В когтях ястреба

Денис Юрин
В когтях ястреба

       ИЗМЕНА – пожалуй, самое страшное слово на свете! Чума, мор, проказа, проклятье, палач, казнь – тоже звучат по-особенному и заполняют людские сердца трепетным страхом. Даже у отважнейших смельчаков при сочетании этих звуков и соответствующей им тревожной интонации вмиг подкашиваются колени, а по телу проносится холодная дрожь. Слова – предвестники беды необычайно выразительны, они обозначают угрозу, большую опасность, но отнюдь не верную смерть для того, кто их услышал. Далеко не каждому суждено погибнуть от страшной болезни, косящей в зараженной округе по несколько десятков людей на дню. Проклятье можно снять или, на худой конец, сбежать от него. Палач может попасться недостаточно опытный, и пленник умрет еще до того, как боль сведет его с ума. Приговоренного к казни преступника могут в последний момент помиловать или освободить сообщники. Нет, эти слова хоть и страшны, но не исключают надежду, не выжигают ее из сердца каленым железом, в то время как слово «измена» обладает воистину магическим свойством; оно расставляет все точки над i и предвещает неминуемую погибель, которая вот-вот тебя настигнет.
       Нет ничего страшного, если ты услышишь это зловещее слово в переполненном верной стражей королевском дворце или на рыночной площади перед изощренной казнью избитых, жалких с виду заговорщиков, прошедших через умелые руки безжалостного палача. Но если оно прозвучит в самом разгаре боя, можешь считать себя мертвецом!
 
       Мартин ГЕНТАР, маг и моррон

Глава 1
Возвращение

      «Измена!» – пронеслось по рядам защитников крепости. «Измена, нас предали!» – прокатился по верхнему ярусу укрепления многоголосый крик, на краткий миг заглушивший все остальные, куда более громкие звуки. Рев могучих катапульт, гулко извергающих в черное ночное небо пылающие огнем заряды; лязг стали доспехов; крики солдат; команды снующих по стене командиров; свист сотен арбалетных болтов, летящих со стен в огромную, занимавшую всю Шермдарнскую степь массу из плоти, стали и огней, медленно наползающую на крепость; предсмертные стоны падающих вниз орков; заглушающие друг друга боевые кличи отрядов нападающих и все остальные шумы идущего полным ходом сражения внезапно стихли, как будто преисполнившись глубочайшим уважением перед одним коротким и очень емким словом. Так расступаются в стороны молодые, задиристые бойцы, когда на арену ступает нога прославленного воина; не шумливого, с виду ничем не приметного, но смертельно опасного, способного сразить врага всего одним, отточенным годами ударом.
      Плавно нажав на спусковой механизм, сержант отправил в толпу карабкающихся по стене орков последний болт и бросил вниз, на головы нападающих, уже бесполезный арбалет. Запас зарядов был быстро исчерпан, и вряд ли наемник смог бы найти связку новых болтов. В эту ночь защитники крепости стреляли, практически не целясь: когда на штурм идет несколько десятков тысяч врагов, важна не точность, а скорость стрельбы. Куда ни полетел бы выпущенный болт, он всяко нашел бы себе цель.
      Сержант был не первым, далеко не первым из солдат верхнего яруса, кто, выхватив меч, бросился к противоположной стене и, перегнувшись через бортик без зубцов, собственными глазами увидел причину смятения в рядах защитников Великой Кодвусийской Стены, которое в любое мгновение грозило перерасти в панику. От горевших казарм к крепости быстро приближался многочисленный отряд, состоящий из гномов и рыцарей Храма. Первые ряды изменников уже достигли нижнего уровня и ударили защитникам пограничного рубежа в спину. Рассудок наемника, прошедшего через горнила десятков кровопролитных войн, временно помутился и не смог помочь застывшему от недоумения хозяину найти хоть какое-то разумное объяснение увиденному.
      Ладно гномы, на этот низкорослый и очень воинственный народец люди всегда смотрели с опаской. Никто никогда точно не знал, что творится в широколобых головах малышей, обитавших в подземных пещерах. А уж те из них, кто выполз на земную поверхность и какое-то время прожил среди людей, были гномами из гномов, то есть отличались необычайной агрессией и крайне задиристым норовом. Гремучая, убойная смесь, в особенности если учесть природную физическую силу обитателей горных подземелий, поражающие воображение упорство и выносливость, а еще – остроту покрытых диковинными узорами топоров. Одним словом, если в бой вступили низкорослые бородачи, то схватка предстояла не из легких.
      От гномов можно было ожидать чего угодно, в том числе и союза с орками, но храмовники!.. Священное воинство, призванное защищать человечество от нечистых сил и скверны, вступило в сговор с мерзкими орками и предало людей, тех, кому оно, собственно, и было обязано служить. Ведь если падет Стена, отделявшая мир людей от диких степей, то полчища уродливых, клыкастых тварей хлынут на разрозненные, ослабевшие после долгих войн королевства, и прольется столько крови, что страшно даже представить. Картина, увиденная сержантом и другими солдатами, была абсурдной, противоречила здравому смыслу и, как следствие, деморализовала защитников пограничного рубежа.
      – Что рты раззявили, дармоеды?! Ишь, зрелище себе нашли! Можь, вам еще по краюхе раздать да чарку винца налить?! – вывел сержанта из состояния оцепенения звучный бас командира отряда, громыхнувший прямо у него за спиной.
      Щедро раздавая оплеухи и тычки, рослый вивериец с повязкой капитана на левом налокотнике врезался в толпу зевак и всего за считаные секунды превратил обомлевшее стадо в хорошо организованное воинство.
      – Никогда церковным крысам не доверял! И вам скок раз говорил, чтоб подальше от храмовников держались! Слишком мыслили много святоши воинствующие, оттого мозги и прокисли! – излагал свою точку зрения командир наемников, бойко орудуя локтями. – Вот к чему тараканы в башке приводят! А все потому, что и попами, и воителями хотели быть! Нельзя так… на двух лошадях усидеть седалища не хватит!
      Воякам, осчастливленным капитанским кулаком, локтем или коленом, не потребовалось повторного аргумента, дабы вновь возвратиться на покинутые позиции. Лишь когда последний из них вернулся к стене и принялся сбрасывать на орочьи головы камни, капитан перегнулся через бортик и, просопев себе под нос что-то по-виверийски, выразил свое нелестное отношение к происходящему внизу.
      Напав внезапно, да еще умело использовав значительный численный перевес, рыцари с гномами оттеснили наемников с флангов и зажали быстро таявший отряд нижнего уровня в центре позиции, как раз возле ворот. Положение было критическим, поэтому командир роты наемников не раздумывая отдал приказ, нарушающий все инструкции и предписания кодвусийского коменданта.
      – Дибл, Фивер и ты, Жал, – немного подумав, кивнул капитан сержанту, – возьмите своих людей и живо вниз! Перережьте молельно-горняцкий сброд!
      Приказ отдать легко, а вот исполнить его куда сложнее… Из десятка сержанта остались лишь четыре бойца: двое погибли, один находился при смерти, а трое остальных помогали обслуге катапульт подтаскивать тяжелые снаряды и камни. В десятках Дибла и Фивера было чуть больше людей, резерв же бил баклуши в башне, и Жал не мог понять, почему капитан не отправил вниз именно его. Однако что наемники, что солдаты регулярной армии не привыкли обсуждать распоряжения командиров, даже если и считали их неразумными. Не сказав своим людям ни слова, сержант лишь кивнул в сторону лестницы, возле которой уже толпились два неполных десятка солдат, и обнажил меч, предвидя, что вскоре блестящая сталь отполированного до блеска клинка обагрится кровью.
      Спуск шел медленно, часто возникали сводящие с ума заторы. Нарушить приказ коменданта и послать на нижний ярус бойцов решился не только их капитан, но и остальные командиры. Непредвиденные обстоятельства требуют риска и опасных решений. Что толку защищать верхние уровни крепости, если изменники сумеют открыть ворота и впустить орду орков?
      На третьем ярусе снизу собралось около полусотни бойцов, с нетерпением ожидавших, когда же им удастся добраться до лестницы и, грохоча коваными каблуками сапог, сбежать вниз, туда, где шел бой, откуда доносился лязг оружия о доспехи, монотонный гул слившихся воедино тяжелого пыхтения с крепкой руганью и последние крики умирающих. «Долгое ожидание боя намного хуже самой кровавой резни!» – эту непреклонную истину знал каждый наемник. В гарнизон Великой Кодвусийской Стены не брали зеленых новичков. Мундиры и блестящие латы Защитников надевали лишь те, кто уже поучаствовал в сражениях и сумел доказать командирам свою годность для тяжкого ратного дела.
      Жал заскучал и уже прикидывал, как бы спуститься со стены при помощи подручных средств, например связав веревку из солдатских яке. Затянувшееся ожидание шло явно не на пользу ни ему, ни приунывшим, взопревшим от бестолковой толчеи солдатам. Оно медленно подрывало воинский дух и вело к истощению моральных сил. Но тут сражение само пришло к ним, правда, столкнуться пришлось не с рвущимися к воротам изменниками, а с главным врагом; с врагом, чей лик никак нельзя было назвать человеческим…
      Внезапно за спиной солдат возникло движение. Побросав арбалеты, стрелки у бойниц выхватили мечи и со всех ног побежали в сторону, противоположную лестнице. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять причину возникшей кутерьмы. Орки поднялись до третьего уровня, и их передовой отряд сумел проникнуть внутрь крепости. Все защитники третьего яруса кинулись на помощь сражавшимся товарищам, поспешили заткнуть брешь.
      Подтверждения единственно возможного предположения пришлось ждать недолго. Уже через миг в ближайшем к Жалу просвете между зубцами появилась оскаленная, клыкастая рожа врага. Орк грозно рычал, вцепившись могучей рукою в край стены, и совершал отрывистые, резкие телодвижения, пытаясь протиснуть свое огромное тело в узкое отверстие. Несмотря на грозный вид и звериный рык, исходивший из его слюнявой пасти, иных эмоций, кроме дружного смеха, загнавший себя в каменную ловушку враг не вызывал. Какое-то время его тщетные потуги выбраться веселили томящихся в ожидании солдат, но когда толпа на лестнице быстро двинулась вниз, один из копейщиков прервал потешные мучения застрявшего противника. С треском ломающихся костей и противным хлюпаньем острие копья погрузилось в узкую щель между стальным воротом нагрудного доспеха и шлемом. Орк дернулся всем телом, в последний раз взвыл и с силой ударил квадратными кулаками по стене, отбив небольшой кусок кладки, затем он обмяк и замер. Солдат резко выдернул копье, и на толпу брызнул фонтан темной, густой орочей крови.
      Это происшествие немного скрасило утомительное ожидание Жала и его солдат. Проход был свободен, можно было спускаться вниз, но тут за спиной сержанта раздался грозный боевой клич. Резко обернувшись, Жал увидел поспешно отступавших к лестнице солдат и опьяненную успехом в сражении толпу преследовавших их орков.
      Не дожидаясь команды офицера, которого, собственно, поблизости и не было, наемники быстро организовали строй и, пропустив к лестнице отступавших, дружно сомкнули щиты перед бегущим на них врагом. Дюжина, а может, и больше орков с ревом налетела на сборный отряд, но не смогла смять его, разорвать единую, стойкую живую линию бойцов. Щит сержанта завибрировал под сильным ударом массивной булавы, дрожь тут же передалась напрягшейся левой руке. Уже в следующий миг боящийся потерять равновесие и упасть Жал отвел щит резким движением в сторону и в выпаде вонзил меч по самую рукоять в узкую щель между доспехами занесшего булаву для второго удара орка. Рослое чудище зарычало, извергнув из клыкастой пасти фонтан слюны вперемешку с кровью, согнулось пополам и, повинуясь инерции, полетело прямо на стоявшего перед ним сержанта. Жал пытался отпрянуть назад, но не сумел отскочить, поскольку натолкнулся спиной на щит недостаточно расторопного товарища. Две, а то и все три сотни килограммов еще теплой плоти и стали обрушились на сержанта и придавили его к доскам деревянного перекрытия. Жал задергался, пытаясь выбраться из-под окровавленной туши, но от этого ему стало еще хуже. Бой продолжался, бьющимся насмерть не было дела до тех, кто упал. На голову и грудь погребенного под тушей врага сержанта наступали то кованые сапоги товарищей, то обернутые кусками вонючей кожи орочьи лапы. Жуткая боль и помутившая рассудок обида терзали лишившегося возможности двигаться бойца. Продолжая дергаться и изворачиваться изо всех сил, Жал закричал, но его крик потонул в монотонном гуле сражения, а затем… затем был толчок, мощный толчок, от которого, как показалось бедолаге, вся крепость сложилась, словно карточный домик, и полетела прямиком в преисподнюю.

* * *

      Болезненное соприкосновение затылка с твердой поверхностью заставило Штелера мгновенно открыть невидящие глаза и крепко выругаться. Впрочем, вместо забористого армейского проклятия из его рта вылетело лишь невнятное бормотание. Язык распух и не хотел слушаться легкомысленного хозяина, вот уже какую неделю злоупотреблявшего вином и совершавшего всевозможные глупости, о которых, к счастью, он довольно быстро забывал. Стоило опухшим векам лишь чуть-чуть приподняться, как перед мутным взором моррона тут же всплыли две мерзко ухмылявшиеся орочьи рожи в украшенных пожухлыми цветочками и выцветшими ленточками кружевных чепцах. Штелер испугался и закричал, а правая рука бывшего офицера инстинктивно зашарила по бедрам в поисках рукояти меча. Благие помыслы далеко не всегда завершаются достойными и пристойными делами! Вместо крика вновь получился жалкий гортанный сип, слюна из едва открывшегося рта замарала ворот рубахи, пальцы вместо эфеса вцепились в собственное «достоинство», а попытка выхватить меч привела к немедленной потере шаткого равновесия. Непослушное тело перепившего моррона принялось вяло заваливаться на правый бок и прекратило падение, лишь когда его плечо с головою натолкнулись на какое-то препятствие, довольно теплое и относительно мягкое.
      Несмотря на постоянную тряску и расползавшиеся в разные стороны ноги, бывший полковник все-таки обрел устойчивое положение, а его затуманенный взор медленно, но верно стал проясняться. Парочка дамских чепцов осталась, а вот уродливые орочьи физиономии в них начали постепенно изменяться, пока не превратились в два довольно милых женских лица. Все еще пытавшийся выдавить из непослушного горла крик Штелер мгновенно успокоился и, сложив мокрые от слюны губы в умильную улыбку попортившего пеленки младенца, тут же снова закрыл глаза.
       – Это был сон, всего лишь сон… одно из мерзких видений, которые тебя преследуют с тех пор, как ты погиб и превратился в моррона! – в такт мерному поскрипыванию колес и небольшой дорожной тряске успокаивала Штелера одиноко блуждавшая по его одурманенной голове Мысль. – Не забивай головушку ерундой, бедняжке и так тяжело… похмелье!
       – Неправда! Кошмар был весьма и весьма странным, ничуть не похожим на грезы, что ты видел ранее! – возмущенно отверг поверхностное суждение Мысли вдруг очнувшийся от спячки Здравый Смысл и выдвинул аргументы, которые было тяжко оспорить: – Этот кошмар никак и ничем не связан с тем, что ты в последнее время пережил! В нем не было даже отдаленных намеков на события из твоей собственной жизни… ни одной связующей нити с пережитым недавно! Видение было чересчур реальным, логически связанным и совершенно чужим. Это послание, возможно, от Коллективного Разума… Тебе нельзя его забывать! Запомни хорошенько, проанализируй, подумай, сделай выводы! Прямо сейчас за работу берись, не ленись, а то будет поздно!
       – Чушь, бред! Меньше пей, и черти с орками не привидятся! – обиженно возразила преисполненная здоровым скептицизмом Мысль. – Вон, позавчерась почти целый бочонок виндальского в одиночку выжрал, а затем еще и в драку полез! Вот скажи, за что ты того офицера кавалерийского сапогом в рожу?! А корчмаря зачем на пару с девкой разгульной в бочонок пустой засадил да крышку гвоздями забил? Что они в тесноте такой сделать смогли?
       – Это-то здесь при чем?! – удивился Здравый Смысл, а затем, рассердившись на уводящего разговор в сторону оппонента, добавил: – Дура, блудливая дура!
       – А ты, а ты!.. Неудачник, напыщенный сноб и оголтелый женоненавистник! – истерично проверещала оскорбленная Мысль и, напоследок надменно фыркнув, покинула пределы сознания.
      Вот уже в который раз Здравый Смысл восторжествовал. Победа мужского начала означала, что вместо того, чтобы просто успокоиться и снова заснуть, моррон был вынужден чуток призадуматься над тем, что увидел во время загадочного сна, более походившего на сказку из далекого детства, нежели на быль или какое-то предупреждение.
      Древние доспехи и громоздкое оружие, которыми бились встарь прапрапрадеды. Почти забытые раритеты из прежних времен: арбалеты и луки. Их теперь можно увидеть лишь в трясущихся ручонках очень бедных, пропивших даже свои мушкеты охотников. Королевство Кодвус, о котором в народе ходило множество сказаний, но ни один из рассказчиков не ведал, где оно находилось. Легендарная Кодвусийская Стена, когда-то давно якобы защищавшая земли людей от орд орков и иных мифических, вымышленных болтливыми старушонками существ. Любой умный человек лишь рассмеялся бы и попытался поскорее позабыть никчемные образы, пришедшие к нему в пьяном сне, но только не барон Аугуст ванг Штелер. Бывший полковник герканской колониальной армии не был глуп, однако не был он и человеком. Более двух лет назад он превратился в моррона, в довольно могущественное существо, которое многие здравомыслящие люди тоже посчитали бы вымышленным. Штелер привык, что его сны что-то да значили; земля, на которую ступала его нога, заблаговременно давала подсказку к загадке, которую ему предстояло в скором времени разгадать. И только от него зависело, сложится ли сложная головоломка; только от его правильного или ошибочного толкования снов зависели многие жизни.
      Первое вещее видение пришло к нему еще два года назад, когда он только приблизился к столице герканской колонии, Денборгу. Это был сон наяву. Почти всемогущий Коллективный Разум человечества дал ему узреть будущее небольшой лесной шайки, состоявшей исключительно из кровожадных, попиравших все нормы морали и принципы жизни подростков. Они безжалостно убивали за ломаный грош и должны были вырасти в отпетых негодяев. Тогда все до одного разбойники приняли смерть от его меча, они, бесспорно, заслужили свою участь. Однако Штелер до сих пор сомневался, не истолковал ли он пришедшие образы слишком упрощенно, прямолинейно, не означало ли посланное ему видение всего лишь то, что связь между будущим, прошлым и настоящим на землях колонии необычайно сильна, ведь буквально через несколько дней он столкнулся с призраками воинственных дикарей. Коллективный Разум посылал ему ключ, но почему-то всегда забывал уточнить, от какого именно замка и где он висит: на сундуке или двери? Он вел себя подло, издевался, словно какой-нибудь заштатный оракул, окутывающий себя ореолом таинственности, нес с первого взгляда несвязную чушь, которая на самом деле что-то важное да означала.
      С тех пор видения посещали моррона довольно часто, и он с грехом пополам да научился распознавать скрытый в них смысл. Однако этот сон был особенным, притом не только тем, что барон видел прошлое, которое, возможно, вовсе не существовало. Всплывшие в голове пребывавшего в дурманном забвении барона картинки были чересчур яркими, да и видел он их от первого лица, что случилось впервые. Он был одним из участников загадочного кошмара, более того, ощущал себя иным человеком, как будто его разум выпорхнул из пьяной плоти, перенесся на многие мили и через многие века, чтобы вселиться в чужое тело.
      Интуиция подсказывала напрягавшему гудевшую голову моррону, что он еще не раз вернется к этому сну. Сейчас же для решения этой загадки у него просто-напросто не было сил. Здравый Смысл хоть и призвал утомленного недавней борьбой с бочонком хозяина к работе, но чересчур оптимистично оценил его физические возможности. Штелер упорно боролся с дремотой, но в конце концов проиграл, его вновь потянуло ко сну.

* * *

       В голове была пустота, а в членах – необычайная легкость. Он парил в разноцветных мерцающих облаках и наслаждался ласковыми, игривыми прикосновениями воздушных потоков. Своенравная память стерла начало полета, тот самый момент, когда его покинувшая тело душа оторвалась от грешной земли, а все еще живому сознанию было не под силу предугадать, чем же завершится плавное перемещение среди причудливых небесных тел, не имеющих ничего общего с теми белыми или грязно-серыми облаками, которые люди видят с земли. Он не хотел гадать, он наслаждался чудесными мгновениями, пожалуй, самыми лучшими из тех, что он пережил за свою долгую для солдата жизнь в тридцать семь с половиной лет.
       Недавнее прошлое уже позабылось, а о скором будущем еще не думалось, существовало лишь настоящее. Были лишь он и облака, а все, что осталось внизу, на земле, казалось чуждым, отрешенным и нереальным. Невесомое тело парило и постепенно сливалось с небесными массами в единое целое. Страха не было, были лишь наслаждение и легкая горечь, что ему не довелось попасть сюда раньше, что без толку потерял столько времени на земле.
       Ничто не бывает вечным, а за эйфорией восторга непременно наступит горькое разочарование. В тот самый сладостный миг, когда спавший сержант уже почти ощутил себя частью воздушной стихии, его вдруг пронзила острая боль. Подобно удару молнии, она сотрясла все тело, заставила его страдать и, самое страшное, вернула вес. Он падал, беззвучно крича, быстро приближался к растущей перед глазами земле, а когда коснулся каменной тверди, почувствовал не только новую боль, но и обреченность. Небеса отвергли его. Подземное царство, куда после смерти телесной оболочки попадают заблудшие нечестивые души, тоже не открыло перед ним своих врат. Он остался один, он остался в мире людей и боялся даже представить, что ждало его впереди, как долго продлятся незаслуженные мучения.

* * *

      То, что происходит во сне, чаще всего напрямую не связано с действительностью, зато любой резкий сюжетный поворот непредсказуемого видения обусловлен вполне реальными, происходящими наяву событиями. Дремавший на козлах кучер недосмотрел, потерял бдительность, и при повороте дороги заднее колесо экипажа попало в яму возле самой обочины. С жалобным скрипом старенькая карета накренилась вправо и чуть было не перевернулась, а находившихся внутри пассажиров так сильно тряхнуло, что на затоптанном сапогами полу оказался не только пребывавший в пьяном сне Штелер.
      Сидевшая напротив дама не успела даже возмущенно ахнуть, когда в ее юбку непристойно выше колен ткнулась раскрасневшаяся, потная рожа попутчика. Не дав несчастной возмутиться, сила неожиданного толчка оторвала ее от спинки сиденья и настойчиво повлекла к противоположному углу экипажа. Впрочем, далеко женщина не улетела: хоть, широко раскинув руки в тщетной попытке за что-либо ухватиться, верхняя часть дамы и рвалась в полет, но ее нижнюю часть надежно припечатала к скамье недовольно урчащая и пускавшая слюну голова дремавшего моррона. Увлекая за собой мешающую достичь противоположного угла живую преграду, тело попутчицы повалилось на пол. Хоть женщина больно и ударилась лбом о сиденье, но все же ей повезло больше, чем оказавшемуся под нею мужчине. Во-первых, скамья кареты была обшита мягкой обивкой, и от весьма болезненного удара не осталось даже мало-мальского синяка, а во-вторых, дама оказалась сверху и, как следствие, не слишком сильно запачкала о грязный пол платье.
      Второй, более молодой спутнице моррона повезло куда меньше. При толчке левая дверца кареты открылась, и юная девица, испуганно завизжав, чуть было не выпорхнула наружу. К счастью, все произошло довольно быстро. Кучер оказался опытным, не растерялся и тут же стегнул лошадей кнутом, отчего потерявший устойчивость экипаж повлекло вперед. Заваливающаяся набок карета всего пару секунд проехала на жалобно скрипящих правых колесах, а затем выровнялась и помчалась дальше, трясясь по ухабам размытой недавними дождями дороги.
      Как только неприятное дорожное происшествие осталось позади и возмущенные женщины, поправляя помятые платья, чинно и важно расселись по своим местам, в адрес раззявы-возницы было сказано множество нелестных и грубых слов. Если бы Штелер пребывал в данный момент в сознании, то непременно бы подивился красочности, язвительности и колкости оскорбительных высказываний, которыми кучера одарили не грубияны-солдаты и не несдержанные на язык матросы, а две хрупкие нежные дамочки благородного происхождения. Некоторые особо обидные сравнения бывший полковник обязательно запомнил бы и не погнушался бы потом применить в жарком споре с собратьями по «Легиону» или перед одной из пьяных драк в портовом иль придорожном кабаке. Однако, к сожалению, словесные изыски прекрасных созданий, призванных вдохновлять художников и поэтов, прошли мимо его ушей. Моррон еще пребывал во сне, поэтому единственное, на что у его бессознательного тела хватило сил, так это подняться на четвереньки и каким-то чудом вновь заползти на мягкую и куда более чистую, чем пол, скамью.
      Прерванное внезапным падением видение ослабло и стало постепенно отпускать плененное сознание моррона. Связь с окружающим миром крепла. Голову, и не только одурманенную голову опального герканского барона, начала терзать жуткая, ноющая боль, тело затрясло в легком ознобе, а все еще закрытые глаза пронзила такая нестерпимая резь, как будто злая волшебница-белошвейка использовала их вместо подушечки для своих заговоренных иголок. Барона ничуть не удивила реакция ослабевшего организма, это были вполне закономерные последствия разгульного образа жизни, который он вел в последнее время.
      Уже в поездке Штелер приобрел несколько свежих ссадин с ушибами, но и до того, как он отправился в путь, его почти бессмертному телу основательно досталось в пьяных драках по кабакам, постоялым дворам, портовым притонам, почтовым станциям, деревням, сторожевым постам и прочим местам; иным словом, везде, где за медь или серебро наливали вино и где находились недовольные возмутительным поведением пьяного бузотера. Бывало, Штелер сам нарывался на драку, то приставая к чужим спутницам, то оскорбляя честь и достоинство неосмотрительно оказавшихся по соседству мужчин; но чаще всего одно лишь его шумное появление в очередном питейном заведении являлось поводом и одновременно причиной для возникновения потасовки. Иногда он сам затевал ссоры, но порой и охотно уступал инициативу разгоряченным хмелем забиякам, вне зависимости от их достатка и сословия. Куражился ли над его пьяным бредом простой матрос, грубил ли ему в ответ зарвавшийся деревенский мужик или занудно читал нотации о приличиях напыщенный рыцарь в расшитом позолотой дорожном костюме, было, по большому счету, не важно. В любом случае словесная перепалка кончалась одним и тем же: правая рука моррона тянулась к мечу, а левая мгновенно выхватывала из-под собственного зада увесистый табурет. Но вот чего ни разу за почти двухмесячное пьянство не случалось, так это того, чтобы кто-то из благородных оппонентов успел пройтись по его небритым щекам перчаткой. Охотники соблюсти занудный протокол вызова на поединок находились, да только добротный табурет разбивался об их голову в самом начале рыцарского церемониала. В новой, полной опасностями и событиями жизни моррона не было места для глупых формальностей высокородного сословия, о принадлежности к которому он уже и сам почти позабыл.
      Легче всего бывший полковник и лишенный титула барон находил общий язык с армейскими ветеранами да наемниками. Бывалые вояки понимали его без слов, просто смотрели опьяневшему дворянину в глаза и читали в них нестерпимую потребность намять ближним бока и обагрить свежей кровью острие заскучавшего в ножнах меча. Они думали, как он. Они всегда принимали его за своего и по-товарищески приходили на выручку, помогая осуществить желание куда более сильное, нежели неугомонное стремление напиться до беспамятства или банальная похоть.
      Два месяца подряд бывший полковник герканской армии пил; пил каждый день; пил по причине, которую старательно пытался побыстрее забыть. Однако вино лишь притупляло, а не лечило душевную боль, а вызванное им разнузданное поведение приводило к появлению мучений физических. Тело моррона быстро справляется с синяками и легкими ранами, но вот от болезненных ощущений все же приходилось страдать.
      Отупляющее, деморализующее сознание и ослабляющее волю пьянство началось еще в Денборге, столице герканской колонии по другую сторону Удмиры, затем продолжилось на корабле, когда страдавшего душой и телом моррона вдруг потянуло на Родину… в Герканию, в маленький городок Вендерфорт, где он вырос, где прошло его детство.
      Неделя плавания прошла довольно спокойно. Путешествующий инкогнито драчун спровоцировал лишь три поединка, вышел из них победителем и, поскольку больше рыцарей на корабле не осталось, принялся приставать к судовой команде. Тут его потехе помешал капитан, приказавший матросам связать бузотера и до прибытия в первый же герканский порт держать на цепи в сыром трюме. Четыре дня Штелер не тешил чесавшиеся кулаки и проклинал тот день, когда его нога ступила на борт утлой посудины. Терзаемая печальными воспоминаниями душа моррона скучала по бойцовским потехам, и эту тоску Штелер самозабвенно топил в вине, ведь дуралеи-матросы приковали его рядом с бочонком виндальского, хоть немного и кисловатого на вкус, но весьма бодрящего напитка.
      Опальный барон был первым пассажиром, сошедшим на герканский берег. Как и обещал капитан, в Линдере арестанта буквально выпихнули с корабля, отобрав в качестве компенсации за опустошенный бочонок скудные пожитки и отощавший кошель. Разозленные доставленными им хлопотами и весьма заметными отметинами на парочках скул моряки обобрали шумного пассажира до нитки, оставив на нем лишь грязное, поношенное платье да на потертом ремне меч, который согласно суровым герканским законам нельзя было забрать хоть у спившегося, но все же дворянина.
      Любого на месте Штелера опечалил бы такой поворот событий, но барон был не из тех, кто горюет по пустякам и жалобы предпочитает действиям. В первом же кабаке, куда бывший полковник забрел, дабы промочить першившее после судовой кислятины горло, он учинил драку, в результате которой не только разжился толстеньким кошельком – заслуженным боевым трофеем, срезанным с пояса вздумавшего ему перечить купца, но и благополучно покинул пределы разгоревшегося ристалища еще до прибытия портовой стражи.
      Около месяца линдерских корчмарей прошибал холодный пот, как только шатающаяся фигура в поношенном, перепачканном грязью из всех окрестных луж платье появлялась на пороге их заведений. Он стал легендой, он стал грозой портовых кабаков и чуть было не угодил в тюрьму за множество мелких и не очень мелких грешков, накопившихся на его счету. К счастью, заглушенный вином рассудок вовремя очнулся от дурманной спячки и дал дельный совет своему неразумному хозяину. Штелер чуток протрезвел, на последние деньги нанял карету и наконец-то отважился посетить Вендерфорт, город, в который он, с одной стороны, хоть и стремился, но в то же время и немного боялся попасть. Моррон не знал, как на его плачевном душевном состоянии скажутся воспоминания детства, той светлой поры, в которую ему так хотелось вернуться.
      Впервые в жизни столкнувшись с серьезным ранением душевного свойства, полковник не знал, как можно унять боль, но упорно боролся, методом проб и ошибок пытаясь найти лекарство, которое его исцелило бы.
      Относительно трезвым Штелер пробыл довольно недолго, а точнее, до первой же почтовой станции, где, основательно набравшись, он устроил приличный по дорожным меркам дебош. Затем по пути было еще несколько остановок и несколько драк. И вот теперь бывший полковник трясся по ухабам размытой дождями дороги, страдал от множества затянувшихся, но жутко болевших ран и судорожно пытался припомнить, когда и при каких обстоятельствах успел обзавестись двумя даже очень симпатичными попутчицами.
      « А она совсем даже ничего!– подумал Штелер, растянувшись вдоль сиденья и разглядывая сквозь узкие щелочки опухших век даму, сидевшую напротив него. – Старовата, конечно, годков тридцать– тридцать пять, девицей уже не назвать, но выглядит аппетитно, и формы привлекают, и лицо миловидно… ухоженная штучка. Ишь, как на меня косится! Сразу понятно, виды имеет. Я хоть и пьян, и рожа моя опухла, да и от драного платья разит, как из-под ослиного хвоста, но зато дворянин, человек благородный. Выгодная партия для не первой молодости служанки, приставленной блюсти честь юной и неопытной девицы. Надо быть с ней поосторожней: а вдруг задумает окрутить? А мне подобные беспокойства сейчас ни к чему, не за сердечными потехами в Вендерфорт еду! Этого добра и в Линдере, и в Денборге было навалом! Но все же где я их подсадил иль все наоборот: они подобрали меня из жалости и я трясусь в их карете? Если так, то куда они меня везут? Может, взять да спросить? Нет, это будет выглядеть бестактно. Еще возьмут да и высадят…»
       «Очнулся, жалкий пьянчуга, ничтожество! Амбре от него и так ужасно, а вот сейчас, как ворочаться начнет, хоть из кареты выпрыгивай! Ох уж эти нищенствующие дворянчики, навидалась их на своем веку! Титулы громкие, имена длиннющие, не выговорить, за душой ни гроша, а гонору поболее, чем у маркиза иль настоящего герцога будет!– мысленно возмущалась дама постарше, стараясь не смотреть в сторону приоткрывшего глаза попутчика. – Ну надо же было так низко пасть, так упиться! Приличные люди в таком дырявом, пахучем тряпье и на порог-то его не пустят, несмотря на благородство происхождения. Старый, нищий, пьяный… а еще туда же, приставать. Меня по заднице шлепнул да на Анвеллу заглядывался, паскудник. Ох, за что мне такое наказание?! Одна радость, до Вендерфорта уже недалеко. Господи, помоги до города быстрее добраться! Клянусь, если бы не госпожа, то пешком бы весь путь прошла. Не по силам мне подобное испытание! О боже, за какие грехи ты послал мне такого попутчика?!»
       «А вот молоденькой я вроде не по нраву пришелся. Оно и понятно, опустившихся пьянчуг ей в папенькином замке, поди, видеть не приходилось. Страдает бедняжка, напугана так, что аж в сторону мою ненароком глянуть боится. Все в окошко таращится, как будто там что интересное есть: одни деревья, трава, грязь да лужи… Надо как-нибудь поосторожней, поаккуратней со скамьи встать… Одно мое резкое движение, и девица в обмороке. И все же как я с ними очутился в одной карете? Не думаю, что красавицы мечтали о таком мерзком попутчике, как я…» —подумал моррон, а затем, стараясь излишне не кряхтеть и случайно не издать неприличного звука, поднялся и сел на скамье.
       «Проснулся… в сторону мою посмотрел… Что же сердце так бьется? –еще пуще прежнего заволновалась молоденькая баронесса Анвелла ванг Банберг, а ее пухленькие щечки покрылись румянцем. – Настоящий рыцарь, настоящий герой! И честен, и храбр. В плечах сила недюжинная чувствуется, да и лицо под стать… мужественное! Как он быстро с разбойниками на дороге расправился, хоть еле на ногах держался. Даже страшно представить, как хорош он в бою, когда трезв… Дух захватывает! Ну и что, что пьян да нечист? Что с того, что лицо опухло, камзол в дырах да борода клочками торчит? В мужчине это не главное… Вон, папенькины вассалы ухожены и галантны, с виду все рыцари, а как до битвы с лесными голодранцами дошло, все до одного разбежались. Никто за честь мою не вступился, оставили на поругание госпожу, негодяи трусливые! Ах, если бы маменька в сопровождающие не эту старую грымзу Линору определила, а Любель иль Нифолу… тогда б осмелилась, тогда бы точно осмелилась первой заговорить… Почему он на меня не смотрит, почему глаза отводит? Неужто не нравлюсь?!»
      Колеса кареты мерно скрипели, миля за милей приближая случайных попутчиков к Вендерфорту. Ни вдруг устыдившийся своего вида Штелер, ни путешествующие вместе с ним дамы так и не решились заговорить. Юная Анвелла боялась суровой наставницы, а сопровождавшая баронессу вдова Линора Курье считала беседу со спившимся отребьем ниже своего достоинства. Пассажиры кареты около четверти часа прозябали в неловком молчании, пока моррон не проявил деликатность, достойную любого галантного кавалера. Он откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза, притворяясь, что снова заснул. Впрочем, его обман вскоре обернулся правдой. Утомленное тело настойчиво требовало отдыха и использовало для исцеляющего сна любую мало-мальскую возможность.
      Все трое мечтали как можно быстрее доехать до Вендерфорта. Как только старенький, дребезжащий экипаж добрался бы до городских ворот, их жизненные пути навсегда разошлись бы. Все еще страдавшему от глубокой душевной раны моррону, возможно, удалось бы утопить печаль в светлых воспоминаниях детства. Юная баронесса поселилась бы в доме графа Норвеса и через месяц, как и планировали родители, вышла бы замуж за его старшего сына. А высокомерная наставница, бывшая, кстати, не простой служанкой, а дальней родственницей баронов ванг Банберг, всего через пару дней по приезде возвратилась бы обратно, в родовой замок ее покровителей, находившийся неподалеку от Линдера.
      Однако Проказница Судьба любит подкидывать сюрпризы и сплетать в одну неразрывную нить жизни совершенно разных людей. Ни бывший полковник, ни юная баронесса, ни уж тем более ее надменная сопровождающая не могли и предположить, что с того самого момента, как Штелер защитил честь обеих дам от надругательств лесных разбойников (впрочем, сам герой о том и не помнил), они будут практически неразлучны.

Глава 2
Один за всех и все на одного

       Тяжесть сдавила грудь, было трудно дышать, а ослабевшее тело тянуло к земле. Дрожащими руками сержант нащупал липкие от крови ремешки, рывком отстегнул застежки и сбросил бесполезный нагрудник. К чему носить на себе доспехи, когда бой уже позади, когда он был единственной живой душой в округе на несколько миль? Впрочем, на этот счет у Жала имелись сомнения. Только что побывавшему в небесных высях трудно поверить, что он вновь спустился на землю и что он все еще жив.
       Повсюду виднелись лишь руины, огромное и жалкое нагромождение камней на месте еще недавно возвышавшейся крепости. Великая Кодвусийская Стена, перекрывавшая узкий горный проход и отделявшая земли людей от бескрайних Шермдарнских степей, пала. Чуть задержавшись, чтобы расчистить от обломков узкий проход, орда орков хлынула на Кодвус, а может, уже давно держала путь на не подозревающие о беде королевства. Возвращенный на поле сражения воин не знал, сколько прошло времени с момента его гибели, сколько часов или дней назад погиб последний защитник Стены. Трупов поблизости не было, кроме тех несчастных, чьи тела навеки остались лежать под завалами. Пронзительно каркая, в небе кружились стаи голодного воронья, чувствующего смерть, но неспособного найти добычу. Орки хоть и дикари, но не звери; они существа разумные, знающие, что, если позволить трупам гнить, может начаться мор. От самых руин Стены до сгоревших казарм протянулось огромное пространство перерытой земли. Кладбище! Походное захоронение изуродованных взрывом останков. То, что еще недавно двигалось и жило, теперь стало бесформенной массой из плоти, костей и железа.
       «Почему же ненужной? – посетила вдруг затуманенную голову Жала вполне разумная мысль. – Через год или два здесь зашумят листвою такие сады! Разлагающаяся плоть – отличное удобрение для ростков и побегов. Жизнь не уходит, не дав начала новой жизни! Смерть не что иное, как переход, кокон, в который заползает личинка, чтобы вскоре выпорхнуть оттуда прекрасной бабочкой!»
       Сержант испугался своей мысли куда сильнее, чем той страшной, нереальной картины, что он видел вокруг. Подобные отрешенные заумствования никогда раньше не посещали его голову, привыкшую думать лишь о том, как бы получить дополнительную порцию жратвы, обыграть приятелей в карты, избежать штрафного дежурства и при посещении города получше провести время. Жал испугался. Он был прежним, но что-то в нем изменилось… и это касалось не только плавного течения более сложных, чем прежде, мыслительных процессов.
       На его теле виднелось множество порезов, ссадин, ушибов и неглубоких ран. Он ощущал боль, причиняемую сломанными ребрами, но в то же время знал, просто знал, что это тело не его. Сержант чувствовал, что остался лежать там, под завалом; его мертвая плоть перемешалась с костями и мышцами придавившего его орка, и теперь они разлагались вместе; ткани и соки тел впитывались и слипались друг с другом. Прах к праху, смерть к смерти! Кем же тогда является он? Чьи руки он видит перед собой своими и в то же время не своими глазами?
       Разум человека оказался слишком слаб, чтобы ответить на подобный вопрос, поэтому он просто заблокировал пугающую мысль, переключился на решение куда менее глобальных и куда более насущных проблем. Сняв с себя окровавленное яке и уже ненужные доспехи, сержант, прихрамывая, медленно побрел в сторону Кодвуса. Орки наверняка разорили беззащитный город и, сея смерть роду людскому, прошли дальше, через протянувшийся на многие мили дремучий лес к землям людей. Возможно, они оставили в приграничье небольшой гарнизон. Идти к городским руинам было небезопасно, но Жал не знал, где ему еще раздобыть какую-нибудь одежду и хоть немного еды. Из всего снаряжения он оставил себе лишь меч, но и то не думал, что ему доведется им воспользоваться. Один в поле не воин! Сержант и не надеялся перебить весь орочий отряд, у него была куда более простая цель – выжить, а если повезет, то и найти своих. Он не мог, просто не мог быть единственным пережившим штурм Великой Кодвусийской Стены.

* * *

      – Давай живей! Что застыл, рожа, задом, что ли, примерз?! Слазь, тебе говорят! – кричал почему-то пискливым голоском орк, притом на человеческом, а именно на герканском, языке. Уродливый воин далеких степей гарцевал на взопревшем от скачки быке и размахивал боевым топором, зажатым в левой лапище. – Не зли меня, ничтожество, высеку!
      – Не балуй, господин! Чужого добра не трогай, не позволю! – очень неуверенно, со страхом в голосе лепетал в ответ сидящий на камне бородатый оруженосец, поджав ноги и прикрываясь от грозного воина выщербленным деревянным щитом.
      – Оставьте нас в покое, милостивый государь! Езжайте своей дорогой! Где ваши манеры, господа?! Вы что, не видите, перед вами благородные дамы! Одумайтесь! – сперва возмущалась стройная амазонка в едва прикрывавшей прекрасные формы одежде, но затем, видимо посчитав, что взывать к чести и достоинству орков все равно, что воду в ступе толочь, издала протяжный боевой клич: – Лю-ю-юди добрые, помоги-и-ите! Грабют, лиходействуют!
      – Заткнись, дура! – пропищал в ответ орк, морща мохнатую рожу от пронзительного женского крика, а правой рукой пытаясь крепче сжать поводья и успокоить занервничавшее при непривычных звуках животное. – Чего орешь, как будто чести лишают?! Успокойся, старушка, никого твои прелести не интересуют!
      – Ах так, значит, СТАРУШКА?! – пуще прежнего заголосила прекрасная амазонка, выхватив из-за пояса нож и ловко метнув его в голову наглеца-обидчика.
      Смертоносное лезвие почему-то не мелькнуло в воздухе, подобно молнии, не издало пронзительного свиста, а медленно проплыло, изменив в конце полета свою траекторию, и не угодило в ухмылявшуюся морду орка, а лишь слегка коснулось рогов ни в чем не повинного быка. Могучий воин из Шермдарнских степей повел себя странно. Вопреки ожиданиям, он не вступил в бой с покусившейся на его жизнь воительницей, а лишь мерзко рассмеялся и, развернув боком ездового быка, нанес сильный удар по отсиживающемуся на камне оруженосцу.
      Бородатый мальчонка с сединой в волосах среагировал быстро, спрятался под щитом, но это его не спасло. Тяжелый топор с грозным жужжанием опустился на непрочную древесину, рассек щит надвое и скинул испуганно съежившегося упрямца с камня на землю.
      – Вот и все, делов-то! – прогнусавил заметно повеселевший орк, а затем обернулся вполоборота и обратился к стоявшим поблизости боевым товарищам: – За работу, господа! Давайте не будем заставлять наших прекрасных спутниц томиться в ожидании!
      «Представляю, насколь хороши спутницы орков, какие очаровательные прелестницы, просто милашки! Потные, грязные, волосатые, с бородавками на гнусных рожах бабищи размером с корову… Пахнут отвратно, а моются раз в месяц, и то если на марше приходится форсировать реку», – с отвращением подумал Штелер и, чтобы убедиться в правильности своего предположения, наконец-то открыл глаза.
      Проклятый сон опять сыграл с бароном злую шутку. Дурманное видение ушло не сразу, а постепенно; иллюзорные образы из далекого небытия ненадолго подменили людей из реального мира. Но, к счастью, стоило лишь отяжелевшим векам подняться, а взору чуть-чуть проясниться, как призраки из детских сказок и глупых деревенских баек мгновенно исчезли, а их место заняли весьма привычные персонажи. Грозный орк на сопящем быке превратился в разодетого в парчу молодого красавца-вельможу, надменно восседавшего на породистом скакуне. Не менее уродливые товарищи воина – орки тоже стали людьми благородного происхождения, притом, судя по богатым одеждам и манере держаться, не уступающими вожаку ни в богатстве, ни в родовитости. Почти обнаженная амазонка оказалась все еще возмущающейся наставницей юной девы, Линорой, а старый не по годам оруженосец чудным образом превратился в жалобно стонущего, валяющегося на земле кучера.
      Видимо, недовольный упрямством мужика аристократ ударил беднягу кнутом, а затем, схватив за шкирку, сбросил с козел кареты. Только этим можно было объяснить такое брезгливое выражение на ухоженной физиономии родовитого юноши и ту тщательность, с которой он протирал батистовым платочком запачканную о грязную и потную ливрею возницы перчатку.
      Хоть до сих пор сотрясавшие воздух вопли возмущения сидевшей напротив дамы мешали Штелеру сконцентрироваться и быстро вникнуть в суть происходящего, но общий смысл конфликта он все-таки уловил. Барону было достаточно лишь слегка высунуть взъерошенную голову из окошка и мельком взглянуть на размытую дождем дорогу, небольшой пролом в досках покосившегося набок мосточка и на стоявшую перед ним карету, украшенную позолотой и герцогскими гербами на бортах, чтобы понять, что к чему…
      Четверо юных отпрысков знатных семейств Вендерфорта и три дамы примерно того же возраста и сословия, которые теперь утомленно наблюдали за спором из окошка кареты, совершали увеселительную загородную прогулку. Судя по месту встречи и по привязанной к седлам всадников дичи, одной из целей выезда аристократов была охота на куропаток, а другой, возможно и главной, – небольшое романтическое приключение на лоне природы. В противном случае знатные юноши захватили бы с собой не менее дюжины слуг и им не пришлось бы опускаться до унизительного общения с мужиком на козлах.
      Застигшая знатную молодежь врасплох непогода не только помешала невинному флирту на полянке с ромашками да лопушками, но и, размыв переправу через небольшой ручеек, грозила основательно подмочить репутацию светских особ. Герканские нравы были весьма суровы и не позволяли незамужним прелестницам отлучаться из родительского дома без надлежащего сопровождения, которого Штелер в кортеже титулованных девиц не заметил. Если отцы благородных семейств узнали бы об отлучке беспутных дочерей, да еще и в такой компрометирующей компании, то в страхе за вставшую под сомнение честь обязательно предприняли бы суровые меры: или поскорее бы выдали замуж дурех, или заперли их в монастырь, пока не нашлось бы достойной партии.
      Именно по этой причине юные кавалеры сейчас и нервничали, именно поэтому они и собирались совершить действо, весьма напоминающее обычный разбой, а проще говоря, высадить из первой попавшейся на дороге кареты пассажиров, разобрать ее и смастерить некоторое подобие переправы. Только так кавалеры успели бы в срок вернуть дам своих распутных сердец под родительский кров, ведь у дворян не было под рукой топоров, а валить деревца, пусть даже молоденькие да тонкие, мечами – весьма сомнительное удовольствие, сравнимое разве что с выкапыванием ямы граблями или со штопкой чулок наконечником стрелы. Посылать же в город за подмогой при данных обстоятельствах было бы весьма неразумно. Во-первых, пришлось бы прождать немало времени, а во-вторых, это могло бы привести к распространению губительных для репутации слухов.
      Естественно, кучер как мог противился гнусному произволу. Старшая попутчица Штелера, в отличие от обомлевшей подопечной, тоже пыталась оказать сопротивление распоясавшейся вендерфортской молодежи. Однако поскольку аристократы возниц и за людей-то не считали, а платья путешествующих вместе с морроном дам имели довольно плачевный вид после недавней встречи с лесными разбойниками и совсем не походили на одеяния знатных особ, то словесные аргументы наставницы, сопровождаемые метанием веера в противника, как и жалкие попытки возницы отбиться от господского кнута, были оставлены благородными лиходеями без внимания.
      Кряхтя и жалобно сетуя на злодейку-судьбу, сброшенный с козел возница пополз к ближайшему кусту, где намеревался растереть ушибленный при падении бок и оттереть лопушком рассеченное кнутом лицо. О дальнейшей борьбе бедолага и не помышлял, он и так уже чуть было не преступил тонкую грань сурового герканского закона и едва не осмелился замахнуться на знатного дворянина поводьями.
      Убрав с пути единственное и не очень-то серьезное препятствие в виде возницы, благородные господа заметно повеселели и тут же принялись осуществлять свой, мягко говоря, бессовестный план. Окажись Штелер на месте юнцов, то, скорее всего, поступил бы точно так же: дождался бы первой телеги, подводы, кареты и без угрызений совести быстренько бы пустил чужую собственность на дрова, предварительно утихомирив не словом, так кулаком возмущающихся хозяев. Однако не только люди, но и морроны эгоистичны по природе своей и неохотно входят в положение других. Штелеру не было дела до щекотливой ситуации, в которую случайно угодили аристократические сластолюбцы, не волновали его ни участь старенькой кареты, ни судьба обеих спутниц. Он лишь хотел засветло добраться до Вендерфорта, а зарвавшиеся молокососы неосмотрительно встали у него на пути.
      По-молодецки лихо покинув седла, юноши дружно принялись за работу, как будто проделывать подобное им было не впервой. Один, самый старший, крепкий в плечах и, видимо, наиболее красноречивый из дружков, отправился отвлечь разговором необычайно взволнованных и совершенно не понимающих, что происходит, спутниц в герцогском экипаже. На его долю выпала далеко не простая задача: не только успокоить трепещущих барышень сомнительным заверением, что все вскоре уладится и их строгие родители не узнают о своевольной отлучке дочерей, но и убедить троицу во многом наивных созданий, что в действиях его товарищей нет ничего предосудительного с точки зрения гуманности и морали, что бессовестный разбой, чинимый сейчас у красавиц на глазах, на самом деле таковым не является. Сердца юных дев очень доверчивы к страстным речам, ласкающим слух интонациям вкрадчивого голоса и томным, наполненным восхищением и нежностью мужским взглядам. К тому же благородным девицам порою проще не замечать несправедливостей, творимых вокруг, верить явной лжи в блестящей обертке и успокаивать зачатки совести довольно примитивным суждением: «Это не моя забота, это дело мужчин!» В общем, хоть оратору и пришлось бы изрядно попотеть на поприще жеманных ужимок и изящных словесных выкрутасов, но, учитывая характер аудитории, его миссия была просто обречена на успех.
      Тем временем двое других «благородных разбойников» принялись распрягать чужих лошадей, а предводитель аристократической шайки, тот самый белокурый тощий юнец с длинными вьющимися волосами, что сбросил с козел кучера, прямиком направился к дверце кареты. На тонких губах юноши играла ухмылка, а в узеньких лисьих глазках светились нездоровые огоньки. Похоже, ему даже понравилось, что дамы не поддались словесным уговорам, что ему теперь предстояло силой высадить не только продолжавшую возмущаться наставницу, но и ее побелевшую от страха, вжавшуюся в угол салона воспитанницу. О присутствии же в экипаже мужчины, да еще при мече, проказники, естественно, и не подозревали, ведь пьяный засоня не подал голоса в самом начале спора, не встал, как должно настоящему рыцарю, на защиту сопровождавших его женщин, да и из окошка кареты выглянул всего разок, и притом очень осторожно.
      – Пожалуйте на воздух, Ваша Ворчливость! – не скрывая презрительной насмешки ни в голосе, ни на лице, произнес молодой вельможа, рывком распахнув дверцу кареты и даже не удосужившись протянуть дамам руку. – Нам уже опостылел ваш визг, а вот зайчата да ежики – весьма благодарные слушатели, ни слова поперек не скажут! Уверен, им понравится ваше занудство на тему морали, а ваш прелестный голосок, возможно, даже поспособствует их плодовитости, ведь…
      Уже почти справившиеся с упряжью товарищи громко захохотали в одобрение язвительной речи негодника. Им обоим не терпелось узнать, каким таким образом осипший голосок выражавшей недовольство дамы может поспособствовать размножению мелких лесных зверьков, однако как раз концовки интригующей речи грабителям услышать не довелось. Едва предводитель их маленькой банды распахнул дверцу и протянул руку, чтобы ухватиться за подол платья Линоры, как перед его расплывшимся в мерзкой ухмылке лицом тут же возникла грязная подошва стоптанного сапога.
      Никто из грабителей не услышал звука удара, то ли из-за ржания взволнованных лошадей, то ли из-за дружного дуэта кричащих дам, которым так и не суждено было покинуть карету и вдоволь насладиться обществом ежиков, зайчиков и прочей мелкой лесной живности. Не заметили молодые дворяне и самого сапога, лишь на долю секунды показавшегося из салона кареты и тут же вновь скрывшегося в ней, но зато их взорам предстала небывалая картина, опровергающая привычное представление, что человек не птица и не умеет летать.
      Широко раскинув в стороны руки и издавая пронзительный писк окровавленным ртом, их белокурый товарищ воспарил над землей и, быстро размахивая передними конечностями, пролетел целых пять-шесть шагов. Возможно, он смог бы улететь и дальше, если бы на его пути не встретился толстый ствол дерева. В детстве вельможи, конечно, слышали сказки о феях, дарующих людям способность летать. Они вполне могли бы допустить, что ворчливая дама в карете оказалась одной из добрых волшебниц, наделяющих людей чудесными способностями, да вот только увиденный ими полет был довольно странным, неестественным, совсем не таким, каким он представляется людям в приятных снах. Во-первых, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не придет, что можно летать задом наперед, да еще так интенсивно дрыгая ногами, что в воздухе слетают перевязь и сапоги. Во-вторых, за пролетевшим мимо незадачливых грабителей с разбитым лицом протянулся омерзительный шлейф из кровавых брызг и мелких осколков, как созерцатели полета чуть позже догадались, выбитых зубов.
      Дворяне обомлели, они не успели понять, что произошло, и, как следствие, даже не схватились за мечи, ведь с момента чудесного взлета и до весьма болезненного приземления их товарища прошло не более пары секунд. Когда же обмякшее тело неудачливого оратора коснулось земли, проклятая карета извергла из своих недр настоящее чудовище. Оно выпрыгнуло наружу: грязное, потное, в рваных лохмотьях когда-то дорогого камзола и в клубах зловонных паров, частично винных, частично иного свойства. Крепко сжимая в правой руке покрытый старой, запекшейся кровью меч, а в левой – короткий узкий кинжал, оно взирало на них опухшими, налившимися кровью глазищами и что-то бормотало, но так неразборчиво, что слова родного для юношей герканского языка слились в единый протяжный звук, временами напоминавший то сопение, то рык. Растрепанные, торчащие клочками волосы на голове и как будто ощетинившиеся усы, борода да брови лишь добавляли ужаса внезапно возникшей перед грабителями особе. Первое впечатление, первый страх, что они угодили в лапы свирепого монстра, в лучшем случае оборотня, с течением времени не прошел, а, наоборот, заметно окреп. Благородные господа одновременно отпустили поводья и, не сговариваясь, бросились наутек.
      На этом, собственно, неприятное дорожное приключение могло бы благополучно закончиться. Штелер не жаждал крови распоясавшихся глупцов и считал ужас, который он на них нагнал своим эффектным появлением, вполне разумным наказанием. К тому же самый пакостный и задиристый негодяй, отдыхавший сейчас под дубком, лишился передних зубов и еще долго не смог бы упражняться в злословии, да и потом нечасто открывал бы щербатый рот, боясь стать всеобщим посмешищем.
      Как ни странно, но все сложилось наилучшим образом. Двое напуганных аристократишек шустро запрыгнули в седла и вот-вот должны были пришпорить коней, а кучер в ливрее герцога уже стеганул лошадей и принялся поспешно разворачивать карету, чтобы погнать ее обратно в лес, куда угодно, лишь бы подальше от этого проклятого места. Однако, как водится, в любой компании всегда найдется герой, который все испортит и из-за своих глупых амбиций доведет любую разрешимую довольно мирным путем ситуацию до кровавого и, по большому счету, никому не нужного абсурда.
      – Стоять, скотина! Куда лошадей погнал, мразь?! – выкрикнул красавчик, до этого момента тешащий разговорами дам, и, ловко вскочив на козлы, отвесил сжавшемуся от страха вознице звонкую оплеуху, после чего спихнул слугу на землю ударом ноги в спину. – Кто приказывал трогать?! Я иль, быть может, виконт?! А вы, господа!.. – проучив трусливого кучера, не в меру бойкий юнец принялся стыдить не более храбрых товарищей. – Стыдно! Нарвиса в беде бросили! И кого испугались?! Какого-то жалкого, грязного забулдыгу в вонючем рванье!
      Все еще стоявший в грозной позе и продолжавший рычать Штелер пропустил слова «грязный забулдыга» мимо ушей. Это было правдой, тем более что в последнее время подобные отзывы моррон частенько слышал от всяких самовлюбленных, разодетых в дорогие наряды бездельников. Не оскорбила его и вполне адекватная оценка поистрепавшегося платья, а вот необоснованная характеристика «жалкий» резанула слух. В воспаленном мозгу моррона, кстати начинавшего потихоньку трезветь, возникла нестерпимая потребность доказать переоценивающему свои силы молокососу обратное методом сдирания и выворачивания наизнанку его холеной, слегка смугловатой шкуры. Желание у опального барона имелось, а подходящие инструменты он уже держал в руках. К тому же зарвавшийся оппонент совершил опрометчивый поступок, весьма облегчавший задачу.
      После своей пламенной речи, более походившей на воззвание, юноша не выхватил из-за пояса пистолет и благоразумно не выстрелил, а, спрыгнув с козел кареты, уверенным, мерным шагом направился к Штелеру, лишь поглаживая ладонью правой руки рукоять висевшей на боку шпаги. Возможно, у иного противника возник бы вполне уместный вопрос «почему?»: почему молодой боец так самоуверен, не воспользовался явным преимуществом в оружии, а решил устроить некое подобие честного поединка? Однако именно такого поворота событий моррон и ожидал. Он знал ответ на это «почему?», который, кстати, был довольно простым и даже закономерным.
      Человек – тот же зверь, но только разумней и хитрее. Жизнь человека куда более многогранна, и поэтому если в стаде баранов или в волчьей стае всего один вожак, то в любом сообществе людей: в разбойничьей шайке, в боевом отряде, в компании бездельничающей молодежи или в целом королевстве – не важно, их как минимум два. Один вдохновляет собратьев делами, другой – пленяет их умы красивыми речами; один отвечает за крепость тел бойцов, второй – за боевой дух; первый отождествляет собой грубую силу; второй – живость ума и дерзость языка. Еще ни одному предводителю не удавалось объять необъятное и быть единственным, бесспорным, абсолютным лидером в своей стае. Пусть страной управляет король, но что он без армии и духовенства? Пусть грубая мужская сила в цене, но любая компания развалится без веселых повес и коварных задир!
      Тщедушный юнец по имени Нарвис был шутом и главным злословом в компании аристократической молодежи. Он придумывал забавы для своих скучавших дружков и был первым, кто в них пускался, подавая более робким и стеснительным товарищам дурной пример. За это его и ценили! Однако когда кто-то давал проказникам и весельчакам отпор, место лидера тут же занимал «дамский угодник», бывший, судя по всему, лучшим бойцом. Трудно сказать, какой из предводителей знатной вендерфортской молодежи был главнее. Скорее всего, оба вожака гармонично дополняли друг друга и уж точно не думали соперничать между собой, деля пальму первенства. Один был душой компании, а другой – ее кулаком; одному доставалось признание товарищей, а другому – их уважение и внимание дам. Молодые барышни любят наделенных силой красавцев и редко ценят изобретательный ум.
      Темноволосый, высокий и статный юноша не дошел до Штелера примерно пяти шагов, остановился и принялся оценивающе разглядывать будущего противника. Самоуверенность бойца разумно попятилась, уступив место внезапно проснувшейся и подоспевшей на подмогу интуиции. Видимо, провидец – внутренний голос – стал назидательно нашептывать красавчику, что «забулдыга» не так-то и жалок, как показалось с первого взгляда. Юноша молчал, не желая тратить слова на пустую болтовню, ведь замершие возле лошадей дружки и прильнувшие к окнам спутницы в шикарной карете ждали от него не слов, не утомительной дискуссии, а быстрой и красивой победы. В то же время он опасался вступить в бой, пока не поймет, с кем имеет дело.
      Моррон не знал имени красавчика, с кем он вскоре будет вынужден скрестить мечи, но на оценку противника потратил куда меньше времени, чем его менее опытный в ратном деле оппонент.
       «Высокий, крепкий, старше своих собутыльников года на три-четыре. В армии не служил, иначе общался бы с компанией постарше, а не якшался с сопливой мелюзгой. Хотя как знать, возможно, он не так богат и знатен, поэтому через детишек ищет способ, завоевать милость отцов.
       Оружием владеет хорошо, притом обеими руками, хотя от природы правша. Слева на лбу едва заметный шрам, наверняка под камзолом с десяток таких же царапин да следов от уколов. Любит подраться, притом на публике. Победа в поединках – основа его авторитета, однако труслив, если почувствует, что я сильнее, в драку не ввяжется, начнет, слюнтяй, загрязнять воздух словами, ища достойный путь и ретироваться, и позора избежать. Вряд ли найдет, чересчур самолюбив да прямолинеен.
       В общем, боец средненький, чуть хуже, чуть лучше… ничего особенного, но и не профан. А вот его оружие достойно похвал, мне бы такую шпажку! Довольно легка и тонка, чтобы работать кистью, а не рубить сплеча, но в то же время, судя по ножнам, лезвие достаточно надежное, чтобы не только парировать, но и принять удар моего меча. Перекрестье изогнутое, нужно быть осторожней, в бою он может внезапно поменять хватку или быстро сменить руку. Сперва подержусь на дальней дистанции, на рожон не полезу, а там видно будет…»
      Решив выждать, Штелер уступил противнику почетное право начать бой первым, в конце концов, ведь именно юноша подошел к нему, а не наоборот, и, следовательно, по правилам рыцарского этикета он должен был бросить вызов, а Штелер либо его принять, либо наложить отказом клеймо бесчестия на свое имя. Впрочем, что-что, а честь рода в данный момент волновала моррона меньше всего. Во-первых, он путешествовал инкогнито, во-вторых, имя барона ванг Штелера и так было запятнано позором измены герканской короне, и новое маленькое пятнышко грязи жалко бы смотрелось на фоне ушата вылитых на него не так давно нечистот. И, наконец, в-третьих, став морроном, бывший полковник жил совсем по-иному и мерил жизнь непривычными для других мерками. В отличие от дворян и представителей низших сословий Штелер не делил людей на особ благородного и не очень происхождения, на законнорожденных и байстрюков, на герканцев и инородцев, на молящихся правильным образом и иноверцев. По его мнению, все люди подразделялись лишь на три категории: те, кто ему помогал; те, кто стоял у него на пути; и серая, безликая масса, пока незнакомая, пока аморфная и нейтральная, но постепенно распадающаяся и медленно пополняющая первую и вторую группы.
      Противник медлил, тратил время моррона из-за своей нерешительности, таким образом, несмотря на его бездействие, стал медленно, но верно превращаться из нейтрала во врага. В принципе, у юноши был еще шанс изменить к себе отношение. Ему было достаточно лишь убрать ладонь с рукояти и сделать шаг в сторону, к чему он, собственно, и клонился, но, как всегда, в дела мужчин не вовремя вмешались дамы. Впрочем, грех их винить, они толкнули юношу на опрометчивый шаг по глупости, а не со злого умысла. Когда эмоции берут верх, здравый смысл пугливо забивается в самый дальний уголок прекрасной девичьей головки и ни за какие посулы вылезать оттуда не собирается.
      – Одо, ну долго нам еще ждать?! Что ты возишься с мозгляком?! – прозвучал из кареты с герцогским гербом молодой женский голосок, хоть и выражающий крайнее недовольство, но приятный на слух. – Отец сегодня из столицы возвращается. Если не успеем, не сносить тебе головы! И вам тоже, господа, не поздоровится!
      Как рассудил Штелер, последняя фраза была обращена к топтавшейся возле лошадей парочке. Страх перед гневом самого герцога и немилость его голосистой доченьки все-таки заставили боявшихся обнажить шпаги юнцов прекратить без толку теребить конскую упряжь и отправиться на помощь к своему задумавшемуся вожаку.
      – Не надо, я сам! – подал знак дружкам остановиться противник Штелера, звавшийся Одо, и во имя своего пошатнувшегося авторитета все-таки принял нелегкое решение начать бой.
      Наконец-то уж было затосковавший Штелер услышал лязг стали, покидающей ножны, наконец-то увидел перед собой бойца, а не ростовщика, чересчур долго оценивающего попавшееся ему на глаза старье и вусмерть замучившего самого себя вопросом, выгадает ли он от сделки или потерпит убытки.
      Как и полагал моррон, бой начался резко и неожиданно, без предупреждения, без предварительного разогрева несильными, пробными ударами и без совершенно ненужных лишних оскорблений. Вместо того чтобы, как принято у большинства юных, чересчур осторожных бойцов, начать кружить вокруг противника, надеясь по четкости его движений вычислить слабые места в обороне, а также определить скорость реакции оппонента, Одо ударил сразу. Всего одним прыжком юноша сократил дистанцию вдвое и вошел в глубокий выпад, метя острием шпаги точно в солнечное сплетение врага. Зная, что не успеет отразить молниеносный укол более тяжелым мечом, Штелер положился на быстроту ног и отпрянул вбок, так что кончик шпаги лишь слегка царапнул ткань и без того рваного рукава. Ответного удара не последовало, моррон трезво оценил скоростные качества противника и понял, что не успеет ни полоснуть кинжалом по кисти, ни срубить вроде бы незащищенную голову Одо мечом.
      Бойкий юнец не обманул ожиданий более опытного бойца. Лезвие шпаги попортило одежду моррона и тут же скользнуло обратно, а его хозяин быстро вышел из глубокого выпада и нанес следующий, рубящий удар. Легкий клинок шпаги проделал в воздухе дугу и буквально в следующий миг ринулся к горлу моррона, притом коварно, снизу, намереваясь хотя бы едва полоснуть его кончиком, если не разрезать артерию, то уж точно причинить боль, а затем, используя силу инерции, вернуться с пика своего дальнейшего взлета и обрушиться на раскрасневшуюся, потную физиономию Штелера по скользящей косой сверху.
      Барон знал этот прием, он назывался «виверийский росчерк» и был весьма популярен среди любителей покрасоваться на глазах у впечатлительных дам. Впрочем, положа руку на сердце, Штелер признавал, что трехэтапная комбинация была не только эффектной, но и эффективной, да и за ее исполнение юнцом был готов поставить наивысший балл.
      Однако и на этот раз шпага противника лишь дважды полоснула воздух, так и не задев отпрянувшего назад лица. Разочарованный второй подряд неудачей, Одо не потерял хладнокровия, как это случилось бы с доброй половиной его сверстников, а, наоборот, стал действовать осмотрительней и хитрее, разбавляя новые комбинации довольно простыми, но быстрыми и точными одиночными ударами. Штелер не отвечал, лишь сохранял дистанцию, что было довольно сложно, и не поддавался на провокации, прекрасно зная, что некоторые противники очень любят якобы совершать ошибки и случайно открываться для удара. Образно выражаясь, они кладут в мышеловку свежий пахучий сырок и надеются, что наивный зверек попадется.
      Для зрителей прошла всего пара минут утомительного, однообразного действа, более походившего на танец, чем на бой, ведь клинки дуэлянтов ни разу не поприветствовали друг дружку звоном при встрече, зато ноги и все остальные части тел сражавшихся проделывали невероятные как по быстроте, так и по сложности движения. Дамы в карете с герцогским гербом скучали, юноши возле лошадей тоже были не в восторге от увиденного. Молодая знать ожидала совсем иного, она жаждала скрежета стали и крови. К тому же были еще обстоятельства, о которых не следовало забывать.
      – Да что вы возитесь, барон?! Быстрее заканчивайте! Времени нет пируэты выписывать! Хотите потанцевать, так приходите завтра на бал! – вновь донесся из экипажа герцога рассерженный девичий голосок.
      Выкрик дамы на долю секунды привел Штелера в замешательство. Естественно, дочурка правителя Вендерфорта обращалась не к нему, а к сопернику, но как было не среагировать на титул, который он носил в течение долгих лет? К тому же сам голосок нетерпеливой прелестницы уж больно напоминал чудесные звуки, издаваемые прекрасным ротиком той женщины, которую Штелер изо всех сил старался забыть. Он гнал прочь мучительные думы о ней и даже запретил себе произносить имя, когда-то заставлявшее его сердце таять и дрожать в предвкушении сладкой неги.
      Всего секундного замешательства порою достаточно, чтобы лишиться головы. Штелер отвлекся на мысли, немного поздновато отпрянул назад при очередной атаке противника, и в результате острая, холодная сталь больно ужалила его в левый бок. Укол был не опасным, но болезненным, да и кровь, тут же хлынувшая из свежей раны, перепачкала и без того неприглядный камзол. Мужская часть аристократической компании, за исключением очнувшегося Нарвиса, предпочитавшего в данный момент горевать над своей безвозвратно попорченной внешностью, одобрительно закричала и громко захлопала в ладоши. Дамы в одной карете весело защебетали, а из другого экипажа донесся грудной, сдавленный вздох, испущенный, конечно же, не притихшей на время поединка Линорой.
      Одо приободрился и стал развивать успех, однако, несмотря на кровоточащую рану в боку, противник по-прежнему соблюдал дистанцию и не подпускал его к себе ближе, чем на расстояние в полтора клинка. Затем, отпрыгнув еще пару раз от укола и рубящего сильного удара сверху вниз, Штелер наконец-то решил перейти к активным действиям, притом отнюдь не из-за боязни истечь кровью. Колотая рана в боку быстро затягивалась и уже почти не причиняла боли. Он достаточно изучил противника, да и время стало играть против него. «Танец» с оружием истощал силы бойца, который был не только гораздо старше врага, но и мучился с похмелья. Моррону лишь оставалось выбрать подходящий момент для молниеносной контратаки, и счастливый случай не замедлил представиться.
      Сделав несколько обманных финтов и ложных движений, Одо прыжком сократил дистанцию и ушел с уколом в очередной выпад. На этот раз Штелер не отпрыгнул, а, наоборот, упал на колени, притом немного вперед, одновременно отражая проносящееся над головой лезвие шпаги кинжалом. Не ожидавший его падения, да и уже привыкший к постоянным отскокам юноша даже не успел осознать своей роковой ошибки, как его живот чуть повыше ремня пронзил меч. Лезвие прошло снизу вверх, мгновенно разрывая напрягшиеся мышцы брюшины и углубившись во внутренности.
      Согласно неписаным правилам боевого искусства, Штелеру следовало бы довести начатое до конца: пронзить юношу насквозь и, во избежание его ответного, идущего из последних сил удара шпагой по голове, резко провернуть меч, не только расширяя рану, но и заставляя тело врага забиться во всепоглощающих судорогах боли. Однако победитель поступил иначе, можно сказать, проявил слабоволие и неуместный гуманизм, которые, вполне возможно, возымели бы плачевные последствия. Он вытащил из раны меч и, не в силах быстро подняться с колен, упал на траву, пару раз перекувырнулся, отдаляясь от так и застывшего в выпаде врага, а только затем, уже не спеша, встал на ноги.
      К тому времени придерживающее левой рукой свои внутренности живое изваяние наконец-то издало первый хрип, заменивший крик, и, обильно орошая траву капавшей с распоротого живота и идущей ртом кровью, повалилось на спину и закрутилось волчком, борясь с обрушившимся на него шквалом боли. Зрители были в шоке от жестокой развязки вроде бы невинного «танца», к которому уже успели привыкнуть. Из обеих карет донеслись стоны да охи; обезображенный Нарвис на миг позабыл о собственном горе и застыл, широко разинув окровавленный, беззубый рот; и только дружки поверженного вожака, обнажив шпаги, сделали шаг вперед, но уж больно нерешительно, как будто исполняя обязательный ритуал, иным словом, ничего не меняющую, но успокаивающую совесть формальность. Одного взгляда моррона оказалось достаточно, чтобы мстители отступили и вложили оружие в ножны.
      – Лучше дружку помогите! – изрек запыхавшийся Штелер, отдаляясь от места схватки, но на всякий случай не убирая меча, с лезвия которого свисала и капала отвратительная багровая масса.
      Не тратя драгоценного времени, ведь испуг молодых аристократов мог в любой миг смениться приступом лютой ненависти и привести к новой, на этот раз уже совместной атаке, Штелер приблизился к стоявшему прямо напротив размытого мосточка экипажу вельмож и двумя сильными ударами меча срубил с петель дверцу. Это ему удалось, поскольку кузнецы герцога заботились прежде всего о красоте, а не о прочности конструкции, предназначенной в основном для парадных выездов и недалеких поездок. Правитель Вендерфорта, да и все члены его семейства, покидали пределы города и окрестных владений нечасто, но вот зато кареты меняли не реже, чем раз в пять лет. Так требовал высокий статус аристократической династии, дамы из рода герцога Вендерфортского не могли, не имели права позволить себе отставать от веяний дворцовой моды.
      Внутрь украшенного дорогой обивкой салона полетели щепа и кровавые брызги с меча. В ответ оттуда послышались визги, шебуршание складок платьев, учащенное хлопанье вееров и шепот страстной мольбы, обращенной то ли к пришедшему по их души чудовищу, то ли ко Всевышнему. Моррон не хотел еще пуще пугать не привыкших к жестокостям дамочек, да и желание побеседовать в нем не проснулось, поэтому, воткнув в землю меч с кинжалом, победитель схватки, по-стариковски кряхтя, нагнулся, поднял украшенную позолотой с золотыми завитушками дверцу и, забавно переваливаясь с боку на бок, потащил добычу к размытой дождем переправе.
      Кучер в широкополой шляпе с длинным пером и яркой, красно-золотистой ливрее, то есть в цветах герцогского герба, не стал противиться произволу и благоразумно ретировался. Он затрусил под защиту с ног до головы перепачканных кровью господ, отчаянно рвущих на себе дорогие камзолы да белоснежные рубахи, чтобы перевязать ужасную рану уже притихшего, потерявшего добрую половину крови и сознание товарища. Слуга герцога сбежал, а вот возница, нанятый Штелером в Линдере, наоборот, воспрял духом, выбежал из кустов и, правильно истолковав действия пассажира, принялся быстро запрягать лошадей.
      К сожалению, одной, даже очень большой дверцы оказалось недостаточно, чтобы заполнить брешь в мосту. Штелеру пришлось вернуться за другой и повторить акт вопиющего, да и к тому же двойного вандализма: во-первых, рубки на дрова почти произведения искусства, а во-вторых, затупливания о древесину далеко не плохого боевого меча, доставшегося ему в качестве трофея в одном из портовых кабаков Денборга.
      На этот раз изнутри кареты не донеслось ни звука, ни жалобного писка. Воспользовавшись отлучкой «чудовища», оставшиеся без защитников барышни убежали в лес. Оно было и к лучшему, Штелер не горел желанием созерцать испуганные рожицы молоденьких вендерфортских красоток, а вот о том, что он не увидел самого бегства, моррон сильно пожалел. Одна лишь мысль о том, как чопорные модницы несутся наперегонки, задрав длинные платья со множеством нижних юбок, и как летит пудра с их лиц и париков, заставила начинающего женоненавистника широко улыбнуться. Впрочем, радость продлилась недолго. Погрузившись в сладостный мир комичной фантазии, вандал уронил на ногу дверцу, а после того, как отчертыхался и отпрыгал свое, о грезах больше не помышлял.
      С грехом пополам проклятый мост был восстановлен. По крайней мере, одну карету он выдержать мог, как Штелер на то искренне надеялся.
      – Давай, давай шустрее, дружище! – что есть мочи прокричал кучеру моррон, призывно взмахивая руками. – Промедлишь, мало не покажется! И тебе на орехи достанется!
      И правда, повод для беспокойства был, притом довольно основательный. Наконец-то прекратив хныкать да горевать над своим хоть и неприятным, но далеко не смертельным ранением, Нарвис стал подзуживать, взывая к мести, кое-как перевязавших живот Одо дружков. Надо сказать, речь юнца была не безуспешной. Не решаясь реализовать численное преимущество – трое против одного в ближнем бою, – разгоряченная ненавистью молодежь схватилась за пистолеты. В воздухе уже давно засвистели бы пули, если бы оружие было заряжено. Коря друг дружку за неосмотрительность, троица бросилась к лошадям, к чьим седлам были привязаны охотничьи мушкеты.
      Задержка сыграла моррону и его попутчикам на руку. Он как мог помог кучеру провести более легкую и значительно меньшую, чем герцогский экипаж, карету по разваливающемуся под колесами мосту, а затем, ухватившись обеими руками за открытую для него дамами дверцу, запрыгнул на подножку. Это произошло как раз в тот самый момент, когда за спиной грянул залп из трех слившихся в один выстрелов.
      Шквал мелкой дроби забарабанил по спинке и крыше кареты, изнутри донеслись испуганные крики, тут же разделившиеся на ругань и плач, а в сшитой из толстой кожи одежде кучера появились три новые дырки.
      «Какое счастье, что господа-аристократы выехали пострелять куропаток, а не медведей! Дробь мелкая, повезло так повезло!» – подумал моррон, ощущавший присутствие в спине около дюжины крошечных, ужасно жгучих предметов.
      Возница оглянулся и тут же понял, что хозяин ранен гораздо сильнее, чем он, и без посторонней помощи ему внутрь кареты не забраться. Благодарный за отмщение, а также и спасение его старенькой развалюхи, мужик захотел помочь и начал потихоньку тормозить разогнавшихся лошадей, однако пассажир и защитник не оценил его благих помыслов.
      – Гони, сволочь, гони! – прокричал что оставалось сил Штелер, раскачиваясь на открытой дверце, и сам ужаснулся своим словам.
      Из дальнего, запертого на дюжину крепких замков закутка памяти вдруг всплыли воспоминания и образ той, от которой он впервые эти слова услышал: манящий и желанный образ женщины, которую он тщетно пытался забыть.

Глава 3
Призраки прошлогои настоящего

      Когда в спину жалит дюжина свинцовых ос, шаткая дверца, на которой ты повис всем телом, раскачивается взад-вперед на полном ходу, а напуганный кучер усердно исполняет твой же приказ и гонит лошадок что есть мочи, необычайно трудно, почти невозможно, попасть внутрь кареты. Компания разъяренных юнцов у размытого мостка уже давно осталась позади, а Штелер все мотался из стороны в сторону, крепко вцепившись обеими руками в жалобно скрипящую дверцу, и выделывал левой ногой в сапоге с наполовину оторванной подошвой невероятные кренделя в попытке хотя бы зацепиться носком за ступеньку. Попутчицы не могли ему помочь, но, к счастью, и не мешали лишь раздражающими при данных обстоятельствах советами да сетованиями.
      Наконец-то попытки барона завершились успехом. Его нога не только попала на подножку, но и не сорвалась, когда карету в очередной раз тряхнуло, а болтавшегося снаружи пассажира сначала отбросило назад, затем – с удвоенной силой – кинуло вперед. На удивление ловко перебирая онемевшими ладонями по тонкому, скользкому краю, Штелер подобрался чуток ближе и, оттолкнувшись всем телом, совершил прыжок внутрь экипажа, в результате которого сам моррон оказался в ногах у одновременно вскрикнувших дам; к его ранениям добавился разбитый о днище нос; а несчастная дверца, послужившая опорой для толчка, треснула пополам и отвалилась.
      – Да что же вы, милостивый государь, так неаккуратно! Все платья запачкали! – еще не успев подняться, услышал Штелер над самым ухом занудное ворчание Линоры, к которому, как ни странно, уже привык. – Ладно мое, а как госпоже баронессе в доме жениха в таком наряде появиться? Я его только в порядок немного привела, а тут ваши лапищи! И как вас только угораздило так перепачкаться?! Просто талант какой-то! Вот, правду говорят, любитель выпить всегда грязь найдет и других замарает!
      Если бы моррон чуть меньше устал, то непременно бы рассмеялся. Обвинение наставницы прозвучало так нелепо и неуместно, что для возражений просто не находилось слов, а смех стал бы единственно достойной реакцией на такое заявление. Он только что выиграл бой, он пострадал за общее дело, сберег попутчицам нервы и туфельки, которые они могли бы поистрепать во время пешей прогулки по лесу до самых ворот Вендерфорта. Его же не только не поблагодарили за геройский поступок, но принялись корить по пустякам, кстати во многом от него не зависящим.
      Штелеру захотелось что-то ответить. Его почему-то раззадорило сердитое брюзжание женщины, хоть и не очень молодой, но не растерявшей за последние десять-пятнадцать лет своей красоты. Испепеляющий презрением взгляд карих глаз лишь подчеркивал красоту привлекательного лица, слегка смугловатая кожа изысканно гармонировала со сжатыми в струнку пухлыми губками. К сожалению, на даме был чепец, но если бы его снять, черные волосы потекли бы на плечи пленительным водопадом. Впечатляющие округлости форм и тонкую талию не прятало даже чересчур строгое дорожное платье, по крайней мере опытный мужчина с хорошей фантазией мог разглядеть под толстой, нарочито грубоватой тканью все, что хотел.
      Моррон подловил себя на том, что смотрит на ворчливую попутчицу глазами мужчины и что внутри все продолжает расти желание вступить с нею в увлекательную перепалку, пленить остроумием, ради собственного удовлетворения пару раз загнать красивую ворчунью в неудобное положение четкими и изысканными умозаключениями. Именно так в большинстве случаев и начинается флирт: со словесного противоборства, не переходящего, однако, незримой грани и не вступающего на тупиковый путь взаимных оскорблений.
      Штелер был готов вступить в забавную игру, но, к несчастью, в его голове царила полнейшая пустота. На ум не приходило ни одной яркой мысли, ни одной достойной озвучивания реплики. Поскольку желание не соответствовало в данный момент необычайно скудным возможностям, защитнику дам оставалось лишь утереть идущую носом кровь и, стараясь больше не пачкать ничьих нарядов, подняться и сесть на скамью. Несколько секунд барон ощущал неловкость и душевный дискомфорт. Он должен был что-то сказать, что-то ответить и плавно перевести разговор на более приятную тему. Обе дамы смотрели на него и ждали хоть какой-то реакции, но, как назло, язык мужчины присох к гортани, а рвущийся в бой разум заперло на замок вредное стеснение.
      Как ни странно, достойный выход из неловкой ситуации помог найти кучер, причем сам того не подозревая. Лошади вдруг замедлили бег, а деревья за окном замелькали не так часто. Экипаж проехал с десяток-другой шагов, затем под звук «Пру-у-у!» совсем остановился. Не столько встревоженный нежданной задержкой, сколько обрадованный возможностью прервать затянувшееся, явно гнетущее не только его молчание, Штелер покинул карету.
      Вопреки ожиданиям какого-то подвоха, дорога оказалась совершенно свободной. Впереди не виднелось ни встречного экипажа, с которым нельзя было бы на ходу разъехаться, ни поваленного дерева, преграждавшего путь, лишь развилка. Правое ответвление вело к Вендерфорту, о чем гласил покосившийся указатель с едва читавшимися буквами, а левая колея, проторенная по траве и грязевой жиже, уходила к опушке леса, где резко поворачивала и тянулась вдоль пшеничного поля к какой-то небольшой деревушке.
      – В чем дело, братец? Что встал? Седалище, что ль, взопрело иль дружков-разбойничков поджидаешь? – пошутил моррон, сердцем чуя что-то неладное.
      Нет, дело, конечно же, было не в лесных грабителях, нападавших на одиночные экипажи, случайно или по злому умыслу возниц заезжающие вот в такие глухие закутки. Преступный сговор спрыгнувшего с козел и стыдливо прячущего глаза кучера с шайкой мерзавцев был сразу исключен бароном из числа возможных причин остановки. Во-первых, они находились слишком близко от города; там, где довольно часто проезжали конные патрули. Во-вторых, после того, как сейчас мнущийся от нерешительности и делающий вид, что подтягивает съехавшую подпругу одной из лошадок, мужик увидел своего пассажира в бою, он не отважился бы познакомить его со своими лесными дружками, если же, конечно, теоретически допустить, что такие имелись. И, в-третьих, эта причина казалась самой веской, пассажиров было бы просто бессмысленно грабить, с них нечего взять, кроме драных штанов да парочки поистрепавшихся в дороге платьев. Свой тощий кошель Штелер добровольно отдал кучеру еще до отъезда, а все, чем пропойца разжился в пути, было благополучно промотано по придорожным кабакам. В данный момент при бывшем бароне не было даже оружия, ведь меч с кинжалом остались воткнутыми в землю на месте схватки. Впопыхах, вынужденный быстро ретироваться победитель о них совсем позабыл. Что же касалось имущества благородных дам, то у них при себе не было ни украшений, ни багажа. Их уже до этого успешно ограбили, а спаситель девичьей чести был тогда настолько пьян, что не смог пуститься в погоню за быстро разбежавшимся разбойным отребьем, прихватившим с собой все ценные безделушки.
      – В чем дело, скотина?! Отвечай, не мямли! Что ты там от меня за конским задом прячешься, рожа гнусная?! – не дождавшись вразумительного объяснения, повторил свой вопрос моррон, но на этот раз уже грозно подбоченясь и со сталью в голосе.
      – Не серчайте, милостивый государь, но дальше я не поеду, – донеслось из-за лошадиного крупа несвязное бормотание. – До Вендерфорта с полторы мили всего. Вы с благородными госпожами легко доберетесь… И четверти часа не пройдет, как лес закончится, стены городские увидите. А я… Вы уж извиняйте, окольными путями в Линдер возвернусь, я ужо страхов натерпелся…
      – Что за бред?! – воскликнул возмущенный Штелер, нахмурив густые брови. – Какое еще пешком?! Ты что, ополоумел?! От тряски мозги в пятки залетели?! Так я живо тебе их на место возверну! Забылся, свинья?!
      Пораженный и оскорбленный услышанным Штелер быстро обошел лошадей, намереваясь задать зарвавшемуся мужику хорошую трепку. Однако кучер не побежал, не поспешил спрятаться в лесу и даже не пытался оказать сопротивление, а шлепнулся рассерженному нанимателю в ноги и так крепко их сжал трясущимися пальцами, что чуть не разорвал протертую ткань штанов.
      – Ваша милость, помилосердствуйте, не губите! Во имя Небес прошу, у меня детки малые! Нельзя мне в Вендерфорте появляться, никак нельзя! – быстро запричитал мужик, заискивающе глядя моррону в глаза и умело выдавливая из себя скупую слезу. – Господа-то те и дамочки их жуть какие знатные были… Поди, с самим герцогом местным в родстве! Герб-то на каретке ихней видели?! Вам-то что, вы-то в городе скроетесь, приоденетесь, и всё… не узнают вас, не сыщут. Стража прежде всего карету мою искать кинется, а как найдут, супостаты, так шкуру с меня батогами спустят да лошадок отберут… Ради всего святого, милости от вас прошу! Не губите, прогуляйтесь до города ножками, тут недалече уже, ничуть не устанете!
      Как ни горько это признать, а трусливый возница был прав. В мыслях Штелер грубо обругал себя за то, что не подумал, как его лихие действия скажутся на других. Дамам ничего не грозило, сразу по приезде они скроются в доме жениха баронессы, явно столь же знатного и влиятельного, как шалящая по лесам молодежь. К тому же им никто и не выдвинет серьезных обвинений, разве что слегка пожурят Линору за допущенное в благородном обществе сквернословие и за неумение наставницы выбирать попутчиков. Его самого в Вендерфорте ни стражникам, ни слугам вельмож не поймать, а если кто и умудрится выследить барона в родном городе, где беглецу с детства известна каждая улочка, подворотня да закоулок, то удачливый следопыт весьма пожалеет о своей находчивости. А вот кучера, который вовсе ни в чем не виноват, стражники найдут через час-два после того, как получат от командиров приказ, если он, конечно, не бросит карету. Продать старую колымагу после дальней дороги было практически невозможно: никто бы не дал за нее и треть цены. Именно он, вот этот самый жалкий, плачущий мужик, мертвой хваткой вцепившийся в колени моррона и выдавливающий из глаз слезу, должен был стать козлом отпущения за грехи нанимателя, держать ответ перед законом за попорченную физиономию одного знатного сопляка, за распоротый живот другого и за испуг ветреных девиц, вынужденных чуть-чуть протрястись в небольшой пробежке по кустам, буреломам да оврагам. Разозленные неудачными поисками стражники выместят на кучере злость, и если даже не забьют до смерти, то отправят на каторгу и обрекут на нищенское существование его семейство.
      Ради того, чтобы уберечь невинного мужика от крупных бед, Штелер был готов совершить небольшую пешую прогулку. Ему оставалось лишь убедить в необходимости променада уже занервничавших, высунувших из окошка прекрасные личики спутниц.
      – Вставай! – больно ударив кучера по рукам, Штелер освободил свои многострадальные штаны от его цепких пальцев, а затем схватил мужика за плечи и рывком поставил на ноги. – В деревню лучше не заезжай! Стражники из разъездов любят с вдовушками по укромным уголкам засиживаться. Часа два-три искать тебя не будут: пока молодежь до города доберется, пока пожалуется, пока то да се… Но лучше не рискуй, объезжай деревню и дуй на первый же большак! Купеческих повозок сторонись, торговый люд чересчур мнительный да докучливый, а пустая карета посреди дороги подозрения вызывает…
      – Спасибочки вам, спасибочки огромное! – залепетал мужик, отвешивая на радостях почти земные поклоны. – Да хранят вас Небеса, милостивый государь!
      – И за что же вас так благодарят, позвольте узнать? – проворчала Линора и надменно посмотрела на барона в ожидании немедленного ответа.
      – За то, уважаемая, что я, вы и ваша очаровательная спутница сейчас немного прогуляемся пешком, – впервые вступил в беседу с дамой моррон за время всего путешествия, и первая же фраза, как назло, оказалась весьма неудачной.
      – Что-о-о-о?! – протянула возмущенная Линора, придав вопросу интонацию: «Да как вы смели?!» – Неужто вы взаправду предположили, что мы будем топтать эту мерзость?! – головка негодующий наставницы слегка кивнула в сторону огромной лужи на дороге. – С какой, собственно, стати, вы милостивый государь, осмеливаетесь решать за нас?! Какое право имеете?!
      – Вылазьте, мадам, а то силой высажу! – не прокричал, а просто оповестил о своих намерениях внешне спокойный и невозмутимый Штелер.
      Его ровный, негромкий голос прозвучал так убедительно, что наставница вдруг замолчала, недовольно фыркнула, тряхнув чепцом, и, схватив за тонкую белоснежную ручку все время молчавшую в смущении воспитанницу, покинула карету, естественно не забыв напоследок как следует хлопнуть дверцей.
      Не веря своему счастью и больше всего на свете боясь, что сжалившийся над ним господин и его благородные спутницы вдруг передумают и прикажут везти в Вендерфорт, кучер по-молодецки шустро вскочил на козлы и хлестнул поводьями по спинам лошадей так бойко, как будто за его развалюхой гналась целая банда оголодавших дикарей-людоедов. По несчастному недоразумению, левые колеса кареты тут же въехали в глубокую лужу, и вся троица была обрызгана с ног до головы фонтаном холодного грязного месива. «Вот и делай людям добро!» – подумали товарищи по несчастью одновременно, но вслух каждый сказал свое. На этот раз даже стеснительная и робкая Анвелла выругалась, притом употребив слова, недостойные девицы из славного рода баронов ванг Банбергов.

* * *

      Он лежал на траве, слушал тихий шелест травы с пением пташек и сквозь колышущуюся листву на кронах деревьев смотрел на голубое-преголубое небо, по которому изредка проплывали причудливых форм белые облака. Штелера не тянуло ввысь, ему не хотелось широко раскинуть руки-крылья и воспарить над землей, ему было комфортно и здесь, в густой траве среди порхавших со стебелька на стебелек бабочек и медленно проползавших по телу букашек. Совершенно обнаженный, без малюсенького лоскутка материи на когда-то тучном, а сейчас не худеньком, но мускулистом теле, барон Аугуст ванг Штелер, последний из славного рода «вендерфортских кабанов», чувствовал себя превосходно и никуда не торопился. Поблизости не было шумливых людей, а иногда пробегавшие мимо дикие твари хоть и издавали какие-то звуки, но не тревожили неподвижно лежащего человека, фактически бывшего частью лесного ландшафта. Звери, даже хищники, не мешали моррону наслаждаться наладившейся погодой и целиком отдаться плавному движению медленно протекавших в голове мыслей.
      Он был абсолютно трезв и не чувствовал потребности опрокинуть стаканчик; он думал о женщине, и впервые за долгие месяцы эти думы не вызывали в нем ни злости, ни раздражения. Нет, былые обиды на слабый пол в целом и на отдельных его представительниц в частности не прошли, они просто стали менее значимыми и раздражающими, потускнели, отступили, затупились, как топор-колун, который давненько не затачивал нерадивый хозяин. Моррон и предположить-то не мог, что вспышка женского гнева произведет такой исцеляющий эффект, сможет погрузить его израненную всяческими переживаниями, нескончаемым самоедством и вином всех сортов душу в умиротворяющую негу самодостаточности и спокойствия. Душевное равновесие, в поисках которого он, собственно, и отправился в город детства, еще не было обретено, но, словно парус надежды, уже замаячило на горизонте. И все это случилось… сбылось благодаря ей, той женщине, которая ненавидела его, пожалуй, больше чем всех остальных мужчин на свете, возможно и вместе взятых.
       «Вы ничтожество, милостивый государь! Слышите, жалкое, убогое ничтожество! Спившийся старый слизняк, не способный ни на что! Вы – само Невезение и сама Глупость в одном лице! –отчитывала барона особо прекрасная в гневе Линора, тыча ему в грудь кончиком длинного изящного пальчика. – Коль уж угораздило вас взяться нас спасать, так довели бы дело до конца, но нет, вы лишь прогнали разбойников! Вы напились как свинья, вы едва стояли на ногах и, конечно же, не кинулись в погоню за мерзавцами! А они, между прочим, утащили не только наши с Анвеллой платья! Из-за вашей нерасторопности и вопиющего слабоумия пропало все: и дорожные грамоты, и письмо от барона ванг Банберга, и подарки семье жениха!»
      «Беда моя в том, что я слишком серьезно воспринимаю женщин… – размышлял Аугуст ванг Штелер, слушая звуки леса и вспоминая пламенную речь возмущенной красавицы, – а они устроены совсем по-иному, гораздо незамысловатей, чем мы. Что Лора, что Линора яркие тому примеры! Их грех за это винить, надо лишь с ними как-то уживаться. Мы, мужчины, существа прагматичные. Мы ощущаем себя лишь маленькой частичкой огромного мира, жалкой крупицей. Мы пытаемся найти себя в нем, а женщины мыслят иными категориями. Каждая считает себя центром мироздания, а все близкие и не очень люди – лишь совокупность ее ощущений. Если эмоции положительные, и подлеца обоготворит! Принес ухажер даме сердца колечко, и она искренне радуется подарку… Лишь немногие из красавиц призадумываются, где и как он его достал: украл, выиграл в карты или слугам недоплатил, сэкономил, что, в принципе, то же самое воровство. Мы для женщин лишь источники впечатлений, жалкие производители их настроения, а не живые, так же чувствующие существа. Если барышне хорошо и комфортно, то все вокруг милые люди, а если корсет жмет или красотка встала не с той ноги, тут и праведнику на орехи достанется!»
      Штелер беззвучно рассмеялся, искренне радуясь, что процесс душевного исцеления начался, что его разум стал постепенно отрешаться от въедливой, назойливой мысли о том, что в расставании с Лорой была его вина, что он вел себя совсем не так, как следовало бы, и что сделал далеко не все возможное, пытаясь ее остановить.
       «Вы корчите из себя спасителя и благодетеля! Вы милостиво позволили нам ехать в вашей карете… И что же вышло?! Вы хоть разок подумали, как нам нелегко с бедняжкой баронессой пришлось, сколько мы натерпелись?! –продолжала обличать Штелера вошедшая в раж Линора. – Всю дорогу вы храпели и пускали ртом пузыри, о прочих звуках, издаваемых вами, я промолчу! Фи, поведение, недостойное человека хотя бы с намеком на благородство! Мы задыхались от перегара и запаха пота! Вы когда в последний раз мылись, милостивый государь, и в какой луже?! Небеса послали испытание, нам пришлось терпеть ваше далеко не приятное общество несколько часов, и какую же благодарность мы получили в итоге?! Вместо того чтобы уладить простое дорожное недоразумение мирным путем и уберечь госпожу баронессу от кровавого зрелища, вы преступили закон, вы стали убийцей, причем на глазах у кроткого, невинного создания. Вы хоть подумали, какую глубокую душевную травму нанесли бедняжке? Гляньте на нее! Бледная, до сих пор вся дрожит от страха…»
      «Мужчина выступает в роли судьи, пытается разобраться в ситуации, взвесить обстоятельства, встать на место совершившего проступок и только затем приходит к выводу, на основе которого и выносит вердикт. Женщина же всегда выступает в роли обвинителя. Она всегда ищет виноватого, сначала делает вывод, а уж затем подводит под него обвинение, причем используя порой доводы, просто убийственные с точки зрения здравого смысла, – пришел к неутешительному заключению Штелер. – Ну надо же было столько всякой всячины нагородить, сделать из меня чудовище, и только потому, что у пары путешествующих дамочек денек не задался. Как я должен был поступить? Проехать мимо, когда их багаж потрошили грабители, или оставить на дороге посреди леса, чтобы бедняжки не дышали перегаром в моей карете? Нет, ну разве ж можно воспринимать подобные аргументы всерьез? Так и с ума сойти недолго! То же самое и в ситуации с Лорой, она сделала меня виноватым во всем лишь потому, что ей вдруг стало скучно, а я оказался недостаточно опытным шутом, чтобы развеять тоску-печаль. Сама бы она скоморошничать попробовала, так ведь нет, это горький удел мужчин – развлекать скучающих дам и делать каждый их день незабываемо интересным…»
       «Ваша глупость и бестолковость погубили репутацию моей бедной воспитанницы! Что теперь о ней подумают в свете? А свадьба? Ваша вина, если она не состоится! Как появиться баронессе в доме графа? Ведь это ее имя будет в центре скандала, а не ваше… Впрочем, вам этого не понять, у вас-то имени никакого наверняка и нет…– продолжала унижать спасителя Линора, даже не подозревая, насколько она ошибалась и насколько род ванг Штелеров был древнее и знатнее ванг Банбергов. – Видеть не могу вашей… рожи. Не ходите за нами, я запрещаю! Не хватает еще, чтобы нас вместе увидели, позора не оберешься!»
      Эти неприятные слова прозвучали примерно час назад. Истощив запас желчи, Линора схватила под руку трясущуюся отнюдь не со страху, а от сырости баронессу и ушла, недовольно ворча уже что-то себе под нос и шебурша на прощание многочисленными складками длинного платья. Штелер мог не послушаться и пойти следом за ними, но благородно решил не доводить перенервничавшую даму до сердечного приступа и поваляться часок на траве, тем более что спешить ему, собственно, было некуда: до закрытия ворот он в город попасть всяко успел бы, а недавняя схватка утомила барона, и ему требовалось немного отдохнуть.
      Скинув всю без остатка одежду, Штелер так и пролежал в густой траве час, а может, и все два. Он дышал свежим воздухом, наслаждался пением птиц, неспешно, абсолютно спокойно размышлял о допущенных ошибках на нелегкой стезе общения с прекрасным полом и продумывал возможные линии своего поведения, чтобы в будущем подобных промашек не совершать. Прошлое нельзя забывать, это опыт, из него нужно делать выводы!

* * *

      У боли и у забот есть общая черта: они не торопятся отпускать человека, а если кому на время и удалось скрыться от них, то непременно рано или поздно беглец будет настигнут. Штелер отрешился от мирской суеты, немного побыл наедине с природой и самим собой, но вынужден был вскоре вернуться в житейскую круговерть. По дороге, от которой моррон отошел, чтобы прилечь, не более чем на дюжину шагов, проехал отряд конной стражи. Всадники звучно прогрохотали доспехами, и хрупкая душевная идиллия тут же оказалась нарушенной. Дождавшись, когда последний из служителей порядка скрылся за поворотом, моррон поднялся с помятой травы и, стряхивая с себя паучков да букашек, начал продумывать план дальнейших действий.
      Отряд был слишком большим для обычного конного разъезда, а это значило, что пострадавшие от его руки аристократы уже добрались до города и успели пожаловаться своим высокопоставленным родителям. Охота за его головой началась и велась не только в Вендерфорте, но и за пределами городских стен. Промчавшиеся мимо стражники не думали прочесывать лес, им и в головы прийти не могло, что преступник вот так вот, раздевшись догола, лежит на травке и созерцает голубое небо. Солдаты рыскали по округе, но искали пропойцу-смутьяна в людных местах: в деревнях, придорожных трактирах, почтовых станциях, то есть везде, где водилась выпивка. У них имелось лишь смутное, довольно расплывчатое описание злодея, покусившегося на жизнь благородных господ и честь светских дам, поэтому Штелер искренне посочувствовал всем тем несчастным, кого в этот день схватят вместо него. Разговор у стражников простой: вначале набьют морду всем подозрительным личностям, а лишь затем, связав по рукам и ногам, отвезут в город для опознания и разбирательства.
      Поскольку стражи порядка искали спившегося небогатого дворянина, моррон был вынужден изменить внешность, а для этого пришлось распрощаться с большей частью своего поистрепавшегося, но все же годного к употреблению гардероба. Он надел лишь штаны, предварительно оборвав их до колен, и накинул на голое тело рубаху, не забыв избавить ее от излишеств, то есть от пуговиц, манжет и самих рукавов.
      «Если ищут нуждающегося дворянина, то на странствующего голодранца и внимания не обратят, – резонно рассудил Штелер, не по слухам зная, как мыслят стражники. – Попрошайничающего бродяжку в любой иной день от ворот прогнать бы могли так, со скуки и из-за вредности службы, а сегодня солдатушкам будет не до того. Замухрышки без меча и сапог даже не будут удостоены вниманием!»
      Если допустить, что рассуждения моррона были верны, то можно сказать, что он замаскировался отменно. Волосатое мужское тело просвечивало сквозь протертую ткань рубахи и рваные дыры в штанах, проделанные специально перед тем, как отправиться в путь. А стоило лишь преступнику поневоле немного потоптаться по лужам и пару раз упасть в грязь, как образ нищенствующего странника был готов. Даже недавние попутчицы не узнали бы в грязном бродяжке своего спасителя, к которому, впрочем, питали совсем иные чувства, нежели благодарность.
      Не забивая голову мыслями о вопиющей несправедливости жизни, Штелер взлохматил волосы на голове, обильно полил их грязью и, спрятав в кармане фамильный перстень, последнее, что могло выдать в нем человека знатного происхождения, отправился на прогулку до городских ворот.
      Возница не соврал. Не прошло и четверти часа, как впереди появилось поле, а на горизонте замаячили серые крепостные стены с ярко-красными настилами на башнях. Насколько Штелер помнил, камня в окрестностях Вендерфорта было много, на юге от города находилась огромная каменоломня, где медленно убивали себя непосильным трудом более трех сотен каторжников. Никто из ученых мужей так и не смог объяснить, почему у добываемой породы был специфический грязно-серый оттенок, весьма неприятный взгляду. Еще в детстве, когда юный Аугуст смотрел на крепостную стену, он никак не мог отделаться от ощущения, что солдаты вендерфортского гарнизона только и делают, что с утра до ночи маршируют по окрестным болотам, затем моют сапоги и выплескивают грязную воду прямо на стену. Жители Вендерфорта старались как могли компенсировать невзрачность крепости, стен своих домов и иных построек, поэтому крыши выкладывались черепицей ярких, броских цветов, а вывески лавок и кабаков поражали приезжих чрезмерной художественной изысканностью и завидной цветовой палитрой. Сначала резкий контраст серости низа строений и многоцветия верха шокировал и раздражал, но уже на второй-третий день пребывания в Вендерфорте гости привыкали и не щурили глаз. Привычка – великое дело! Привыкнуть можно ко всему, даже к грязи, в которой живешь, даже к ярко-желтым крышам на фоне голубого неба.
      Однако дикая смесь из серости и пестроты, примитивной угловатости зданий и всяческих лепных и резных украшений на них была далеко не единственной особенностью города с пятисотлетней историей, гордо возвышавшегося на левом берегу широкой и полноводной реки Вендер.
      Посещавшие Вендерфорт впервые еще задолго до проезда через главные ворота начинали тереть глаза и крутить головами в поиске жалких, убогих лачуг бедняков, которые должны были портить прекрасный пейзаж перед крепостной стеной, но почему-то отсутствовали. Вокруг простиралось лишь поле, через которое пролегала аккуратно выложенная булыжниками широкая дорога. У изумленных приезжих сначала складывалось обманчивое впечатление, что вендерфортцы не знают тягот нужды, что город – маленький рай для богатых и обеспеченных людей, однако оценка мгновенно менялась, стоило лишь путешественникам проехать через ворота. С левой стороны по ходу движения красовались добротные дома, а по правую руку пугал взгляд убогостью мир трущоб и полуразрушенных сараев, протянувшийся вдоль стены на несколько миль. Чужаки долго не могли понять, о чем думали Его Светлость герцог и городской управитель, позволившие беднякам селиться внутри городских стен, а не за ними. Даже не все коренные вендерфортцы знали причину такого необычного градоустройства. И только те, кто ведал историю города и Герканского Королевства, могли объяснить этот парадокс, а также иные странности вендерфортской архитектуры, например почему главные и единственные со стороны суши ворота города назывались Южными, хотя находились на западе.
      Барон Аугуст ванг Штелер не только вырос в Вендерфорте, но и принадлежал к одной из самых знатных семей города. В честь его предков жители назвали несколько улиц и даже площадь перед храмом Мината. В генеалогическим древе самого герцога было несколько ветвей, тесно переплетающихся с древним, многократно прославившимся на ратном поприще родом. С пяти до десяти лет строгие учителя вбивали Аугусту розгами скучную, изобилующую сложными названиями, длинными, труднопроизносимыми именами и множеством событий историю Вендерфорта и Герканского Королевства. Если бы кто-нибудь из господ и дам, едущих верхом и в каретах к городским воротам, не морщил бы лоб в недоумении, пытаясь понять, почему хибары бедняков не облепили стены города, как мох вокруг пня, а обратил бы свой взор на неспешно бредущего по обочине бродяжку в лохмотьях, то он мог бы узнать много интересного и поучительного о городе, который ему предстояло посетить.
      Первые сто лет с момента основания родной город Штелера был маленьким поселением, даже не значившимся на картах тех времен. Удобное расположение на берегу судоходной реки постепенно начало привлекать купцов и капитанов их неповоротливых, вечно перегруженных торговых барок. Пока коммерсанты перекладывали на суше тюки, отделяя попорченные водою и солнцем грузы от находившихся в еще сносном состоянии товаров, моряки пополняли запасы провизии, всячески веселились, а в перерывах между этими важными занятиями поправляли такелаж и конопатили протекающие днища. Таким образом, порт, доки, склады и примыкающие к ним питейные заведения с достаточно плохой репутацией сыграли важную роль в становлении города, но, как ни странно, не являлись главной причиной его роста и процветания.
      Свое имя город получил примерно триста пятьдесят лет назад, в эпоху кровопролитных и жестоких геркано-шеварийских войн, чья нескончаемая череда растянулась аж на два с половиной столетия. Земли от правого берега Вендера до нынешней шеварийской границы не отличались плодородием, но были богаты камнем и рудой, поэтому и считались спорными территориями. Герканцы упорно защищали однажды захваченное, а шеварийские монархи столь же настойчиво пытались отнять то, что, по их мнению, принадлежало соседям не по праву. У каждой венценосной династии была своя точка зрения, но основным аргументом в данном споре, естественно, стала грубая сила.
      Герканская корона постоянно отбрасывала захватчиков далеко за Вендер, то и дело восстанавливая разоренные, пожженные пограничные земли. К сожалению, лесисто-болотистый, а местами скальный ландшафт правобережья реки не позволял герканцам возвести мощные фортификационные сооружения в непосредственной близи от границ. Крепость – это не только стены, но и надежное основание, к тому же большую роль в обороне всегда играли подъездные пути, по которым гарнизону доставлялись провизия и припасы. Не найдя достойного решения для оптимального обустройства самого пограничного рубежа, правящий в ту пору в Геркании король Манфред Четвертый превратил небольшой торгово-перевалочный пункт на Вендере в неприступную крепость и, недолго думая, нарек ее Вендерфортом, что значило «Крепость на Вендере».
      С тех пор шеварийская армия ни разу не проходила в глубь страны и не добиралась до столицы Геркании, Мальфорна. Уничтожив пограничные гарнизоны, захватив ненадолго шахты и разорив мелкие поселения на правом берегу, враги упирались в неприступные крепостные стены и начинали длительную осаду, настолько изнурительную для них же самих, поскольку в тылу простирались болота да леса и совсем не было хороших дорог, что в большинстве случаев шеварийские войска отступали еще до того, как герканский король успевал выслать им навстречу главные силы.
      Крепость на Вендере была необычайно большой и занимала площадь, на которой разместились бы два, а то и три средних герканских города той поры. Вендерфорт не раз спасал королевство от внезапных вторжений. На огромных пространствах внутри городских стен селились беженцы с правобережья, довольно основательно пополнявшие городской гарнизон. Внутри города находилась парочка довольно больших озер и несколько мелких прудов, бывших завидными источниками питьевой воды. В мирное время на городских пустошах пасся скот и выращивалось все, что могло взрасти, так что провизией жители осажденного города были обеспечены на много лет вперед. К тому же крепостная стена защищала маленькую каменоломню и рудный прииск, добыча на которых начиналась исключительно когда враг становился лагерем под стенами. Город был независим, обладал всеми необходимыми ресурсами, чтобы выдержать пяти-, а то и десятилетнюю осаду, и именно поэтому над его башнями ни разу так и не взвился шеварийский стяг.
      Все это почему-то вспомнилось Штелеру, пока он преодолевал путь от лесной опушки до Южных ворот, которые, как говорилось уже, находились на западной городской окраине. Виноваты в географической путанице были купцы, плававшие встарь с севера по Вендеру до Вендерфорта, в порту перегружавшие товары с кораблей на телеги и продолжавшие свой путь в находившуюся на юге Виверию уже по суше. Именно они прозвали главные ворота города Южными, и, как ни нелепо было это название, оно прижилось. Простые люди часто подхватывают то, что на слуху, и не задумываются, насколько обоснованно то или иное название.
      – Кто?! – вырвал моррона из плена воспоминаний об уроках истории прозвучавший над самым ухом голос, а в следующий миг на его плечо легла тяжелая ладонь в кожаной перчатке.
      Бредя по дороге, путник не заметил, как влился в поток странствующих пешком простолюдинов, и вот теперь настал его черед предстать перед суровым ликом усатого, толстощекого сержанта, намеревавшегося выпытать цель прибытия. Судя по недоброму взгляду стража порядка, настроение у него было не ахти, а значит, многим странникам низшего сословия: крестьянам, наемным рабочим, мелким торговцам и просто бродягам – грозила возможность заночевать перед воротами, теша себя надеждой, что стражники, которые будут дежурить завтра, окажутся подобрее и посговорчивее.
      – Человек, – ответил моррон первое, что пришло ему в голову.
      По тому, как сузились щелочки глаз сержанта и как сильно его пальцы сдавили ключицу, Штелер понял, что дал неверный ответ, воспринятый не иначе как грубость.
      – Для кого и филаниец человек, – процедил сержант, все сдавливая и сдавливая плечо и испепеляя допрашиваемого грозным взглядом. – А ты случайно не из этих… не из филанийцев будешь? Что-то рожа у тя подозрительная… Ну-ка, скажи-ка чо подлиньше, словечков несколько, говорок филанийский вмиг разберу. Я вас и виверийцев тупоголовых носом чую!
      – А коли такой нюхастый, могет, распознаешь, чем у меня из штанов несет? Че я поутрянке пожрал и от чего апосля в леске избавился?
      Ответ был дерзким, но метким, на то и был сделан расчет. Штелер мог получить от сержанта кулаком в ухо, но имелся и немалый шанс завоевать симпатию у стражников, изрядно уставших за несколько часов вахты от трусливого заискивания и плаксивых, жалостливых взоров голодранцев, пытавшихся во что бы то ни стало попасть за ворота и заработать на похлебку пару грошей. Грубый же юморок на тему испражнений был всегда у солдат в цене. Этого ли не знать бывшему полковнику?
      Как известно, дерзость берет города и пленяет сердца. Сержант разозлился и что-то прорычал себе в усы, а вот двое стражников за его спиной дружно захохотали и одобрительно захлопали.
      – Да ладно те, Карв, пропусти мужика… Сразу видно – служивый… из наших, – заступился за Штелера пожилой стражник с нашивкой капрала на плече.
      – Это еще посмотреть надо, из каких это он наших, – проворчал командир поста, убирая руку с ноющей ключицы Штелера, но продолжая испытующе смотреть ему в глаза. – Нет, он герканец, точно, но говорок-то странный. Откуда ты, где помотало?
      – По Удмире плавал, на шхуне «Красабиэль». Полкоманды альтрусцы, а нас, герканцев, всего четверо было, и то капитан, паскуда виверийская, всех до одного на берег списал. В кабаке линдерском девок с филанийцами не поделили, – не моргнув глазом соврал Штелер и тут же продолжил забивать голову стражника вполне правдоподобными выдумками: – Путь от Линдера долгий, в дороге поизносился, а в корчме тут одной неподалече все в кости до штанов спустил. Хорошо еще женушка корчмаря сжалилась, вот эти лохмотья дала, а то до самого Вендерфорта голышом бы так и пощеголял.
      – А у нас-то ты что позабыл? От Линдера путь до Берконта ближе… Че по западной дороге не отправился? – все еще искал подвох недоверчивый сержант, но у лжеца и на это был продуман ответ, кстати весьма правдоподобный.
      – Как же?! – удивленно вскинул брови обманщик. – В Берконте-то что я позабыл? Я же сам отсюда родом, лет десять назад у кузнеца Варгара в подмастерьях ходил, пока нелегкая на лоханку проклятую не занесла. Думал, страны дальние повидаю, деньжат заработаю, а вишь, как все обернулось…
      – Это у какого Варгара? – сделал вид, что поверил рассказу, сержант и, сменив суровый взгляд на дружескую улыбку, задал провокационный вопрос: – У того, что оружейный магазин в квартале Вандра держит, или у кузнеца в квартале Луктора?
      – Да ты че, мил-человек, – рассмеялся Штелер. – Кто же кузницу в квартале Луктора держит? Там же лавки лишь для господ, да и в Вандре уважаемый люд проживает. На юго-востоке Варгар кузню держал, там, где ремесленнику обитать и положено… Да, третий дом от башни Сорката, там любой те подскажет…
      – Хватит трепать, проходи! – недовольно проворчал командир поста, чья уловка не удалась, и, схватив Штелера за недавно превращенную в лохмотья без ворота и рукавов рубаху, силой впихнул его за заградительный барьер, то есть туда, где уже начинался город.
      Моррон боялся, что из вредности сержант отвесит ему пинка. Путник морально приготовился стерпеть унизительное оскорбление и удержаться от того, чтобы дать сдачи, но удара сапогом, как ни странно, не последовало. Штелер не мог знать, что сержант сам был родом из Вендерфорта, а старенький кузнец Варгар, вот уже пять лет как покойный, был закадычным другом его отца. Это обстоятельство заставило командира поста причислить мерзкого бродяжку к разряду «свои» и удержаться от унизительной для того процедуры ногоприкладства.

Глава 4
Неладно что-тов Вендерфорте

      Сто лет назад отшумела последняя геркано-шеварийская война, и отброшенные далеко на северо-восток соседи уже не помышляли о богатых ресурсами землях. Геркания окрепла и превратилась в могущественное государство, чьи границы заметно расширились и чья армия снискала ратную славу во всех уголках континента. Угроза нападений, что с востока, что с севера, давно миновала, и крепость Вендерфорт потеряла стратегическое назначение.
      Штелер сидел возле одного из пяти колодцев на площади у ворот, там, где путники с дороги поили уставших лошадей и счищали дорожную пыль с костюмов перед тем, как въехать на улицы города. С ностальгической печалью во взоре моррон любовался знакомыми с детства крепостными стенами, с горечью размышляя о том, что все в мире меняется и что, к сожалению, в жизни не бывает постоянных величин. Когда-то вендерфортская крепость считалась неприступным оплотом и вершиной военно-инженерной мысли, теперь же она казалась жалким, заброшенным раритетом прошлого, оставленным медленно распадаться и обваливаться неблагодарными людьми. Стены и башни еще сохраняли прежний грозный вид, но лишь в глазах неискушенных в воинском деле людей. Над башнями еще гордо развевались герканские стяги, а по стене время от времени еще, позвякивая доспехами, прохаживались патрули, но крепость уже давно потеряла свое основное назначение. С высоты стен стражникам было удобно наблюдать за порядком в городе, а дежурившие в башнях стрелки уже не вглядывались с тревогой в даль, боясь увидеть на горизонте вражеские войска, а всего лишь следили, чтобы прощелыги-контрабандисты и прочий воровской сброд из округи тайком не перебрались через заросший травой ров и не перелезли с тюками запрещенного добра через стену.
      С укрепления сняли все, что когда-то было крайне необходимо: котлы для варки смолы, катапульты, баллисты и устаревшие, как и сама крепость, орудия. Бывший комендант гердосского гарнизона полковник Штелер вынужден был с прискорбием констатировать, что с военной точки зрения цена вендерфортского укрепления равнялась нулю. Пустующие орудийные площадки были не приспособлены для стрельбы из современных орудий: слишком малы, а их основания не могли выдержать веса пушек крупнее шестнадцатого калибра. К тому же кладка заметно обветшала, ее не обновляли полвека, если не более, и первый же залп вражеских осадных мортир проделал бы в стене такие огромные бреши, что несчастному гарнизону осталось бы лишь тут же сдаться на милость победителям. Вендерфортская крепость навсегда и безвозвратно потеряла свою былую боевую мощь и теперь являлась чем-то средним между памятником старины, символическим рубежом между городом и окрестностями и хорошим наблюдательным постом для блюстителей порядка. Если какой-нибудь бедолага становился жертвой грабежа на тихой ночной улочке и ему посчастливливалось вырваться из рук злодеев, то он бежал к ближайшей из башен, где преследовавших его негодяев встречали залпом свинца. В остальном же крепость превратилась в абсолютно бесполезное сооружение.
      Близился вечер, и хоть до наступления темноты было еще далеко, прибывающих в Вендерфорт становилось все меньше и меньше. Кареты с гербами или без таковых лишь изредка проезжали через ворота, да и поток пеших странников заметно поредел, зато по мостовой довольно часто грохотали груженные товарами подводы. Из разговоров, которые Штелер услышал за час отдыха возле колодца, притворяющийся нищим опальный барон узнал, что в этот день в город пожаловали сразу три крупных купеческих каравана. Это значило, что в порту, на складах и их окрестностях, а проще говоря, в восточной части города возле реки не протолкнешься среди людей и телег, а в окрестных кабаках и на постоялых дворах будет засилье купеческих кафтанов и нечищеных доспехов наемной охраны. Если бы Аугуст желал напиться и почесать кулаки о чьи-то небритые рожи, то непременно бы отправился на восток: в порт и прилегающие к нему кварталы. Однако на медленно приближавшийся вечер у бывшего полковника имелись совершенно иные планы. Он должен был найти себе кров, притом не среди заброшенных лачуг да сараев; ему хотелось пройтись по знакомым с детства улочкам и, конечно же, посетить родительский дом, хоть издалека увидеть родные стены, а если повезет, то и попасть внутрь.
      Штелер был реалистом и прекрасно осознавал, что для того, чтобы оказаться в собственном доме даже в качестве гостя, ему придется приложить немало усилий. Родители барона давно умерли, братья тоже, и, согласно праву наследования, особняк в самом центре Вендерфорта на площади Доблести и родовой замок милях в десяти на северо-западе от города перешел к нему, однако гердосский мятеж, которого на самом деле и не было, не только ударил по положению полковника в обществе, но и оставил его без всего движимого и недвижимого имущества.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.