Михаил Муравьев - Убить Троцкого

– Послушайте, князь, – засмеялся Андрей после очередного тоста, уже слегка заплетавшимся языком, указывая кивком головы, – посмотрите, слева через три стола, красотка в компании офицеров не сводит с вас глаз. Женщина-вамп! Многие от нее без ума… Видите, сколько воздыхателей вьется вокруг нее?!. Столичная штучка. Из-за нее произошли уже несколько дуэлей. Берегитесь, князь…

Михаил и без подсказки почувствовал пристальное внимание женщины, несколько раз встречаясь с ней глазами. Она была потрясающая, привлекала взгляды жгуче-хищной красотой. У этой брюнетки на лице был написан ярко выраженный мощный темперамент. И блеск ярких глаз, и углом изогнутые брови, и тонкий, с горбинкой нос с резко очерченными, подрагивающими от какого-то внутреннего волнения ноздрями – все это прямо подчеркивало ее взрывной авантюрный характер.

«Действительно – женщина-вамп», – подумал Михаил, в очередной раз встретившись с ней взглядом. И, обращаясь к Андрею, нарочито небрежно попросил:

– Слушай, поручик, сделай милость – познакомь с ней.

Андрей уже пьяно ухмыльнулся:

– Не переживай. Судя по тому, как она на тебя смотрит, эта дама сама найдет способ, чтобы заглотить тебя.

И действительно, будто бы подтверждая слова поручика, она что-то сказала окружающим ее офицерам; от их компании отделился бравый ротмистр и, тренькая шпорами, с решительным видом направился к пирующим друзьям.

– Осторожнее, капитан, – обратился к Михаилу Андрей Широков, – ротмистр Киреев – завзятый бретер. Он уже ухлопал на дуэлях двух фронтовиков, и ему все сходит с рук. В штабе армии у него мохнатая лапа… Вот он и сидит в тылу в интендантстве. Но, несмотря на это, боец он отменный…

Ротмистр, в это время подошедший к столу, пренебрежительным тоном бросил Михаилу:

– Эй, вы, юноша, вас не учили, что так нагло, в упор разглядывать даму просто неприлично! Вас что, поучить хорошим манерам?!

– О, благодарствую, ротмистр, – ехидно улыбнулся Муравьев, – с удовольствием найму вас к себе в репетиторы – изучать интендантский кодекс чести. Господа! Вы не находите это оригинальным – хорошим манерам князей Муравьевых учат бывшие жандармы, переквалифицировавшиеся в торгаши! Вот вам аванс за репетиторство. Я надеюсь, в дальнейшем ваше дело будет процветать, и вы откроете пансионат, – с этими словами он швырнул под ноги ротмистру пару крупных купюр.

– Ах ты, щенок! – взревел ротмистр и попытался нанести удар Михаилу в голову.

Сидевший за столом Михаил, не шелохнувшись, левой рукой заблокировал удар, а двумя пальцами правой – молниеносно ткнул наглеца в правое подреберье.

Ротмистр, ничего не понимая, рухнул возле столика на колени, уткнувшись в лежащие на полу купюры. Со стороны эта сцена выглядела так, будто бы ротмистр на коленях благодарит сидящего на стуле за брошенные ему на пол деньги. Вскочили офицеры и помогли хватавшему воздух открытым ртом, как рыба, горе-дуэлянту добраться к своему столику.

По прошествии некоторого времени через двух офицеров из команды, окружавшей даму, Михаилу был передан вызов на дуэль. В связи с военным положением дуэль должна была состояться немедленно. С разрешения Михаила, выбор оружия остался за ротмистром Киреевым. Тот выбрал сабли.

Во время переговоров по дуэли Михаил был представлен поручиком Широковым женщине, из-за которой произошел весь этот сыр-бор. Звали незнакомку баронесса Анна Генриховна фон Шварцнельд, хотя, как подозревал Михаил, вряд ли упоминания об этом роде были занесены в Бархатную книгу[8].

Михаил осыпал баронессу двусмысленными комплиментами и пообещал ей скоро вернуться. Давно лишенный светского общества и вдруг встретивший такую красавицу, он изменил свое отношение к ротмистру, которого поначалу хотел наказать очень жестоко по причине развязанных в прошлом этим драчуном дуэлей и гибели двух офицеров.

Под одобрительные возгласы зрителей, не желавших пропустить развлечение, противники двинулись к освещенному факелами месту дуэли, расположенному за рестораном.

Вначале, соблюдая все правила этой идиотской игры аристократов, Михаил расцарапал концом сабли обе щеки ротмистра. Затем, смеясь и перебрасывая саблю как фокусник – из одной руки в другую, располосовал мундир. После этого, ранив противника в левое, а затем – и в правое плечо, мгновенно крутанулся на носке левой ноги и нанес сокрушительный удар правой ногой по заднице уже до смерти напуганному наглецу. От удара, пролетев метра четыре, ротмистр грохнулся о землю.

Михаил молча и равнодушно кивнул окружавшей место дуэли публике и, направившись к своим друзьям, был остановлен баронессой:

– Вы меня заинтриговали, молодой человек, – женщина прикоснулась к руке Михаила: – Чем вы намерены удивить меня еще?! – Она лукаво улыбнулась.

– На войне – как на войне, мадам.

– Мадемуазель, – поправила она его.

– Так вот, – продолжил Михаил, – я увлекался восточной философией, знаю восточные языки – японский, китайский. Мой отец переводил с санскрита индийские Веды. И я намерен сегодня познакомить вас с одним из разделов индийской философии – камасутрой…

– Искусством любви, – продолжила она.

«Ого! – подумал Михаил, не ожидая в этом обществе встретить человека, имеющего хотя бы отдаленное понятие о вопросах, которые он пытался затронуть. – Эта женщина действительно удивляет!»

Он продолжил:

– Я солдат, мадемуазель. Я не знаю, что может случиться со мной да и с вами в это смутное время. Может быть, как бедный Фауст, на мгновенье остановим прекрасное мгновенье?!..[9] – скаламбурил он, приблизившись и глядя ей в глаза.

От этой женщины исходил мощный импульс сексуальной энергии, заставивший его на время забыть о проблемах, вставших перед ним за последние дни. Страсть просто разрывала его.

– Капитан, вы, по-видимому, давно были отлучены от женского общества, – проницательно заметила она. – Но я не ханжа, и вы действительно правы… И хотя я не Клеопатра и это не «Египетские ночи»[10], и вы всего один, а не трое… но я надеюсь, что завтра утром вы, не в пример этим троим, останетесь живым. Так что пойдемте, удивите меня еще раз.

Она взяла его под руку и увлекла за собой.

«Интересно, от кого сейчас исходит инициатива?!» – размышлял он, махнув на прощание рукой друзьям и крикнув, что встретится с ними утром.

Оставив позади шумную толпу, живо обсуждавшую последнее происшествие, они, ускоряя шаги, направились в гостиницу, где баронесса снимала номер. По дрожи руки, по напряженной походке женщины Михаил понял, что его страсть зажгла ответное чувство в душе его партнерши, и от этого возбуждался еще сильнее.

В вестибюле гостиницы они, заказав ужин и приказав портье принести его чуть позже, поспешно поднялись по лестнице в номер баронессы. Уже в прихожей, срывая с себя одежду, он увидел возле своего лица расширенные в изумлении огромные черные зрачки и едва не задохнулся от болезненного, перекрывшего дыхание поцелуя. Подняв на руки, Михаил отнес ее в спальню. Она, потеряв всякий контроль, извивалась под ним, расцарапывая ногтями до крови, крича и не видя перед собой ничего. Бешеная энергия, которая клокотала внутри этой женщины, удивляла его. «Откуда у нее столько силы?» – спрашивал он себя, раз за разом кидаясь в омут наслаждений, не думая о том, что она могла бы задать ему тот же вопрос.

Утолив первую жажду страсти, они постепенно успокоились. Михаил, наделенный природой ярко выраженным чувством прекрасного, с восторгом наблюдая ее сильное и удивительно гармонично сложенное тело, опять зажигался страстью. Их сплетенные тела скорее напоминали не тихую картину любви, а какую-то дикую, сумасшедшую пляску акробатов. Похоже, в себя Михаила привел его собственный крик – он в изнеможении откинулся на подушку.

Потом они пили, жадно ели, разговаривали. Анна охотно прикладывалась к бокалу вина, снова обретая свободу в любовных утехах. И только под утро они, насытив друг друга, забылись в коротком, но очищающем и снимающем ночную усталость сне.

– Ваше благородие, господин штабс-капитан, – проснувшись, услышал Михаил голос своего нового денщика.

– Что тебе? – приоткрыл дверь Михаил, выйдя в прихожую.

– Прибыл вестовой от полковника Орлова. Вам троим срочно надлежит прибыть к нему. Господа офицеры уже собрались, ждут вас.

– Передай – скоро буду, – буркнул Михаил, закрывая за собой дверь, и начал собирать свои вещи, разбросанные по всему номеру.

Несмотря на бессонную ночь, чувствовал он себя прекрасно. Эта ночь любви, казалось, сняла огромную тяжесть, которая давила на него все прошедшие недели после гибели родных.

Яркие лучи весеннего солнца, пробивавшиеся сквозь занавески, живительным светом отогрели его, казалось, навсегда замерзшую душу. Михаил испытывал чувство огромного подъема, прилива энергии и невесть откуда возникшей радости. Эта ночь сделала для реанимации его душевного равновесия гораздо больше, чем, наверное, сделали бы годы лечения у знаменитых психиатров.

– Так, говоришь, тебя полковник Орлов вызывает?! – услышал Михаил задумчивый голос Анны. – Тогда поторопись.

Помолчав, она загадочно добавила:

– Думаю, встречаться нам придется еще не раз…

По дороге к зданию контрразведки, сидя в автомобиле, на котором за ними приехал поручик Широков, друзья обменивались впечатлениями от вчерашней ночи. В отличие от Михаила, ребята были с достаточно помятыми мордами, включая и адъютанта полковника Орлова.

– Что, – спросил Михаил, – пили, курили, с девками путались?

– Если бы только это, – хмуро вздохнул Андрей, – твои дружки еще и умельцы в карты резаться. Да еще избили человек десять, недовольных игрой… и переломали в вестибюле «Дона» все, что можно и нельзя. Так что весь выигрыш ахнули в счет погашения убытков хозяина заведения.

В этот момент автомобиль подъехал к зданию контрразведки. Поручик быстро вбежал по лестнице. Через десять минут офицеры были приняты.

Михаил в окружении друзей зашел в кабинет начальника контрразведки и застыл, щелкнув каблуками, – с такой помпой, что полковник Орлов, любящий всю военную атрибутику, только ахнул. Казалось, за спиной Михаила щелкнула каблуками и застыла, бряцая оружием, целая военная когорта предков князей Муравьевых, начиная с норманнской дружины Рюриковичей[11].

«Да… – подумал полковник, – порода есть порода, умеет показать себя, стервец». И надев на себя личину слуги – царю, отца – солдатам, подошел к Михаилу, протянув руки:

– Читал, читал докладную сопроводиловку к представлению всех троих на повышение. Лихо вы провели операцию, как в классических учебниках по тактике, причем – все экспромтом! Но, – тут же посерьезнел он, – награждения придется отложить[12]…

Тот цирковой балаган, который устроили вчера в ресторане, ваша удачная операция может перекрыть с большой натяжкой, господа. А то не миновать бы вам трибунала… Все. О дальнейшем прохождении службы вас известят. Можете идти. Вас, штабс-капитан, попрошу остаться, – обратился он к Муравьеву.

Когда Лопатин и Блюм вышли в приемную, полковник подошел к Муравьеву, обнял его и со вздохом произнес:

– Ну здравствуй, Михаил. Сколько же это лет прошло, как я тебя не видел!.. Ты еще юнкером был, приезжал на каникулы в Светлое…

– Здравствуйте, Иван Сергеевич, – с теплотой в голосе произнес Михаил, одновременно не веря, что профессиональный, как и его отец, разведчик способен на иррациональное проявление теплых чувств.

«Альтруизм людям этой профессии не свойственен – ему явно что-то нужно. Ну да ладно, сам скажет», – подумал Михаил.

Полковник, попросив адъютанта распорядиться насчет чая и печенья, указав рукой на отдельно стоящие у столика кресла, произнес:

– Садись, Миша, – и, усевшись сам, продолжил: – Буквально перед вашим прибытием к нам поступили сведения об аресте твоего отца, о каком-то невероятно дерзком налете на харьковскую Чека и о побеге отца. Где сейчас Николай? Как он себя чувствует?

Михаил рассказал о трагедии, постигшей его семью, выслушал соболезнования и совсем не удивился, услышав очередной вопрос контрразведчика:

– Миша, отец не передавал тебе перед смертью какую-либо информацию или бумаги, касающиеся агентурной сети разведки Генерального штаба? Твой отец перед революцией был ключевой фигурой, на которой сходились все нити этой сети, причем – не только Запада, но и Востока. Информация об этом хранилась еще и в секретных архивах Генерального штаба, но во время переворота была изъята и уничтожена, скорее всего – твоим отцом.

Миша отрицательно качнул головой:

– Не успел я приехать, как случился налет Чека на наше имение. А потом, когда я освободил отца, он после пыток был в бессознательном состоянии и только бредил. Да еще ему пришлось сделать инъекции морфия, так как он мучился от нестерпимых болей… Да вы у моих друзей спросите – они все подтвердят.

Иван Сергеевич протестующе поднял руки:

– Ну что ты!.. Я ведь тебе доверяю как сыну и знаю, что ты истинный патриот России…

Полковник хотел еще что-то добавить, но Михаил перебил его:

– Я догадываюсь об истинной ценности информации, которой владел мой отец. Поэтому я требую, чтобы вы тщательно допросили моих друзей, дабы снять с меня возможные подозрения.

Не откладывая дела в долгий ящик, полковник тут же вызвал ребят на допрос и якобы был удовлетворен их ответами.

«Все-таки, – думал он, – старший Муравьев – старый, опытный разведчик – не мог не подстраховаться. С его смертью не должны обрываться все нити, и если эту информацию Михаил еще не получил от отца, то рано или поздно сынок эту информацию получит. Или же я не знаю старого Муравьева… Но увы, я его знаю, и знаю много лет… Так что с молодого князя глаз спускать нельзя. Да и необходимо пропустить его через мясорубку – глядишь, в экстремальных ситуациях сделает ошибку, а то и сам поделится сведениями… Хотя последнее – навряд ли, весь в отца, если еще и не круче. Ну что ж, посмотрим. А там, как говорится, на нет и суда нет».

– Ну что ж, – продолжил он вслух, – я полностью удовлетворен вашими ответами, господа! И я знаю, что вы все прекрасно отдаете себе отчет в важности исчезнувшей информации и осознаете свой долг перед Родиной, – и, обращаясь к Михаилу, продолжил: – Ну а теперь скажи мне, чем тебе помочь по старой памяти? А вы, господа офицеры, свободны, – добавил он.

Михаил сухо, по-военному, безо всяких эмоций сообщил полковнику, что не в традициях семьи Муравьевых оставлять безнаказанными нападения на их род, и попросил Ивана Сергеевича помочь ему выйти на связь с московским подпольем. Свою просьбу он обосновал необходимостью помощи в большевистской Москве для проведения расследования и наказания преступников.

Услышав в кратком рассказе фамилию бывшего начальника харьковской Чека Свиридова, полковник только улыбнулся про себя и, позволив Михаилу полностью изложить просьбу, сказал:

– Конечно, Михаил, отомстить за отца – это твой прямой долг, это и мой долг – отомстить за друга и учителя, да и вообще: не в традициях нашей службы оставлять безнаказанными такие преступления… Поэтому можешь полностью располагать мною и моими связями, но… Миша, я прошу тебя выполнить одну просьбу.

Михаил удивленно приподнял бровь: «Ну вот, начинается торг. Что ж, пропустим мимо ушей сладкие речи и узнаем, что нужно господину полковнику».

– Понимаешь, Михаил, – Иван Сергеевич раскрыл перед ним карту, – я всегда считал, что часто высококлассный диверсант может во время войны, да и в мирное время сделать при некоторых обстоятельствах гораздо больше, чем целое воинское соединение… А сейчас в нашей армии просто нет специалистов твоего уровня… Я давно наблюдаю за твоими успехами на этом поприще… да и команда у тебя подобралась неплохая… Я считаю, что твоя кандидатура идеально подходит для выполнения задачи, поставленной передо мной командованием, – полковник вопросительно взглянул на Михаила.

– Продолжайте, – бросил тот. – Я согласен выполнить любое поручение в обмен на вашу помощь в достижении моей цели.

– Наши войска, – продолжил полковник, – взяли полукольцом Царицын, который открывает дорогу на Тулу – о значении оружейных заводов не стоит и говорить – и на Москву. Так вот. С левобережья по мосту в самые ответственные моменты наступления большевики направляют мощный бронепоезд, на платформах которого установлены морские гаубицы. И бронепоезд, подходя к передовой, бьет прямой наводкой по нашим наступающим войскам, блокируя все попытки прорвать линию обороны. Все подступы к железнодорожному полотну на пути следования бронепоезда тщательно охраняются, да и то: при диверсии на железной дороге бронепоезд можно только повредить. А перед нами стоит задача – уничтожить его. Единственная реальная возможность выполнить задачу – это взорвать мост во время следования бронепоезда. Но мост тщательно охраняется, а по Волге постоянно курсируют несколько канонерок и эсминец волжской речной флотилии, не считая катеров. Уже три группы добровольцев, посланных с этим заданием, не вернулись. Вот тебе карта района, в котором действует этот бронепоезд, и все собранные разведданные, – Иван Сергеевич протянул папку с документами.

– Сроки? – уточнил Михаил.

– В твоем распоряжении две недели, – ответил полковник.

Михаил молча сложил карту, засунул ее в поданную папку:

– К завтрашнему утру я разработаю варианты операции и в девять утра буду у вас с докладом, – и, щелкнув каблуками, сказал: – Разрешите идти, господин полковник?

Иван Сергеевич поморщился:

– Ну что ты, Миша, зачем так официально… Ведь ты для меня близкий, можно сказать родной человек, – он полуобнял Михаила, пытаясь показать этим жестом силу своей привязанности; и это у него почти получилось.

«Ну, старая лиса… почти на верную смерть посылает», – Михаил направился к своим друзьям, ожидавшим его во дворе.

Те вопросительно смотрели на него.

«Я не имею права рисковать их жизнями, – думал он, махнув им рукой, приглашая идти за собой. – Я, можно сказать, рожден для таких операций, а они, несмотря на свою хорошую подготовку, на голову ниже меня по всем критериям. Поэтому их необходимо использовать как страховку, с наименьшим для них риском, к тому же – это моя игра. Так что думай, Михаил, думай… Ведь они пойдут за тобой в огонь и в воду, а ведь это единственные близкие люди, что остались у тебя в этом мире…»

Не отвечая на вопросы друзей, он хмыкнул:

– Если вы через две недели готовы совершить подвиг, то приглашаю вас в ресторан. Там, в отдельном кабинете, и потолкуем.

Глава 5

Ровно в девять друзья вошли в приемную Орлова, где хозяйничал поручик Широков.

– Полковник ждет вас, – распахнул он дверь в кабинет начальника контрразведки.

В отличие от Блюма и Лопатина, которые, вытянувшись возле двери, тем не менее всем своим видом показывали, что им, почти гражданским лицам, глубоко наплевать на воинские условности, – в отличие от них, Муравьев – военная косточка, отдав честь, выложил на стол полковника список необходимого оборудования и материалов. Сюда попали: два аэроплана, бронированный ящик, пятьдесят килограммов динамита, канаты и различные механические блоки.

Прочитав список, Орлов раздраженно спросил:

– Вы, штабс-капитан, не понимаете – бомбить объект бесполезно!.. На бронепоезде и вокруг моста натыкано столько зенитных пулеметов, что любой аэроплан будет сбит, находясь даже на очень большой высоте! Я ожидал от вас более профессионального подхода…

– Извините, господин полковник, – Михаил перешел на официальный тон, – никакой бомбежки не будет, а будет использован принцип тарана! Тараном будет аэроплан, начиненный взрывчаткой и летящий сверху под наклоном. Никакие пулеметы не смогут изменить траектории полета, разве что – прямое попадание снаряда! А насколько мне известно, зенитная артиллерия еще не создана.

– Но, – возразил полковник, – пилот неминуемо погибнет… Так что такого добровольца вы навряд ли найдете.

– Здесь вы ошибаетесь, – Михаил мягко улыбнулся, заметив недовольную мину на лице самолюбивого контрразведчика. – Для этого и требуется два аэроплана: на одном – совершать тренировочные полеты, чтобы во время репетиции смоделировать ситуацию, близкую к боевой, и совершить пробный прыжок… А летчика мы уже нашли. Я, как вы знаете, закончил летную школу и в начале войны даже служил в авиации.

Полковник поднялся с кресла:

– Миша, ты хорошо подумал? Ведь риск смертельный?!..

Он хотел что-то еще сказать, но Михаил перебил его:

– Иван Сергеевич, ведь мы договорились: я вам – бронепоезд, вы мне – помощь в Москве. И еще, господин полковник, – Михаил опять перешел на официальный тон, – сегодня мы должны выехать в Царицын – подготовить наблюдательные пункты и провести рекогносцировку. А вы распорядитесь, чтобы к нашему возвращению было подготовлено все оборудование. Прошу выделить в мое распоряжение хороших слесаря и минера – я их проинструктирую. И до завершения операции нужно держать их под наблюдением, чтобы информация не просочилась к противнику.

Оперативные данные, полученные вследствие наблюдения за передвижением бронепоезда, вселяли уверенность в положительном разрешении задачи, поставленной перед друзьями начальником контрразведки. И по возвращении из Царицына офицеры собрались на совещание у полковника Орлова. В ходе обсуждения были намечены наблюдательные пункты, в которых посменно должны дежурить сотрудники контрразведки, залегендированные под путевых обходчиков и рыбаков. Орлов предложил создать две дублирующие сети, сигнализирующие о передвижении бронепоезда. Причем смысл сообщений должны понимать только два агента, подающие сигнал. Количество людей, привлеченных к операции, решено было свести к минимуму.

Взлетную полосу оборудовали примерно в двадцати минутах лета до железнодорожного моста. Разработали дезу[13] о начале крупномасштабного наступления, которую полковник обязался передать по своим каналам в назначенное время в штаб красных. Эта дезинформация обязательно должна была выманить бронепоезд на передовые позиции. Две группы, возглавляемые Блюмом и Лопатиным, по подложным документам сотрудников ВЧК, осуществляли прикрытие отхода Муравьева, согласно плану, в последний момент перед тараном выпрыгивающего из аэроплана.

О конечном звене этого плана знали только четверо – Муравьев с друзьями и полковник Орлов.

После того как обговорили последнюю деталь будущей операции, полковник встал из-за стола и, положив в сейф бумаги с детально разработанным планом, взял из буфета, стоящего рядом с сейфом, бутылку водки, разлил ее по рюмкам:

– Конечно, можно было бы пить и работать одновременно, но я предпочитаю эти занятия разделять, – он поднял рюмку: – Господа! – Офицеры встали. – За успех нашей операции! – Орлов лихо опрокинул в себя водку.

Товарищи повторили его жест и, попросив разрешения, вышли из кабинета.

Не откладывая на следующий день, Михаил сразу распорядился приступить к укомплектовке тренировочного аэроплана и обозначить на тренировочном поле габариты моста, который предстояло атаковать. К четырем небольшим воздушным шарам диаметром не более метра каждый прикрепили канаты различной длины, оканчивающиеся тяжелыми якорями. Расставили эти приспособления в соответствии с длиной и высотой пролетов – на одной из излучин Дона, недалеко от города. К аэроплану вместо бомбы прикрепили мешок с песком, равный весу Михаила.

Во время тренировочных полетов он на расстоянии трех сотен метров от объекта, атакуя с высоты под небольшим углом, сбрасывал груз. И облегченный аэроплан, меняя траекторию полета, пролетал между установленными шарами. Этот маневр отрабатывался до автоматизма на двух аэропланах – для того чтобы подобрать оптимальный вес сбрасываемого груза и самого аэроплана так, чтобы тренировочная машина и та, на которой собирались произвести диверсию, не отличались по своим летным характеристикам.

Взлет, выход на цель, сброс балласта, посадка, загрузка балласта, снова взлет… Раз за разом Михаил оттачивал единственный маневр, который в конце концов должен был привести к успешному выполнению задания. Полеты продолжались целыми днями. Менялись направления, угол атаки, расстояние до моста – в выборе одного оптимального решения.

Другая немаловажная для Михаила проблема – успешная эвакуация с места диверсии – целиком зависела от его тренированности и физического состояния. Поэтому он вместе с другим пилотом ежедневно летал над Доном и, раз за разом увеличивая скорость и высоту полета, прыгал в воду – восстанавливал навыки, привитые его учителем из Японии – Митихатой. И хотя времени на отработку всех приемов оставалось мало, ежедневные тренировки с перерывами на обед и сон делали свое дело.

Уже через неделю штабс-капитан Муравьев появился с докладом у начальника контрразведки. И до этого стройная фигура Михаила за время тренировок стала еще более жилистой. Лицо потемнело от загара и усталости, щеки ввалились, отчего черты лица выделялись еще резче. Но сам он был полон оптимизма:

– Разрешите доложить, ваше превосходительство, – недавно полковник Орлов был произведен в генерал-майоры, – можете принимать подготовительную работу. Завтра – генеральная репетиция. Прошу почтить вашим вниманием сие мероприятие, – не удержавшись, съехидничал Муравьев, и глаза его весело блеснули.

Не обращая внимания на вольность штабс-капитана, Орлов подошел к нему, радостно обнял, а затем, отодвинув его от себя, посмотрел в глаза:

– Я верю, у тебя должно получиться. Сегодня же дезинформация о нашем наступлении попадет в штаб красных. Когда назначать операцию?

– Мне нужно двое суток отдыха, репетиция – не в счет. Но силы восстановить перед операцией просто необходимо – слишком напряженный был график работы. – Михаил развел руками, как бы извиняясь за промедление.

– Значит, так, – заходил по кабинету генерал, потирая руки. – Завтра утром – последний пробный полет над Доном. Потом – погрузка вашей команды на поезд, в штабной вагон – там и выспишься… Лошадей погрузят в этот же состав, на платформу. Группы добровольцев для прикрытия твоего отхода набраны из казачьего полка Белова. Многим из них довелось наблюдать ваши подвиги при ликвидации красного рейдового отряда, поэтому, несмотря на то что большинство из них – матерые волки, фронтовики, но слушаться Блюма и Лопатина будут беспрекословно. Те уже сейчас муштруют своих подчиненных – и ни слова протеста в ответ (я сам проверял), хотя казаки – народ гоноровый…

Предвидя вопрос штабс-капитана, Орлов рубанул рукой по столу, будто бы отсекая возражения:

– Аэроплан на стартовый аэродром перегонит другой пилот, тебе нужно отдохнуть.

На следующее утро выспавшийся, бодрый Михаил вместе с генералом Орловым и его адъютантом, в сопровождении казачьего конвоя, на автомобиле подъехали к месту последнего тренировочного полета. Никто, кроме группы Михаила и генерала, не понимал истинного смысла этого «циркового представления».

Аэроплан, загруженный балластом, имитирующим огромную бомбу, уже стоял на взлетной полосе. Муравьев в черном, облегающем комбинезоне залез в кабину пилота. Последовала команда «От винта», и аэроплан взмыл в небо, и по сигналу красной ракеты вышел на заданную позицию, ринувшись сверху к красным шарам. В нескольких сотнях метров от них Михаил, включив специально созданный блокировочный механизм штурвала (этакий автопилот каменного века), проворно выбрался на крыло и, не мешкая, прыгнул в воду, войдя в нее как стрела.

Генерал Орлов не успел и ахнуть, как над водой показалась голова пилота, который красивым кролем поплыл к ожидавшей его лодке.

Аэроплан, как и было задумано, врезался в воздушный шар и, ломая крылья, рухнул в воду.

Через несколько минут Михаил, принимая поздравления, уже вытирался огромным льняным полотенцем. Даже Саша Блюм, занимавшийся в последнее время отработкой маневров прикрытия со своими новыми подчиненными и не видевший всего тренировочного процесса, смотрел на это действо, открыв рот. А после выдал фразу, звучащую в его устах лучшей похвалой, что, мол, даже в цирке его отца такого номера быть просто не могло по причине отсутствия специалиста такого уровня, и что этот номер в любом цирке мира вызвал бы полный аншлаг. Орлов только кивнул, согласившись с этим предположением, и по завершении эксперимента, отдав приказ перебросить аэроплан под Царицын, забрал друзей.

Они прямым ходом направились в Ростов, где уже стоял под парами оборудованный поезд. Отряд прикрытия, переодетый в красноармейскую форму, был рассажен по вагонам. Сюда же была погружена вся необходимая амуниция, лошади и торпеда в металлическом футляре с креплениями. Как только офицеры сели в вагон, поезд тронулся.

Лежа в отдельном купе, Михаил не мог уснуть. Напряжение последних недель не отпускало его. И теперь, в одиночестве, чувство тяжелой утраты снова начало рвать его сердце. В последние дни боев, тренировок, работы, которая не давала ему ни минуты свободного времени, это чувство, хоть и оставалось у него в глубине души, но не хватало стальными клещами его сердце… И вот опять, оставшись в одиночестве, он ощутил непреодолимую душевную боль. Картины гибели семьи вставали у него перед глазами.

Он прокручивал их в голове, казня себя за допущенные промахи, за то, что в отчем доме позволил себе расслабиться и не смог защитить своих родных. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», – повторил он про себя и заскрипел зубами от сжигавшей его ненависти. Захотелось вдруг пойти к друзьям, надраться вдрызг, чтобы немного забыться… Но Михаил понимал: от его физического состояния зависит задуманная операция и сохранение жизни, которой он сейчас дорожил лишь постольку, поскольку она была гарантом мести выродкам, убившим его семью. Он нисколько не обманывался и во внутренних качествах генерала Орлова. Михаил знал о том, что все душевные порывы у профессионального разведчика заменяет рациональность, что помощь от генерала он получит только в том размере, который необходим для удержания его на крючке, чтобы в конце концов выйти на информацию, переданную ему отцом.