха себе на память. Этот самоуверенный прокурор считает, что там, в Израиле, партия "Ба-алия" все знают о болезнях Анны Семеновны! Впрочем, Израиль тоже страна маленькая.
      - Максимум, что он мог с ней сделать - это довести её до такого шага. И это - максимум, - я гордо встала со стула и довольная тем, что здесь сгэдэшники не подпилили стул, двинулась к двери.
      - Тебе не страшно? - спросил Дмитрий Савельевич.
      - Я не болею диабетом! - кстати, говорят, что в Москве сейчас можно сдавать анализы. Просто так - проверки ради, не от болезни, а для профилактики. Такая мода сродни увлечению парашютным спортом - раз прыгнул, живым остался, уже праздник. Полгода отметил - пошел на второй круг...На третий, на пятый .Там, глядишь, и старость. А ты к ней готов. Не корысти ради, а от любопытства, может, сходить в больницу? Но ведь знаю я - знает свинья. И Наум Чаплинский. - Нет, я не болею диабетом!
      - Для тебя из Израиля он привезет что-нибудь покруче, - торжественно заявил Тошкин, в котором я раньше совершенно не замечала склонности к еврейским погромам.
      - Что же для неё он покруче ничего не привез? Чтобы не оставалось, разлагалось и никто никогда не догадался. Кстати, о поэзии - дарю: стиль-ретро. Старые песни о главном "чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом". И запомни, Тошкин...
      Но что ему сказать? И стоит ли! Не люблю я таких, как он. Делить людей по национальному признаку - это все равно что хвастаться регулярностью менструального цикла. Только, боюсь такой сложной логической конструкции шовинисту Тошкину, увы, не понять.
      - Тогда я ничем не смогу тебе помочь, - процедил Тошкин очень тихо и очень грозно.
      - А ты думаешь, что уже надо? А, кстати, Анна Семеновна была очень взбудоражена.
      И вела себя странновато. И знаешь, она все повторяла "должок, должок"... А у меня были случаи, когда убивали весьма банально и по очень банальной причине - из-за денег.
      Я хлопнула дверью так, что вся вечерняя невидимая уже пыль взлетела вверх и создала мощный вихревой поток. Если завтра в сводке погоды сообщат о разрушениях и жертвах, то прошу взять меня в комиссию по ликвидации последствий. Потому что автору всегда виднее, где собака зарыта. А в роли собаки пусть будет Тошкин. Я просто настаиваю на этом как продюсер проекта.
      А что мне теперь делать? Хорошие стройные версии требовали немедленного пересмотра. Плохо только, что идти по улице мне придется в гордом одиночестве. Идти и думать, опираясь на палку и вновь открывшиеся обстоятельства. Две остановки на трамвае... Какая пошлость! Я поймала такси и поехала в гостиницу "Дружба". В холле было тихо, безлюдно и прохладно. До пяти звезд этому заведению не хватало бассейна, ремонта, двух приличных ресторанов и публики. В провинции как в провинции.
      - Вы Коля? - обратилась я к хмурому представителю обслуги, который вяло стоял за стойкой.
      - А я Надя. Надежда Крылова, - сказала я, чтобы что-то сделать.
      - Знаю, проверяли. Шумная вы дама, - он улыбнулся и сделался милым. Хорошая ночь. Тургеневская, навевающая первобытные настроения с поясками у костра. Я и Коля на пожаре.
      - Мне нужно к Чаплинскому. После двадцати трех даю подписку о выезде из отеля.
      - А его нет, - сказал Коля с начальственным вызовом. - Нету. Как утром поехали, так и нет. Будете ждать? Или позвонить Тошкину, пусть вас заберет?
      В его устах это звучало "пусть черт вас заберет". Обидно!
      - Тогда знаете что; берите листочек, бумагу, я буду диктовать. Чтобы вы сразу ознакомились с содержанием.
      Глаза Коли превратились в две щелки, в которых метался убийственный огонь. Недаром я вспомнила о пожаре.
      - Я знала Анну Семеновну, - плохой прием, запрещенный, но надо же обезопасить себя от возможной напалмовой ямы. - И мне не безразлично. Он встречался с ней?
      - Что небезразлично: он или она, - Коля хмыкнул и отвернулся. Я безжалостная баба. Но в старинные сказки о вечной любви не верю. Для себя не верю. А для таких тупоголовых как Коля - очень может быть.
      - Не знаю. Но в районе её дома был. Это точно. Проверено. И можете написать об этом нарушении прав человека. Мы немножечко за ним проследили.
      Ну, наконец-то. Наконец-то мне стало страшно. Близкий моему сердцу образ маньяка диссидента так реально встал передо мной, что лист перед травой и прочие сивые бурки потребовали немедленного возвращения домой. Тем более народный мститель Коля шутить со мной не собирался.
      - Вызовите мне такси, - осторожно попросила я, рассчитывая на финансовую помощь постаревшего ректора.
      Коля хмыкнул и потянулся к телефону. В его взгляде читалось одно единственное слово "презираю". Ну и пусть. Потому что согласно системе Чехова и Станиславского в дверях гостиницы образовался лысый комок нервов Наум Чаплинский.
      - Здравствуйте, Надя, - он расплылся в улыбке и стал похожим на колобка.
      - Да, - сказала я, понимая, что вот сейчас все можно узнать. А потом испортить или исправить. Я зажмурилась, представляя, как нежно прошепчу ему на ухо какую-нибудь глупость, после которой перестану себя уважать. Ему нужно стать волшебником, чтобы понять, как со мной надо себя вести. Я так давно не пробовала вырвать из жизни ночи... Однако - готова рискнуть.
      - Снова интервью? - спросил он устало.
      - Какое классное название, - засмеялся Коля и ехидно спросил. - Такси на утро?
      - На сейчас! - рявкнула я, подавляя в себе желание съездить сразу всем по мордасам. Для успешного проведения акции не хватало лишней пары рук.
      - Убийца, - прошептала я, чтобы почувствовать себя хоть чуточку отомщенной. Инородец смотрел на меня обиженно - обманули и запутали в самых лучших чувствах. Коля готовился к прыжку, А Максим меланхолично вычеркивал круги носком своей туфли. Сборище блатных и шайка нищих. Мне надоело быть метрессой. Я в который уже раз за этот день громко хлопнула дверью.
      День-ночь - сутки прочь, как говорила моя мама, намекая на час Быка генеральную уборку в доме. В этом был свой резон - проснуться в убранной квартире и не увидеть пыли... Золотые воспоминания заставили меня вылить на ковры ведро воды, чтобы почувствовать себя уверенной Золушкой на чужом балу. Не спалось не мне одной. Зловеще тренькнувший телефон сообщил совершенно утробным голосом:
      - Это было последнее предупреждение. Жди...
      Проходили - знаем, недавно побежденный злостью, ворвался во всей свой красе. Не так прост этот Чаплинский, мой верный рыцарь закона и бумажки Тошкин оказался прав. А ковры высохнут сами... Я свернулась калачиком на диване и, немного подумав о том, какой молодой и глупой была когда-то, попыталась заснуть.
      Так и не поборов темное грязное небо, ночной осенний холод с запахом жженых листьев и любви, я встретила рассвет дремой, ощущением тяжести в голове и устойчивым желанием смыться отсюда куда подальше. Поэтому свой первый утренний визит я нанесла мужу Анны Семеновны. Не знаю, видели ли вы плачущего большевика, но вид поникшего бизнесмена расстроил меня куда больше.
      - Я - Надя. Я хочу вам помочь, - мои слова прозвучали как-то неубедительно, но он впустил меня в квартиру, наверное, втайне надеясь, что кашу его горя не испортишь таким дешевым маслом как я.
      - Кофе, чай? Или может выпьем, - глаза его блеснули.
      - Выпьем, - быстро согласилась я. Надо было раньше вспомнить об этом замечательном средстве от бессонницы и для сближения...
      - Царство ей небесное, - сказал муж, опрокидывая в себя полстакана водки. Я смело последовала его примеру.
      - На кого она меня покинула? - спросил муж, которого я рискнула бы назвать просто по имени. - На кого? - он не стонал, не всхлипывал, он, казалось, уточнял свои перспективы. Очень обиженно и демонстративно тер лоб, чесал нос, и от глубоких раздумий чесал в ухе. - Как вы думаете?
      - Я думаю, что её убили.
      - Да? А вы знаете - я тоже. Может, конкуренты? Или вот - я тут придумал письмо счастья - не потревожил ли я каких потусторонних сил? А? Я ведь его не переписывал, а так - отксерил, отправил. Может, я волшебник?
      Так! Не слишком ли много сумасшедших встречается мне на пути? Или неча на зеркало пенять, коли рожа крива? Я кивнула и подумала, что лучше бежать - прямо сейчас и без разговора или аккуратно под водочку, тихонько продвигаясь в сторону коридора?...
      - Хотите покажу ? - оживился Андрей и бросился вон их кухни. - Вы тут пока пейте, не стесняйтесь.
      Да уж, чего уж... Не постесняюсь - жить-то хочется, а пьяных и глупых Бог бережет. Для усиления эффекта я планировала попасть сразу в две категории. Андрей вернулся с кипой красивых иссиня - белых листочков.
      - Номер Т-452-8/2..., - начала читать я. - Это что, камера хранения?
      - Нет, код счастья. А, кстати, вы правы - номер можно разыгрывать в лотерею. Лотерея надежнее письма счастья. Надо разрывать контракт с почтой, вы не находите? Стоп! - вдруг заявил он. - Что это я несу? Вы думаете, убили? Не я? Не я случайно? Вы из милиции? - он засуетился и стал поправлять несуществующий галстук. - Она говорила - ты меня вгонишь в гроб. Но так все говорят. Вы тоже?! А?! Ее убили.. , - он положил голову на стол и заплакал. Очень тихо и прилично.
      Люди разные, а я - черствая корка с претензиями на теплую Паску. Когда последний раз мои бывшие родственники-сектанты подожгли дверь квартиры, я тоже плакала. И ни в ком не находила ни сочувствия, ни понимания. Дверь была железной, и ничего с ней не сталось, но сам факт. Сам факт.
      - Я хочу вам помочь, - извиняющимся шепотом мои предложения звучали убедительнее.
      - Она давно болела?
      - Да, все время как мы жили - она уже болела. И лечилась. Я хотел ей штучку к ноге купить, чтоб не нервничать, да как-то... Не вышло. Вот - не вышло. Но я не убивал.
      - А где у вас аптечка? - спросила я очень миролюбиво.
      - А где у вас ордер на обыск, - ответил он безмятежно улыбаясь. А ещё говорят, что женщины истерички, и настроение у них меняется по сто раз на день. Посмотрите на эту мерзкую рожу - только что жить не хотел, а тут тебе - обыск, ордер, прочая юридическая грамотность.
      - Я - частным образом. Я - Надя Крылова.
      - Можно подумать, что ваше имя открывает все замки. В ванной аптечка. И цианистого калия там нет, - он стукнул кулаком по столу, стаканы, не отягощенные напитком прыгнули и зазвенели.
      - А что есть? - мягко спросила я, подталкивая подозрительного мужа к признанию.
      - Деньги, бриллианты, документы. Вот!
      - В ванной?
      - Именно! Вы бы не стали там искать? И я не стал бы. Но психологию вора нужно учитывать, - он весело поднял вверх наманикюренный палец, в нашем городе считавшийся признаком гомосексуальных наклонностей. Интересно. А может быть Коля Гребенщиков - того? И это сговор? Я все больше и больше начинала понимать товарища Сталина. Человека гораздо легче обвинить в преступлении, чем поверить, что он светел и чист. Многое сходится в такие причудливые мозаики, что половину трупов на кладбище можно было бы эксгумировать для повторных анализов.
      - Пойдемте. - он встал из-за стола и потащил меня в темный, опасный коридор, сочетавший в себе угрозу и свободу. - Пойдемте - покажу!
      Аптечка была устроена как маленький сейф, своей главной частью уходивший под плиточную область. Коробка с надписью "Инсулин" стояла на средней полке, никем не тронутая и не проверенная.
      - Можно я возьму? - рука непроизвольно потянулась к спрятанному богатству, муж Андрей нехорошо хмыкнул и хлопнул меня по ладошке.
      - А когда придет милиция? Что я скажу? Приходила Надя и взяла? Давайте по очереди. Все что останется - ваше.
      - Думаете - придет?
      - Ее убили, девушка. Словом или делом, но убили. И я этого так не оставлю, - теперь он смотрел на меня совершенно осмысленно и спокойно. От безумного кролика - идиота не осталось и следа. - А если хотите помочь, поговорите с Таней, с Татьяной Ивановной - похоже она что-то знает! Хотите письмо счастья? - спросил он, подталкивая меня к двери. - Хотите? Нет? Я принесу! Совершенно бесплатно!!!
      Я быстро раскрутила замок и вылетела в коридор. Платить за помощь мне никто не собирался. Дикая страна - все надеются на чудо в виде милицейской формы и свистка-фуражки. Фуражки и бронежилеты завораживают, а о коррупции в милиции мы и знать ничего не желаем.
      - Продано там все! Продано! - крикнула я с безопасного расстояния. Кто для них дороже: вы или Сливятин? Подумайте хорошо. А я ещё приду!!!
      Дверь тихонько захлопнулась, разделив наши мысли и чувства серьезным барьером. Я поплелась в академию, раздумывая о том, где этот муж Андрей мог сделать такой приличный маникюр. И не заразили ли его СПИДом... В голове сложилась картинка - ВИЧ инфицированные пишут письмо турецкому султану, начинают и выигрывают. Первый шаг большой войны. Но через водку, кажется, не передается.
      Мне не хватало Тошкинской трезвости, зато интеллектуальная атака происходила со значительным перевесом моих умственных способностей. На сей самый момент у меня было уже пять-шесть приличных версий происшедшего, которые надо было отрабатывать.
      - Итак, первый вопрос, - сказала я, едва переступив порог аудитории. Где в этом городе существует приличный гей - клуб?
      В следующий раз, когда мне понадобится мертвая тишина, я спрошу, какой материал лучше использовать для порочной плетки. Мозги студентов наконец-то начали производить некое подобие работы: натужно заскрипели и стали выражаться не вполне внятными предложениями.
      - Может на телевидении? Там, говорят, все такие.
      - На радио, дурак, ты голосок диджея Слава помнишь? Типаж, Надежда Викторовна.
      - Или вам розовых? - издевательски протянула девица с первой парты.
      - Синих, - отрезала я. - Только синих. Что-то приличное для среднего возраста.
      - А есть, знаю. - сказал Джагоев и все разочарованно вздохнули. Такое тело, такие мозги и пожалуйте на здоровье. Он усмехнулся и заявил. - Не переживайте, девчонки, не из личного опыта. Я - весь ваш. Называется "Василиса Прекрасная".
      - Что? Как? Где? - язык у меня порядком заплетался. От водки, пережитого и подтверждения, казалось бы, самой невероятной версии.
      - И-и-иго-го-го, - сымитировали мне призывный сигнал из передачи Ворошилова и предложили поправить название. - Что? Где? Когда? Но вы не переживайте, если Джагоев сказал "нет", значит "нет".
      - Василиса Прекрасная? - еще раз уточнила я, и отчетливо вспомнила предсмертный бред Анны Семеновны, тогда показавшийся мне связанным с моим нелепым внешним видом. Она знала, что умирает не просто так! Она давала мне адрес!
      И своды небесные померкли у меня перед глазами, и время побежало медленно и спасительно, красиво отрежиссированный обморок должен был дать всем понять, как чувствительна моя натура, но тут раздался голос, оповещавший продолжение апокалипсиса моей едва начавшейся карьеры.
      - Мне все ясно! Марш на кафедру, - Мишин вскочил с последнего ряда как черт из табакерки и решительно направился к трибуне, за которой пыталась спрятаться я. Аудитория в единой порыве дружно зааплодировала, окончательно втаптывая мой авторитет в грязь и пыль. - Я пришел к вам с проверкой. А вы... Разврат! Мерзость! Разложение! Содом! Таким не место в приличном обществе.
      Мужественный Джагоев и сотоварищи, нервно поблескивая кинжалами, загородили проход, предлагая Владимиру Сергеевичу взять нас всех силой.
      - Послюшай, - сказал короткий раскосый блондин. - Мы здесь деньги платим. Хотим ум получить. Не мешай, а, дорогой? - в подтверждение сказанному он, как заправский Джеймс Бонд, выплюнул жвачку прямо под ноги растерявшемуся заведующему. - Может, у нас тема такая, а? Греция - дело тонкое. Иди себе.
      - Вы доведете меня до инфаркта, - отчужденно, глухо проговорил Мишин, явно не желая сдаваться. - Продолжайте, Надежда Викторовна, я посижу, посмотрю.
      И что мне оставалось делать? Вместо того, чтобы лихорадочно думать о приличном гей - клубе, я стала лихорадочно объяснять своим защитникам, что греческие комедии произошли от фаллистических песен и были посвящены всякому виду плодородия. Когда сложный термин был записан на доске, Мишин схватился за сердце и положил под язык валидол. Когда классификация греческих философов была проведена по принципу их сексуальной ориентации, он встал во весь рост и размашисто зашагал к двери.
      - Я всегда знал, что Платон - идеалистическое дерьмо. Но чтобы так!.. После звонка жду вас на кафедре...
      А потом мы писали словарный диктант - как и было задумано. Театр, акрополь, басня, софизм. Все чин чинарем. И ничего, что мои студенты в слове "театр" делают две ошибки "тиадр". Когда - нибудь будет лучше...
      А приличный гей - клуб находился на окраине города - среди дач-новостроек и, скорее всего, был частным. И, значит, очень дорогим.
      - Никогда и никто не сможет понять мятущуюся душу художника? - вещал Виталий Николаевич, взобравшись на стул. - Никто не станет кувыркаться после заката. Есть в этом черном силуэте звон. И пусть когда-то радость киснет. И белым заревом могильным нас господина дразнит ищущий враг. Это, кажется, были стихи. Что-то из области вселенского бреда, который ныне стал элитарной литературой для посвященных. Виталию Николаевичу внимали Татьяна Ивановна и Инна Константиновна. В центре праздника стояла трехлитровая бутылка водки, созданная по принципу сифона. Общество было пьяным. И безголовым - Мишин в борделе участия не принимал.
      - Наденька, - Виталий Николаевич бросился вниз со стула и приветственно вручил мне небольшую рюмку. - Присоединяйтесь. Поминаем.
      - Вы тоже делаете маникюр, - спросила я, отягощенная своими думами.
      - Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Конечно, делаю...
      Этот сговор мог быть и менее масштабным. Впрочем, ржавчина не выбирает себе приятелей - она вербует только сообщников. Я лихо опрокинула в себя водку и пристально посмотрела в глаза Татьяне Ивановне, а потом все же спросила, скорее устало и сочувственно, нежели агрессивно. Потому что слишком многое уже стало совершенно понятным.
      - Зачем Анна Семеновна хотела поговорить с Чаплинским?
      Татьяна вздрогнула и сжалась в комок: "Мы вместе учились" , - едва выдавила она.
      - А вы не хотели? Больные воспоминания? - а что, я тоже женщина, почему и не посплетничать прежде, чем взорвать притон вурдалаков.
      - А я не хотела! - тихо сказала она и быстро добавила. - Я виновата.
      - Что? Простите, - я отвлекалась на миражи, представляя, как будут пылать щеки моего редактора, когда я откажусь продавать бомбу за мизерную зарплату. - Что? А может быть Наум...
      Татьяна Ивановна полупрофессионально закатила глаза. На пороге кафедры застыл карающий меч командора Мишина, за его спиной маячили две счастливые физиономии: Игорька и девицы приятной наружности.
      - Моя племянница, - сухо отрекомендовала Инна Константиновна.
      - О чем это вы тут? - спросил Игорек, целуя маму в щечку.
      - О тете Ане, - сказала она сухими сжатыми губами и посмотрела на Мишина умоляюще "спасите наши души".
      - За мной, Крылова, - гаркнул шеф по-молодецки, и развернувшись на каблуках, покинул импровизированные поминки.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
      В нос ударил неприятный запах туалета. Оказывается, я была пьяненькой покорной сомнамбулой и потащилась за шефом в его кабинет. Не ожидала от себя такой покорности.
      - Проходите, - недовольно буркнул Мишин, пропуская меня вперед, чтобы отрезать пути к отступлению и позорному бегству. - Садитесь, сразу садитесь. Спокойно, без шума, - предупредил он трагическим голосом. Предстоящий разговор, видимо, был не по нраву нам обоим. Меня он лишил возможности проверить версию, а его..?
      Я села и осмотрелась. Ничего хорошего - в лучших общежитских традициях. На окне сероватые кружевные занавески, цветочный горшок с завявшим фантиком от конфеты, на стене - Майкл Джексон, вырезанный мишинскими предшественниками из иллюстрированного журнала, и товарищ Ленин в скромной деревянной рамке. Слава Богу, национализмом в этом кабинете не пахло.
      - Будем разговаривать под протокол? - спросил Владимир Сергеевич, доставая чистый пугающий лист финской бумаги, которую в этом учебном заведении брали в качестве благодарности за троечку на экзамене.
      - А что, Танечке уже полегче, - встрепенулась я, надеясь увидеть важного свидетеля.
      - Нет, она дома. Не сбивайте меня с толку, - вдруг взвизгнул предынфарктный заведующий, и его белесые глаза налились кровью.
      Пришлось послушно взмахнуть руками и пролепетать неуместные извинения. Время, траченное даром, продолжало свой бесполезный бег. Оставалось только залихватски спросить: "Ну?" Но я удержалась, вдруг подумав о том, что мощнейший словарный запас изрядно подпорчен тюремной, блатной и прочей дворовой лексикой. Иногда мне просто не хватает умных слов, чтобы точно описать свое состояние. Например, понты. Коротко и ясно. Вот они самые меня и охватили. Или пришли? Или наступили? Что-то очень много вещей последнее время я стала делать непрофессионально.
      - С вашим приходом на кафедру, - начал Мишин, и я сочла возможным его перебить, помочу что вдруг почувствовала острую необходимость в союзнике. Как ни странно, но Мишину я почему-то доверяла.
      - Да, я знаю. На кафедре начались неприятности. Взрывы, смерти, срывы концертной программы и глубокие запойные обмороки сотрудников, - Владимир Ильич Ленин смотрел на меня хитро и укоризненно. Как на меньшевика Мартова, который был слишком демократом, чтобы точно знать, чего хотеть. - Но я тут не причем! Подумайте сами - какой смысл? Только прийти и все испортить? Прослыть на весь город сумасшедшей маньячкой и остаться без куска хлеба? Где логика?
      - Да, - согласился Мишин . - Но... кафедра СГД...
      Я впала в состояние транса. Изредка мои мозговые оболочки принимали сигналы типа "диверсия" ,"оплата", "профессиональная деструкция", "кто-то должен это делать". Мишин бредил, я абстрагировалась. У каждого свой конек, кто-то покоряет горные вершины, кто-то собирает шариковые ручки. Мишин воюет с кафедрой СГД. В сущности, он счастливый человек - образ врага прорисован до мельчайших деталей. Это очень важно - точно знать, кто виноват и что делать. Ленин снова посмотрел на меня укоризненно. Я подмигнула портрету, давая понять, что не собираюсь претендовать на его место в истории. А Мишин удивленно замолчал.
      - Прослушивающее устройство? - безнадежно спросил он.
      - Нет, что вы. Вспоминаю работу "Партийное образование и партийная литература". Знаете, мне всегда казалось, что она - основа моего филологического образования.
      - Да, "колесиком и винтиком", "колесиком и винтиком", - Владимир Сергеевич закатил глаза и в экстатическом порыве причмокнул губами. Переговоры по открытию второго фронта можно было считать начатыми.
      - Ну, а как вы можете это объяснить? В целом и коротко? - взгляд начальника потеплел и покрылся значительными маслянистыми вкраплениями. Вот этого нам как раз не надо!
      - Да никак. А с Анной Семеновной - не все так ясно, как хотелось бы. Вы знаете, что Виталий Николаевич делает маникюр? - зловещим шепотом спросила я.
      - Что? - Мишин снова побагровел и привстал со своего скрипящего стула. - Что?
      - И муж Анны Семеновны тоже!
      По поводу Коли Гребенщикова, Димы Тошкина, Наума Чаплинского я пока промолчала. У меня не было веских доказательств их связи с инфицированными и стерильными парикмахерскими щипчиками.
      - Позор! - еле выдохнул Мишин и, отчаянно плюясь ядом, прокричал. - Им не место среди людей!!! необходимо принимать срочные меры.
      Как я люблю, когда меня понимают с полуслова! Как это здорово, что в мишинском сознании всякие косметические излишества плотно завязаны на гомосексуальные наклонности. Впрочем, глядя на него не скажешь, что страсть к щегольству отсутствует в его характере напрочь. Пестрый сине-желтоватый галстук времен московского международного фестиваля молодежи и студентов выдавал в Мишине тщательно замаскированного пижона.
      - Вы думаете, между ними есть связь? - проникновенно глядя в глаза шефу спросила я.
      - А как же! Конечно. Это же отщепенцы! Выродки. Только так и не иначе. Нужно немедленно их арестовывать и пытать самым серьезным образом. Я звоню!
      А у Тошкина, между прочим, от икоты долго болит желудок. И хоть за последнее время он не сделал мне ничего хорошего, но за прошлые заслуги... Я представила, как этот нахальный городской законник будет смеяться над пожилым ветераном и приложила палец к губам.
      - Тихо! Пока надо присмотреться. Может быть - там банда?
      - Докладывайте по порядку! - Мишин приосанился и сделался молодым и серьезным.
      - Мною обнаружено место обитания противника. Из оперативных данных, полученных от студентов, таковым является гей-клуб "Василиса Прекрасная". Разрешите начать операцию по внедрению?
      Мишин посмотрел на меня скептически. Согласна, на голубого я походила мало. Но если приложить усилия... А третий размер груди можно дорастить до пивного животика - получится очень органично. Я даже готова приклеить усики.
      - Будем действовать в команде! - подытожил шеф, нервно потирая покрытую пушком лысину.
      - А если я ошибаюсь? - мне просто необходимо было подстраховаться, потому что я - гражданка продвинутая и ничего, кроме уважения к чужим личным проблемам по-настоящему не испытываю. Каждый устраивается в меру своих желаний и возможностей. Правда, у нас как всегда - провинциальные перегибы.
      - Оргвыводы сделаем после операции. Я ещё понимаю - после драки махнуть кулаком, но перед..? Надежда Викторовна, несолидно.. - Мишин покачал головой и хитро сощурился. - Давайте на всякий случай сегодня уже не расставаться.
      Если бы он жестом фокусника достал из-под стола наручники, я удивилась бы меньше, потому что шеф сказал:
      - Милости прошу к нашему шалашу. В гости ко мне поедем. А оттуда, подкрепившись...
      Дело оставалось за малым - получить пригласительный билет в закрытый клуб. Все-таки мой государственный шеф жил ещё старыми понятиями - он, видимо, полагал, что его воинского звания с лихвой хватит, чтобы открыть любую дверь ногой или выстрелом в дежурного швейцара. Да, диверсия вырисовывалась хиленькая - муж Анны, чтобы скрыть (!) свою дружбу с Виталиком (или все-таки с Колей) убивает жену, которая по идее и так должна была все это знать и терпеть...
      - Ну что же вы, - бравый солдат Владимир Сергеевич уже дернул меня за локоток, весьма деликатно, по - джентельменски. - Пойдемте. Не задерживайте процесс.
      - А может вам стоит немного позаигрывать с Виталием Николаевичем? тихо спросила я.
      - То есть как это? - Мишин отпрянул от меня к белозубому Майклу Джексону.
      - Ну погладить его, скажем, ниже спины, в щечку поцеловать. Проявить внимание, иначе же мы туда не...
      Договорить мне не пришлось. Владимир Сергеевич громко стукнул по столу, быстро и четко определил границы своего неуважения ко мне, к Виталию, к гей - клубу, и всей этой жизни. Уже из коридора донеслись его более цензурные вопли: "Меня сейчас вырвет, стошнит. Ой, ой, прямо сейчас!!!" Думаю, что для любимого преподавателя студентки потеснятся в местах не столь отдаленных от его кабинета. А мне, как всегда, ничего не оставалось, как продолжать совершать житейские усилия в гордом одиночестве. Я вернулась на кафедру, поцеловала замок и решила сосредоточиться где-нибудь в тихом месте - скажем, в прокуратуре.
      Тошкин был не в духе. Во всяком случае посетитель, пулей вылетевший из его кабинета, был похож на изрядно потрепанную промокашку. Я осторожно заглянула внутрь.
      - Можно?
      - Заходите! - отличный повод для обратного перехода на "вы". Когда моя вторая свекровь сектантка - двоеперстка Полина Игнатьевна достала меня окончательно и бесповоротно, я потребовала от неё соблюдения формальной любезности, считая этот факт справедливым. "Будьте любезны, - отчеканила я. - Обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Теперь - мы чужие люди, так что..." Полина Игнатьевна мелко перекрестилась и троекратно плюнула мне под ноги:" Не дождешься, - заявила она. - Я с Богом на "ты", а выше его нет никого!" "А вровень?" - ласково спросила я, и к счастью успела увернуться от удара тяжелой авоськой, наполненной ворованным с полей картофелем.
      В свободное от проповедей время Полина Игнатьевна промышляла на бывших колхозных полях, чтобы донести до посетителей рынка новый смысл Ветхого завета. Каждый проданный ею корнеплод был завернут в листочек скурпулезно переписанными цитатами из Библии и её собственными комментариями. Для пущей убедительности она предлагала своим покупателям проверить наличие гиенны огненной приложением к телу раскаленного утюга. Учитывая сводки криминальных новостей, у милой старушки в свое время нашлась целая куча добровольных последователей. А на "вы" она со мной так и не перешла.
      - Господин Тошкин, - уныло сказала я, - у вас ус отклеился. Дмитрий Савельевич нервно провел пальцем над губой. Усов у него никогда не было и в помине И чего тогда так волноваться? Стала бы нормальная женщина искать стрелку на колготках, если бы точно знала, что вышла из дому с голыми ногами? Хорошо, что у нас есть хотя бы женская логика, потому что у мужчин, похоже, нет никакой!
      - Все развлекаетесь! - подытожил свое поражение Тошкин. - Надежда Викторовна, постарайтесь впредь бороться со свое скукой какими-нибудь более законными и грамотными методами. И не беспокойте наших сотрудников при исполнении служебных обязанностей.
      - Коля стукнул? - сыпанулся из меня вышеозначенный жаргон.
      - Почему стукнул? Заявление написал. Жалобу. Все как положено. Так что впереди у вас одни сплошные неприятности. Предупреждаю официально.
      - Но Анну Семеновну убили, - обиженно прошептала я.
      - Дошло, наконец, а в больнице погибла её соседка-алкоголичка! Странное совпадение, правда?
      - А в 1963 году убили Кеннеди, вы не находите, что это тоже подозрительно. А как погибла?
      - Не ваще дело, Надежда Викторовна, - огрызнулся Тошкин и потянулся к сигарете, чтобы показать мне, как я его, бедного, довела. Ничего страшного, чтобы по-настоящему отравиться никотином, некоторым особям необходимо лет восемьдесят. Так что - на здоровье. - И хватит! - сказал он, глубоко затянувшись. - Хватит развлекаться за счет
      чужих смертей. Нечего совать нос в... Стыдно же, Надя, - он смотрел на меня грустно и укоризненно. И, кажется, правда считал, что я греюсь возле кремационых печей.
      Обидно. Впрочем, не всем так везет, как Тошкину - быть человеком одной идеи, знать, что она никогда не воплотится в жизнь, но все равно пробираться к цели... Я пробовала, мечта у меня точно поскромнее - никакой официальной справедливости и законности - я просто хотела прославить наш город и лично себя брачными рекордами
      для книги Гиннеса. Как говорят в американских фильмах, а другого, по-настоящему ценного желания для себя я как-то не запасла.
      Неужели Тошкин не знает, что к середине четвертого десятилетия эмоции изнашиваются, как детские сандалии, что все люди превращаются в типажи под девизом "я вас уже где-то видел", а все светлые чувства - это только не всегда удачное повторение пройденного. И может быть, он прав - так жить нельзя? Безнравственно, грубо... Но Анна Семеновна почему-то выбрала мои колени, и теперь я у неё в долгу.
      - Тошкин, вам пора найти женщину и начать морочить ей мозги. Вы пропадаете зазря.
      - Моя мама тоже так считает, - нахально улыбаясь, ответил он.
      Все правильно: забирай свои игрушки и не писай в мой горшок. Я, кажется, первая начала это мерзкое противостояние, но из джентльменских побуждений мог бы и простить мне маленькую женскую слабость. Я подняла руку и сложила ладонь в кулак.
      - Но пасаран, - вырвалось у меня на прощанье.
      - Это точно, - согласился Дмитрий Савельевич.
      Дурацкий город - парик купить можно, а бороду - только по спецзаказам и в театральном магазине. Пришлось обойтись серым фломастером, которым и были нанесены мелкие точки на подбородке. Зеркало свидетельствовало, что мною был создан не приличный монстр Франкенштейн, а какой-то недооперированный транссексуал. Что же - чем хуже, тем лучше. Это главный принцип нашей жизни и действует он куда эффективнее валериановых капель. Грудь я запеленала папиным шарфом, которым раньше лечилась от ангины, а диванную подушку засунула под свитер. Причины не доведенной до конца операции стали ясны - мой транссексуал оказался немного беременным...
      Клуб "Василиса Прекрасная" таксистам был известен - секрет Полишинеля, тайна, известная всем. Вот это - по нашему. По-бразильски. Трехэтажный особняк был обнесен высоким узорчатым забором, в саду виднелись бывшие обкомовские елочки и ностальгические березки. Дом напоминал партийную дачу чиновника городского масштаба. Я отпустила машину и остановилась у ворот в раздумье. Мне нравились низкие желтые парковые фонари и скромный дизайн бегущей строки над дверью здания. Просто, изысканно, со вкусом. Вдруг где-то за спиной раздалось подозрительное шипение. Я не знаю, нужно ли бояться змей, если на земле живут такие люди, но стало как-то не по себе. Шипение повторилось и усилилось шепотом: "Надежда Викторовна, Надежда Викторовна!" Я медленно оглянулась. Кусты напротив забора подозрительно зашевелились, из них проглядывал металлический каркас автомобиля "Запорожец" и лысая голова Мишина.
      - Как вы меня узнали? - обиженно прошептала я.
      - По запаху. Идите сюда, обсудим план дальнейших действий, - Мишин вынырнул из убежища и начальственно дернул меня за руку. Когда дверь "запорожца" захлопнулась, я поняла, что худшее уже случилось. Я стала йогом и вряд ли теперь найдется человек, способный разогнуть меня обратно.
      - У входа в заведение мне придется вас обнять, - прошептал Мишин. - Мы сделаем вид, что приехали из области по обмену опытом. Пойдет? Диктофон с собой? Очень хорошо, - констатировал он, когда я сделала вид, что кивнула. Мы, индийцы запорожского происхождения, вообще предпочитаем ограниченные жесты. - А я взял фотоаппарат. Ну,
      ни пуха, ни пера...
      Я с глубокой благодарностью за предоставленную возможность послала своего шефа к черту!
      Узорчатые двери загородного клуба были снабжены фотоэлементами: они, как в приличной сказке, самостоятельно отворились без всякого щучьего веления. Мишин настороженно засопел, но фотографировать это чудо враждебной техники решительно
      отказался. Мы прошли по мощенной плитками дорожке и оказались внутри здания. В маленьком темном коридоре сидел печальный уставший сержант, снабженный дубинкой, пистолетом и огнетушителем. Нехотя оторвавшись от супернорвежского кроссворда, он поднял мутные глаза и спросил:
      - Вы к кому?
      Ну, не я ли говорила, что наши гей - клубы - самые гей - клубы в мире?! Здесь тоже нужно записываться на прием! Чувствовалась во всем этом рука мастера, нечто фундаментальное, государственное - на века. Я вопросительно посмотрела на Мишина в надежде, что по крайней мере сейчас он не станет вытаскивать из-за пазухи свое народное оружие системы наган.
      - Мы - по обмену опытом! - важно ответил Владимир Сергеевич и предъявил бумажку, на которой четырнадцатым шрифтом было выведено "Все вокруг стало голубым и зеленым", а подателям сего необходимо получить дополнительную информацию о способах сексуального воздействия на душу ближнего своего.
      - Это как же? - искренне удивился окончательно проснувшийся сержант. Как?
      - Да через жопу же, - прошептал Мишин, одновременно устыдившийся моих ушей и разгорячившись от присутствия настоящего.., ну - сами понимаете. Там нам направо или налево?
      - Все дороги ведут в зал, - почему-то успокоившись заявил охранник. Черт вас разберет. Оставляйте оружие и отправляйтесь, если так надо.
      - Но.., - попытался возразить Владимир Сергеевич.
      - Как хотите, - сержант пожал плечами. - Оно, то есть ваш спутник, может идти прямо, а вы - думайте.
      Мишин нехотя выложил игрушку и поддерживая меня за локоток, прошептал: "Заранее извиняюсь за ненормативную лексику, хотя в других её не терплю, и никому сего безобразия не прощаю".
      Зал был оформлен, как ночной клуб средней руки. В центре помещалась площадка для танцев, стриптиза и митингов, рядом с ценной музыкальной аппаратурой размещалась массивная трибуна, сделанная из красного дерева. Столики были отделены друг от друга формальными и очень искусственными зарослями арабских цветов, тихо работал кондиционер, магнитофон, холодильник, установленный прямо на выходе в кухню, в обыденные звуки врывался первый фортепианный концерт Чайковского, исполняемый на разбитом белом рояле. Посетителей было много - практически за всеми столиками сидели парочки странного вида, которые изредка переговаривались с соседями по залу, используя мобильную и цифровую связь. Для того, чтобы отдохнуть в такой обстановке, нужно было запастись звуконепроницаемым шлемом. Но, к счастью, мы пришли сюда работать.
      - Только платить за все это буду я, ладно, милый, - пользуясь случаем, я погладила начинающего гомосексуалиста Мишина по гладко выбритому подбородку. Он даже слишком охотно поддержал игру и, мило скалясь, ущипнул меня за щечку. В зале воцарилась подозрительная тишина. Что-то явно мы делали не так. Мишин, кажется, тоже это понял и нахмурился:
      - Ладно, давайте займемся делом! Есть тут кто-то из наших знакомых? Проверить лично! Считайте это своим первым кафедральным поручением.
      Я хотела было возмутиться и напомнить шефу собственное скандальное появление в костюме вакхической славянской Венеры и позор, связанный с ним, как вдруг натолкнулась на тяжелый жесткий взгляд, который буравил меня по линии нос-живот.
      - Есть, - вскрикнула-шепнула я. - Есть! Попали. Вон там, быстро, не поворачивайтесь, сидит Андрей - муж Анны Семеновны...
      - Что будете заказывать? - раздался откуда-то сверху подозрительный веселый голос официанта. - Для дамы можно мартини, шоколад, тортики, есть икорочка, водка.
      Так как?
      - А кто здесь дама? - возмутился Мишин.
      - Ну, это вам уж, как говорится, виднее! - разулыбался официант, следующий моде носить золотые вставные зубы, именуемые фиксами. - А письмо счастья уже входит в счет. Вот, - он положил на столик небольшую бумажку с уже известным мне содержанием. - Если хотите, можем сразу же отксерить сто вариантов. Если нет - переписывайте на здоровье.
      - Мартини, водку и шоколадку, - быстро согласилась я, вчитываясь в обещание непременного улучшения моей жизни, если я не поступлю, как глупый Конан Дойль, не придавший значения писульке и лишившийся из-за этого обеих рук. Правда потом, когда он одумался, говорилось в письме... Я не успела дочитать, отрасли ли у Конан Дойля руки, потому что Мишин больно пнул меня ногой. Из его уст вылетело
      нечто вроде команды "ложись". Я на всякий случай пригнулась и с готовностью скомкала бумажку с тем, чтобы в случае пожара отправить её в желудок. Все же лучше не рисковать.
      - По тылу, - шепнул насмерть перепуганный Мишин, увидевший, судя по реакции, что-то вроде фантома Жукова в столь неприличном месте. - По тылу.
      Я осторожненько так повернула голову и обрадовалась. Все наши были тут - группу вновь прибывших возглавлял очень большой человек - депутат Сливятин. Среди сопровождавших его лиц я узнала нескольких коллег своего последнего, самого неудачного мужа. Все присутствующие в зале кивками, вставаниями и улыбками выражали свое бурное восхищение власти. В дальнем углу ринга я увидела, а, скорее, почувствовала ещё одно родное лицо Виталий Николаевич пытался слиться с бордовыми стенами, чтобы не быть узнанным шефом. Виталий Николаевич, видимо, не верил в переподготовку старых гетеросексуальных кадров.
      - Ну что, ребятки, - прогрохотал прямо над ухом Сливятин, - в зале, судя по всему, бабец. Надеюсь, что он хотя бы не лесбиянка. А?
      Из кухни вылетел взъерошенный и неприятно удивленный старичок, исполнявший в этом заведении роль метрдотеля. Он едва дотягивал до плеча Сливятина, а поэтому, дважды подпрыгнув,
      что-то быстро шепнул дорогому гостю в ухо.
      - Ой, да ладно, - вновь загремел Сливятин, опробовавший повадки генерала Лебедя. И то правильно - когда из государственного деятеля на получается Столыпин, лучше сразу начать карьеру Иосифа Виссарионовича. Наш Сливятин всегда на шаг впереди всех. - Не надо. Не стоит. Баба есть, - он все больше форсировал басовые ноты, раннее считавшиеся признаком мужественности. - Духи слышу. У моей - такие
      же. Бабец точно есть.
      Остается только вспомнить свою стычку со Сливятинской супругой, которая считалась грозой и молнией всех модных частных магазинов. Особенно сильно от набегов царственной особы старшего бальзаковского возраста страдали магазин "Тарас", названный так в честь знаменитого поэта, бутик "Ришелье", проименованный по велению французов - партнеров, которые ещё кое-что помнили из собственной истории, и парфюмерная лавка "Лунный ветер", своим названием намекающая, что сегодня как бы есть, а завтра уже может и не быть. Ясное дело, низший государственный служащий Сливятин был немного учредителем этой психической атаки на женское население города, а потому его мадам Галина Августовна открывала дорогие двери преимущественно изящным жестом крупной, похожей на ножку белого рассыпавшегося рояля, нижней конечностью. Ее любимым занятием была покупка вещей в кредит: "Мой с вами расплатится" или вызов очередной подчиненной жертвы с деньгами для дорогой душечки. По подсчетам обиженных продавщиц "Тараса" наша "девочка" отоваривалась на тридцать тысяч долларов ежемесячно. И надо же было однажды нам так яростно сцепиться из-за захудалого французского парфюма, которого в "Лунном ветре" оказалась только одна скляночка. Вот что значит провинция! Я присматривала его в течение двух месяцев. И не потому что была стеснена материально, просто мне казалось, что запах несколько старушечий и к нему необходимо было поменять гардероб. Исходя из желания жить, как все люди, я сначала принялась за покупку достойных для парфюма вещей. Когда эта нелегкая, поверьте, задача, была решена, я, наконец, выхватила у продавщицы последнюю банку, быстро расставшись с деньгами и надеждами как-то улучшить свой вкус. Но тут в магазин ворвалась Галина Августовна, чуть повела напудренным аккуратно подшитым носиком т громогласно заявила: "Хочу!". Все - стекла, прилавки, баночки и продавщицы - дрогнули. И только я, маленькая героиня большого города, продолжала упаковывать свою новую сумку своими же новыми духами.
      - Вы что, не слышали, - протянула Галина Августовна, по-детски капризная. Когда-то, лет сорок назад, мужики, наверное, млели от такой манер разговора. Так что на сегодняшний день я даже где-то начинала понимать изменившуюся ориентацию Сливятина.
      - Я повторяю. Мне - такие же, как этой, - Галина вытянула собранный из американских пластмасс ноготок и ткнула им в воздух, направляя оный в мою сторону. - Сейчас же.
      - Кончилась, - уныло сообщила продавщица, в уме подыскивая новые варианты трудоустройства.
      - Да? - Сливятина подняла густо намазанную бровку и улыбнулась. - Так пусть она отдаст.
      Интересно, была ли она когда - нибудь умной? И если да, то сколько длилось такое счастье? Деньги, конечно, развращают - читали, знаем. Но вот, чтобы от них ещё и глупели? Наверное, я просто никогда не была до такой степени богатой. И теперь уже не хочу.
      - Ну, я же жду. И такое ожидание меня компроментирует.
      - Без "н", - сообщила я.
      - Мне все равно, как они называются. А вам, милочка, закажут точно такой же и привезут. Когда тут бывает поступление? Доставайте же. Не будем же мы драться из - за такого пустяка.
      Наверное, не будем. Потому что последний раз меня побила моя
      одноклассница из-за того, что я не хотела совершить письменный отказ от нашего с ней общего ухажера Филиппа Соколовского, который теперь, наконец, решил жениться, чтобы все-таки разрешить наш с ней давний спор. Жениться - не на мне, а уж тем более - не на ней. А чтобы не быть битой, я целый год прозанималась в секции при Дворце пионеров. Я и тогда, и теперь знала: бить физиономию - занятия не коммунистическое, но христианского смирения для подставления собственного личика под удар я не набралась и по сей день. Помимо своей воли, прямо у прилавка в "Лунном ветре" я заняла боевую стойку. Галина Августовна отшатнулась и покрутила пальцем у виска. Очень обидный жест заставил меня забыть все выученный позиции и по-простому вцепиться в волосы, которые оказались ультра модным тогда париком. Разнимать нас пришел сливятинский водитель. Я пострадала меньше, а потому от щедрости душевной плеснула немного духов в лицо зарвавшейся государственной жены. И мне за это ничего не было! Может и правда, хватит бояться?..
      - Так пусть бабец покажется нам. Или начнем щупать, - развеселился Сливятин. Меня лично честь облапанных геев трогала мало. Но Владимира Сергеевича стало жалко. Он может не вынести такого позора. Я нервно заерзала на стуле.
      - Ну что, мальчики, пообнимаемся, - сверкая глазами, предложил Сливятин.
      Посетители смущенно опустили глаза. Я где-то читала, что геи - люди исключительно деликатные и всякие быдловские замашки просто не выносят. Все же, всякое правило имеет исключения... И я люблю, когда по моему поводу страдает конкретный избранный мужчина, а не весь вынужденно здоровый коллектив.
      - Привет Галине Августовне, - сказала я, поднимаясь со стула. - На пенсии вам можно будет подрабатывать кинологом. Будете обучать собак правильно дышать.
      - Ну, чего ты разошлась, - Мишин укоризненно дернул меня за штанину.
      А что такое? Да после этого клуба наш избранник должен вообще быстро и с позором искать себе другую профессию. А я ему уже и предложила...
      - Боже, мужики, кого я вижу? - мой оппонент-депутат сделал паузу, за которой скрывалось явное неузнавание. Боюсь, что и мне когда - нибудь придется работать гримером.
      - Господин Сливятин, но кто бы мог подумать? Вы - гомик. А я по-прежнему Надя. И этот человек шантажировал меня выселением!!!
      - Ну ты даешь, - восхищенно присвистнул Сливятин и, вежливо спросив разрешения, присел за наш столик. Мишин пытался неуклюже извиниться за меня и мои вольности. Но это, опять же, смотря с чем сравнивать. Первая часть моей спины продолжала гореть под взглядом Андрея, а душа пылала от праведного гнева. Штирлиц как-то говорил, что разведчику выпадает только один шанс. Нашей бригаде он пока не выпадал. Поэтому, карты на стол, господа.
      - И давно это с вами? - спросила я участливо.
      - Да года два. Только теперь опять придется менять место дислокации, улыбаясь сообщил он.
      - Да я - могила. Точно.
      - Женщина всегда является братской могилой. Всего, - тут, конечно, ему виднее, но я бы на месте Галины Августовны обиделась бы, если бы меня сравнивали с кладбищем.
      - Всего, всего. В том числе и информации. Так что не принимайте на свой счет, дорогая Надежда Викторовна. Будем снова переезжать.
      - А ваш предудыщий клуб случайно не назывался "Должок"? - вдруг осенило меня блестящей связующей все идеей.
      - Нет, ну что вы, - Сливятин охладил мой пыл и сразу забил в мой интеллект ржавый от правды гвоздь. - Видите ли, это вообще не то, о чем вы подумали. Мы собираемся здесь без женщин. Без всяких. И решаем деловые вопросы. Вот так. Считайте, боимся феминизма и его последствий. Но в принципе - кому охота приключений на голову? Вы, кстати, заметили, что у нас отстреливают только мужчин. Женщин и детей никто не трогает. Киднепинга - нет. Так что добились кое-каких договоренностей. А теперь вот вы...
      - А кто был в прошлый раз, - все-таки мысль о приключениях любопытного Буратино в лице Анны Семеновны не покидала меня. Кроме того, не хотелось повторить её скорбный путь.
      - В прошлый раз забрались староверы, - устало выдохнул он.
      - И что, никто ни-ни? - изумленно спросила я.
      - У нас нет. Никаких гомосексуальных контактов. Сколько можно?
      Да, картинка прорисовывалась - хуже некуда. Если даже гомосексуалисты стали импотентами, то кто спасет нацию от неминуемой демографической катастрофы? Хорошая страна, в которой много денег и нет людей. Какая-то разновидность нейтронной бомбы все-таки стукнула нас по носу... Кто-то тронул меня за плечо потной рукой, такой потной, что свитер на мне замокрел.
      - Владимир Сергеевич, вы не подумайте плохого, я тут первый раз. Я за деньгами на искусство. За спонсором. Я ещё не...
      Сливятин заразительно засмеялся и хлопнул подкравшегося Виталия Николаевича ниже спины.
      - Нет, он просто замахал меня своими трубадурами в постели с собаками. Да дам я тебе денег. Не ходи ты сюда. И ко мне не ходи.
      И стоило человеку тратить столько денег на маникюр, чтобы показаться в клубе ,где никого своих-то и не было. На лице Виталия Николаевича проглядывало острое разочарование. На моем - тоже. Наша с Мишиным миссия позорно провалилась. И мысль о том, что отрицательный результат - это тоже результат не успокаивала меня абсолютно.
      - Нам пора, - сказал Мишин, гневно сверкая на меня глазами. Я молча кивнула Сливятину и Виталию Николаевичу и уныло поплелась за шефом.
      - Подождите, - окликнули нас уже в коридоре. - Подождите. - муж Анны Семеновны сердито сопел и немного задыхался.
      - Я тут тоже по делу.
      - Нам это не интересно, - отчеканил Мишин.
      - А интересно, что в коробке для инсулина не было ни одного флакона? Ни единого? Вообще! А интересно, что Аня всегда сообщала об этом заранее? Она очень педантичная женщина. Но - не было ни одного. И этот факт занесли в протокол.
      - Значит, осталась только тот, который я держала в руках?
      - Ну почему? А может быть и те, которые вы украли из моего дома?
      - Андрей, но я ...
      - Здесь очень душно, - вмешался Мишин. - Давайте выйдем на воздух.
      В саду мерцали желтые фонари. Я считала убийцей Андрея. Он меня. У нас состоялось тяжелое человеческое противостояние, при котором слова были не нужны.
      - Я сейчас же сделаю заявление и потребую вашего задержания, угрожающе прошипел носитель счастья Андрей и схватил меня за руку.
      - Да сейчас же, - заявил Мишин и отправил свой военный кулак в ухо вдовцу.
      Андрей мягко упал на траву. А ты с шефом в полном молчании оседлали "запорожец" и злые, но примирившиеся с поражением отправились домой.
      Интересно, подпишет ли Тошкин санкцию на мой арест?
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
      Анна - очень педантичная женщина. Она всегда сообщает об этом заранее... Мне необходимо принести наманикюренному Андрею свои извинения, потому что все мои подозрения оказались напраслиной, нелепицей, игрой безжалостного, хронически больного воображения. Андрей не убивал свою жену. Он говорил о ней, как о живой, а значит, не принял смерть как данность и уж, тем более, не подготовился к ней заранее. Я, как известный душегуб, об этой практике знаю много. Чтобы перевести любимую боль в разряд прожитого о ней нужно говорить только в прошедшем времени. Слово не воробей, но, вылетев и описав круг, оно по-настоящему засасывает существующее в обозначенный им же смысл. Когда я бываю умной, то очень дорожу сказанным... Жаль только, что умной я бываю редко.
      - Вас проводить? - жестко спросил Мишин.
      - Нет, у нас тут не страшно, - я жалко улыбнулась, ужасно сожалея о позорно проведенном внедрении. - Мне завтра во сколько на ковер?
      - Да ладно, - Владимир Сергеевич устало махнул рукой. - Отдыхайте. Думайте, - он помолчал и добавил. - А с вами не скучно...
      Я радостно вдохнула выхлопы "запорожца" и мысленно показала язык Тошкину. Приятно все-таки знать, что ты не являешься единственной идиоткой, тоскующей по настоящей жизни. Мишин, оказывается, тоже наш человек. И это при молодой сорокасемилетней
      жене и таком же, ну почти таком же по возрасту сыне от первого брака...
      В подъезде было светло. Силами охранного агентства, состоящего из подрабатывающих в ночное время младших милицейских чинов, в нашем доме сохранялось электричество, мусорные контейнеры, лавочки и даже коврики с внешней стороны квартир. Когда подлого Диму Тошкина выгонят с работы, я замолвлю за него словечко в жилищно-эксплуатационной конторе нашего дома. А в сущности, наше жилище - небольшая модель общества будущего, где каждый государственный служащий будет лично отвечать за вверенную ему лампочку Ильича и коврик кота Васьки. Подымаясь на второй этаж, я набросала в уме некоторые контуры спасения страны от энергетического кризиса, сексуальной революции и профанации нравственных ценностей. Лишь бы милиционеров хватило, а уж общее руководство я как-нибудь обеспечу.
      На моей площадке почему-то было темно. Впрочем, каждое исключение подтверждает правило, обидно только, что эксперименты всегда проводятся только на мне. В неясном отсвете откушенной луны метнулись две тени.
      - Буду стрелять, - предупредила я, аккуратно выговаривая слова, чтобы скрыть дребезжание собственных зубов. - Выходите по одному! Окружай! Пожар! Ноль один! Стреляю!!!
      Если бы я упала в обморок, то с удовольствием бы не услышала противного звонкого смеха своих посетителей. Но, помимо страха, мне пришлось вынести очередное унижение.
      - Уберите оружие, чтобы мне не пришлось бить вас по руке. Здесь Чаплинский. Наум Леонидович, - громко сказал Максим, оказавшийся плохим охранником. Гнать его в три шеи, если он фигу от нагана отличать ещё не научился, то какой с него будет толк.
      Я открыла свою небольшую дамскую сумочку, в которой при хорошей погоде помещалась туристическая палатка, набор для раскраски лица, щипцы для завивки, конспекты лекций, групповые журналы, вырезки из кулинарной книги, ключи от всего, складная пепельница, несколько пачек сигарет, упаковка жвачек, сменная обувь,
      колготки, шариковый дезодорант, магазинные чеки, трамвайные билеты (в нашем городе по ним играли в лотерею) , контрольные работы, два, извините за подробность, презерватива, и фонарик, который, собственно, сейчас я и искала.
      - Не подходите, - тихо, но злобно предупредила я, ощутив в руке знакомую пластмассу с батарейкой ближнего обзора. Когда мощная струя света разрезала темноту, Наум Чаплинский прикрыл самое дорогое, что у него было лысину.
      - Добрый вечер, - нелепо щурясь, проговорил он. - Мы звонили, но вы игнорировали наши звонки.
      - А теперь вы хотите, чтобы я игнорировала вас лично? Или будет осуществляться захват заложницы? Нет, чем дольше я с вами общаюсь, тем лучше понимаю арабских террористов. Довели! - мы продолжали стоять на площадке, потому что на этот раз я искала ключ от второй двери, который закатился среди губных помад, был испачкан ими и не давался в руки.
      - Максим, а что в вашей стране принято встречать гостей на лестничной клетке? - усмехаясь спросил Наум.
      Нет, и что это за манера - по чистым коврам, да в обуви? И где, главное, набрались этих протокольно - разыскных европейских манер. Лазишь целыми днями ( раз в месяц с тряпкой ), моешь - моешь, убираешь - убираешь, заявляется посольская морда и гадит не хуже бродячей собаки.
      - Тапочки, - истошно завопила я, увидев, какие следы оставляют альпинистские ботинки Максима.
      - Да нет, я внизу подожду, в машине, - кажется обиделся он.
      - Я пришлю вам моющие средства - за себя и за того парня, - заявил Чаплинский, удобно располагаясь возле моего любимого друга телевизора. - А поесть у нас нечего?
      Наглость этого ряженого сиониста явно зашкаливала. То поесть, то Голландские высоты, уже бы сразу предъявили список всех претензий миру, не мучали бы человечество исторически не сложившимися угрызениями совести.
      - Нечего, - рявкнула я, решительно умывая руки. - И выпить тоже.
      - Хорошо, что прихватили. Максим, занеси сумку и пару часов можешь быть свободен.
      Судя по всему, Науму Чаплинскому не нравился пятизвездочный отель "Дружба", и он решил последние дни своей командировки провести у меня. Может быть, я, конечно, и мало похожа на святого Варфоломея, но кое-что из ночных деяний в его честь устроить ещё могу.
      С другой стороны, увидев груду упакованных, а значит, лишенных витаминов продуктов, я поняла, как проголодалась. С паршивой овцы, как известно, хоть шерсти клок, решила я, набивая рот копченой, вредной для печени колбасой.
      - Я хотел с вами поговорить, - сказал Чаплинский, когда дверь за Максимом сама собой закрылась. - В конце концов, интервью - это же ваша просьба?...
      "Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни..." Когда-то эта песня приводила меня в жуткий душевный трепет, а мужики попадались все больше светлоглазые. То есть я только теоретически знала, каким магическим и всепроникающим может быть взгляд темных, почти черных... "Любил я очи голубые, теперь я люблю я черные, те были милые такие, а эти непокорные..."
      - Я играю на балалайке. Окончила музыкальную школу. Очень жалко было учительницу - к ней, на народные никто не записывался...
      Чтобы изменить цвет глаз влюбленного в вас мужчины, достаточно сморозить что-нибудь о своем прошлом, в котором не присутствовал он, и эффект осветления всех частей тела, в том числе и глаз, достигается мгновенно. В крайнем случае, можно плеснуть кислоты... Наум Леонидович недоуменно моргнул и явил миру бежевый
      окрас своей раннее глубоко черной радужной оболочки.
      - Мне записывать? - спросил он очень серьезно.
      - Как хотите...
      Мне надо было прожевать и запить, потому что на самом деле мне снова стало страшно. "Для тебя из Израиля он привезет что-нибудь получше". Тошкин каркнул и забыл, а я теперь должна была давиться этими отравленными бутербродами и делать вид, что моим любимым блюдом является мелко порубленный и поджаренный в масле цианистый калий. А если... А если он действительно встретился с Анной?
      Наум подошел ко мне и, проникновенно глядя в глаза, протянул стакан, наполненный жидкостью из бутылки с надписью "Мартини".
      - Надо выпить, - констатировал он.
      - Ой, - заверещала я. - Ой, а мне же позвонить надо! Отчитаться! Ой!
      Не так давно я поняла, что не стыдно быть дурой, стыдно потом оказаться ею. Дурацкое поведение - самый надежный способ выхода из дурацких ситуаций. А потому мы таки живем. Судорожно сглотнув свою пока ещё не отравленную слюну, я схватила телефонную радиотрубку и поняла, что звонить то мне по большому счету и некому - Яша был в Израиле и отменялся, Иван страдал аллергией на мой голос, Тошкин считался наказанным и даже если следствием этого наказания будет мой хладный труп, то пусть ему станет хуже. Тревожить родителей вялыми подозрениями в покушении на мою жизнь просто неэтично. Оставался Владимир Игнатьевич, который в отношении моей зарплаты совершенно не считался с курсом доллара, и, значит, заслуживал ночной побудки.
      - Это я, Надя Крылова, - голос почти не дрожал, но не прожеванные крошки неприятно стояли в горле вместе со страхом и тревогой. - Выполняю ваше задание и беру интервью у Чаплинского на дому.
      В трубке хмыкнули и раскатисто засмеялись.
      - Так хорошо дает, что ты решила разбудить весь город? - оказывается, определенное чувство юмора прорезалось у моего Лойолы после полуночи. А в целом, он продолжал страдать хронической манией величия.
      - Нет, я просто жду ваших дальнейших указаний? - красиво пропела я, решив, в конце концов, умирать, так с музыкой. Слово "указания" звучало так отчаянно и непривычно, что до Владимира Игнатьевича, наконец дошел смысл моего внедрения в его частную ночную жизнь.
      - Что-то случилось? Так бросай ты это все к чертовой матери... Дадим перепечатку как всегда. Слышишь?
      Я сглотнула невидимую Науму слезу и поразилась шефской способности быть благородным, если это ему ничего не стоило.
      - Постараюсь, спасибо. Сейчас поговорим, - я посмотрела на Чаплинского с большим значением, - а если не получится...
      - Ладно. Отбой, - телефон коротко, но настойчиво объявил конец беседы.
      - Выпьем, - браво согласилась я и махнула, не глядя целый стакан малоалкогольной для такого случая дряни. - И поговорим...
      ...Он вытер мне рот ладошкой и жадно поцеловал. Я успела испугаться, насладиться толкнуть его кулаком в грудь. Быть изнасилованной, в общем-то, лучше, чем мертвой, но может быть у него просто такой подход к процессу?
      - В тебе очень много жизни. Невозможно пройти мимо! - тихо сказал Наум.
      Нахал! Подлец! Мерзавец! 0казывается, он так пил со мной на брудершафт. Пусть подберет свои волшебные слюнки и успокоится! Что он знает о солнце, если никогда не был в шахте. Много жизни... Много жизни... Почему-то брызнули слезы, я стала всхлипывать и перестала себя узнавать.
      - А во мне очень много смерти, - добавил, тронув меня за руку. Только смерть, - он вздохнул и по моей маленькой двадцатиметровой кухне разнесся устойчивый запах бурного сорокаградусного возлияния. Я втянула носом воздух и поняла, что ошибки быть не может. Пожалуй, я составлю Мишину компанию в его кинологическом будущем.
      - Пьяный? - грозно спросила я. Он кивнул и мягко добавил: "Пьяный и мертвый".
      - А диктофон, между прочим, включен, - сообщила я понимая, что теперь смогу продать свой материал в какое-нибудь более приличное издание, чем наш областной сборник столичных сплетен.
      - Так выключи его, - вишни снова стали черными и как угольки прожигали толстую ткань папиного свитера. Кстати, о папе. Он был категорическим противником внебрачных связей. И нарушить его запрет я решилась всего с двумя мужчинами. Любит ли израильский Бог Троицу?
      Наум Чаплинский, известный диссидент, почти министр, глава какой-то партии кинулся на меня аки лев и сумбурно, но крепок сжал в объятиях.
      - Жизнь половым путем не передается, - мне все ещё было смешно, а в таком состоянии меня легче убить, чем склонить к сожительству.
      - Ничего, - он погладил меня по волосам, еще, и еще, и еще. Стоял себе и гладил, надеясь на мою сознательность и сексуальность. А я вспомнила академию, студента Джагоева, сон, в который приходил Михаил Сергеевич Горбачев, цены на рынке и щемящую нежность, которую я когда-то испытывала уже не помню к кому.
      - Ничего, - согласилась я.
      Тихо крякали часы, шумел холодильник, капала вода, Медленно проходила ночь. Я устала быть деревом и хотела стать женщиной. Я размякла и, наконец, опьянела, мысли стали тупыми и длинными, наворачивались одна на другую и таяли. Теплая ладонь Наума проникла под мой свитер одновременно с фразой, вдруг остановившейся в моем размякшем мозгу: "во мне очень много смерти".
      - Нет! - вскрикнула я и метнулась к печке. - Нет!
      Он вдруг закрыл лицо рукой, сильно, до красноты потер лоб и тихо произнес:
      - Извините, Надя. Забылся. Давайте работать!
      - Работать! - выкрикнула я. - А что? Может, тогда расскажите о записке Анны Семеновны, о том, как встречались с ней и как... убили? Где инсулин! Где, я вас спрашиваю?!!
      Для женщины, которая чуть не упала прямо на ковре собственной кухни, я вела себя ещё не очень агрессивно.
      - В аптеке, наверное? - растерянно сообщил он.
      - Что в аптеке? Встречались? Когда? Зачем?
      - Погодите, а откуда вы знаете о записке? Что, за мной тут до сих ведется наблюдение? Это нарушение прав человека, вы не находите? - он смотрел на меня серьезно и спокойно, как мистер Хайд на доктора Джекила. Умеют же мужики притворятся паиньками.
      - А на маньяков не распространяется конвенция? Потому что они звери и хищники. В Израиле, выходит, уже наохотились. Тоже мне - полосатый рейс.
      - И много людей читали Анину записку? - просил он, глядя в пол.
      - Так, значит, вы все же были знакомы? И так близко? - что-то вроде ревности кольнуло меня в сердце.
      - Да. Только очень давно. Еще до всего на свете.
      Любят же евреи кичиться своим библейским происхождением. Этот вообще без ложной скромности возомнил себя Ноевым ковчегом.
      - И что же она была вам должна? - быстро сориентировавшись в очередном смысле сказанного Анной Семеновной, спросила я.
      - О, женщины, - выдохнул Чаплинский и загадочно улыбнулся. - И много вас, таких осведомленных?
      - А много. Я, например, наша лаборантка Танечка и...
      Оказалось, что осведомленных в денежных делах Анны Семеновны было не так уж много, как хотелось бы лично мне, "во мне очень много смерти".
      - Значит, теперь и меня тоже - того? - поинтересовалась я своим ближайшим будущим.
      Наум напрягся, набычился даже и хрустнул короткими толстыми пальцами. Ночь, обещавшая столько неожиданностей, заканчивалась серым нерадостным рассветом. Но видит Бог, я больше не могу спать с убийцами. Просто - не могу.
      - Интервью опять не получилось, - ласково улыбнулся он. - Но спасибо.
      - Было бы за что, - вежливо ответила я, понимая, что до образа журналистки, проведшей ночь с маньякам мне осталось буквально полшага и каких-то два часа. И что интересно, делает этот охранник Максим? В доле он, что ли?
      - Выпьем? - предложил Наум, и мысль эта поразила своей блистательной новизной.
      Сложилось, вообще-то суровое подозрение, что кто-то подбросил на мою жилплощадь дико заговоренного мака - отношение с мужчинами дальше дружеской попойки почему-то не заходили. Молчание, нагнетаемое Чаплинским, становилось каким-то ненатуральным и ничего хорошего не предвещало. Однако ряд позиционных преимуществ был все же на моей стороне: во-первых, страховка газетой, во-вторых, нож, который можно было всадить гостю в глаз и, наконец, ванная, где пару лет назад был поставлен убийственно сложный замок, позволяющий считать оную местом достаточно безопасным.
      Почувствовав в себе интеллектуальные силы, равные лишь Чезаре Ломброзо, я мысленно рисовала картины, доведшие Наума до яростного желания безнаказанно убивать. Ясное дело, что ни один суд в мире не признает применение яда как действие, совершенное в состояние аффекта. Хотя для граждан нашей страны я потребовала бы снисхождения - мы немного погорячилась в начале века и все не можем наладить выпуск транквилизаторов, чтобы перестать агрессивно воспринимать окружающий нас мир... Аффект, растянутый на столетие - грандиозно, но не для предателя Чаплинского. Опущенные вниз уголки полных губ, прижившиеся на лбу глубокие морщины, глаза, отягощенные мечтой мешочника, все это вместе взятое свидетельствовало - Неме в детстве не додали ласки. Я, конечно, не волшебник, но на небольшой положительный опыт по сохранению собственной жизни все же способна.
      - А давайте я вам помогу? Честно? А?
      Он внимательно проследил за походом моих рук - я бережно прихватила стакан, отхлебнула, поставила на место, поправила волосы и вооружилась маленькой серебряной вилкой, чтобы закусить и ощущать небольшой перевес сил. Первая попытка увенчалась неудачей, потому что была сделана совершенно не в моем стиле.
      - И было такое, чтобы я подвела какого-нибудь еврея, кроме Яши и то, потому, что он сам не зная, где тот стул, который выдержит его шило в одном месте...
      - Что? - спросил Наум.
      - Да, как же, - второй раз такое творение я повторить уже не смогу. Но облезшую и дохлую кошку пусть теперь жует Чаплинский. Так ему и надо.
      - Ничего! А Аслану ваша диаспора поможет?
      - Да, - он кивнул и улыбнулся. - И шо тут сложного, если он будет немножко академиком?
      Вот же брехло, извиняюсь за дворовые замашки. То же мне "деньги, кредиты", а туда же - ученый с ухом моченым. Мода у нас такая пошла: когда денег сделалось столько, что в карман не лезут кредитные карточки, а ключи от именных сейфов все время теряются на городском ставке, наши отцы основатели оказались на распутье - кто
      во власть, кто в за рубеж, а кто - в почетные члены и проповедники.
      - А программу "Оружие для матери и ребенка" он вести не хочет?
      - А у вас и такая есть? - оживился Наум.
      - А у вас? И хватит считать нас за дебилов! Говорите, чем могу помочь, и разбегаемся. У меня ещё скандал на работе и занятия!
      Что-то я раскричалась не на шутку. Так и спугнешь хищника до состояния паники, в котором он вцепится в шею кровавым укусом. А все будут считать, что покойная имела бурное сексуальное прошлое...И все-таки, больше витать в молчаливом протесте я ему не позволю.
      - Если исходить из логики прошлого, то следующей..., - я хотела сказать "жертвой", но как-то постеснялась, не позволило искреннее радушие и приличное воспитание, - то следующей встречей наедине предполагается посещение нашего ректора? Вас прямо передернуло от радости. Обоих, уточнила я из чувства патриотизма.
      - Да стукач он комсюковский. Был и останется. Учились вместе, - Наум поморщился, изобразив не самые приятные воспоминания.
      - В кого не плюнь, Наум Леонидович, в того не плюнь... Широчайшая известность. Прямо как у Папы римского...
      - Обо мне даже в учебниках по истории СССР застойного периода написано, - гордо ответил он, подтвердив в который раз мое убеждение: мужчина будет хвастаться своей фотографией, даже если под ней будет написано "особо опасный преступник, - заочно приговоренный к смерти всеми полициями мира".
      - Очень приятно. Правда. Значит, ректора вычеркиваем и можем искренне надеяться на очередную переаттестацию. Жаль, мне так неохота заполнять индивидуальный план...
      - Но если есть вы, то зачем мне ректор? - Наум усмехнулся и одобрительно посмотрел на сжатую в моей руке смертоносную вилочку.
      Логично - у цели надо двигаться маленькими шагами, именно поэтому женщины намного лучше мужчин передвигаются на каблуках.
      - Мне нужно встретиться с Таней. Если уж вы так рьяно беретесь мне помочь, то сделайте одолжение. Она меня избегает.
      - Она всех избегает. Она - под домашним арестом, и мне, представляете совпадение, тоже необходимо с ней встретиться. Так что - можете рассчитывать, - я шумно передохнула. И положила вилочку на скатерку. Чаплинский никогда не смог бы разрушить блиндаж, созданный по проекту нашего Мишина. А у меня появилась уверенность, что этот рассвет не окажется самым последним в моей жизни.
      - Так давайте звонить прямо сейчас, - обрадовался Чаплинский и быстро подобрал растекшееся от меня и бессонной ночи лицо.
      - В пять утра? Да там сто степеней защиты. И все нужно разрушать лично. В лучшем случае, её можно выдернуть из дому где-то ближе к вечеру. И то, если я сильно постараюсь.
      - Тогда, - Наум Леонидович тяжело поднялся с табуретки и чуть пошатнулся, - счастливо оставаться... - он неровными шагами направился к выходу.
      Я обиделась за безнравственное и неджентльменское прощание и смело выкрикнула ему в спину: "А поцеловать?!"
      Он резко повернулся и укоризненно покачал головой. Видимо стал считать себя наградой за порученное мне дельце. Дверь тревожно пискнула, и с лестничной площадки донесся недовольный заспанный голос Максима.
      - И чего в такую рань? Муж, что ли из командировки вернулся?
      Я бы на месте Чаплинского съездила нахалу-малолетке в ухо, но он отмолчался и предпочел измерить шагами количество ступенек на лестницах моего подъезда. От отчаяния, нервно проведенного времени, бесполезных вылазок и поползновений мне просто пришлось закурить. Иногда этот паршивый табак все-таки вставлял мои разгулявшиеся извилины на места, запланированные для них природой. В самом канцерогенном дыму начали сгущаться краски и складываться прелюбопытнейшая мозаика.
      Во-первых, я проявила себя как бездарная, недальновидная, не имеющая перспектив развития, провинциально мыслящая принцесса цирка. Поэтому это я решила, что разгадка загадочной смерти должна лежать на поверхности? Кто и когда подтвердил ,что я проницательна и хитра? Впрочем, конечно, и об обратном пока ничего не свидетельствовало.
      Во-вторых, несколько раз моя кандидатура уже проходила в качестве главного обвиняемого по этому делу. Так? - так, но толку от косвенных улик и нелепых совпадений было мало. Теперь же я сама загнала себя в ловушку пропавшие флаконы, дурацкий вопрос о записке (кто теперь удивится, если Тошкин скажет, что я сама её и написала) полное молчание лаборантки Танечки. И вот перед вами готовый козел отпущения. Или опущения. Тем более, что мне как-то слабо верилось в объективность, беспристрастность и профпригодность нашей доблестной милиции. Нет, ну лампочки в подъезде они, конечно, берегли хорошо, а вот все остальное...
      ... Как-то нас с Тошкиным пригласили на юбилей к почтенному юноше хозяину сети больших и малых продуктовых точек, объеденных общем названием "Буратино". Судя по общему развитию хозяина - эта сказка была едва ли не единственной прочитанной в его жизни книгой. Однако, сей прискорбный факт не мешал дарованию успешно делать деньги. Видимо, просто существует две позиции интеллекта - одна прямая, как у всех умников и умниц, а другая винтовая наклонная, где стоит только умело держаться зубами... Не важно. Главным героем вечеринки были, как ни странно, приглашенные служители закона. Начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями, бригадный генерал - гроза и гордость организованной преступности, парочка районных светил налоговой полиции и наш Тошкин. В соответствии с джентльменским набором власть предержащих, присутствовавших на скамье..., за столом у юбиляра, последний собирался не быть арестованным сразу по двум десяткам статей всех уголовных и гражданских кодексов. Не собирался, потому что народными заседателями
      и прочими судьями он просто-напросто побрезговал. Когда честная компания примерно выпила, то немного постреляла по воробьям, потом - по колесам проезжающих автомобилей (дело было на летней площадке одного из заведений "Буратино"), чуть позднее вызвала бригаду омоновцев для разгона петардистов и от скуки заказала знакомых проституток в номера. Жены почему-то были не против. А я Тошкину баловаться не разрешила.
      Всеобщее негодование выразил генерал, борец с мафией. В дословном переводе с милицейского на общедоступный он сказал:
      - Кто ты такая? Что ты здесь делаешь и не хочешь ли пройтись подышать свежим воздухом и не мешать людям честно проводить предоставленный им государством выходной день, - генеральский намек недвусмысленно усиливался чем-то в перспективе стреляющим. На меня же тогда могла произвести впечатление только шашка и та голая. Поэтому, немного поразмыслив, я ответила, что видала его в гробу в белых тапочках, что пройду я только в компании с ним, а если возникнет надобность, то сопровожу его и дальше, а главное, что мне за это ничего не будет, потому что я - ветер, сраная интеллигенция, проданная империалистами бандитскому государству.
      Нижняя челюсть генерала с красивыми фарфоровыми зубами несколько минут отказывалась слушать мозговые позывы хозяина и никак не могла войти в нужные ей пазы. Служитель порядка, кажется, не на шутку удивился. И огорчился, потому что как-то спонтанно начал палить в воздух, сопровождая это дело совершенно непротокольными выражениями. Успокоившись, он сказал:
      - Смотри, допрыгаешься...
      Я предложила ему сразу же выпить на брудершафт, чтобы его хамство с тыканьем стало более органичным. А лавры Колобка примерять на себя я и вовсе не собиралась, поэтому немного попритихла и дала себе зарок выбросить к чертовой матери скакалку и не отрываться от земли сразу обеими ногами. Все вышеизложенное делало генеральскую угрозу невыполнимой... А проституток так и не привезли. Ограничились тем, что стали намазывать юбиляра его же собственным именинным тортом. Каждая розочка, поселявшаяся на голове у хозяина застолья, видимо, стоила двух-трех месяцев, проведенных в тюрьме, судя по кремовому дизайну, которым так увлеклись
      милиционеры, нашему подопечному грозило пожизненное заключение.
      Так может я все-таки допрыгалась? И оно, возмездие, пришло в виде этих странных: попыток обвинить меня в том, что я не совершала.
      Закурив следующую сигарету, я поняла, что переценила заговорщицкие возможности своих новых друзей. И зачем, вообще, так стараться, если по-хорошему меня можно был бы привлечь за неправильный переход улицы, упечь в обезьянник до выяснения обстоятельств и там уж накуражиться всласть. А может, в нашем городе сменили генерала и новый добросовестно доводит до конца все не отмщенные обиды старого? Милиционеры все стран, соединяйтесь? Но согласны ли стражи порядка с таким нелепым лозунгом распределения честно "взятых" у населения средств?
      Нет. Нет. Город - таки плачет без меня, частного детектива. А я тут стою, курю. Трачу время зря.
      Что же - Чаплинский прав. Танечка - лаборантка должна стать ключевой фигурой моего бесплатного расследования. С неё и надо было начинать. Так потянуло же на подвиги. Спугнула уважаемых бизнесменов - тоже мне, Эркюль Пуаро. И из стратегических соображений, мне, наверное, стоило бы помириться с этим занудой Тошкиным
      На улице быстро не по-весеннему рассвело, а в квартире непривычно рано зазвонил телефон.
      - Жаль, что ты не поняла последнего предупреждения. Сиди теперь дома. Под дверью бомба ха - ха - ха, - приглушенный шепот был зловещим, но мы это уже, кажется, проходили. Кстати, того же самого Эркюля Пуаро подобное заточение ничуть бы не испугало - он всегда предпочитал пользоваться своими извилинами, не отходя от кресла. Придется последовать хорошему примеру, потому что после взрыва в Академии мне просто никто не поверит. А встречу Чаплинскому я назначу дома - пусть летит на воздух. Избавление мира от маньяков - наша главная задача. Жаль только, если разнесет квартиру, и я останусь бомжем натуральным, потому что считать жилищем мою халупку в пролетарском районе даже у жестокосердого Тошкина мозги не повернутся.
      Бомжихой... Тошкин. Стоп! Это ещё что! В больнице умерла бомжиха. А чего она там вообще делала? Лежала? По направлению участкового? Да где ж такие благотворители выискались?
      Бомжиха умерла в больнице - значит, привезена с улицы? В госпиталь скрой медицинской помощи? Или в дежурную? Нет, в дежурную - вряд ли. Вшей разводить среди полу приличных пациентов.
      А мне она зачем, эта бомжиха? - Потому что жила в одном лице с Анной Семеновной. И получается, что их - уже двое. Я быстро натыкала кнопки телефона и разбудила родителей.
      - Пап, у нас есть центральный морг?
      Подожди, Надюша, я сейчас положу под язык корвалол и мы продолжим, папа встревожено вздохнул и отошел от телефона. Странное дело, оперирующий хирург, а от слова морг бежит как черт от ладана.
      - Так, - услышала я его взбодренный мамиными наставлениями голос. Что у нас ещё случилось?
      Мои родители - золотые люди. По отношению ко мне они всегда живут по принципу - ваша свадьба - наша свадьба, ваши беды, наши беды.
      - У нас ничего не сучилось. Так есть центральный или нет?
      - Нет, при каждой больнице - свой. И прекрати меня пугать. Что
      за странный интерес среди бела дня?
      Как - будто ночью такой интерес ему показался бы естественным.
      - А можно узнать, от чего умерла бомжиха. Примерно - в госпитале "скорой помощи" на этой неделе?
      - Фамилия? - устало спросил папа, уже готовый обзвонить все морги города.
      - Если бы я знала фамилию, то обратилась бы в справочные сама, раздраженно ответила я, понимая, что скоро все-таки придется нанимать ассистента, а такового в своем окружении я почему-то не наблюдала.
      - Ну, я попробую, хотя это крайне затруднительно. Очень скудная и подозрительная информация, - забубнил папа.
      - Ну, по-жа-лу-й-ста! - мое детское нытьё действовало на родителей безотказно. Трубка нежно вздохнула.
      - Ну, а ещё что у тебя хорошего?
      - Да, ничего. Ни хорошего, ни нового. А, бомбу кто-то под дверь сунул. Позвонил, зараза предупредил, чтобы не выходила...
      - ....
      - Папа, да не волнуйся, я на кухне. Это далеко. Ты о бомжихе узнай. Папа!
      - Это не папа, это мама. Сиди на месте. Мы сейчас позвоним Диме и выезжаем. Ни к чему не прикасайся и дверь никому не открывай. Ты хорошо меня поняла?
      - Да, - я знала, что с моей мамой спорить бесполезно. Группа саперов будет поднята по тревоге и немало обхохочется, не обнаружив на моем пороге ничего дельного...
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Рассматривая себя в зеркале, Дмитрий Савельевич Тошкин решил, что ему надо отпустить волосы и соорудить из них хвост. Этот факт наверняка мог бы изменить его жизнь: внешность стала бы незаурядной, вызывающей, с работой пришлось бы проститься, а частная юридическая практика принесла бы в семью долгожданный стабильный доход. Сколько, интересно, растут волосы? И есть ли средства, увеличивающие скорость процесса?
      А ещё можно купить белый костюма и цветной толстый галстук, спортивный костюм и путевку в новую всесоюзную здравницу Анталью. Только... Только, разве же это может что-то изменить по-настоящему? Ведь если не он, то кто же...
      Ощутив себя вселенским хранилищем чувства долга, Дмитрий Савельевич тщательно почистил зубы, побрился и пообещал себе с завтрашнего дня при любой погоде совершать длинные пробежки по сонному предутреннему городу. В сущности, это можно сделать и сегодня, но дождь, порывистый ветер и неожиданные заморозки на почве...
      Тошкин плотно позавтракал и вышел из дома, решив сегодня досконально разобраться в накопившихся делах и прояснить ситуацию с очередным немотивированным попаданием дорогой Наденьки в список околоподозреваемых в полуестественной смерти. На мокрой, выкрашенной в экологические цвета лавочке возле здания городской прокуратуры сидел человек, показавшийся Тошкину смутно знакомым. Он держал над собой огромный черный зонт, и бережливо прикрывал им дымящуюся сигарету. Следственная практика подсказывала Дмитрию Савельевичу, что с таким видом приходят либо сдаваться, либо устраиваться на работу. Поравнявшись с лавочкой, Тошкин на всякий случай вежливо выплюнул: "добрый день". Человек вскочил и автоматически закрыл зонтик.
      - Андрей Леонидович, Смирнягин. Я к вам по делу. По поводу моей жены.
      - Я вас помню, - вежливо сообщил Тошкин. - Наши сыщики уже доложили мне о результатах осмотра квартиры.
      Огромная капля, собиравшаяся на листе пожелтевшего клена, спустилась ровнехонько на тлеющий кончик сигареты. Андрей Леонидович виновато развел руками: "Ну вот".
      - Да-да, - опомнился наконец Тошкин, занятый мыслями о своем будущем хвосте. - Да-да, пройдемте ко мне в кабинет.
      - Я, пожалуй, тут. Видите ли, до того, как была обнаружена пропажа инсулина, в моей квартире побывала Надежда Викторовна Крылова. Под благовидным предлогом выразить мне свои соболезнования.
      Тошкин сжал кулаки и привычно поиграл скулами. Склонность залазить впереди всех отцов и чертей в пекло у его бывшей невесты была совершенно потрясающей.
      - Мы выпили, - продолжал рассказывать Андрей Леонидович, - немного поговорили, а потом она начала задавать вопросы, которые её на касались. Например, где у нас аптечка. Я, идиот, даже показал ей, где хранятся деньги и документы.
      - Они, надеюсь, на месте? - жестко спросил старший следователь городской прокуратуры.
      - Да, - зардевшись как маков цвет .сообщил муж погибшей, - я буквально сразу все это перепрятал.
      - И что вас беспокоит? - Тошкин упрямо разглядывал мокрый треснувший асфальт, не желая встречаться с обвинителем взглядом. - Я советую сделать официальное заявление, - Дмитрий Савельевич все же справился с тяжелым внутренним борением между остывшей любовью и пятном на мундире и открыто взглянул на собеседника.
      - Это в ваших интересах. И, разумеется, в интересах следствия. Пойдемте...
      - Нет, - Андрей упрямо качнул головой. - Не намерен. С ней я сам разберусь, если появится необходимость. Но главное в том, что пропал её блокнот.
      - Тоже Крылова? - нахмурился Тошкин. - Она рылась в вещах покойной?
      - Не знаю. Точно сказать не могу. Может быть, ещё в больнице, - Андрей Леонидович запнулся и тут же брезгливо, опасливо поправился - в морге. Понимаете, не до того было. Но блокнот имелся. Это точно. Она записывала в нем распорядок дня, какие-то мысли, мои поручения, иногда мы ссорились по переписке. Я хочу, чтобы вы его нашли, - упрямо закончил он.
      - Больше никаких желаний?
      - Пока нет.
      - Тогда, вот что - вы не занимайтесь самодеятельностью и не вмешивайтесь в наши дела. Вас все время будут информировать, если в этом появится необходимость. Но самосуд - это не наш метод. Ясно? - Тошкин решительно протянул руку, давая понять, что аудиенция под дождем подошла к концу.
      - Не ясно! - ухмыльнулся Андрей Леонидович, твердо обхватив прокурорскую ладонь. - Не ясно! Вот так, - не раскрывая зонтика, он быстро развернулся и зашагал к своей машине. Обернулся и выкрикнул снова: "Не ясно!!!"
      В кабинете дребезжал телефон. Тошкин уныло почесал нос и подумал о том, что вот уже десять лет его каждый рабочий день начинается с аврала. Форс-мажорные обстоятельства можно уже методично планировать и на самые ранние утренние, и самые поздние вечерние часы. Интересно, что на этот раз - очередной начальник налогового управления сломал теннисную ракетку голову спарринг - партнера или уважаемый бизнесмен нечаянно заказал несвоевременные похороны для своего конкурента?
      - Да, - глухо сказал старший следователь прокуратуры в трубку, достойную занять почетное место в экспозиции "Рожденная революцией". Слушаю вас. Тошкин на проводе.
      - Митенька, у нас неприятности, - звонившая женщина могла не представляться, ибо только несостоявшаяся теща называла его то Митенькой, то Мимочкой, то Мимулей, причем последние два наименования как нельзя лучше отражали перспективы их не сложившихся семейных отношений. - У Наденьки, добавила Ирина Владимировна и взяла театральную паузу для лучшего усвоения информации.
      - Это её нормальное состояние, Вы не находите? - вдруг разозлился Тошкин.
      - У каждой свой путь для самореализации, - дрогнувшим голосом возразила Надина мама. - Ведь комплекс Герострата известен с самых древних, можно сказать, античных времен.
      Ирине Владимировне не хотелось обсуждать свою дочь ни с кем, тем более уж с этим немного твердолобым служителем порядка, но оказалось, что ни одна даже самая коммерческая справка не может дать телефон опытных саперов, лучше, конечно, частных. А Димочка все-таки имеет кое-какое влияние в городе.
      - Ну, понятно, - вздохнул Тошкин, думая, что яблоко от яблони действительно далеко не падает. - И что же приключилось с нами на этот раз?
      - Бомба, - торжественно проговорила Ирина Владимировна.
      - У вас устаревшие сведения. Бомба была на прошлой неделе. Все выяснили - там петарды. Студенты баловались.
      - Не прошлой неделе была бомба в академии, то есть по месту службы, немного назидательно, но очень отчетливо как олигофрену объяснила ситуацию Ирина Владимировна. - А сегодня - по месту жительства. Под входной дверью.
      - А завтра? - спросил Тошкин, радуясь возможности подловить свою невесту на очень примитивном дважды повторенном фокусе.
      - А что завтра? Вы думаете, это опять намеренная акция? Серия? - голос Ирины Владимировны немного сел и тревожно оборвался.
      "Странные люди, - подумал Тошкин. - Одна бомба, что на прошлой неделе - пустяк, две - тоже проблема решаемая. А вот серия их почему-то начинает волновать. И ничего, если взорвется эта сегодняшняя? Получается, что настоящее беспокоит эту семейку исключительно по факту. Но не глобально, не навсегда. Тьфу, опять запутался"
      - Чем могу быть вам полезным? - официально осведомился он.
      - Надо устранить. Лучше - частным образом - без огласки. Ведь это может испортить вам карьеру, - ради безопасности дочери эта женщина была готов в восьмой раз стать тещей. Такого мужественного отчаяния Тошкин не предвидел.
      - Хорошо, мы подъедем во второй половине дня. Кстати, а как узнали то? 0на что, тикает громко?
      - Нет, Наденьке позвонили рано утром и сообщили, чтобы она сидела дома.
      Какой умный человек. Как же он сам, Тошкин, не додумался. Остановить лавину и посадить её в добровольный капкан! Что-то екнуло в груди, что-то, похожее на ревность: значит, кто-то ещё очень озабочен Надюшиной безопасностью. И, значит, она все-таки нарыла чего-то такого, что вызывает волнение за её жизнь.
      - А раньше нельзя? - пискнула трубка. - Ну, хотя бы в первой половине.
      - Да, буду как можно раньше. Ждите и соблюдайте технику безопасности.
      С ними со всеми действительно сойдешь с ума. Впрочем, какое время такие и игры. Когда Дмитрий Савельевич был маленьким, то все взрослые играли в ядерную войну. На учениях по гражданской обороне вся страна конспектировала признаки лучевой болезни, характеристики очагов массового поражения и принципы первой помощи лицам, оказавшимся в эпицентре взрыва. Еще бытовала шутка: если на Ваш город сбросили бомбу, нужно накрыться простыней и ползти в сторону кладбища. Теперь вся страна стала минерами-саперами. Недавно в переходе Тошкин видел пособие "Для начинающего пиротехника. Как изготовить взрывное устройство в домашних условиях". Никто бы ничуть не удивился, если бы узнал, что где-то уже открыты платные курсы
      киллеров с последующим трудоустройством в стране и за границей... А, может, все наоборот: какие игры - такое и время?
      Тошкин предусмотрительно не положил трубку на рычаг. "Линия занята", пусть другие завалы разгребают его коллеги. А он мучительно решал вопрос о том, кого бы взять
      с собой в разведку, чтобы не насмешить сослуживцев, не испортить репутацию и не постесняться высказать этой идиотке все, что он думает о подобном поведении. Лучшей кандидатурой оказался Коля Гребенщиков, матерый волк безопасности, уже столкнувшийся с этой фурией и даже немного пострадавший в боях с ней.
      - Коля, это Тошкин, - сказал Дмитрий Савельевич, благодаря Бога за то, что старый приятель все ещё выполняет функции элитного портье. - У тебя как с саперными работами? Разминировать кое-что сможешь?
      - Смотря что, - сообщил Гребенщиков, нимало не удивляясь ни раннему звонку, ни странной для прокуратуры просьбе. Такая работа. Сами выбирали.
      - Да у Крыловой...
      - У Крыловой твоей мина в башке. Ей не сапер нужен, а гильотина. А все, что в черепной коробке - нужно подарить "Институту мозга", как редчайший экземпляр. Что там случилось?
      - Под дверью. Позвонил вроде кто-то. Официально мне просто неудобно.
      - М-да? А знаешь... Не Чаплинский ли это наш опять расшалился? Чувствую я, что неприятности с посольством и прочими дипломатическими отношениями нам всем обеспечены. По моим непроверенным сведениям, он у неё провел значительную часть ночи. Буду через полчаса.
      "Большую часть ночи..." И естественно, они там не в шахматы играли... Тошкин издал что-то среднее между звериным рыком и собачьим воем. "Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло... "- Хорош жених: одни оставляют детей, другие - деньги, этот на память подарил бомбу. Может Надюша просто хочет с ним помириться?
      - Убью! - громко сказал старший следователь городской прокуратуры Дмитрий Савельевич Тошкин и ринулся к сейфу, где хранилось его личное, но немного и табельное оружие. - Все равно убью, - Отелло средней полосы находился в состоянии аффекта, которое ему не очень шло. Кожа на лице стала багровой, а намечающиеся залысины покрылись бурыми и лиловыми полосками, на лбу выступил пот, руки дрожали. Еще немного и провинциальный следователь Тошкин мог бы составить конкуренцию Майклу Джексону в вопросе превращения человека в волка, но Дмитрий Савельевич смог взять себя в руки, в качестве аутотренинга используя давно сложившуюся антисемитскую традицию. "Все зло от евреев. Они разрушили мое личное счастье", - решил Тошкин и почти успокоился.
      К Надиному дому саперы одиночки подъехали в машине Гребенщикова, сохраняя
      почти враждебное сосредоточенное молчание. Коля казнился за не к месту длинный язык. Тошкин продумывал варианты возможного использования агента Крыловой в смертельном поединке с мировым сионизмом.
      - Дима, если бомбы там нет, я скажу ей все, что думаю по этому поводу, - предупредил Гребенщиков.
      Самодельная бомба была соединена с замком двери. По задумке автора она должна была шарахнуть в ответ на возможные метания английской собачки.
      - Тут было бы больше шума, чем взрыва, - недовольно сказал Гребенщиков, складывая устройства в стерильный пакет для экспертизы. - С какими документами мы все это сдадим? Что напишем? Шли случайно по подъезду и обнаружили? А, Тошкин?
      - А знаешь, - раздумчиво сказал Дмитрий Савельевич, - давай-ка скажем мы ей, что пока ничем помочь не сможем. Не в наших силах. Пусть хоть полдня дома посидит. Не мельтешит перед глазами.
      - Согласен, - сказал Гребенщиков, - если она ещё раз появится у меня в гостинице с таким вызывающим лицом, то я её просто убью. Пусть отдохнет.
      Тошкин и Гребенщиков понимающе переглянулись. Приговор Чаплинскому был подписан и обжалованию не подлежал. Да и если по чести и совести, то объективно, исходя из фактов, - все пути действительно вели в Рим, то есть в Тель-Авив. Нужно было только раздобыть доказательства. В крайнем случае их можно было даже просто организовать!..
      - Я просто чувствую, что это он, - сказал Коля, садясь в машину.
      - Мне тоже так кажется - согласился Тошкин.
      Сговор, а точнее совместная акция прокуратуры и службы безопасности происходил под девизом: "кто тронет наших женщин, тот от них и погибнет", но ни Дмитрий Савельевич, ни Николай Иванович почему-то не хотели об этом думать.
      - Надо все подробно обсудить. Эта бомба свидетельствует, что мы - на верном пути, заявил Гребенщиков.
      Тошкин так не считал, совершенно другая вполне логичная версия Надиных приключений ясно прорисовывалась в его сознании. Но как иначе раскурить этих безопасников на информацию? Надо подыгрывать... Обязательно - надо подыгрывать.
      - Давай поговорим где-нибудь на нейтральной территории. Без лишних ушей, - предложил Тошкин.
      - И поедим заодно, - радостно согласился Гребенщиков.
      Несмотря на то, что все приличное городское общество со страшной силой осваивало вновь открывшийся ресторан "Анкор", названный так в честь Петра Тодоровского и французского слова "еще", слуги порядка предпочитали уединенный кабачок на выезде из города. Если бы Мюллер дожил до наших дней, то непременно снабдил бы все столики и официантов небольшими подслушивающими устройствами. Но ... отсутствие учета и контроля в одной отдельно взятой стране всегда приводило к разгулу преступности.
      Тошкин и Гребенщиков поднялись на второй этаж деревянной избушки на курьих ножках и, заказав жаркое по-домашнему, пару салатов и литр водки, попросили их больше не беспокоить. Шумно глотая горячее мясо, Гребенщиков доверительно сообщил: "Следующей жертвой будет либо Крылова, что-то часто он возле неё вьется, либо, что более логично вытекает из собранного нами материла, - Татьяна Ивановна Заболотная, в девичестве Феоктистова, которая работает в настоящее время в известном тебе учебном заведении.
      - Но почему? - едва не поперхнулся Тошкин.
      - Что - почему? Почему будет следующая жертва? Или почему Заболотная? Объясняйся четче.
      - Когда я ем, я глух и нем, - обиделся Тошкин.
      - Тогда давай выпьем, - предложил Гребенщиков и принялся развивать свою версию происходящих событий. - Я думаю, что они в детстве чем-то его обидели, и Наум решил отомстить. Кстати, может иметь место и доведение до самоубийства. Анна Семеновна была... Ну, сам знаешь, какая она была, - Коля тоскливо посмотрел на рюмку и лихорадочно отправил её содержимое в желудок.
      - А Крылова, по-твоему, внебрачный ребенок? Она-то, каким боком? Тошкин разделял, конечно, скорбное настроение приятеля, но своя рубашка была по-прежнему ближе к телу.
      - Ей лет тридцать? - спросил Гребенщиков, меланхолично разливая новую порцию водки. Ему лет пятьдесят. Вполне... Пусть будет пухом земля. Давай, Дима.
      - Ей - тридцать четыре, ему - сорок девять. Что-то не получается. С учетом реалий тех лет, - Тошкин с выпивкой не спешил. - В пятнадцать лет иметь такую связь... Это был бы скандал на весь город. И вообще, я знаю её маму - копия и портрет. Особенно - в повадках.
      - А, - Гребенщиков махнул рукой . - Ты пей, а то я в одиночестве, знаешь, могу раскодироваться. Может, узнала-таки чего твоя пассия, а он пытается купить её молчание. Или бездействие - видишь, бомбу подложил...
      - Бомбу, похоже, подложил Андрей Леонидович Смирнягин, муж Анны Семеновны. У него сегодня было очень боевое настроение.
      - Да? - Гребенщиков оживился и подтянулся. - Что ты говоришь? А чем ему она насолила?
      - Считает, что выкрала у них из квартиры испорченный инсулин. Мстит.
      - Похоже, Крылова с Чаплинским заодно, - равнодушно отметил Коля, но глаза его как-то нехорошо блеснули. - Не волнуйся, это не помешает ему её убрать.
      - Да, перестань. Они что же - по переписке обо всем договорились? Тошкин нервно
      выпил и закусил чуть прокисшим салатом. - Фу, гадость какая. Давно налоговой у них не было...
      - У Моссада длинные руки, - констатировал Коля, принимая вовнутрь ещё одну порцию водки. - Ладно, ты скажи мне, что с бомжихой и ветераном? Проверяли, небось?
      Тошкин напрягся. Выдача собственных профессиональных секретов никак не входила в его планы. Впрочем, служба безопасности должна была вести себя максимально корректно и отстранено. В случае с этим странным диссидентом особенно. Но тему лучше поменять.
      - А знаешь, он в Москве в свой карцер запросился. И даже закрылся там.
      - Тренировался, видать, - заметил Коля. - Найдем ему тут карцер. Ветеран, конечно левый. А вот с бабкой? Мы Максимку немного тряханули встречался Чаплинский на вокзале с какой-то бомжихой. Возле урны. И даже что-то ей передавал. Вроде бы бумажку, а там вполне мог быть заказ, а? А ты говоришь...
      - Наша жила в одном доме с Анной Семеновной. Умерла в день его приезда. В больницу
      была доставлена через полтора часа после прихода поезда. Мы проверяли. Как-то не получается. Не состыковка.
      - Ну, правильно, есть у него здесь помощник, есть. Я тебе точно говорю.
      - Коль, у тебя по психологии преступника сколько было? "Пять". Ну сам подумай: приехать в родной город, чтобы убить двух-трех теток, которые в сущности ничего такого ему сделать не могли? Ну почему он не устроил охоту на чиновников, ведь многие живы?.. На тех, кто потом травил его отца. Возьми того же Федорова, ректора академии - он же тогда в обкоме работал, замом по идеологии, и евреям спуску не давал. А Чаплинский очень тепло на его юбилее выступил.
      - Ректор академии, говоришь? - Гребенщиков сощурил глаза, не из презрения к теме, а чтобы сосредоточить расплывающееся сознание на фигуре собеседника. - Тогда - точно он: Чаплинский убийца. Вот тебе и мотив. Он действует исподтишка, подрывая кадровый состав академии, то есть - убивает своих бывших друзей, и сотрудников академии.
      - Их полторы тысячи человек. Боюсь, не справится, - Тошкин улыбнулся Я все равно не вижу мотивации.
      - А ты представь себе, что жертва, то есть Федоров хорошо знает, что и когда с ним случится. Он видит, как круг сжимается, ему страшно. Как тебе постановка спектакля? Вот это месть еврея, а не какая-нибудь дешевая мелодрама, - воображение Гребенщикова разыгралось не на шутку. Тошкин решил, что работать портье - вредно для здоровья, особенно в пятизвездочных отелях. Когда вокруг тебя постоянно мелькают люди с туго набитыми кошельками, то волей-неволей начинаешь придумывать сто тысяч способов революции, экспроприации или честного отъема денег у граждан.
      - Не верю, - спокойно заметил Дмитрий Савельевич. - Не верю.
      - А ты не Станиславский. Тебе не положено. Лучше прижми свою Наденьку - пособницу. В крайнем случае - в тюрьме ей будет просто безопаснее, Гребенщиков брезгливо поморщился и обхватил голову руками. - Ладно, нужно просто работать. Работать каждую .даже самую безумную версию. Согласен?
      - А ты вообще, чем в последнее время занимался? - невзначай поинтересовался Тошкин.
      - Таможней и контрабандой.
      - А, понятно: тоска по настоящему делу, - Тошкин вдруг почувствовал себя опасно захмелевшим и в который раз осознал, что Надя его не любит.
      - Нет, ты подожди, ты скажи - не хочешь, чтобы Чаплинский был убийцей? Не хочешь - не надо, но лучшей кандидатуры для решения всех своих проблем, подчеркиваю всех, ты просто не найдешь! - Николай Иванович устало вздохнул. - Ну? - он посмотрел на Дмитрия тяжелым налившимся злобой взглядом Говори: хочешь?
      - Хочу, - согласился Тошкин, понимая, что, если черт не шутит и Чаплинский решился на примитивную бытовуху, то его, Тошкина, в скором будущем ждут лавры сыщика международного класса. Кто знает, удовлетворит ли сей факт столичные амбиции Надежды.
      - По рукам. Замазано, договорились. Будет сделано, - обрадовался Гребенщиков и предложил выпить за успех блестящего проекта. - Все будет тип-топ, - пообещал он, чокаясь.
      - Если что, найдем даже арабских спонсоров. И в Дубаи. Хочешь в Дубаи?
      - Хочу, - снова покорно кивнул Тошкин. Если Гребенщиков прав, то только в одном - весь этот цирк с приездом лысого еврея на родину не случаен. Что-то ему надо, ему лично надо. И это "что-то" находится в прошлом, но, видимо, может повлиять на настоящее и изменить будущее...
      - Коля, Коль, - Тошкин похлопал товарища по плечу. - Коля, не спи, нам ещё на работу.
      - На работу - с блаженной улыбкой идиота спросил Гребенщиков, которого в студенческие времена одной рюмкой валило с ног. - На работу! А давай его при попытке
      к бегству шлепнем? За Аню...
      Не хватало только пьяных слез от счастливого семьянина, отца троих детей будущего генерала государственной безопасности. Тошкин задумчиво почесал подбородок - с кадрами в их службе .видимо тоже было напряженно держали алкоголиков, тоже - особисты называются.
      - Шлепнем, шлепнем, обязательно, поехали, давай.
      - За Аню, - Гребенщиков пьяно икнул, всем своим видом демонстрируя органичное впадение в счастливый юношеский возраст, когда молодая и строгая преподавательница Анна Семеновна была просто-таки пределом мечтаний всех студентов мужеского пола. - Я, пожалуй, ещё выпью.
      - А кто машину поведет? - строго спросил Тошкин.
      - Я - автомат Гребенщиков. Не боись...
      Буквально под белы рученьки Тошкин выволок упирающегося Николая Ивановича на свежий воздух и предложил зажевать возлияние пожухлой травой.
      - Тошкин - ты дурак, - Коля аппетитно покрутил пальцем у виска. - Нам дорожная инспекция честь обязана отдавать. Не понимаешь ты субординации...
      Ехали с ветерком, невзирая на ямы и канавы, которыми традиционно переполнены отечественные дороги. Весело подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в выбоины, Тошкин боролся с подступающей тошнотой, казнил себя за водку в рабочее время и вырабатывал стратегический план проведения следственных мероприятий на оставшуюся часть дня. "Жигули" Гребенщикова с невероятным свистом затормозили у городской прокуратуры. Тошкин представил, как шеф укоризненно взглянет в окно, и поморщился - не доставало ещё этих объяснений.
      - Не забудь, - радостно пропел Гребенщиков, - а в Дубаи, а в Дубаи сидит под пальмами Махмуд-Али.
      По коридору возле Тошкинского кабинета бегала разъяренная Ирина Владимировна.
      - Дима, - вскрикнула она строго. - Но как же так. Наденька волнуется. У неё ведь работа, - последнее слово Ирина Владимировна проговорила торжественно, почти благоговейно. Видимо, возможная карьера чуток блудной дочери усердно грела ей сердце. - Но вы хоть справку дадите? Что не по своей воле? Кстати, взрыва пока ещё не было. Я еле уговорила девочку не лезть через балкон.
      - Да, это было бы зрелище, - согласился Тошкин, распахивая дверь своего кабинета. - Прошу, - он пропустил Ирину Владимировну и красивой танцующей походкой вошел вслед за ней. - Звоните дочери - путь свободен. Бомба изъята и отдана на экспертизу, - в последнем заявлении Тошкин, правда, сильно сомневался в виду плачевного состояния курьера Гребенщикова.
      - Ну, спасибо, утешили, обрадовали, - Ирина Владимировна сжала Диму в тесных, но вежливых объятиях, он по-родственному клюнул её в макушку.
      - Да вы - пьяны, - констатировала бдительная теща и укоризненно покачала головой.Жаль, мы уже не в том возрасте, когда можно ошибаться. Слишком много травм, - она покачала головой и потянулась к трубке.
      Тошкин оценил материнский порыв разделить все невзгоды на семью из трех человек, только, к сожалению, именно этой родительское соучастие и было источником Надиной безответственности.
      - Она хочет Вам что-то сказать, - иронично улыбаясь, сообщила Ирина Владимировна, держите.
      - Старший следователь городской прокуратуры Тошкин, слушаю вас.
      - Дима, у меня есть идея. Если тебе конечно интересно. И вот ещё - ты в клуб "Василиса Прекрасная" не ходи - мы были, там - чисто. - Надя просто захлебывалась от восторга.
      - Тебя совсем не волнует, что было под дверью?
      - Сейчас - нет. Ночью будет плохо и страшно, - призналась не пострадавшая Крылова. - Я организовываю встречу века. Для Чаплинского, думаю, что скоро все устроится.
      - У нас есть статья за содержание притона. И за сводничество - тоже, Тошкин бросил трубку и сердито посмотрел на Ирину Владимировну. Что-нибудь еще?
      - Пока нет, но учитесь вести себя прилично. Думаю, что вам это все ещё пригодится, - она красиво повернула голову и вышла из кабинета.
      Нужно было бы догнать и извиниться, но Дмитрий Савельевич не чувствовал в себе ни желания, ни сил. В конечном итоге, если бы его счастье зависело от тещи, то они бы с Надей уже родили Аньке братика... "Сговор!.. По переписке!.." Какой же он дурак. Анька в Израиле. Анька живет вместе с Яшей в Израиле. Разве этого не достаточно? "Сговор!.."
      Тошкин быстро набрал номер телефона Андрея Леонидовича.
      - Ваши выходки просто нелепы, самодельные взрывные устройства у нас караются по закону!
      - Не понял, - еле слышно донеслось с того конца города. - В чем дело?
      - Мы нашили Ваше "не ясно" на квартире Крыловой, если Вы хотите замять это дело, то ответьте на два вопроса: где Анна Семеновна покупала инсулин, и почему вас взволновала пропажа её блокнота, - ноздри Тошкина раздувались в предчувствии верного следа, он ещё не оформился в гипотезу, но дорога была там, он ощущал это всеми фибрами души, если бы только подсказала, где эти фибры находятся, было бы совсем хорошо.
      - Но... я не понимаю, причем тут Крылова? - Андрей Леонидович, кажется, отказывался отвечать на неофициальный запрос прокуратуры.
      - Мне прислать повестку? - грубо спросил Тошкин.
      - Нет-нет, но, видите ли. Я сегодня весь день на работе. А по поводу инсулина, мы последнее время не брали его в аптеке. Я неплохо зарабатываю, но как-то старались экономить. Аня любит копить денежки, - Андрей Леонидович невесело засмеялся. - Простите. Мы пользовались любезностью американцев - гуманитарной помощью для больниц... Так выходило дешевле.
      Тошкин нервно задергал носом. Теперь бы только не сбить, не подпортить удачу - заговор империалистов к великой гордости Гребенщикова вырисовывался совершенно отчетливо.
      - Ну и? - перебил Дмитрий Савельевич вполне прилично.
      - Ну и... видите ли... Нам помогали его брать почти бесплатно. Знаете - распространенная практика - одолжение за одолжение. Многие сейчас так живут... - Смирнягин усердно тянул резину, надеясь, что разговор уйдет из опасного русла, но Тошкин был непреклонен.
      - Слушаю вас внимательно. Вы поняли мои вопросы?
      - Нам помогала Инна Константиновна Григоренко, Аннина коллега, у неё есть разные полезные знакомства, это очень выгодно...
      - Блокнот?
      - Ах, 6локнот? Ну хорошо: мне кажется, что у Анны был любовник. В самое последнее время - она была очень взвинченной, задумчивой. Иногда плакала, плохо спала, срывалась в крик, вмешивалась в чужие дела. Боюсь, что я не ошибся. Но мне не хотелось сделать свою личную жизнь достоянием общественности, а писать Аня любит, то есть, любила,... - Андрей Леонидович вздохнул. - Такие дела. А у Крыловой я не был. Во всяком случае - пока.
      - Спасибо, извините. Вам, наверное, придется подъехать, дать показания. Дело приобретает серьезный оборот, - Тошкину хотелось добавить "Мы с Колей так решили", но он промолчал.
      Андрей Леонидович прервал разговор, не попрощавшись. Любовник, взвинчена
      картина не модного ныне убийства на почве ревности казалась призрачной: во всяком случае, мужчины так не поступают. Вообще, от всей этой возможной подмены ампул уж очень попахивало женскими штучками. А завязывалось почему-то кафедрой. Итак, Инна Константиновна, что же Вы не поделили с покойной, если так хладнокровно подсунули ей более концентрированный раствор. Хотя - она ведь не врач, могла не знать и, даже, преступной халатности тут не пришьешь.
      День пролетел незаметно, за окном сгущались дымчатые, похожие на жидкий кисель, осенние сумерки. Тошкин чувствовал себя прескверно недоперепил - самое точное определение его безобразного внутреннего состояния. В таких случаях нужно или ложиться спать и довершать начатое. Алкогольная прогулка по лабиринтам собственной души прельщала больше, просто хотелось выпить. А лучше всего сделать это в одиночестве.
      - Тошкин, ты что себе думаешь, - в кабинет по-хозяйски вломился шеф городской прокурор. - Ты чего это себе позволяешь? У тебя новый эпизод по делу, а ты и ехать не собираешься.
      Дмитрий Савельевич подобрал свои глупые вечерние мечты и приготовился к следующей дозе форс-мажорных обстоятельств.
      - Кого выручать? - с готовностью спросил он.
      - Себя. Лаборантка Татьяна Смирнова упала с моста в реку, в бессознательном состоянии доставлена в больницу. Я бы на твоем месте уже связался с оперативниками. - Черт те что творится у этого Федорова. Ты уж разберись, сынок. Разберись, - шеф по-дружески подмигнул и, аккуратно прикрыв за собой дверь, покинул кабинет.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Инна Константиновна металась по квартире. День будет плохим - это она знала точно. Зарядивший с утра дождь, не мытая посуда, шейный остеохондроз, в сущности могли казаться и пустяками. Но не сегодня. Инна Константиновна хорошо разбиралась в приметах и накопила из за жизнь великое множество. Неприятности обещали: птичка, присевшая на балкон, отсутствие горячей воды, неудача с симметричным нанесением стрелок, женщина, а не мужчина - ведущий утренней телевизионной программы, обломанный ноготь и соседка, пришедшая за кусочком хлеба.
      Впрочем, судьба отвернулась от Инны Константиновны ещё вчера... Сначала маразматик - Мишин заставил её провести занятия вместо "запертой" дома Крыловой. И не стыдно в таком возрасте придумывать такие детские оправдания? Потом на работе объявилась напряженно замирающая Танечка-лаборантка, которая все смотрела куда-то мимо Инны Константиновны и осуждающе покачивала головой. От взгляда Танечки на спине собирались мурашки, и вместо того, чтобы бежать и подпрыгивать, ввинчивались противной дрожью в самую середину позвоночника. Инна Константиновна чувствовала себя выброшенной из любовно налитой тарелки...
      Кто-то хочет быть министром, а кто-то любимой женщиной. Инне Константиновне не нужны были золотые горы, она реально оценивала свои силы и претендовала лишь на кафедру. На маленькую неприметную кафедру вновь созданного высшего учебного заведения. И никто не мог сказать, что стремления эти не обоснованы и не имеют под собой ряда отработанных, проверенных достижений. Во-первых, Инна Константиновна была кандидатом наук - филологических, к сожалению. Чтобы исправить этот промах, она практически подготовила докторскую диссертацию по экономике регионального туризма и давно бы её защитила, если бы не дурацкое правило ориентировать научные изыскания на базовое образование. Ничего
      еще год и она, наконец, закончит экономический факультет университета и тогда... Считая потерю времени дурным тоном, Инна Константиновна совершила прорыв в международную известность - совершенно случайно ей в руки попалось приглашение поучаствовать в оксфордском сборнике "Человек года" - при наличии регалий и двухсот семидесяти шести долларов она вполне могла бы попасть на его бессмертные страницы. Так и вышло... Диплом "Женщина года" висел у неё дома, а ксерокопии были подарены родному вузу, родной кафедре (пусть Мишин слюной умоется) и родному деканату. Вселенская слава сразу выдвинула Инну Константиновну на передовые позиции возможного кандидата на руководящую должность. Но год, женщиной которого она была признана, прошел, а ситуация ничуть не изменилась. Блестящая карьера снова оставалась в перспективе...
      Инна Константиновна ужасно расстроилась и, последовательно пересмотрев свое поведение, обнаружила в нем значительные промахи - добиваться намеченной цели законными путями по-прежнему считалось дурным тоном. Ей популярно объяснили - Мишин - ветеран войны и уйдет на пенсию только по собственному желанию. Значит, надо чтобы таковое появилось у дорого Владимира Сергеевича как можно скорее. Гадюшник стоило взорвать изнутри, Инна Константиновна смирила гордыню и стала потихоньку завязывать дружеские отношения со всеми сотрудниками, продолжая в душе их тихо ненавидеть и молча презирать. Успокаивало одно - у неё не было по-настоящему достойных конкурентов. Но ректорат почему-то не разделял жизненного оптимизма своей властолюбивой сотрудницы. Буквально несколько месяцев назад, когда заканчивался учебный год, и можно было спокойно выбить командировку в центральное статистическое управление, Инна Константиновна пошла на прием к ректору за подписью и за подкреплением имиджа стойкой умной и стремящейся, и там была ранена в самое сердце. Ну, кто бы мог подумать!...Массивная дубовая, в лучших коммунистических традициях дверь в кабинет Первого была чуть приоткрыта, оттуда доносились громкие веселые голоса, хохот и дружеская перебранка. В обеденное время Федоров обычно принимал своих заместителей и алкоголь. "А как же, весь на нервах, отец родной", комментировали этот факт в стенах учебного заведения. Инна Константиновна обрадовалась - в таком состоянии начальник был сговорчивее и понятливее, водка открывала ему третий глаз, которым он начинал видеть все очевидные преимущества кадровых перестановок во вверенном учебном объекте.
      - А Мишин-то дурак, - раздался голос проректора по административно-хозяйственной части, и сердце Инны Константиновны сладко ухнуло в предчувствии любви. - Знаешь, что утворил? На заседании кафедры записал в протокол: "Для улучшения материально-технического состояния помещений кафедры страноведения двадцать процентов сессионного вознаграждения труда преподавателей складывать в копилку на покупку столов"
      - Чего? Какого вознаграждения? - Станислав Федорович даже закашлялся.
      - Да взяток, Стасик, взяток. У нас же по заведению такса - десять долларов тройка.
      - Что-то знания мы как-то задаром раздаем, - расстроился ректор. Десять долларов это что - деньги?
      - Ну, когда с пятисот человек...
      - И все у него троечники? Д а я ему шею намылю, подонку демпинговому. А кто об успеваемости позаботится? Так, говоришь, в протокол записал? А копию, небось, в налоговую службу... Да, пора подумать ...Пора сдвигать...
      Инна Константиновна превратилась в сплошной - сплошнехонький слух. Вот сейчас, сейчас. И как хорошо, что она здесь...
      - Только вместе с советом ветеранов, - усомнился проректор по АХЧ.
      - Да, срал я на него. Аньку поставлю, пусть руководит. Я её сто лет знаю. И с головой у неё все в порядке. Десять долларов. Это же надо? А! Аньку-Аньку, мы учились вместе. Надо ей доцента кинуть, пока суд да дело. А что там у нас с новым сезоном? Я пробил бесплатников - думаю, тысячи по четыре с каждого возьмем...
      Холодный пот притупил огненные порывы Инны Константиновны. Ее просто выбросили из обоймы. А, может, туда и не вставляли. Рука руку моет! Но как же так? Еще пять минут назад она думала о том, какой шикарный ремонт сделает в кабинете, как отселит кафедру к женскому туалету, а сама займет апартаменты на третьем этаже. И вот... Аньку... Анну Семеновну. Просто потому, что кто-то с ней вместе учился. Она решительно постучала в открытую дверь.
      - Можно? Мне на минуту. Я хочу закончить докторскую. Нужна поездка в центральное статистическое управление. Подпишите?
      - Вот такие кадры ростим, - удовлетворенно заметил проректор по АХЧ, ранее служивший сторожем на даче самого Федорова.
      - Когда думаете представлять работу? - строго спросил Станислав Федорович.
      - К ноябрю, - жестко ответила Инна Константинова, понимая, что на самом-то деле это же мало кого интересует.
      - Ну и ладненько. И прекрасненько. А то можно было бы вам докторантуру с сохранением оклада организовать.
      Можно подумать, что здесь кто-то жил на зарплату. Можно подумать, что эта докторантура решила бы какие-то проблемы. Можно подумать... А за два года на кафедре произойдет тихий дворцовый переворот, и Инна Константиновна вернется на оную никем, ничем и ни зачем...
      - Спасибо за доверие, - сквозь зубы улыбнулась она, стараясь не выдать своего желания вызвано из-за пазухи несуществующий автомат и начать стрелять по ком зря и по всем сразу. Визитка со скромной надписью "Инна Константиновна Григоренко, доктор экономических наук, профессор, женщина года, заведующий кафедрой" отменялась. Нет, скорее просто откладывалась на весьма неопределенный срок.
      На последнем в семестре заседании кафедры Инна Константиновна, наконец, удосужилась подробно рассмотреть Анну Семенову на предмет её возможной любовной связи с Федоровым. Диагноз оказался неутешительным. Эта - могла, значит, надо было смириться и выбрать новую тактику подрывных работ. В заключительном слове Мишин подбросил дровишек в затухающее пламя Инниных надежд.
      - Мы все понимаем, что научная работа в нашем учебном заведении идет из рук вон плохо. Каждый из вас постоянно соавторствует с другими. Вы лентяи и бессовестные плагиаторы. Разе может быть у двухстраничных тезисов сразу четыре автора? И зачем вы приписывает туда же Танюшу?
      - Так она же нам печатает, - возмутился Виталий Николаевич. - И вообще, так получается, что мы пишем три работы, но у каждого все равно их три. А на кафедру - девять. Очевидная выгода.
      - Прекратить! Не позорить! - отрезал Мишин и с уважением посмотрел на Инну Константиновну, - Вот у кого мы все должны брать пример. Вот где есть сочетание профессиональных и педагогических способностей.
      - А кем она работает, - съязвила Анна Семеновна. - Проясните ситуацию...
      - Ученым она работает, - взвился Мишин и посмотрел на свою возможную заместительницу страшным взглядом отставного полковника. Видимо слухи о кадровых перестановках уже докатились и до него...
      Инна Константиновна немного воспрянула духом и решила пока оставить Мишина на месте. В конце-концов на пенсию он всегда уйти успеет. Лишь бы эта не вскочила. Все лето бедная Инна решала, что ей делать. К первому сентября ответ был готов: на первом этапе подружиться с конкуренткой, на втором - по возможности опорочить, ну а до третьего, так думалось тогда дело просто не дойдет. В силу объективных причин работа над докторской пока бала отложена.
      К этим причинам относилось не только отсутствие базового образования, но и племянница Ирочка - свет в окне у одинокой, практически не кровожадной женщины
      Любовь к Ирочке вспыхнула как-то одномоментно, лет десять назад, когда диагноз бесплодие был дважды поставлен, трижды подтвержден и усвоен как данность. "Многие живут без детей и ничего", - решила для себя Инна Константиновна и вдруг обнаружила, что у её брата растет вполне достойный для обожания и воспитания объект. При страшной занятости ирочкиных родителей, которые все время расходились и сходились, чувство Инны Константиновны оказалось взаимным. Ирочка целыми месяцами жила у тетки, доставляя той несказанное удовольствие создать из человеческого материала что-нибудь приличное и благодарное, способное на старость лет поднести стакан воды.
      Самое большое огорчение у Инны Константиновны вызывала внешность племянницы которая при ближайшем рассмотрении была почти полной копией тетки. Худая, плоскогрудая, резкая, при этом жгучая брюнетка с жесткими похожими на проволоку волосами и взглядом бывалой почтенной проститутки. С такими данными девочке надо было идти либо в характерные актрисы, либо в армию. Но никто не предлагал. Два последних школьных года Ирочка прожила и Инны Константиновны, потому что родители на некоторый период времени организовали себе новые семьи. Инна Константиновна поняла, что её девочка хромает на обе ноги - она обделена не только внешностью , но и интеллектом. Больше всего на свете юная девица любила телевизор, жвачки и роликовые коньки, в крайнем случае - в качестве наказания могла послушать музыку или потрепаться по телефону. От любого вида книг её мутило, даже пустые иллюстрированные журналы вызывали в ребенке ужасную скуку - она с усердием изучала в них картинки.
      Выходило, что никакая карьера племяннице не грозила. Осталось удачно пристроить её в домохозяйки. Собственного опыта у Инны Константиновны по этому поводу не было, обращаться к слишком продвинутым в этом вопросе ирочкиным родителям не хотелось.
      Ирочку Инна Константиновна обустроила по старинке - сначала в медицинское училище, а потом сестричкой в отделение интенсивной терапии. В этом выборе было несколько резонов: во-первых, за умирающих и сейчас деньги платят тоже здесь и сейчас, а не после счастливого выздоровления, во-вторых ( и это было главным) именно в таком отделении Ирочка могла запросто найти себе мужа. Немного отставшая от жизни Инна Константиновна исключительно по причине хорошего здоровья продолжала считать, что врачи при капитализме все ещё остаются одной из самых обеспеченных социальных категорий. И если бы у Ирочке сладилось, то она, Инна Константиновна считала бы свой материнский долг выполненным.
      Но Ирочка, решила пойти другим путем. Неустойчивая психика отказывалась воспринимать смерть как рабочий процесс, чтобы привыкнуть Ирочке надо было зачерстветь. Или отвлечься. Она была очень молодой и совсем не верила в то, что время лечит. Да и ждать привычки не хотелось. К ининому ужасу Ирочка увлеклась наркотиками, в которых была крайне неразборчива. Она могла купить в цыганском поселке ширку, а могла украсть из гуманитарной помощи омнопон...
      Иногда Ирочку угощали кокой или экстази, правда героином и ЛСД Ирочка брезговала. От них ей было страшно.
      Катастрофа разразилась как раз этим непредсказуемым летом. В отделении обнаружилась пропажа наркотических средств. В прежние времена Ирочка бы сидела в тюрьме и набиралась новых плохих привычек. Но слава Богу.. Инне Константиновне удалось пробиться в душу к заведующему отделением и судьба племянницы была спасена. Заведующий, пожилой грымзик приятной наружности был увлечен лекарственными пирамидами, красиво именуемыми многоуровневым маркетингом. Сеть своих клиентов он беззастенчиво расширял за счет своих больных и подчиненных. Инна Константиновна показалась ему перспективным рекрутом. Развернув перед ней возможные золотые дали, он предложил распространить лекарства взамен на обещание привести организм и мозги Ирочки в порядок и сохранить за ней рабочее место. В том случае, если она не законченная наркоманка. Ирочка оказалась насмерть перепуганной и небезнадежной, после курса лечения она довольно достоверно вздрагивала при одном упоминании наркотиков.
      Но Инна Константиновна была начеку и в долгах. Заведующий отделением составил ей серьезную программу реализации лекарств, часть из которых была позаимствована из гуманитарной помощи. Самой Инне Константиновне столько таблеток было просто не осилить. Успокоившись и поразмыслив над ситуацией, она поняла, что все к лучшему и позвонила Татьяне Ивановне, с которой отношения в принципе не были испорчены. Они встретились в кафе и там, почувствовав себя по меньшей мере двумя свободными парижанками побеседовали обо всем на свете. Первое свидание принесло Инне Константиновне столько полезной информации, что её можно было номинировать в качестве ядерной бомбы нейтронного действия и спокойно держать на складе. У Инны Константиновны созрел план, даже сразу несколько. Сынок Татьяны Ивановны Игорек - не бог весть какой претендент, но лучше, чем ничего, а если дать мальчику хорошее ускорение и образование... Инна Константиновна готова была на своем новом посту заняться этим немедленно, что об Ирочке можно было не беспокоиться... Но главное, главное... Анна Семеновна - давно и серьезно больна. Теоретически с диабетом можно прожить сто лет... Но мужчины воспринимают больных женщин как личное оскорбление и в общем - то брезгуют сексуальными отношениями с ними. Стул из-под приговоренной Анны Семеновны можно было выбить одним ударом. А пока - наладить канал для сбыта ворованного инсулина. Но только - пока.
      Анна Семеновна отнеслась к визиту Григоренко сухо и надменно. В дом не пригласила, вышла сама на лестничную площадку и насмешливо сказала "Ну..."
      - Я представитель фармацевтической фирм "Кибер-гуд", - заученно отрапортовала Инна Константиновна. - Распространяю лекарства со скидками, постоянные клиенты получают льготы в виде бесплатной консультации с немецким врачом по телефону. Вам это интересно?
      - Денег не хватает? - участливо спросила Анна Семеновна, пряча в глаза хищный ехидный блеск. - Ничего, вот защитите докторскую, тогда... Инна Константиновна молча протянула прайс - лист. - А и правда - хорошие цены, уголком рта улыбнулась конкурентка. - А в долг будете давать?
      Инна Константиновна ощутила сухость во рту и поняла, что болезнь Анны - факт реальный, обмену и возврату не подлежит, а стало быть превращает противницу в дичь.
      Договоримся! - победоносно улыбнулась Григоренко, радуясь, что жадность Анны так чудно совпала с её личными планами на жизнь.
      За лето все устоялось. Ирочка осталась на работе, Инна Константиновна, как припадочная носилась с лекарствами по академии и даже сколотила себе приличную клиентуру. Как ни странно комивояжерство приносило солидный доход. Но ведь не деньги в конце концов определяют судьбу. Инна Константиновна хотела кафедру и ради этого была согласна даже на нищенское профессорское существование. Продавая лекарства, биодобавки и витамины, Григоренко выяснила очень много подробностей из жизни человеческих организмов, определяющих лицо профессорско-преподавательского состава. У проректора по АХФ был, например, застарелый простатит, полученный на почве борьбы за знания ещё в вахтерской института марксизма ленинизма, у Мараки вражеского заведующего СГД весной и осенью обострялась язва, тогда он отказывался от спиртных напитков, употребляя только лекарственную водку, а у самого Федорова было косноязычие, скудоумие и склонность к созданию авторитарных режимов, но называлось все это простым словом невроз, для которого вся академия скидывалась на специально подготовленные в Германии транквилизаторы, носящие скромное название витаминов от жары. С помощью вновь освоенной профессии, многостаночница Инна обросла связями, слухами и бесконечной благодарностью клиентов, которые на доллар, сэкономленный на покупке полезного товара готовы были продать не только родину со всеми прилежащими к ней пространствами, но и государственную тайну Соединенных Штатов Америки.
      В сущности, с продажей лекарств можно было завязывать. Во всяком случае, размениваться на каких-то некандидатов наук смысла уже не было. Это коробка с инсулином должна была стать последней, решающей. Терпеть Анины издевательства Инна Константиновна далее не желала. Впереди снова замаячили перспективы и их стоило только немного, чуть-чуть подвинуть. А Анна Семеновна как бы вошла во вкус, частенько откладывала выплату денег, требовала сертификаты и томным голосом заявляла :"Дорогуша, ну сколько можно ждать? С таким непрофессиональным поведением вы не дождетесь никаких доходов."
      Представляя, как она, Инна, откажет Смирнягиной от следующей партии лекарств, Инна Константиновна начинала глубже и радостнее дышать. Слух о смирнягинском диабете оказался удачно пущенным во время подготовки к празднованию дня рождения ректора, учитывая возможную близость Анны и Федорова скорость его распространения должна была превышать все пределы космической. Оставалось только поставить жирную точку... И длительная русская рулетка с наполовину заряженным револьвером вот-вот должна была подойти к концу, И подошла...
      Будучи человеком одной идеи Инна Константиновна призналась себе, что нисколько не сожалеет о содеянном и рада смерти своей соперницы. Рада, но испугана. От этого вязкого жуткого страха, она превозмогая брезгливость поперлась на похороны и даже деликатно посетила поминки. Андрей Леонидович - теперь вдовец, но для Ирочки тоже очень хорошо.
      И все же вздохнув спокойно Григоренко не могла. Неприятности принесла с работы племянница.
      - У меня есть две новости: плохая и очень плохая. С какой начать, Ирочка прищурила родственный глаз и поковырялась в ухе тонким пальчиком с обгрызанным ногтиком.
      - Давай очень плохую, - тяжело вздохнув, попросила Инна Константиновна
      - У меня на дежурстве померла бомжиха.
      - Но это их нормальное состояние, - выдохнула тетя Инна.
      - Да, я тоже так думаю. Но шорох какой то начался. Где я была, почему не оказала помощь при остановке сердца. Представляешь, жуткое отравление, свалилась с лестницы, вся пробитая прошитая, а умерла от остановки сердца. Там препарат в капельнице кончился, а может она рукой неудачно шевельнула. Короче, сестринская небрежность. Ну живучая, гад, страшное дело. Представляешь, в лестничный пролет с пятого этажа и просто пару переломов.
      - А где ты была? Где ты действительно была? - хмуро спросила Инна, понимая, что рабство у заведующего будет продолжаться ещё неизвестно сколько.
      - Трахалась, - Ирочка тряхнула жесткими волосами и вызывающе уставилась на тетку. - Мне же замуж надо выходить... За презервативом он сбегал, не волнуйся...
      - О боже, Ира, - Инна Константиновна не знала как правильно отреагировать и решила промолчать, вписаться в паузу, в конечном итоге свой главный разговор с Ирочкой она начнет не со смерти бомжихи... Нет, совсем нет. - А какая плохая.
      - Твоя клиентка умерла от передозировки инсулина , - племянница посмотрела на тетку восторженно, вопросительно и напряженно. - С твоей подачи, что ли ? Или тоже небрежность? Ну, теть Ин, колись немедленно. Будем тебе алиби шить. Меня заведующий вызывал - расспрашивал.
      Инна Константиновна оттолкнула племянницу и на негнущихся ногах пошла в ванную.
      - А бомжиха - то, бомжиха жила по тому же адресу, что и твоя Анька, крикнула вслед Ирочка. - Я её выписку смотрела. Слышь
      Григоренко все слышала, и ничего не понимала. Она просто не знала, что ей теперь делать и не вменят ли ей в вину этот несчастный инсулин, и не оставила ли она каких-нибудь догадок, наводок мыслишек относительно своей нелепой подобострастной дружбы с Анной. И зачем это заведующий так интересовался? Ведь гораздо логичнее было бы предположить, что Анна Семеновна решила устроить себе кому, потому что жить ей просто надоело.
      Ах, как она потом жалела, что поддалась эмоциональному порыву и не продумала свое поведение спокойно и логически. Зачем - то вылетела из квартиры, поймала частника и понеслась в ирочкину больницу. А тогда радовалась, что застала лоснящегося доктора, что успела с ним договорится, что они оба были заинтересованы в сокрытии факта этой торговли. Он, вытирая жирные руки о нечистый белый халат, сказал: "Меня не интересует ваша мотивация. Я хочу остаться в стороне. Мы с вами не знакомы, вместе не работали ничего не знаю и знать не хочу." На этих словах в мозги поступило просветление, Инна Константиновна гордо выпрямилась и заявила:" Очень жаль, что вас это не интересует. Я могла бы с вами поделиться. Секретами своего мастерства. Иногда бывает очень полезно."
      Заведующий ирочкиным отделением и за полминуты похудел на пару килограммов. Инна с удовлетворением отметила его бледность, запавшие щеки и провалившиеся прямо в голову глаза. Она усмехнулась и подумала, что может заказывать себе значок :Хочешь стать стройным? Спроси у меня как!"
      - Я прошу вас оставить меня в покое, я вас не знаю, - он пытался чеканить слова и казаться смелым, на самом деле проглатывал буквы и был насмерть напуган.
      - Так давайте познакомимся, - Инна Константиновна вальяжно расположилась на хорошем кожаном стуле. - Ну?
      Она и в самом деле призабыла как это чудо медицины кличут по отчеству и была не против немного поиграть в триллер. В тот момент, мужчину можно было бы брать тепленьким и вести под венец, но зачем Ирочке такой неуравновешенный трус, который не может правильно распоряжаться своими знаниями о жизни и смерти.
      Из больницы Инна Константиновна вышла с гордо поднятой головой. А теперь жалела, страшно жалела о своем визите туда. Потому что расценить его можно было как угодно. Как угодно прокуратуре. И кто бы мог подумать, что эта бездомная Крылова способна создать такую огромную бурю в стакане воды. Вчера, когда она утихомиривала Танечку, появившуюся на кафедре в роли собственной тени, Инна Константиновна поняла, что вся эта борьба за кресло президента не сойдет ей с рук. Просто так - не сойдет.
      А потому сегодня, с самого утра она ждала неприятностей . И совершенно не представляла, как будет из всего выпутываться. Отключить телефон? Уехать на огород, гордо именуемый фазендой? Взять больничный? Или нанести упреждающий удар по прокуратуре: так мол и так, я продавала ей лекарства, услышала о причине смерти, теперь волнуюсь... Нет, прокуратура - это глупости. Какой идиот предложит себя на растерзание властям в качестве свидетеля? Только тот, кто не хочет выступить в амплуа убийцы. "Продавал" и "волнуюсь" - это версия для дураков. Но, кажется умные там не работают.
      Рискнуть?
      Инна Константиновна с ненавистью посмотрела на птичку, примостившуюся на её подоконнике. "Если они свили здесь гнездо, неприятности будут у меня каждый день", - подумала она и решительно взялась за швабру - главное орудие горожан в борьбе с ласточкиными поселениями. Она была настроена вырезать всю семью, вздумавшую вдруг расплодиться на её территории ещё и на зиму глядя. Она распахнула окно и уставившись на землю с высоты девятого этажа почувствовала, как у неё останавливается сердце. Право слово, все эти приметы - такие пустяки, из-за которых не стоит укорачивать себе жизнь. Себе не стоит, а другому можно. Должны же быть у неё заступники, пусть кто-то ляжет на амбразуру и все объяснит. Этот солнечный день Инна Константиновна хотела пересидеть в тени. Инна немного подумала и из всех возможных кандидатов на защиту её чести и достоинства выбрала Мишина, которого совсем недавно подсиживала и ненавидела. "Ведь он мой непосредственный начальник. Даже не мой, а наш. Вот пусть и отдувается. Пока его не заменю."
      Инна Константиновна сменила швабру на телефон и нервно нажала заученные на память кнопки. минут пять у Мишина было занято. За это время Инна успела передумать и решиться вновь.
      - Да, - голос Мишина был глухим и далеким. Вялым, как обычно. Григоренко даже немного рассердилась.
      - Инна Константиновна на проводе, - представилась она и дала начальнику время, чтобы осознать важность предстоящего разговора.
      - Рад, что вы на месте и не скрываетесь, - сообщил тот.
      - В чем дело? Что случилось, - у Инны прихватило живот т тревожно напряглись волосы. Еще минута и она готова была бежать прочь из этой дурацкой страны.
      - Случилось, случилось, - по-стариковски выдохнул Владимир Сергеевич. - Умотали вы меня, девочки. Совсем умотали. Пойдите-ка расскажите сами все, что знаете. Не ждите особого приглашения.
      Пот скопился над верхней губой и норовил создать во рту серьезное нарушение кислотно - щелочного баланса. Инне снова стало страшно. Она лихорадочно пыталась выяснить, кто же это на неё так стукнул, но молчала, предпочитая повышенную тревожность прямому обвинению в убийстве.
      - Куда пойти, Владимир Сергеевич? - как можно спокойнее спросила она.
      - Да в прокуратуру, куда же еще. Нас всех рано или поздно пригласят. Так давайте проявим сознательность, а потом на ректорате я так и доложу. Наши преступники, хоть и ошибаются, но сдаются властям самостоятельно, не принуждая налогоплательщиков тратить на это деньги. Пусть нам хоть в чем-то будет плюс? Согласны?
      - Я не в чем не виновата, твердо сказала Инна.
      - Тем более, так и доложите. Я вас прошу, не ждите вы анонимок. На нашей беде многие карьеристы ещё погреют руки. А если вы это нечаянно, то тем более не надо бояться. В жизни бывает всякое, - философски заключил он, а Инна Константиновна подумала, что ещё не встречала людей, способных нечаянно подменить флакон с лекарством, предполагая, что это может повлечь за собой смертельный исход. Ах, если бы все окружающие эту ситуацию люди были такими же простодушными как Мишин.
      - Дело в том, Владимир Сергеевич, что этот наш контакт на почве внеакадемических отношений должен был стать последним, - таинственно закрутила Инна, рассчитывая, что разговоры кафедры могут уже просушиваться.
      - Нет, ну в больницу сходить надо. Это даже не по-человечески как-то...
      - На профосмотр? - нервно спросила Инна, понимая, что шефа как всегда занесло.
      - Это плохая. злая, и неуместная шутка. Не ожидал, - спокойно констатировал подполковник и вдруг заорал нечеловеческим командным голосом. - Не сметь издеваться, марш в больницу к Татьяне, просить прощения, а потом бегом в прокуратуру. Только вы на нашей кафедре способны довести человека до того, чтобы он сунул шею в петлю или сиганул с моста. Наделали, вот и разбирайтесь, - он резко замолчал и тихо добавил. - все вам конкуренция какая-то снится. Эх вы!
      - Но я ничего не делала, - пролепетала совершенно сбитая с толку Инна Константиновна, понимая, что каким-то образом её сейчас выведут на чистую воду.
      - Все. Решайте свои проблемы с законом. Получите там справку о том, что вас можно допускать к студентам и немедленно прибудьте на замену. А то, как помирать, так вас полно, а как работать я один.
      - Кто-то ещё умер? - осторожно спросила Инна.
      - Пока нет. Но она в больнице в тяжелом состоянии. Ни туда ни сюда, понимаете ли. Ладно, выполняйте.
      Мишин дал отбой и команду оружие к бою, а потому считал свою миссию выполненной. Инна Константиновна нервно потерла виски. Тучи над городом стали, в воздухе пахло грозой. Но в прокуратуру сходить можно. Сказать нам всем шеф велел пойти сдаться, так что не по своей воле, а по воле пославшей мя жены. Инна Константиновна попыталась, уже в который раз, осмыслить ситуацию. Что-то не нравилось, что-то настораживало. Но главное, приходилось признать, что за ней следят, или это просто шизофрения. Причем - в эпидемической форме. Шизофрения, больница, стоп - вот оно. Почему весть об инсулине в дом принесла Ирочка? Что это - провокация через глупенькую девочку, просто проверка на вшивость или сотрудничество старшего с правоохранительными органами. Нет, не может быть. Девочка просто защищалась, пытаясь свести свою неудачу на дежурстве до минимума, она просто защищалась, и нечаянно, ненарочно задела цель. Попала.
      Что же - от случайностей никто не застрахован. А вот с галлюцинирующей дурой - лаборанткой действительно вышла промашка. Господи, какие мы все нервные, но живучие. Инна нервно хрустнула пальцами и подалась всем телом за дребезжащим телефоном.
      - Григоренко, - четко отрапортовала она.
      - Тошкин, старший следователь городской прокуратуры. Нам надо задать несколько вам вопросов. Если вас не затруднит - сегодня. Если нет - пришлем повестку.
      - Вещи брать? - строго спросила Инна Константиновна.
      - Если вы с признанием, то конечно. Не задерживайтесь, - сухо ответил собеседник.
      Париж стоит мессы - так кажется. Ничего, сейчас уже известны случаи, когда в депутаты баллотируются прямо из тюрьмы. Там много хороших богатых людей. Там тоже можно жить и сражаться за кафедру.
      Но признания - нет. Никто не дождется признания от Инны Константиновны. Не на таковскую напали. Она взяла свой старенький дипломат и аккуратно уложила в него бумаги по диссертации, калькулятор, две шариковые ручки и толстую тетрадь для записей. В случае задержания по подозрению на трое суток работой она обеспечила себя вполне. А там будет видно.
      Через пол часа Инна Константиновна уже сидела в кабинете у Тошкина и нервно слизывая холодный пот, которым так богата сегодня её верхняя губа путано, но почему-то честно рассказывала, как все собственно произошло: и об инсулине, и о злобной анонимке на Крылову, и о Танечке - лаборантке.
      Тошкин смотрел на неё участливо и удивленно. Такого жениха для Ирочки Инна Константиновна хотела всегда.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      - Прошу прощения, пресса, - сказал Максим, презрительно улыбаясь.
      - Я Приглашал тебя в номер? - Чаплинский легко подтянул ноги к груди и обнял руками колени. Он бы сел на корточки - здесь можно, но в мягкой, усердно устланной японской материей кровати это было крайне неудобно. - Я звал тебя, Максим? Нет или я стал таким старым и доступным, что меня не ждут даже в квартале красных фонарей? - Наум Леонидович не любил просыпаться вдруг, а уж тем более не любил, когда лозунгом нового дня становились средства массовой информации.
      - Мне выйти? - Максим попытался изобразить струнку, но она вяло вытекла из позвоночника, оставляя место только для шарниров. - Извините. Мальчик ударился об молчание и аккуратно подсунул газеты под ноги не выспавшемуся диссиденту.
      - Всего лишь, - ухмыльнулся Чаплинский и потянулся за очками. - Всего лишь. Я - то уж подумал - обложили.
      Максим задержался в дверях, как бы ожидая дальнейших указаний. А в сущности ему просто было любопытно. Утрется еврейская диаспора провинциальными страстями или все-таки отмоется. И как непрост было был этот Чаплинский, а кое-какие соображения по этому поводу Максим уже наработал и изложил в докладной, кто-то здесь оказался гораздо хитрее него. Чувство большого местного патриотизма охватило его до такой степени, что задумка нового полотна "сеятель раздора "обрела реальные черты выставочной композиции.
      - Иди, - выдохнул Чаплинский с удивлением уставившись на заголовок. Иди , я пока почитаю.
      - Есть, - Максим щелкнул кроссовками осторожно прикрыл за собой дверь номера. Но на всякий случай присел тут же, рядом на дежурный кожаный стульчик.
      На первой полосе газеты, которая явно гордилась призывно красным названием "Рекламный экспресс" и не обращала внимания на недостатки полиграфического исполнения было скромно помещен заголовок "Месть - это блюдо, которое подают холодным. Господин Ч. предпочитает бомбы. Читайте информацию нашего автора на седьмой странице". Наум хмыкнул и на всякий случай налил себе водки - помирать, так с музыкой. Или как говорили раньше его друзья по расшатыванию системы - с утра не выпил - день пропал. На седьмой странице между яростным призывом покупать унитазы у фирм "Мастер Вася" и тут же худеть от лекарственного чая "доктор Саша" Чаплинский обнаружил маленькую заметку, которая сообщала, что в городе находится опасный маниакально настроенный приезжий, который сводит с народом старые счеты с помощью бейсбольной биты и хитроумных лекарственных средств типа бальзама Битнера, а в случае отказа пострадавших принимать его правила игры подкладывает оным бомбу под саму дверь их жилища. Автор предлагал "сдвинуть наши ряды и не употреблять ничего ни внутрь ни снаружи, не посоветовавшись со службой информации МВД области". Наум Чаплинский перечитал заметку ещё раз , пытаясь увидеть в ней глубокий скрытый смысл так неудачно вынесенный на первую полосу. Странное дело - но никакого подвоха, кроме обычных выбрыков общества потребителей он почему - то здесь не нашел...
      Но может быть он просто слишком долго не был в этой стране.
      - Максим! - зычно крикнул Наум, напоминая себе свою славную худую и крикливую жену Галит. - Максим! - с кем поведешься от того и наберешься, страсть по шумному образу жизни снова давала о себе знать.
      - Это что? - спросил Наум, когда Максим аккуратно подпер своим телом дверной косяк . - Это та пресса, которой ты морочил мне голову все утро? Так чтоб ты знал я не пью бальзам Битнера и не играю в бейсбол!
      - Это предупреждение , - вяло отозвался продвинутый в вопросах интриг телохранитель. - Дальше последуют условия...
      - Какие условия? А если я не соглашусь? то что? Что? - Науму было даже смешно. Нелепая пачкающая руки газетенка претендовала на лавры Нью-Йорк таймс.
      - Да вы не волнуйтесь. Сейчас позвонят и все скажут. А бомба это здорово. По - народнически, - одобрил позицию шефа он.
      - Бред, - констатировал Чаплинский и тяжело покидая належанную постель направился в ванную.
      - А может это любовь? - спросил ему прямо в спину Максим, предпочитая из деликатности сохранять пионерское расстояние.
      - В смысле..., - начал было Чаплинский не оборачиваясь.
      - В смысле ваша Крылова. А что, есть другая? Ну вы даете...
      - Вон отсюда, щенок, - взвизгнул Чаплинский и завертелся на месте, как ужаленный сразу в несколько уязвимых мест. Он терпеть не мог всякого хамства и панибратства. Он и так слишком со многим смирился в этой затюканной родине. Он и так очень страдает без протертых супчиков, которые ему там в сущности там, в Израиле, надоели до черта. Но лезть в душу! Вон! Я сказал , чтобы духу твоего...
      В незапертую дверь номера негромко постучали и длинный жесткий нос портье пересек границы частного владения: "Наум Леонидович! К вам посетители. Из мэрии. Будите принимать? Или что им сказать? Или пусть подождут?"
      Чаплинский с ненавистью посмотрел на Максима и тот, понимая немой вопрос, утвердительно кивнул." Значит уже условия, интересно. - пробормотал Чаплинский и милостиво разрешил посетителям ждать 30 минут". Наум теперь уже вежливо попросил Максима выйти. Ему нужно было подумать. Потому что где-то он все-таки проволокся, если это, конечно, банальный шантаж. Хотя кто шляпу украл, тот и тетку пришил. Если бы это дразнилась Крылова, она звонила бы первая, а так - великосветски приехали. И из самой мерии, которая, видимо, газетенку эту и субсидировала. Что же - в Израиле тоже были такие издания - для пятерых читателей, включая редакцию, шантажиста и жертву.
      Жизнь хороша. Только больно. И коротко. По утрам особенно плохо. Но теперь Наум уже не боялся стать наркоманом. Такие мучения не могут вызывать ни зависимости ни привыкания. По большому счету - просто не успеют. Он сделал себе инъекцию и подумал о шприце. Выбросить? Спрятать в чемодане ? Или тут все уже давно и хорошо посмотрели любимые сердцу соглядатаи?
      А впрочем, ничего страшного - все мы живем на свободе до тех пор, пока есть дело, которое надо закончить. Наум вздохнул и потер ладонями виски. Еще пять минут, и он будет как новенький.
      В холле гостиницы дружно нудились большие люди, старые знакомые, просто молодцы. Сливятин и Федоров старались не смотреть друг на друга. Они нервно ждали пожевывая "орбит", без которого в приличное иностранное общество идти было стыдно. Почему-то запах перегара за границей считался несолидным. А насколько Нема уже стал иностранцем никто из них не знал.
      Вопреки собственному предубеждению против родной техники Наум спустился в лифте. Ему просто неохота было передвигать ногами и рассчитывать в случае чего на этого слишком проницательного Максима.
      - Привет, - сказал Чаплинский сидящим и предоставил свою пухлую руку для неопределенных братских пожатий.
      - Есть дело, - с места в карьер начал Сливятин. - Надо поговорить.
      - Слушаю, - Наум сделал большие умные глаза, и дурносмех Федоров хмыкнул. Он всегда был таким - покажи пальчик или юбку и он забудет, как его зовут. Но только двоечник может точно знать, как сделать другого отличником. С этим правилом Нема был согласен. Почему бы и нет. Руководителю важно быть академиком, а умником - совсем не обязательно. Сливятин не принял игривого тона и жестко добавил: "Нема, мы все свои люди. И мы знаем, зачем ты приехал "Чаплинский не смог приостановить неожиданный полет собственных бровей и обескураженно покачал головой." Видимо времена полицейского режима для этой страны не минуют никогда."
      - Поехали, ребятки, поехали. Посидим, покушаем, обмозгуем, как нам теперь быть дальше. Чего тут стоять. Пол проломим, - Федоров приобнял Сливятина и попробовал прикоснуться к Науму, который резко отстранился и предпочел, практически инстинктивно, остаться со странным Максимом, по нелепому совпадению также представлявшем полицейское государство. Наум зажмурился и вспомнил карцер, который когда-то так славно обжил, что расставаться с ним было просто не в мочь. Силы небесные, что-то есть в этом привыкании к собственной плетке. Что-то есть .
      - Поехали. Согласен. За два часа надо уложиться. Кроме вас, у меня здесь ещё дела.
      Сливятин стал белым, как подготовительная стадия его предвыборной программы в отсутствии главного консультанта. Стал белым и судорожно сглотнул слюну.
      - Ну, у тебя Нема, и размах. Не ожидал.
      - Да я сам от себя не ожидал, - улыбнулся Наум на правах хозяина распахивая перед "ребятами" двери гостиницы.
      Когда "жигули" , плавно заурчав, покинули почти английский дворик, взволнованный портье Коля Гребенщиков медленно снял телефонную трубку, немного подумал, набрал номер и с отчаянием ныряльщика произнес:
      - Тошкин, началось. То, о чем мы с тобой говорили началось. Клиент вместе с большими людьми проследовал в сторону ресторана "Ледяной дом"
      - Откуда ты знаешь, что "Ледяной дом"? Что именно там? - деловито осведомился Тошкин.
      - Сын хозяина учится в академии у Федорова. На третьем курсе. Вот уже два с половиной года он сам, его семья, их гости, и даже собаки питаются исключительно у бедного папашки.
      - Не бедного, это у него ещё в перспективе, когда сынок в аспирантуру пойдет, ну ладно, что еще?
      - Ничего, просто возможны теракты. Но это уже наша задача. Помните, возьмем его в оборот, ты останешься не приделах. Так что - считай тайну тебе государственную продал. Давай быстрее пошевелись.
      Коля Гребенщиков положил трубку на рычаг и ощутил очередной приступ раздвоения личности. С одной стороны, он понимал , что поступил мудро; пока он согласует по инстанциям все свои безосновательные предположения , тактично переходящие в обвинения отцов города, безумный честь и хвала ему за это, Тошкин уже сумеет прищучить эту рыбу - фиш. С другой же - нехорошо. И чужими руками жар загребать особенно нехорошо, когда свои собственные так и чешутся поучаствовать.
      В "Ледяном доме", как и было сказано, Федорова ждал отдельный столик. Если бы хозяин заведения несколько лет назад знал , каким завидным аппетитом отличаются вузовские работники, он предпочел бы, чтобы его чадо навсегда осталось неграмотным. Теперь - потерянно было уже гораздо больше, тем более, что мальчик научился внятно произносить мудрые слова "консалтиноговая стоимость" и "мультимедийный компьютер". По всему выходило, что дармовая еда того стоила. Правда, недавно сын сказал, что его программа - максимум - стать президентом. Лучше в штатах. Вах, такие дела. Только на приличную машину накопил ребенку - теперь вот на кресло надо откладывать. Ну да ладно - лишь бы семью не опозорил, а там глядишь - наш человек на американских долларах. Хорошо! Хорошо! Только если б Федоров ещё меньше народу к нему таскал было бы совсем хорошо.
      Наум сел за столик и, стараясь унять нервную дрожь, оценил достойный дизайн заведения, где все было просто, удобно и добротно. Так выглядели шашлычные в хороших грузинских домах Тель-Авива.
      Федоров торжественно кивнул и на столе появились закуски, которые и лучшие годы нормальному желудку нельзя. Перец висел над блюдами как смог над Лондоном. Наум бурно расчихался и позволил себе налить рюмку водки, понимая что мечтал о ней уже несколько минут.
      - Ну что же, - снова Начал Сливятин. - Мы все поняли, Нема. Скажи, что мы можем для тебя сделать и давай расстанемся по-хорошему.
      Чаплинский выпил по-европейски самостоятельно и с удивлением обнаружил, что старые друзья, несмотря на какую-то информацию о нем, его же и боялись. Это вселяло надежду.
      - Ничего мне от вас не надо, - тихо сказал он.
      - Но нам надо, - выкрикнул Стасик.
      - Помолчи, дружок, Сливятин небрежно подвинул локоть Федорову, чем и прекратил фонтан красноречия.
      - Наум, нам как нормальным людям не нужна правда, - тихо сказал Сливятин.
      - Федоров, покосившись на официанта налил себе полный стакан водки и неторопливо, со знанием дела отправил в рот.
      "Три глотка", сосчитал Чаплинский, начиная тяготиться обществом старых друзей, которых он и раньше не подозревал в больших аналитических способностях, а уж теперь - после дурацкого нестрашного, небрежно выполненного намека в газетенке не боялся совершенно.
      - Я подумаю, - вежливо сказал он, глядя на сухую, но крепкую руку Сливятина.
      Острое чувство зависти по поводу чужого здоровья вдруг накатило и выплеснулось наружу.
      - А знаете, ребята, гулять так гулять. Что Федоров, страшно признаться, как ты на меня в КГБ стучал? А тебе Сливятин не стыдно было девку ко мне в койку подкладывать?
      - И легла? - с любопытством осведомился начальник всей приватизации, истинный лесоруб - в лесу о бабах, с бабами о лесе.
      - Не твое дело, но шмон я вам обещаю. Вместо кредитов и всего прочего - большой хозяйский шмон. Тебе, дураку, мало было, что я тебя с днем рождения поздравлял? И что забыл сказать, какой ты второгодник - заочник, светило экономической мысли. Да плевать я на вас хотел, если вы и знаете что-то . Плевать !
      Ушки Сливятина мигом оказались на макушке , он быстренько определил себя в дурни и решил немедленно подстирнуть грязненькое бельишко Наума. Тем более, что человек сам признался, вот тогда и разговор будет другой - баш на баш. А не так, как сегодня: "Не говори миленький, как мы булочки с привоза воровали.
      - Ну добренько. Вот и устрой. До выборов ещё далеко, расстроится. Так что ты говоришь тебя тут держит? - Сливятин с наслаждением посмотрел , как лицо Наума стало сначала розовым. а потом пунцовым. - Какая краля зацепила? Да накрепко так. Слушай, не от встречи ли с тобой наша Анька руки на себя наложила? Стасик, не спи. Тут у нас такой сюжетик нарисовывается.
      Стасик Федоров опрокинул в себя ещё один стаканчик водки и продемонстрировал все симптомы русской болезни, которая в медицинских кругах называется алкоголизмом. Глаза его налились кровью , а незанятые руки сложились в приличных размеров кулаки.
      - Ах ты выродок, рожа твоя жидовская, да мы за Аньку, - он лихо схватил Наума за лысину, пытаясь приблизить его лоб для поцелуя. - Ах вы иноверцы, инородцы, Россию продали. Ах вы черномазые, ах вы черножопые, причитал Федоров, понимая, что рука почему-то соскальзывает с того места, где у Наума должны были быть волосы.
      Общественно - ресторанное оцепенение длилось всего несколько секунд, за которые Стасик успел ещё выпить, Нема приготовился к следующей атаке, хозяин подскочить к столику, а Максим просто снять пистолет с предохранителя.
      Следующие три фразы прозвучали одновременно. Не надо так, дарагой", недобро сверкнув глазами, попросил хозяин заведения." Руки за голову!" фальцетом выкрикнул Максим. "Вечно ты все испортишь, Федоров", - сквозь зубы процедил Сливятин.
      Но... Или мы не герои? И море нем не по колено? И кто здесь, в конце концов начальник, кормилец и отец родной? Федоров согласился, что руки Наума должны лежать за головой, стремительно вскочил со стула, навернув Максима бутылкой по голове и отмахиваясь от выстрела, как от надоевшей мухи, схватил Чаплинского за горло. Исполняя все эти движения в стремительном танце проснувшегося медведя он не переставал повторять:" Рожи ваши черножопые, хари ваши черномазые, идите вы к своему жидовскому аллаху...
      - Держись, брат, - выкрикнул хозяин ресторана, чье почтение перед источником знания лопнуло под наплывом оскорбленной н национальной гордости. - Держись. брат, - с этими словами худенький мусульманин шмыгнул в кухню за ножом для разделки мяса.
      Когда он вернулся, Федоров и Чаплинский неистово катались по полу, безжалостно мутузя друг друга. Сливятин пристально наблюдал за Максимом, который, обретя уверенность и пистолет никак не мог правильно прицелиться. Хозяин ресторана бесстрашно бросился в гущу событий и быстро оказался сидящим на Федорове и прижимающим к его шее окровавленный бараниной нож.
      - Сдавайся, гад, - проскрежетал он. - Сдавайся, зарежу! Слышишь - не щучу, а?!
      Федоров на удивление покорно оставил Наума и тихо сел за столик, махнув на Максима рукой: "Спрячь ты эту штуку, видишь - нервничаю. Все. Накатило и отпустило . Все, сказал же" - он виновато зыркнул на Сливятина, сделавшего каменное лицо "я тебя не знаю и знать не желаю".
      - Эй, брат, ты как? - заботливо спросил хозяин, укладываясь н на пол рядом с Наумом.
      - Отлично! Порядок. Честно. Я давно так не отдыхал, - Чаплинский тихо засмеялся.
      - Правильно смеешься, - согласился хозяин и вскочил на ноги. - Я Джагоев, Анвар, а вообще - Митя.
      - Я - Чаплинский , Наум. Нема, - бывший диссидент тоже поднялся с пола и пожал крепкую руку хорошего "черномазого повара". Для полноты картины здесь не хватало Билла Клинтона с фотоаппаратом. Сливятин с недоверием посмотрел на эти иудейско - мусульманские объятия и наконец понял , зачем русских пускают в Израиль. Только они, великие и пьяные могут навеки и кровью скрепить арабо - еврейскую дружбу.
      - Все сказали, ребята? - ласково спросил Наум, приготавливая очередную приятную неожиданность в виде ноты в МИД. - Максим - плохой охранник, но хороший свидетель. А в качестве доказательства я приложу газетную статью. Шантаж, дебош и оскорбление при исполнении. Полный набор. И что теперь стоят ваши знания?
      - Ничего, извините господа, - подавившись этим словом к столику подошел старший следователь городской прокуратуры Тошкин. - Их знания не стоят ничего Но нам с вами надо поговорить. Если хотите, поедем на вашей машине, - Дмитрий Савельевич невольно улыбнулся, представляя как будет запихивать большого гостя в переполненный трамвай. О головомойке которую устроит ему шеф за самодеятельность в присутствии городских властей, он решил подумать завтра.
      - Максим, это арест? - осторожно спросил помятый Чаплинский. Охранник виновато и неуверенно кивнул.
      - А сюда, пожалуйста, наряд милиции. Распустились совсем, - нагло заявил Сливятин указывая тонким синим пальцем на лицо кавказской национальности, которое только что чуть не сделало шашлык из Стасика Федорова.
      Не советую, - отчеканил Тошкин. - Не советую, - ещё раз сказал он, пристально глядя в пьяные глаза пострадавшего скандалиста.
      - Разберемся, свободны, - с достоинством ответил Сливятин, понимая, что шанс получить еврейские деньги на некоторое время становится приоритетом силовых структур.
      - Давайте сразу сядем сзади, - предложил Тошкин с ужасом ожидая требования предъявить ордер или разрешение на прикосновение к неприкасаемой личности. Но переполненный впечатлениями Наум был относительно спокоен. Он хитро прищурил глаза и спросил : "Побег исключен?" Тошкин слабо кивнул и дал команду трогаться... Максим исполнительно выжал газ, опозорившись в ресторане, он все же помнил, что играть надо в государственной команде.
      Дмитрий Савельевич устало вздохнул и в который раз за этот день назло, но грубо выругался в адрес Нади. Ее способности создать криминальную ситуацию мог бы позавидовать даже Аль Капоне. По большому счету на её совесть можно было бы смело повесить несколько трупов. И что обидно, не поморщившись, прекрасно внесла бы этот груз. Хорошо, что у неё иногда включаются мозги. Напуганная бомбой, она созналась, что в разговоре с Чаплинским упомянула о тайном знании, которое есть у неё самой и у Танечки - лаборантки. Случайно ли девушка именно в этот же день занялась прыжками в воду ? И в чем бы ни каялась Инна Константиновна - рука Массада чувствовалась и в её путанном рассказе и в этих, теперь уже ясно не случайных совпадениях.
      На месте надиного редактора , Тошкин давно бы избавился от этой мины незамедлительного действия. Пять минут ума и сутки похмелья. Ей явно тяжело даются практические занятия по жизни в интеллектуальных рамках. Что это за дикий лепет о бомбисте Ч., что за месть кота Леопольда и его товарищей? Что ещё там она нарыла, когда пообещала равнодушному городу продолжения? Надя так активно ищет бандитской пули, что похоже, окончательно впала в депрессию. Ей надо забрать Аньку и срочно родить Саньку. И никаких проблем на целых два года... Ну почти на два года.
      Хорошо, что теперь, когда Чаплинский находится во власти прокуратуры это исчадие общественной энергии находится в относительной безопасности. Хотя на свободе ещё много других объектов Чаплинского. И если сращение преступного иностранного синдиката с отцами города все-таки состоялось, Надя снова может попасть в список нежелательных свидетелей.
      - По лестнице на второй этаж и направо, - хмуро сказал Тошкин, стыдясь обветшалого здания, с лопнувшей штукатуркой снаружи и вздувшимся линолеумом внутри. - Сюда, пожалуйста, - он открыл дверь своего кабинета и жестом пригласил Чаплинского садиться.
      - Я буду присутствовать, - заявил несколько обескураженный давнишним поведением Максим.
      - Пожалуйста, - равнодушно ответил Дмитрий Савельевич, понимая, что все одно - двум смертям не бывать. а одной как ни не миновать. - Пожалуйста .
      Чаплинский спокойно оглядел кабинет, мысленно поздравляя себя с возвращением к пройденному и спокойно развалившись на скрипнувшем стуле, заложил ногу за ногу. Поза вызывающей невиновности удалась ему на славу. Тошкин предусмотрительно втянул голову в плечи, но уже состоявшийся прыжок с парашюта прервать было физически невозможно.
      - Ну что же, слушаю вас внимательно. Кстати, спасибо, вы погасили в зародыше возможность моего некорректного поведения, - Наум Леонидович чуть церемонно блеснул лысиной и внимательно посмотрел на Тошкина. - Слушаю вас.
      Дима не знал, что сказать. Понимая, что перед ним сидит преступник, а может просто - классический маньяк, он продолжал видеть кругленького человечка с мелкими темными глазами, в которых скопилась, а теперь блистала вся боль еврейского народа. Сам Тошкин выглядел как мужчина, зазывавший женщину на кофе, и предлагающий ей именно кофе, и ничего больше.
      - Ну? - Чаплинский нетерпеливо дернул носком туфли, не представляя, как раздражало Дмитрия Савельевича это панибратское хамское нуканье.
      - Вы зачем сюда приехали? - жестко спроси л он, не поднимая глаз
      - Этот вопрос вы задаете всем пассажирам поезда номер 10? - Наум сощурил глаза и приготовился к сицилианской защите.
      - Нет, но ответ на этот вопрос мог бы многое прояснить. И тогда не пришлось задавать другие. Но раз вы настаиваете, то пожалуйста. В день вашего приезда в тяжелом состоянии в больницу была доставлена Раиса Погорелова, алкоголичка, уборщица и безвредная, в сущности женщина, которая в реанимации скончалась. Вы виделись с ней? Что вы делали у дома Анны Смирнягиной, которая назначала вам встречу? Знаете ли вы, что Раиса Погорелова проживала в том же доме? Нам стало известно, что вы до отъезда в столицу поддерживали дружеские отношения с погибшей Смирнягиной, а также с Татьяной Ивановной Заболотной, свидетелем встречи с которой был и ваш покорный слуга. И, наконец, почти последнее - почему, узнав о каких-то женских тайнах, носителем которых была Ильина, вы попытались тут же избавиться от девушки, причем весьма примитивным, но на дилетантский взгляд естественным методом? - Дима боялся остановиться, не желая, чтобы его прерывали и монотонно перечислял свои предположения, на подтверждение которых они с Колей Гребенщиковым потратили практически всю ночь. Особенно хороши были их визиты в архив, в адресный стол, а также к декану математического факультета, на котором имел честь учиться Чаплинский.
      - Не перебивайте. Это ещё не все, - Дмитрий Савельевич сделал предостерегающий жест курортника, пытающегося разгладить солнечные пятна. Это ещё не все. Сегодняшняя встреча со Сливятиным, поиски контактов с прессой, наконец Аслан Нодарбеков. Что это, господин Чаплинский? Вы приехали сюда сводить счеты? С кем? С женщинами, которые вас не любили? Или все гораздо сложнее? А теперь по порядку. Давайте займемся вашим алиби на первые два дня визита и на вчерашний вечер. Так будет проще.
      Максим заерзал на стуле и отметил, что лоб Чаплинского покрыла крупная испарина. Из ярко бордового поросенка он превратился в приведение без моторчика и каких-либо признаков жизни. Он, казалось, вовсе не дышал.
      - Наум Леонидович, - нервно вскрикнул Максим. - Вам плохо? - он сделал рывок в сторону дважды пострадавшего от властей Чаплинского, но был остановлен жестким взглядом маленьких темных глаз.
      - Кто такая Ильина? - хрипло пробормотал Чаплинский.
      - Значит, по всем другим эпизодам незнакомых имен названо не было? обрадовался Тишкин и прислушался к мягкому журчанию диктофона, изъятого у Нади для её же собственной безопасности. - Вы могли и не знать её фамилии. Не тот размах Танечка...
      - Танечка?... - Наум натужно удивился, достал чистый клетчатый платок и легонько промокнул белое холодное лицо.
      - Танечка. Вам о ней поведала Крылова, - последние два слова Тошкин сказал так ядовито, что Максим с интересом посмотрел на молодого прокурора, который, оказывается тоже влип по самые уши. - Видите ли, вы сделаете все, что хотели, а потом просто уедете, и глухари на токовищах будут долго биться грудью до крови. Очень может быть, что я ничего не докажу, не успею вас задержать официальным образом, но предотвратить новую жертву - мой долг. Это я сно, - Тошкин вдруг смутился, поймав себя на телесериальном мышлении. Но другого уже долгие годы никому не выдавали. - Давайте, Наум Леонидович, давайте по алиби. Итак, в вечер приезда...
      - Я поехал в гостиницу. Максим? - Чаплинский обернулся и в призывно приказном порядке посмотрел на охранника. Тот неуверенно кивнул, и эта растерянность не ускользнула от проницательного Тошкина.
      - Предположим, так и было, - согласился он. - Дальше. На следующий день. Вы получили записку и совершили вояж по городу.
      - С заездом на кладбище, - грустно заметил Чаплинский
      - Да, и в дом, где проживали Погорелова и Смирнягина. Что вы там делали? Что?
      - Я не был у Анны. Я не был у нее, - спокойно и жестко ответил Наум Леонидович, пытаясь унять боль в желудке. Принимать лекарство здесь - это было выше норм, выработанных союзом заключенных в далекие, не известные этому мальчику семидесятые. Я не был. Максим? Ну?
      Охранник упорно молчал, рассматривая замысловатые разводы, оставленные на полу уборщицей. У него сегодня был плохой день, в котором вся ситуация и способность быстро принимать решения, постоянно выходили из под контроля разума.
      - Ну что же вы, Максим Игоревич? Вас ждут - Тошкин ласково, даже елейно растягивал слова, получая удовольствие от того, что есть ещё люди для которых дружба дружбой, а служба службой. - Вы же были на работе в конце концов. Или вам назвать адрес? Красноармейская, 24, четырехэтажное строение, окруженное девятиэтажками. Ну?
      - Мы были там, - опустив голову пробормотал Максим. Тошкин облегченно вздохнул, надеясь, что какая-то часть головы теперь удержится на месте. Вот он - свидетель обвинения.
      - Оба? - осторожно уточнил прокурор. - В квартиру тоже оба заходили?
      - Нет. Я остался в машине. Он был один. О квартире ничего не знаю. Но полтора часа я ждал, уже начал волноваться, выскочил из машины, он был в подъезде. Один.
      - Наум Леонидович? - Тишкин внимательно посмотрел на подозреваемого и теперь уже достаточно четко представил себе как эти короткие руки тряслись и покрывались липким потом, как они подкладывали бедной женщине то, что стало для неё ядом.
      - Я не был там! Разговор в таком тоне уже не имеет для меня смысла, Чаплинский собрал волю в кулак и решительно шел в отказ. Не привыкать стать.
      - Там были ещё свидетели, - работая по системе "сгорел сарай, гори и хата" выкрикнул вдруг Максим. - сначала баба, то есть тетка, то есть женщина. Потом парень. Они могли его видеть. И опознать. Я её на похоронах видел. Бабу ту.
      - В гробу? - спросил Наум Леонидович, не желая больше ни с кем церемониться.
      - В живую. Вы на неё смотрели. Вот, - Максим опустил голову, и обиженно засопел. Еще вчера он казался себе сильным, умным и добрым... А выяснилось...
      И все же - зачем? Тошкин уже чувствовал себя комиссаром Мэгрэ, чутким проницательным героем французской и международной преступности. - Ведь можно все доказать. Давайте попробуем честно, а?
      - Мусор ты мусор, - жалостно выдохнул Чаплинский. - Нет у тебя на меня ничего. Нет. Найдешь - другой разговор, а без санкции прокурора, извините, дорогой. Не получится. Может сам забреду на огонек, а так - не взыщи. Эй, чудо - юдо, вставай, убивать - грабить пойдем. В долю тебя возьму, Чаплинский погладил Максима по голове и пребольно толкнул в бок. Счастливо оставаться, Тошкин.
      - Подождите. А кирпич, а взрыв в академии. Подождите! - взвился Тошкин и тоскливо посмотрел на Надин диктофон.
      Чаплинский невозмутимо взял Максима за ухо и в таком состоянии вывел из кабинета. И даже не хлопнул дверью. Максим не сопротивлялся и только когда пожилая гардеробщица жалобно ойкнула :" Да отпусти ты сыночка, что уж теперь. Раньше надо было воспитывать", Наум разжал пальцы и перевел дыхание. Боль не отпускала, но стала такой всеобъемлющей, что воспринималась как обычная часть существования. Наум молча сел в машину, и на виноватый вопрос Максима: "Куда едем?", жестко ответил: "Танечку добивать!"
      Он сухо назвал адрес и жестко скомандовал: "Стоять и из машины не выходить".
      Он смертельно болел и смертельно устал, нельзя же вести себя как мальчишке на первом свидании. Дело должно быть сделано, иначе зачем весь этот сопливый визит, который, наверное и не мог не стать коварным. Бедный Федоров, Чаплинский усмехнулся, вспоминая его разбитую физиономию и резко нажал кнопку звонка.
      - Что ? - раздался тревожный голос из-за двери. Хорошо, что перед глазами все ещё стоял Федоров, Наум оказывается слишком нервничал, и очень боялся.
      - Таня, это я, - в горле пересохло, а голова стала такой же тяжелой, как желудок. Уже никому и ничего он не сделает больше... Или.
      Дверь приоткрылась и больные испуганные глаза Тани ярко осветили ту прошлую, уже не всамделишную жизнь.
      - Нам надо поговорить, - Наум опустил руку в карман и оперся плечом на косяк.
      - Уже поздно, - одними губами прошептала Таня. - Уже поздно, прости, она попыталась захлопнуть дверь.
      - Нет. Нет, - процедил Наум и повертел перед её носом сложенной вчетверо бумажкой. На лестничной площадке повисло тяжелое молчание и воздух наполнился чем-то таким, что Тане стало трудно дышать. Очень трудно дышать...
      - Уже очень поздно, - прошептала она, что в этот раз, наверное, она умирает по-настоящему.
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      Ничего нового. Я, как обычно, хуже всех. Хорошо, хоть бомба была настоящая. Кто-то удосужился помочь мне не прослыть маниакальной идиоткой. Но Тошкин - зверь. Закрыть дома такую чудесницу, когда она уже почти что достигла понимания происходящего.
      О, если бы он сразу сообщил о том, что я свободна. О если бы я рискнула дернуть из окна. На глазах у предусмотрительных родителей, которые так в меня не верят, что установили и подъезда дежурство. О, если была лавочке сидел папа, какую бы история я спела бы ему, какую бы географию выдала. Он ведь с детства привык вдумчиво отвечать на все мои вопросы. Его можно отвлечь - или политикой, или футболом, или страшной историей о собственном моральном падении. Да, я даже бы пожертвовала репутацией. Что такого? А папа бы схватился за голову, потом за ремень и ринулся бы в подъезд... Но на лавочке дежурила мама, которая только и знала, что передавала мне оладушки, котлетки и борщик. Группа поддержки из соседей, младшего медицинского состава и просто проезжающих зевак соорудила веревочную лестницу и активно выполняла мамины команды: "Не пролейте, не уроните, не остудите девочка не любит холодное.
      При таком скоплении народа я не рисковала подойти к окну, чтобы не разочаровать публику. Представляю, как повеселился бы местный мидл - класс, обнаружив, что голодная и запертая девочка уже имеет несколько седых волос, склонность к полноте и богатый послужной список ухажеров, ни один из которых, вот подлецы, даже не удосужился подъехать и узнать, все ли со мной в порядке.
      Меня - то мамочка спасла. А Танечку - нет. Всего полдня. Те полдня, когда она вышла наконец на работу в надежде все мне рассказать. И кто-то так сильно покусился на её жизнь и простенькие навязанные другой женщине знания, что решил не терять времени даром. Похоже, что этот "кто-то" знал о том, что я заперта очень надежно. Тошкин, Тошкин.
      А может быть она сама? И Анна - сама? И бомжиха - сама? Хорошие у нас в стране женщины. Они так готовы пройти на помощь мужчинам и во всем облегчить им существование, что даже из жизни уходят по первому призыву, в индивидуальном порядке и без посторонней помощи. Неужели в городе объявлено тайное соревнование: кто быстрее и красивее оставит этот мир? Представить себе Танечку, сигающую головой с моста было трудно. Потому что утонуть в нашей реке можно только захлебнувшись мазутом, фекалиями и прочими экологическими трудностями. Кроме того, всякая падаль лежит на дне так плотно, что каждый следующий желающий - уже лишний. Она обязательно должна выжить. Декомпрессионный перелом шейных позвонков - это пустяк, ушиб мозга - вот что хуже. Мы проходили это по медицине. Я даже могла бы оказать ей первую помощь - положить голову на валик или валик на голову? и - не трогать до приезда врачей. Папа сказал: "Организм молодой, здоровый, может быть рассосется". Да, травма головы - не беременность, никаких неожиданных появлений на свет за собой не влечет. Но Танечка должна выжить.
      Иначе как я буду объяснять всем желающим, что шла выбрасывать шприц и флакон, что не специально надевала на себя дурацкий наряд и что не делала, не делала Анне Семеновне эту дурацкую смертельную инъекцию. Тем более врач сказал, что я - не виновата. Не виновата.
      Только отчего Таня пряталась? И почему пришла? Наступило запоздалое раскаяние или , наоборот, прозрение? Для женщины её лет, что-то очень быстро. Мы склонны открывать глаза на мир, когда гормоны устают настраивать организм на поглощение самцов. Постель и интеллект - это вещи несовместимые. По себе знаю. А был ли у Танечки молодой человек? Ведь должен. У нас хорошая демографическая ситуация. На каждую особь женского пола приходится полторы - мужского. И ничего, что кроме половых признаков эти полтора землекопа не имеют больше никаких притягательных черт. Статистика - вещь серьезная. И пусть даже я оттянула на себя несколько лишних мужчин, не положенных мне по закону, но ведь есть в конце концов и естественная убыль претенденток - некоторые замужем, некоторые - любят и ждут. Так что у Танечки обязательно должен был быть жених! Парень, мальчик. То есть - некто.
      И если меня не убьет мой редактор, то я могу считать себя полностью оправданной, главное, спасенной. Если не убьет.
      Ну кто знал, что я так боюсь замкнутого пространства, что сразу начинают мстить. Теперь вот уверена - Гитлера годами держали в чулане, а для профилактики - потом - он сам себя там держал. Стены оказывается так сильно давят на мозги, что кроме глупостей они уже ничего не могут выродить. У меня клаустрофобия собственной квартиры. Потому что в других я могу сидеть часами и ничего. Но ведь в других не надо убирать, стирать, готовить и выносить мусор, а также складывать разбросанную одежду и хотя бы раз в неделю очищать пепельницы. В чужих квартирах можно весело гадить, а это значит, что времени на дурацкие планы просто не остается. Покажется ли такое объяснение убедительным моему Владимиру Игнатьевичу, потому, что статейка о злонамеренном маньяке получилась какая-то из-за кустовая, нелепая и напоминающая тонкий голос Моськи, впервые увидевшей слона. Надо было или бить наотмашь, или не писать совсем. И причем здесь бальзам Битнера, кроме того, что его тоже для поддержания боевого духа передала мне мамочка, дежурившая на лавочке. Получилось, что маньяк - не заклеймен, но предупрежден, а читатели, так просто сбиты с толку. Единственная радость, что мой уважаемый шеф купил себе "форда" (с ударением на последнем слоге у нас так модно, потому что - пренебрежительно и антикапиталистически) и теоретически его можно подмазать машинным маслом, которое так часто рекламируют по телевидению, что некоторые домохозяйки жарят на нем бифштексы для своих мужей - автомобилисто - гаражефанатов. Я бы, конечно, запаслась билетами в цирк, но Игорь Кио уже уехал, а кошечек наш главный на дух не переносит. Когда-то его жена принесла в дом перса, который справлял свои естественные надобности исключительно в гранки или оригинал макет любимой газеты. Ну, думаю все - таки маслом отделаюсь.
      - Здравствуйте, Владимир Иванович, - пролепетала я, аккуратненько заглядывая в его кабинет, который учитывая "форда" мог уж выглядеть и посолиднее. - Что у меня там с работой? Какие-нибудь заказы поступали?
      Не подставляться же мне сразу с извинениями. Может он вообще не читал моего опуса. А заказы - святое. Появилось великое множество идиотов, которые хотят получить свой гороскоп из моих честных рук. Когда я была богатой, то брезговала этим гнусным враньем на личном уровне. Но голод - не тетка, ничем не накормит, а если кто сам обманываться рад - то пожалуйста.
      - Надя, а что это? - спросил он так нежно и ласково, что спина мигом напряглась и решила сымитировать нечто среднее между радикулитом и коленоприклоненным прошением пощады. Что это, Надя?
      - Реклама мыльных пузырей: трое за одно. Шампунь. А что - я плохо придумала? Не только чистит и укладывает волосы, но и позволяет детям хорошенько развлечься в отсутствие родителей. Я пробовала - пузырь получается размером с телевизор, - да, мое невинное мигание глазом, здесь пока что не проходит.
      - Мне звонил Сливятин, - угрожающе заметил шеф.
      - Мне тоже, - призналась я. Газетчики вообще, люди подневольные. Хочешь жить - пой на власть. А не лай. Чем дальше от центра вселенной, тем эфемернее становится понятие "свобода слова". Закон джунглей, где каждая лиана в родстве с гиббоном.
      - Он в недоумении. Некоторые товарищи считают, что статья сделана по его заказу, - Владимир Игнатьевич поднял на меня свои светлые глаза и перестал мигать, предоставляя мне одной справляться с этим нелегким занятием.
      - Так и есть, - смело сказала я. - Он попросил сделать цикл. - и пусть кто-нибудь докажет, что это не так. Со Сливятиным у меня свои счеты. Ему придется подтвердить.
      Владимир Игнатьевич вздохнул облегченно и снова нахмурился: "А меня в известность?"
      - Так вас же не было! А по телефону я не могла, - пришлось скромно потупить очи и дать ему возможность подумать именно то, о чем он подумал. Зато я вам масличка принесла.
      Последний раз я говорила таким тоном где-то на пороге ясельного нешкольного возраста, когда злонамеренно выливала "полезную" манную кашу в унитаз. А потому сейчас, без практики, звучала довольно нелепо. Но шеф расплылся в улыбке. А правильно замечено: кто не любит мою машину, не любит меня.
      - Да у меня есть, - зарделся он, прикидывая сколько лет он будет экономно расходовать мою канистру, разбавляя её подсолнечным аналогом, украденным у жены.
      - Больше не меньше, - довольно философски заметила я. - Так заказы были?
      - От Чаплинского. Надя, я не знаю что там у вас произошло, но он ищет к тебе подход. Это ясно. Если хочешь - плюнь. Он уже не звезда. И, по большому счету, никому не интересен. То ли дело Кукес, - шеф аппетитно закатил глаза и я поняла, что для полного примирения мне надо притащить этого Кукеса прямо в кабинет. Если бы я знала, кто это...
      - А что он заказал?
      - Гороскоп. И согласился на рассказ о своей жизни. Полный. Заявил, что многим будет интересно. Но, Надя, что интересно? Можно подумать, мы сами не знаем кто были наши власть предержащие до вселенского потопа. Кому нужны эти правдивые новости. Только неприятности себе на голову.
      То ли дело Кукис, - поспешила согласиться я, а шеф учуяв несуществующую издевку решил быстро поставить начальственную точку: "Делай, как знаешь, но меня в известность - в обязательном порядке!"
      На его красивом черном столе ласково тренькнула трубка. Я тихонько тронула ручку двери.
      - Подожди, это тебя. Из академии. Там у них какое-то преступления века почти раскрыто . Или сделано? Не понял я. И знаешь, что странно, преступление века там, а ты почему то здесь. Или ты по дороге уже успела заскочить? - спросил он демонстрируя извращенное чувство юмора и раскатисто засмеялся. В следующий раз вместо масла я подарю ему яд кураре. И он, хозяйственный, не выкинет эту гадость никогда в жизни. А потом, когда я снова попаду в историю, то у меня уже будет один подозреваемый с прямыми доказательствами. Ноги неожиданно стали ватными. Если Танечка не выкарабкалась... - Если не выкарабкалась, то мое плавание по морю отбросов продлиться ещё неизвестно сколько.
      - Надя, как хорошо, что вы ещё не ушли, - ко мне подошел раздосадованный моим наличием Рубин и торжественно объявил. - Владимир Игнатьевич велел выделить вам машину. Неизвестно, правда, за что. Прошу...
      Ругаться с Рубиным, даже по привычке не было сил. Мне нужно себя беречь. И себя и нервы, и слова, которые могут ещё очень понадобиться. И что в конечном итоге Рубин - комар с увеличенным хоботком, а потому вместе со своими сектантами исповедует принцип "сам не гам и другому не дам". Бедный. Проедусь - ка я лучше на "форде" (с ударением на последнем слоге) , вскормленном моим собственным маслом.
      - Нет, - широко улыбнулся Рубин. - Вам сюда, - он издевательски распахнул дверцу "запорожца", думая что это может меня испугать. Бедный, сказано же. - Свою машину шеф не доверяет даже собственной жене. Вас куда? В милицию сразу? Или заедем по дороге отметим ваш новый подвиг?
      Закрыть бы его в этом "запорожце" навсегда. Да, боюсь, двоеперстцы обидятся. Ведь это он, умник, втравил меня в Чаплинского. Как будто знал все заранее. Жаль, что в этой истории он годиться лишь для роли козла извозчика. До академии мы доехали молча и я, проклиная себя за то, что для начала не воспользовалась телефоном, на негнущихся ногах добралась до кафедры. Я открыла дверь, у которой почему-то никто не дежурил и хрипло спросила:" Таня?..."
      - Эх, Надежда Викторовна, не Таня. Но все гораздо, гораздо хуже. В тысячу миллионов раз, - сказал Мишин и печально почесал за своим великолепным оттопыренным ухом. - Хорошо, что вы пришли. Теперь нас трое...
      Я быстро прикинула возможную естественную убыль кафедры и замерла на пороге с открытым ртом. Если с Танечкой все в порядке, а нас только трое, то...
      Неужели Тошкин был прав? И короткие руки Чаплинского все-таки добрались до тщедушной шейки Татьяны Ивановны?
      Хорошо, что я не размышляла вслух, иначе бы мой шеф сразу догадался, что с математикой в школе у меня были большие проблемы (из этого грустного факта, в сущности, и росли ноги моего филологического образования). Трое, он сказал трое, а по моему недальновидному разумению, даже при отбытии Заболотной в мир иной нас должно было остаться по меньшей мере четверо, даже с половиной учитывая полуживое состояние Танечки, которое Мишин только что подтвердил.
      Да - в тысячу миллионов раз. Все было хуже в тысячу миллионов раз.
      - Что? - прошептала я помертвевшими непослушными губами.
      - Виталий Николаевич, - скорбно ответил шеф, приобнимая меня за талию по случаю нашей общей невосполнимой утраты. - Он...
      - Так и не поставил свою пьесу , - покорно всхлипнула я, со стыдом припоминая, как вылавливала скромного гения в клубе мужчин нетрадиционной ориентации. - Когда? - тихо спросила я, решая быть мужественной и стойкой. Мне предстояло ещё по меньшей мере два раза увидеть притягательную надпись: "Сливятин, я тебя жду", и я готова была это выдержать.
      - Да практически только что, - тяжело выдавил из себя шеф, продолжая придерживать свои руки на моем теле, покрытого выходными джинсами от тоже покойного Версаче. - Он здесь, заходите быстрее.
      Я невольно отшатнулась. Мишин, видимо считал, что рассматривание трупов в стенах кафедры является моим вторым хобби. На его месте, я не разыскивала бы нервную женщину только для того, чтобы вместе полюбоваться убиенным сотрудником. Странно, по всему виду Мишина - смерть Татьяны Ивановны выглядела вообще как нечто само собой разумеющееся. Может быть, они лежат там вместе, как Ромео и Джульетта. Меня слегка затошнило. В основном ,от итогов чужой любви. Но чем же мешала Чаплинскому безобидный режиссер Виталий Николаевич. Безобидный, и увы, теперь уж навсегда, безызвестный.
      - Да, заходите же , - Мишин буквально втолкнул меня в кабинет и резко закрыл за собой дверь. - Вот он - наслаждайтесь.
      Для невинно убиенного Виталий Николаевич был слишком сильно смущен и напуган. Но в целом - был очень похож на себя живого. Из отсутствия Татьяны Ивановны я сделала совершенно потрясающий вывод о том, что Виталик и есть тот искомый преступник. Это меняло дело, главное мое отношение к Науму, но однажды чуть не вступив в лужу под названием оговор, я решила мудро промолчать, а потому спросила.
      - Что все это значит? Что опять за секреты, перед которыми самочувствие Танечки выглядит так блекло?
      К счастью, я уже понимала, почему нас трое, в уголочке у окошка отмалчивалась бледная и напряженная Инна Константиновна. Исходя из мишинского понимания проблемы, она была на нашей стороне.
      - Что случилось, спрашиваете вы? - Мишин подкатил глаза и призывая в свидетели потолок, произнес сокраментальную фразу. - Вы все, все хотите меня загнать в гроб, в СГД, к Мараке. Вы все хотите меня скомпрометировать. Но это...
      Он был похож на короля Лира из провинциального театра. Немного переигрывал, но тонко чувствовал роль. Обвиняемый (или подозреваемый?) Виталий Николаевич весь подался вперед и, казалось, с наслаждением, внимал грудному, поставленному на плацах и утренних поверках голосу Владимира Сергеевича. Тем более, что горе его выглядело совершенно неподдельным. Я с напряжением ждала развития сюжета, лихорадочно припоминая, когда в последний раз видела Заболотную, и каким боком её могут пришить ко мне, когда Виталий Николаевич предоставит убедительное алиби. Думать о хорошем я почему-то не могла.
      - Этот двурушник, отщепенец, оппортунист, соглашатель, сектант, соглядатай, шпион, диверсант, предатель. Троцкий. Горбачев. Иуда, - что же - логический ряд Мишину удался. Его стоило взять на заметку.
      - Что случилось, - я позволила себе вмешаться, потому что больше не могла оставаться в неведении.
      - У меня просто не поворачивается язык! - заявил шеф.
      Боже, неужели Виталий Николаевич показывал свои половые органы в детском саду за деньги? При нынешней жизни, это была пожалуй единственная информация которую я бы не смогла изложить внятно!..
      - Он шпионил в пользу кафедры социально - гуманитарных дисциплин, устало сообщила Инна Константиновна и посмотрела на "преступника" с большим пониманием. Ей, видимо, тоже предложили, а она сдуру отказалась. Наверное, шпионила на кого-то другого, а многостаночницей ещё себя не ощущала. С каждой минутой, проведенной в этом коллективе я все больше и больше теряла веру в людей как особей разумных и порядочных.
      - И вы считаете, что это повод забыть о том, что у нас в действительности произошло? - спросила я, пристально глядя на Инну Константиновну и надеясь на её способность мыслить если не здраво, то милосердно. Она ответила мне залпом ненависти и испуганно вжала голову в плечи. Так.. Или мы все тут стали скалолазами, или это просто омерта. Что тоже хорошо. Одна чего-то боится, упрямо и безрезультатно, другой возомнил себя центром вселенной, где уже обосновалась я, третий просто тихонько сидит. Что же это?
      - Я лучше поеду в больницу к Танечке, мне все это не интересно.
      - Нет, вы послушайте! Вы поймите. Нам не нужны равнодушные, - Мишин выглядел так жалко, что я решила подставить свои уши для исповеди несостоявшегося мистера Питкина и его изобличителей. - Он отдавал туда наши протоколы! В том числе и секретные! Я завел там своего человека и вот...
      Бред, но Инна Константиновна жестко кивнула, как будто была свидетелем всех этих безумных краж: "Информация просачивалась", - тихо и злобно сказала она.
      - Не просачивалась. Лилась потоками. Уходила, как в черную дыру, вы понимаете, - горестно вскрикнул Владимир Сергеевич.
      - А если ваш человек двойной агент? А если это "деза"? заинтересовавшись реалиями современной системы слежки в высших учебных заведениях, спросила я. Виталий Николаевич заметно повеселел и даже улыбнулся мне благодарно.
      - Надежда Викторовна, молоко на губах не обсохло, выросли ума не выросли, уже за девочками бегаете... Тьфу ты, с ума с вами сойдешь, нахмурился шеф и не дал мне возможности узнать, чего же я не доделала в своем прискорбно среднем возрасте. - Да разве ж я б допустил здесь тридцать седьмой год? Вот так - безосновательно? Я всех вас проверил. Каждому дал бумажку. Кроме вас, совместный поход в разведку показывает способности человека лучше всего. Я всем дал бумажку, и только текст Виталия Николаевича попал на эту кафедру. Понимаете?
      - А теперь там пытают вашего "человечка". Придется совершить обмен военнопленными, - вздохнула я и ощутила брезгливость по поводу детских выходок этого, наверное, талантливого ябеды. - Ну что же, будим судить двурушника революционным трибуналом. Тройкой. Или ждем Татьяну Васильевну?
      - У неё пары, - почти не раскрывая рта пробормотала Инна Константиновна, которая сегодня была подозрительно тихая и уступчивая.
      - Может быть пригласить кого-нибудь из руководства? - задумался Мишин. - А то как всплывет наша самостоятельность. Этот ведь небось жаловаться побежит, - Владимир Сергеевич презрительно хмыкнул.
      - Нет, я очень, очень раскаиваюсь, - пискнул Виталий Николаевич со своего лобного места, как раз у сейфа где хранились наши секретные протоколы.
      Да, перевелись мужики на земле русской. В прочем, судя по сериалам, они перевелись на всем межпланетарном пространстве. Не могут толком организовать ни убийство президента, ни звездные войны, не мелкую кражу в пользу кафедры СГД. И главное, чуть что - искреннее раскаяние: "Дорогая, я люблю только тебя, а потому должен признаться, что четырнадцатого, двадцать второго и тридцатого изменял тебе с твоей лучшей подругой. Не суди меня строго". И где главное правило механики межличностных отношений "не пойман - не вор", а пойман - поди докажи, а я ничего не знаю ". На месте Виталия Николаевича я бы долго и упорно делала бы круглые глаза и трагически шептала: "Навет, оговор, подставка. В общем, не виноватая я ..." . Кстати, и жаловаться бы побежала всенепременно, и ещё неизвестно, что перевесило бы - мое невинное воровство, которое можно подать в качестве борьбы за открытое информационное пространство или злостная слежка с нарушением всех прав человека, до которой опустился наш уважаемый Владимир Сергеевич?
      - Я раскаиваюсь, я больше не буду, меня вынудили, - все ещё бормотал Виталий Николаевич, все ниже опуская планку морального поведения.
      - Быстро же вы сдаетесь, - констатировала Инна Константиновна, как бы подслушав мои крамольные феминистские мысли.
      Глаза Виталия Николаевича, до того жалкие и несчастные, вдруг брызнули искрами ненависти, и как мне показалось, страха. Неужели за этими кражами стояло что-то еще? Ничего, по сравнению с которым потеря уважения в коллективе, а может быть, и самого коллектива была не более чем укус нетренированной комнатной мухи? А ведь коготок увяз, всей птичке пропасть... Украденное в детстве яблоко может привести к многомиллионному укрывательству от налогов. Человек только сначала не хочет прослыть вором, потом, во вдруг изменившихся обстоятельствах, он готов даже гордиться этим... Неужели?
      - Давно? - хрипло спросила я. - Давно стали пропадать протоколы. И кто занимался отделом внутрикафедральной безопасности? - я была уверенна, что при таком высоком уровне ведения войны, на который претендовал Мишин, собственный отдел СМЕРШа должен быть организован в первую очередь.
      По тому, как побледнели перпендикулярные уши моего шефа, я поняла, что попала в самую точку. Когда мы с ним начинаем думать вместе, то становимся непобедимыми. Пожалуй, я предложу ему сотрудничество в моем частном сыскном агентстве. Такие помощники на дороге не валяются.
      - Давно. Анна Семеновна, - еле выдохнул Мишин и схватился за сердце.
      - Подождите, - запричитал Виталий Николаевич, наверное ощущая, как горит на нем шапка. - Подождите, - взмолился он.
      - Бездоказательно, - отрезала Инна Константиновна.
      - Но отчего же, - сказала я, чтобы прекратить этот спор и перенести его в более приличествующее случаю место. Кроме того, я ужасно не хотела участвовать в самосуде. Ведь бедненький Виталик даже не был негром... Отчего же. Он мог попасть под подозрение. Анна Семеновна, видимо, намекнула ему об этом. Дальше все просто. Он знал о её болезни. Он украл шприц, чтобы отвести от себя подозрения и направил письмо в прокуратуру. Он убил её, товарищи, - горько заключила я, поражаясь собственной безжалостностью, базирующейся только на дедуктивном методе.
      - Нет, воскликнул Виталий Николаевич. - Нет!!!
      - Да, - жестко сказала я. - Но... Владимир Сергеевич, есть только один момент, который может свидетельствовать в пользу подозреваемого. Последний протокол, тот, который забирала домой Танечка, он тоже поступил на кафедру социально - гуманитарных дисциплин? Подумайте хорошенько. Ведь наша Таня не роняла в речку мячики, а потому у неё не было повода, причины... Ведь вы согласны, что все эти происшествия - звенья одной цепи?
      Бомба и кирпич, правда, пока не вписывались. Не мог же Виталий Николаевич знать заранее, что в моем лице он столкнется с гигантской машиной по расследованию преступлений? Но эти мелочи могли быть и проделками моих родственников - сектантов. Им не привыкать.
      - Этот протокол тоже есть на СГД, - медленно произнес патрон и уши его приобрели угрожающий зеленый оттенок. - Поступил прошлым утром.
      - Ну вот и все, - я спокойно хлопнула в ладоши, не дожидаясь, пока эта аудитория осознает смысл проделанной мной работы . - Ну вот и все, Виталий Николаевич. Вам придется найти хорошего адвоката. Хотя я бы лично, не стала...
      - Это все выдумки. Это неправда. Я любил её, - сказал Виталий Николаевич и чуть не подавился слезами бессилия. - Это не правда. Неправда. Неправда. - все твердил он, раскачиваясь на стуле.
      - Ножка подломится, - ядовито заметил Мишин. - Упадете.
      - Я любил ее! Разве не понятно. Я не мог!!!
      Меня тоже много кто убил. И других. У попа, например , даже была собака. и что с ней было знает каждый школьник. Анна Семеновна украла у Виталия не кусок мяса, хотя и его тоже, а репутацию, которую тогда ему было жаль. Я посмотрела на доморощенного монстра сердито и осуждающе. В конце концов, можно набраться смелости мужества и спокойно пережить грядущую расстрельную статью.
      - Она обязательно все подтвердит, обязательно. И мы поженимся.
      - В следующей жизни, - заметил материалист Мишин.
      - Прекратите издеваться над человеком, - еле слышно произнесла Инна Константиновна. - Вы не вправе. И никто не вправе. Бегите, Виталий Николаевич. Я их задержу. Бегите же, ну!
      Виталий смешно подпрыгнул на стуле и был таков, кивнув нам на прощание пятками. Мы с Мишиным только успели переглянуться, как хрупкая Инна Константиновна стала у двери и грубо приказала:
      - Всем сидеть! На месте! Вы ничего не знаете. Так что - не сметь.
      Мишин от огорчения смущенно засопел. А мне вдруг стало стыдно - я могла задержать преступника. И вот... Впрочем, могла задержать и невинного человека. Мания величия у одиноких женщин принимает довольно причудливые и непредсказуемые формы.
      - Ничего, детка, ничего, - Мишин нежно погладил меня по коленке, мне показалось что совсем не так, как товарища, с которым уже сходили в разведку. - Ничего. Последний протокол точно поступил. Точно. А вы, Инна Константиновна... А. да черт с вами. Сердобольная вы наша. А как лекарствами просроченными торговать. Народ апельсиновым чаем травить, а?
      - Ну вы тут разбирайтесь, а я , пожалуй, пойду. Мне в прокуратуру, - а что ещё оставалось делать в такой деликатной ситуации.
      - Туда вам и дорога, - процедила Инна Константиновна, наконец принявшая свой обычный вид и готовая сражаться до победного конца . Кстати не забудьте изложить там и степень своего участия в наших делах, она нехорошо посмотрела на меня и широко распахнула дверь.
      Ничего. Мне было с чем явиться пред светлые очи Тошкина, который так подло выбросил меня из игры на целые сутки. Только вот - из игры ли? И не должна ли я поблагодарить Димочку за то, что меня в конце концов ещё не взорвали, не убили не посадили в тюрьму. Когда я вышла на крыльцо академии, самым естественным образом начался дождь. Без зонтика и машины, а также денег на такси, мне придется войти в кабинет бывшего жениха со словами: "Мокрую курицу заказывали?" Но это и к лучшему: хватит подстраиваться под мужчин, а то и до греха недалеко. Жених - прокурор провоцирует вокруг меня всяческие преступления, муж - сектант чуть не угробил меня извращенными дозами вегетарианства, если мой следующий окажется президентом, то бедная будет та страна в которой я стану первой леди. С мыслью не растворяться больше в мужчинах, я чуть не ногой отворила врата защиты закона от органов беспорядка.
      - Я нашла убийцу. Это Виталий Николаевич, с нашей кафедры. Он торговал нашими протоколами, попался Анне Семеновне и Танечке, за что их и убил. Почти все сходится , - Тошкин на меня не реагировал, он смотрел в окно и любовался каплей которая рисовала безумно грязный узор на стекле. - Дима! Это Виталий Николаевич с нашей кафедры, - я попыталась медленно и толково объяснить следователю свою версию. - Она поймала его на горячем...
      - Я понял, - Дмитрий Савельевич соизволили на меня поглядеть и немного хмыкнули. Еще бы. мои волосики, не без участия дождя были достойны только принца Унылио, а в самом крайнем случае могли украсить только то, что осталось от бедного Йорика. - Я понял. Но, согласись, играть в вузовскую рулетку и убивать людей - это немного разные вещи. Бомбу он тоже подложил? И блокнот украл? И оставшийся инсулин из коробки? Кстати, ты его не брала? Нет, я ничего не имею в виду. На экспертизу, там, не брала? Верни может?
      Тошкин заболел. Простудился и утратил нюх. Теперь вот активно бредит.
      - Дима, ты температуру не мерил? Какой инсулин?
      - Вот именно: он не брал. Он мог подменить ампулу прямо на работе В сумку подложить! Может, правда, так и было. Но зачем из дому тащить? Заметать следы? Глупо! И никаким аффектом не объяснишь! Если бы не пропал инсулин, то можно было бы считать самоубийством, понимаешь? Да что вообще за разговоры, Надя! А кирпич.
      - Это женихи, - скромно потупившись, попыталась похвастаться я. Страдают.
      - Ты впала в детство. Какие женихи, - он махнул на меня рукой, чем невероятно обидел.
      - Знаешь Тошкин... Я просто хотела тебе помочь, - покорно сказала я, зная, что такое поведение вызывает у моего прокурора реакцию по типу "солдат ребенка не ударит". - А теперь я помогу твоему начальству, - я скромненько повернулась, поправила мокрую облепившую меня юбку и направилась на выход.
      - Надя, - застонал Дмитрий Савельевич, наверное сильно соскучившийся по моим женским прелестям. - Не надо, прошу тебя... Ты можешь снова наделать большие глупости. И очень - очень опасные. Давай я тебя лучше арестую, а?
      Если бы он сказал "поцелую", я могла бы даже согласиться. Но теперь меня уже ничто не остановит. Я обвела прокурорскую шкуру долгим презрительным взглядом и решила больше никогда не встречать его на своем пути. Я отчаянно бросилась в распахнутую дверь и натолкнулась на что-то мягкое и круглое, ушиблась лбом, плечом и коленкой и услышала:
      - Дмитрий Савельевич, давайте разговаривать. Считайте, что я пришел с повинной. Мне нужно будет ваше содействие.
      Оставалось только не верить своим глазам. На стул громоздился Наум Чаплинский, от которого лично я такой подлости не ожидала.
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      - А посторонние с чистой совестью могут покинуть помещение, - хитро прищурившись сообщил Дмитрий Савельевич. Моя нога, приподнявшись для шага вверх по прокурорской лестнице дернулась. Через секунду она должна была подкоситься и уронить наше тело под ноги главному убийце всех времен и народов.
      - Пусть остается, - хрипло выдавил Чаплинский, возвращая моей конечности чуть было не утраченное здоровье. - Пусть остается. Теперь уже нет секрета, есть только скандал для прессы. И разве старый еврей когда-нибудь оставался в долгу у советской журналистики?
      Я с угрозой посмотрела на Тошкина: не станет же он устраивать семейную сцену "нет, пусть она уходит", когда решается вопрос жизни или смерти? Средний прокурорский чин с трудом совладал с желанием свернуть мне шею и злобно выдохнул : "работайте!"
      Молчание, воцарившееся в кабинете, явно требовало моего вербального участия. Но лишенная следовательских полномочий, я просто не знала, что сказать. Для связки дружеской беседы не хватало водочки, песни о бронепоезде и телепрограммы об аэробике, которая очень сближает все слои населения. И я сказала: "Хорошая погода, не правда ли?" Мужчины дружно взглянули в окно, залитое непрозрачным мутным дождем и цинично фыркнули... Вторая козырная тема была посвящена проблеме "все мужчины сволочи", и в этом кабинете почему-то не казалась такой актуальной. Еще - можно было поговорить о животных, о детях, о налогах и предстоящих в следующем тысячелетии выборах, о размножении белых слонов путем клонирования коровьего стада. В принципе - о чем угодно, но молчание сгущалось уже искусственно и видимо было одним из приемов психологического давления, успешно опробированного в практике Дмитрия Савельевича. Сразу стало понятно, что женщины - убийцы попадали в этот кабинет редко. Нашего брата многозначительным молчанием можно довести до такого белого каления, что проделки Освальда покажутся сладким сном в летную недушную ночь. Когда мои мужья молчали, я лично всегда практиковалась в игре в дартс, используя вместо дротиков кухонные ножи, а вместо мишени - удивленную физиономию любимого...
      - Будем говорить под протокол? - наконец осведомился Тошкин.
      - Если можно, то повременим, - Чаплинский поправил несуществующие волосы и одобрительно кивнул головой.
      - Вы нуждаетесь в нашем содействии, если я вас правильно понял, Дмитрий Савельевич лениво глянул в мою сторону и убедившись в том, что сказать мне нечего, продолжил. - Что означает ваша явка с повинной? Видите ли, дело приняло слишком серьезный оборот... Есть смысл приглашать представителя вашего посольства.
      - Нет, и зачем эти официальные глупости, - Наум Леонидович широко и виновато улыбнулся. - Я приехал сюда за сыном. Сначала это были только мои трудности, теперь они стали нашими общими.
      Если бы подбородок Димочки Тошкина был чуть помассивнее, то у него во - первых было бы меньше проблем с женщинами, а во-вторых , нижняя челюсть уже минуты две покоилась бы на крышке стола. Впрочем, и с наличиствующими физиогномическими данными он выглядел довольно глупо. А я была просто в шоке. Неужели меня этот странный Нема выбрал в качестве будущей матери своего ребенка?
      Кстати, надо было спросить и мое собственное мнение - я лично предпочитаю девочек, то бишь - дочек. Но причем здесь Тошкин - он же мне не муж, и просить у него разрешения, а тем более содействия для нашего соития - это что-то слишком цивилизованное для моих отсталых провинциальных мозгов.
      - Вопросы усыновления решаются органами социального обеспечения и здравоохранения, мы не имеем к этому никакого отношения, - Тошкин расстался с гримасой идиота и приготовился к нападению. Его, бездетного, трудно было расслабить розовой сказочкой о любви к младенцам. - Давайте лучше поговорим о вашем алиби на момент покушения...
      - Я приехал за реально существующим сыном. Взрослым, умным и красивым. - Наум приосанился и гордо поглядел в мою сторону. Все было как в том анекдоте: "У Рабиновичей родился ребенок: большой умница, просто гений, а ещё музыкант, красавец и полиглот. Жалко, что мертвенький". Неужели у Танечка - лаборантка сделала операцию по смене пола? Хорошо все-таки, что я дала обет молчания, сейчас бы напорола такой чуши, что бедный Тошкин задохнулся бы от икоты...
      - Я очень болен. Точнее - я смертельно болен. Там, дома у меня есть Галит, но нет детей. Разводиться с ней всегда было бессмысленно - брак по любви и по расчету, мы во всем устраивали друг друга. Здесь у меня есть сын. От самой большой любви, которая бывает только в юности. Танечка родила его, когда я сидел в тюрьме. Забирать его в эмиграцию под колпаком КГБ... я не видел в этом смысла. Потом - карьера, деньги, другая жизнь. А теперь я умираю и хочу оставить мальчику то, что имею. Галит не возражает. Рак дает пропуск для многих безумств.
      Всплакнуть что ли? С Тошкиным на брудершафт? Или сионизм не признает слез, пролитых всуе? Что-то жалко нам Чаплинского, но статья получится закачаешься. Особенно, если дать её с продолжением, фотографиями и интимными художественными подробностями.
      - Поздравляю, - сухо бросил Тошкин и потянулся за ручкой. - Давайте все-таки определимся с вашим алиби, а тогда и поговорим по - душам.
      - Не стоит, - Чаплинский выпрямил спину. - Я никого не убивал. Но Татьяна , Татьяна Ивановна Заболотная наотрез отказалась со мной встречаться. Она меня боится. Думаю, что из-за слухов, распространяемых вокруг моей персоны. Мне все равно, что будет думать обо мне прокуратура, главное, чтобы Танечка и Игорь не видели во мне убийцу. Я слишком стар, чтобы вылавливать сына на улице или подкарауливать его в подъезде. Я хочу прийти к ним домой, сесть за стол и поговорить за жизнь... А потом мы уедем. И что я должен для этого сделать? Кто поможет мне оправдаться, если я ничего такого не совершал?
      - Вы, видимо, плохой отец, Наум Леонидович, - констатировал Тошкин. Может быть, эта семья просто хочет, чтобы её оставили в покое. Может быть, ваш сын ничего не знает о вас? Может быть , это совершенно другой страх?
      - Тридцать лет - не переходный возраст. Должен выдержать. Я не силком его в Израиль потяну. Но сказать надо. Я без этого не уеду. Буду жить там, под подъездом...
      - И каждые сутки по новому трупу. Пожалуй, нам слишком дорого обойдется ваша отеческая любовь. И что вы хотите от меня лично? Справочку, свидетельство, настоящего убийцу? Что? - Тошкин хлопнул по столу открытой ладонью и наверное, очень ударился. Он смешно сморщил нос и сурово посмотрел на меня. А я совсем и не разделяла его бурного негодования. Мое рыло тоже было в пуху, потому что Анька временно проживала на чужой исторической родине, что было для всех удобнее и комфортнее. Но мы - то по крайней мере, были с ней близко знакомы.
      - Я полагаю, что меня оклеветали по прямому указанию или при преступном содействии правоохранительных органов. А потому требую, что бы лично засвидетельствовали мою невиновность и представили меня по всем правилам...
      - Вашей бывшей возлюбленной? Заметьте, замужней даме? - Тошкин покрылся розовыми пятнами и выразил готовность вступить в неравную борьбу с Чаплинским, по тому как Наум яростно сжал кулаки и губы, я поняла, что схватка будет умопомрачительной и в один раунд, видимо не уложится. Переговоры по мирному урегулированию славянско - израильского конфликта могли сорваться, если бы мой светлый разум, исключительно активно работающий в экстремальных ситуациях, не выдал бы одну блестящую, и к сожалению , очень правдоподобную версию.
      - Стоп! - тонко пискнула я. - Стоп? У меня вопрос: вы ставили Татьяну Ивановну в известность о своем приезде? О цели своего визита? Или так экспромтик от заграничного папашки?
      - Разумеется, - выдохнул Чаплинский, злобно поглядывая на моего бедного Димочку - Я прислал ей письмо, потом звонил. Я попытался ей все объяснить...
      - А она? - у меня прямо в зобу дыханье сперло от накала чужих страстей и возможности в них поучаствовать.
      - На письмо не ответила, трубку бросила. Второй, третий раз к телефону просто не подходила. С её мужем на эту тему я говорить права не имел, - на лице Чаплинского разлилось богатое недоумение. Ну куда уж ему до меня, талантливой. Давно известно, если женщина не хочет быть участницей мордобоя между двумя своими поклонниками, она выходит замуж за третьего который до этого был лишним. Вот почему многие наши соплеменницы плюют на все это дело и подаются в лесбиянки.
      - Значит, знала. Значит, к вашему приезду была готова. Значит, с ближайшей подругой несомненно поделилась. Ведь вы Анну знали по молодости?
      - Да, конечно, фактически она нас и познакомила. И письмо о рождении сына она написала. Не Таня...
      - Тошкин, не сиди ты камнем, а немедленно добудь важную государственную тайну. Усыновлен ли Игорь Татьяниным мужем, и что было написано в графе "отец" при регистрации мальчика. Сможешь?
      Тошкин посмотрел на меня с каким-то замороженным восторгом, тихо кивнул и быстро вышел из кабинета. Хотя намного проще было бы позвонить. Видимо, Дмитрий Савельевич решил совместить приятное с полезным. Туалет в прокуратуре располагался по принципу нечетности этажей - первый, третий, пятый - для мальчиков, второй и четвертый для девочек. Канализационная дискриминация была связана с процентным отношением половых признаков сотрудников. Несмотря на значительные мужские преимущества ходить на второй этаж Тошкину было крайне неудобно.
      Мы остались с Чаплинским вдвоем. Тихий ангел не летал между нами, божья искра оказалась залитой первым по-настоящему холодным дождем. Раньше нашим третьим лишним был Максим, теперь - "самая настоящая любовь, какая бывает только в юности" Обидно. Обидно, что никто никогда не скажет ничего подобного о моей нескромной персоне.
      - Значит вы не Клара Цеханасян? - тихо спросила я
      - Нет, - он качнул головой и вскочив со стула, прижался губами к моему плечу. Этот поступок не вписывался ни в один сценарий, а потому вызывал отчаянный протест. Мой отчаянный протест, потому что ещё ни один мужчина не делал из меня кожезаменителя.
      - А жаль, - сказала я, отпуская по выдающейся диссидентской лысине профессиональный щелбан, который некоторые называют лычкой. - Я бы приехала мстить.
      - А я - возводить себя на плаху, - он совершенно не смутился нанесенным мною телесным повреждением и аккуратно поцеловал мне руку. Что-то есть в вас, Надя, что-то такое есть.
      - Пять литров яда, - прошептала я, припоминая пиратскую песню про плаху. - Когда воротимся мы в Портланд? Да? - меня все-таки осенило, кто бы мог подумать, что , что не новая бардовская песенка так здорово зазвучит в замшелом кабинете одной очень провинциальной прокуратуры.
      - Когда воротимся мы в Портланд, я сам себя взведу на плаху. Но только в Потрланд воротиться не дай нам боже никогда, - эти строки мы пропели вместе взявшись за руки, как у пионерского костра. Его нам заменила моя дымящаяся сигарета. А куплет никто из нас не вспомнил. но петь хотелось Очень хотелось петь. И мы громко, в два голоса без слуха снова затянули припев. В стену яростно застучали. Испугавшись коммунального гнева, Чаплинский примолк, а я довела строку до конца, потом повторила еще, а потом ещё раз. Мне предстояла нелегкая миссия по добиванию этого смертельно раненого эмигранта. Я был почти уверена в том, что ... ничего у него здесь не выйдет. Анна - не последняя потеря его молодости. Увы, не последняя.
      - Это ты здесь устроила спевку? - хмуро спросил Тошкин
      - Я, а кто же? В смысле, если не я? Скучно тут у вас, никакой культурной программы для иностранных гостей. Извините господин прокурор. Готова написать объяснительную записку!
      - Ладно, ничего. В графе отец - прочерк, отчество - дедушкино. Отчим усыновил, в пятилетнем возрасте. Все.
      - Все, - согласилась я. - Теперь точно - все.
      Тошкин занял выжидательную позицию у окна и всем своим видом толкал меня на продолжение банкета. Возможно, он был и прав - версия - то моя и как честный человек, он не мог отнять кусок детективной славы у своей бывшей дорогой и любимой женщины. Но выступить с заключительной речью он мне так и не дал. Резко повернувшись на каблуках туфель "Саламандра", остатков гуманитарной помощи голодающим стражам порядка, он вперил в Наума тяжелый, не обещающий ничего хорошего взгляд.
      - Так вы были у Заболотной?
      - Да, разумеется, - Чаплинский недовольно пожал плечами и нервно поежился. Он все ещё не понимал элементарных вещей, правда, тоже.
      - И она была жива? Здорова и невредима? Что вы ей сделали? Что?
      - В чем дело, Тошкин? - я посчитал своим долгом вмешаться. - Она была сегодня на занятиях. Точно.
      - Ты её видела? Нет? И дома её нет. И на работе? Где, я вас спрашиваю Заболотная? Опять труп? - из светло-розового Тошкин решил стать густо зеленым. И кто бы мог подумать, что он так активно изучает светотехнику хамелеона.
      - Я сказал ей, что пойду в прокуратуру. Что мне там помогут! Вот, что я сказал. Но кричал я все это через дверь, которую она по вашей милости захлопнула перед моим носом.
      - Что еще, - подрагивая веком, спросил Дмитрий Савельевич
      - Ничего, сказал, что мой сын имеет право на правду. И на выбор. И что вы мне поможет.
      - Да с какой стати? С чего бы? - почему вы думаете, что вам все должны? - Тошкин был даже хорош в гневе, только он никогда не пел со мной песен. А так - очень даже ничего - свиреп, жесток, но справедлив. Рекламный ролик - спасите наши души. Но Чаплинскому Тошкин не верил. Может быть просто ревновал?
      - Вы не о том спорите, - вяло вмешалась я в разговор двух любящих сердец. - Вы не хотите понять главного. Сядь, Тошкин. И вы, товарищ, тоже. И слушайте. Никто, теперь уже никто не докажет, что Игорь - ваш сын. Свидетелей этому нет. Анны, например, судя по всему, она была честной женщиной.
      - Даже слишком, - уныло подтвердил Чаплинский. - У неё была мания выводить людей на чистую воду. Врать она как-то особенно не умела
      - А теперь ей и не придется. Кто ещё мог подтвердить, что Игорь ваш сын? Родители? Ваши, Заболотной? Их тоже нет.
      - Генная экспертиза, - буркнул Дмитрий Савельевич. - Все очень просто.
      - Боюсь, что её уже не будет, - тихо сказала я, считая, что пора ставить точку в этом беспредметном споре. - Думаю, что Анна Семеновна поделилась информацией с Танечкой, что стоило той полета через мост. Может быть, составила письмо - вот почему украли блокнот и коробку с инсулином. У Анны Семеновны там был сейф, так? Ваша огромная настоящая любовь, кажется сошла с ума. Материнский инстинкт - штука тяжелая. А следующей жертвой, боюсь, будет Игорек. По принципу - так не доставайся же ты никому.
      - Я тебя сейчас арестую, - проникновенно глядя на мои ноги, сообщил Тошкин. И кто бы мог подумать, что он такой извращенец. Можно было просто сказать: "Я за тобой соскучился. Выходи за меня замуж". Странно его сегодня заклинило. От всех болезней нам полезней следственный изолятор.
      - За что? - тупо, но заинтересовано спросил Чаплинский, которого, казалось, уже совсем не волновала судьба собственного сына. Хотя, знаем мы эти отцовские чувства - только бы перед правоохранительными органами слезу пустить.
      - Вас не касается, - огрызнулся Дмитрий Савельевич и пошел на меня, что называется буром. В его глазах недобро сверкал образ наручников маленького размера. - Мне надоело иметь из-за тебя неприятности. Ясно?
      - И нечего мне тыкать, без адвоката, - смело ответила я и сделала десяток мелких шажков в сторону двери. Я передвигалась так красиво и талантливо, что даже пожалела о несостоявшейся балетной школе. - Между прочим, скоро в этом городе будет ещё один труп.
      - Ага, тихо сказал Тошкин, решивший, видимо повторить трагедию Отелло на сцене своего самодеятельного прокурорского театра.
      - Надо принимать меры. Надо спасать человека. Потом будет поздно. Это инстинкт. Основной, главный. Некоторые птицы поедают собственные яйца...
      - Крокодилы, - вмешался в наш диспут, ошалевший от впечатлений Чаплинский.
      - Гражданка Крылова или вы покидаете это помещение, или я вас арестую за дачу ложных показаний, за сопротивление следствию, за ...
      - Ношение оружия, торговлю наркотиками и распространение самиздата, покорно выдохнула я и тихо выскользнула в двери. Тошкину не хватило ровно полшага, чтобы догнать меня и неприлично вытолкать взашей. Я сохранила лицо и ухо. Бывший детский садик был построен по принципу глухой нянечки и его стены были настолько картонными, что ни петь, ни хранить секреты в них было невозможно. Оказавшись в пустом пыльном коридоре, в полном одиночестве, я присела на корточки и попыталась подглядеть процесс расколки вражеского шпиона в замочную скважину. Но дырка для ключа - не перископ, мне были видны только плохо отглаженные брюки прокурора и, ведерко для мусора, через пластмассовые решетки которого проглядывал одинокий огрызок от яблока. Ничего, компенсаторные организма превратили меня в сплошной слух.
      - Все это хорошо, - жестко сказал Тошкин. - И версия Крыловой при всей её анекдотичности прошу прощения, имеет место быть. Но только в том случае, если Заболотная после встречи с нами осталась жива и невредима. А такого факта мы пока не имеем. А потому, Наум Леонидович, или мы с вами выясняем подробности вашего пребывания в городе, или я прошу санкцию прокурора на ваш арест.
      - Вы разговариваете как хороший еврейский мальчик, - усмехнулся Чаплинский и скрипнул стулом. - Давайте выяснять подробности, но лучше искать Татьяну. Я плохо себя чувствую, мне нужно передохнуть.
      - Только в этом кабинете и только под моим присмотром, - Тошкин зашумел ботинками, он так и не научился отрывать ноги от пола. Видимо сел. и скорее всего стал куда-то звонить. На фоне навязчивого шуршания телефонного диска прозвучал его новый, но все равно противный вопрос: "А ваша встреча со Сливятиным и Федоровым, она тоже была безопасной".
      - Вы даже видели насколько, - ах как жаль, что я пропустила это рандеву на бульваре Роз. И если Тошкин считает, что следующей жертвой нашего гостья буде какой-нибудь господин из мэрии или прилегающих к ней районов, то я лично только "за". Я даже готова провести по этому поводу референдум, чтобы наконец доказать твердолобому Дмитрию Савельевичу, что мой глас очень часто оказывается гласом народа. А стало быть и гласом божьим... - Наша встреча была сугубо личной и к этому делу отношения не имеет, - тихо добавил Наум.
      - Так вы все же признаете, что дело-то существует, - обрадовался Тошкин и перестал звонить. - Дома у Заболотных никого, на кафедре - тоже, что будем делать, Наум Леонидович? Вы опять молчите.
      А что прикажете ему делать? Надо же быть таким идиотом - в академии идут занятия. Танечка - лаборантка в реанимации, трубку взять некому, а Виталий Николаевич тот вообще сбежал. Стоп! Протоколы, мотивы - у меня есть сразу три подозреваемых, а я сижу под замочной скважиной и ожидаю, что от туда польется нефть. А почему собственно, я должна играть в ворота этого Чаплинского и рисовать ему простую русскую трагедию, когда вполне возможно, что на поверхность всплывет наше персональное кафедральное дело. А если преступника тянет на место преступления, то мне надо быть: а) в академии, б)в квартире у Заболотной, в) у Чаплинского. Так говорил Остап Бендер, из двух зайцев выбирают того, что пожирнее. До окончания занятий оставалось двадцать минут - при хорошем движке автомобиля, я успею раскрыть это дельце как раз до обеденного перерыва в магазине "Тарас". Надеюсь, что кто-то подкинет мне премиальных... На прощанье я снова подставила ухо к двери и услышала, как Тошкин бодро подвел черту: "Мы привезем сюда Татьяну Ивановну и здесь на месте разберемся. В целях всеобщей безопасности".
      - Именно об этом я вас и просил, - жестко согласился Чаплинский, а Дмитрий Савельевич, дитя прогресса, снова принялся терзать телефонный диск.
      На дворе прокуратуры стояло несколько машин с мужчинами, готовыми подвезти меня хоть на край света, и если бы я не была озабочена будущим нации, то несомненно присмотрела бы себе кандидата на руку и сердце, но привычка не выносить сор из избы усадила меня в машину Чаплинскиго и заставила громко крикнуть в ухо спящего Максима: "Гони, вопрос жизни и смерти", он окончательно проснулся только на первом светофоре, который милостиво булькал желтым и намекал на стоявшего рядом гаишника-регулировщика. "Ремень, - сурово буркнул Максим, намекая, что привязанность к автомобилю может тронуть сердце любого инспектора".
      - А куда мы собственно, едем? - осторожно спросила я, когда мы миновали пост и вырулили на главную улицу города. - Дело в том, что у меня совсем нет времени на похищение. Может лучше завтра, - я осторожно тронула ручку двери и прикинула, как буду вылетать кубарем прямо в лужу и окончательно испорчу свою подмоченную прическу. - Эй, не спи! Куда едем? на всякий случай я сгруппировалась и начала искать мотивы, по которым Максим мог бы убивать престарелых бомжих и не очень интеллектуальных секретарш. По всему выходило, что несчастливая любовь с перспективой жениться на чистой наследнице крупного капитала, которая могла бы принадлежать только девственнику. Да, четвертый подозреваемый в голове уже не укладывался, но скорости не сбавлял.
      - В академию, Надя. Тут все дороги ведут или в академию, или на кладбище.
      - И ты заметил? - я поразилась его проницательности и спокойно отпустила приводящие мышцы ног. - У нас там заговор, - по-товарищески сообщила я. Пропадали протоколы...
      - Надо же, - Максим не отрываясь, смотрел на дорогу. Именно за это я и не люблю автомобили и водителей: не выдерживаю конкуренции с педалью газа, и не выношу этого. - Надо же. Слушай, Надя, давай-ка возьмем Таню-татьяну, быстро подбросим её в прокуратуру, а потом я нарисую твой портрет.
      - Маслом?
      - Вишней, - наконец улыбнулся он, а меня шарахнуло по голове очередным суровым подозрением. Этот безумный день явно лишил меня быстроты реакции.
      - А откуда ты знаешь, что её нужно туда подвезти? подслушивал? - я снова осторожно отодвинулась и легким движением руки освободила свое тело от ремня безопасности. Как я собиралась выпрыгивать из машины в прошлый раз - ума не приложу.
      - Ясное дело. По заданию майора Гребенщикова. На этот раз, - спокойно ответил он.
      - А в прошлый?
      - Не твое дело, - отчеканил Максим и резко затормозил. - Давай сначала определимся, а потом поедем. Свободна вечером?
      Откровенно говоря, в последний раз со мной разговаривали, как с проституткой, когда я заканчивала школу и имела гнусную привычку делать уроки в баре гостиницы "Турист". Там стоял видик и крутили мультики, и то и другое в те времена было такой большой редкостью, что стоило выдержать родительский гнев и немного попортить почерк. пьяный грузин, не знавший моих вредных привычек, нахально позвал меня в номер, примерно теми же словами: "Вечером свободна?", я, в душе догадываясь, что от меня требуют чего-то неправильного, решила позвонить домой, чтобы узнать идем ли мы сегодня к бабушке. Грузин сначала очень расстроился, а потом обрадовался, что ему не придется сесть в тюрьму за растление малолетних. Мы едва не подружились, но его взяли за дебош в ресторане. Словом, наш человек. Не то, что этот.
      - А что, некому кисти поддержать, - грубо спросила я, не желая искать более изящных ходов. У меня есть правило - красиво хамить нужно только тем, кто интересен. Всем остальным пенку от молока. - Слушай, а твой Чаплинский, когда вы к Татьяне ездили, её часом не прибил? - на всякий случай полюбопытствовала я, определяя тем самым наши отношения как чисто деловое сотрудничество.
      - Труп не выносил, а там, кто их знает? - сокрушенно покачав головой, Максим включил зажигание и тронулся. - Знаешь, с этим диссидентом я скоро снова стану художником. А должен был капитана получить.
      - Бывает, - поддержала его я. И подумала, что не стану пока что рассматривать перспективу собственной безработицы, которая уже не за горами. - Ладно, ты подожди, здесь я сама.
      Золотые буквы на здании академии, ранее намекавшие на обязательное прочное материальное положение её членов, чуток поржавели, кислотно-радиационный дождь продолжал безумствовать, но кого это теперь интересовало? Я быстро пронеслась через холл, лифт и коридор и оказалась на кафедре. Дверь была открыта, она подозрительно покачивалась, ведомая внутренним сквозняком. Там, в недрах академического здания, несомненно, кто-то был. Хотелось верить, что не очередной труп. На всякий случай мне пришлось глубоко вздохнуть и переступить через порог. Татьяна Ивановна лежала на столе. Не вся, частично - руки, голова и треть туловища. Она была неподвижна и на мое появление никак не прореагировала. Кажется намечалась ещё одна картина из серии: "Надя Крылова убивает свою сотрудницу". Чтобы справиться с наваждением я прошептала: "Должок Василиса Прекрасная, Анна Семеновна ". Мое глухое бормотание подействовало не хуже поцелуя для старушки мертвой царевны. Татьяна Семеновна шевельнула пальцами и тихо застонала. Не хватало только, чтобы у неё была какая-нибудь черепно-мозговая травма, нанесенная каким-нибудь тупым предметом от печатной машинки. Но в целом, моя коллега была пока жива.
      - Это я, - ну что поделаешь, если целый день приходится говорить банальности. Это я, Надежда Викторовна, вам плохо?
      - Да, - ответила она, не отрывая лицо от стола. А может это вообще не Заболотная, а просто фантом? Или восковая маска. Говорят, Израиль изрядно продвинулся в изготовлении всяких психотропных и прочих косметических средств. Я осторожно коснулась её плеча. - Татьяна Ивановна, вам плохо?
      - Да, - снова прошептала она и подняла на меня страшные пустые глаза. В них, наверное, уже не читалась ненависть, только пригоршня транквилизаторов или просто сознание большой-пребольшой беды.
      - Вас там ждут, в прокуратуре, - сказала я, уже жалея, что оставила Максима в Машине. - Мы вас подвезем, если хотите...
      - Уже, - выражение её лица ничуть не изменилось. - Как быстро, как просто, как поздно, - она вдруг закрыла глаза и начала смеяться. Меня в случаях подобной истерики обычно невежливо били по морде. И я очень обижалась. И потому, решила немного переждать и использовать обходной маневр. Сквозь громкий публичный смех уже доносились рыдания, я сочла за лучшее вмешаться и прямо спросила.
      - А Раису Погорелову вы тоже? А за что?
      Эффект был достигнут, она перестала смеяться, раскачиваться и даже дышать, в её стеклянных глазах отражался только мой ужас. Пора был менять пластинку, точнее - спасать и спасаться.
      - А Виталий Николаевич воровал наши протоколы. Представляете, его буквально за руку поймали, - преданно сообщила я, аккуратно пятясь к двери. Не знаю, что там у них по-фински означает видюшная фраза "ракастан", но этому виду ходьбы я научилась сегодня от и до.
      - Так вы говорите в прокуратуру? - её глаза смотрели вполне осмыслено, оставалось только подобрать размытое нервами лицо и можно в аудиторию. Вообще, как она заходила к студентам в таком виде? - В прокуратуру, Татьяна Ивановна обречено вздохнула, - что ж, только поздно вы спохватились, - на губах моей сотрудницы, которая только что успешно притворялась то умершей, то сумасшедшей, заиграла загадочная улыбка. Если бы в этот момент по "русскому радио" кто-то заказал "больно мне больно" от Вадика Казаченко, то картина полного единения женщин-преступниц была бы абсолютно полной. - Я почти готова. Он уже там?
      - Да, - я мелко, но увесисто кивнула. Там, мы на машине. Поехали.
      - Да, но мне нужно зайти в туалет. Мне нужно немного освежиться, совсем как у Гоголя: "этот стакан плохо себя ведет", нет бы сказать по простому: "Хочу писать и умыться". Так я вас жду здесь? Или на улице?
      - Дождь, - односложно ответила Татьяна, видимо предлагая мне не мокнуть в её честь. - Я буду готова через десять минут. Предупредите своих, пусть не нервничают. - Она встала из-за стола, пытаясь разгладить безнадежно помятую юбку и гордо вышла в коридор. Я недоуменно пожала плечами, "каких своих", о чем предупредить. Но на всякий случая я позвонила родителям и сообщила, что ещё немного задержусь на работе. Студенческий коридорный шум постепенно утих, внизу сигналили машины, развозившие по домам промокаемых детей богатых родителей, из окна было видно, что Максим снова спит за рулем.
      А я - дура. Потому что ни через десять, ни через пятнадцать минут Татьяна Ивановна на кафедре не появилась. Правда на крыльце академии она не появилась тоже. Воспользовалась мокрой пожарной лестницей? Чтобы что? Что? Боже, я ведь знала, что будет ещё один труп. Буквально ещё час назад знала, а теперь расслабилась и забыла.
      В два прыжка я оказалась на третьем этаже у дверей дамского туалета. Прислушалась, принюхалась, все ещё надеясь, что совесть преступницы заставит её казнить себя где-то в стенах дорогого нам здания.
      - Нет, жену свою он в кабак возит, а меня блин дома держит и курить не дает.
      - Да бросай ты его, глянь мужиков сколько, хоть за сто бакариков, хоть за десять - на любые деньги есть, голоса раздавались из самой дальней кабинки.. Впрочем, она все равно не имела дверей, я прошла по вонючей аллее из дырок в полу и наткнулась на двух очаровательных студенток, которых имела счастье видеть у себя на занятии. Закашлявшись дымом, они сказали мне: "Здрасьте", Татьяны Ивановны среди них не было. Я вернулась на кафедру и в книге учета профессорско-преподавательского состава нашла адрес Заболотной. Я ещё имела все шансы спасти Игоря. Наши женщины ни в булочную , ни на убийство на такси не ездят, а двумя трамваями в студенческий час пик... Я имела ещё все шансы, только если Игорь жив. Или, скажем, не на работе. Кстати, а где он работает? Плохо поставлена у нас система учета то ли дело в школе: плохо себя ведешь - звонят родителям. А у нас надо бы детям. Линия долго была свободной, такой свободной, что мои руки покрылись потом, жирным потом, предвещающим беду.
      - Да, - сонный голос на том конце провода мог принадлежать мужу, и сыну.
      - Игорь? - осторожно спросила я, надеясь на чудо.
      - Да, - спокойно, но уже заинтересовано ответили мне.
      - А папа дома?
      - Он в командировке, мама сейчас будет. У неё занятия давно кончились.
      - Это тетя Надя Крылова, - быстро проговорила я. - Мне надо к тебе подъехать, о`кэй? - откуда бралось то спокойствие, откуда бралось не знаю, но давалось очень дорого.
      - О`кэй, - сказал он опять сонно (нежели успела накачать?) и положил трубку.
      Усевшись в машину, я нервно скомандовала:
      - В аптеку!
      - Понос, простите? - попытался пошутить Максим.
      - Марганцовку для промывания желудка? У тебя в аптечке нет?
      - В Греции все есть, - он протянул мне пакетик и потребовал дальнейших указаний. Мне понравилось быть командиром, но думать об этом было некогда:
      - Я предупрежу ребенка, а ты возвращайся за Чаплинским и дуйте в академию. Заболотная скрылась. Скорее всего, трамваем. Возможно, появится дома. Но лучше, для меня лучше, если вы её перехватите где-то на полдороги. Одним трупом будет меньше. Понял? * Максим сказал: "Понял", только тогда, когда я выбегала из машины в сторону девятиэтажного дома, затесавшегося среди бывших рабочих бараков старинного металлургического завода. *
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Когда в дверь кабинета скромно постучали, Тошкин напрягся и очень пожалел, что не может спустить Чаплинского в какой-нибудь тайник: держать иностранного поданного, министерского чиновника, борца за свободу против тоталитаризма в прокуратуре, без санкции - это не просто головная боль, это прощай работа, звание и должность. И главное, никому не докажешь, что он сам пришел, Сам. За помощью. Перестройка сознания за границей происходит так стремительно, что даже пропажа зубной щетки может послужить поводом для долгого судебного разбирательства.
      - Выйди, - поговорить надо, - донеслось из коридора и Тошкин похолодел. Если шеф не счел нужным шаркнуть ножкой перед Чаплинским, то дела Дмитрия Савельевича были полным швахом.
      - Я прошу прощения, - Тошкин осторожно приблизился к Науму, не решаясь предложить тому закрыться на замок или пристегнуться наручниками к батареи.
      Я никуда отсюда не денусь. Как там у вас говорят: или я веду её в загс, или она меня туда, куда я уже сам явился, - Чаплинский поморщился, потер виски. - Идите, работайте, можете запереть за мной дверь, я даже обязуюсь не подслушивать, как ваш коллега за стеной битый час добивается взаимности от какой-то Валечки...
      - Еще раз прошу прощения, - Тошкин стремительно зашагал в сторону лестницы.
      - Не ко мне. На улицу, - злобный шепот городского прокурора, спрятавшегося за углом свидетельствовал о том, что Вселенская катастрофа уже практически наступила. - Встретимся в беседке. Я выйду первым.
      У Тошкина создалось впечатление, что город заняли фашисты, а славянский шкаф с тумбочкой ещё не завезли. Скамейки в детской беседке, больше похожей на пивной павильон, были низким и мокрыми. На них было удобно петь хором из двух шеренг. Все остальное здесь было делать неудобно. Но городской прокурор присел и предложил Тошкину занять место рядом.
      - Я о чем тебя просил? О чем? Чтобы ты только посмотрел на обстановку! А арестовывать, задерживать, вообще, как-то дергать его просил? Ты вообще понимаешь, что безопасность слушает наше заведение, что мэрия проявляет болезненный интерес ко всему этому, что из столицы уже позвонили? Дима, ты вгонишь меня в гроб!
      Мама Дмитрия Савельевича тоже часто повторяла эту фразу. Ей катастрофически не нравились сначала Димины невесты, а потом его хроническое нежелание порадовать её внуками. А недавно она совсем как Пушкин заявила: "Нет, вся я не умру, пока тебя не женю, и не надейся" Теперь Тошкин был просто вынужден дать обет безбрачия, потому что единственной женщиной, за которой мама обязалась присматривать долгие годы была объявлена Надя Крылова. Мама ей не доверяла...
      - Дима, ты слышишь меня? Что делать будем, а?
      Шеф, Виктор Геннадьевич, смотрел на Тошкина ласково, почти умоляюще. Несмотря на трехэтажную дачу, инвестиционный фонд для зятя и швейцарский колледж для внучки, заработанные им в последние годы, он оставался человеком дела. Иногда даже чести. Своих в обиду не давал, чужих почти не подставлял. Впрочем, Дима ещё никогда не выходил на такой высокий международный уровень, а потому он просто пожал плечами.
      - Ты мне дурачка не строй!!! Не смей, - взорвался городской прокурор и испугано посмотрел по сторонам. Там, вдали у забора, шевельнулись кусты. Виктор Геннадьевич приложил палец к губам. - Давай свои соображения.
      - Он приехал и все началось. Не верю я в простые совпадения. Сердцем чувствую. Это - Чаплинский.
      - Что же так категорично - а анонимка на твою звезду Крылову? Он ведь тогда и знать её не знал, - Виктор Геннадьевич участливо посмотрел на Диму и продолжил излагать свой взгляд на перспективы общего евроазиатского дома. - А если это дело разложить по эпизодам? Не соединять. Пару глухарей мы, конечно, государству подарим, но в целом - Смирнягина - типичное самоубийство, причем, по неосторожности. У нас там и вскрытие и все - честь по чести. Ильина - от несчастной любви, в себя придет, даст показания. Я сам с Федоровым договорюсь, она у него не только работает, но и учится заочно, никуда не денется. Бомжиху эту вообще зря приплели: выпила денатурата, решила, что птица и давай летать. В больнице не выдержало сердце, а? Смотри, как хорошо все складывается. Сердце не выдержало на дежурстве у этой кафедральной племянницы Ирочки, у мужа Смирнягиной пропал весь запас инсулина.
      - А у него тоже диабет? - заинтересовался шеф.
      - Нет, но мы хотели сделать анализ. И потом - он настаивает на убийстве, - Тошкин уже начинал чувствовать себя виноватым - зря он пошел на поводу у этой Крыловой, ведь в устах шефа и при нормальном спокойном рассмотрении весь этот процесс действительно выглядел как цепочка естественных жизненных эпизодов.
      - Если настаивает - пусть он и сядет! - Виктор Геннадьевич решительно пристукнул кулаком жука, обманувшегося в ожидании бабьего лета. - А Чаплинского гони, гони в шею, я тебе говорю. Пусть улаживает свои личные проблемы и едет уже с богом. Надо подтвердить, что он - не убийца, тащи сюда его бабенку, можешь прямо ко мне в кабинет - я дам честное прокурорское слово и пусть катятся на все четыре стороны. И давай прямо сегодня и закончим. А чтоб совесть тебя не мучила - открывай по преступной халатности по поводу этой Погореловой, а можешь и по торговле лекарствами. Найдем тебе убийцу - бомжа привокзального. Найдем, - шеф покровительственно похлопал Тошкина по плечу и снова воззрился на кусты. Оттуда ни с того ни с сего вырос баобаб по имени Максим.
      - Это-то что? - вскрикнул Виктор Геннадьевич, стараясь выдержать хорошую мину если не на лице, то по крайней мере в кармане. - Это где?
      - По малой нужде, - отрапортовал Максим и преданно глядя в глаза городского прокурора доложил. - По моим сведения Наум Леонидович Чаплинский блевал на брудершафт вместе с бомжихой у вокзальной урны. Мне даже показалось, что они знакомы.
      - Ооо не могу, - застонал Виктор Геннадьевич, - не могу больше. Разбирайтесь сами, но лучше, - он выразительно посмотрел на Тошкина, - так, как сказал я. А подслушивать молодой человек, прокурор опалил Максима презрением, - некрасиво.
      - Работа такая, - развел рукам тот и бодро зашагал в сторону своей машины.
      - Подожди! - крикнул Тошкин, решивший плюнуть на все эти экивоки и, в крайнем случае, пойти преподавать в школу милиции. - Подожди, а под протокол заявишь?
      Максим остановился и ухмыльнулся. Не так давно покинувший родной город, он успел отвыкнуть от призрачных страстей и неумения понимать ситуацию глобально. За кого, собственно, его здесь все и принимали. За водилу, за громилу? Надо отдать должное Чаплинскому - тот просек все и сразу. Практика - критерий истины.
      - Все свои протоколы, Дмитрий Савельевич, я давно отправил куда надо, так что документ для истины у тебя уже есть. А шеф твой прав - замнем. Ой, давай замнем. Нам всем надо что-то кушать. Только ж в люди стали выходить. Поехали, заберем Заболотную, привезем её сюда и вечером выпьем за счастливое воссоединение семьи, дело говорю.
      Тошкин устало кивнул. На него навалилась на удивление тяжелая пустота, спровоцированная затяжным прыжком в дождь. Насколько проще было подсчитывать результаты охоты на уголовных авторитетов, когда-то давно срывавших шапки с прохожих. Никаких проблем, никаких просьб от семьи. У них была просто трудная работа, сопряженная со смертельным риском. Пожили богато и хватит. Спасибо смежникам, все последние убийства выглядели как несчастные случаи. Вор в законе по кличке Гвоздь, недавно утонул в ванной, двухметровый дворовой мафиози Мыша ударился электрическим током, пытаясь починить розетку. Красота. Молодцы, смежники. Дмитрий Савельевич вдруг почувствовал, что грудь сдавило железным обручем. Боже мой, как все тривиально. Как же пошло.
      - Максим, его что, сначала надо была подставить, а потом передумали? тихо проговорил Тошкин, стараясь смотреть себе под ноги, чтобы не вступить в лужу, в которой он и так уже сидел. - Чаплинский оказался сговорчивей, чем выдумали, так? А баб просто пустили в расход?
      - Не твоего ума дело, - отрезал Максим и жестко прихватил Тошкина за плечо. - С кем поведешься, от того и забеременеешь, ясно тебе? Улыбнитесь, фантазеры, ведь опасность - это все-таки мечта, так? Ясно? И не делай ты резких движений. Кстати, Заболотная от Крыловой сбежала. Вышла в туалет и с тех пор её никто не видел. Но до того, прошу отметить, была жива. И Надежда Викторовна была последней, кто...
      - Если это ваша работа, то я...
      - Комиссар Катани, козырной валет. Тошкин, береги нервы. И давай прихватим Чаплинского с собой. Я слишком долго полагался на ваш профессионализм, больше не желаю.
      Наум Леонидович мерил шагами кабинет. И по привычке обдумывал план побега. Было даже обидно за незапертую дверь и какое-то нечеловеческое упорство, которое проявляла по отношению к нему родная земля. Ему здесь по-прежнему не верили, его по-прежнему подозревали, не имели ничего против, чтобы он взял вину на себя. А Стасику Федорову он вообще мало дал. Отчего-то припомнилось комсомольское собрание факультета, н а котором это верный ленинец, путая падежи и склонения, пытался объяснить присутствующим, что русский язык гораздо древнее и полезнее иврита, таких выродков, как Чаплинский, который научился ругаться, как Голда Меир давно пора гнать из Союза. А ещё у Стасика с Анечкой был роман, а почему они не поженились? Не сошлись характерами? Другими параметрами? Она всегда была слишком скупой на эмоции и на слова. В том письме тоже особо не расщедрилась: "Нёма, ты плохой человек, но Таня родила вашего сына. Прекрати свою антисоветскую агитацию и возвращайся домой".
      Чаплинский сделал с точностью до наоборот - агитацию продолжил, из страны уехал. И вот теперь... И вот теперь. Дикое государство, дикие нравы, все те же дураки и дороги, и он, Нёма, который решил, что кто-то хочет ему помочь. И не за деньги, а по долгу службы. Сын ведь не кошелек, и надо было по-русски просто встретить мальчика в подъезде и все ему объяснить. В худшем случае - он набил бы морду, в лучшем - отправил в дурдом. Тут ещё есть такие?..
      - Наум Леонидович, простите, задержался, вы поедете с нами в академию. К Заболотной. Максим нервничает. Он на службе, - Тошкин усмехнулся и вдруг нахмурился. - Вы все-таки вспомнили ту бомжиху? Вспомнили или нет?
      Наум вздрогнул и зачем-то полез в карман. Очки, с давних пор ассоциировались у него с вопросами от органов безопасности. Сначала вопрос, потом донос, потом подпись на протоколе. Он водрузил оптический прицел себе на нос и сказал: "Вспомнил, когда вы назвали её имя. Она действительно жила в одном доме с Анной. Но на вокзале - нет. Она очень изменилась."
      - Если с Заболотной все получится, я прошу вас вернуться к этому разговору. Весьма возможно, что вы не виноваты, и это просто заговор силовых структур, - и - все, Тошкин сделал все, что мог. Он облегчил совесть и утяжелил свою собственную участь статьей о служебном несоответствии.
      - Пустое, Чаплинский устало махнул рукой. Очень пустое. Я уеду. Боюсь умереть в дороге. Не хочу, чтобы меня развеяли из самолета как Индиру Ганди
      В коридорах академии было накурено, темно, сыро и безлюдно. Казалось, что стены так надышались никотином, что посинели и вызвали группу экологической защиты, развесившую своевременные щиты: "Курить строго запрещено". Чаплинский, тяжело дышал и медленно поднимался по ступенькам, чем несказанно раздражал проголодавшегося Максима:
      - Наум Леонидович, мы быстро проскочим, а вы догоняйте. Ладно?
      - Угу, - кивнул Наум, зацепившись взглядом за любовно нарисованную желтую стрелочку со скромной надписью "Ректор налево". - Угу, догоню. А не догоню, так погреюсь. То ли от усталости, то ли от боли, он почувствовал приступ безудержного хулиганства. Где-то в душе он все-таки был Кларой Цеханасян и визит вежливой дамы просто удачно совпадал с одышкой на лестнице. Дверь в приемную Чаплинский открыл короткой толстой ногой, жаль не было нагана - для полноты картины. На столе у секретарши дымилась сигарета, свидетельствовавшая о её скромном присутствии где-то рядом. Чаплинский огляделся по сторонам и с удовольствием постучал по табличке "академик, доктор, доцент, кандидат Федоров С.Ф.". Может быть потому, что в ответ не раздалось ни звука, может быть, потому что в образе Стасика вдруг сконцентрировалось все то, что он так не любил в себе и в людях, Наум вытащил из кармана японскую наливную ручку, подаренную ему в Китае и дописал "мудак, дурак, мир его праху". Полюбовавшись своей работой Чаплинский дернул ручку и ввалился в святая святых академии. Его взору представилась не вполне приглядная картина. Немолодая секретарша, заткнувшая подол юбки за пояс стояла в коленно-локтевой позе под столом у Федорова. Чаплинский поморщился от кислого запаха, вдруг резко ударившего в нос.
      - Принес нашатырь? - раздался голос из-под стола. - Давай, а то ему ещё на совещание, а он лыка не вяжет. Только на ватку. На ватку. Я сейчас здесь все домою и позвоню жене.
      Станислав Федорович задорно всхрапнул, получая удовольствие от послеобеденного сна, водки и чистого желудка, который опорожнился прямо на дубовый паркет его кабинета. "Стареем ", - подумал Чаплинский, припоминая как Стасик мог выпить три литра коньячка и поехать на заседание райкома комсомола, как ни в чем не бывало.
      Стало жалко и себя, и Стасика, и напрасную какую-то жизнь, которая не расставила все по местам, а только усугубила пороки, ошибки и отняла даже страстное желание мстить. Чаплинский направился в сторону кафедры, надеясь, что Танечку все же убедят в том, что он - не шпион, не преступник и не диверсант, и что ему можно доверять детей. "Страноведение" было заперто, закрыто, и даже опечатано. Наум прислушался к обычной институтской тишине и понял, что его опять решили подставить. Только теперь - по полной программе и без всякой возможности оправдаться. Секретарша - поломойка в этой ситуации была, пожалуй, самым надежным алиби. На всякий случай Наум вернулся в приемную и сел на небольшой кожаный диванчик. Сигарета дотлела и выпала из пепельницы.
      - Пожар, сейчас будет пожар, - грустно констатировал Наум.
      - Ну где же нашатырь? - ответствовали ему из кабинета ректора. - Если что - звоните ноль один.
      Чаплинский убрал окурок и выглянул в окно. Максимкина машина была на месте. А мальчики где-то загулялись, выискивая на него очередной компромат. Можно ещё немного подождать. Никакие силовые ведомства не рискнут врываться в кабинет пьяного ректора, если, конечно, страна не изменилась до неузнаваемости. В данном случае - в это даже хотелось верить...
      Наткнувшись на скомканную бумажку с грифом "Опечатано" Тошкин повернулся к Максиму и грубо спросил: "Ну!"
      - Заболотная пропала в туалете, спокойно ответил Максим. - В женском. На третьем этаже.
      - А почему не на первом? - спросил Тошкин, вспоминая схему дислокации туалетов в родном учреждении.
      - Потому что на первом нет никакого. Чтоб не шлялись с улицы. Понял?
      - И Чаплинский, судя по всему в туалете? - ухмыльнулся Тошкин, предчувствуя неладное.
      - Отстал, - скупо констатировал Максим. - Нужно подняться. Проверим сами, а потом рванем к ней домой. Я уже и сам устал от всех этих неожиданностей.
      - Лучше сразу домой, - вяло запротестовал Дмитрий Савельевич, глядя на часы, скорбно намекавшие о пятичасовом чае. - Или давай уже завтра.
      - Все пошли, - скомандовал Максим, отправляясь на лестницу. В женском туалете было тихо и даже убрано. Максим и Тошкин как два сексуальных маньяка с удовольствием обнаружили отсутствие трупа, сливных бачков и вентилей на кранах. Экономика должна быть экономной. Лучше слить отходы один раз в день, чем разливать государственную воду постоянно. Академия не столовая - и руки мыть тут нечего. А то дай народу волю - устроют из высшего учебного заведения прачечную.
      - Подожди, иди сюда, - вдруг вскрикнул Максим, уставившись на белую-белую дверь какого-то помещения типа кладовки. - Голоса... Слышишь? Голоса!
      - Поздравляю, - буркнул Тошкин. - Началось. Наркотики, алкоголь и диссиденты ещё никого до добра не доводили.
      - Да это же кабинет их заведующего. Мишин, Владимир Сергеевич. Видишь, как уютно и сексуально устроился.
      Оставалось только позавидовать какому-то хищному чутью столичного охранника, который оказался способным найти иголку в стогу сена. Только что нам это даст, - с горечью подумал Тошкин и неприятно заволновался перед возможной встречей с Надей.
      - Будем подслушивать или сразу зайдем? - хитро прищурился Максим и приложил ухо к двери. - Ой, там интересно, там тебе заявление пишут. С просьбой подробно разобраться и примерно наказать, но не садить в тюрьму.
      Бросить что ли эту работу к чертовой матери. Не прокуратура, а какой-то благотворительный фонд. Слава добряка Тошкин, превращенная Надей в обычную сплетню стала тяжелым грузом для репутации Диминого мундира. Если каждого разобрать, но в тюрьму не садить - это что же получится?
      - Можно? - Тошкин резко открыл дверь, удивленно крякнул и застыл на пороге. Максим, удобно выглядывавший из-за Диминого плеча, радостно засмеялся.
      - О, Татьяна Ивановна, а мы вас ищем, с ног сбились. А вы тут, а мы там.
      Заболотная аккуратно переменилась в лице и испуганно посмотрела на шефа, который сегодня был при полном параде, в военном мундире, в орденах и даже в фуражке с козырьком.
      - А вы собственно??? - Мишин чуть привстал и надел очки. - Вы кто
      - Прокуратура! - уверенно отчеканил Дима, надеясь, что его приключения, наконец, закончатся горячим ужином.
      - Оперативно, молодцы. Сами догадались или Надежда подсказала? - гордо спросил Мишин, оглядывая свою команду, один из членов которой сидел со связанными бинтом руками. - Еле отловил паршивца. Сбежать хотел на вражескую территорию. Думал ему там политическое убежище откроют. Но! А это Инна Константиновна.
      - Мы знакомы, - процедил Тошкин. - Что собственно происходит? По какому праву вы превышаете полномочия?
      - На войне как на войне, - обиделся Мишин. У нас все в протоколе. Вот, Татьяна Ивановна ведет запись нашей беседы, мы практически добились признания, но в убийствах он, к сожалению, не сознается. Вы уж постарайтесь, у вас свои методы.
      - Владимир Сергеевич, - прошипела Инна Константиновна, делая какие-то отчаянные знаки глазами и скулами. - Мы ведь их не приглашали, и по поводу Виталия Николаевича ещё ничего не решили. Так стоит ли спешить?
      - А чего откладывать. Пришли ребята, пусть забирают. Но помните, наша кафедра готова его взять на поруки, и из мест лишения свободы мы тоже будем его ждать. По предложению Инны Константиновны. Так что - мы не звери. Нет, - Мишин радостно блеснул булатными зубами и чуть не цокнул копытцем. Максим заинтересовался личностью преступника и, присев на корточки, заглянул ему в лицо.
      - Виталик, - удивленно протянул он.
      "Опять, опять все тоже самое - все знают всех, а за это получаю я", обиделся Тошкин и сурово посмотрел на Мишина: "Развяжите его, мы сами разберемся".
      - Так сбежит, - обиженно шепнул тот.
      - Нет, - улыбнулся Максим, - мы же с ним вместе в один драм кружок ходили, помнишь я играл Наф-Нафа? А Виталик? А теперь я художник, похвастался он родной душе.
      - А я по-прежнему драматург и режиссер, - грустно ответил Виталий Николаевич.
      - И вор! - заключил Мишин. - А вы, молодые люди, живенько документы на стол.
      Чтобы прервать ностальгические воспоминания собравшихся заведующему кафедрой пришлось вытащить из кобуры свой парадный пистолет и направить его в голову суперматиста Максима.
      - Не надо, Владимир Сергеевич, вот этот, - Инна Константиновна вежливо протянула тонкий сухой палец в сторону Тошкина - действительно из прокуратуры. Однако, насколько я поняла, он здесь в связи с личностью Татьяны Ивановны, верно?
      Инна чуть наклонила голову вбок и посмотрела на Тошкина искоса, взглядом курицы на боевом посту, её глаза налились кровью, а руки испугано теребили сумочку. Эта женщина снова не сумела соответствовать своим представлениям о железном заведующем кафедрой страноведения. - Верно? спросила она ещё раз и голос предательски дрогнул. Владимир Сергеевич с удивлением посмотрел на женщин вверенных ему в подчинение. Что-то с ними обеими было явно не так. Татьяна в невменяемом состоянии придерживающая дверь женского туалета, Инна, бросившая все силы на защиту Виталика, а теперь вот трепещущая перед этими двумя.
      - В чем дело? - спросил Владимир Сергеевич, имея ввиду панику, возникшую на его корабле.
      - Пистолет спрячьте, - тихо попросил Максим . - Пистолет - не игрушка. А мы хотим только вам помочь. И все, да, Татьяна Ивановна. Едемте с нами. Он тоже с нами. Там, - Максим приподнял бровки и глянул на потолок, обстановка всеобще кафедрального напряжения производила какой-то неизвестный ещё науке вирус сумасшествия. А вирус сразу же вызывал эпидемию. Теперь Тошкин стал гораздо лучше понимать Надю. Понимать и даже жалеть. Он покрутил пальцем у виска, призывая Максим оставить свой ясельный тон и приступать к активным действиям.
      - Татьяна Ивановна, в машину у крыльца, прошу вас. Вам будет намного легче. Простая формальность, прошу, - Максим галантно распрямился, подскочил к Заболотной и придерживая её за локоток, направил к двери.
      - Но я..., - начала, было, Татьяна и под гневным взглядом Инны Константиновны вдруг осеклась и поникла. - В дамскую комнату.
      - У нас полно дамских комнат, полным полно, - убедительно сказал Максим, сдавливая руку дорогой пленнице.
      - А как же тогда я? - спросил вдруг Виталий Николаевич. А куда же тогда мне?
      - Да, действительно, куда? - совсем уж огорчился Мишин. - Мы ведь этого так не оставим!
      - Охранять до особого распоряжения, - рявкнул Тошкин, просто физически ощущая как по его драгоценной крови разливается заразная кафедральная болезнь.
      Может сразу сделать прививку от бешенства? И где, черт его дери, этот Чаплинский? Не лучше ли сразу вызывать кого-нибудь из посольства?
      - Потихоньку, - предупредил Максим, указывая глазами на щербатую ступеньку. - Вы нам Татьяна Ивановна, нужны исключительно в живом, здоровом, неповрежденном виде.
      Заболотная молча, и как-то мягко подчинялась Максимову напору, позволяя спускать себя, как рояль Стенвей, случайно забредший на стройку века. Уже в холле, под знаменем от счастливых выпускников она вдруг встрепенулась и запричитала: "Мне надо заскочить домой, на минутку, на секунду, хотя бы на миг, мне надо заскочить домой" Тошкин и Максим недоуменно переглянулись. "Мальчики, у вас есть мамы?" - она смотрела на Тошкина полными слез глазами. "Ваша мать смогла бы меня понять, и ваша"
      - Я сирота, - буркнул Максим и не разжимая объятий вывел Татьяну Ивановну на крыльцо. Дождь, наконец, закончился и сквозь серые чуть выжатые тучи, проглядывало тихое умиротворенное солнце. - Смотрите как красиво, сказал Максим и поднял голову вверх. Тошкин в который раз подивился профессионализму конкурента, заставляя Заболотную разглядывать пушистые облака, он быстро сунул Дмитрию Савельевичу ключи от машины ни на секунду не ослабляя хватку.
      - Хорошо, - покорно согласилась она. - Хорошо.
      - Таня, Танечка, - вдруг закричали из окна второго этажа. - Танюшка.
      Максим сделал антитеррористическую стойку и прикрыл своим свободно раскладывающимся телом стройную женщину. Она же вдруг очень неожиданно стала обмякать прямо у него в руках.
      - Танечка, - голос уже разносился по холлу первого этажа, приобретая сначала размытые, потом более четкие, округлые черты правозащитника Чаплинского.
      Он выскочил из здания, остановился, одной рукой схватившись за сердце, другой - за стеклянную дверь и снова молитвенно протянул: "Таняяя"
      - Давайте все в машину, - скомандовал Тошкин, не желая искать себе приключений и наблюдать вторю серию встречи Штирлица с женой. Пусть обмороки, рукопожатия, горячие поцелуи и обмен юношеским фотографиями достанется дорогому шефу. Он же, Тошкин, сыт по горло.
      - Таня нам надо поговорить, пожалуйста, - Наум подошел к скульптурной группе состоявшей из Максима и Заболотной и тихонько дотронулся до её волос. - Пожалуйста...
      Максим почувствовал, как Татьяна Ивановна овладела собственным телом, как выпрямила спину, как гордо вытянула подбородок, в результате чего макушка Заболотной шлепнула его по челюсти. Не больно, но как-то обидно. Максим ослабил хватку и даже немного посторонился.
      - Таня, - Наум смотрел на неё восхищенно, как бы вновь сквозь годы, не видя не морщин ни панического ужаса, ни хрупкости, ни двусмысленности. Она сделала шаг в сторону, потом ещё один и сказала очень жестко, грубо и спокойно:
      - Я тебя ненавижу. Ненавижу. Чтоб ты сдох.
      - Будет сделано, - попытался пошутить он. - Только чуть позже.
      - Ты сам во всем виноват. Только ты. Во всем, - она сказала это, глядя Чаплинскому куда-то в переносицу, в точку, из которой шла космическая энергия или тому подобная чушь, на которой Надя зарабатывала деньги, но Тошкину стало не по себе. Страшно стало. - Поедемте господа. Поедемте. Только мы с вами, - Заболотная коснулась рукава Тошкина, мы с вами на такси. Или на трамвае. Это мое условие.
      - О, господи, выдохнул Максим и распахнул перед Чаплинским двери жигулей. - Встречаемся в твоем кабинете через десять минут. Сверять часы не будем.
      - Договорились, - Тошкин поднял руку и тормознул знакомую иномарку, бывшего владельца которой взорвали на другой иномарке, чтобы эта иномарка осталась за женой покойного. В общем, позаботились о машине для семьи. - В городскую прокуратуру, тихо бросил он, усаживаясь рядом с Заболотной на заднее сиденье.
      - Слушаюсь шеф, - улыбнулся водила, проходивший по этому делу чуть не первым подозреваемым.
      К родному учреждению обе машины подъехали одновременно. Чтобы участники процесса не перекусали друг друга перед очной ставкой Максим и Тошкин провели их к кабинету главного по разным лестницам. Лицо Чаплинского было абсолютно желтым, губы Татьяны Ивановны абсолютно синими, если бы смешать эти цвета в поцелуе, получился бы шарик для ослика Иа.
      - Виктор Геннадьевич, мы все привезли. У вас или у меня в кабинете? спросил Тошкин.
      - Милости прошу, милости прошу. Проходите, присаживайтесь, как говорится. Сейчас чайку с бутербродами, - при этих словах Тошкин судорожно сглотнул слюну.
      - Татьяна Ивановна, если не ошибаюсь, Наум Леонидович, очень приятно городской прокурор Виктор Геннадьевич Стойко, здесь варяг, но уже свой. Очень хорошо, что именно мне придется уладить вашу мелкую неприятность. И вы, ребятки, не стойте. Не стойте.
      Виктор Геннадьевич так увлекся своей сытой суетой, что забыл сосчитать количество сидячих мест в его просторном кабинете. А потому Тошкин и Максим как породистые лошадки переминались с ноги на ногу.
      - Ну вот, - Виктор Геннадьевич сел за свой массивный дубовый стол и сразу стал серьезным. - Ну вот Татьяна Ивановна, вы совершенно напрасно подозреваете в нелепых происшествиях своего старого друга Наума Леонидовича. Даю вам честное прокурорское слово, что он ни в чем не виноват. Ни в чем. Согласны?
      - Да, - Татьяна Ивановна сухо кивнула и расправила плечи. По опыту недавней сцены на улице Тошкин знал, что сейчас прокурор поимеет удовольствие от милой семейной перепалки.
      - А ваш сын, ваш, видимо, общий сын, имеет некоторые права...
      - Как же я его ненавижу, - спокойно сказала Заболотная, если бы вы знали, Виктор Геннадьевич, как я его ненавижу. Но, к сожалению, вы даже не можете себе этого представить, - от монотонности её высказываний у Тошкина по спине побежали мурашки. - Он испортил всю мою жизнь. Всю, до капельки, до копеечки. От любви до ненависти один шаг. Я ходила туда-сюда всю жизнь. Но ненависти оказалось больше. Он думал, что приедет сюда через тридцать лет и сделает все то, что нужно было сделать тогда? Что его здесь кто-то ждет? Может быть Аня? Пишите, Виктор Геннадьевич, пишите скорее - я помогла ей уйти. Мне надоело её участие в моей, в нашей жизни. Надоело. Сколько можно. Аня не была сплетницей, но в последнее время её потянуло на правду. Бедная Танечка... Вряд ли она вспомнит, кто искупал её в нашей вонючке. И Раису Погорелову отравила тоже я. Можете передать своей Крыловой, - Татьяна Ивановна сверкнула глазами на Тошкина и спокойно продолжила. - Она мне тоже надоела. Все искала сходство Игоречка с этим выродком.
      - Таня, - выдохнул Чаплинский.
      - Отравила? - спросил Максим
      - А где сейчас ваш сын? - проникновенно поинтересовался Виктор Геннадьевич.
      - Не знаю, - она хитро усмехнулась и пожала плечами. - Не знаю. Но вы пишите, пишите. Ведь человек не может иметь все сразу, согласны? - Она снова сверкнула глазами. И ребенка, и родину и любимую женщину. Но на меньшее наш Нёма никогда бы не согласился, так?
      - М-да, дела, протянул Виктор Геннадьевич, призывно глядя на Тошкина. - Ладно, давайте-ка по порядку и по закону. Вы идите к себе в кабинет, а мы тут с Наумом Леонидовичем обсудим создавшееся положение.
      - Нет, вы пишите, - настаивала Заболотная, не желая покидать кабинет.
      - Мне нужен врач, - невнятно проговорил Чаплинский, умоляюще глядя на Максима. - Или мои лекарства...
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      Скомканный смятый бинт, который предпоследний раз использовался для протирания стекла на портрете Ленина, а в последний для задержания вражеского шпиона, одиноко лежал на столе и мешал Мишину сосредоточиться. Он устало вздохнул - очередной раз выдалось тяжелое время, смутное время со своими новыми правилами, которые почему-то не внесли ни в один устав. Впрочем, Владимир Сергеевич никогда не изменял своим идеалам, не закапывал партбилет на даче и не боялся за это ответить. Ветер перемен, однако, выстудил в стране все мозги. И кто бы знал, что надо закрывать форточки и не дышать этой отравой? В войну, в голод, в семилетку и в денежную реформу 1961 года все было проще, смысл был открыт и ясен. А сейчас - гей - клубы гомосексуалистов-политиков, театры стриптизерш - надомниц, и даже здесь в своем отечестве снова война, смерть, предательство.
      Плевать он хотел на всю эту кашу с новыми веяниями по выпуску студентов - олигофренов. Плевать! Если Федоров хочет знать, то Владимир Сергеевич сам, по собственному желанию покинет этот вертеп, легко отдаст свою должность, но работать, конечно, останется. Ведь кому-то надо! Направлять и поддерживать. Ведь, по сути, без него, без Мишина, даже остатки его подчиненных перегрызут друг другу глотки. Эх, молодежь. Ну чем, чем можно было намазать сказку о хорошей жизни, что нормальный, чуток обабившийся мужик Виталик пошел на воровство и подлог? Что они там на социально-гуманитарных дисциплинах ещё придумали - кукольный театр быть может? Вот она - жажда незаслуженной власти. Гражданские, они все такие норовят не по ранжиру, впереди батька. И не за подвиг, не за спасение знамени или комиссара, а за темные делишки, за выпивку с нужными людьми, да за просто так...
      Пусть Мишина здесь считают старым пнем, но компромат у него есть на всех. Сейчас бы звякнуть в министерство, да показать им Стасика, нате любуйтесь. Пьянь, рвань и дрянь. Владимир Сергеевич настороженно посмотрел на своих заскучавших коллег - не подслушали бы мысли про отца родного. Но нет, все спокойно. Виталик, как обычно, в прострации, Инна сейчас взорвется каким-нибудь новым лозунгом. Подождем - послушаем. И хватит, хватит на нем воду возить. Пусть сами что-то думают. Не маленькие.
      Мысль о Стасике засела глубоко и прочно. Но не приученный делать подлости Владимир Сергеевич с ненавистью посмотрел на телефон. Жаль, жаль. А что если ему сейчас на подпись бумажку типа охранной грамоты поднести? Ведь подмахнет не читая. На пример: "Мишину в пожизненное пользование отдаю своей волей кафедру страноведенья" Или нехорошо? Опричнина какая-то, система кормлений даже.
      - Ну, что молчите, соколики? Что головы повесили? - Мишин решительно отогнал от себя преступные мысли и решил добросовестно выполнять возложенные на него обязанности. - Давайте что-то решать до сдачи этого гада по месту его нового жительства. - Виталий Николаевич вздрогнул и поднял затуманенные слезой глаза. Больше всего ему хотелось, чтобы этот кошмар как-то разрешился, закончился, иссяк. А уж спектакль о маньяке он поставит с размахом. Буквально минуту назад и название придумалось "Люди и маньяки на государственной службе фантазии". Нужно только Танечку позвать на роль жертвы. Ей даже ничего играть не придется - вся уже прожита, пропущена через собственный психоанализ. Виталий Николаевич вздохнул и снова опустил взгляд. Еще немного... Он привык полагаться на свою художественную интуицию, он уже просто знал, а не чувствовал - оставалось совсем немного.
      - Владимир Сергеевич, а ведь прокуратуру никто сюда не вызывал, заметила Инна Константиновна, жестко закусывая узкую нижнюю губу, что было для неё признаком чрезвычайно плодотворной работы мысли.
      - Почему? Крылова ведь именно туда направилась. А она зарекомендовала себя как человек действия, - с удовольствием крякнул Мишин.
      - Не-е-т, Владимир Сергеевич, нет. Они пришли сюда за Заболотной. С явной целью. Они приятно удивились, что она здесь, возможно, что побывали у неё дома. Значит, приложили усилия. Не-е-т, Владимир Сергеевич, наш Виталька им как корове седло. Может, отпустим, - Инна прищурилась и ждала дальнейших указаний. Мысль била в ней ключом, а ситуация складывалась так, что она наконец могла отыграться за все свои поражения, подозрения и унижения, полученные от сладкой теперь уже полуживой парочки. - Ее ведь практически арестовали! Точно!
      Мишин тупо уставился на свою сотрудницу, которая по непроверенным данным давно и серьезно рыла под него яму, со временем превратившуюся в котлован. Он чувствовал подвох, но никак не мог уразуметь, каким боком тут замешана несчастная Татьяна Ивановна. У него уже просто не осталось сил играть в русскую матрешку и вынимать из каждого крупного заговора предательство размером поменьше.
      - Я никого не убивал, - подал голос, затравленный Виталий Николаевич. Я уже битых восемь часов твержу вам об этом. Я никого не убивал.
      - Не надо истерик, - жестко скомандовала Инна. - Следите за мной, она встала и красиво прошлась по маленькому кабинетику. Жаль, что места для маневра было так мало - сейчас бы пойти в пляс. И зрителей, зрителей бы побольше!
      - Интересно только, откуда вы знакомы с этими мальчиками? - зловеще прошептал Мишин, не желавший сдавать бразды правления. Инна Константиновна тотчас сникла и присела на подоконник. Не рассказывать же этому солдафону все. А впрочем, даже если Заболотная пристукнула свою подружку, то доказательств тому ноль без палочки.
      - Меня вызывали по поводу Анны Семеновны, - тихо сказала она.
      - А почему меня не вызывали? - взбесился Мишин. - Опять решили обойти на повороте. За кого вы там себя выдали? За кого? Если вы думаете, что должность заместителя заведующего по науке открывает для вас какие-то права, то вы глубоко заблуждаетесь, - он грохнул кулаком по столу и грязный бинт, красиво подпрыгнул и упал на пол. - И чтобы прекратить эти грязные инсинуации по поводу меня и Крыловой, я немедленно звоню в прокуратуру и требую от них объяснений. Немедленно.
      Мишин схватился за трубку и обвел безумным страшным взглядом отставного подполковника всех присутствующих в кабинете: "И чтобы тихо мне".
      - Кто говорит? Кто со мной говорит? Представьтесь по всей форме! Так а я Мишин, Владимир Сергеевич, непосредственный начальник задержанной. Так. Так. Так, - последнее так прозвучало печально и виновато. Мишин положил трубку и закрыл лицо руками: "Можете быть свободны! Все! Мне надо подумать и принять новые меры"
      Виталий Николаевич вздрогнул. Ему стало очень жалко Татьяну Ивановну, которую, к счастью, все же не будут пытать так нудно и унизительно.
      - Я же говорила, - процедила удовлетворенная Инна Константиновна. - Я же говорила.
      - Да, вы правы, мне давно пора на пенсию. Я перестал что-либо понимать. Я не умею держать руку на пульсе. Я все время лечу мертвых.
      Эта фраза показалась Виталию Николаевичу потрясающим эпиграфом к пьесе, и несмотря на пережитые издевательства, он снова проникся уважением к своему талантливому шефу.
      - А что случилось? - тихо спросил оправданный по обстоятельствам режиссер.
      - Она призналась. Татьяна Ивановна во всем призналась: в двух убийствах и покушении на нашу лаборантку. - Мишин так и не решился открыть лицо. Ему было нестерпимо стыдно и невыносимо горько. Юная дочь от третьего брака не даром называла его "Буратино". Он-то, старый дурак, думал, что в честь любимого газированного напитка, а оказалось, просто потому, что он чурка деревянная. Болван. Проглядеть под своим носом такое! Ни в одни ворота. Быстрее трезвел бы этот Федоров - заявление на стол и бегом отсюда. Бегом. А то от приятных во всех отношения людей можно дождаться чего угодно. И ребенка, надо спасать ребенка переводом в университет. В крайнем случае - пусть лучше останется без высшего образования, чем такое. Ужас.
      - Это слишком, - Инна Константиновна прихлопнула узкой ладонью по стеклу и спрыгнула на пол. - Это очень много, этого не может быть.
      Виталий Николаевич зачарованно улыбнулся. Ему нравилась женская логика. Он, правда, не всегда мог вникнуть, разобраться в ней по-настоящему, но за красоту и непредсказуемость - уважал, а любоваться предпочел издали.
      По словам Инны Константиновны, выходило, что если бы было мало, то могло быть правдой. А раз много - значит ложь. Улыбка, наконец, озарила его измученное лицо.
      - Я понимаю, что вам радостно. С вас сняли тяжелый груз подозрений. Но имейте сознательность, - строго сказала Инна. - В одно убийство дорогой подруги я бы верила. Я даже просто в это верила. Бывает. За жизнь люди могут так надоесть друг другу, не захочешь, а придушишь кого-нибудь, не обращая внимания на вздрогнувшего Мишина, Инна Константиновна продолжила. И нечего здесь слюни распускать. Это опять напраслина. Если хотите, то может быть и ещё распрекрасная СГД продолжает. У них связей полно - в прокуратуре тоже могут быть. Запросто. Вот так. - наконец она села, и Владимир Сергеевич подумал, что все-таки сможет передать кафедру в надежные руки.
      - И что же делать? - преданно глядя на Инну, спросил он.
      - Разбираться! - отрезала она. - А пока брать характеристики, ходатайства, справку из психдиспансера. Это я могу взять на себя. Не сидеть же на месте, честное слово. Это же надо, какой у Танечки размах. Еще бы и убийство Листьева сюда припаяла.
      - А зачем она это сделала? - пискнул Виталий Николаевич и был уничтожен залпом сразу двух катюш. Инна Константиновна позволила себе хмыкнуть - слишком часто в этом государстве жертва становится палачом. А это вредно - вредно для здоровья нации, это она уж точно, практически по себе, знала. Тем более медицинский опыт кой-какой имелся - не просто так разносчица лекарств.
      Мишин вскочил, огладил руками мундир, чуть сдвинул на затылок фуражку и по-молодецки гаркнул: "Я готов, буду у ректора, без меня никому не расходиться"
      - Есть, - улыбнулась Инна Константиновна и внимательно посмотрела на поникшего Виталия Николаевича. - А теперь, миленький, давайте по порядку. Что там у нас с последними кафедральными документами? Как они к вам попали? Ведь теперь вы у нас опять - несчастная мишень - свидетель, видите ли..., Инна Константиновна плотоядно облизнулась. - Ну? Или вы думаете, что я вас буду вечно покрывать.
      - Я только хотел продвинуть собственную диссертацию, - пробормотал Виталий Николаевич, стараясь не встречаться с Инной взглядом. - Только это, поверьте.
      - Нет, я понимаю, что вам удобно, когда Заболотная взяла все на себя, но будьте же милосердны. Убить Анну, которую, кстати, давно пора было убить - это одно, но Танечку, ещё кого-то... Думаю, что её в прокуратуре били. А если вас, уважаемый, сдать куда следует, то боюсь, вы с Заболотной начнете наперегонки признаваться во всем, в чем и не был виноват. Поэтому давайте, разделим мух и котлеты и наведем здесь порядок. Лучше - жесткий.
      Виталий Николаевич уныло посмотрел на свои запястья. Счастье, которое было так возможно, снова отдалилось на неопределенное время и расстояние. Конечно, Татьяну Ивановну было жалко, но помощь ей можно было оставить до завтра. Если только тут нет личного интереса.
      - Инна Константиновна, - решился на отчаянный шаг Виталий Николаевич. - А что вас это так задевает и почему вы абсолютно уверенны, или хотите быть уверенной, что Анну убила именно она, Татьяна? - Виталий с удовлетворением заметил, как вспыхнули щеки его обвинительницы, как сверкнули глаза, шея плавно вошла в плечи. Жаль только, что удар был так неподготовлен.
      - Мне действительно удобнее так думать. И вам, кстати, тоже.
      - Нам удобнее быть союзниками, проникновенно прошептал Виталий Николаевич, пробуя роль Яго - змея - искусителя. - Ведь мы с вами здесь всегда были жертвами? Нас так долго принижали, заставляли молчать и подчиняться, Не дадим же им не одного шанса.
      - Что-то подобное я слышала в рекламе от тараканов, - удивилась актерскому мастерству своего визави Инна Константиновна.
      - А вы знаете, - вдруг успокоился Виталий, успокоился, чтобы сразу разволноваться по другому поводу. - Вы знаете, знаете, - ах дурацкая привычка - заикаться перед приемными комиссиями, если бы не нервы, Виталий стоял бы себе рядом с Табаковым и мирно давал ему советы, но ... - вы знаете, знаете.
      Вот именно потому Инна Константиновна так и не сумела выйти замуж. У неё всегда была вредная работа - слушать, внимательно и доброжелательно не подготовившихся заикающихся студентов, но повторять этот трюк рядом с неуверенным в себе или нализавшимся до срока женихом она уже не могла. После четырех неудачных попыток начать разговор, она просто разворачивалась и уходила. А потому сейчас она строго приказала себе: "Сидеть, молчать, служба", сила воли даже позволила надеть на лицо доброжелательную улыбку. Она не покушалась на Танечку. Точно, - наконец выродил Виталий Николаевич и стер пот со лба. - Мы в тот день уходили с работы вместе. Я, Татьяна Ивановна и Игорек. Я ещё довел их до трамвая и сказал, что собираюсь к ней зайти. И они ответили, что пойдут домой. Так что у Заболотной есть алиби.
      - Сын не алиби, но можно попробовать, - согласилась Инна Константиновна и взялась за телефонную трубку. - Мама дома? - сладким голосом пропела она. - А когда? Слушай, а пятого вечером она в гости ходила? Жаль. Ладно, пока.
      Этот щеголь явно с кем-то развлекался! Вместо того чтобы мыть ноги её Ирочке! Вместо того чтобы бегом устраиваться на постоянную работу, делать предложение и рожать детей! Он явно развлекается с девицами!!! Подозрительный тип, - выдохнула Инна Константиновна. - И что она в нем нашла?
      - Сын ведь, - буркнул Виталий
      - Я не об этом. Не помнит он. Говорит, мусор вроде выносила, а в гости - не помнит. Кажется, нет.
      - На такси - туда и обратно. Могла успеть под мусор, - вздохнул Виталий, припоминая, что Танечка с кем-то разговаривала на мосту, но с кем - там такое людное место, что пришлось спрятаться на автобусной остановке, а в темноте на такие расстояния взор Виталия Николаевича не распространялся. Вот когда Танечка вдруг перелетела через ограду - да. Видно было хорошо. Потому что неожиданно. Да ни осенью, ни летом в этом отстойнике никто не купался и в него головой никогда не прыгал. - Я "скорую" вызвал и скрылся. Простит ли она мне это? Инна Константиновна утвердительно кивнула, накручивая на палец короткую женскую прядь: "Интересно, кого ещё убила эта припадочная? А знаешь, Виталик, ведь многое сходится. Если она претендовала на кафедру, то вполне могла подставить тебя с протоколами, Надьку - со шприцем, меня тоже... Так что... Пошли-ка за шефом, пока он там окопов не нарыл и по домам. Меньше знаешь, лучше спишь" Инна Константиновна огорчилась и разнервничалась. Только вроде уладилось на кафедре, как загулял почти жених её племянницы. Вот же прорва. И до Таньки ли сейчас - так бы села в тюрьму, мы бы мальчишку быстро на место поставили. А так начнет же биться за него до последней капли крови. Пусть она лучше сидит. Спокойнее без нее.
      - Идемте, Виталий, идемте. Пусть Мишин сам разбирается, - Инна Константиновна как приличная крыса покинула тонущий корабль первой, Виталий Николаевич бодро засеменил вслед за ней.
      - Как-то все-таки, - пролепетал он на лестнице. - Как-то нехорошо.
      - Мы - не рабы, - строго заявила Инна. - Рабы не мы!
      - Да-да, - поспешил согласиться ещё недавно направленный на галеры ассистент кафедры страноведенья. Мишин, выходивший из приемной ректора, только укоризненно покачал головой. Он поднялся к себе, вытащил из сейфа наган, плотно застегнул плащ, похожий на палатку, три раза сплюнул через левое плечо и отправился в путь, теперь он знал, что ему делать.
      Галантный Тошкин пропустил Татьяну Ивановну вперед. Она скромно остановилась возле обшарпанного стула и суровым взглядом попросила разрешения сесть. Тошкин немедленно кивнул. Если бы была возможность, он вообще бы сейчас не разговаривал. Его бы вполне устроили тихие спокойные мимические формы и письменные признания. Дмитрий Савельевич наклонился, выдвинул ящик стола м вытащил из него несколько листов бумаги.
      - У нас выдают получше, - снисходительно улыбнулась Татьяна Ивановна. - Хотя кругом сейчас такая нищета...
      У Заболотной были красивые пальцы начинающей пианистки - длинные, нервные, ровные, чуть забывшие о маникюре, но это не портило их. Тошкин поморщился - нечего сказать, хорошие руки убийцы. Добро пожаловать в музей восковых фигур.
      - Пишите подробно, шапку оформим после, - твердо сказал он, набирая Надин телефон. Она, черт её дери, выиграла этот бой. Она первая пришла к выводу о глупом материнском сердце, вот оно, стучит уже тут, на саму себя, ничтоже сумняшеся в том, что поступило правильно. Женщины-убийцы всегда приводили Тошкина в состояние, близкое к судорогам. Вместо того, чтобы рожать, кормить и воспитывать, они плели интриги, сыпали яд, и взводили курки. И это уже не западная пропаганда. Это образ жизни. Ведь наверняка у этой тетки есть любимые фильмы типа "Волги-волги", возможно, она даже вышивает крестиком на новый год...
      - Простите, как вас по имени-отчеству, - Татьяна Ивановна, так и не прикоснувшаяся к бумаге, смотрела на него не мигая.
      - Дмитрий Савельевич. Пишите, будьте любезны. Все вопросы - потом.
      - Я не могу, - она судорожно всхлипнула. - Я не могу это написать. Не могу.
      Прелесть какая. Убивать может, а описывать свои деяния, нет. Судя по всему, наша клиентка будет косить на состояние аффекта. "Упала, напоролось на ножик и так двенадцать раз". Не получится, дорогая. Не выйдет.
      - Попробуйте, первый раз всегда сложно, - посоветовал Тошкин, углубляясь в чтение новых поправок к уголовному кодексу. Телефон Нади молчал. От обиды она, наверное, пошла в загул. Или на помощь имитирующему сердечный приступ Чаплинскому. Тоже дело - болеет раком, умрет от инфаркта. Пути Господни неисповедимы. - - Выслушайте, просто выслушайте меня. Это же ваша работа - шумно вдыхая, попросила Заболотная.
      - Вы знаете, я с гораздо большим удовольствием читаю записки маркиза де Сада. Давайте помолчим пять минут, а потом, если вы не передумаете, обменяемся мнениями по поводу содеянного вами, - нахмурился Тошкин.
      - Время пошло, - Заболотная глянула на часы.
      Итак, Тошкин потер переносицу, в наличии имеются две с половиной жертвы. Пункт первый, выяснить, пришла ли в сознание Ильина, пункт второй, это как же надо ненавидеть человека, чтобы начать убивать всех имеющих к нему маломальское отношение.
      - Простите, а Чаплинский, он состоял в интимных отношениях с Анной Смирнягиной? Тогда в молодости, - спросил любопытный Тошкин.
      Татьяна гордо кивнула и тихо пробормотала: "Вам придется съесть дохлую кошку". Глаза Тошкина поползли на лоб и там остановились, "Что?" - выдохнул он, принюхиваясь к запахам кабинета. "Нет, это детская игра, я со своим сыном в неё часто играла. Он был таким болтуном", - Татьяна Ивановна беззвучно засмеялась.
      Пункт третий, прямо для проницательной Надежды, проверить, жив ил этот сын, который в устах матери уже "был" болтуном. Пункт четвертый, выяснить, посещала ли Заболотная квартиру Смирнягиных. Да, конечно, естественно, сто раз на дню небось. А как же иначе. - Пункт пятый, при чем тут вообще бомжиха Погорелова? Неужели она убивает, чтобы руку набить потренироваться. Тошкин вздохнул - вот она хваленая свобода прессы, информации и порнографии. Совсем недавно Надина газета давала большой материал о том, как юные киллеры газовых баллончиков за бутылку водки тренируются на бомжах. Описывались даже смертельные случаи. Может копнуть глубже, может, Заболотная начала свои тренировки гораздо раньше Раисы Погореловой? Пункт шестой, где же все-таки эта Надя. Тошкин снова набрал телефонный номер.
      - Але, Гребенщиков, Чаплинского привезли? Он один?
      - Нет, - радостно сообщили на том конце провода и сердце Тошкина, смелого рыцаря пыльного кабинета совсем упал. - Нет, с Максом. Сейчас Макс уложит его, и мы будем ужинать, подъезжай.
      - А с чего ты так веселишься? - поинтересовался обиженный Тошкин.
      - А с чего плакать - вся работа ваша. Разговор отменяется, Моссад на нас плевать хотел. Надо будет твою Надюшку к нашему делу пристроить. Как там её бомбист поживает? А? Не спи, Тошкин, приезжай. Живой твой Чаплинский - больной только очень.
      Звонить к Надиным родителям не хотелось. Они ему доверяли, ждали взаимности. Тошкин не мог себе позволить обмануть в лучших чувствах даже несостоявшуюся тёщу. Она обязательно спросит: "А ты где" и придется либо врать, что у приятеля, либо сообщать, что на работе и в компании с женщиной, которую, по мнению Надиной мамы ещё можно считать молодой. Вот так. Ни Нади, ни бомбиста.
      Пункт седьмой, позвонить в лабораторию, выяснить, что с отпечатками на бомбе и вкатать Андрею Смирнягину штраф за терроризм и введение следствия в заблуждение. Неуловимый мститель. Еще и отчаянный лжец.
      - Я готов вас выслушать. Только, если можно, без истерики. Здесь этот номер не пройдет, - Тошкин картинно закинул ногу за ногу и на всякий случай включил диктофон.
      - Сейчас другая жизнь, - тихо сказала Татьяна Ивановна, - если бы я тогда знала, что доживу, все было бы иначе. Но ненависть уже успела прирасти. Успела. Он изменил мне с Анной, а она, вместо того, чтобы навсегда уйти, спрятаться, осталась моим вечным спутником, всегда знавшим, что мне лучше, а что хуже. Я больше не могла жить по её указке. Вот сейчас она сказала: "Брось все и уходи, пусть сами доказывают". Но нет. Я сама себе хозяйка, - Татьяна Ивановна трогательно улыбнулась и расправила складки на юбке. - Тридцать лет назад родить ребенка без мужа - это был такой позор. Такой позор, что некоторые накладывали на себя руки. Но не я. Потому что любила. Нёмина мама сказала: "роди, может остепениться". Вы знаете, - Заболотная встрепенулась и радостно встряхнула волосами. - Они ведь мне до самой смерти помогали. Игоречек пытался их даже "бабулей и дедом" звать, но я не разрешила. Как чувствовала, что выйду замуж и все у меня будет хорошо.
      А Нема не остепенился. Он даже ни разу не написал мне. Вот сейчас вспомнил, что сын у него есть, позаботиться о нем решил. Правильно - не пеленки же стирать. А тогда? Когда меня с незаконнорожденным сыном замуж брали, когда усыновляли мальчика - где он был, за что боролся? Глупости, конечно, но я поклялась, - не увидит он сына никогда. Вы мне верите? Заболотная чуть наклонилась вперед и Тошкин даже услышал слабый запах её духов. Что-то среднее между Красной Москвой и Елисейскими полями. Он только пожал плечами и чуть дернул коленом. Словопрения Заболотной начали его утомлять. Впрочем, мотивация звучала довольно убедительно и сомнений не вызывала. - Я очень его любила, Нему, с мужем всегда его сравнивала, и по всему выходило - не прошло у меня ничего. Первое время, когда он скитался, сидел, я очень его жалела. Думала: приедет, разведусь и к нему перейду. Но женился он там на своей исторической родине и предал меня бесповоротно. Оставалось только читать газеты. О нем, о герое. А муж, запасной аэродром, оказался основным. Он, бедный, так и не знает, чьего сына растит. А тут явление: "Здрасьте - мордастье", покажите мальчика. И Анна - тут как тут. И Погорелова: "похож, ой как похож", но вот и пришлось. Такое дело, Заболотная устало вздохнула и подняла на Тошкина чистые бессмысленные глаза. Дмитрий Савельевич взглянул на часы: семь с лишним. Лаборатория наверно уже отъезжала на зимние квартиры.
      - Извините, мне надо поговорить, - Тошкин быстро набрал номер и наткнулся на свою школьную подругу, ныне эксперта-криминалиста и прочее, и прочее, и прочее. - Галочка, отпечатки с бомбы и с письма счастья посмотри идентичны? Нет? А так по рисунку - кто шалил: мальчик или девочка? Нет? Имя и возраст мы как-нибудь сами. Угу. Спасибо утешила. Успокоила? А ты сколько ещё на месте? Я бы тебе работку подкинул...
      Галочка хитро засмеялась и сообщила, что распространила Смирягинское письмо счастья по всему управлению и прокуратуре. И оно даже начало действовать - у начальника уже родилась тройня, а судебный эксперт наконец убедился, что ему не изменяет жена... Но все остальное - завтра. И пальчики, и снимочки - все завтра...
      - Я очень любила его, - продолжала свой рассказ Заболотная, когда Тошкин положил трубку. - Не просто очень, а больше всех на свете. За это Бог меня и покарал.
      Тошкин чуть не упал со стула. Если убийцы рассуждают о том, что их покарал Бог, то страна действительно стала по-настоящему православной. Кошмар. Кошмар. Или позор? Надо завести попугая и научить его кричать всякие глупости.
      - Я для него была готова на все. Мы ведь были близки вне брака, спросите у своей мамы, приятно это было или нет. Вот спросите, как называли девушку, которая согрешила до мужа!
      - Сейчас позвонить? - спросил Тошкин.
      - Не ерничайте! Вам меня нисколько не жаль! Вам даже не интересно, вдруг закричала Заболотная и заметалась по кабинету. - Вы - чурбан.
      - Ну, почему же? Мне интересно, продолжайте, только давайте по эпизодам. Сначала по Погореловой.
      - Я хочу по Смирнягиной, - капризным голосом заявила Татьяна Ивановна. - Она мне своим рабочим контролем всю жизнь отравила. Я подменила ей инсулин, подложила в коробочку и все! Коробочку потом, через пару дней после поминок забрала из их квартиры - тут не было ничего сложного. Вы знаете, - заговорщицки прошептала Заболотная, - она даже не мучалась, я узнавала. Ушла спокойно.
      - Понятно, а шприц и флакон? - спросил Тошкин.
      - Что шприц и флакон? - не поняла Татьяна Ивановна, и глаза её возбужденно заблестели. - Вы думаете, мне все это приятно вспоминать? Вот у Вас есть дети?
      Пункт девятый, Тошкин, пункт девятый, она разговаривает только о том, о чем сама хочет. Сумасшедшая? Прикидывается? Или что-то здесь не так?
      - У меня нет детей. А Ваши, ведь, беспокоятся, наверное? А? Может быть, позвоним? Ведь когда-нибудь их нужно ставить в известность о Ваших подвигах?
      Татьяна Ивановна мигом закатила глаза и стала картинно сползать по стулу. Тошкин внимательно проследил за траекторией её съезда и, отметив про себя, что тяжких телесных повреждений она себе не нанесла, налил из графина немного воды и прыснул на Заболотную как на сильно пересушенную рубашку. Спящая красавица соизволила открыть глаза.
      - Где я? - томно прошептала она.
      - В Монте-Карло, - процедил Дмитрий Савельевич и вернулся на свое прокурорское место. - Продолжим: звонить Вы не хотите, Ваше право. Давайте о флаконе и шприце - Вы куда их дели?
      - Будете собаку заказывать? - совершенно спокойно спросила Заболотная, злобно сверкнув глазами. Да, и у этой отношения с Крыловой явно не сложились.
      - Хорошо, - Тошкин глубоко вздохнул. - Давайте о Погореловой. Чем она так уж провинилась? Когда, при каких обстоятельствах Вы лишили её жизни?
      - Не помню, - радостно засмеялась Татьяна Ивановна. - Знаете, так много дел сразу навалилось. Генеральная уборка, письмо Наума, потом эта новенькая на кафедре. Сынок мой опять чуть с работы не вылетел. Словом, закрутилось, - точно не помню. Да и не обязана, - она кокетливо повела плечиком, а Тошкин ощутил жгучее желание ударить её чем-нибудь тяжелым по голове. - Налила в бутылку денатурат, отдала ей - глотке луженой, а там как Бог дал. Потом в больницу позвонила, уточнила, что та умерла. Кстати, а может это и не я даже. Мало ли гадости Райка за жизнь на грудь приняла. Но в целом, по эпизоду, признаю. Мне её пьяные россказни во где, - Татьяна провела рукой по горлу, - во где сидели, надоело! Что еще? А по Танечке? Да я её так, только попугать. Знаете? - Заболотная придвинула стул поближе к столу и предано тронула Тошкина за руку. - Знаете, Анька при всех своих недостатках была очень честным человеком, о моей тайне вообще никто, кроме самых близких подруг и Райки-проныры так и не узнал. Но годы! Анечка, видимо, стала сдавать, а Танечка - ребенок догадливый. И к чему эти лишние хлопоты? Растрезвонила бы всем, при случае - Игорька бы стала нервировать. Я, ведь, только припугнула.
      - Декомпрессионный перелом шейных позвонков и ушиб мозга, - тихо проговорил Тошкин.
      - Не рассчитала, - покорно вздохнула Заболотная.
      Тошкин нервничал. Нервничал сильно и не напрасно. Где-то запропала Надя. И что-то было не так с этой странной веселенькой Татьяной Ивановной, которая, казалось, просто получала удовольствие от того, что её, наконец, согласились выслушать. Да, что-то было не так. Тошкин вздрогнул от деликатного стука в дверь.
      - Можно? - в кабинет протиснулась фуражка и ухо с вертикальным взлетом. - Мишин, подполковник, - отрекомендовался посетитель, крупно шагая в сторону Тошкина. - Прибыл с докладом. Разрешите?
      - Пожалуйста. - Тошкин покорно кивнул. Мишин снял фуражку, достал крупнозубую расческу, пару раз провел по несуществующим волосам, пригладил рукой виски, подмигнул Татьяне Ивановне и, расправив плечи, отрапортовал.
      - Я посетил центральную диспетчерскую неотложной помощи и могу с полным основанием заявить, что наша сотрудница Татьяна Ивановна Заболотная не совершала выброса Ильиной с моста. В тот вечер, в четко означенное в диспетчерской время она говорила со мной по телефону. Мы составляли план захвата Виталия Николаевича, основываясь на данных моего информатора. Причем, я позвонил ей на дом сам. Разговор длился около двух часов - моя жена как раз успела посмотреть три сериала. Ее показания я принесу в следующий раз. Вот, - он виновато развел руками. Заболотная побледнела и крепко сцепила пальцы. В кабинете повисла тяжелая тишина. Владимир Сергеевич деликатно кашлянул и тихо добавил: "Я только что из больницы, Танечка - то пришла в себя. Врач сказал, что пять минут с ней можно поговорить. Так я там дал команду, родных до прихода прокуратуры не впускать.
      - Нет, - тихо сказала Заболотная. - Нет, нет, нет, - быстро зашептала она. - Нет, этого просто не может быть! Он врет, Вы видите, он нагло врет, у него же пальцы крестиком. Вот, глядите...
      Ее новый обморок был глубоким и, кажется, неподдельным.
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      Раз ступенька, два ступенька - будет лестница. Это намного лучше, чем лифт. Потому что я никак не могу, как говорит моя мама "дать себе ладу", по её мнению, порядка, системы, а по моим языческим понятиям - лада, то есть любви. В этом я с ней полностью согласна. Что полезнее - убиваться за единственным до последней капли крови или спокойно разводиться, чтобы передохнуть и снова ринуться в бой? Может оно и к лучшему, что сейчас так не любят. И никак не любят. Наше поколение напугано чувствами на уровне подсознания и сильно аллергизировано страстями. На бесплодные поиски синей птицы, по сути, и ушла жизнь всей страны. Но лично я, бездушная и бездуховная не стала бы убивать свою дочь, чтобы доказать её отцу вредность сектанстко - вегетарианской позиции. И подруг своих я тоже не стала бы убивать, хотя некоторых - просто надо. Для общественного спокойствия.
      А вообще, в моей голове все очень сильно перепуталось, завести, что ли рабочий дневник, под красивым названием "органайзер". И кстати, пусть этот сытый капиталистический мир не думает, что идейный приоритет в области систематизации жизни принадлежит им. Им, никогда не сдававшим "ленинский зачет", а стало быть и понятия не имеющим, как в тонкой желтой книжечке можно подробно изложить план собственного интеллектуального мужания, местами даже роста. Мне всего лишь нужно подняться на третий этаж и наконец поставить точку и водрузить флажок памяти Анны Семеновны. Хоть бы этот сынок был жив... Надеюсь, за полчаса таблетки, если таковые имелись ещё не у спели сделать свое черное дело, а марганец у меня с собой. Спасу! Спасу обязательно. Хотя бы и для выравнивания счета погибших и оставшихся в живых.
      Только вот зачем Татьяна Ивановна кидала мне в окно кирпич. Как-то это не по-женски, впрочем, наслышанная о моих дедуктивных способностях, она могла желать, чтобы я просто самоустранилась. Не вмешивалась. Или это просто обыкновенная ревность? Застаревшая, гноящаяся, рождающая болезненные поступки? Пожалуй так. Красиво я стала мыслить. Закачаешься. Если честно, то преступницу мне было жалко. Прямо до слез. И Анну Семеновну тоже, но силой страстей Заболотная, пожалуй не уступала самой леди Макбет. А с извилинами у нас все в порядке. Такое время, такая жизнь - эстетика убийства стала одной из составляющих существования. Стоит признать это, мы с чистой совестью прилепляемся к телевизору во время криминальных новостей, которые по совместительству являются ликбезом для начинающих.
      Стоп. А что я скажу Игорьку: "Это вы вдова Рабиновича? То есть сын убийцы? Есть другой вариант: краснознаменно улыбаясь провозгласить: "Твой папа приехал!" И - толку? Если человек, считающийся его отцом, действительно может приехать из командировки? Пожалуй, для установления контакта модно предложить услуги знакомого адвоката. Игорек - не красна девица, нервы, думаю выдержат... 0й! раз ступенька, два ступенька, - будет лестница и дверь, ведущая к спасению мальчика от материнской любви.
      А ещё я плохо в выгляжу: косметика не выдержала полигонных испытаний на дождь и мягко растеклась по лицу, волосы поникли и местами даже опали, колготки забрызганы грязью. В таком виде - и к молодому человеку! Впрочем, если он уже не жив, то ему должно быть все равно. А мне - нет. Я присела на подоконник в пролете и достала пудреницу: умытая, немолодая и неинтересная девица смотрела на меня вызывающе. Тремя движениями я привела её в божеский вид и подписала рекомендацию на конкурс фотомоделей. Гордость города не может походить на нищенку, даже если у неё кончились деньги силы и мужчины. Дверь, в которую я только что собиралась звонить, распахнулась сама. Чертовски приятно, когда тебя ждут так преданно и красиво. Я почувствовала прилив крови к лицу и попыталась унять нервную дрожь в коленях. Мой папа, конечно, был бы против этого двусмысленного визита к молодому человеку, он, пожалуй, даже прочел бы лекцию о свирепствовании СПИда в нашем регионе, но как врач, как хирург он должен был меня понять. Не корысти ради, а что мальчик хорошенький - так только по официально изложенной биографии у меня их было семь. Правда, по другим, очень желтым источникам - выходило девять. Не хватало для ровного счета, на котором можно было бы и остановиться. На время, пока не выдам Аньку замуж, потому что зал регистрации торжественных событий не рассчитан на слишком большое количество лиц, считающихся отцами моей дочери. Впрочем, дверь распахнулась, для того чтобы явить моему слуху какую-то не вполне приличную возню. Неужели Игорек пытается выползти из ловушки? О ужас, я опоздала.
      - Обязательно, обязательно сделай что-нибудь. Удержи, помоги. Ты, должна, - раздался сексуально - взволнованный шепот. - И сразу перезвони. От этого зависит наша жизнь. Прошу...
      На площадку, вместо ожидаемого трупа Игорька весело выпорхнула девчушка, представленная мне ранее, как Ирочка, племянница Инны Константиновны.
      - Я все сделаю, - томно и немного нервно сказала она, поправляя спиралеобразные волосы, модные в тысяча девятьсот затертом году у выпускниц профессионально - технических училищ. - Не волнуйся, - на площадке картинно чмокнулись и быстро подобрали слюни. - Твое горе - мое горе, - сказала она.
      В позитивном смысле мне это принцип нравился. Только я предпочитала распространять его на более материальные субстанции: твоя машина - моя машина, твоя квартира - моя квартира, твои деньги - мои деньги. Для всего остального существовала железный занавес со строгой надписью: "Не подходи убьет" Что касается квартиры, то Сливятинское поручение я выполнила как-то плохо. Неужели придется собирать чемоданы. Впрочем, я верну Чаплинскому его ребенка, а он за это сделает для меня невозможное. Нет, на кресло губернатора я не претендую, но если все, что мне рассказывали о еврейских папах - не очередная яшина выдумка, то счет в швейцарском банке мне гарантирован. Очень жаль только, что не я родила этого смазливого Игорька. Сердце зашлось теплой материнской мелодией. В принципе, там, в Израиле он может познакомиться с моей Анькой, и как знать, может через десять лет он все-таки поймет - что наша семья - это его судьба. Очередной космический круг замкнется, и мой редактор Владимир Игнатьевич укусит себя за левое ухо.
      - Ты только удержи, - уже громче ,настойчивее проговорил Игорь.
      - Сказала уже, - грубо оборвала его Ирочка и легко сбежала по лестнице вниз.
      Мне предстояла нелегка миссия - сообщить, что теперь уж собственно, некому помогать. Правосудие не за горами, а возмездие с покаянием практически не заставили себя долго ждать, Игорь зевнул и захлопнул дверь. Странный у него был зевок. Право слово, отравленный - ну кто из молодых спит во второй половине дня, если в первой они все сидят на амфетаминах, а ночью тоже сидят на них же. Интересно, а как сочетается общее полусмертельное отравление организма с его сексуальной активностью. Тема для интервью - супер. Хай класс! Но за Ирочкой я побегу в следующий раз. Я решительно не желала больше оставаться незамеченной. Приготовила улыбку для торжественных случаев, типа приема в пионеры, я уверенно нажала на кнопку звонка
      - Это тетя Надя, - негромко кашлянув, представилась я мелькнувшей в глазке тени.
      - Я только что звонила. По делу.
      - Проходите, - Игорь стоял на пороге и блестел обнаженным торсом. Плечики могли бы быть и пошире, и пупок ему завязали где-то в подворотне он топорщился и был похож на грыжу, но кожа казалась свежей - не синей, не подпаленной, такой - в принципе здоровой. Хотя, кто из нас при таких скоростях может похвастаться здоровьем
      - Чем обязаны? - он чуть отошел в сторону, приглашая меня войти. На старости лет я с удовольствием напишу дизайнерский труд на тему: "Как живут настоящие убийцы", полагаю, что при ближайшем рассмотрении, его даже можно будет выдвинуть на Нобелевскую премию. Ведь не исключено, что человек может так насмотреться на эстамп: "Одуванчики в плену", что начнет создавать какое-нибудь экологическое общество. А ежедневно сталкиваясь со шапчиком, подаренным бабушке мужа к крестинам, вполне можно выйти на большую дорогу с топором. В квартире у Заболотных ничего экстремального, навязчивого не было. Все, как у людей - стенка, два кресла, диван и журнальный столик. Книги, купленные по подписке, хрусталь, цветной корейский телевизор, видеомагнитофон, коврик, который в нашем городе все поголовно именуют "паласом", линолеум типа - новогодняя елка в детском саду, синие шторы, балкон и запах ванили с нафталином. Вот так и живут те самые средние слои, которые вымылись из собственной группы, попав в критическую ассоциацию риска.
      - Хорошо, - похвалила я, - уютно. Со вкусом. Игорь кивнул, продолжая демонстрировать мне вяло кустящуюся шерсть на груди. Я деликатно зажмурилась и даже отвернулась. По правде говоря, волосяные луковицы, рассаженные в полутора сантиметрах друг от друга вызывали у меня законное чувство брезгливости, основанное на эстетическом максимализме: или все, или ничего. Вот у моего яши, например...
      - Чем обязан, - настойчиво повторил Игорь, не желая заканчивать стриптиз и снова подозрительно зевая.
      - Вы когда в последний раз опорожняли кишечник? - скромно спросила я
      - Позавчера, - ответил Игорь, немного смутившись.
      - Запор? - провозгласила я, цитируя тетку из рекламы. - Многие страдают молча!
      - Вы занимаетесь многоуровневым маркетингом, - обрадовался Игорь.
      - Нет, мы просто сделаем клизму, а потом аккуратненько вырвем, в смысле - рвоты. Не стесняйтесь, так надо, - я полезла в сумку и достала оттуда перманганат калия. Жаль, что многие сестринские навыки я как-то подзабыла, но для того, чтобы уложить два пальца в рот много опыта не надо. - Вы кушали давно?
      - Нет, - Игорь покрутил головой и отошел на безопасное, по его мнению расстояние.
      - То есть да, у меня нет аппетита. Осеннее обострение гастрита.
      - Да вы не бойтесь - это просто профилактика, похоже, что ничего серьезного у вас пока нет. Так, аптечка в ванной? - деловито спросила я.
      - Почему? - насторожился Игорь - в коробке из под фена. Но клизмы там нет, - он нахально усмехнулся, являя мне все признаки приближающейся неадекватности. Я бы на его месте не стала с такой легкостью относиться к вопросам жизни и смерти. Надо же думать! Впрочем, мужчины не умеют составлять логические цепочки. А надо бы - если после работы в дом приходит сотрудница матери, наверное, ей есть чем заняться, кроме того, чтобы чистить кому-то желудок. А если она не сразу, говорит о истинных причинах своего визита, то только из деликатности, чтобы не нервировать ребенка.
      - Ничего, можно использовать гусачка, - приободрилась я, радуясь своему умению находить выход в сложных жизненных ситуациях.
      - У нас котлеты, - объявил Игорь, наконец-то вспомнив, что я - живой человек и осенним обострившемся гастритом не страдаю. - И борщ.
      - Это после! Сейчас быстро в ванную - сделаем процедуры и все! Кушать и спать.
      - Надя, - прошептал Игорь, упуская обидное слово "тетя". - Что случилось? В чем дело. Я не хочу ни кушать. Ни спать. Ни гусачка, ни рвоты, - он забеспокоился и стал нервно сжимать и разжимать пальцы. Ну, точно судорога. Меньше бы красилась на лестнице. - С другой стороны - меньше бы красилась, он бы так и называл меня тетей. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Я подбежала к жертве материнской любви и попыталась насильно всунуть ей раствор марганца в рот. От неожиданности Игорь даже сделал два глотка, но сплюнул и закричал не человеческим голосом: "мама, спасай".
      - Поздно, - трагически, но спокойно сказал я. - Яд уже действует. Думаю, что это какое-нибудь сибирское бешенство. Это нельзя понять, но можно простить. идемте чистить желудок, потому что капельницы для перегона крови я с собой не захватила.
      - Я здоров, - с глупым бахвальством заявил Игорь.
      - Казалось бы, - процедила я, повторяя эту фразу нудным Рубином, которого зараннее же по поводу и без, готова была удушить. Например, прихожу я за деньгами, о чем ему и сообщаю, а он мне: "казалось бы" или: "Я хочу видеть Владимира Игнатьевича", он мне: "Казалось бы" Ну, не придурок? 3ато - лаконично. Я подошла к двери ванной и начала делать оттуда пригласительные жесты.
      - Это стриптиз? - поинтересовался Игорь
      Если я кажусь ему голой, то значит, начались галлюцинации. Причем, не только зрительные, но и тактильные, потому что Игорек стал резко ощупывать качество шерсти надетого на мне свитера и приговаривать: "Да, голеньких я люблю" Единственным средством спасения отравленного мальчика могло стать его бессознательное состояние. Памятуя о том, что самое отключательное место находится у мужчин между ног, я направила туда свой кулак с зажатым в нем стаканом с марганцем. Игорь согнулся пополам. но сознания не потерял. Видимо яд был уже так глубоко, что организм собрал для борьбы с ним все силы. Хриплым и болезненным шепотом он произнес фразу, достойную лучшего применения: "Может, чайку попьем"
      Папа рассказывал, что при отравлениях организм нужно наводнять, тогда почки будут работать лучше и начнут выводить из пострадавшего всякие неприятности через мочу. Иного выхода у меня не было и я согласилась. Все ещё согнувшийся пополам Игорь потащился на кухню, и уныло кряхтя, набрал полный чайник воды. Судя по всему, это было не бешенство, что-то другое. Но чайник - трехлитровый, никелированный - обнадеживал. Пусть я лопну вместе со своим пузырем. но сделаю все, чтобы он выпил не менее половины. В крайнем случае, я сыпану перманганат прямо в чашку!
      - М-да, слухи о вас ничуть не преувеличены, - прихлебывая из большой чашки, сообщил Игорь. - Я чуть не умер!
      Глупец, у него ещё все впереди. И это тоже. Ладно, чувствую, что без объяснений я его все-таки не спасу.
      - Бомба на кафедре, бомба под дверью, и сама - вы - бомба, продолжал разглагольствовать Игорь, но я сочла нужным его перебить.
      - За вами приехал ваш папа. А ваша почти мама призналась в серии убийств. Бедненький.
      - Что? - из-за того, что жидкость были чересчур горячей, Игорь поперхнулся, хорошо, что я всегда (с некоторых пор) предварительно дую на всякую жидкость.
      - Папа - приехал, мама - призналась, - я понизила голос до шепота: вдруг любопытные соседи? - Она уже, наверное, в прокуратуре! А может быть, ещё вернется сюда, чтобы доделать свое последнее дело. Убить вас! - я сделала страшные глаза, которые должны были подтвердить реальность рассказанного - Поймите её, если можете, - ах: как жаль, что я не умею плакать по заказу. Слеза на щеке была бы очень убедительным аргументом того, что клизму все-таки сделать надо.
      - Значит, в прокуратуре? - глухо спросил Игорь, являя мне свой абсолютно семитский профиль. Если бы он накинул на себя рубашку, то выглядел бы на все сто.
      - Или едет сюда. Не бойтесь, рядом со мной вы в безопасности. Если что - будете звонить в милицию, я прикрою! Игорь, мама ничего такого из таблеток вам не давала? Позвольте я все же взгляну на вашу аптечку, чтобы понять, с чем бороться в первую очередь.
      - Вы считаете ,что она хранит яды в аптечке?
      - А - где? - искренне удивилась я. Ведь никто же не убивает, чтобы попасться, так зачем лишняя головная боль с заначками по всей квартире. Так и забыть можно. Яды - не деньги, я иногда так спрячу свои сигареты, что месяц курю чужие.
      - Ну я не знаю, в прикроватной тумбочке, - пожал плечами, Игорь, - там удобнее. Простите, - в коридоре раздался телефонный звонок и мальчик покинул меня для продуктивного одиночества В кухонном пенале, среди гнезд, залежей столярных инструментов и остатков мыла, зубной пасты и кремов я обнаружила коробку из-под фена, доверху набитую лекарствами. Так доверху, что первым попавшимся мне в руки препаратом оказался флакон инсулина. Неужели диабет - заразная болезнь? Пока Игорь разговаривал в коридоре и явно бредил о мусорном ведре, которое когда-то выносила его мама, я совершила кражу - для экспертизы и во имя закона спрятала флакон в сумку.
      - Похоже, она уже в прокуратуре, - устало выдохнул он и присел за стол. - Что же делать?
      Предложение о сушении сухарей прозвучало бы в данной ситуации издевательством. я промолчала, потому что адвокат как повод для знакомства уже был мною использован, а повторяться не хотелось. Молчание стало таким траурным, что мне пришлось выйти в туалет. Как сказал один из великих мочеиспускание - это единственный вид удовольствия без раскаяния. Как жаль, что я первой начала очищать организм от скверны.
      - Ну и что вы нашли в лекарствах - спросил нетерпеливый Игорек, встречая меня в ванной. От чего спасаться будем?
      - Пока не знаю, - я тщательно вытерла руки полотенцем и поздравила себя с обострением идиотии. Если мальчик знал об инсулине, то мог ведь догадаться и обо всем остальном? Если не дурак, конечно. Но где-то в душе я была с ним даже солидарна, если бы моей мамочке пришло в голову отравить директора школы я, пожалуй, сделала вид, что ослепла, оглохла и так и надо. Обидно, но я принесла в этот дом старые новости.
      - Вы должны все отрицать. Иначе пришьют статью о соучастии, прошептала я и предложила допить чай. - В конце концов - это их отношения. Ты не вправе судить, а тем более вмешиваться. Может выпьем чего покрепче? мое чудное предложение было сурово проигнорировано. - А с папой надо бы встретиться. Несмотря ни на что, - устало сказала я, считая свою миссию выполненной. - Хотя я лично теперь уже предпочитая рожать без всяких претензий к отцу дитяти. Пусть это будет только мое решение, - я лихо стукнула по столу, стремясь показаться этому несчастному мужчинке большой либералкой. Слышал бы меня мой папа.
      - От кого? - грозно спросил Игорек, проявляя недюжинный интерес к моей персоне. Он даже привстал, чтобы поподробнее рассмотреть смелую женщину конца века, решившуюся, наконец, избавиться от мужского участия в детородном процессе. Не хватало, чтобы он воспользовался моим импровизмом для того, чтобы меня позорно изнасиловать. - От Чаплинского? Какая прелесть, - он залился смехом немножко местечкового Мефистофеля.
      Мне стоило бы разуться и получше подготовиться к разговору. Но кто бы знал... Кто бы знал.. .А я опять наступила на чью-то больную мозоль.
      - И как успехи? - Игорек больно схватил меня за руку и что есть силы тряхнул.
      - Этому старому козлу не хватает детей? - он все-таки отпустил меня, практически бросив на стул. - Пейте свой чай. беременным полезно...
      Я обиделась за Тошкина. Очень сильно. Ну, козлом - согласна, он бывает, но чтобы старым... Да он всего-то лет на пять пережил Игорька. И вообще, последний раз постель была смыслом моей жизни где-то а начале осени, короче, так давно, что б этом стыдно вспомнить без раскаяния.
      - Не надо так заводится, - примирительно попросила я, с удовольствием поглядывая на входную дверь. - Хорошо, что у вас это семейный подряд, Игорек поперхнулся, хотя чай давно остыл. - То есть, что вы все и так знали. А мне - пора...
      - А. Чаплинский молодец, своего не упустит, - хмуро отметил Игорь. В принципе, я могла бы даже с ним согласиться. Но так уж вышло, что наши отношения не зашли ни вглубь, ни вширь, а портить репутацию отца - Казановы в глазах вновь обретенного сына не входило в мои правила. - А ты тоже хочешь в Израиль?
      Вот так, незаметно, за чашкой чая, а не какого-нибудь Шато-верно, мы и перешли на "ты". Надеюсь, дальше этого наше сближение не пойдет. Как там говорится "ни сыну, ни отцу, ни брату". К счастью и Наум и Игорек - были единственными детьми в семье.
      - Нет, не хочу, - честно сказала я. Во-первых, мне там не нравился климат, во-вторых, люди с автоматами, в-третьих, я не видела смысла в эмиграции туда, где наших опять-таки больше ,чем ихних... - - Так чего же ты лезешь? - с трагическим надрывом спросил Игорек и глазенки его, цвета черного турецкого кофе как-то нехорошо, не по-человечески блеснули. Он снова вскочил со стула и снова привычно потряс меня за плечи. Если так из него выходила боль байстрюка. то я согласна ещё разочек потерпеть, но от встряски первыми страдают мои мозги, они словно перестают существовать в придуманном мною мире и лихо окунаются в настоящее, окружающее меня дерьмо. "Штирлиц, вы дурак", - промелькнула перед глазами шапка последнего экспресса, где мой шеф Владимир расщедрился на статью, сообщающую о повышении шпиономании по случаю приезда в город Чаплинского. В статье он стыдил меня, мою склонность к панике, мое неумение прощать, мое гнусное любопытство. которое заканчивается если не подозрением в убийстве, то крупным скандалом на фондовой бирже. В сущности, Владимир Игнатьевич меня явно переоценивал. Мои похождения всегда заканчивались попроще: или кирпичом в окно, или бомбой под дверь. Штирлиц, вы таки да, дурак, потому что о бомбе знали только мои родители, Тошкин и припадочный Гребенщиков, которые, надеюсь, не делились этой информацией с прессой. И ещё знал тот, кто её подложил, "Надя, вы бомба, бомба в академии, бомба под дверь". Неужели, семейный подряд? А что - вот Овечкины в застойные года, те вообще самолет захватили, чтобы покататься. Я представила себе, как мама и сын аккуратно паяют коробку с тротилом, под красивым желтим торшером, и умилилась.
      - И папа, наверное, в курсе? - ласково спросила я, радуясь, что Анька никогда не будет любить меня настолько, чтобы идти со мной в террористки . - На стреме, небось, стоял?
      Игорь удивленно отпустил меня и подлил в чашечку кипяточка. Его голые плечи подозрительно дрожали. Было даже приятно, что в очередной раз мне удалось довести мужчину до истерики, причем с самыми благими намерениями.
      - Ладно, - покровительственно сказал я. - Не буду тебя сдавать. Бомбу прощаю. Маме надо помогать. Это правильно, но в следующий раз выбирай средства побезопаснее. "Я уже выбрал, - признался Игорь, - мне крайне не нравятся женщины, желающие родить от Чаплинского, если бы ты знала, как они мне не нравятся, - зловещим шепотом заявил он.
      Господи, мы опять друг друга не поняли. Черт те что вбил себе в голову, а теперь вот страдает. Я было открыла рот, чтобы прояснить механизм кристально-чистых отношений с бывшим диссидентом, но Игорь закрыл мне его ладошкой. - "Молчи, не кричи. Бесполезно. Скоро ты уснешь, а я расскажу тебе сказочку. Ты любишь сказочки? Я расскажу себе сказочку о Василисе Прекрасной. Старую такую, русскую такую, просто народную... А хочешь, поставлю тебе кассетку и ты сама все увидишь. Пойдем, уложу тебя поудобнее на диванчик, пойдем, - он довольно легко оборвал меня от стула, хотя я и пыталась зацепиться каблуками за ножки, сгреб в охапку. Максимум. что я могла сделать - это вылить ему куда-нибудь чаек. "Маневр удался, горячий душ быстро скатился по его спине и вызвал лишь утробный рык с последующим придушением меня за шею. Женщину украшает покорность. И любопытство. Я позволила уложить себя на диванчик и внимательно посмотрела на мертвый экран телевизора. Игорь щелкнул пультом
      - А вот Андрей Елисеевич, а вот Андрей Еремеевич, - пела-умилялась бабка - повитуха.
      - Не отличишь, - с удовлетворением отметил дьяк.
      Игорь нажал на перемотку и заставил в сотый раз взглянуть на палец Чуда-Юда, который вылазил из таза с водой в сопровождении шумового эффекта "Должок". Да, под эту сказочку должно быть хорошо спалось. Я зевнула, не понимая ,что происходит и почему из спасателя я превратилась в жертву телевизионного маньяка. Ведь бомбу я ему уже простила? Наверное, мой взгляд на Игорька был полон удивления и неги.
      - Да, я не люблю детей Чаплинского. Особенно - маленьких и будущих. Потому что им останется все. Надя - никогда не суйте свой нос в чужие карманы и вы будете жить долго. Только в другой раз. Мне не нравится, когда кто-то перебегает мне дорогу .Я есть его сын. Только я и никто другой? Ясно? Я не хочу жить в этой стране и не иметь гроша на кусок красивой жизни. Я не умею работать, я не слишком красив, чтобы выгодно жениться, я не очень богат, чтобы иметь то, чего я хочу. Но у меня, а не у ваших будущих детей есть отец, который заберет меня отсюда. Ведь вы бы хотели иметь такого родственника. В принципе, меня вполне устраивали собственные родители, к сожалению не наградившие свою дочь и внучку каким-нибудь богатым дядюшкой. Но чего так нервничать?
      - А потому ты сейчас заснешь, а я поеду к папе. От результата нашей встречи будет зависеть твоя жизнь.
      Мне стало как-то нехорошо, сквозь активно надвигающийся сон я услышала телефонный звонок. Но Игорь не двигался с места и смотрел на меня хищными масляными глазами.
      - Это не ко мне. К тебе, наверное, спасители рвутся. А - поздно, - он снова нехорошо засмеялся. Коктейль из страха и любопытства снова сделал меня послушной. Больше всего я боялась заснуть, не выслушав сказочку, которой он так сильно грозился.
      - Не догадалась еще? А Танечка догадалась. У нее, правда, с ясельным восприятием мира получше. Знаешь, что она у меня спросила: "Ты, Игорек, не расстраивайся, но мне кажется, что тебя подменили. Ты у мамы своей спроси. Она знает, потому что мне Анна Семеновна сказала" Я решил не выслушивать её до конца - охладить исследовательский пыл. Вообще, в мои планы ты и Танюшка - не входили. Но - зачем мне головная боль с братиком или сестричкой? А так - я тебя повешу как бы от мук совести. И все. А сам - там, на исторической родине, только не понятно чьей. - он весело засмеялся А мать молодец. Спасибо ей хоть в этом. Призналась, надо же! Лучше бы меньше Аньку слушала.
      Кто бы знал, каких усилий мне стоило не заснуть. Туман, мягкий ватный, надвигался со всех сторон, голос Игоря уже казался сюрреалистическим походом по Вселенной, собственная судьба интересовала мало. Теперь я знала, почему любопытство сгубило кошку. Титаническим усилием воли я поддерживала веки и регулярны ми щипками не давала себе уплыть в объятия Морфея
      - Мама моя - не моя, - торжественно провозгласил Игорь. - Их с Наумом сын умер во младенчестве. Даже незарегистрированным. Она, дурочка, все папу ждала, стеснялась прочерк ставить .А мальчик - тезка мой, возьми да и умри. А тут, во-первых любовь неземная, во-вторых, позора уже натерпелась выходит ни за что, в-третьих, Анька-змея. Нет, Анну Семеновну я за решительность всегда уважал - что придумала: купить меня, как котенка у разродившейся спивающейся дворничихи и выдать всем за произведение Неминого искусства. Мать моя согласилась - не в себе, что ли была? И, что интересно, в Израиль никогда не собиралась, но на всякий случай - вроде пропуск в эмиграцию. Ну и все. Вот тебе Андрей Еремеевич, Андрей Елиееевич. Красота. Скажи? - Игорек совсем уж развеселился и снова по ставил для просмотра кадр с повитухой и младенцами. От желания спать меня уже стало мутить. Все остальное было уже не так интерес но, моей распущенности уже хватало, чтобы дорисовать картинки трагических несчастных случаев
      - А дворничиха стала шантажировать? - спросила я, проявляя мужество и последние капли интеллекта
      - Молодец! Можешь. Стала спиваться и к нам таскаться. Маманя мне все и рассказала. Сердобольная такая, не представляешь. Жалела её, деньгами ссужала. Та уже совсем без ума была, но мне косым глазом подмигивала. Правда, тогда убивать её было не за что. Тоже вроде - мамаша... Думал, что от денатурата загнется, так нет - добивать пришлось.
      - А потом Чаплинский дал о себе знать, - с трудом ворочая языком сказала я.
      - Да, подожди, - мне звонят. Слышишь - три, пустота, три, пустота, один. Сейчас, я быстро. Он выскочил в коридор, а я попыталась встать и упала с дивана, кто бы мог подумать, что я произвожу столько шума. Мне определенно пора худеть, или в крайнее случае - умнеть, ноги отказывались слушать и я поползла. В этом виде начальной военной подготовки я никогда не была сильна, то и дело высовывалась попа, намекая, что она у меня и голова.
      - Хорошо, - сказал Игорь кому-то. - Постарайся, Ирочка. Постарайся. Совсем чуть - чуть. пусть она ещё поспит и помолчит. Я скоро буду, ей вредно волноваться.
      - А ты куда? Вот еще, - он легко подхватил меня на руки и уложил на место. Ты так правильно мыслишь, особенно для беременной. Так, ещё немного и он станет убивать всех беременных женщин. Это состояние организма почему-то кажется ему личным оскорблением. - Чаплинский захотел меня забрать, а Анна Семеновна сказала, что ему надо знать правду. нечего навешивать на него чужого ребенка, тем более такого взрослого и пристроенного, как я. Представляешь? Она все мать подталкивала к откровенному разговору. А та колебалась - кто не хочет для дитяти лучшей судьбы. Ну вот. А тут Раиска за деньгами - помеха? Пусть она уже и не помнит ничего, но вдруг. Тем более, что Анна-то помнила. В свидетели её грозилась позвать.... Ой, Надя, если бы ты не вмешалась, если бы ты не влезла со своим диктофоном к Чаплинскому в штаны, все прошло бы гладко сладко. А так - пришлось тебя немножко подставить, но и самому раскрыться. Смирнягин тоже в самоубийство не в верил. Но его бы уболтали. А тут ты - со своим пиковым интересом
      - Я всегда была червовая, - обидно даже, когда тебя считают законченной старухой.
      - И потом - в первый раз страшно. Немного занервничал, стратил. Чего потянул эту коробку с флаконами - ума не приложу. Ну ладно с тобой и Танюшкой все будет по-другому. Она уснет вечным сном и ты. Только ты где-нибудь на даче. У тебя есть дача?
      Я обречено мотнула головой. "Жаль", - сказал он. - Ничего, пока разберутся, мы уже уедем. Тем более, что мамочка Танечка будет стоять насмерть. Проверенный факт. И не ради меня. Ради Нёмы своего, чтобы ему хорошо было, комфортно. Так вот. А ты, клизма, спи, - он погладил меня по голове, не предоставляя даже последней возможности укусить его за руку. Спи, у меня ещё дел вагон, Тебя отсюда вывезти, к Чаплинскому наведаться, на груди поплакаться, мать как бы поискать. Спи давай, кому говорю.
      Вот когда на меня кричат, я просто не в силах подчинятся, нервничаю очень. Я пребольно ущипнула себя за ногу, дернула за волосы и прикусила до крови губу. И все-таки преступник найден, мною. И почти обезврежен. Жаль, что конца этой трагедии в стиле "Зита и Гита" я могу и не увидеть.
      - Ой, - смело сказала я. - А Максим, Чаплинский и Тошкин - они все знают, куда я пошла. Вот, - со вкусом собственной крови во рту я отбыла в зал ожидания. Хорошо бы поспеть на поезд....
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      - А самое интересное, - устало заметил Тошкин, поглядывая на 3аболотную, пристроившуюся у холодной батареи. - Самое интересное, что и Погорелову она не убивала.
      - А кто это? - встрепенулся Мишин. - В нашем штатном расписании я такой не помню. И на СГД такой нет... Выражайтесь яснее!
      - Да куда уж яснее. Бомжиха - Раиса Погорелова. Ее не отравили, её напоили денатуратом, сбросили с лестницы и отключили от системы жизнеобеспечения в реанимации. По второму и третьему эпизоду у нас есть косвенные доказательства. Свидетели, которые могут кое-что подтвердить. Из подъезда, где она стала летать, быстро выбежал мужчина. Я, лично, грешил на Чаплинского
      - Я бы тоже подозревал бывшего зэка. Они там пока насидятся - такого наслушаются, что нормально жить уже не могут, - серьезно сказал Владимир Сергеевич. - Не могла наша Татьяна на такую подлость пойти. Я ж с ней в институте повышения квалификации сто лет проработал, знаю её как облупленную.
      - Вот видите, - вздохнул Тошкин, не зная, куда ему деть эту декабристку на время поездки в больницу. Заболотная, казалось, решила навеки поселиться на затоптанном полу прокурорского кабинета. С другой стороны - лежа и молча она не мешала думать и вырабатывать новый стратегический план. - Дмитрий Савельевич, - Мишин деликатно кашлянул в кулачок. - Вы идите, оставьте мне наручники и полномочия, а я за ней присмотрю. Здесь. Только жене позвоню, она у меня там протокол пишет. Брови Тошкина удивленно поползли вверх. Город, наверное, полностью перешел на осадное положение, если даже в семьях лучшим способом общения признаны официальные бумаги.
      - Вы не поняли, - Мишин нетерпеливо притопнул ногой. - Протокол своих показаний, что пятого числа я разговаривал с Татьяной Ивановной по телефону. По нынешним обстоятельствам - он не понадобится. Позвоню - дам отбой. До сессии ещё далеко - нечего бумагу переводить.
      - Логично, - Тошкин улыбнулся и повернул аппарат к Мишину. Где Надя? Где Надя? Где? Много лет подряд она уже не ночует у родителей, потому что любит свободу и независимость собственного унитаза. Самолет в Израиль вылетел рано утром, поездом - туда, к счастью не попасть. В редакции? Сегодня не рыбный день - газета выходит по средам, материалы она приносит в понедельник, а лишними посещениями себя не утруждает. Незачем. Так где она? За этим сумасшедшим расследованием Тошкин вполне мог пропустить её новый проклюнувшийся из ничего роман. В Надиных способностях разжечь из искры пламя, чтобы потом вызвать кого-нибудь из министерства по чрезвычайным ситуациям его тушить, Дмитрий Савельевич не сомневался не минуты. Так где же она? Где.
      - Нема, - забормотала приходящая в сознание Татьяна Ивановна. Немочка. Прости Нема. Я могу с тобой поговорить.
      Тошкин посмотрел на подследственную с равной долей презрения и уважения. Сил на вторую серию мелодрамы: "Возвращение будулуя" просто не было. Заболотная широко открыла глаза и тихо попросила пить.
      - Пить, стонала она, - пить, пить.
      - Ты смотри, - взорвался вдруг Мишин, - что удумала. Она тут застенки гестаповские изображает. Насмотрелась муры киношной. Идите, Тошкин - строго сказал Владимир Сергеевич. Идите, я с ней по-свойски разберусь. Для начала ремня всыплю, - он совершенно недвусмысленно начала расстегивать свой чудный кожаный совсем нетурецкий поясок.
      - Только не в кабинете. для экзекуций у нас есть чудная беседка, улыбнулся Тошкин и на всякий случай прихватив диктофон, вышел прочь.
      Ну вот и все - осталось выслушать Ильину и признать, что с правоохранительными органами сращивается не только мафия, но и армия "металл и уголь, мука и сало, союз такой несокрушим" Надя, скорее всего, у Чаплинского - вытирает пот на его наглой больной морде. Сидел бы лучше дома! Плохие в Израиле жены - точно, плохие. Мама Тошкина никогда бы не отпустила папу одного в такой трудный путь за грехом своей молодости. А Надя - что же, птица международного полета, не индейка какая-нибудь. Заодно и Аньку проведает, Тошкин угрюмо дернул носом. Темный переулок у прокуратуры был больше похож на полигон для испытаний воровских навыков, но тем не менее, считался одним из самых безопасных мест в городе. Если в каждом квартале поставить по одной прокуратуре, то можно значительно сэкономить на электричестве, - подумал Тошкин и споткнулся. На левую ногу. К радости, примета такая.
      Было прохладно и безлюдно. Хорошая осень проходила мимо горожан уставших и напуганных собственной жизнью. А завтра тоже будет дождь Тошкин глянул на небо: ни звезды, ни проблеска. Жуть. Трамвай подошел через пять минут, Тошкин вскочил на подножку и полез в карман за удостоверением на бесплатный проезд.
      - Гражданин прокурор, - с остановки метнулась тень, по мере приближения к трамваю обретающая черты вора-предателя Виталия Николаевича. Тошкин поморщился в ожидании новой головной боли. - А я вас жду. Мне надо вам сказать. Я видел отзвук смерти. Он был далеким, но пропитанный энергией умирания. Быстрым, но не бесплотным. Я видел отсвет абрис его поля. Неограниченного пространством доброты. Это был мост, не готический, не индустриальный, хотя механические позвякивание сопровождало эту сюрреалистическую картину... И руки смерти, взмахнувшие актом отчаянного ожидания, сомкнулись на шее, чтобы снова закрыть мир
      - Короче, - попросил Тошкин, заметив как напугано, смотрит на них кондукторша.
      - Если можно то же самое, но короче.
      - Ладно, - согласился Виталий Николаевич. - Я был на месте этой женщины. На месте где ломают над головой шпаги - врагу не пожелаешь этой голгофы, этой гильотины, этого товарищеского суда.
      - Через остановку я в выхожу - предупредил Дмитрий Савельевич, решая, что будет воспринимать Виталия как забытое радио.
      - Я уложусь, - обрадовал Виталий Николаевич. - Я не могу молчать! Не могу оставаться равнодушным, когда там, - он протянул указующий перст в сторону мелькнувшего за окном казино "Третий Рим" - Совершается несправедливость.
      Дмитрий Савельевич собрался вздремнуть - хотя бы пару минут, но Виталий Николаевич вдруг резко закончил.
      - Это был мужчина. Это мужчина столкнул Танечку с моста.
      - Почему? - живо поинтересовался Тошкин. - Потому что вам шеф приказал спасать Заболотную?
      - Сердцу не прикажешь, - вздохнул Виталий Николаевич. - Вот я, например, Танечку люблю. А она меня нет... Он был... В брюках!
      - Ну, ясно. В брюках, так в брюках, Мне тут выходить.
      - И мне тоже. Вот совпадение, - обрадовался Виталий Николаевич, пытаясь прихватить Тошкина под локоток.
      Хорошо, что у Димы не было с собой ни оружия, ничего похожего на скорострельный предмет. Бедный был бы сейчас Виталий, получивший пулю в язык от сотрудника городской прокуратуры.
      Во дворе больницы тоже было темно. И тоже - безопасно, сюда свозили результаты и никому не хотелось добавлять себе неприятностей. Воры и грабители соблюдали кое-какие понятия из кодекса чести - например, они не нападали дважды и не тянули кошельки у пострадавших в автомобильных катастрофах. Этим занимались совсем другие люди. Чужая территория - чужая епархия.
      - В какой палате лежит Ильина, строго спросил Тошкин у спящей дежурной.
      - А кто? Что? А? - легко проснулась она. - А ты кто такой. Есть указания - без указания к ней никого не допускать, - Тошкин протянул в окошку удостоверение.
      - Инна, - зычно крикнула дежурная, - Инна, он пришел. Давай сюда скорее. Инна.
      Хорошо, что имя это стало довольно редким, иначе всем бедным Иннам пришлось бы построиться у ног старшего следователя прокуратуры.
      - Подождите секундочку. Вам тут рядышком - в третью палату реанимация у нас на первом этаже. Туточки, за углом. Сейчас - сейчас, забеспокоилась тетка. - Инна, ну ты идешь или я товарища пропускаю.
      Дмитрий Савельевич покорно опустился на дряхлую, когда-то кожаную банкетку и прикрыл глаза.
      - Вы? - раздалось у него над ухом пение смешанного дуэта. Он поднял глаза - Виталий Николаевич и Инна Константиновна поливали друг друга холодным презрением. Дмитрий Савельевич вяло усмехнулся: "В качестве наблюдателя от кафедры к Ильиной была приставлена Инна.
      - И вы здесь? - прошептал Виталий Николаевич обиженно. Мы же договаривались, что мы - не рабы. А рабы - не мы. Так как же так?
      - Уйди, Виталик, уйди, прощу по-хорошему. Не до тебя, правда. Дмитрий Савельевич, нам надо поговорить, - она умоляюще взглянула на Тошкина и сжала руки в убедительные кулачки. - Пожалуйста, без свидетелей.
      - Только быстро, - обречено согласился Тошкин. - Мне нужно взять показания у Ильиной, пока она в сознании.
      - Идемте, - Инна Константиновна взяла Тошкина под руку и потащила по коридору. - Теть Мань, Мы пока в ординаторской. - Она по-хозяйски подтолкнула Тошкина в небольшую комнату, украшенную шестью столами и кушеткой и шкафчиком, из-за которого почему-то, раздавались тонкие повизгивания.
      - Мы кому-то помешали? - вежливо спросил Дмитрий Савельевич.
      - Да что вы, - удрученно махнула рукой Инна. - Это - Ирочка плачет. Прошу любить и жаловать - моя племянница. Горе мое луковое. Не губите, вдруг запричитала она, демонстрируя неразрывную связь народа и интеллигенции, которая из него вышла. - Не губите, дуру такую, ой, не губите, - увидев, что приступ кликушества действует на Тошкина как на слона удавка, Инна Константиновна быстро сменила пластинку и деловым тоном объявила. - Она сама все расскажет. Давай.
      Ирочка для порядка ещё пару раз хлюпнула носом и тихо вымолвила
      - Он за презервативом ходил. Не хотел, чтобы я забеременела, а как с Танькой, то без. А теперь она в положении - ей до аборта волноваться нельзя. А мне, значит, можно было. - Ирочка вопросительно взглянула на Инну Константиновну, та осуждающе покачала головой, но не произнесла ни слова. Мне продолжать?
      - Пожалуйста, - Тошкин уже ничему не радовался и не удивлялся. Общественность не дремала. Каждый уважающий себя член кафедры счел своим долгом произвести собственные изыскания. И ничего, что они касались личной жизни семьи. Ничего, прокуратура как прачечная - есть бельишко, надо застирать. Причем тут старые калоши, говорила в таких случаях Тошкинская мама. - Если можно - покороче.
      - Так я же самую суть, - обиделась Ирочка. - Пока он ходил за презервативом, я перекурила, а когда он ушел - бомжиха и померла. И мне никакой радости и ей. И с Танечкой, значит, он мог. Подлец такой. Я же замуж за него собиралась. Прямо по - честному, через загс. Он так и сказал: "Увезу тебя я в Хайфу, увезу тебя в тайгу". Разве там есть тайга?
      - Тайга в Сибири. Туда ты и пойдешь, если сейчас все не расскажешь, процедила Инна Константиновна.
      - И про наркотики? - невинно хлопнула глазами Ирочка. - И про аборт?
      - Нет, - хором вскричали Тошкин и Инна. - Об этом не надо.
      - Ладно, - легко согласилась она. - А как Танька с моста шваркнулась, он сразу забеспокоился. Такой папаша стал - просто ужас: "Пусть полежит, пусть отдохнет, ты, Ирочка, за ней присмотри, чтобы её никто не волновал понапрасну. Ты снотворным её побалуй, если надо - я заплачу". Представляете? Мне цветочка никогда не купил, а ей... А я - что? Ее и так баловали всяким - разным, только вот сегодня, когда в сознание пришла, я решила её уколоть - пусть поспит. А тут как раз теть Инна
      - Понятно, - сказал Тошкин. Еще плохо представляя, как болезненный Наум Леонидович успел совратить столь невероятное количество женщин за столь короткий срок. Бедная Надя - она просто жертва дьявольского обаяния. Одна из многих! Попалась в ловушку. - Он должен прийти сюда?
      - Уже нет, я ему позвонила, сказала, что пока нет возможности ей поспать. А ещё я лечащему врачу сказала, что Танька беременная, так она анализы сделала - а там нет ничего. Представляете урод? Выходит, он её любит, а меня просто использует. ? - Да-да, что-то в этом духе и выходит, согласился Тошкин, глядя на Инну похожую на памятник курице-несушке.
      - Что же вы сидите? - спросила она. - По-моему его надо арестовать, пока ничего не случилось.
      - Ну, она и не могла быть беременная. 3а неделю - Ирочка, вы же медицинский работник, такие вещи знать должны!
      - Почему за неделю? - обиделась она. - Он давно с ней крутит. То с ней, то со мной. Сам не знает, чего хочет!
      - Он - убийца, - тихо сказала Инна Константиновна. - Он, а не его мама. Вот так!
      Холодный пот выступил у Тошкина на лбу - какой же он идиот! Какой дурак! Зацепился за Чаплинского как вошь за кожух, от ревности, от глупости, от впитанной с молоком матери подозрительности к этим всем инородцам. Ах ты, ох ты. Спасибо общественности - наставили на путь истинный - подмогнули. Он вихрем вырвался из ординаторской и примчался в третью палату.
      - Ильина? - на всякий случай спросил Тошкин у бледной, хорошенькой девушки. Она тихо прикрыла веки. - Отвечайте только "да" или "нет". Можете глазами. Вас столкнули с моста? - она снова прикрыла глаза. - Это был Игорь Заболотный?
      Взор Ильиной чуть замутился, на ресницах повисли крупные слезы, причем на правой капля была гораздо массивнее, чем на левой. - Это Игорь Заболотный?
      - Да, - прошептала она. - Его поменяли... Его точно на кого-то поменяли. Я догадалась. Василиса прекрасная. Должок, - Татьяна Ильина закрыла глаза и ещё долго повторяла странные сигналы из детской сказки.
      Тошкин снова разбудил тетю Маню и попросил её выйти подышать свежим воздухом. Она, вяло сопротивляясь, покинула боевое дежурство, и милостиво разрешила воспользоваться больничным телефоном. В квартире Заболотных телефон не отвечал, в прокуратуре дежурил Мишин, сообщивший, что Татьяна Ивановна раскаялась, больше возводить напраслину на себя не станет, но на своих показаниях настаивает. По логике вещей Игорек должен был либо сидеть дома тихо как мышка, либо падать в объятия папаши, ведь мама не случайно зажгла ему зеленый свет.
      - Максим, - Тошкин наконец дозвонился в гостиницу. - Как там наш друг? Гостей не ждет?
      - Да не волнуйся ты, Дима, в порядке он. И Игорек в порядке собирается нас навестить, живой и здоровый, напрасно твоя Надя нервничала... Слушай, а может это моя марганцовка помогла. Она у меня импортная от Баера , - радостно засмеялся охранник.
      - Надя, - у Тошкина онемело небо. - Причем тут Надя? Какая марганцовка
      - Она ж спасать его поехала. Я разве не сказал? Слушай, приезжай - тут воссоединение семьи намечается. Мы, как не последние люди, можем даже на банкет по этому случаю попасть. Приедешь?
      - А как же! - отрапортовал Тошкин. - Обязательно! Только ты держи Игорька от своего тела подальше. Мальчик балуется спичками, ядами и полетами с лестницы. А также кирпичами, бомбами и анонимными письмами
      - А заказными убийствами? - в трубке раздался короткий смешок и связь оборвалась.
      Честь, прочно обосновавшаяся в душе Тошкина вступила в неравную схватку с любовью. Теперь, когда он практически точно знал, где Надя и где преступник, особенно сложно было выбрать мишень для главного удара. Мишень для последнего выстрела. Повесть о мертвой царевне всегда казалась Дмитрию Савельевичу большой натяжкой. А если женщина не хотела, чтобы её целовал первый встречный? Если она ждала совсем другого? Это уже статья, очень модная в Штатах статья о сексуальных домогательствах.
      Надя должна быть жива, потому что хоронить её на городском кладбище Тошкин не сможет. Не выдержит просто. И видеть мертвой жертвой маньяка Заболотного тоже не желает. Имеет право.
      Владимир Сергеевич Тошкин плотно прижал трубку к уху, желая срастись с ней перепонками. - Прошу вас, берите Татьяну Ивановну и поезжайте к ней домой. Там - Крылова. Возможен летальный исход, - Тошкин прикусил язык, постучал по деревянному стулу и сплюнул через плечо. Трижды.
      - Понял. Есть. Так что - газы? Засада? Оружием воспользоваться можно?
      - Только в пределах необходимой самообороны. Но боюсь - она уже не сможет оказать сопротивления, - попытался пошутить Дмитрий Савельевич и трусливо вызвал себе такси к гостинице "Дружба".
      - Ты с нами, - заявила Инна Константиновна, впихивая на заднее сидение вяло сопротивляющегося Виталия Николаевича. Уймите свою трусость, наконец, - презрительно прошипела она. И Тошкин уныло покачал головой. Игорька он не боялся. Только очень хотелось, чтобы Надя было жива.
      - Вас - ждать? - спросил водитель, не желающий ехать обратно пустым через весь город. - Так я могу, только скажите.
      - Ждать придется долго, - назидательно сообщила Инна, вытаскивая обмякшего Виталика.
      - Простои наши - деньги ваши. А тут и кореш мой парится, - водитель весело посигналил притаившейся в кустах белой "Волге" - Тоже клиента ждешь, Вася? Вася весело посигналил в ответ и крикнул: "Да только подъехали. Не знаю, будут ещё заказы"
      Тошкин тигром выскочил из машины и побежал во гравиевой дорожке, на которой вырисовывалась длинная удаляющаяся тень.
      - Заболотный? - крикнул Дмитрий Савельевич что есть мочи. Тень остановилась и шарахнулась в сторону. - На месте, оставайся на месте, кому сказал. Ты задержан. - а-а-а-а, - утробно закричал Игорек. - Успели?! Обложили? - он бросился к машине, пытаясь оттолкнуть ошалевшего Тошкина с дороги. Неудачно разминавший затекшую спину Виталии Николаевич вдруг как отчаянный сноп повалился к ногам преступника. Матерно кроющий Голливуд и прилегающие к нему окрестности Игорь упал и был тут же оседлан Инной Константиновной, которая сразу же вцепилась ему в волосы. Гигантский, душераздирающий крик - это было последнее. на что оказался способным Игорь Заболотный - сирота байстрюк и потенциальный эмигрант. Защелкнувший наручники Коля Гребенщиков сказал, что группу захвата надо представить к правительственной награде.
      "Я проснулся не рассвете, чтобы с тобой вместе встретить день рождения зари. Как прекрасен этот мир, посмотри-и-и, как прекрасен этот мир"
      Забойная речевка для всех следующих по маршруту земля - небеса. Неужели рекламная служба докатилась и сюда. "Как прекрасен этот мир", надрывались прямо над ухом так призывно, что я открыла глаза.
      Небесная канцелярия выглядела очень похожей на номер Наума Чаплинского, в котором я имела честь побывать. Я лежала на мягкой арабской кровати, по уши укрытая клетчатым шотландским пледом. Памятуя недавние события, я нервно оглянулась по сторонам. Если этот семейный подряд все ещё продолжается, то мне надо убираться отсюда немедленно.
      - Не вертись, - теряешь свет, - гневно сказали из дальнего угла комнаты. - Ты очень-очень ничего, особенно когда спишь, правда, - Максим улыбнулся и подошел к кровати. - Привет, я тебя рисую. Маслом. Все оттенки зеленого - тебя устроит?
      - Вполне, - кивнула я. - Взяли?
      - Покойника твоего? А как же - всем миром. Дмитрий Савельевич только глазом успел моргнуть, как твоя кафедра - мастер начальной военной подготовки и призер олимпийских игр по ГО его и повязала.
      - Почему - не чемпион? - обиделась я.
      - Но согласись, дорогуша, существуют ведь специальные учебные заведения - по профилю, так сказать. Институт милиции, служба безопасности. Вы - люди цивильные. Не вертись, кому говорю. Цвет не держишь, зелень спадает, а мне твои розовые щечки - мурке - сапог. Так хорошо.
      - А Таня отпустили? Заболотную?
      - А как же, сразу же. Еще вчера, - улыбнулся Максим, прищурившись на собственный мольберт.
      - Слушай, а я что здесь делаю? Не того, а? Или что? Сама что ль пришла? Пьяная?
      В последний раз подобный позор случился со мной в перерыве между третьим и четвертым замужеством. Напившись с горя какой-то мутной жидкости под названием ча-ча, я долго бродила по крыше, фонила и мешала людям смотреть телевизор. Мой сосед не поленился и выловил меня на подступах к его антенне. А в наказание - запер в ванной. Вот когда я проснулась, то мысли о бренности жизни показались мне пустышкой в сравнении с клаустрофобией, сыростью и запахами неделю назад замоченного белья. Моего, между прочим. Тогда я была очень плохой хозяйкой. - Вас, мадам, в качестве вещественного доказательства невиновности Заболотной принес сюда Мишин, Владимир Сергеевич, очень занятная личность. Руку он держал на вашем пульсе и вовсю шептал, что вы ещё дышите. Похоже, что это его крайне расстраивало. - Очень глупо - снова обиделась я, понимая, что теперь буду пожизненно обязана нести разумное, доброе, вечное, чтобы плотненько засеять им головы студентов академии.
      - Правда, принес и оставил. Чаплинский спал в моем номере. Только вздыхал украдкой. Но он тут такого наворотил, что извини, подруга - не до тебя ему было.
      - А сами они где? Посыпают голову пеплом, посещают синагогу или жертвуют деньги на воспитательный дом для братишек Аслана-Бека?
      - Повез Татьяну Ивановну в клинику - серьезно ответил Максим, вытирая кисть о рукав своего свитера.
      - В дурдом? - ужаснулась я. - Боже, какая любовь. Надо же. Но последний раз я читала о том, что кто-то сошел ума из-за любви в каком-то таблоиде, но там чувства были посвящены деньгам, причем в угрожающе крупных размерах.
      - Мы будем сегодня уезжать, - тихо сказал Максим и облегченно вздохнул. - Думал, уже не сохраню порученное мне тельце в целости и сохранности. Еще одно такое задание, и я точно стану Рихардом Зорге. Здравствуйте, Наум Леонидович, - сказал он в открытую дверь. - Мне выйти? До свидания, Наум Леонидович. если что - я в номере.
      Максим заложил кисть за ухо и удалился, оставив Чаплинскому мой незаконченный портрет на мольберте.
      - Между прочим, он рисовал царевну - лягушку, - усмехнулся Нам и нежно посмотрел на свою постель. Ему, наверное, хотелось спать.
      - Царевна лягушка - это Василиса Премудрая. Как говорят в телевизоре, совсем другая история, - заявила я и отвернулась к стене. Не люблю я быть доказательством, аргументом. Не привыкла, наверное. И надоело все. И вообще, у меня сегодня пары - студент Дажгоев, юные любовницы, прокуренный обезвоженный туалет - простая жизнь с простыми человеческими радостями. Теперь мне .видимо, отдадут нагрузку Смирнягиной и Заболотной, а методики за мэра города, нашего доцента-невидимку пусть пишет кто-нибудь другой.
      - Але, - сказала Наум Леонидович, похоже, навсегда утративший интерес к моей персоне. - Дмитрий Савельевич, Чаплинский на проводе. Она пришла в себя. Шутит все в порядке. Можете забирать..., - он с минуту помолчал, выслушивая ценные указания центра. - И вот ещё что - не могли бы вы сделать Игорю экспресс анализ ДНК? Сегодня? Очень жаль, тогда посодействуйте хотя бы в том, чтобы все нужное для этого анализа у него взяли и уложили в контейнере длительного хранения. Есть вариант, что - таки мой сын. Спасибо.
      Чаплинский положил трубку и присел на краешек постели. Я не сочла это поводом для того, чтобы вступить с ним в беседу. Мне было его жаль. Хороший еврейский папа, которому немного не повезло в жизни. А тут ещё я...
      - Любым детям надо помогать, - тихо сказал он, пытаясь погладить меня по закутанной спине.
      - Своим, - недовольно буркнула я.
      - Да - своим, чужим пусть помогают их родители. Разве это несправедливо?
      Не знаю, я давно не разбираюсь в справедливости. Я конечно, не разделяю патриотическую позицию Тараса Бульбы, но острое чувство брезгливости к убийцам собственных матерей все - же испытываю. Неужели, кто-то из нас двоих моральный урод?
      - Я один раз был с Раей, - густо покраснев, сообщил Наум Леонидович. Так что.
      - Поздравляю, - я повернулась и посмотрела на старого больного человека, который тоже не мог дать себе ладу. Странное дело - целой стране мог, целому русскому еврейскому народу - мог, а себе - никак. Как там звучал этот около кадетский лозунг: "светя другим, сгораю сам"? - я бы предложила тебе меня удочерить, но...понимаешь...Мама и папа могут обидеться.
      - Во дура, - совсем по-нашему оскорбился Чаплинский. - Мне только такой головной боли не хватало. Он шустро залез под пледик и выискал там мою к счастью, не так давно проманикюренную руку и приложился к ней теплыми губами.
      - Только раз бывают в жизни встречи, только раз с судьбой рвется нить. Запел он шустрым масляным баритоном солиста агитбригады. - Только раз в холодный зимний вечер, мне так хочется любить.
      - Потому что два, три и четыре в условиях нашей экологии, а тем более зимой, когда организм спит, уже может не каждый, - приободрила его я. Нет повода расстраиваться - тибетские монахи - те вообще ни разу в жизни. И ничего - медитируют, вступают в контакт с космосом.
      - Надя ,ты всегда такая язва? - он шутил, а глаза оставались стылыми, блеклыми, сильно разбавленными надвигающейся пустотой.
      - Только для своих. Для чужих я вирус Эмбола. Совершенно неизлечимый продукт. Поездом едете, Наум Леонидович? Приду провожать.
      - А хочешь, пойдем плюнем Стасику в морду? - хитро прищурившись, спросил Чаплинский, вытесняя, выталкивая из башки все плохое, что с ним уже случилось.
      - 3ачем? Пусть себе живет. С ним весело.
      Наш разговор все время натыкался на паузу. На не состыковку. Между нами пролегли его ночи и мои дни. Я миновала, давно уже миновала возраст ухода за бездомными котятами, птенцами, выпавшими из гнезда и потерявшимися мужчинами. Хотя всех их мне по-прежнему жаль. Я тихо попрощалась и пошла домой. Коля Гребенщиков выделил мне служебную машину и признался, что подозревал меня в связях с Моссадом, Мишин разрешил мне сегодня на работу не ходить с тем, чтобы завтра с новыми силами взять на себя и так далее и тому подобное. И только Владимир Игнатьевич требовал от меня крови непонятно только для переливания или для жертвенного алтаря.
      В редакции было тихо. Рубин сидел на своем месте и строчил очередную докладную анонимку.
      - Если ты будешь манкировать своими обязанностями, мы возьмем другу девочку на гороскопы, это обойдется нам дешевле и в финансовом и в нравственном смысле.
      - Казалось бы, - я просто пожала плечами, даже не обрадовавшись "девочке", в которые меня зачислили по привычке. - Шеф на месте?
      - Поехал в цирк! - отрезал Рубин. - укиса смотреть. А статья о его гастролях должна лежать на моем столе не позднее семи вечера вопросы?
      - Почему ты такая сволочь, а Рубин? - я хлопнула дверью, потому что на фоне Чаплинских бед, все мои неприятности казались сущей ерундой.
      Поезд уходил в семнадцать пятьдесят пять. Состав формировался здесь, потому все челноки, чиновники, туристы-одиночки занимали места заблаговременно. Вагон Чаплинского я увидела сразу. Нет, на нем было никаких лозунгов типа "бей, жидов, спасай Россию" или желтых звездочек, рассыпанных по зеленому полю. Просто рядом с ним стояла вся наша поредевшая в боях кафедра и хитрый следователь городской прокуратуры Тошкин. Чаплинский переминался с ноги на ногу и искал глазами свою сердечную усладу - меня.
      - Привет, - я ограничилась общи м жестом и стала рядом с Влаимиром Сергеевичем - Как вы себя чувствуете, - спросил он обеспокоившись ,наверное, моей доселе невиданной скромностью
      - Немного шумит в ушах, но в целом - сносно, - улыбнулась я, собираясь выдурить у шефа ещё пару дней отгула.
      - Не страшно. Сольетесь с шумом в аудитории и не будете обращать внимания.
      Очень новый и перспективный способ лечения. Его просто надо запатентовать. Например, если рябит в глаза, то нужно устроить землетрясение, тогда рябь на фоне обще суеты будет не так заметна. Инна Константиновна и Виталий Николаевич со мной не поздоровались. Конечно, кто теперь я и кто они? Хорошо, хоть стоять рядом с ними разрешили. Тошкин тоже сделал вид, что со мной не знаком: ещё бы - когда-то любимая женщина пала настолько, что провела ночь у незнакомого мужчины, накачавшись таблетками до бессознательного состояния. Расцвел только Чаплинский, расцвел и намагнитился. Прижимая к сердцу драгоценный сосуд с Игоречкиными ДНК, он подбежал ко мне на коротких ногах и крепко прижал к своему округлому пузу... И замер. Может даже, закрыл глаза. Мне было крайне неудобно: перед товарищами и в луже, куда по ошибке попали мои ноги. Зато сразу стало очень тепло.
      - Может останешься? - тихо спросила я не решаясь продолжить мысль о том, что умирать лучше там, где родился. Сподручнее.
      - Нет, не могу. Там тоже свои долги, - прошептал он.
      - Тогда - прощай, - я в первый раз в жизни воспользовалась этим словом, потому что сейчас глупо было бояться его законченности и определенности.
      Мишин деликатно кашлянул: "Прошу прощения, но объявили пятиминутную готовность".
      - Наум Леонидович, нам пора. Пока, Тошкин. Счастливо оставаться, выкрикнул счастливый избавлением Максим.
      Чаплинский, наконец, разорвал наши тела и вошел в вагон. Порыв холодного ветра распахнул на мне плащ. Глаза Инны Константиновны налились лютой злобой. Костюмчик из старых запасов все ещё хорошо сидел на мне. Поезд тронулся. Я виновато посмотрела на Тошкина. которому очень шел зонт.
      - По несчастью или к счастью истина проста: никогда не возвращайся в прежние места, - с любовью к ближнему прочитала я. - Правда, Дима?
      - Нет, - он резко развернулся на каблуках и зашагал прочь
      - Дима. - обиженно крикнула я. - Дима... Димочка, - и так уж и быть побежала вслед.