ИЗМЕНА – пожалуй, самое страшное слово на свете! Чума, мор, проказа, проклятье, палач, казнь – тоже звучат по-особенному и заполняют людские сердца трепетным страхом. Даже у отважнейших смельчаков при сочетании этих звуков и соответствующей им тревожной интонации вмиг подкашиваются колени, а по телу проносится холодная дрожь. Слова – предвестники беды необычайно выразительны, они обозначают угрозу, большую опасность, но отнюдь не верную смерть для того, кто их услышал. Далеко не каждому суждено погибнуть от страшной болезни, косящей в зараженной округе по несколько десятков людей на дню. Проклятье можно снять или, на худой конец, сбежать от него. Палач может попасться недостаточно опытный, и пленник умрет еще до того, как боль сведет его с ума. Приговоренного к казни преступника могут в последний момент помиловать или освободить сообщники. Нет, эти слова хоть и страшны, но не исключают надежду, не выжигают ее из сердца каленым железом, в то время как слово «измена» обладает воистину магическим свойством; оно расставляет все точки над i и предвещает неминуемую погибель, которая вот-вот тебя настигнет.
       Нет ничего страшного, если ты услышишь это зловещее слово в переполненном верной стражей королевском дворце или на рыночной площади перед изощренной казнью избитых, жалких с виду заговорщиков, прошедших через умелые руки безжалостного палача. Но если оно прозвучит в самом разгаре боя, можешь считать себя мертвецом!
 
       Мартин ГЕНТАР, маг и моррон

      «Измена!» – пронеслось по рядам защитников крепости. «Измена, нас предали!» – прокатился по верхнему ярусу укрепления многоголосый крик, на краткий миг заглушивший все остальные, куда более громкие звуки. Рев могучих катапульт, гулко извергающих в черное ночное небо пылающие огнем заряды; лязг стали доспехов; крики солдат; команды снующих по стене командиров; свист сотен арбалетных болтов, летящих со стен в огромную, занимавшую всю Шермдарнскую степь массу из плоти, стали и огней, медленно наползающую на крепость; предсмертные стоны падающих вниз орков; заглушающие друг друга боевые кличи отрядов нападающих и все остальные шумы идущего полным ходом сражения внезапно стихли, как будто преисполнившись глубочайшим уважением перед одним коротким и очень емким словом. Так расступаются в стороны молодые, задиристые бойцы, когда на арену ступает нога прославленного воина; не шумливого, с виду ничем не приметного, но смертельно опасного, способного сразить врага всего одним, отточенным годами ударом.
      Плавно нажав на спусковой механизм, сержант отправил в толпу карабкающихся по стене орков последний болт и бросил вниз, на головы нападающих, уже бесполезный арбалет. Запас зарядов был быстро исчерпан, и вряд ли наемник смог бы найти связку новых болтов. В эту ночь защитники крепости стреляли, практически не целясь: когда на штурм идет несколько десятков тысяч врагов, важна не точность, а скорость стрельбы. Куда ни полетел бы выпущенный болт, он всяко нашел бы себе цель.
      Сержант был не первым, далеко не первым из солдат верхнего яруса, кто, выхватив меч, бросился к противоположной стене и, перегнувшись через бортик без зубцов, собственными глазами увидел причину смятения в рядах защитников Великой Кодвусийской Стены, которое в любое мгновение грозило перерасти в панику. От горевших казарм к крепости быстро приближался многочисленный отряд, состоящий из гномов и рыцарей Храма. Первые ряды изменников уже достигли нижнего уровня и ударили защитникам пограничного рубежа в спину. Рассудок наемника, прошедшего через горнила десятков кровопролитных войн, временно помутился и не смог помочь застывшему от недоумения хозяину найти хоть какое-то разумное объяснение увиденному.
      Ладно гномы, на этот низкорослый и очень воинственный народец люди всегда смотрели с опаской. Никто никогда точно не знал, что творится в широколобых головах малышей, обитавших в подземных пещерах. А уж те из них, кто выполз на земную поверхность и какое-то время прожил среди людей, были гномами из гномов, то есть отличались необычайной агрессией и крайне задиристым норовом. Гремучая, убойная смесь, в особенности если учесть природную физическую силу обитателей горных подземелий, поражающие воображение упорство и выносливость, а еще – остроту покрытых диковинными узорами топоров. Одним словом, если в бой вступили низкорослые бородачи, то схватка предстояла не из легких.
      От гномов можно было ожидать чего угодно, в том числе и союза с орками, но храмовники!.. Священное воинство, призванное защищать человечество от нечистых сил и скверны, вступило в сговор с мерзкими орками и предало людей, тех, кому оно, собственно, и было обязано служить. Ведь если падет Стена, отделявшая мир людей от диких степей, то полчища уродливых, клыкастых тварей хлынут на разрозненные, ослабевшие после долгих войн королевства, и прольется столько крови, что страшно даже представить. Картина, увиденная сержантом и другими солдатами, была абсурдной, противоречила здравому смыслу и, как следствие, деморализовала защитников пограничного рубежа.
      – Что рты раззявили, дармоеды?! Ишь, зрелище себе нашли! Можь, вам еще по краюхе раздать да чарку винца налить?! – вывел сержанта из состояния оцепенения звучный бас командира отряда, громыхнувший прямо у него за спиной.
      Щедро раздавая оплеухи и тычки, рослый вивериец с повязкой капитана на левом налокотнике врезался в толпу зевак и всего за считаные секунды превратил обомлевшее стадо в хорошо организованное воинство.
      – Никогда церковным крысам не доверял! И вам скок раз говорил, чтоб подальше от храмовников держались! Слишком мыслили много святоши воинствующие, оттого мозги и прокисли! – излагал свою точку зрения командир наемников, бойко орудуя локтями. – Вот к чему тараканы в башке приводят! А все потому, что и попами, и воителями хотели быть! Нельзя так… на двух лошадях усидеть седалища не хватит!
      Воякам, осчастливленным капитанским кулаком, локтем или коленом, не потребовалось повторного аргумента, дабы вновь возвратиться на покинутые позиции. Лишь когда последний из них вернулся к стене и принялся сбрасывать на орочьи головы камни, капитан перегнулся через бортик и, просопев себе под нос что-то по-виверийски, выразил свое нелестное отношение к происходящему внизу.
      Напав внезапно, да еще умело использовав значительный численный перевес, рыцари с гномами оттеснили наемников с флангов и зажали быстро таявший отряд нижнего уровня в центре позиции, как раз возле ворот. Положение было критическим, поэтому командир роты наемников не раздумывая отдал приказ, нарушающий все инструкции и предписания кодвусийского коменданта.
      – Дибл, Фивер и ты, Жал, – немного подумав, кивнул капитан сержанту, – возьмите своих людей и живо вниз! Перережьте молельно-горняцкий сброд!
      Приказ отдать легко, а вот исполнить его куда сложнее… Из десятка сержанта остались лишь четыре бойца: двое погибли, один находился при смерти, а трое остальных помогали обслуге катапульт подтаскивать тяжелые снаряды и камни. В десятках Дибла и Фивера было чуть больше людей, резерв же бил баклуши в башне, и Жал не мог понять, почему капитан не отправил вниз именно его. Однако что наемники, что солдаты регулярной армии не привыкли обсуждать распоряжения командиров, даже если и считали их неразумными. Не сказав своим людям ни слова, сержант лишь кивнул в сторону лестницы, возле которой уже толпились два неполных десятка солдат, и обнажил меч, предвидя, что вскоре блестящая сталь отполированного до блеска клинка обагрится кровью.
      Спуск шел медленно, часто возникали сводящие с ума заторы. Нарушить приказ коменданта и послать на нижний ярус бойцов решился не только их капитан, но и остальные командиры. Непредвиденные обстоятельства требуют риска и опасных решений. Что толку защищать верхние уровни крепости, если изменники сумеют открыть ворота и впустить орду орков?
      На третьем ярусе снизу собралось около полусотни бойцов, с нетерпением ожидавших, когда же им удастся добраться до лестницы и, грохоча коваными каблуками сапог, сбежать вниз, туда, где шел бой, откуда доносился лязг оружия о доспехи, монотонный гул слившихся воедино тяжелого пыхтения с крепкой руганью и последние крики умирающих. «Долгое ожидание боя намного хуже самой кровавой резни!» – эту непреклонную истину знал каждый наемник. В гарнизон Великой Кодвусийской Стены не брали зеленых новичков. Мундиры и блестящие латы Защитников надевали лишь те, кто уже поучаствовал в сражениях и сумел доказать командирам свою годность для тяжкого ратного дела.
      Жал заскучал и уже прикидывал, как бы спуститься со стены при помощи подручных средств, например связав веревку из солдатских яке. Затянувшееся ожидание шло явно не на пользу ни ему, ни приунывшим, взопревшим от бестолковой толчеи солдатам. Оно медленно подрывало воинский дух и вело к истощению моральных сил. Но тут сражение само пришло к ним, правда, столкнуться пришлось не с рвущимися к воротам изменниками, а с главным врагом; с врагом, чей лик никак нельзя было назвать человеческим…
      Внезапно за спиной солдат возникло движение. Побросав арбалеты, стрелки у бойниц выхватили мечи и со всех ног побежали в сторону, противоположную лестнице. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять причину возникшей кутерьмы. Орки поднялись до третьего уровня, и их передовой отряд сумел проникнуть внутрь крепости. Все защитники третьего яруса кинулись на помощь сражавшимся товарищам, поспешили заткнуть брешь.
      Подтверждения единственно возможного предположения пришлось ждать недолго. Уже через миг в ближайшем к Жалу просвете между зубцами появилась оскаленная, клыкастая рожа врага. Орк грозно рычал, вцепившись могучей рукою в край стены, и совершал отрывистые, резкие телодвижения, пытаясь протиснуть свое огромное тело в узкое отверстие. Несмотря на грозный вид и звериный рык, исходивший из его слюнявой пасти, иных эмоций, кроме дружного смеха, загнавший себя в каменную ловушку враг не вызывал. Какое-то время его тщетные потуги выбраться веселили томящихся в ожидании солдат, но когда толпа на лестнице быстро двинулась вниз, один из копейщиков прервал потешные мучения застрявшего противника. С треском ломающихся костей и противным хлюпаньем острие копья погрузилось в узкую щель между стальным воротом нагрудного доспеха и шлемом. Орк дернулся всем телом, в последний раз взвыл и с силой ударил квадратными кулаками по стене, отбив небольшой кусок кладки, затем он обмяк и замер. Солдат резко выдернул копье, и на толпу брызнул фонтан темной, густой орочей крови.
      Это происшествие немного скрасило утомительное ожидание Жала и его солдат. Проход был свободен, можно было спускаться вниз, но тут за спиной сержанта раздался грозный боевой клич. Резко обернувшись, Жал увидел поспешно отступавших к лестнице солдат и опьяненную успехом в сражении толпу преследовавших их орков.
      Не дожидаясь команды офицера, которого, собственно, поблизости и не было, наемники быстро организовали строй и, пропустив к лестнице отступавших, дружно сомкнули щиты перед бегущим на них врагом. Дюжина, а может, и больше орков с ревом налетела на сборный отряд, но не смогла смять его, разорвать единую, стойкую живую линию бойцов. Щит сержанта завибрировал под сильным ударом массивной булавы, дрожь тут же передалась напрягшейся левой руке. Уже в следующий миг боящийся потерять равновесие и упасть Жал отвел щит резким движением в сторону и в выпаде вонзил меч по самую рукоять в узкую щель между доспехами занесшего булаву для второго удара орка. Рослое чудище зарычало, извергнув из клыкастой пасти фонтан слюны вперемешку с кровью, согнулось пополам и, повинуясь инерции, полетело прямо на стоявшего перед ним сержанта. Жал пытался отпрянуть назад, но не сумел отскочить, поскольку натолкнулся спиной на щит недостаточно расторопного товарища. Две, а то и все три сотни килограммов еще теплой плоти и стали обрушились на сержанта и придавили его к доскам деревянного перекрытия. Жал задергался, пытаясь выбраться из-под окровавленной туши, но от этого ему стало еще хуже. Бой продолжался, бьющимся насмерть не было дела до тех, кто упал. На голову и грудь погребенного под тушей врага сержанта наступали то кованые сапоги товарищей, то обернутые кусками вонючей кожи орочьи лапы. Жуткая боль и помутившая рассудок обида терзали лишившегося возможности двигаться бойца. Продолжая дергаться и изворачиваться изо всех сил, Жал закричал, но его крик потонул в монотонном гуле сражения, а затем… затем был толчок, мощный толчок, от которого, как показалось бедолаге, вся крепость сложилась, словно карточный домик, и полетела прямиком в преисподнюю.

* * *

      Болезненное соприкосновение затылка с твердой поверхностью заставило Штелера мгновенно открыть невидящие глаза и крепко выругаться. Впрочем, вместо забористого армейского проклятия из его рта вылетело лишь невнятное бормотание. Язык распух и не хотел слушаться легкомысленного хозяина, вот уже какую неделю злоупотреблявшего вином и совершавшего всевозможные глупости, о которых, к счастью, он довольно быстро забывал. Стоило опухшим векам лишь чуть-чуть приподняться, как перед мутным взором моррона тут же всплыли две мерзко ухмылявшиеся орочьи рожи в украшенных пожухлыми цветочками и выцветшими ленточками кружевных чепцах. Штелер испугался и закричал, а правая рука бывшего офицера инстинктивно зашарила по бедрам в поисках рукояти меча. Благие помыслы далеко не всегда завершаются достойными и пристойными делами! Вместо крика вновь получился жалкий гортанный сип, слюна из едва открывшегося рта замарала ворот рубахи, пальцы вместо эфеса вцепились в собственное «достоинство», а попытка выхватить меч привела к немедленной потере шаткого равновесия. Непослушное тело перепившего моррона принялось вяло заваливаться на правый бок и прекратило падение, лишь когда его плечо с головою натолкнулись на какое-то препятствие, довольно теплое и относительно мягкое.
      Несмотря на постоянную тряску и расползавшиеся в разные стороны ноги, бывший полковник все-таки обрел устойчивое положение, а его затуманенный взор медленно, но верно стал проясняться. Парочка дамских чепцов осталась, а вот уродливые орочьи физиономии в них начали постепенно изменяться, пока не превратились в два довольно милых женских лица. Все еще пытавшийся выдавить из непослушного горла крик Штелер мгновенно успокоился и, сложив мокрые от слюны губы в умильную улыбку попортившего пеленки младенца, тут же снова закрыл глаза.
       – Это был сон, всего лишь сон… одно из мерзких видений, которые тебя преследуют с тех пор, как ты погиб и превратился в моррона! – в такт мерному поскрипыванию колес и небольшой дорожной тряске успокаивала Штелера одиноко блуждавшая по его одурманенной голове Мысль. – Не забивай головушку ерундой, бедняжке и так тяжело… похмелье!
       – Неправда! Кошмар был весьма и весьма странным, ничуть не похожим на грезы, что ты видел ранее! – возмущенно отверг поверхностное суждение Мысли вдруг очнувшийся от спячки Здравый Смысл и выдвинул аргументы, которые было тяжко оспорить: – Этот кошмар никак и ничем не связан с тем, что ты в последнее время пережил! В нем не было даже отдаленных намеков на события из твоей собственной жизни… ни одной связующей нити с пережитым недавно! Видение было чересчур реальным, логически связанным и совершенно чужим. Это послание, возможно, от Коллективного Разума… Тебе нельзя его забывать! Запомни хорошенько, проанализируй, подумай, сделай выводы! Прямо сейчас за работу берись, не ленись, а то будет поздно!
       – Чушь, бред! Меньше пей, и черти с орками не привидятся! – обиженно возразила преисполненная здоровым скептицизмом Мысль. – Вон, позавчерась почти целый бочонок виндальского в одиночку выжрал, а затем еще и в драку полез! Вот скажи, за что ты того офицера кавалерийского сапогом в рожу?! А корчмаря зачем на пару с девкой разгульной в бочонок пустой засадил да крышку гвоздями забил? Что они в тесноте такой сделать смогли?
       – Это-то здесь при чем?! – удивился Здравый Смысл, а затем, рассердившись на уводящего разговор в сторону оппонента, добавил: – Дура, блудливая дура!
       – А ты, а ты!.. Неудачник, напыщенный сноб и оголтелый женоненавистник! – истерично проверещала оскорбленная Мысль и, напоследок надменно фыркнув, покинула пределы сознания.
      Вот уже в который раз Здравый Смысл восторжествовал. Победа мужского начала означала, что вместо того, чтобы просто успокоиться и снова заснуть, моррон был вынужден чуток призадуматься над тем, что увидел во время загадочного сна, более походившего на сказку из далекого детства, нежели на быль или какое-то предупреждение.
      Древние доспехи и громоздкое оружие, которыми бились встарь прапрапрадеды. Почти забытые раритеты из прежних времен: арбалеты и луки. Их теперь можно увидеть лишь в трясущихся ручонках очень бедных, пропивших даже свои мушкеты охотников. Королевство Кодвус, о котором в народе ходило множество сказаний, но ни один из рассказчиков не ведал, где оно находилось. Легендарная Кодвусийская Стена, когда-то давно якобы защищавшая земли людей от орд орков и иных мифических, вымышленных болтливыми старушонками существ. Любой умный человек лишь рассмеялся бы и попытался поскорее позабыть никчемные образы, пришедшие к нему в пьяном сне, но только не барон Аугуст ванг Штелер. Бывший полковник герканской колониальной армии не был глуп, однако не был он и человеком. Более двух лет назад он превратился в моррона, в довольно могущественное существо, которое многие здравомыслящие люди тоже посчитали бы вымышленным. Штелер привык, что его сны что-то да значили; земля, на которую ступала его нога, заблаговременно давала подсказку к загадке, которую ему предстояло в скором времени разгадать. И только от него зависело, сложится ли сложная головоломка; только от его правильного или ошибочного толкования снов зависели многие жизни.
      Первое вещее видение пришло к нему еще два года назад, когда он только приблизился к столице герканской колонии, Денборгу. Это был сон наяву. Почти всемогущий Коллективный Разум человечества дал ему узреть будущее небольшой лесной шайки, состоявшей исключительно из кровожадных, попиравших все нормы морали и принципы жизни подростков. Они безжалостно убивали за ломаный грош и должны были вырасти в отпетых негодяев. Тогда все до одного разбойники приняли смерть от его меча, они, бесспорно, заслужили свою участь. Однако Штелер до сих пор сомневался, не истолковал ли он пришедшие образы слишком упрощенно, прямолинейно, не означало ли посланное ему видение всего лишь то, что связь между будущим, прошлым и настоящим на землях колонии необычайно сильна, ведь буквально через несколько дней он столкнулся с призраками воинственных дикарей. Коллективный Разум посылал ему ключ, но почему-то всегда забывал уточнить, от какого именно замка и где он висит: на сундуке или двери? Он вел себя подло, издевался, словно какой-нибудь заштатный оракул, окутывающий себя ореолом таинственности, нес с первого взгляда несвязную чушь, которая на самом деле что-то важное да означала.
      С тех пор видения посещали моррона довольно часто, и он с грехом пополам да научился распознавать скрытый в них смысл. Однако этот сон был особенным, притом не только тем, что барон видел прошлое, которое, возможно, вовсе не существовало. Всплывшие в голове пребывавшего в дурманном забвении барона картинки были чересчур яркими, да и видел он их от первого лица, что случилось впервые. Он был одним из участников загадочного кошмара, более того, ощущал себя иным человеком, как будто его разум выпорхнул из пьяной плоти, перенесся на многие мили и через многие века, чтобы вселиться в чужое тело.
      Интуиция подсказывала напрягавшему гудевшую голову моррону, что он еще не раз вернется к этому сну. Сейчас же для решения этой загадки у него просто-напросто не было сил. Здравый Смысл хоть и призвал утомленного недавней борьбой с бочонком хозяина к работе, но чересчур оптимистично оценил его физические возможности. Штелер упорно боролся с дремотой, но в конце концов проиграл, его вновь потянуло ко сну.

* * *

       В голове была пустота, а в членах – необычайная легкость. Он парил в разноцветных мерцающих облаках и наслаждался ласковыми, игривыми прикосновениями воздушных потоков. Своенравная память стерла начало полета, тот самый момент, когда его покинувшая тело душа оторвалась от грешной земли, а все еще живому сознанию было не под силу предугадать, чем же завершится плавное перемещение среди причудливых небесных тел, не имеющих ничего общего с теми белыми или грязно-серыми облаками, которые люди видят с земли. Он не хотел гадать, он наслаждался чудесными мгновениями, пожалуй, самыми лучшими из тех, что он пережил за свою долгую для солдата жизнь в тридцать семь с половиной лет.
       Недавнее прошлое уже позабылось, а о скором будущем еще не думалось, существовало лишь настоящее. Были лишь он и облака, а все, что осталось внизу, на земле, казалось чуждым, отрешенным и нереальным. Невесомое тело парило и постепенно сливалось с небесными массами в единое целое. Страха не было, были лишь наслаждение и легкая горечь, что ему не довелось попасть сюда раньше, что без толку потерял столько времени на земле.
       Ничто не бывает вечным, а за эйфорией восторга непременно наступит горькое разочарование. В тот самый сладостный миг, когда спавший сержант уже почти ощутил себя частью воздушной стихии, его вдруг пронзила острая боль. Подобно удару молнии, она сотрясла все тело, заставила его страдать и, самое страшное, вернула вес. Он падал, беззвучно крича, быстро приближался к растущей перед глазами земле, а когда коснулся каменной тверди, почувствовал не только новую боль, но и обреченность. Небеса отвергли его. Подземное царство, куда после смерти телесной оболочки попадают заблудшие нечестивые души, тоже не открыло перед ним своих врат. Он остался один, он остался в мире людей и боялся даже представить, что ждало его впереди, как долго продлятся незаслуженные мучения.

* * *

      То, что происходит во сне, чаще всего напрямую не связано с действительностью, зато любой резкий сюжетный поворот непредсказуемого видения обусловлен вполне реальными, происходящими наяву событиями. Дремавший на козлах кучер недосмотрел, потерял бдительность, и при повороте дороги заднее колесо экипажа попало в яму возле самой обочины. С жалобным скрипом старенькая карета накренилась вправо и чуть было не перевернулась, а находившихся внутри пассажиров так сильно тряхнуло, что на затоптанном сапогами полу оказался не только пребывавший в пьяном сне Штелер.
      Сидевшая напротив дама не успела даже возмущенно ахнуть, когда в ее юбку непристойно выше колен ткнулась раскрасневшаяся, потная рожа попутчика. Не дав несчастной возмутиться, сила неожиданного толчка оторвала ее от спинки сиденья и настойчиво повлекла к противоположному углу экипажа. Впрочем, далеко женщина не улетела: хоть, широко раскинув руки в тщетной попытке за что-либо ухватиться, верхняя часть дамы и рвалась в полет, но ее нижнюю часть надежно припечатала к скамье недовольно урчащая и пускавшая слюну голова дремавшего моррона. Увлекая за собой мешающую достичь противоположного угла живую преграду, тело попутчицы повалилось на пол. Хоть женщина больно и ударилась лбом о сиденье, но все же ей повезло больше, чем оказавшемуся под нею мужчине. Во-первых, скамья кареты была обшита мягкой обивкой, и от весьма болезненного удара не осталось даже мало-мальского синяка, а во-вторых, дама оказалась сверху и, как следствие, не слишком сильно запачкала о грязный пол платье.
      Второй, более молодой спутнице моррона повезло куда меньше. При толчке левая дверца кареты открылась, и юная девица, испуганно завизжав, чуть было не выпорхнула наружу. К счастью, все произошло довольно быстро. Кучер оказался опытным, не растерялся и тут же стегнул лошадей кнутом, отчего потерявший устойчивость экипаж повлекло вперед. Заваливающаяся набок карета всего пару секунд проехала на жалобно скрипящих правых колесах, а затем выровнялась и помчалась дальше, трясясь по ухабам размытой недавними дождями дороги.
      Как только неприятное дорожное происшествие осталось позади и возмущенные женщины, поправляя помятые платья, чинно и важно расселись по своим местам, в адрес раззявы-возницы было сказано множество нелестных и грубых слов. Если бы Штелер пребывал в данный момент в сознании, то непременно бы подивился красочности, язвительности и колкости оскорбительных высказываний, которыми кучера одарили не грубияны-солдаты и не несдержанные на язык матросы, а две хрупкие нежные дамочки благородного происхождения. Некоторые особо обидные сравнения бывший полковник обязательно запомнил бы и не погнушался бы потом применить в жарком споре с собратьями по «Легиону» или перед одной из пьяных драк в портовом иль придорожном кабаке. Однако, к сожалению, словесные изыски прекрасных созданий, призванных вдохновлять художников и поэтов, прошли мимо его ушей. Моррон еще пребывал во сне, поэтому единственное, на что у его бессознательного тела хватило сил, так это подняться на четвереньки и каким-то чудом вновь заползти на мягкую и куда более чистую, чем пол, скамью.
      Прерванное внезапным падением видение ослабло и стало постепенно отпускать плененное сознание моррона. Связь с окружающим миром крепла. Голову, и не только одурманенную голову опального герканского барона, начала терзать жуткая, ноющая боль, тело затрясло в легком ознобе, а все еще закрытые глаза пронзила такая нестерпимая резь, как будто злая волшебница-белошвейка использовала их вместо подушечки для своих заговоренных иголок. Барона ничуть не удивила реакция ослабевшего организма, это были вполне закономерные последствия разгульного образа жизни, который он вел в последнее время.
      Уже в поездке Штелер приобрел несколько свежих ссадин с ушибами, но и до того, как он отправился в путь, его почти бессмертному телу основательно досталось в пьяных драках по кабакам, постоялым дворам, портовым притонам, почтовым станциям, деревням, сторожевым постам и прочим местам; иным словом, везде, где за медь или серебро наливали вино и где находились недовольные возмутительным поведением пьяного бузотера. Бывало, Штелер сам нарывался на драку, то приставая к чужим спутницам, то оскорбляя честь и достоинство неосмотрительно оказавшихся по соседству мужчин; но чаще всего одно лишь его шумное появление в очередном питейном заведении являлось поводом и одновременно причиной для возникновения потасовки. Иногда он сам затевал ссоры, но порой и охотно уступал инициативу разгоряченным хмелем забиякам, вне зависимости от их достатка и сословия. Куражился ли над его пьяным бредом простой матрос, грубил ли ему в ответ зарвавшийся деревенский мужик или занудно читал нотации о приличиях напыщенный рыцарь в расшитом позолотой дорожном костюме, было, по большому счету, не важно. В любом случае словесная перепалка кончалась одним и тем же: правая рука моррона тянулась к мечу, а левая мгновенно выхватывала из-под собственного зада увесистый табурет. Но вот чего ни разу за почти двухмесячное пьянство не случалось, так это того, чтобы кто-то из благородных оппонентов успел пройтись по его небритым щекам перчаткой. Охотники соблюсти занудный протокол вызова на поединок находились, да только добротный табурет разбивался об их голову в самом начале рыцарского церемониала. В новой, полной опасностями и событиями жизни моррона не было места для глупых формальностей высокородного сословия, о принадлежности к которому он уже и сам почти позабыл.
      Легче всего бывший полковник и лишенный титула барон находил общий язык с армейскими ветеранами да наемниками. Бывалые вояки понимали его без слов, просто смотрели опьяневшему дворянину в глаза и читали в них нестерпимую потребность намять ближним бока и обагрить свежей кровью острие заскучавшего в ножнах меча. Они думали, как он. Они всегда принимали его за своего и по-товарищески приходили на выручку, помогая осуществить желание куда более сильное, нежели неугомонное стремление напиться до беспамятства или банальная похоть.
      Два месяца подряд бывший полковник герканской армии пил; пил каждый день; пил по причине, которую старательно пытался побыстрее забыть. Однако вино лишь притупляло, а не лечило душевную боль, а вызванное им разнузданное поведение приводило к появлению мучений физических. Тело моррона быстро справляется с синяками и легкими ранами, но вот от болезненных ощущений все же приходилось страдать.
      Отупляющее, деморализующее сознание и ослабляющее волю пьянство началось еще в Денборге, столице герканской колонии по другую сторону Удмиры, затем продолжилось на корабле, когда страдавшего душой и телом моррона вдруг потянуло на Родину… в Герканию, в маленький городок Вендерфорт, где он вырос, где прошло его детство.
      Неделя плавания прошла довольно спокойно. Путешествующий инкогнито драчун спровоцировал лишь три поединка, вышел из них победителем и, поскольку больше рыцарей на корабле не осталось, принялся приставать к судовой команде. Тут его потехе помешал капитан, приказавший матросам связать бузотера и до прибытия в первый же герканский порт держать на цепи в сыром трюме. Четыре дня Штелер не тешил чесавшиеся кулаки и проклинал тот день, когда его нога ступила на борт утлой посудины. Терзаемая печальными воспоминаниями душа моррона скучала по бойцовским потехам, и эту тоску Штелер самозабвенно топил в вине, ведь дуралеи-матросы приковали его рядом с бочонком виндальского, хоть немного и кисловатого на вкус, но весьма бодрящего напитка.
      Опальный барон был первым пассажиром, сошедшим на герканский берег. Как и обещал капитан, в Линдере арестанта буквально выпихнули с корабля, отобрав в качестве компенсации за опустошенный бочонок скудные пожитки и отощавший кошель. Разозленные доставленными им хлопотами и весьма заметными отметинами на парочках скул моряки обобрали шумного пассажира до нитки, оставив на нем лишь грязное, поношенное платье да на потертом ремне меч, который согласно суровым герканским законам нельзя было забрать хоть у спившегося, но все же дворянина.
      Любого на месте Штелера опечалил бы такой поворот событий, но барон был не из тех, кто горюет по пустякам и жалобы предпочитает действиям. В первом же кабаке, куда бывший полковник забрел, дабы промочить першившее после судовой кислятины горло, он учинил драку, в результате которой не только разжился толстеньким кошельком – заслуженным боевым трофеем, срезанным с пояса вздумавшего ему перечить купца, но и благополучно покинул пределы разгоревшегося ристалища еще до прибытия портовой стражи.