1

Сознание возвращалось к Дэвиду Россу толчками, словно при соприкосновении с действительностью оно отскакивало и снова взмывало вверх, в облако неясных, бесформенных образов. И все же при каждом таком приземлении его сознание удерживало какую-то частичку окружавшего мира: ощущение сухого тепла постели, кусочек зеленоватой стены, бело-голубой халат сестры.

Должно быть, именно поэтому, едва открыв глаза, Дэвид уже ясно понимал, что находится в больничной палате. В тот же момент открылись шлюзы его памяти, и он вспомнил.

Он сидит за рулем своего старенького «шеви-два». Включен обогреватель, и его уютное шипение сливается с шумом мотора в привычный звук дороги. Шоссе накатывается прямо на него и аккуратно разрезается машиной на два полотнища. Как и всегда, за рулем Дэвид не думает ни о чем. В голове лишь плывут маленькие клочки мыслей, образов. Они то лениво сцепляются, повинуясь каким-то таинственным законам ассоциаций, то снова разбегаются в стороны.

Ему хорошо. Ощущение физического благополучия человека, ведущего машину, складывается не только из его собственного самочувствия. Ровная работа мотора, упругий шорох шин — все это так же необходимо для спокойствия водителя, как и отсутствие болей в сердце, колотья в боку или поднимающейся по пищеводу тошноты.

Дэвид Росс был здоров, как младенец на этикетке детских консервов «Бич-нат», и с несокрушимым оптимизмом своих двадцати девяти лет он был уверен, что так будет всегда. Будут сменяться машины — может быть, даже у него когда-нибудь будет «кадиллак», будут новые газеты, может быть, даже он станет когда-нибудь владельцем газеты и ему всегда будет хорошо. Почему именно ему должно было быть всегда хорошо, он не знал. Он просто не задумывался над этим.

Он относился к жизни точно так же, как и к дороге. Он всматривался только в ту часть шоссе, которая сейчас мчалась навстречу ему. Уносясь назад, она теряла реальность, превращалась в абстрактные мили и населенные пункты.

Дэвид Росс мало думал о вчерашнем дне и еще меньше о завтрашнем. Может быть, это равнодушие объяснялось, помимо молодости, еще и его профессией. Он был репортером, и история существовала для него один день. Кому нужна вчерашняя измятая газета и кто может знать, какие заголовки захватят первую полосу завтра?

Шоссе круто скатывалось с холма, и Дэвид нажал на акселератор. Он любил разогнаться на спуске и стремительно выскочить на подъем. Стрелка спидометра дрожала где-то между восемьюдесятью и девяноста милями. Шелест шин перешел в свист. Он миновал впадину, и быстрый подъем слегка вдавил его в сиденье. «Шеви» выскочил на гребень холма, и в то же мгновение он увидел прямо перед собой черную машину. Она только что обогнала огромный автобус с эмблемой гончей на боку. Слева был автобус, справа — кювет.

Машина надвигалась на него плавно и неспешно, будто в замедленной киносъемке, и Дэвиду казалось, что у него вполне достаточно времени, чтобы нажать на тормоз, выйти из «шеви» и крикнуть водителю: «Ты что, спятил!» Но почему-то и движения его были такими же медлительными и плавными, как и наплыв встречного автомобиля. Он начал поворачивать руль вправо, поворачивать неторопливо, еле перебирая руками. И так же неторопливо понял, что не успеет избежать столкновения.

Сердце его сжал первородный животный ужас перед неизбежным. Апокрифическая старуха с косой мелькнула перед его глазами в одном из своих обличий двадцатого века — радиатором встречной машины. «Шеви» медленно летел в кювет. Он услышал треск — вернее начало треска, потому что начал томительно медленно проваливаться в бесконечную черноту…

Очевидно, чувства все-таки отстают от сознания, потому что прошло несколько секунд с того момента, как Дэвид открыл глаза, а он все еще не испытывал никаких эмоций. Но вот он сориентировался в пространстве и времени, нашел крохотную точку во вселенной — себя и понял, что жив, что коса прошла над его головой, — и его захлестнула радость. Она звенела, струилась в его теле, распирая его. Он и не пытался сдержать ее, он не смог бы удержать ее в себе, если бы даже хотел. Она бы все равно выскочила из него, как мяч, который пытается удержать под водой ребенок. Он жив, он остался жив! И даже саднящая боль от ушибов лишь доказывала реальность спасения.

Если бы авария была абсолютно неожиданной, Дэвид, возможно, очнулся бы с ощущением катастрофы, когда разум всеми силами пытается не принять ее, не поверить, когда кажется, что нужно только очень захотеть — и все окажется дурным сном, чьей-то неумной выдумкой. Но в его выключившемся в момент удара сознании застыло ожидание смерти, и больничная палата с зеленоватыми стенами знаменовала собой жизнь. Он пошевелил руками, ногами, головой. Какая это восхитительная штука: захотеть пошевелить ногой или рукой — и тут же почувствовать угодливое сокращение мышц! Вот желание бежит по нервам, толкает, тормошит лениво-сонный мускул. «Что вам угодно?» — «Хозяин велит вам приподнять левую ногу». — «Ох, не лежится ему спокойно! Ну, так и быть».

Мускул зевает, набухает и нехотя тянет за прикрепленные к костям сухожилия. Нога сгибается. Боже, чудо свершилось! Чудо, чудо! Почему не звонят в колокола и хоры не подхватывают благодарственные псалмы?

Дэвид засмеялся самым чистым и веселым смехом — смехом радости жизни.

Он услышал, как сестра в углу комнаты пробормотала: «Бредит, наверное», — и ответил:

— Дорогая сестра, я не только не в бреду, я готов расцеловать вас, хотя это, наверное, и запрещается больничной администрацией. Вы уж простите меня за болтливость, но я чувствую себя так, словно только что родился.

Сестра, немолодая женщина, обернулась к Дэвиду.

— Как вы себя чувствуете, мистер Росс? Если речь идет о поцелуях, все в порядке, хотя это не совсем обычное желание для новорожденного. Вам здорово повезло. Ухитриться отделаться в такой аварии всего несколькими ушибами…

— Поэтому-То я и засмеялся, сестра. А вы сказали, что я, наверное, в бреду.

— С чего вы это взяли? Я ничего не говорила.

— Как не говорили? Или мне это померещилось?

— Вот видите, вам нужно еще отдохнуть. После сильных потрясений организм нуждается в покое. Постарайтесь заснуть.

— Спасибо, дорогая сестра. Дай вам бог больных, которые бы чувствовали себя новорожденными, спали и смеялись!

Дэвид вытянулся, всем телом впитывая живое тепло постели. Господи, насколько же это тепло должно быть приятнее безнадежного холода мраморного стола в морге!.. Болели правый бок и правая рука. Но подобно тому, как какой-нибудь острый соус лишь подчеркивает вкус блюда, боль от ушибов была даже приятной. Каждую секунду она напоминала о том, что он жив, цел и почти невредим.

«Нужно будет позвонить Присилле», — подумал он. Впрочем, она сегодня его не ждет, и нечего пугать ее звонками из больницы.

Внезапно в голову ему пришла мысль о машине. «Шеви», наверное, разбит в лепешку. Хорошо хоть, что застрахован. Какой, интересно, порядок? Сначала в полицию, а потом уже в страховую компанию? Или наоборот?

В газете наверняка еще никто ничего не знает о нем. Черт с ними, может он хоть один день не думать о газете…

Дэвид закрыл глаза. С самого детства, когда он был совсем еще маленьким мальчиком, по вечерам в кровати ему вдруг начинало казаться, что он больше никогда в жизни не сумеет заснуть. В такие минуты он был уверен, что перешагнуть грань между бодрствованием и сном абсолютно невозможно.

Он изо всех сил сжимал веки и даже закрывал руками лицо, но сознание упорно не хотело растворяться в темноте. Потом темнота начинала расширяться, заставляя его физически ощущать свою незначительность, и он начинал думать, что лучше встать и зажечь свет. С этой мыслью он обычно и засыпал.

Но сейчас Дэвид погружался в дремоту спокойно и естественно, будто не спеша входил в теплую воду. Мысли густели и застывали, словно желе, и уже странно-неподвижными отступали куда-то в уютный мрак.

… Проснулся он от звука торопливых шагов. В палату стремительно влетел врач, схватил со стола листок и повернулся к Дэвиду спиной.

— Гм, ловко у него получилось! Один случай из ста, — сказал врач каким-то удивительно плоским, бесцветным голосом.

Дэвид затруднился бы даже сказать, какой это был голос, высокий или низкий, грубый или мягкий. В голосе была какая-то бесплотность, абстракция, словно это был не голос, а написанная фраза, которую Дэвид видел глазами. Но тем не менее это был голос, и он звучал у него в голове ясно и четко.

— Вы правы, доктор, ловко это получилось! Один случай из ста. Такая авария…

— Да, да, — рассеянно ответил ему врач и вдруг резко повернулся в сторону Дэвида. — Простите, вы о чем?

— Что я сказал? Я ответил, что вы правы, — один случай из ста.

— Я так сказал?

— А что, нет? — Дэвид испуганно приподнял голову с подушки.

Врач успокоенно улыбнулся и мягко толкнул Дэвида в лоб, заставляя его снова опустить голову.

— Все в порядке, молодой человек. Просто мне показалось, что я не сказал «у вас это ловко получилось», а только подумал об этом. Но это бывает. Иногда можно что-нибудь пробормотать, не отдавая себе в этом отчета. А повезти вам действительно повезло. Тот, второй, в «бьюике», погиб. Отец четверых детей… Ну, отдохните еще, завтра мы вас отпустим.

Врач вылетел из палаты так же стремительно, как и вошел. «Значит, тот погиб», — подумал Дэвид и не почувствовал ничего. Он не был ни жестоким, ни сентиментальным, и чужая смерть была для него алгебраически абстрактной, при упоминании которой полагается покачать головой и сочувственно вздохнуть.

Отец четверых детей — вечная американская манера говорить о покойниках с легким неодобрением, словно они из-за какого-то каприза бросили многодетную семью. Отец четверых детей! Можно подумать, что, не будь у этого типа детей, его смерть приобрела бы большую респектабельность.

В палату снова вошла сестра. Увидев, что Дэвид не спит, она слегка улыбнулась ему блеклой, усталой улыбкой и сказала:

— Красивое лицо… Как у Кирка Дугласа…

Вначале Дэвид смутился, хотя смущение не было лишено для него приятности. Но при этом ум его зафиксировал какую-то странность. Удивление медленно проявлялось в его мозгу, и лишь когда оно окончательно созрело, он понял, что именно поразило его. Сестра сказала: «Красивое лицо… Как у Кирка Дугласа…» Слова сами по себе не были какими-то необычными. Он знал, что немножко похож на знаменитого киноактера. То, что произнесла их сестра в лицо человеку, лежащему на кровати, было уже более странным. Но и не это заставило его несколько раз открыть и закрыть глаза. Сестра произнесла слова, не открывая рта! Она произнесла их, он явственно слышал их своими ушами, слышал этот необычный, плоский голос, такой же плоский и бестелесный, как у врача. Он не смог бы даже сказать, какого тембра был голос, но каким-то образом он твердо знал, что исходили эти слова от сестры. Он слышал их!

— Вы так считаете, сестра? — спросил он.

— Что считаю? — спросила сестра, удивленно повернувшись к Дэвиду.

— Что у меня красивое лицо и что я похож на Кирка Дугласа?

Сестра краснела медленно и мучительно. Сначала у нее запылали уши, затем краска пятнами спустилась на щеки, оставив лишь синевато-бледным нос, словно эталон для сравнения.

— С чего вы это взяли? — еле пробормотала она.

— Но вы же это сказали, признайтесь!

— Господи, да что вы от меня хотите?..

Теперь Дэвид слышал два голоса. Один — обычный женский, с чуть слышной хрипотцой, другой — тот, непривычно бесплотный, который уже был ему знаком. Первый смущенно бормотал: «Ничего я не говорила, не выдумывайте, пожалуйста!» Второй испуганно шептал: «Ненормальный какой-то! Мысли он читает, что ли?.. Не успела я это про него подумать, а он уже знает».

— Простите меня, сестра. Я пошутил, — сказал Дэвид.

Сестра — очевидно, для того, чтобы скрыть смущение, — повернулась к нему спиной и принялась что-то переставлять на столике.

«Странный какой-то человек, — снова Дэвид услышал тот, второй, голос без интонаций, — только я подумала, а он тут же и услышал. Или это фокус какой-нибудь?..»

Дэвид поднял руки и заткнул себе уши, изо всех сил надавливая на них указательными пальцами. Но он продолжал слышать! Он слышал еще лучше. Ему казалось, что он воспринимает даже легкий шорох, с которым непроизносимые слава катились одно за другим.

«Надо с ним поосторожнее, — говорила сестра, не двигая губами, — странный какой-то… Какой сегодня день? А, пятница… Надо постирать, пора уже…»

Она вышла, испуганно улыбнувшись Дэвиду, и ему послышалось, как она пробормотала про себя: «Хоть бы быстрее его отпустили…»

Дэвид был репортером и не привык размышлять над проблемами, выходящими за привычный круг его жизни. Он мог думать о том, как дотянуть до очередной получки, как раздобыть какой-нибудь материал для газеты, как уговорить Присиллу быть чуточку более современной в своих взглядах на отношения между мужчиной и женщиной…

Но в течение одного дня он оказался вышвырнутым далеко за канаты своего будничного ринга. Он на секунду увидел приближение небытия, и он… Дэвид заколебался на мгновение, не решаясь назвать сам себе то, что уже понял и во что не мог поверить. Да, он слышит чужие мысли, слышит их так же отчетливо, как голос, даже еще яснее. Он слышит. И тем не менее этого не могло быть. Это было и не могло быть одновременно.

Реальность воспринимается как реальность только тогда, когда она привычна. Стоит сделать реальность непривычной, и мозг охотнее классифицирует ее как химеру, фантазию, фантом.

Человек двадцатого века готов поверить в любое чудо: в «летающие блюдца» с крошечными марсианами или венерианцами, отлично говорящими на земных языках, в любое фантастическое изобретение, открытие или чудодейственное лекарство. Но чудо должно быть санкционировано и подготовлено газетами, радио, телевидением. Чудо должно быть освящено авторитетом и быть массовым.

Дэвид Росс тоже столкнулся с чудом, но это было его собственное, индивидуальное чудо, и он никак не мог решиться поверить в него.

Он, Дэвид Росс, двадцати девяти лет, репортер газеты «Аплейк Кларион» с тиражом в двести сорок тысяч экземпляров в будничные дни и полмиллиона по воскресеньям, он вдруг стал телепатом? Он слышит чужие мысли еще яснее чужих голосов?

Но легкий шелестящий голос, шедший не изо рта, а откуда-то из глубин чужих мыслей, не был его бредом, и Дэвид знал это. Или это особая больница, где весь обслуживающий персонал увлекается чревовещанием, или… Или он слышит чужие мысли, читает их так же отчетливо, как огромные меловые буквы на черной доске.

Он долго лежал, не в состоянии схватить умом того, что случилось. Кто знает, почему и как это произошло… Может быть, толчок, который он испытал во время аварии…

Его новое качество было настолько удивительным, он был настолько не подготовлен к нему, что глубочайшее изумление подавило вначале все его другие чувства. Но постепенно он начал сознавать, что этот нежданный дар означает для него новую жизнь.

Как и всякий обычный человек, который сталкивается с чем-то непривычным и необычным, Дэвид не думал о нем в общих терминах, а мысленно приспосабливал к своей повседневной жизни. Получи он вдруг способность летать, как птица, наверное, первое, о чем бы он подумал, — насколько быстрее он будет добираться до работы.

И все же он знал, что каким-то необъяснимым образом на него в один и тот же день обрушились два чуда: он остался жив, и он слышит чужие мысли. Если бы за эти часы Дэвид не исчерпал всю возможную в его состоянии дневную норму восторга, он бы встал на руки и прошел на них по палате. Но две неслыханных удачи в один день были для него слишком большим грузом, и Росс лишь глуповато хихикал, глядя в белый больничный потолок.

Он даже помотал головой, стараясь привести в порядок разбегавшиеся мысли. Что скажет редактор «Клариона», когда Дэвид Росс начнет приносить в газету новости, о которых другие не могут и мечтать? Что скажет Присилла, когда узнает… А должна ли она узнать?..

Дэвид не был склонен к обобщениям и не говорил себе, что больше всего на свете люди не любят и боятся тех, кто от них отличается умом ли, привычками или цветом кожи. Но подсознательно он уже понимал, что никто не должен знать о его способности. Ему и не пришло на ум проанализировать, откуда появилось желание затаиться: тысячи поколений предков, пугливо озиравшихся и торопливо прятавших найденную кость или монету, молчаливо напоминали ему — спрячь! Он не восставал против инстинктов.

2

Дэвид вышел из больничного подъезда. Привычный гул улицы — шум машин, шорох тысяч шагов, заставил его на мгновение забыть о своей необычной способности. Чудо всегда боится будничности, и мигавшая напротив неоновая реклама зубной пасты «Крест» на минуту водворила Дэвида в его былую жизнь.

Он медленно пошел к остановке автобуса, глядя на бежавшие мимо автомобили с новым для себя, острым любопытством, с каким, должно быть, смотрит солдат на оружие, которое едва не отправило его на тот свет.

И вдруг он почувствовал, что улица — вернее, шум ее — чем-то непривычна для него. Он остановился, и кто-то толкнул его плечом, пробормотав «простите». Улица была полна шороха, слов, словно сотни шедших по ней людей безостановочно что-то шептали себе под нос. Он даже различал отдельные слова, обрывки фраз: «Семнадцать долларов…», «Она не придет сегодня…», «Какой он идиот!..», «Надо купить сигарет…» Поток чужих мыслей протекал мимо него, заставлял его изумленно глазеть по сторонам.

Значит, это всерьез, значит, это правда? Боже мой, какое это чудо, какое счастье, какие возможности! Должно быть, у него был слегка ошарашенный вид, потому что несколько прохожих внимательно посмотрели на него. Чудаки! Что они могут увидеть на его лице? Ничего! А он знает, о чем они думают, знает! Он слышит!

Дэвид сидел в автобусе, раскрыв перед собой свежий номер «Клариона». Он смотрел на газету, но ничего не видел. Внимание его было занято тем легким ровным гулом, который всегда присущ толпе. Но пассажиры автобуса молчали. Это был звук их мыслей. Одни читали газеты, другие не спеша думали о чем-то своем, и озвученная работа двух десятков сознании и составляла тот фон, к которому Дэвид уже начал привыкать.

Внезапно рядом с ним на сиденье плюхнулся грузный мужчина с мохнатыми бровями и напряженно сжатыми губами под узенькой щеточкой усов. Засунув по локоть руки в карманы серого плаща, он откинулся на спинку и прикрыл глаза. Он думал, и Дэвид невольно прислушался к словам, которые беззвучно рождались в чужом мозгу, в самом надежном из всех известных тайников. Мысли не предназначаются для чужих ушей, они интимны, и, слыша их, Дэвид испытывал легкую неловкость, какую, наверное, испытал бы, подглядывая за голым человеком, уверенным, что никто его не видит. Но Дэвид, как и большинство людей, воспринимал нормы морали лишь пассивно. Он, может быть, и не стал бы специально за кем-нибудь подглядывать. Но, увидев случайно что-нибудь интересное, он и не подумал бы, что подглядывать некрасиво. Он прислушался к мыслям своего соседа, и первые же несколько слов заставили его насторожиться.

«Как будто все должно быть в порядке», — думал сосед, и Дэвиду показалось, что все тот же неслышимый, призрачный голос шепчет ему прямо в ухо: «Операция разработана как надо. Очистить в воскресенье ювелирный магазин на главной улице города, да еще в восемь часов вечера — в это никто бы не поверил. Только чтоб все шло как задумано…»

Слова, которые слышал Дэвид, потускнели, исчезли, но он поймал себя на том, что мысленно видит роскошный ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик-авеню. Воскресная толпа медленно плывет мимо огромных зеркальных окон, полных радужных драгоценных искр. Женщины невольно замедляют шаг, мужчины, наоборот, стараются побыстрей вывести своих спутниц из опасной зоны.

У самого магазина, словно бесшумно вынырнув из ничего, останавливаются две машины — серый «плимут» и голубой «шевроле». Из машин торопливо выскакивают люди в черных масках под низко надвинутыми шляпами и с автоматами в руках. Гремят выстрелы. Несколько человек падают…

«Что за чертовщина! — внезапно сообразил Дэвид. — Я ли мысленно представляю себе эту картину, или не я? Если я, почему я ясно вижу перед глазами не просто какие-то автомобили, а именно серый „плимут“ и голубой „шевроле“?»

Внезапно картина перед его мысленным взором начала тускнеть, распадаться. Автомобили поднялись в воздух и растаяли. Магазин Чарлза Майера медленно превратился в золотистый пляж, усеянный тысячами и тысячами людей в черных масках и купальных костюмах.

Дэвид открыл глаза и посмотрел на соседа. Веки у него были прикрыты, напряженная линия губ размякла, потеряла прямоту. Голова то беспомощно наклонялась вниз, то от толчка автобуса покачивалась из стороны в сторону.

«Значит, это он представлял себе все эти вещи. Значит, я не только слышу чужие мысли, но и вижу чужие видения. Я видел все то, что мысленно видел этот гангстер, и как только он задремал, я увидел наяву тот же сон, что плыл у него в мозгу! Боже правый, если бы только кто-нибудь знал об этом! Ученые наверняка отдали бы все, чтобы разобраться в этом фокусе. Но ни одна живая душа не должна знать об этом. Ни одна, иначе моя жизнь превратится в ад».

Он вышел из автобуса и направился к серому зданию редакции «Клариона». Он шел словно в трансе, поглощенный своими мыслями. Их было так много, и все они были так непривычны и странны, что он никак не мог заставить их двигаться в каком-то порядке. Как и большинство людей, он вообще не умел думать логично и стройно. Подобно неопытному пастуху, стадо которого то и дело разбредается в разные стороны, он не умел собрать свои мысли. То он думал о том, что узнает теперь, любит ли его действительно Присилла; то представлял себе неслыханные репортерские удачи, от которых коллеги лишь разинут рты; то видел себя редактором газеты, лихо подъезжающим к редакции в длиннющем черном «кадиллаке».

Он перешел улицу и вошел в редакцию.

Основатель, владелец и редактор «Клариона» Рональд Барби был человеком принципов. Принципов, правда, у него было всего два, но зато он был готов защищать их с отвагой нефтяного магната, сражающегося за скидку налогов со своих капиталов. Он считал, что, во-первых, газета должна приносить доход, а во-вторых, что этого следовало добиваться всеми возможными способами.

Вероятно, именно в силу высокой принципиальности владельца «Клариона» газета была обезоруживающе беспринципной.

Злые языки утверждали, что Барби никогда не менял своих убеждений, хотя бы только из-за их отсутствия. Но что бы ни говорили завистники, «Кларион» была гибкой газетой. Она то, например, защищала высокую протекционистскую пошлину, то трубно призывала к ее отмене. Все зависело от того, кто больше платил ей в этот момент, анемичная ли текстильная промышленность Новой Англии, дрожащая перед призраком популярных японских тканей, или автоимпортеры западногерманских «фольксвагенов» или английских «остинов», не желающие упускать своей порции в автомобильном пироге Америки.

Газета поддерживала то республиканцев, то демократов, в зависимости от того, на кого ставил мистер Рональд Барби, и каждый раз, восхваляя одну из сторон, редактор поносил другую за беспринципность.

При этом Рональд Барби требовал, чтобы все сотрудники разделяли его высокие принципы. Если кто-либо из них осмеливался неодобрительно высказаться о зигзагообразном курсе передовых статей газеты, основатель, владелец и редактор «Клариона» топал ногами и кричал: «Вы олух, дорогой мой! Почему вы не удивляетесь тому, что котировка акций на бирже все время меняется? А чем люди отличаются от лезвий для безопасных бритв или синтетического волокна для рубашек? Если вам не нравятся биржевые колебания, идите в священники. Впрочем, и там, говорят, котировка заповедей не всегда устойчива». Относясь с презрением к убеждениям и взглядам, сотрудники «Клариона» подсознательно относились с презрением и друг к другу. Они делали свой бизнес так же, как мистер Барби свой — не останавливаясь ни перед чем. Именно потому взаимоотношения голодных пауков в банке по сравнению с взаимоотношениями сотрудников газеты могли бы показаться воплощением пасторальной любви и гармонии.

Как и всегда, редакция «Клариона» являла собой зрелище организованного хаоса. Сотрудники метались по коридорам с выражением одновременно отчаяния и покорности судьбе. Для постороннего глаза они казались какими-то молекулами, скачущими под воздействием таинственных сил. То, что они не сталкивались друг с другом, казалось чудом.

Ученые уже давно научились метить атомы и прослеживать их путь, но никто еще почему-то не пытался пометить сотрудника редакции и проследить траекторию его движения по комнатам и коридорам. Но тот, кто сделал бы это, наверняка отметил странную особенность: большинство мечется бесцельно, просто участвуя в заведенном ритуале.

— А, Дэви, ты, говорят, попал в аварию? — приветствовал его на бегу спортивный обозреватель.

«Везет дураку!» — услышал одновременно Дэвид его мысленный комментарий.

— Специально, чтобы порадовать тебя, — ответил Дэвид зло. — Ты уж прости, что я остался жив.

— Ты что?

— Ничего, — ответил Дэвид и вошел в прихожую кабинета редактора.

— Дэви, миленький, — заверещала секретарша редактора мисс Новак, которой, как было известно всем в редакции, требовалось ежедневно два часа штукатурно-косметических работ на лице, чтобы придать ему человеческий облик. Относясь бережно к своему творению, она никогда не улыбалась, а лишь нежно хлопала ресницами, желая высказать кому-нибудь симпатию. — Как я рада, что все так хорошо обошлось!..

«Жаль, что у него есть какая-то идиотка. Я бы с удовольствием с ним пофлиртовала…»

Дэвид еще никак не мог привыкнуть к одновременному потоку информации и дезинформации, получаемой им. Ему приходилось все время быть настороже, чтобы ненароком не ответить на мысли, а не на слова. «Как бы не так!» — хотелось крикнуть ему этой наглой толстой дуре, которая уже давно таращит на него глаза и вздыхает, как гиппопотам, так что того и гляди лопнет кофточка. Но вместо этого он сказал:

— Джейни, радость моя, шеф один?

— Да, Дэви, он один и в чудном настроении. Сейчас спрошу его.

Она нажала кнопку интеркома и проворковала в микрофон:

— Мистер Барби, Дэвид Росс к вам.

— Пусть войдет, — ответил динамик.

Рональд Барби понимал толк в письменных столах и умел сидеть за ними. Он возвышался над целым акром зеленого сукна, словно дуб на полянке, властный и вечный. И даже морщины на его смуглом лице напоминали дубовую кору. Он сидел так, словно родился и вырос на этой зеленой лужайке, и был твердо намерен никого на нее не пускать.

— А, Дэвид… Что у вас?

— Сегодня суббота, мистер Барби, а завтра, ровно в восемь часов вечера, ювелирный магазин Чарлза Майера подвергнется налету. Это будет одно из самых сенсационных ограблений года. — Рональд Барби поднял глаза и внимательно посмотрел на Дэвида.

— А откуда вы об этом знаете? Грабители вас пригласили на пресс-конференцию? Или вы по вечерам гадаете на кофейной гуще?

Дэвид впервые за день почти не слышал того, второго голоса. Ему на мгновение показалось, что все случившееся с ним — сон, химера, чушь. Но в следующую секунду он понял, что мысли редактора просто совпадают со словами, которые он произносил. «Богатый человек может позволить себе говорить то, что думает, и наоборот», — подумал Дэвид и ответил:

— К сожалению, я не могу сказать вам, как и откуда я получил информацию. Впрочем, если бы и сказал, вы все равно не поверили бы.

— Но вы уверены в ней?

— Почти уверен. То есть уверен.

— А, чем вы можете доказать это?

— До завтрашнего вечера ровно ничем. Но зато, если в воскресенье утром выйдет газета с предупреждением…

— Послушайте, Росс, вы, часом, не удрали из больницы? Может быть, вас следовало бы подержать там еще пару деньков?

— Я вас не понимаю, мистер Барби?..

— Боже мой! Единственное, чего мне не хватает в «Кларионе» — это своего сумасшедшего, своего маленького, хорошенького сумасшедшего! Росс, у меня чудная идея! Хотите стать проповедником? У меня есть знакомства, я вам помогу. Вы выходите на паперть и поражаете воображение прихожан свежей, сенсационной проповедью на тему: «Не убий и не укради!»

— Да, но…

— «Да, но». Но да. Вы хотите предотвратить преступление? Отлично! Блестяще! Но при чем тут газета? Газета существует для того, чтобы сообщать о преступлениях, а не для того, чтобы предотвращать их. Если завтра утром «Кларион» сообщит о готовящемся ограблении, его просто не будет. И мы — допустим, что вы даже говорите правду, — не сможем доказать, что оно было бы. Нет, сэр. Заранее мы ничего не будем сообщать. Пусть прививками занимаются врачи, а мы заинтересованы в описании хода болезни.

— Мистер Барби, я все это понимаю. Я работаю не первый год. Но это же особый случай. Я уверен, что при налете могут быть человеческие жертвы.

— Тем лучше, Дэвид, тем лучше. Я не кровожадный каннибал, но мы же работаем в газете. Первая полоса! Какие фотографии! Мы выйдем раньше всех, поскольку к восьми часам лучшие фотографы будут наготове с хорошенькими длинными телеобъективчиками, направленными на магазин.

— Мистер Барби, я не идеалист, не святой, и вообще я не очень знаю, кто я. Но я знаю только одно. Если я могу предотвратить чью-то смерть, мне это лучше сделать.

— Я мог бы вас тут же уволить, Дэвид. Но мои сотрудники — это моя семья. И к тому же, неужели вы думаете, что я сам не буду глубоко скорбеть, если кто-нибудь погибнет? Но у нас же есть долг перед обществом, который мы обязаны выполнить. Мы должны давать информацию о событии, а не предотвращать его.

— Как хотите, но я позвоню в магазин и предупрежу их.

— Не будьте дитятей, Росс. Чарлз Майер — старая лиса. Все, что у него в магазине, — трижды застраховано. К тому же лишиться такой рекламы… Не будьте наивны.

Шефу явно надоел разговор, и он упорно пытался поставить свой «паркер» так, чтобы он стоял вертикально. Но ручка никак не желала сохранять равновесие, и Рональд Барби, не привыкший встречать сопротивления со стороны как живого, так и неживого инвентаря газеты, изо всех сил стукнул ею по столу.

Теперь Дэвид ясно слышал звук мыслей шефа: «Черт знает кого мы держим в газете! При случае надо будет выгнать этого идиота».

— Благодарю вас, мистер Барби, за то, что вы такого высокого мнения обо мне, — сказал Дэвид и посмотрел в глаза редактору.

Тот не снизошел до объяснений, лишь мысленно выругался: «Кретин!»

Барби оказался прав, подумал Дэвид, отодвигая телефонный аппарат. Никто в магазине не хотел с ним и говорить. «Мы это слышим каждый день», — сказал кто-то раздраженно и бросил трубку.

Дэвид не считал себя ни хорошим, ни плохим человеком. Подобно подавляющему большинству людей он вообще никак не классифицировал себя с моральной точки зрения. Ему достаточно было того, что он любил себя любовью не пылкой, но достаточной, чтобы жить с собой в мире и гармонии, с людьми же он тоже сосуществовал, избегая бесплодных ссор и бесконечных выяснений отношений.

Возможно, что при обычных обстоятельствах он прожил бы всю жизнь, ни разу не задумавшись по-настоящему над тем, что хорошо и что плохо. Он шел бы, не спотыкаясь о моральные кочки, и в случае необходимости легко бы перепрыгивал их.

Но события последних двух дней, столкнувшие его с привычной твердой дорожки нравственного бездумья в зыбкое болото выбора, тревожное ощущение атмосферы, насыщенной сплошной неискренностью, — все это заставляло Дэвида думать над вещами, для него непривычными. Чувство восторга от приобретенного дара постепенно тускнело и исчезало.

«Если при ограблении магазина действительно погибнут люди, — думал он, — я тоже буду виновен в этом. Я не святой, но я не хочу смертей на своей совести».

Он вышел из редакции и отправился в полицию.

Полицейское управление Аплейка встретило его знакомым и специфическим запахом полицейского участка, запахом, одинаковым от Нью-Йорка до Пасадины. Он кивнул знакомому сержанту, хлопнул по плечу репортера из конкурирующей газеты и вошел в кабинет капитана полиции Эрнеста Фитцджеральда. Капитан, грузный мужчина средних лет, изнемогавший от борьбы с растительностью — волосы буйствовали не только на его массивной голове, но росли в ушах, на ушах, на носу и в носу, — встретил его хмуро и настороженно. Он не любил журналистов и не особенно доверял им.

— Видите ли, капитан, — сказал Дэвид, — сегодня мы с вами, если вы не возражаете, поменяемся ролями. Обычно репортеры пытаются вытянуть из вас информацию. Я же хочу, чтобы вы выслушали меня.

Кислое лицо капитана приобрело еще и выражение горечи.

— Ну конечно, — сказал он угрюмо, — мало того, что ваша газетенка каждые несколько дней исполняет на мне джигу, я еще должен выслушать ваши лекции. Или вы пришли расцеловать меня и пожать мне руку?

— Бросьте, капитан, я серьезно. У меня есть информация. Вы знаете ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик-авеню?

— Вы хотите подарить мне диадему?

— Завтра в восемь часов вечера на магазин будет совершен налет. Грабители подъедут на двух машинах: на сером «плимуте» и голубом «шевроле».

— Может быть, вы заодно скажете, как их зовут и что именно они собираются похитить у Майера?

— Я не шучу, капитан. Это правда.

— Послушайте, Росс, у меня сегодня неподходящее настроение для шуточек.

— Капитан, я повторяю: это не шутка. Видите ли, я случайно подслушал разговор.

— Ну конечно, небольшая группа гангстеров громко обсуждала детали налета где-нибудь в ресторане. Не морочьте мне голову.

— У одного из них мохнатые брови и усы щеточкой.

Капитан Фитцджеральд внимательно посмотрел на Дэвида. Мысли его теперь неслись, словно машины на супершоссе: «Что это значит? Человек с усиками — похоже, что это Руффи… Откуда он знает?.. При всех обстоятельствах с Руффи лучше не связываться. Тем более что у Росса нет никаких доказательств. Нет, с Руффи лучше не связываться, даже если Росс что-то знает…»

— Бросьте, Росс, — сказал капитан. — Вы просто хотите разыграть меня. Капитану Фитцджеральду мерещатся налеты. Отличный материал. Я вас вижу насквозь.

— Даю вам честное слово, капитан. Третий раз повторяю вам, что я не шучу.

— Ах, Росс, Росс! Вы же прекрасно знаете, что значит честное слово репортера. Вы еще молодой человек, а я уже был патрульным полицейским, когда ваш «Кларион» ходил в пеленках и мочился под себя.

Дэвид медленно встал. Он знал, что не нужно говорить того, что он хотел сказать, но не мог удержаться:

— Вы боитесь связываться с Руффи. Вы допускаете, что я говорю правду, но вы не хотите связываться с Руффи.

— А вы уверены, что это Руффи? — медленно спросил капитан и подумал: «Он что-то знает. Он знает, что это Руффи. У Руффи такие связи, что он еще ни разу не сидел за решеткой. С ним лучше не связываться!»

— Это не я уверен. Это вы уверены. — Дэвид уже не мог остановиться. — Это вы уверены, что с ним не стоит связываться и что у него есть связи…

Капитан медленно выпустил из легких воздух и взглянул на Дэвида. В глазах его тлел страх. Можно один раз угадать мысли, но два… Это начинало походить на какое-то наваждение.

— Дело не в наваждении, мистер Фитцджеральд…

«С ума сойти! — слышался бесплотный и испуганный звук мыслей капитана. — Или это галлюцинация, или…»

— Или что? — спросил Дэвид, не сводя глаз с капитана.

— Убирайтесь отсюда, щенок! — заревел капитан, подымаясь из-за стола. — Оставьте свои гипнотические фокусы для вашего вонючего листка. Если вы еще раз сунетесь в полицию, пожалеете, что родились…

— До свидания, капитан, — сказал Дэвид и прикрыл за собой дверь.

3

— Я так волновалась, Дэви, — сказала Присилла, подставляя для поцелуя щеку. — Когда ты позвонил, я думала, что умру от беспокойства.

«Только бы не испортил прическу», — подумала она при этом, и Дэвид отскочил от нее, словно наткнулся на колючую проволоку.

Присилла быстро взглянула на него и спросила:

— Что с тобой, милый?

При этом мысли ее прошептали; «Не хватает еще, чтобы он сошел с ума».

— Скажи мне, Прис, ты любишь меня?

Присилла заложила руки за голову и откинула голову назад, улыбнувшись томно и снисходительно. Улыбка согласно международному коду влюбленных должна была означать: «Глупый, как ты можешь спрашивать об этом?» Именно так воспринимал ее раньше Дэвид, и где-то в сердце у него при этом всегда взрывались маленькие теплые бомбочки и наполняли его переливающей через край нежностью к этим лучащимся глазам, к чуть припухлым губам, к стройному телу.

Но теперь он уже не мог довольствоваться тем кодом, которым пользовался раньше. Код оказался двойным, и тайное его значение затмевало очевидное.

Он поднял глаза и заметил быстрый взгляд, который она бросила на зеркало. В зеркале она отражалась сбоку — вернее, в три четверти.

Мысли, такие же быстрые, как и взгляд, торопливо прокомментировали отображение: «Надо почаще так закидывать руки… Получается очень красивая линия груди. Как на обложке „Лайфа“… Он все-таки меня любит… Не может оторвать глаз… Я его понимаю…»

— Почему ты так смотришь на меня, Дэви-дурачок?

Если бы несколько дней тому назад Дэвид вдруг узнал, что Присилла, его Присилла, меньше всего думает о нем, он был бы потрясен. Но после пробуждения в больнице мир все время сообщал ему о себе двумя одновременными радиопередачами. Первая предназначалась для всех, была тщательно отредактирована и отлично отрепетирована, вторая же звучала в звукоизолированных студиях чужих мыслей. Он даже не испытывал горечи. Всеобщая ложь начинала казаться ему основным законом общества, и он был достаточно честен с собой, чтобы не выделять себя в особое исключение. Он вдруг вспомнил, как, проведя несколько часов у Присиллы, иногда испытывал острое желание оказаться у себя дома с детективом в руках и при этом говорил: «Как мне тяжело уходить от тебя…»

Если бы сейчас, тут же он вдруг потерял свой странный дар, он, наверное, женился бы на Присилле и Прожил с ней долгую жизнь. Две неискренности под одной крышей могут в конце концов прекрасно уживаться. Правда относительна, ложь же всегда абсолютна. Правда громоздка и неудобна в обращении, ложь портативна и отлично устанавливается в любом помещении, особенно в спальне.

Но теперь Дэвид ничего не мог поделать с собой. Между ним и Присиллой внезапно возник невидимый барьер, который он не мог перешагнуть, обойти, отыскать в нем проход. За этим барьером Присилла, развенчанная и беспомощная, безжалостно освещалась ярчайшим прожектором. Он не только освещал ее, убивая спасительные полутени и полумрак традиционной любви, он просвечивал ее насквозь. Дэвиду казалось, что он одновременно видит перед собой цветную ретушированную фотографию и рентгеновский снимок. Боже, как только люди могут любоваться красавицами, не видя костей скелета!.. «Впрочем, в нашем обществе, — подумал Дэвид, — все держится на утаивании информации. Кандидат в сенаторы, клянясь, что будет без устали бороться за интересы штата, ничего не говорит о своем желании сделать карьеру и разбогатеть. Проповедники, славящие Христа, ничего не говорят о желании увеличить свои доходы. Автомобильная фирма, рекламирующая свои последние модели, не сообщает покупателям, что изо всех сил старалась сделать машины не особенно долговечными…»

Не то чтобы все это было тайной, но одно дело знать общий закон неискренности, другое — ежеминутно сталкиваться с его конкретным проявлением, и сталкиваться лоб в лоб, как, наверное, не приходилось сталкиваться никому. Ложь в конце концов ведь не афиширует себя всеми возможными способами, как, например, «Пепси-кола». Она предпочитает быть скромницей и не бросаться в глаза. Он же теперь не мог пройти мимо нее, не услышав спокойного и самодовольного утверждения: я здесь!

Присилла уверяет его, что будет отличной, любящей женой, хорошей хозяйкой и преданной матерью. Что думает лишь о нем и готова умереть за него. Чем она отличается от журнала или газеты, уверяющей, что существует только для читателя и готова сложить свои линотипы во имя его блага? Газета хочет, чтобы ее покупали, Присилла, тоже. Газета требует подписку и несколько десятков долларов в год, чтобы ежеутренне оказываться у вас на столе. Девушка требует брака и раз в двести больше денег, чтобы еженощно оказываться у вас в постели.

— Присилла, обними меня, — попросил Дэвид. Он испытывал то же, что и человек, слишком долго простоявший на остановке. Даже зная, что автобус, наверное, не придет, он колеблется: уйти или не уйти, жаль затраченного времени. — Скажи мне еще раз, ты меня любишь?

«Привязался со своей любовью!. А может быть, он знает про Теда?..» — прозвучали ее быстренькие, юркие мысли, и она сказала, обняв его и прижавшись к нему грудью:

— Дэви-дурачок, глупый Дэви-дурачок, как ты можешь спрашивать такие глупые вещи своим глупым ртом? — Она откинула назад голову, притягивая к себе Дэвида за шею. Губы ее слегка приоткрылись, а глаза затуманились и, словно стесняясь своего выражения, спрятались за опустившиеся веки.

«Неужели он что-то узнал о Теде? Не может быть!.. Но лучше быть поласковее…» — тревожно подумала она.

И снова Дэвид не испытал шока. У нее есть какой-то Тед, что ж… «Никогда не вкладывайте все свои сбережения в акции одной компании», — вспомнил он советы биржевых консультантов в разделе «Клариона» «Финансы для всех».

На мгновение Присилла стала еще более желанна, чем раньше, и он было грубо прижал ее к себе, но даже у него на груди она была за барьером. Он не мог забыть об этом барьере, как не может забыть об электроизгороди корова, получившая несколько раз сильные удары тока.

Звуки ее мыслей в панике натыкались друг на друга: «Что случилось? Тед… Он… он всегда… Может быть, после аварии… — Она, казалось, обрадовалась мысли: — Ну конечно, он еще не пришел в себя».

— Дэви, какая я дурочка! Вместо того чтобы дать тебе отдохнуть, я мучаю тебя своими ласками.

Дэвид посмотрел на нее и криво улыбнулся. Если бы он только не знал! Но он знал и все же не хотел уходить, сжигая за собой мосты. Не отдавая себе в этом отчета, Дэвид боялся остаться один на один со своим фантастическом даром. Он уже не думал о потрясающих возможностях, о которых мечтал в больнице. Он думал о том, что теряет Присиллу и не сможет не потерять ее. Барьер был непреодолим, и нельзя было не слышать, заткнув уши, ее мыслей, даже если бы он хотел.

— Прис, — сказал он, — я хотел посоветоваться с тобой об одной вещи. Я случайно узнал, как — это неважно, что сегодня вечером будет совершен налет на ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик-авеню. Гангстеры будут вооружены, и, возможно, будут жертвы…

«Сколько у них будет драгоценностей! Вот бы…»

— Я пытался предупредить, кого мог: нашего Барби, звонил в магазин, был в полиции у Фитцджеральда. Никто ничего не хочет и слушать. Ты понимаешь, Прис, я не святой, я обыкновенный человек. Я даже думаю не о Майере и не о людях, которые могут погибнуть. Я эгоист. Я думаю только о себе. Я знаю, что мне потом будет нехорошо при мысли, что я мог бы предотвратить эти смерти.

— Но что ты можешь сделать, Дэвид? Не будешь же ты с голыми руками защищать магазин?

«Вон оно что! — Мысли Присиллы звучали уже спокойно и уверенно, и их призрачные звуки не метались в панике. — Потому-то он такой странный… Только бы он действительно не ввязался в какую-нибудь глупость. Если с ним что-то случится… мы ведь еще не обвенчаны…»

Дэвид невольно кивнул Присилле, словно благодаря за заботу, пусть эгоистическую, но заботу:

— Я не знаю, Прис. Но что-то я должен сделать. Я боюсь.

— Прошу тебя, Дэви, не делай глупостей. Ты же знаешь, ты мне нужен.

— О да, это-то я теперь знаю, — жалко усмехнулся Дэвид и добавил: — Не волнуйся: мы ведь еще не обвенчаны.

— Что ты хочешь сказать, Дэви?

— Ничего. Я позвоню тебе.

Он взглянул на Присиллу и мысленно застонал от жалости. Она все-таки была хороша. Если бы у них только были другие отношения: ты — мне, я — тебе… Но переделывать любовь труднее, чем даже уже выстроенный дом. Он кивнул и вышел.

Все еще не зная, что сделает, Дэвид взял дома пистолет, сунул в карман и вышел на улицу.

Город жил своей размеренной, обычной жизнью. Звуки шагов, шорох шин, рокот моторов, пляска рекламы — город дышал и уверял Дэвида: все в порядке. Он подумал, что если бы даже он мог крикнуть на весь Аплейк: «Остановитесь, скоро на серый асфальт упадут люди!» — все равно чудовище не моргнуло бы и глазом. Разве только тем, зелено-оранжевым над головой: «Престо» — лучшая в мире электрическая зубная щетка! Сто семьдесят пять движений в секунду!" И то, повинуясь сигналам реле, вовсе не имеющим отношения к чужим смертям.

— Эй, такси! — крикнул Дэвид и почувствовал, как чья-то рука опустилась ему на плечо. Дэвид быстро обернулся. Перед ним стоял высокий полицейский с лунообразной физиономией и добродушно улыбался.

— Мистер Росс? — спросил он. Мигающая реклама зубных щеток делала его лицо то зеленым, то оранжевым.

— К вашим услугам. С кем имею честь?

— Веселый вы парень, мистер Росс, сразу видно — журналист.

Такси скрипнуло тормозами у тротуара, и шофер хмуро спросил, высунувшись из окошка своего «плимута»:

— Едете?

— Поезжай, приятель, — ответил полицейский и добавил, обращаясь к Дэвиду: — Зачем тратить деньги, когда есть казенная машина. Капитан Фитцджеральд очень хочет побеседовать с вами, и сейчас же.

— А я нет.

— Ну, ну, мистер Росс. Пресса и полиция должны жить в мире. — Рука полицейского по-прежнему спокойно лежала на его плече, но Дэвид чувствовал, что мышцы ее готовы мгновенно сократиться.

«Сейчас он, наверное, попытается вырваться. Капитан предупреждал. Было бы хорошо… Тогда разговор короткий…»

— Не волнуйтесь, не вырвусь и не попытаюсь удрать, — пробормотал Дэвид и тут же подумал, что никак не может отделаться от старой привычки отвечать на то, что слышит.

Полицейский расхохотался, пожал плечами и сказал:

— Веселый вы парень, ну просто Боб Хоуп. Пошли. Машина за углом.

Они сели в машину, и полицейский, рывком трогая автомобиль с места, включил сирену.

— Такая спешка?

— Приказано доставить вас поскорей.

Дэвид откинулся на спинку, прислушиваясь к мыслям полицейского, но не услышал ничего, кроме глупой модной песенки, которая вертелась у того в мозгу, повторяясь снова и снова, как пластинка со сбитой бороздкой: «Если хочешь, обниму, а не хочешь — тоже…»

Капитан Фитцджеральд встретил Дэвида у дверей своего кабинета.

— Хорошо, что вы пришли, Росс.

— Вам нужно было сказать: хорошо, что вас приволокли.

— Не дуйтесь, Росс. В прошлый раз я немного погорячился. Я хочу, чтобы вы снова поподробнее рассказали мне об этом деле и в особенности — кто вам капнул о Руффи. Признаться честно, я бы сам с удовольствием воспользовался услугами хорошего человека.

«Семь часов, — думал капитан, — главное — продержать его до восьми. Получится прекрасно. Мы тут же выедем туда, если магазин действительно ограбят. Если бы Росс оказался там во время налета, он тем самым мог бы доказать, что знал о преступлении заранее…»

— Это вы ловко придумали, капитан, задержать меня здесь, чтобы я не мог попасть к магазину.

— Ну что вы, Росс, вы меня бог знает за кого принимаете, — сказал капитан и подумал: «Тут что-то не так… Не могут же простые совпадения случаться столько раз. Если бы я был старой бабой, я бы поклялся, что он читает чужие мысли…»

— Ладно, капитан, не будем зря болтать языками.

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Раз вы меня развлекаете, валяйте. Виски.

Капитан открыл шкаф, достал бутылку «Джонни Уокера», налил виски в два стакана, добавил льда из маленького холодильника и плеснул воды.

— За ваше гостеприимство, капитан.

— Ладно, Росс. Придется быть гостеприимным.

Оба замолчали, глядя на квадратные электрочасы. Стрелки, казалось, не двигались, и Дэвид закрыл глаза. Когда он снова открыл их, было уже восемь.

— Будем надеяться, что мы оба можем забыть о вчерашнем разговоре, Росс.

— Я за вашу память не отвечаю.

— Вы же репортер, вам нельзя ссориться с полицией. Можете дуться на родителей, редактора, свою девочку. Но мы же вам даем хлеб. Тем более что уже пять минут девятого.

— Разрешите? — в комнату без стука вбежал лейтенант. — Сэр, только что было совершено нападение на магазин Чарлза Майера. В перестрелке убиты два человека. Преступники скрылись.

— Высылайте людей, лейтенант. Вы были правы, Росс. Жаль, что я не поверил вашей информации.

— Вы мне верили, Фитцджеральд, вы просто не хотели связываться с этими людьми. Вы слишком долго в полиции. Но на этот раз вы просчитались. Наши фотографы караулили в машине на другой стороне улицы.

— Ну и что?

— Это подтвердит мою версию о том, что я предупреждал заранее.

Капитан рассмеялся, раскачиваясь под напором распиравшего его веселья. Смех вылетал из него короткими булькающими очередями, словно из пулемета.

— Бедный, бедный Дэвид Росс! Мой наивный юный друг! Неужели же вы всерьез думаете, что наш благородный Рональд Барби, хранитель высоких моральных принципов нашего прекрасного города, признается, что знал о готовящемся преступлении и спокойно позволил, чтобы ограбили ювелирный магазин? Фи, Росс, в вашем возрасте стыдно быть таким подозрительным и так плохо думать о людях.

«Но как он узнал? — думал капитан, и мысли его в отличие от веселого голоса были тревожными. — Во всем этом деле есть что-то, чего я не понимаю. Руффи и его люди профессионалы, и они не могли где-нибудь проболтаться. А что, если… Мне нужна фотография Росса… Как бы ее достать?..»

Чувство глубочайшего поражения опустошило Дэвида. Обмякший, он сидел в кресле и не думал ни о чем. Стена, стена вокруг, чудовищная стена эгоизма, и сам он тоже кирпич в этой стене, только больше не сцепленный раствором заурядности с остальными. Он повторил себе, что ничего не мог сделать, что он не виноват, но, видя насквозь других, он начинал лучше разбираться и в себе и осознавать свое сходство с другими.

Он представил себе две куклы в костюмах, лежащие на носилках, два мертвых узла, которые могли бы жить и двигаться, если бы не его слабость.

«Надо попросить у него карточку прессы под каким-нибудь предлогом. На ней есть фото…» — подумал капитан.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Дэвид машинально вынул из кармана карточку прессы и протянул капитану. Тот вздрогнул и быстро вышел из комнаты.

4

Основатель, владелец и редактор «Клариона» Рональд Барби просматривал свежий выпуск газеты. Он держал еще пахнувшие типографской краской листы нежно и осторожно, как держат в руках младенца.

Огромным черным частоколом всю первую полосу перерезали заголовки:

НАЛЕТ НА ЮВЕЛИРНЫЙ МАГАЗИН В ЦЕНТРЕ ГОРОДА. ДОБЫЧА ОЦЕНИВАЕТСЯ В ТРИ ЧЕТВЕРТИ МИЛЛИОНА. ДВОЕ СЛУЧАЙНЫХ ПРОХОЖИХ УБИТЫ НА МЕСТЕ. ФОТОГРАФ «КЛАРИОНА» ЗАПЕЧАТЛЕВАЕТ ОДИН ИЗ САМЫХ СМЕЛЫХ НАЛЕТОВ В ИСТОРИИ АПЛЕЙКА.

Барби почувствовал где-то в позвоночнике легкий скользящий озноб, который всегда испытывал, глядя на шедевр. Он посмотрел на три клише, на которых видно было два автомобиля, стоящих почти у самого магазина, момент, когда двое грабителей разбивали стекла витрин, и носилки, вносимые в «Скорую помощь» санитарами.

Текст гласил: "Ровно в восемь часов вечера в воскресенье два автомобиля, серый «плимут» и голубой «шевроле», внезапно резко затормозили у ювелирного магазина Чарлза Майера на Рипаблик-авеню. В следующее мгновение обе машины дали задний ход и въехали на тротуар, перегородив пешеходам движение. Как рассказывают свидетели ограбления, автомобили, которые были украдены еще накануне и которые полиция нашла через час на Двенадцатой улице, еще не успели остановиться, как из них выскочили семь или восемь бандитов, вооруженных автоматами. Они дали очередь по витринам и неторопливо, как показалось свидетелям, начали собирать их содержимое в саквояжи. Еще через несколько секунд оба автомобиля исчезли. По предварительной оценке владельцев магазина добыча грабителей оценивается примерно в три четверти миллиона долларов.

Двумя шальными пулями в тот момент, когда налетчики стреляли по окнам, были убиты миссис Барбара Джером, 57 лет, и коммивояжер фирмы «Джонсон продактс» Малькольм Дж. Визнер, 44 лет.

Свидетели отмечают исключительную четкость и быстроту, с которой была проведена эта отчаянная операция. По оценкам полиции все ограбление, начиная с момента остановки машин и до их стремительного отъезда, заняло не более пятидесяти секунд.

Хотя находившийся случайно на Рипаблик-авеню с этот момент фотограф «Клариона» успел сделать несколько исторических снимков, полиции пока не удалось опознать участников налета. Они все были в низко надвинутых шляпах и черных полумасках".

Барби нажал кнопку и сказал:

— Мисс Новак, пришлите ко мне Росса, и побыстрее.

— Хорошо, мистер Барби, — послышался из динамика голос секретарши.

Дэвид вошел молча и молча уселся в кресло, не ожидая ритуального кивка редактора.

— Дэвид, вы должны чувствовать себя именинником, а вы выглядите словно на похоронах. Вы молодчина! Вы знаете, на сколько мы обставили «Геральд»? На час с лишним. Агентства еще передавали телеграммы, а наш последний вечерний выпуск с фотографиями был уже в машине. Послушайте, Росс, меня не касается, как вы добыли свою информацию, но я ценю людей, умеющих работать. С сегодняшнего дня вам прибавляется две тысячи в год, и вы переводитесь на специальные задания. Что вы скажете?

Дэвид молча пожал плечами. По крайней мере этот человек не открывал перед ним никаких неожиданных сторон своего характера. Перед ним был действительно по-своему принципиальный человек, и Дэвиду на мгновение стало легче на душе. От этого хоть знаешь, чего ожидать. Можно, конечно, сделать благородный жест и послать этого подонка к черту, но Дэвид чувствовал, что не сможет сделать этого. В конце концов две тысячи в год кое-что да значат.

— Спасибо, мистер Барби, — ответил он вяло и повернулся, чтобы выйти, но редактор сказал:

— Обождите, Дэвид. Через час начинается пресс-конференция Стюарта Трумонда. Вы ведь знаете, что он добивается переизбрания в сенат от нашего штата. Он хороший парень, и я хочу, чтобы вы дали отчет о пресс-конференции. На первую полосу. Выступает он в «Хилтоне».

— Хорошо, мистер Барби.

Сенатор Трумонд медленно, поворачиваясь всем телом, обвел взглядом журналистов и сказал:

— Если у вас есть вопросы, джентльмены, валяйте терзайте меня.

Несколько десятков журналистов, заполнивших небольшой зал для пресс-конференций отеля «Хилтон», на мгновение оторвались от блокнотов. Никто особенно не торопился вскочить со своего места. Пресс-конференция — старинный ритуал с давно известными церемониями. Проводящий конференцию в такой же степени знает, о чем его спросят, в какой задающий вопрос знает, что на него ответят. И если иногда журналисты и наступают друг другу на ноги в прямом и переносном смысле слова, стараясь побыстрее вскочить с места, то лишь потому, что хотят попасть в телеобъектив. Если проводящий пресс-конференцию озабочен лишь тем, чтобы возможно больше людей увидело его на телеэкранах, то почему не воспользоваться и журналисту бесплатным «паблисити»?

Но на пресс-конференции сенатора Трумонда телекамер не было, и потому никто не торопился задавать вопросы. Наконец кто-то спросил:

— Что входит в ваше меню, сенатор? Во время избирательной кампании вам приходится много выступать…

— Яйца, бифштекс и горячий томатный суп.

— Какое у вас кровяное давление? — Вопросы теперь следовали один за другим.

— Сто пятьдесят на девяносто.

— Любите ли вы тепло укрываться в постели?

— Нет, я… как это называется?.. Стар… спартанец.

— Как вы относитесь к моде на дамские брюки?

— До тех пор, пока они не пытаются надеть на меня юбку, я не возражаю против дамских брюк.

— Любите ли вы животных?

— Люблю.

Перед присутствовавшими на глазах вырисовывался ярчайший портрет серьезного политического деятеля. Глубокие вопросы вскрывали тайники души сенатора и выворачивали его наизнанку. Еще бы! Любовь к томатному супу и терпимое отношение к дамским брюкам — ради этого одного стоило устраивать пресс-конференцию. Томатный суп может любить лишь человек с серьезными взглядами, не какой-нибудь там гастроном, имеющий целый штат поваров. Дамские же брюки свидетельствовали о почти что либеральных взглядах. Это вам не тупой консерватор, боящийся всего нового, как боится новых лекарств владелец похоронной фирмы.

У сенатора почти не двигалась шея, и при каждом вопросе он поворачивался к журналисту всем телом. Он был грузен и походил на угрюмого медведя.

— Еще вопросы, джентльмены? — спросил он, и Дэвид услышал бесплотный звук его мыслей: «Слава богу, кажется обошлось благополучно… Ни одного вопроса об экстремистах, бэрчистах, минитменах…»

— Будьте добры, сенатор, — сказал Дэвид, — расскажите, как вы относитесь к группкам, которых называют экстремистами? В частности, к бэрчистам и минитменам?

«Паскудник, — зло подумал сенатор, и Дэвид почувствовал, как в нем поднимается ярость. — Подожди, пока мы захватим власть, и тогда мы покажем тебе, что такое экстремисты…»

— Я поддерживаю всех тех, кому дороги наши великие традиции! — патетически воскликнул сенатор.

«Сюда бы пяток наших минитменов с оружием, они бы объяснили…»

— Я хочу услышать, сенатор, поддерживаете ли вы группы, называющие себя минитменами, которые, насколько известно, тайно накапливают оружие и тренируются в стрельбе?

«Неужели этот сопляк что-то знает о моих связях с ними? — испуганно запрыгали мысли сенатора. — Не может быть! На время кампании я ведь прекратил все встречи с ними…»

— Я никогда не видел ни одного минитмена, не разговаривал ни с одним минитменом, и вообще я не уверен, существуют ли они или созданы фантазией безответственных журналистов, — решительно сказал сенатор и добавил: — Благодарю вас, джентльмены.

— Мне очень жаль, мистер Росс, — сказал редактор «Клариона», — но теперь я вижу, что с вами что-то происходит. Вы врываетесь ко мне и с торжественным видом объявляете, что Стюарт Трумонд — минитмен. За пять минут до этого мне звонит помощник сенатора и жалуется, что вы задавали Трумонду дурацкие вопросы об его отношении к минитменам. Я знаком с сенатором много лет, он мой близкий друг, и я-то его знаю как-нибудь. Милейший и кротчайший человек.

— Он тайный минитмен, мистер Барби, — настойчиво сказал Дэвид. — Я не могу этого сейчас доказать, но я в этом уверен, как в том, что вы — хозяин «Клариона».

— Зато я вовсе не уверен, что вы и впредь будете его сотрудником, Росс. Мне кажется, что вы сами понимаете почему.

— Я думаю, что сумею доказать связь Трумонда с минитменами. Во всяком случае, после окончания избирательной кампании.

Рональд Барби пристально посмотрел на Дэвида. Это походило на колдовство. На протяжении двух дней этот мальчишка дважды приносит информацию, которой он не мог получить и которую получил. Сначала с ограблением ювелирного магазина, а теперь о сенаторе. Ни один посторонний человек не мог знать о тайных встречах Трумонда с минитменами, ни один. Сенатор рассказал ему, Барби, об этом только потому, что они друзья, а Трумонд знает, кому можно доверять. Но этот Росс — уму непостижимо! Мало того, он становится опасным… Уволить и предупредить сенатора, чтобы он был поосторожней…

— Да, мистер Барби, я понимаю почему.

— Дайте мне, пожалуйста, вашу корреспондентскую карточку.

Дэвид было поднес руку к карману, но вспомнил:

— К сожалению, не могу. Она сейчас у капитана Фитцджеральда.

— Из полиции?

— Да.

— Для чего вы ее отдали ему?

— Ему нужна была моя фотография.

— Для чего?

— Не знаю.

Редактор «Клариона» пожал плечами. «Все это в высшей степени странно, — подумал он. — Надо будет сообщить обо всем Трумонду и его людям».

— Жаль, что нам пришлось расстаться. Росс, я возлагал на вас надежды.

— Прощайте, мистер Барби, — ответил Дэвид и вышел.

Он не был ни убит, ни ошарашен. Просто события разворачивались слишком быстро, чтобы он успел осознать их и как-то к ним относиться. Он чувствовал себя вчерашней газетой, подхваченной ветром на улице.

Мир угрожающе надвигался на него со всех сторон глухой стеной. Что он сделал? Ничего. Он просто вдруг стал слышать чужие мысли. Он никого не убил, не ограбил, не шантажировал. И тем не менее он стал изгоем. Мир вышвырнул его, исторг из себя, словно он совершил преступление, словно он был чуждым, странным телом, прокаженным.

Но ведь не может же он один быть нормальным, а все остальные нравственными уродами. Может быть, всеобщая, абсолютная ложь и корысть — это норма, нарушение которой безнравственно? Может быть, безнравствен именно он, а все эти лжецы вокруг него нравственны?

Дэвид чувствовал огромную, давящую усталость, парализовавшую все его чувства. Его выгнали с работы — он не жалел об этом. Он ушел от Присиллы — он не жалел о ней. Ему, наверное, придется уехать из города — он не жалел о нем.

Вот что на поверку принес ему счастливейший дар…

5

Капитан Фитцджеральд не выносил загадок и тайн. Он любил ясность и четкость, когда причина и следствие не играют друг с другом в прятки, а стоят одна за другой в затылок по команде «смирно». Впереди причина, за ней следствие. Он не любил тумана и летнего знойного марева, размывающего очертания предметов. Он не любил полумрака, и даже в кабинете у него была ввернута трехсотваттная лампочка.

Он не выносил неясных для него преступлений. Они мучали его, как слишком узкий воротничок, — давили и не давали спокойно дышать. Но, к его счастью, неясных для него преступлений в городе почти не было. Но неясные и нераскрытые преступления — далеко не одно и то же. Если преступление становилось для него ясным, это еще не значило, что оно автоматически становилось и раскрытым. Он был человеком скромным и вовсе не отождествлял себя с карающей десницей правосудия. Иногда он делал даже все зависящее от него, чтобы преступление, ясное для него, оставалось неясным, а стало быть, и нераскрытым для правосудия. Все зависело не от преступления, а от того, кто его совершал. Иногда Фемиде лучше так и не снимать повязку с глаз. И ей спокойнее, и окружающим меньше хлопот.

Два автомобиля у витрин магазина Чарлза Майера меньше всего занимали его воображение. Это был Руффи за работой, может быть, порой чересчур драматической, но работой. Латинская склонность к эффектам всегда была свойственна этому человеку, но у каждого в конце концов есть свои маленькие слабости. Нет, Руффи и его ребята меньше всего интересовали капитана. Великое «ювелирное» ограбление, как его уже начали называть газеты, навсегда останется тайной и даст, кстати, возможность требовать увеличения бюджета полиции.

Но тем не менее Эрнест Фитцджеральд чувствовал себя несчастным человеком. Он буквально задыхался, ему не хватало кислорода. Он не мог ни на чем сосредоточиться. Он думал только о Дэвиде Россе. Он знал, что позвонить сейчас Руффи и встретиться с ним было бы бестактно, как приходить в гости к человеку, который тебе должен, но он не выносил загадок. Он снял трубку, позвонил Руффи в контору и сказал, что сейчас приедет.

— Здравствуйте, капитан, — широко улыбнулся гангстер и пододвинул глубокое кожаное кресло. — Вы прямо не даете мне отдышаться.

— Дело не в этом, Руффи. Мы всегда понимали друг друга… Дело в другом. Накануне вашего… гм…

— С каких пор такая деликатность, капитан? Вы имеете дело с солидным бизнесменом, владельцем транспортного агентства, который любит полицию. Хоть и приходится платить налоги на ее содержание, но ничего не поделаешь. Он ее любит хотя бы за то, что она оберегает его бизнес, его маленький, скромный бизнес.

— В субботу ко мне пришел корреспондент «Клариона», некто Дэвид Росс, и предупредил о готовящемся налете. Точно указал место, время и даже назвал марки обеих машин.

— Не может быть! — Руффи озадаченно глядел на капитана.

— Может, — Фитцджеральд пожал плечами и добавил: — Он даже пытался сообщить об этом Рональду Барби.

— Не может быть, — упрямо повторил гангстер и задумчиво потер переносицу. — Ни один из моих ребят не мог продать нас. Да и для чего? Чтобы вместо своей доли получить пулю в лоб? — Он помолчал, словно пытаясь сообразить что-то, а потом добавил: — К тому же мы угнали обе машины только в пятницу вечером. Если он знал о «плимуте» и «шевроле», то ему мог кто-нибудь капнуть, только начиная с пятницы вечером и до того момента в субботу, когда он пришел к вам. Я могу проверить, где и как мои ребята провели каждую минуту в это время. И если я узнаю, что…

— Обождите, Руффи. Я хочу облегчить вашу задачу.

Капитан медленно достал из бумажника несколько фотографий и положил их перед гангстером.

— Они все одинаковые?

— Да, — ответил капитан, — на них всех один и тот же человек. Постарайтесь узнать у своих мальчиков, не видел ли кто-нибудь из них эту физиономию.

— Это Дэвид Росс? — Руффи погладил пальцем щеточку усов и внимательно посмотрел на карточки.

— Он.

— Знакомое лицо.

— Постарайтесь вспомнить, Руффи.

— Где-то я его видел, и недавно… Но где?.. Обождите, обождите… Ага, вспомнил. Этот тип сидел рядом со мной в автобусе…

— Когда это было?

— В субботу утром. Да, точно, в субботу утром.

Капитан Фитцджеральд почувствовал, как у него вдруг бешено забилось сердце, рванув с места, словно гоночная машина. Руффи не сумасшедший, он не станет наклоняться к уху соседа по автобусу и доверительным шепотом рассказывать, как он завтра ограбит магазин. Значит… Но этого же не может быть, это же не фантастический роман Джеймса Ганна или Зенны Хендерсон!

— Но откуда же он мог узнать? — тихо спросил гангстер.

— Думаю, что скоро сумею установить это, — ответил Фитцджеральд, изо всех сил стараясь не выдать волнения.

— Может быть, его лучше убрать?

— Ни в коем случае, Руффи, — сказал Фитцджеральд и почувствовал, что вложил в свою фразу чересчур много чувства.

Гангстер пристально посмотрел на него и пожал плечами:

— Надеюсь, вы не надумали сыграть какую-нибудь шутку над старым, бедным Руффи. А, капитан?

— Вы меня знаете…

Дэвид лежал, вытянувшись на тахте, не в силах оказаться по какую-то сторону зыбкой грани между сном и бодрствованием. Он то закрывал глаза, и странные сны начинали бесшумно скользить перед ним, то снова испуганно открывал их вместе с тревожным ударом сердца.

Когда прозвенел звонок, он вздрогнул и с трудом вышел из оцепенения. «Должно быть, Присилла», — подумал он равнодушно и открыл дверь. Перед ним стоял капитан Фитцджеральд с чемоданчиком в руке.

— Добрый день, Росс, — сказал он весело. — Простите, что я пожаловал к вам. Позвонил в «Кларион» — говорят, вы там больше не работаете. Что случилось?

— А вам что за дело? Приехали специально меня утешить?

— Ну, ну, Росс. Что вы на меня дуетесь? Я просто сообразил, что забыл в прошлый раз отдать вам вашу корреспондентскую карточку. Вот она, держите.

— Она мне больше не нужна.

— Не унывайте, такой парень, как вы, долго без работы не останется.

«Там-тара-там-там, там-тара-там-там!» — напевал про себя капитан, и Дэвид со злостью подумал: «Идиот!..»

— Вот, кстати, посмотрите, — добавил капитан и открыл чемоданчик. Тускло поблескивая вороненой сталью, в нем лежал автомат. — Нашли под сиденьем одной из машин. В «плимуте». Держите. Хороша штучка?

«Трам-тара-там-там, там-тара-там-там!» — беззвучный голос капитана распевал изо всех сил.

«Ну и кретин!» — подумал Дэвид, машинально взял автомат, подержал его в руке и вернул капитану.

«Есть! Взял!» — мысленно крикнул капитан и положил автомат в чемоданчик. Больше он уже не пел.

«Что взял? О чем он?» — тревожно подумал Дэвид и посмотрел на Фитцджеральда.

«Есть, есть, теперь он в моих руках!» — торжествовали мысли капитана, танцуя и кувыркаясь от радости в его черепной коробке.

«Отпечатки пальцев! Я оставил отпечатки пальцев на автомате!» — вдруг мелькнула стремительным метеором пугающая мысль, и Дэвид, не успев еще сообразить, что делает, стремительно выбросил вперед правую руку.

Росс не видел глаз капитана, он смотрел лишь на его мясистый нос с несколькими волосинками, росшими на нем. Он ясно видел эти волосинки, короткие и черные.

Дэвид не был боксером, но восемьдесят килограммов его веса, сосредоточенные в одном кулаке, заставили капитана качнуться назад, и только стена не дала ему упасть.

Но Фитцджеральд был профессионалом и в то короткое мгновение, пока кулак Дэвида описывал свою короткую траекторию, он успел вытащить пистолет. Капитан не выронил его, даже когда ударился затылком о стену.

— Не спешите, Росс, — хрипло пробормотал он, держа в одной руке чемодан, в другой, направленной на Росса, — «кольт». — И не делайте глупостей, я же все-таки живой человек и могу случайно нажать на спуск…

Он говорил и не спускал глаз с Дэвида, который стоял со сжатыми кулаками напротив него и тяжело дышал. У журналиста в глазах мерцала отчаянная решимость загнанного в угол зверя.

— Дэви, — сказал капитан, — я не знаю, как это у вас получается, но вы умеете читать мысли. Это звучит дико, но я не наркоман и не пьян. Только что я получил последнее доказательство.

— Убирайтесь к черту вместе с вашими мыслями! — сказал Дэвид.

— Если бы вы действительно могли меня туда отправить, я уже был у него в гостях. Но вы не можете. Вы действительно оставили отпечатки пальцев на стволе и прикладе автомата, Дэви. Это была ваша ошибка. Газеты и мэр будут рвать и метать, чтобы полиция нашла им преступников. Хотя бы одного маленького преступника. А ясные отпечатки пальцев, которые через полчаса мои ребята в лаборатории снимут с автомата — это улика, Дэвид Росс. Это серьезная улика, любимая улика присяжных. Когда они слышат слова «отпечатки пальцев», они больше не сомневаются. Так уж у них устроена психика.

Представьте себе: сидят присяжные в своей комнате. Им жарко и тошно, всем этим коммивояжерам, бакалейщикам, домовладельцам. Им хочется уйти домой или нырнуть в бассейн. Или поехать к любовнице. Или выпить холодного пива. А тут их мучают вопросом: виноват или не виноват некто Дэвид Росс? Да какой может быть вопрос, когда наша славная полиция нашла автомат с его — понимаете, его! — отпечатками пальцев. Дактилоскопия ведь недаром самая точная штука на свете. У двух людей на свете нет одинаковых отпечатков пальцев. А, Дэви?

К тому же вы никогда не сможете доказать свое алиби. С семи и до половины девятого вас видели только полицейские, а они умеют и не видеть. Так уж у них получается. А вы представляете, мистер Росс, — голос капитана уже звучал уверенно, — какая это будет сенсация: молодой журналист — гангстер! И даже газета не вступится за вас. Они же вас уволили; и кажется, я догадываюсь почему. Можете быть уверены, что Рональд Барби не бросится за вас в бой. Вот вам, как говорится, краткое содержание предыдущих глав. Теперь перейдем к будущим. Вы умеете читать чужие мысли. Вы ехали в автобусе, когда вышли из больницы, рядом с Руффи. Надеюсь, вы помните это имя? Вы слышали его мысли. Заметьте, кстати, что он знает об этом. Нет, не о мыслях, но он знает, что вы сидели рядом с ним. Вы разговаривали со мной так, словно отвечали не на мои слова, а на мои мысли.

— Что вы хотите, капитан? — спросил Дэвид медленно и устало.

— Я хочу, чтобы вы работали вместе со мной.

— В качестве детектива? Своих мозгов вам не хватает?

— Бросьте, Росс! Не задирайтесь. Вы не щенок. Итак, мы партнеры. Вы согласны?

— Партнеры в чем? В гольфе?

— Вы глупец, Росс. Вы даже не понимаете, что у вас в руках или в голове, если вы предпочитаете точность. Мы с вами разбогатеем, у нас будет все. Вы представляете себе, что такое деньги?

— Не нужно, капитан, не читайте мне проповеди о пользе денег. Мне не из чего выбирать. Я согласен. Но с одним условием: вы тут же уйдете. Я устал.

Капитан протянул ему руку, и Дэвид вяло пожал ее.

— До завтра, Дэвид.

Внезапно Дэвиду стало легче дышать, словно кто-то отпустил его горло. Все встало на свои места.

Дэвид почувствовал, как одновременно к нему приходит спокойствие и ярость. Они не мешали друг другу. Ярость требовала ясной головы, а спокойствие — опоры в ярости.

Нет, он не собирается поднять над головой руки. Ему не раз приходилось лгать и самому, и ложь как таковая не пугала его и не вызывала в нем пророческого негодования. Но одно дело, когда смотришь на змею или крокодила. И совсем иное, когда видишь в террариуме сотни гадов, устилающих его пол слегка колышущимся покрывалом.

Только бы уйти от них, не слышать этих больших и маленьких змей, копошившихся в чужих головах, только бы суметь заткнуть уши!

Он вспомнил, как обрадовался тогда в больнице своему нежданному дару, и невесело рассмеялся. Вместо богатства, о котором он мечтал тогда, можно было подвести совсем другой баланс: он в руках этой свиньи в мундире. Он будет шантажировать его, сколько захочет, и ничто не сможет помешать ему. Что он заставит его делать? Ловить преступников или помогать им? Скорее второе.

6

Сенатор Стюарт Трумонд был глубоко несчастным человеком. Исполненный сильных чувств и страстей, человек действия, он вынужден был то и дело одергивать самого себя, соблюдая наложенную обстоятельствами епитимью, чтобы поддерживать в глазах избирателей образ кроткого, рассудительного старины Стью.

Он ненавидел негров остро и ежесекундно, ненавидел всеми своими клетками, сердцем, печенью, умом и почками. Один вид их заставлял его сердце биться сильнее, посылая мощные потоки крови по телу, будто оно готовилось к охоте, к напряжению всех сил. Эта непримиримость заставляла его задыхаться от слепой враждебности, это был инстинкт охотника на черную дичь, инстинкт рабовладельца, переданный ему четырьмя поколениями южан.

Он чувствовал в неграх скрытую и явную угрозу, ему чудились в них люди, биологически чуждые. И при этом, вместо того чтобы гнаться за ними, науськивать собак и держать в руках винтовку, он вынужден был публично говорить о порядке и терпимости.

Он презирал профсоюзы, и сама мысль о каком-либо социальном обеспечении сводила его с ума. И при этом он должен был улыбаться перед телевизионными объективами, говоря о высоких традициях американских профсоюзов.

Он не мог видеть людей с востока страны, либералов и профессоров, особенно с иностранными фамилиями. Они подвергали сомнению то, что для него было ясно, и им было ясно то, чего он не мог и не хотел понимать. Они казались ему ржавчиной, кислотой, которая разъедает тот мир, в котором он родился и который хотел сохранить. Это был мир четкий и ясный, великолепный в своем застывшем совершенстве, мир, в котором черное было черным, а белое — белым, без полутонов и оттенков. Это был мир, в котором сила осознавала себя и считала себя мудрой уже потому, что была силой. И при этом, играя предписанную ему роль доброго старины Стью, он пожимал руки всем этим людям и говорил о пользе просвещения.

И потому, подобно преподавательнице воскресной школы, уезжающей раз в неделю в другой город, чтобы тайно напиться там или подцепить проезжего коммивояжера, он вкладывал всю свою неизрасходованную ненависть и неосуществившиеся надежды в любовь к минитменам. Эти люди, тайно накапливающие оружие и тренирующиеся в своих клубах в стрельбе по мишеням, на которых изображены люди, были его детьми, его страстью, его гордостью и любовью. Он понимал их, всех этих отставных полковников, пожилых леди, готовых выкалывать зонтиком глаза во имя господне, солидных бизнесменов и прыщавых, разочаровавшихся в жизни юнцов. Они ненавидели так же, как и он, и эта разделенная ненависть объединяла их. Он гордился ими, а они, как уверял его их руководитель Пью, гордились им. Они видели в нем тайного вождя, авторитетом сенатора дающего им уверенность в своей правоте. Но связь их держалась до поры до времени в глубокой тайне, и, кроме ближайших людей, в которых он был уверен больше, чем в себе, никто ничем не мог доказать связь сенатора Стюарта Трумонда с минитменами.

Вот почему вопрос корреспондента «Клариона» на пресс-конференции заставил сенатора всполошиться.

— Но вы понимаете, Ронни, — сказал сенатор, — этот щенок сначала задал мне вопрос вообще об отношении к экстремистам. Но потом он прямо спросил меня о минитменах. Причем на пресс-конференции и слова об этом не говорилось. Тогда я решил немедля переговорить с вами.

— Я вам должен сказать больше, Стью, — ответил владелец «Клариона». — Когда я вызвал его, он сказал, что уверен в вашей связи с минитменами и сможет доказать ее.

— Он так сказал? — Сенатор подался вперед в кресле, не спуская глаз с Барби.

— Да, он так и сказал. Конечно, я тут же уволил его, хотя за день до этого он принес потрясающую информацию о готовившемся ограблении ювелирного магазина.

— Чарлза Манера?

— Да.

— А откуда он достал ее?

— Не знаю, Стью. Об этом он ничего не сказал.

— И вы думаете, Ронни, что он сможет что-нибудь раскопать насчет меня?

— Не знаю, но он казался очень самоуверенным.

— Может быть, вы напрасно вытурили его?..

— С ним что-то случилось. Сначала он потребовал — понимаете, потребовал! — чтобы мы напечатали в «Кларионе» о готовившемся налете на магазин. Эдакий остолоп! Разумеется, я отказался. Потом он приходит и настаивает, чтобы мы разоблачили связь сенатора Трумонда с минитменами.

— В нем случайно нет негритянской крови?

— Нет как будто.

— Он не еврей? Не красный?

— Да нет, англосакс. Дэвид Росс. Все считали его обыкновенным парнем.

— Сволочь! Что же делать, Ронни? Нельзя же сидеть и ждать, пока он напакостит нам. Мой соперник Пратт, эта розовая свинья, уж как-нибудь поможет ему опубликовать его статью. Знаете что, пригласите-ка его сюда. Попробуем прощупать его. Может быть, все это пустой блеф.

— Не знаю, не думаю, что это блеф, — уж слишком он уверенно говорил. Сейчас попробуем.

Редактор «Клариона» нажал на кнопку интеркома и попросил мисс Новак во что бы то ни стало разыскать Росса. Через несколько минут ее голос проворковал из динамика:

— К сожалению, я не смогла его найти, мистер Барби. Его квартирная хозяйка утверждает, что он не ночевал дома и что вчера она видела, как он выходил с чемоданчиком в руках.

Оба приятеля переглянулись. Сенатор длинно и изысканно выругался.

— Он смотал удочки из города. Но мы все равно должны найти его и постараться заткнуть ему глотку. О, у меня идея! У нас тут есть один парень, член нашей организации. У него частное сыскное бюро. Я уверен, что на него можно положиться…

— Мисс Присилла Колберт?

— Да, — ответила Присилла. — Что вам нужно? — Она плотнее запахнула домашний халат и посмотрела на долговязого мужчину с прилизанными волосами на маленькой птичьей головке.

— Простите, что я вас беспокою, мисс Колберт. Меня зовут Юджин Донахью. Частное сыскное агентство «Донахью и Флисс». Вот моя карточка.

— Что вы хотите? — Она не пригласила его войти и стояла в узеньком коридоре, загораживая собой проход.

— Я бы хотел узнать у вас, где сейчас можно найти Дэвида Росса.

— А… А для чего он вам, позвольте узнать?

— Видите ли, это тайна моего клиента и я не могу разглашать ее, но так уж и быть… Насколько я понимаю, его хотят пригласить в одну из телевизионных компаний на востоке страны.

— Да, да, конечно, — иронически кивнула Присилла. — В Нью-Йорке без него шагу не могут сделать и тут же обращаются в сыскное бюро «Донахью и Флисс». В высшей степени правдоподобно. Точно так же правдоподобно, как версия капитана Фитцджеральда, который еще вчера тоже искал Дэвида, только не для телевидения, а чтобы дать ему материал для статьи. Какая любезность! Приехать сначала к нему домой, потом к его знакомой — и все, чтобы сделать Дэвиду маленькое одолжение. А еще говорят, что наше общество заражено эгоизмом…

— Но вы же знаете, где он?

— Увы, мистер Донахью и Флисс, не знаю. То же я сообщила капитану Фитцджеральду.

— Благодарю вас, мисс Колберт.

«Значит, полиция тоже ищет его, — размышлял частный сыщик, садясь в машину. — Правда, странно, что сам Эрни Фитцджеральд лично вынюхивает, где он. При его возможностях я бы не вылезал из кабинета. Ладно, может быть, это и к лучшему. Поговорим с ребятами из управления…»

Юджин Донахью не блистал аналитическими талантами и при слове «дедукция» поморщился бы, как от прокисшего пива. Шерлок Холмс, Перри Мэзон и Эркюль Пуаро могли не волноваться, что его подвиги затмят их литературно-детективную репутацию. Но его неповоротливый ум компенсировался чисто бульдожьим упрямством.

Он позвонил сержанту Кэтчкарту, и они договорились встретиться в баре у Чарли. Это был любимый бар полицейских и судебных репортеров, и там можно было спокойно поговорить.

Кэтчкарт уже сидел за столом, держа сигарету в углу рта. Стол перед ним был пуст. «Сроду не закажет выпивку, если знает, что кто-то ему должен поставить», — подумал Донахью.

— Ну что, Юдж? — спросил сержант и кивнул на стул рядом с собой. — Соскучился по мне?

— Виски?

— Я консерватор. Как всегда.

— Ты знаешь Дэвида Росса из «Клариона»?

— Угу, — промычал сержант в стакан.

— Как к нему относятся ваши ребята?

— Обыкновенно.

«Ничего не знает. Полиция Росса не ищет. Иначе этот бы знал», — подумал Донахью.

— А как ты думаешь, я могу сегодня застать вашего Фитцджеральда? Он мне нужен.

— Сегодня, безусловно, нет.

— Занят?

— Вчера улетел куда-то. Кажется, в Лас-Вегас. Билл слышал случайно, как он звонил жене.

— Что, поиграть захотел?

Сержант Кэтчкарт пожал плечами. Он находил, что для одного стакана виски вопросов было слишком много, и выразительно посмотрел на стол.

— Еще два виски! — крикнул сыщик. В конце концов, расходы ему сейчас оплачивают, можно и не жаться.

— Так зачем он махнул в Лас-Вегас?

— Не знаю, — рассмеялся сержант. — Ей-богу, не знаю.

Донахью пожал плечами, расплатился и пошел к телефону. Спустя пять минут он ехал в аэропорт.

Билл Пардо, крупье казино «Тропикана» в Лас-Вегасе, сидел в кабинете администратора. Он уже в третий раз вытирал платком лоб, хотя кондишн работал исправно. Большой клетчатый платок превратился во влажную тряпку, и он лишь размазывал по лицу пот.

— Вы знаете, мистер Лейнстер, я работаю уже одиннадцать лет, у меня есть опыт. Но я не пойму, в чем дело. Этот тип играет только за моим столом.

— Ну и что, Билл? Может быть, ему нравится ваша физиономия. У вас на редкость одухотворенное и интеллигентное лицо.

— Вначале он болтался по всему казино, как старый холостяк на школьном вечере, а потом словно решился на что-то, сел за мой стол. Я играл, как всегда, подготовленными картами, а он выиграл.

— Сколько?

— Долларов пятьсот.

— Многовато…

— Не в этом дело. Я же знаю его карты. Он без раздумий прикупает к девятнадцати. И вдруг осторожничает на двенадцати или тринадцати, словно чует, что ему идет десятка или картинка. Вы представляете? У меня впечатление, что не я знаю карты, а он…

— Гм… И как вы это объясняете?

— Самое удивительное случилось вчера. По ошибке я распечатал неподготовленную колоду. Начал тасовать и почувствовал, что колода не подготовлена. Сменить уже не мог и начал играть. А он, понимаете, вдруг стал играть по самой маленькой. Кончилась эта колода, я взял другие карты, а он снова увеличил ставки. У меня просто голова кругом идет. Я знаю, что это глупость, но у меня впечатление, что он играет уверенно только тогда, когда я играю обрезанными картами.

— Но вы понимаете, что этого не может быть?

— Вот я и говорю, что этого не может быть.

Администратор казино пожал плечами и поправил под подбородком «бабочку».

— Он один?

— Да, один, насколько я заметил. Вчера его, правда, подцепила Клер. Вы ее знаете, это крашеная блондинка…

— Вы с ней разговаривали?

— Нет еще, мистер Лейнстер.

— Где он сейчас?

— По-моему, пошел в покерный зал.

— Пойдемте в контрольную комнату.

Они прошли через зал, поднялись наверх и остановились перед запертой дверью с надписью: «Вход запрещен. Высокое напряжение. Опасно для жизни».

Администратор достал из кармана ключ, и они вошли в комнату.

— Садитесь, Билл, — сказал администратор «Тропиканы» и нажал несколько кнопок. Три телевизионных экрана, вмонтированных в стол, засветились голубоватым светом. На одном из них виден был небольшой зал, в середине которого за покерным столом сидело пять человек. На другом те же пять игроков казались увеличенными в несколько раз. На третьем игроки были видны сверху, словно с птичьего полета, — вернее, не сами игроки, а их руки с зажатыми в них картами.

— Хорошо, что наши крупье знают о потайных телевизорах, — подобострастно сказал Билл. — По крайней мере нет соблазна смахнуть в карман несколько фишек. Прекрасно видно.

— С вашим братом без контроля не обойтись. Знай они только, что сейчас никто не следит за ними, они бы быстро вспомнили, где у них карманы. Ладно, давайте посмотрим. Здесь он, ваш ясновидящий?

— Да, вот он, второй слева. Смотрите, смотрите!

Игрок спокойно держал перед собой карты. Две дамы и три короля — комбинация не такая уж редкая, но он казался воплощением уверенности. Он все время набавлял, словно на руках у него было четыре туза. Он выиграл. В следующий раз с довольно хорошей картой он коротко бросил: «Пас» — и откинулся в кресло, закуривая.

— Вы видите, как уверенно он играет? — взволнованно спросил Билл администратора. — При такой карте, как идет ему, я бы не был так уверен в выигрыше.

— Если бы вы играли незнакомой колодой, — усмехнулся администратор.

— Он выиграл.

— Это еще ничего не доказывает.

Они снова прильнули к телеэкранам, слушая, как динамик доносит до них деланно-спокойные реплики игроков. Внезапно они напряглись, всматриваясь в изображение. На руках у их игрока были четыре валета — комбинация, при которой любой здравомыслящий человек должен попытать счастье. У его соседа справа были четыре дамы. Схватка должна была быть ожесточенной.

— Пас, — спокойно сказал игрок, смешал свои карты и бросил на стол.

— Да-а… — протянул администратор и подергал себя за ухо. — Я начинаю вам верить. Черт его знает, как он это делает, но выглядит это так, словно он видит карты насквозь. Вот что, Билл, его выигрыш должен остаться в казино. Вы поговорите с этой маленькой шлюхой. Она ломаться не будет, а потом действуйте.

Он щелкнул кнопкой, и все три изображения послушно съежились на экранах и погасли.

— Казино, мой дорогой Билл, называют «храмом случая». Случая оставить свои деньги у нас. Поэтому не будем ничего оставлять на волю случая. Я надеюсь, вы поняли меня?

— Да, сэр. Это вопрос чести для меня, вопрос профессиональной гордости. Я должен узнать, как этот кретин проделывает свои штучки.

Администратор вдруг посмотрел на крупье испытующим взглядом:

— Я надеюсь, Билл, что вы откровенны со мной? Насколько мне помнится, у вас семья?

— Трое детей, сэр. Одиннадцать лет честной службы…

— Хорошо, действуйте.

Сидя в такси, которое везло его с аэродрома в Лас-Вегасе в гостиницу, капитан Фитцджеральд щурился от яркого солнца Невады и думал о Дэвиде.

Пожалуй, с самого начала он вел себя с ним не так, как нужно. Он знал репортера несколько лет, но для него он всегда был лишь одной из сотни блудных собак, которые забегали в полицию, как на городскую свалку, поживиться какой-либо падалью. Если бы он только сразу догадался о фантастическом свойстве Росса… Но как ему могло прийти такое в голову?! Нельзя же разговаривать с людьми и ждать, что вот-вот они взлетят птицами к потолку, превратятся в оборотней или испарятся. Человек живет в нормальном мире и ожидает, что все его обитатели нормальны. Стоит только увидеть вокруг себя мир безумия, как сам превращаешься в безумца.

И кто мог подумать, что этот сумасшедший парень со своим сумасшедшим даром начнет выкидывать достойные безумца штучки, вроде требования предупредить налет? Или телепатия сделала его чудаком? Репортер и проповедник — комбинация не совсем обычная. А может быть, он удрал из города именно потому, что знает себе цену и не хочет делиться? Эх, если бы только этот болван понял, как они смогли бы работать вместе! Миллионеры, они бы стали миллионерами…

— Ваш отель, мистер, шесть долларов, — сказал шофер, и капитан взял в руки чемоданчик.

Он не хотел обращаться за помощью в местную полицию. Это было его дело, его личное дело, в котором он был полицией, прокурором и истцом, и чем меньше людей знают о нем, тем лучше.

Капитан стоял перед зеркалом и брился. Обычно в эти минуты он священнодействовал, прислушиваясь к шороху, который производило лезвие, срезая его жесткую, как металлическая щетка, бороду.

Но сейчас он брился автоматически. Он даже не видел в продолговатом зеркале над раковиной своего отображения. Мозг его воспроизводил картины, не слишком способствующие укреплению духа полицейского. Он небрежно достает из кармана чековую книжку. Он не будет выхватывать ее, словно полицейский пистолет. Он будет доставать ее неторопливо, причем обязательно сначала полезет не в тот карман. Только бедняки точно знают, в каком кармане у них лежат их жалкие гроши. Богатый человек может позволить себе роскошь и порыться в карманах.

— Так сколько, вы говорите, стоит эта яхта?

— Она очень дорога, сэр, ценные сорта дерева, и потом лучшие моторы «Эвинруд»… Вон там, сэр, тоже отличная яхточка, но значительно дешевле…

— Сколько она стоит? — Голос капитана наливается холодом и презрением. Продавец должен нюхом определять кредитоспособность покупателя.

— Двадцать семь тысяч, сэр.

— Вот чек, держите, любезнейший…

Внезапно он очнулся. Он уже в пятый раз скоблил одну щеку бритвой, и кожа начала саднить.

Он проверил несколько фотографий Росса, лежавших у него в кармане, и вышел на улицу.

В пяти или шести отелях его постигла неудача. Но он знал, что все зависит только от времени. Подобно тому как в Аплейке он уже через несколько часов выяснил, куда улетел Росс, так и здесь он раньше или позже найдет его.

Он вошел в огромный холл «Тропиканы» и наклонился к портье, сидевшему за своей конторкой. Тот поднял остренькую, бесцветную мордочку и вежливо осведомился:

— Добрый вечер, сэр, комнату?

— Нет, спасибо, я ищу приятеля. Дэвид Росс его зовут.

— Одну минуточку… Так… К сожалению, его нет у нас.

Капитан достал фотографию Росса, прижал к ней пятидолларовую бумажку и протянул портье. Бумажка тут же исчезла, растворилась в пространстве.

— Знакомое лицо, — задумчиво сказал портье, и капитан сунул ему еще одну купюру. — Да, да, вспоминаю. Ага, шестой этаж, шестьсот сорок два. Сейчас, правда, его нет. Но подождите. Благодарю вас, сэр.

Капитан обошел все игорные залы, но Росса нигде не встретил.

7

Когда-то реклама была заповедной вотчиной художников. Потом в этом бизнесе появились настоящие профессионалы. Они осознали, что мало нарисовать роскошную блондинку в рекламируемом лифчике на мостике пиратского фрегата. Они призвали на помощь психологов и физиологов. Целые лаборатории занялись выяснением вопроса, какого цвета следует изготовлять коробки для стирального порошка, чтобы в сознании покупательницы помимо ее воли возникал образ благоухающей пены. Универмаги начали устанавливать потайные рапидные кинокамеры, нацеленные на посетителей магазина, и проявленная пленка позволяла точно определить, сколько секунд покупатель смотрел на товар не отрываясь.

Автомобильные фирмы кинулись штудировать Фрейда, выясняя, какие модели авто больше отвечают подсознательным сексуальным устремлениям будущих владельцев, а фабриканты джина начали изыскивать универсальную этикетку, равно притягательную для мужчин и для женщин.

Но существует одна отрасль промышленности, которая может позволить себе смотреть на рекламу свысока. Ей незачем пробуждать у своих клиентов нужные ей инстинкты. Это игорный бизнес. Игорные автоматы, однорукие бандиты с заманчиво торчащей хромированной рукояткой и вечно разинутой для монеток пастью, ипподромы и игорные дома — всем им незачем конвульсивно дергаться огнями скачущих вывесок или покупать целые, полосы респектабельных газет. Вся жизнь страны работает на них, ибо все вокруг вопиет, просит, умоляет, грозит, взывает: купи! Игорный же бизнес молча предлагает: выиграй — разбогатеешь, — добьешься цели. Вы остаетесь один на один с судьбой, без посредников, разве что казино удержит какой-то процент с оборота. Вы один на один со своим счастливым случаем, вам никто не мешает, и уж сегодня-то наверняка вы ухватите его за фалду и заставите вмиг сделать вас и умным, и образованным, и счастливым, и приятным для собеседников — только выиграйте!

Разные религии имели свои святые места, куда нескончаемым потоком тянулись пилигримы. Рено, Лас-Вегас, Лейк-Тахо стали Меккой для миллионов людей. Они прилетают и приезжают сюда со сладкой надеждой и уезжают убежденные, что им случайно не повезло. Если бы только шарик рулетки остановился не на № 34, а на № 33! Если бы за длинным столом шмен-де-фера остановиться на шести, а не прикупать еще карту… Но владельцы казино и отелей в столицах азарта, гангстеры и киноактеры, отставные политические деятели и миллионеры сознают свой долг перед обществом. Никто не может упрекнуть их, что они просто-напросто обирают приезжих. Они платят десятки тысяч долларов модным певцам и год за годом импортируют из Парижа прямо в пески Невады знаменитый парижский стриптиз «Лидо», в котором представительницы десятка стран символизируют собой интернациональное братство обнаженных ног, бедер и груди.

Мало того, владельцы казино и отелей — добрые люди. Они предоставляют вам номер в отеле с воздушным кондиционером за половину той цены, которую потребовали бы в любом другом месте. Да здравствует демократия! И пусть любой американец сможет совершить паломничество в храм шанса и принести себя на заклание на зеленом сукне алтаря. Долой снобистско-аристократические казино Старого Света с их фраками и пыльным плюшем! Да здравствует равенство долларов, ложащихся в аккуратные стопки на полках стальных сейфов казино!

Дэвид вышел из «боинга-707» и вздрогнул под сухим ударом невадского солнца. Оно изливалось на землю физически ощутимым густым потоком, и тени казались островками спасения.

Дэвид несколько раз потер уши, их у него всегда закладывало при посадке, сколько бы он ни глотал слюну и не разевал рот, словно вытащенная на берег рыба.

Пока Росс добрался до гостиницы, рубашка прилипла к спине, и пиджак начал казаться чугунным. Зато эйр-кондишн номера встретил его прохладой, которая была нереальной после сухого зноя улицы. Он переоделся и сошел вниз пообедать. Дэвид не слышал оживленного гула ресторанной публики, не обращал внимания на то, что ест. Он думал о том, что прежде всего ему нужно выиграть деньги. Они всегда были нужны ему, но раньше то были нужды, с которыми Дэвид привык уживаться. Он жил размеренной жизнью работающего человека, с точными часами службы, со своей пусть маленькой, но квартиркой, со встречами с Присиллой, с кино и телевизором, и привык к ней. Теперь он был выброшен из привычного ритма, предоставлен сам себе, и лишь двести долларов в кармане отделяли его от океана нищеты, омывающего остров благополучия. Пока у него были деньги, то или другое, местечко на острове было ему обеспечено. Но уйдут эти двести долларов, и его попросят с острова. Барахтайтесь, мистер, в волнах — глядишь, и снова выплывете…

За несколько дней он превратился из пристойного молодого человека, репортера «Клариона», в авантюриста, который не знал, где он будет завтра и чем займется послезавтра. У него не было никакого плана. Он знал лишь, что ему нужны деньги, много денег, чтобы уйти, убежать, исчезнуть из того мира, где Эрни Фитцджеральд рассматривает увеличенные фотографии отпечатков пальцев, отпечатков его пальцев, снятых с автомата. О, Эрни Фитцджеральд знает, что такое вещественное доказательство и прямые улики, и сумеет передать свою уверенность суду присяжных…

Дэвид расплатился и пошел в игорный зал. Переступив порог, он остановился, оглушенный гулом. В первую секунду Росс не мог понять, откуда шум исходит. Он огляделся по сторонам. Лица игроков были сосредоточенны, и они молчали, лишь изредка бросая отрывисто: «Карту! Еще карту!» И тут же Дэвид понял: он слушал мысли всех этих людей, мысли необычайно напряженные, и звук этих мыслей был похож на гул разъяренной толпы. Все эти люди наверняка не умели думать в обычных обстоятельствах, и мысли их вяло бродили в голове. Но поставив пять-десять долларов, все их существо жадно сосредоточивалось на ловко брошенной банкометом карте, и мысли их кричали, прыгали по залу, переплетаясь, словно эхо: «Только не картинку!», «Туза, туза!», «Боже, проиграл снова!», «Двойка, пусть придет двойка!»

В зале играли в «блэк-джек», род американского «очка», и, сидя за вогнутой стороной столов, банкометы бесшумно и точно, как катапульты во фраках, выбрасывали карты игрокам.

Дэвид никогда не бывал здесь раньше, и все поражало его воображение: виртуозные в своей быстроте и точности движения рук крупье, бледно-пылающие лица игроков, кучи разноцветных фишек на зеленых полях столов.

Росс подошел поближе к одному из столов и вдруг понял: он напрасно приехал сюда. Несмотря на свою странную способность читать чужие мысли и видеть образы, плывущие в чужих головах, он имеет столько же шансов выиграть, как и все это потеющее от волнения стадо овец. Банкомет ведь сначала дает карты играющему, а потом себе. Что толку, что Дэвид будет знать, какие у того карты, если он уже не может изменить свои карты?

Неужели и здесь тупик? Изо всех способов заработать деньги, пользуясь умением читать чужие мысли, Дэвид выбрал только один — казино. Ему казалось, что здесь, в анонимной атмосфере напряженного азарта, ему легче всего будет обзавестись деньгами, чтобы… Чтобы что? Он не думал о том, что будет потом.

Он вытер выступивший на лбу пот и перешел в другой зал. Вокруг нескольких рулеток стояли кучки людей. «Делайте ставки», — говорил крупье, и шарик рулетки с легким звоном начинал кружиться по слившимся в один прозрачный круг клеткам колеса.

«И здесь то же, — подумал с ужасом Дэвид. — Какое у меня будет здесь преимущество? Никакого! Крупье не знает заранее, где остановится шарик. Ему это даже безразлично, ведь казино просто снимает какую-то часть общей суммы, проходящей через рулетку».

Шмен-де-фер и баккара заставили его прислониться в изнеможении к стене. Он потратил без малого сто долларов на дорогу сюда, чтобы убедиться в крахе своих надежд. Ему всегда не везло; ему не повезло даже с этим проклятым даром, который пока что отнял у него все и ничего не дал взамен, даже шанса выиграть.

Он вернулся в первый зал. Гул чужих жадных, молящих и торжествующих мыслей раздражал его, но он не мог не слышать его.

— Что не играешь, приятель? — спросила его платиновая блондинка с густо наложенной на ресницах маскарой. — Или ты уже выиграл все деньги? Тогда ты мне нравишься.

— Еще не все, — криво усмехнулся Дэвид и подумал: «По крайней мере, с этой проще и честнее, чем с Присиллой. Не будет говорить о любви и думать при этом о своем Теде».

— Тебе должно повезти сегодня, — сказала блондинка и подмигнула ему. — Встретимся еще.

— Обязательно, — ответил Дэвид.

Он стоял у одного из столов и внезапно услышал чьи-то мысли, поразившие его своим спокойствием и даже ленивой, привычной уверенностью на фоне других — потных и молящих. Он поднял голову и понял, что это мысли банкомета. Он ловко и небрежно держал в левой руке колоду, а правой сдавал очередному игроку. Но про себя он говорил не просто: «Карту! Еще карту!» — а называл те карты, которые точно швырял очередному игроку. Он знал карты! Должно быть, они были краплеными, и банкомет точно знал, какую карту сейчас сдает своему сопернику.

Дэвид почувствовал, как у него забилось сердце. Он посмотрел на лицо банкомета: равнодушное, скучное лицо.

«Вон еще один ходит вокруг, как рыба около крючка. Сейчас клюнет», — услышал Дэвид его мысли и понял, что речь идет о нем. Он пошел к кассе и получил за сто долларов целую пригоршню разноцветных пластмассовых фишек с гербом казино.

Дэвид сел за стол и принялся ждать своей очереди. Ему вдруг стало смешно. Он сидел прямо напротив банкомета и думал о том, что вряд ли кто-нибудь мог бы себе представить, в какую игру они будут сейчас играть. Банкомет знает, какие карты он сдает Дэвиду. Дэвид знает о том, что он знает, и знает, какую следующую карту получит. Шулер и телепат, дар приобретенный и дар нежданный. И все-таки у Дэвида, если он только не ошибался, должно быть преимущество. Если он знает о махинациях шулера и твердо намерен воспользоваться ими, то банкомет принимает его еще за одну безымянную рыбешку, подманенную блеском легкого выигрыша.

— Десять долларов, — сказал Дэвид, стараясь унять биение сердца. В руках у него была тройка.

«Сейчас я сдам ему восьмерку», — подумал банкомет, и Дэвид получил восьмерку. У него было одиннадцать очков.

«Сдаю ему семерку. У него будет восемнадцать, Больше он не возьмет, — подумал банкомет. — А что там, интересно, он мне подкинет? Ага, двойка».

— Еще одну карту! — сказал Дэвид, и ему показалось, что голос его охрип и дрожит от волнения.

— Даю, — сказал банкомет и подумал: «Берет при восемнадцати, отчаянно играет…»

Дэвид держал перед собой свои пять карт, и в голову ему пришла забавная мысль, что зря он так тщательно прячет их. Банкомет все равно прекрасно знает, что у него на руках. С таким же успехом они могли играть в открытую.

— Девятнадцать, — механически пробурчал банкомет и ловко подвинул толчком к Дэвиду десятидолларовую фишку.

«Пожалуй, второй раз лучше остановиться более традиционным образом», — подумал Дэвид. Банкомет сдавал карты с виртуозностью фокусника. Руки его мелькали, как спицы колеса. «Понятно, почему они получают в казино зарплату, большую чем профессора университета, — подумал Дэвид. — Чем быстрее они работают, тем больше оборот и больше доход казино».

— Прошу! — сказал банкомет Дэвиду.

— Десять, — сказал Дэвид и положил перед собой фишку. — Две карты.

Теперь у него на руках было пятнадцать, и он услышал голос шулера, ощупывающего очередную карту: «Дама». «Дама, как и любая картинка, — десять очков, — подумал Дэвид. — У меня будет перебор, но так надо».

— Еще одну карту, — сказал Дэвид и постарался изобразить на лице досаду, когда он бросил карты и подвинул банкомету фишку.

Справа от него сидела не молодая уже женщина, и на лице ее была написана такая неприкрытая жадность, что Дэвиду стало неловко за нее. Он ощутил бы меньшее смущение, если бы вдруг она оказалась совершенно нагой. Должно быть, привезла свои жалкие сбережения и твердо намерена выиграть. Кто она? Учительница, мать семейства? Какое это имело значение? Один из ста тысяч агнцев, ежемесячно ритуально закалываемых здесь.

Слева беспрестанно курил совсем еще молодой человек, лет, наверное, двадцати трех — двадцати четырех. Видно было, что курить ему совсем не хочется, но постоянными суетливыми движениями он пытается скрыть волнение и дрожь в руках.

— Вам? — спросил банкомет Дэвида.

— Двадцать пять, — ответил Дэвид. На руках у него была четверка. — Еще две карты.

«Прибавляет, — подумал банкомет. — У него четверка, сдаю короля и тройку. Всего семнадцать. Вряд ли возьмет еще одну. А там снова четверка».

Дэвид изо всех сил старался изобразить на своем лице борьбу. Он вытер лоб платком и закурил, сломав спичку.

— Еще карту! — сказал Росс громче, чем предписывали правила хорошего тона. Он прижал карту к тем, что уже были у него, и принялся томительно медленно выдвигать ее.

— Блэк-джек, очко! — крикнул он и, тут же спохватившись, добавил: — Простите…

Шулер чуть заметно пожал плечами: он привык ко всему. Ежедневно перед ним проходила процессия человеческой обнаженной жадности. Респектабельные граждане, набитые громкими фразами о достоинствах добродетелей и зле порока, стучали кулаками по столу, плакали, смеялись, ругались, молились, скрежетали зубами.

Через полчаса Дэвид уже выиграл около сотни долларов. Соседи с завистью поглядывали на него, а белокурая вечерняя охотница невесть откуда снова появилась около стола и улыбалась ему, заговорщически подмигивая.

«Парень намесил теста, — подумала она, — надо не упускать его из виду. Новичкам всегда везет».

Дэвид посмотрел на нее и улыбнулся в ответ. У него есть «тесто», у нее — желание прибрать это «тесто» к своим рукам. Все просто и ясно. Продажа газеты в розницу по-своему честнее подписки. Покупатель свободен: прельстит его первая полоса своим оформлением и заголовками — купит. Не прельстит — не купит. Подписка же, как и брак, — контракт, в котором одна из сторон уже заплатила деньги, а вторая вправе подсовывать за них все, что вздумается.

Он решил играть крупнее и поставил семьдесят пять долларов. Валет и король дали ему двадцать очков.

Банкомет взял себе три карты. «Пятнадцать, следующий идет туз, будет перебор. Надо передернуть», — подумал он, и Дэвид непроизвольно подался вперед, пристально следя за пальцами шулера. «Может заметить, черт с ним! Все равно все спустит».

Когда у Дэвида было уже больше трехсот долларов выигрыша, он встал из-за стола. Больше ему сегодня играть не нужно, нельзя слишком привлекать к себе внимания.

— Что я сказала? — кивнула ему блондинка и внимательно проследила взглядом путь бумажника, который Дэвид положил во внутренний карман пиджака.

— В правом, в правом, — усмехнулся он.

— Что в правом?

— Бумажник.

— А, вот ты о чем, — рассмеялась она. — Мог бы и не говорить, сама видела.

— И я видел, что ты видела.

— И я видела, что ты видел, что я видела… — Она снова рассмеялась. — Так мы никогда не кончим. Пойдем лучше в бар, выпьем. Меня, кстати, зовут Клер.

— Хамберт Хамберт, — поклонился церемонно Дэвид.

Клер расхохоталась. Видно было, что она смеялась часто и охотно.

— Но я же не Лолита… Не то чтобы я хуже этой маленькой авантюристки из кинофильма, но лет мне больше. Да и ты еще пока не годишься на роль любителя маленьких девочек.

— Ладно, зови меня… ну… Эрни.

— Эрни так Эрни. Какое мне дело? Не под венец же мы идем, а совсем наоборот.

— Мне так тоже показалось.

Виски шевельнулось теплым мягким комком в желудке, и Дэвид почувствовал, как напряженность медленно выдавливается из него, вытесняемая алкоголем, выигрышем и близостью этого доступного веселого существа, не скрывающего своей заинтересованности в его «тесте».

«По-моему, торговаться не будет… И парень ничего, похож на Кирка Дугласа…» — лениво подумала девушка, и Дэвид рассеянно кивнул ей.

— Ты что?

— А?

— Ты что кивнул?

— А… Просто приятно на тебя глядеть и гадать о том, о чем ты думаешь. За твое здоровье!

Дэвид проглотил виски. Мир медленно нагревался, становился ярче и терял холодную враждебность. Капитан Фитцджеральд со своими отпечатками в сейфе отодвигался куда-то на второй план, терял резкость и реальность угрозы. Черт с ней, с Присиллой, с ее Тедом, с принципиальным мистером Барби и его неподкупным, принципиальным «Кларионом»! Черт с ними, с этими двумя трупами на тротуаре у ювелирного магазина Чарлза Майера! Что он, апостол Павел? Почему он должен думать о всех них?

— Выпьем еще, Клер? — спросил он.

— С удовольствием, — кивнула она и украдкой снова посмотрела на карман пиджака, откуда он вынимал бумажник.

8

Они сидели в ресторане и смотрели на эстраду, где знаменитая киноактриса и певица, раскинув руки над микрофоном, пела песенку о подушке, старательно наклонившись вперед так, чтобы грудь ее в глубоком вырезе платья была видна каждому.

— Как ты думаешь, — спросила Клер, — если бы вдруг испортился микрофон, кто-нибудь бы заметил?

— Пока она стоит в такой позе, вряд ли. Видишь ли, в каждой профессии есть свои приемы, которые облагораживают ее. Уважающий себя нищий не станет просто стоять с протянутой рукой. Он обязательно будет для приличия что-нибудь продавать — например, шнурки для ботинок или спички. Та, на эстраде, вместо шнурков поет. Главное же — вывалившаяся грудь. За грудь без пения платят меньше, вот и все.

— Я-то по крайней мере не пою, — засмеялась Клер и наклонилась вперед, как певица на эстраде. — Может быть, и мне придумать себе какие-нибудь шнурки?

— Не нужно, я за честную коммерцию, — ответил Дэвид. Он был немножко пьян, и зал со столиками медленно кружился, и Россу показалось, что он приобрел вдруг способность замечать вращение Земли.

— Нельзя сказать, чтобы ты был очень любезен, — надула губки Клер и подумала: «Хорошо, что он пьян. Сейчас он отвернется на секундочку, и я подсыплю ему этой дряни. — Она мысленно вздохнула. — Жалко, конечно. Симпатичный парень, но не портить же с ними отношений… Ничего, поспит только покрепче — и все…»

Дэвид вздрогнул, как от неожиданного удара. «Только не подать виду, только не подать виду!.. Вот ее шнурки… Кто это они?» Снова начинается охота, снова стены надвигаются на него.

Он извинился и вышел из зала. Опьянение внезапно прошло, нейтрализованное чувством опасности. Он снова дичь. Он снова заяц, который мечется по полю, везде натыкаясь на охотников.

Он вернулся на свое место. «Ну, выпей же, выпей», — молила его мысленно Клер, и он сказал:

— Давай выпьем, Клер. — Он поднял стакан с вином и посмотрел на нее. — А знаешь, у меня идея. Давай обменяемся стаканами. Говорят, в таких случаях узнаешь чужие мысли. Ты хочешь узнать мои мысли?

Клер смотрела на него широко раскрытыми глазами и чувствовала, что кровь у нее стекает куда-то вниз, в ноги.

— Почему ты побледнела, радость моя? — криво усмехнулся Дэвид. — Или ты не хочешь узнать мои мысли.

— Я просто испугалась за тебя, — пробормотала Клер. — Мне показалось, что ты очень пьян.

— Так ты не хочешь выпить? Отличное вино…

— Нет.

— Ну и отлично! Эй, официант, счет, пожалуйста!

Он расплатился и, крепко прижимая к себе руку Клер, подвел ее к лифту. Она не сопротивлялась. В голове ее вяло трепыхался один вопрос: что он сделает с ней? Она жила не первый день в Лас-Вегасе, и насилие, настоянное на сухом зное пустыни и лихорадочной алчности казино, было привычной частью окружавшего ее мира.

Дэвид втолкнул Клер к себе в номер и запер дверь. «Неужели это конец? — подумала она. — Но откуда он узнал?» В ней не было ненависти. Ей даже было жаль этого похожего на Кирка Дугласа парня, такого странного и вместе с тем внимательного к ней. Но каждая профессия имеет свои правила, и игру нужно вести только по этим правилам.

— Для чего ты сделала это, Клер? — спросил Дэвид и подумал, что не мог бы задать более глупого вопроса.

— Что это? Я ничего не сделала.

— Для чего ты подсыпала какой-то дряни мне в стакан? Кто заставил тебя сделать это?

Она пожала плечами и ничего не ответила. У нее было ощущение, что он задает ей эти вопросы только потому, что не знает, что делать. «Сейчас он ударит меня», — подумала она и невольно подняла руки к лицу, словно защищаясь.

Дэвид шагнул к ней, сжимая кулаки. Она опустила руки. Ей уже не было страшно, и она ни о чем не думала. Огромная скука приглушила все ее чувства, и она зевнула. Все это было уже, было, было! Пощечины, смущенный смех, похожий на кудахтанье, неохотно отсчитываемые деньги. Толстые и тощие, волосатые и лысые, молодые и дряхлые… Она снова зевнула.

В Дэвиде вдруг шевельнулась нежность к этой девушке, которая думала о том, что сейчас он ее ударит, и судорожно зевала. Он обнял ее, и она инстинктивно уткнулась носом в его плечо. Клер не плакала, она только изо всех сил прижалась к нему, словно желая зарыться в его плечо, скрыться.

Она сама не смогла бы объяснить, почему она вдруг уткнулась носом в плечо этого человека. Сентиментальность была ей чужда. Клер привыкла быть со своими клиентами настороже, ощетинившись, словно бездомная кошка. Она никогда не мурлыкала. Она всегда должна была быть наготове, не зная, с какой стороны последует удар.

Но внезапно она почувствовала, что не боится этого человека. Она почему-то ощутила непривычное спокойствие, и неясное, незнакомое чувство слабо шевельнулось где-то в ней. Ей захотелось сказать ему правду.

— Меня заставил подсыпать тебе сильного снотворного Билл Пардо — банкомет, за столом которого ты играл.

— А… Я так и думал.

— Он сказал мне, что, если я не выполню поручения, в городе мне больше делать нечего.

— Что они собирались сделать со мной?

— Не знаю. Думаю, что обобрать и избить. Вряд ли им было бы приятно возиться с трупом у себя в гостинице. Они ценят ее репутацию.

— Очень мило, великодушные люди!

— Знаешь что, — вдруг сказала Клер и посмотрела Дэвиду в глаза, — они ждут внизу, пока я не дам им сигнала. Через главный вход нам не выйти, но я знаю, как пройти через служебный ход в подвале. У меня на улице машина…

Она ни о чем не думала, но Дэвид видел неясные картины, беззвучно вспыхивающие в ее мозгу. Какой-то человек в пижаме за столом, и женщина, смеясь, ставит перед ним завтрак. Господи, это же он. Он и Клер. Он быстро взглянул ей в глаза. В них застыла пугливая надежда, словно в глазах собаки, которая надеется на кусок мяса и вместе с тем ожидает удара.

— Ты хочешь уехать со мной? — медленно спросил Дэвид.

— Да, — просто сказала она.

В дверь тихонько постучали. Клер с ужасом смотрела на него. Он кивнул ей на ванную и на цыпочках подошел к двери, прижался к стене и нащупал в кармане пистолет.

Сердце его колотилось, и ему показалось, что вот-вот оно не выдержит. Общество, этот совершенный организм, снова посылало против Росса своих бактериофагов, чтобы расправиться с чужеродным телом.

Осторожный стук повторился, и Дэвид вдруг услышал приглушенные мысли: «Наверное, спит. Хорошо все-таки, что я его так быстро нашел… Надо постучать чуть погромче».

— Войдите, — сказал Дэвид и еще крепче прижался к стене.

Дверь распахнулась, и он изо всех сил ударил рукояткой пистолета по чьей-то голове. Человек медленно покачнулся и упал назад, скользнув по двери спиной. На лбу проложила себе русло тоненькая струйка крови. Несколько сантиметров она текла к переносице, потом, словно решившись, круто повернула в сторону, на правый висок.

На мгновение Дэвиду показалось, что он смотрит какой-то знакомый фильм, что все это происходит не с ним, а со знакомым актером по имени Дэвид Росс, что сейчас вспыхнет свет, он встанет с Присиллой и отправится домой, в привычную раковину привычного существования. «А здорово он его», — скажет он, и Присилла ничего не ответит, только фыркнет, как это она делала всегда, когда не соглашалась с ним.

Но прошло мгновение, еще, и еще, а фильм не кончался. Глаза Фитцджеральда были закрыты. Дэвид наклонился над ним и прислушался. Капитан дышал. Дэвид запер дверь. Что там дальше, в этом фильме? Он огляделся.

— Кто это? — прошептала Клер. Она тряслась.

— Так… Один мой приятель…

— Ты гангстер? — В голосе Клер звучал теперь не страх, а разочарование. «Гангстер… просто гангстер… И все… все…»

— Нет, Клер, не гангстер, а урод. Понимаешь, урод?

— Они могут быть здесь с минуты на минуту.

— Сейчас.

Дэвид с трудом приподнял капитана и положил на кровать, повернув лицом к стене, потом быстро вывернул лампочку из настольной лампы, вставил в патрон монетку и снова ввернул ее. Послышался легкий треск, и свет в номере погас.

— Короткое замыкание, — сказал Дэвид, — теперь быстрее.

Они выглянули в коридор — никого. Мягкий свет из длинных плафонов заливал коридор, наполнял его спокойствием, которое, казалось, исходило из зеленой ковровой дорожки. Лифт стоял на их этаже, и Дэвид плотно, стараясь не хлопнуть, закрыл дверцу.

— Нажми сначала на второй, — сказала шепотом Клер, — а когда я выйду, нажми на подвал. Выйдешь и пройдешь направо, к выходу. Они тебя не ждут.

Дэвид увидел ее в зеркале лифта. Копна платиновых волос, густо накрашенные длинные ресницы, вздернутый носик и напряженный взгляд больших серых глаз.

Лифт, мягко вздрогнув, остановился.

— Не бойся, — сказала Клер, — все будет хорошо. Они и сообразить ничего не успеют, как мы уже выедем из города.

— А ты?

Она ничего не ответила и лишь посмотрела на него. «Я уеду с ним, — услышал Дэвид ее мысли, — уеду. Все равно…»

— Куда она запропастилась, эта шлюха? — спросил Билл Пардо у своего коллеги. Они стояли в холле и покуривали, то и дело поглядывая на часы.

Наконец они заметили Клер. Она сбежала вниз по лестнице и быстро шепнула им, направляясь к выходу:

— Все в порядке, дверь открыта.

— Ладно, — буркнул банкомет и кивнул коллеге, — пошли.

Дверь шестьсот сорок второго номера была приоткрыта.

— Почему не горит свет? — спросил Билла его спутник.

— Клер, наверное, погасила. Он спит так, что ему можно вырезать аппендицит, и он не проснется.

Они оглянулись по сторонам — коридор был пуст — и осторожно проскользнули в номер.

— Где здесь выключатель? — прошептал Билл. — Ага, вот он.

Послышался щелчок, еще один, но свет не зажигался. Билл, выставив перед собой руки, подошел к столу и нащупал на нем лампу. Снова никакого результата.

— Наверное, короткое замыкание. Черт с ним! Тем лучше.

Он подошел к кровати и нащупал лежавшего на ней человека.

— Иди сюда. Вот он.

Билл привычно обшарил все карманы, вытащив их содержимое.

— Ишь ты, сволочь, — шепнул он, нащупав пистолет, — с пушкой ходит. Давай.

Они начали избивать спящего человека, работая то ногами, то руками.

— Обожди, Билл, — сказал его спутник. — Дай-ка я его столкну на пол, удобнее будет.

Он дернул за пиджак, и тело с глухим звуком ударилось о пол.

Они наносили удары с яростью шулеров, которых не бьют, но которые бьют сами. Это были садистские удары. Они пинали безмолвное мягкое тело с остервенением людей, которые находят в насилии и в причинении ближнему боли наивысшее наслаждение, для которых удар ногой по лежащему человеку — венец их духовной жизни, тончайшая сублимация, эмоциональный пик.

Они тяжело дышали и стирали руками пот с лиц. Они устали и чувствовали истому, которая всегда приходит на смену острому наслаждению.

— Ладно, хватит, — сказал Билл. — Зажги-ка спичку, посмотрим, что от него осталось.

Чиркнула спичка и осветила вздутую окровавленную маску на месте лица. Но эта была не та маска, которую Билл ожидал увидеть.

— Иисус Христос! — пробормотал Билл.

— В чем дело, Билл? Или мы перестарались?

— Это не он.

— Как не он?

— Не он, я тебе говорю… Вот почему не горел свет… Что делать?

— Давай посмотрим, что у него было в карманах. Приоткрой дверь, будет видно.

Они подошли к двери и принялись рассматривать то, что вытащили из карманов.

— Капитан полиции Эрнест Фитцджеральд, — пробормотал Билл, держа в руках документы. — Боже правый, что же делать? А это еще что за карточка? Смотри, это он, тот тип! Что вся эта чертовщина значит?

— Ладно, разберемся потом. Сейчас давай решать, что нам делать. Оставить его просто в номере?

— Может быть…

В дверь тихонько постучали. Билл рукой зажал рот своему спутнику.

— Мистер Росс…

— Заходите, — сказал Билл, — я лежу. Заходите, сейчас я зажгу свет.

Дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул долговязый человек с глянцевым пробором на маленькой головке.

Билл и его товарищ выскочили в коридор и захлопнули за собой дверь. Банкомет повернул ключ и перекрестился.

— Не знаю, кто там, но для нас это дар божий. Значит, этого парня, что мы искали, зовут Росс. Ладно. Хорошо, что так все обернулось. Теперь надо сообщить в полицию. Мы проходили по коридору… Куда мы шли? Черт возьми, куда мы шли? Кто-то позвонил вниз с шестого этажа, что в шестьсот сорок второй комнате слышны крики. Мистер Лейнстер попросил нас подняться, посмотреть, в чем дело. Мы подошли к номеру. Нам показалось, что там драка. В двери торчал ключ. Мы повернули его и бросились звонить в полицию. Так?

— Так, отлично. Полиция не будет слишком придираться. — Билл поправил галстук и пошел к лифту.

Партнер частного сыскного бюро «Донахью и Флисс» Юджин Донахью услышал голос Росса и вошел в номер. В комнате было темно, и он остановился, ожидая, пока вспыхнет свет. В этот момент кто-то прошмыгнул мимо него, дверь захлопнулась, и он услышал, как щелкнул замок.

— Мистер Росс! — позвал он. — Что за шутки?

Никто не отвечал. Темнота, казалось, давила его, и лишь драпри на окне каждые несколько секунд то чуть светлели, выступая в черноте смутным пятном, то вновь исчезали. «Должно быть, рекламные огни на улице», — подумал машинально сыщик. Он стоял в комнате, погруженный в плотную, густую тьму, и боялся пошевельнуться. Снова призрачно выступили из ничего занавески, и он осторожно двинулся в их направлении, чтобы хоть как-то сориентироваться в комнате. Внезапно он обо что-то зацепился ногой и громко вскрикнул. Он нагнулся и ощупал руками чьи-то ботинки. Но они не просто лежали на ковре. Носки их торчали кверху! Прежде чем его пальцы коснулись брюк, он уже понял, что на полу лежит человек. Он отскочил, словно схватился за обнаженный электрический провод.

Он бросился в сторону и больно ударился о стену лбом. Он ощупывал руками стену и жарко молился, чтобы случилось чудо, и он нашел выключатель. Вот он, вот он! Он судорожно нажал кнопку, но темнота не шелохнулась.

Он почувствовал, что сходит с ума. Испуганные мысли метались в голове с такой силой, что казалось, еще одна секунда — и они вдребезги разобьют его черепную коробку. В комнате труп Росса, а у него в кармане его фото. Дверь заперта. Как он докажет, что он не убийца, что все это чудовищная провокация? Нет, напрасно сенатор Трумонд и Пью призывают минитменов готовиться, пока что и ждать. Если бы они начали стрелять, страна пошла бы за ними. Он не был бы больше нищим частным детективом и не попал бы в эту похожую на преисподнюю ловушку. Будь оно все проклято, трижды проклято! Спалить всю эту заразу, что разъедает страну, всю эту мразь, что лезет из всех щелей!

Внезапно у него мелькнула мысль: позвонить Барби или Трумонду. Но тут же погасла. Что они могут сейчас сделать, чем могут помочь?

Он задыхался под тяжестью темноты, она затыкала ему рот и нос, давила на глаза и уши. Он дернул за галстук, но дышать легче не стало.

Внезапно ему почудилось, что он слышит слабый стон. Он опустился на четвереньки. Стон повторился. Слава всевышнему. Росс жив! Он подполз к телу, вытянул руку и в ту же секунду ощутил что-то липкое под ней.

Сейчас сюда войдут, а у него на руках кровь. Он принялся лихорадочно тереть пальцы о ковер, так что рука у него тут же нагрелась.

Щелкнул замок, и он вскочил на ноги. Тонкий луч электрического фонарика, физически ощутимый в темноте, скользнул по лежавшему на ковре телу, прочертил причудливую траекторию и остановился на нем.

— Кто вы? — спросил голос, и тут же вспыхнул второй фонарик. За ними угадывалась полицейская форма.

— Юджин Донахью, совладелец частной сыскной фирмы «Донахью и Флисс» из Аплейка.

— Что вы здесь делаете?

— Я разыскивал человека по имени Дэвид Росс.

— Видно, вы были так рады встрече, что превратили его в лепешку, — саркастически сказал полицейский. — Я всегда говорил, что эти частные сыщики…

— Он жив, ему нужна помощь, но это не я.

Луч фонарика остановился на лице лежавшего человека.

— Боже правый! — крикнул Донахью. — Это не Росс.

— Но, надеюсь, это тоже ваш знакомый? Отделать так незнакомого было бы просто невежливо.

— Это капитан полиции из Аплейка Эрни Фитцджеральд!

— Ну, — сказал полицейский, — может быть, вы сразу расскажете, как и за что вы его так отделали, или вам нужно для этого нормальное освещение?

— Сержант, клянусь вам, это не я!

— Странно было бы, если вы поклялись, что это вы. Впрочем, от частного сыщика можно ожидать всего. Давайте валяйте…

9

Дэвид открыл глаза и потянулся.

— Клер, — позвал он.

— Я здесь, милорд и повелитель, — послышался голос из ванной, и Клер, плавно сгибаясь в поклонах, подошла к кровати с чашкой кофе в руках.

Платиновые ее волосы были откинуты назад, на ресницах темнела вчерашняя маскара, но губы были не накрашены, и ее лицо казалось сочетанием двух лиц: того, вечернего, из казино, и другого, более молодого, утреннего. На ней была пижама Дэвида, и ей пришлось закатать рукава и брюки. Она улыбалась.

— Простите, милорд, что ваш утренний кофе недостаточно горячий, но я ждала, пока повелитель соизволит открыть глаза.

У Дэвида мелькнуло ощущение, что все это уже было, что он уже видел когда-то этот гостиничный номер, пятна солнца на вытертом ковре и это улыбающееся лицо со следами вчерашней краски на ресницах. С самого детства в разных местах его вдруг иногда охватывало такое же тревожное чувство уже виденного, знакомого, но он никогда не мог найти потайную дверь в воспоминания. Но сейчас он мгновенно вспомнил. Он видел это утро в мыслях Клер, тогда, когда они стояли в его номере в Лас-Вегасе.

Он прислушался, но не мог разобрать ее мыслей. Они лениво мурлыкали в ее голове, словно сытые котята, то сворачиваясь клубком, то томно потягиваясь.

Он выпил кофе и протянул ей чашку.

— Благодарю вас, моя добрая Клер, и разрешаю сесть рядом с собой.

Она обняла его за шею и уткнулась носом в его плечо, как тогда там, в Лас-Вегасе. Он погладил ее волосы с уже начавшими темнеть корнями.

— Клер, — тихо сказал он, — тебе хорошо со мной?

Она едва заметно вздрогнула в его руках. «Хорошо? Это я всегда спрашивала, хорошо ли им со мной… Это не может продолжаться…» — подумала Клер.

— Почему? — спросил Дэвид. — Почему не может?

Она снова вздрогнула и испуганно посмотрела на него, садясь на кровати.

— Что «почему»? Что не может?

— Мне показалось, — сказал Дэвид, проклиная себя за то, что снова спутал мысли со словами, — что ты подумала о нас…

Котята в голове у Клер вскочили и выгнули спины, воинственно шипя. Она говорила то, что думала.

— Да, я подумала, что это не может продолжаться. Да, тебе хорошо со мной, я хорошая любовница, мне это все говорили, и ты этого не забудешь. Я не смогу жить с тобой, каждую минуту ожидая попрека. Может быть, ты и хороший парень, но ты же нормальный человек, ты не святой. Святые не играют в блэк-джек, не бьют ближнего пистолетом по голове и не думают о том, сколько запросит эта девка с крашеными волосами. — Из ее подведенных глаз выкатились слезинки, которые казались странно прозрачными рядом с густо накрашенными ресницами. Голос звучал враждебно. — Нет, я ни в чем не хочу упрекнуть тебя, я даже не знаю, кто ты и что ты. Я злюсь только на себя: дура, сентиментальная шлюха! Черт с тобой! Я думала о нас всю ночь, и я не хотела этой истерики. Двадцать пять долларов с вас, мистер, по таксе. Только наличными, кредита не даем. Ничего не поделаешь, я молода. Приходите через десять лет, будет дешевле. А еще лучше через двадцать, будет почти совсем задаром.

Она повалилась лицом на кровать, и плечи ее в полосатой пижаме Дэвида вздрагивали в такт всхлипываниям. На простыне около ее лица расплывались маленькие влажные пятнышки.

Дэвид почувствовал, как его подхватывает теплая мощная волна нежности и тянет, несет к ней.

— Не плачь, — сказал он и, чуть прикасаясь пальцами, погладил ее затылок. — Может быть, тебе особенно и нечем гордиться, но и мне нелегко. Я урод, понимаешь, урод.

Не поднимая головы, она пробормотала сквозь слезы:

— Я этого не замечала.

— Нет, Клер, я урод. Я не такой, как все. — «Зачем я ей все это говорю?» — пронеслось у него в голове, но он уже не мог остановиться. Нежность опьянила его, и он продолжал говорить. — Я слышу чужие мысли так же явственно, как слова, даже еще яснее. Я не хочу этого, но не могу заткнуть свои мысленные уши. Не знаю, как это у меня получается, но я слышу звук чужих мыслей, вижу образы, плывущие в чужих головах, и, честное слово, это не так приятно, как я думал вначале. Ты не представляешь, что это такое — вечно слышать жадные, лживые, трусливые, похотливые, глупые слова, которые, словно зловонная жижа, переполняют черепные коробки. Ты первый человек в мире, которому я рассказываю все это.

Клер смотрела на него широко раскрытыми глазами, и в них мерцал благоговейный страх.

— Значит, ты поэтому узнал о снотворном? — прошептала она.

— Конечно, — сказал Дэвид. — Я вышел из зала специально, чтобы ты смогла подсыпать мне в стакан этой дряни. Мы квиты. Клер. Сначала ты хотела угробить меня, потом спасла. Но дело не в этом. Конечно, я знаю, что ты потаскуха, но, как тебе сказать? У тебя и жадность какая-то непосредственная, детская.

— И ты знаешь, что я сейчас думаю? — спросила Клер.

— Конечно. Ты думаешь: странное дело, он несет какой-то бред, а я верю ему.

— А еще?

— А еще ты думаешь: черт с ним, с будущим, хорошо бы он прижал сейчас меня к себе.

— Почему же ты не делаешь этого?

— Я буду делать только то, о чем ты попросишь меня словами.

— Я прошу тебя.

— О чем?

— Чтобы ты прижал меня к себе.

Он обнял ее за плечи и медленно притянул к себе. Ее рот был прижат к его груди, и голос ее звучал приглушенно:

— И я не смогу прятать от тебя никаких мыслей?

— Нет.

— Но так же нельзя жить.

— Только так и можно жить.

— Ты глуп. Ты должен был бы быть священником. А если у меня появятся плохие мысли?

— Ты придешь и скажешь: «Дэвид, у меня плохие мысли».

— Дэвид? — Она засмеялась. — Значит, тебя зовут Дэвид? Я ведь до сих пор не знала твоего настоящего имени.

— Дэвид Росс.

— Дэвид Росс, пока у меня нет плохих мыслей, кроме мыслей о завтраке. Кроме того, мне нужно кое-что купить себе. Мы ведь удирали в такой спешке, что я даже забыла свою пижаму и зубную щетку.

— Возьми деньги, но зубную щетку я хочу преподнести тебе сам в качестве подарка.

— Благодарю, милорд, но у меня есть деньги. По крайней мере те, что я честно заработала у вас.

Она смеялась весело и беззаботно, как тогда, в первый вечер их знакомства.

Небо за окном было пасмурным, и в комнате было сумрачно. Юджин Донахью встал и зажег свет.

Человек, сидевший в кресле напротив его стола, вдруг засверкал, как новенький автомобиль под дождем. Свет отражался от его отполированной лысины, от стекол очков в роговой оправе, от наманикюренных ногтей, от зеркала черных туфель.

— Позвольте представиться, — нервно сказал он. — Руфус Китинг. Мне рекомендовал обратиться к вам сенатор Трумонд, мой хороший друг, и… я думаю, вам можно доверять? Во всяком случае, сенатор считает, что можно…

Частный сыщик торжественно кивнул головой.

— Если вас послал ко мне сенатор…

— Да, да, — поспешно согласился отполированный человек. — Я думаю, что можно рассказать вам все. Сенатор несколько дней тому назад получил конфиденциальные сведения о том, что в Хорс-Шу, в Юте, намечено строительство секретного полигона. Естественно, что мы тут же решили купить там несколько земельных участков. Как только о строительстве будет объявлено официально, а это дело дней, цена их подскочит раз в двадцать.

И вот вчера я узнаю, что земля уже куплена кем-то. Вы понимаете, что это такое? Я не скажу семьсот тысяч долларов, но полмиллиона уже практически лежали в кармане у сенатора и у меня. Что вы на это скажете?

— Гм, это бывает.

— «Бывает, бывает!» Этого не бывает. О планах строительства не знал никто! Единственный человек в Пентагоне, который ведает этим делом, — близкий приятель сенатора. К тому же он сам, гм… финансово заинтересован.

— Да, но все-таки кто-то мог узнать.

— Исключается! Вопрос был решен всего три дня тому назад.

— Вы кому-нибудь говорили об этом деле?

— Абсолютно никому.

— Мистер Китинг, постарайтесь вспомнить, с кем вы виделись с того момента, как узнали о решении. Может быть, вы сами, не сознавая того, намекнули кому-нибудь о сделке?

— Намекнул! Матери своей я не намекнул, не говоря уже о жене. Намекнул! Кто это намекает, что на улице валяется полмиллиона долларов, которые нужно только поднять? Я финансист, мистер Донахью, а финансисты не бывают сумасшедшими.

— Я не говорю, что вы сумасшедший, мистер Китинг.

— Говорите! Вы пытаетесь убедить меня, что я, Руфус Китинг, отдал кому-то пятьсот тысяч долларов!

— Не волнуйтесь. Давайте вспомним все-таки, с кем вы виделись.

— Ладно, давайте, делать нечего. Утром в тот день сенатор позвонил мне по телефону, и мы уговорились встретиться в три часа. Мы разговаривали в моей машине; и если только никто не прятался в цилиндрах или коробке скоростей, ни одна живая душа не могла подслушать наш разговор. Через час я вылетел в Нью-Йорк, у меня там кое-какие дела. Вечером я никого не видел, а утром разговаривал с одним знакомым.

— Кто он?

— Некто Пол Голдберг. Не имеет ни малейшего значения. Разговор у нас совершенно не касался дел.

— Но о чем вы все-таки говорили?

— О чем? Ах да! Он взахлеб мне рассказывал об одном прорицателе из Лонг-Айленда. Видит все насквозь и так далее. Некто синьор Габриэль Росси, первый прорицатель папского двора в Риме. Я решил съездить к нему. Я человек не суеверный, но чувствуешь себя спокойнее, когда уверен. О, тут, видите ли, все было не так уж просто. Сенатор предложил, чтобы я тут же выплатил его приятелю из Пентагона ровно пятьдесят тысяч. Я, разумеется, доверяю сенатору, он мой друг и достойнейший человек. Но пятьдесят тысяч сразу. Короче говоря, я поехал к этому самому Габриэлю Росси и спросил его, следует ли мне пускаться в финансовые операции. Нет ли, так сказать, противопоказаний свыше. Разумеется, я ему и слова не сказал, о чем идет речь. Минут десять он сидел с закрытыми глазами, будто прислушивался к чему-то, потом говорит: безусловно, не пускаться. Он видит подвох.

Признаюсь честно, он меня очень разочаровал. С другой стороны — все бывает. Я двое суток колебался, потом все-таки связался с агентом по недвижимости в Хорс-Шу. Тот меня и оглоушил: вчера участки, о которых шла речь, были куплены кем-то за двадцать пять тысяч. Ровно за столько, сколько я собирался заплатить. Черт его знает, совпадение ли это или…

— Или что?

— Не знаю, мистер Донахью. Поэтому-то я и пришел к вам.

— А кто купил участки?

— Некто Клер Манверс из Нью-Йорка.

— С кем вы еще разговаривали?

— Абсолютно ни с кем. Во всяком случае, о делах — ни слова. Я хочу, чтобы вы выяснили, кто такая эта Клер Манверс и откуда она узнала про Хорс-Шу.

— Это будет стоить тысячу долларов и тридцать долларов в день на расходы.

— Валяйте, Донахью.

10

Средневековые астрологи, наблюдая расположение звезд в самодельные телескопы, не думали о том, что их потомки через несколько сот лет будут аккуратно платить членские взносы в профсоюз прорицателей. Древние авгуры, угадывая будущее по птичьим внутренностям, видели в смещенной печени все, что угодно, но только не роскошные кабинеты ясновидящих во всех столицах западного мира.

Но прогресс остается прогрессом, если даже он не был вовремя предсказан недальновидной гадалкой, и сейчас семьдесят пять тысяч современных американских прорицателей, астрологов, ясновидящих, предсказателей и гадалок совсем не похожи на своих древних неорганизованных коллег. Не то, впрочем, чтобы изменился характер и технология их работы. Они по-прежнему украшают свои кабинеты скелетами крокодилов и любят держать на рабочих столах волшебные хрустальные шары. Они все так же обещают родившимся под знаком Скорпиона коммерческий успех в феврале и предостерегают от поспешных решений в первой неделе мая.

Но теперь они объединены в мощную организацию и готовы лишить американское общество своих советов, если только астрологическое руководство даст команду забастовать. Но поводов для забастовок земные обстоятельства им не дают, а к звездам для получения советов для самих себя астрологи, как правило, не обращаются, разве что к звездам юридического мира.

Да и для чего беспокоить звезды по своим личным делам, если современная цивилизация с каждым годом приводит в кабинеты прорицателей все больше и больше посетителей — от несчастных влюбленных и биржевых спекулянтов до сенаторов и генералов. Безработица может достигать пяти миллионов человек, но у предсказателей наблюдается острая нехватка квалифицированных кадров, и каждый, кто хочет посвятить свою жизнь ответам на вопросы: «Покупать или не покупать акции „Проктер энд Гэмбл“?» или: «Когда начнется спад?» — найдет себе работу.

Дэвид Росс открыл пухлый телефонный справочник и, полистав желтые страницы с полминуты, легко нашел адрес мистера Абдурахмана Али Сулеймана, президента Ассоциации прорицателей.

Он уже не первый день напряженно думал над тем, как заработать деньги. Он знал, что мог бы загребать кучи долларов, пойди он в любую крупную компанию и докажи там свои необыкновенные способности. Он мог бы служить им живым детектором лжи, проверяя служащих на предмет обнаружения предосудительных, с точки зрения совета директоров, мыслей, мог бы быть мощным инструментом экономического шпионажа. Но он знал, что стоит им поверить в его дар, как жизнь его не застраховала бы ни одна компания, даже гигант вроде «Мьючуэл иншуранс». Слишком бы был неприятен для некоторых человек, знающий их мысли.

Он мог бы пойти в Федеральное бюро расследований, и уж, будьте спокойны, он пробился бы к самому шефу в Вашингтоне. Но и там нечаянная пуля вскоре задела бы его, смертельная доза синильной кислоты случайно оказалась бы в его желудке, или на его автомобиль случайно наехал бы на полном ходу двадцатитонный грузовик. Люди не любят тех, кто знает их мысли; и если нельзя спрятать свои мысли, то можно раз и навсегда спрятать того, кто их знает.

Вот почему в конце концов Дэвид оказался перед элегантной секретаршей мистера Абдурахмана Али Сулеймана. Она заученно растянула отполированные губы в улыбке и сказала:

— Простите, мистер Сулейман сегодня не принимает. Он погружен в созерцание будущего. Если бы вы заранее позвонили, вам не пришлось бы напрасно приезжать, Очень жаль, но ничем не могу вам помочь.

— Видите ли, я не ищу у него совета, мне нужно просто поговорить с ним.

— Очень жаль, но ничем не могу помочь вам. — «Господи, почему так жмет правая туфля? — подумала она. — Левая не жмет, а правая жмет. В магазине как будто не жала, а сейчас жмет. Шестнадцать долларов! Черт их подери!»

— А вы ее растяните, — сказал Дэвид, улыбаясь.

— Кого растянуть? — удивленно вскинула брови секретарша. — Кого вы хотите, чтобы я растянула?

— Правую туфлю. Шестнадцать долларов на улице не валяются. Знаете, иногда это бывает. В магазине примеришь — как будто впору. Потом наденешь — жмет.

Тонкие брови секретарши все поднимались и поднимались, заставляя ее маленький лоб прорезаться несколькими непривычными складками. Они казались на ее лице такими же неуместными, как на целлулоидной кукле.

— Вы, вы… — Она не могла выговорить фразы, и ее округлившиеся глаза смотрели на Дэвида с восторженным удивлением ребенка, который в первый раз в жизни увидел заводную игрушку.

Она выскочила из-за стола, забыв надеть правую туфлю, и исчезла за дверью. Через несколько минут она выскочила обратно и молча кивнула на дверь.

У президента Ассоциации прорицателей мистера Абдурахмана Али Сулеймана не было в кабинете ни одного джинна и ни одного духа. Вместо них на столе лежала раскрытая на биржевой странице «Нью-Йорк тайме». Сам президент был одет в респектабельный дакроновый костюм преуспевающего служащего, и его скептически настороженный взгляд из-под кустистых бровей быстро и ловко ощупал Дэвида.

— Добрый день, мистер…

— Дэвид Росс.

— … Росс. Мисс Пибоди тут рассказывала о вас настоящие чудеса, — сказал мистер Абдурахман Али Сулейман с чисто бруклинским акцентом. Он смотрел на Дэвида с брезгливостью врача, которому часто приходится иметь дело с шарлатанами. «Фокусы… Знаем мы эти фокусы…» — думал он, и мысли его звучали ворчливо и недовольно.

— Конечно, фокусы, и конечно, вы их знаете, мистер Сулейман, — вежливо сказал Дэвид, — но другого способа привлечь ваше внимание, мэтр, у меня, поверьте, не было.

Президент Ассоциации прорицателей смотрел на Дэвида и ничего не говорил. «Но этого же не может быть. Я-то это знаю», — думал он.

— Конечно, не может, — сказал Дэвид, — у меня просто развита способность анализировать выражение лица. Разумеется, я еще не профессионал и не могу рассчитывать сравниться с вами в даре прорицания, но я подумал: не смогу ли я найти у вас какую-нибудь работу в нашей общей области?

Мистер Сулейман вдруг решительным жестом отодвинул от себя «Нью-Йорк таймс» и сказал:

— Расскажите мне о себе. Вы же понимаете…

— Да, разумеется, сэр. Я из Аплейка. Кончил Калифорнийский университет. Журналист. Холост. В Нью-Йорк приехал всего несколько дней тому назад, специально чтобы поговорить с вами. Вас, конечно, интересуют мои способности… Видите ли, моя матушка долгое время была парализована, не могла произнести ни слова, и я как-то незаметно научился по выражению ее глаз угадывать ее мысли. Потом я без устали тренировался как только мог. Короче говоря, я бросил работу в газете и приехал к вам.

— Гм, будущее мы, во всяком случае, предсказываем не хуже газет, но технология примерно та же. Итак, вы обязаны своим даром матушке?

«Врет, наверное», — подумал при этом глава прорицателей.

— Вы, очевидно, думаете: врет, наверное? — улыбнулся Дэвид.

— Гм, у вас есть способности. Ладно. Я деловой человек, мистер Росс, — сказал Абдурахман Али Сулейман, — и я люблю деловой разговор. У нас только что умер один прорицатель. Отличный кабинет, отличная клиентура. В прекрасном районе на Лонг-Айленде. Не менее пятидесяти долларов за визит. Наши условия таковы: вы работаете на свой страх и риск. Если клиент недоволен и вы чувствуете, что он может доставить неприятности, выкручивайтесь как хотите. С другой стороны, у нас в ассоциации есть отличные юристы, которые всегда могут помочь вам. Но лучше, повторяю, до скандала дела не доводить.

Рекомендую вам незаметно включать магнитофон и записывать беседу с каждым клиентом. Это может помочь вам в случае претензий. Удачная формулировка всегда достаточно гибка.

За членство в ассоциации и нашу помощь вы отчисляете двадцать процентов гонорара. Вы должны понять, у нас огромные расходы на обработку прессы и общественного мнения…

— Благодарю вас, сэр.

— Итак, мисс Клер, — сказал Дэвид таинственно и властно, — вы пришли к известному прорицателю Габриэлю Росси, чтобы узнать будущее. Будущее, — он сделал широкий жест рукой, — сокрыто непроницаемой завесой от взоров непосвященных, но синьор Габриэль Росси, первый прорицатель папского двора в Риме, сумеет приоткрыть за пятьдесят долларов эту завесу.

— Синьор Росси, — жалобно сказала Клер, — пятьдесят долларов — это куча денег для бедной невинной девушки. К тому же я не знаю, что увижу в будущем. Если вы мне предскажете одни долги, то это будет плохим бизнесом. Отдать пятьдесят долларов за долги…

— Мисс Клер, — надменно сказал Дэвид, — с судьбой не торгуются. Ее кротко вопрошают и ждут приговора с покорностью и смирением. Думайте о вашем самом затаенном желании, думайте напряженно и сосредоточенно, и я увижу в мерцающем мраке будущего, сбудется ли оно. Так, думайте, думайте, еще, еще… Я вижу, мисс Клер, я вижу. Ваше желание исполнится, но не сейчас, а после того, как мы вернемся из ресторана. Человек, проникающий в будущее, не может в то же время обнимать бедную невинную девушку…

Они сидели в маленьком ресторанчике, и Дэвид рассказывал Клер о первых днях работы.

— Понимаешь, — объяснял он ей, — люди так поражаются, когда я говорю им о том, о чем они думают, что уже не слышат никаких предсказаний, которые я, кстати, делаю достаточно обтекаемыми. Ты бы только послушала, о чем они все думают! Мне приходится выбирать самые деликатные выражения, чтобы не заставить их краснеть. И то они чувствуют себя как на иголках.

Сегодня у меня была одна дама, ты бы посмотрела на нее — передвижная выставка добродетелей и драгоценностей. И те и другие фальшивые. Спрашивает меня, долго ли продлится ее нынешний трудный период в жизни, а сама думает: скоро ли подохнет ее милый муженек, лежащий с инфарктом…

Я говорю ей: «Мадам, мне горестно читать в книге судеб о тех невыносимых страданиях, которые выпали на вашу долю. Но мужайтесь, избавление придет раньше, чем вы думаете». Ты знаешь, она с такой благодарностью совала мне деньги, а внутри у нее все пело: «Помрет, помрет!» Я уверен, что с радости она готова была бы тут же придушить его подушкой.

Я не ханжа, но ты не представляешь, как мне хотелось вышвырнуть ее. Ты знаешь, о чем я подумал?

— О том, что я тоже придушу тебя подушкой, — сказала Клер и засмеялась так раскатисто, что заставила оглянуться людей с соседних столиков.

— Ты меня пугаешь, Клер, — сказал Дэвид. — Ты теперь начинаешь читать мои мысли.

— О, это совсем не так трудно, как я думала. Я просто выбираю самую глупую мысль, которая может прийти в голову мужчине, и попадаю прямо в цель. Ты глупец, Дэви, самый настоящий телепатический глупец.

Дэвид было улыбнулся, но тут же нахмурился.

— О чем ты?

— О, просто так. Я вспомнил одну женщину, которая тоже любила называть меня глупцом. Самое забавное, что вы обе скорей всего правы…

11

Юджин Донахью сидел в «боинге» и смотрел в иллюминатор. Облака внизу, освещенные солнцем, казались розовой ватой, из которой какой-то шальной мальчишка пытался соорудить горы, долины, ущелья.

Но старший партнер фирмы «Донахью и Флисс» не любовался ватным ландшафтом. «Что за жизнь, — думал он с горечью, — то я попался в дурацкую ловушку с этим проклятым Россом, и два дня пришлось доказывать, что я — это я и не я обработал до полусмерти Энри Фитцджеральда. То ищи в Нью-Йорке какую-то Клер Манверс. Прорицатель синьор Росси… Росси… Росс… Свет, что ли, клином сошелся на Россах и Росси!.. Росси и Росс… Росс и Росси… папский прорицатель… А я частный детектив его сиятельства шейха кувейтского… Но что-то в этом есть чересчур много совпадений. С другой стороны, этот Китинг клянется, что не говорил прорицателю ни слова…»

— Мы подлетаем к Нью-Йорку. — Стюардесса улыбалась жестяной профессиональной улыбкой. — Будьте любезны, застегните свои привязные ремни. Наш самолет приземляется в аэропорту Кеннеди.

Прямо из аэропорта Донахью позвонил по телефону, который ему дал Китинг, и секретарь синьора Росси назначила ему прием на два часа. Он тут же отправился на поезде в Лонг-Айленд.

В приемной его встретила красивая крашеная блондинка, одетая не то в японское, не то в китайское платье. Потолок темного цвета был расписан звездами и знаками зодиака, а на стенах, под стеклянными витринами, белели распластанные скелеты неведомых птиц.

— Как вас записать? — улыбнулась секретарша Донахью.

— Чарлз… Пратт, Нью-Йорк, — сказал сыщик.

— Вы хотите получить совет у синьора Росси?

— Да.

— Пятьдесят долларов, мистер Пратт.

«Черт с ними! — подумал Донахью. — Все равно плачу не я».

— Прошу вас сюда, мистер Пратт. Синьор Росси ждет вас.

Сыщик вошел в кабинет и несколько раз закрыл и открыл глаза. Стены и потолок комнаты были выкрашены в чернильно-синий цвет, и на этом фоне, словно освещенные изнутри, светились звезды и планеты. «Должно быть, какая-то особая краска», — подумал Донахью и услышал голос синьора Росси, который вошел в кабинет из боковой двери. На нем была широкая мантия из синего бархата.

— Прошу вас, мистер Пратт, садитесь.

Донахью обернулся и увидел лицо, которое сотни раз видел на фотографии, которое видел во сне, которое заставило его сжать кулаки и сделать шаг вперед. Но он сдержал себя и подумал: «Вот это удача! Искать Клер Манверс и найти Дэвида Росса, самая большая удача за существование фирмы „Донахью и Флисс“. Спокойнее, Юджин! Он не знает, кто я, а я знаю, кто передо мной».

— Здравствуйте, синьор Росси.

— Добрый день, мистер Пратт. Чем могу быть вам полезен? — спросил папский прорицатель и машинально нажал на кнопку спрятанного магнитофона. Президент Ассоциации прорицателей настаивал, чтобы все разговоры с клиентами записывались на пленку, и у Дэвида это уже вошло в привычку.

— Хочу узнать, что сулит мне будущее, — сказал Донахью и ухмыльнулся про себя: "Такая удача! По крайней мере, сенатор Трумонд будет доволен. Минитмены не дремлют. Пожалуйста, сенатор, вот вам этот розовый подонок, который вздумал разоблачить вашу связь с минитменами. Точно, сенатор скажет: «Благодарю вас, Донахью. Вас ждет великолепное будущее. Наберитесь терпения, не все нам выжидать, придет и наше время».

Прорицатель сидел, прикрыв глаза, словно погруженный в транс. Одной рукой он поглаживал огромный хрустальный шар, стоявший на столе, другой перебирал четки.

«Думайте, думайте, мистер Росс. Прорицателем-то оказался я, а не вы со всеми вашими звездами. Вы не знаете моего будущего, а я ваше знаю. Сенатор уж как-нибудь найдет способ заткнуть вам глотку — может быть, даже навсегда. Вы еще вспомните у меня этот фокус в Лас-Вегасе, когда меня заперли в вашем номере с Фитцджеральдом… И эта история с Китингом… Уверен, что Росс имеет к ней какое-то отношение. Клер Манверс… Какое-нибудь его подставное лицо. А может быть, эта шлюха в приемной?»

— Благодарю вас, мистер Донахью из «Донахью и Флисса», — сказал прорицатель.

— Что? Что вы сказали? — подскочил сыщик.

— То, что вы слышали, Юджин Донахью. Жаль, что вам все-таки удалось выпутаться в Лас-Вегасе. Я бы с удовольствием посылал вам в тюрьму на рождество поздравительные открытки.

— Ах ты, мразь! — крикнул сыщик и вскочил на ноги. Но тут же снова рухнул в кресло, увидев в руках у Росса пистолет. — Не поможет, ублюдок! Все равно мы найдем способ…

— Хватит пугать меня своим сенатором и всей этой вашей бандой сумасшедших минитменов! У вас в головах желчь! Играйте, играйте пока что в свою организацию!

Ярость заставила Донахью забыть о пистолете. Перед ним был человек, на котором можно было сконцентрировать всю злобу и ненависть неудачника, готового убивать и сжигать; чтобы доказать себе свою силу и свою значимость.

Сыщик выбросил вперед кулак, и весь его вес, вложенный в удар, заставил перегнуться через стол.

Дэвид откинулся назад и изо всех сил дернул Донахью за вытянутую руку. Тот перелетел через стол и тяжело упал, ударившись о стену. Он попытался было встать на ноги, но Дэвид угрожающе поднял пистолет.

— Ничего, — прохрипел сыщик, и в голосе его клокотала ненависть, — ничего. Не беспокойся, сволочь: если минитмены за кого-нибудь возьмутся, они уж не выпустят его из своих рук. А для сенатора Трумонда вся наша организация сделает все, что нужно. Он решил обезвредить тебя, и мы тебя сотрем в порошок!

— Я вижу, вы сами взялись предсказывать будущее, — зло усмехнулся Дэвид.

— Мы не только предсказываем его, мы его создаем, — сказал Донахью, все еще лежа на полу. — Тебе повезло сегодня, падаль, ты раньше меня вытащил пистолет. Не знаю уж, как ты меня узнал, дело не в этом. Но раньше или позже мы возьмем оружие, мы, минитмены, — и тогда посмотрим!

— Убирайтесь, — сказал Дэвид. — Убирайтесь, пока я не нажал на спуск.

Сыщик вскочил на ноги и ринулся к двери. В комнату вбежала Клер.

— Дэвид, что случилось?

— Ничего, — ответил Дэвид, тяжело дыша.

Рухнула еще одна крепость анонимности, стремления уйти от этой своры высунувших языки гончих. Общество не забывает о прокаженных. О святая наивность — думать, что они оставят его в покое. С одной стороны, шакалы сенатора Трумонда, которые каким-то дьявольским чутьем узнают в нем врага, угрозу себе. Угрозу? Но он же никому не грозил. Все равно они угадывают в нем угрозу. А где-то по его следу снова пойдет страж порядка и законности Эрни Фитцджеральд, обезумевая при мысли, сколько сейфов смог бы открыть для него человек, умеющий читать чужие мысли!

— Что случилось, Дэвид? — снова прошептала Клер, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Ничего, Клер, — ответил Дэвид. — Тебе хватит собственных мыслей и собственных страхов. Ты думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь по ночам? Мне порой даже снятся твои сны!

— Уедем отсюда.

— Куда?

— Куда-нибудь.

— Некуда, Клер. Они везде найдут меня… Вот разве когда получим эти деньги, и то я начинаю сомневаться в удаче. С другой стороны, они ничего не решатся нам сделать, пока земля на твое имя…

— Но как он узнал вас, Донахью? — спросил сенатор Трумонд, неуклюже поворачиваясь к сыщику всем телом.

— Не знаю, сэр. Я уверен, что он меня никогда не видел раньше.

— А как вы думаете, Китинг?

Руфус Китинг потер пластмассовую лысину.

— Черт его знает, сенатор, как у него это получается, но я начинаю верить, что он каким-то таинственным способом узнал о полигоне в Хорс-Шу.

— Дернуло вас идти к прорицателю!

— Кто мог знать, сенатор? К ним ходит куча народа, но кто мог подумать о такой вещи? Что он, мысли читает, что ли?

— «Мысли, мысли», — проворчал сенатор, — слова этого слышать не могу…

— Его можно было бы просто убрать, сэр, — почтительно сказал Донахью. — Организация будет счастлива оказать вам небольшую услугу.

— Убрать? — сенатор пожал плечами. — Убрать, конечно, можно. Это покончило бы с угрозой разоблачения наших связей… Но, с другой стороны, полмиллиона долларов — это куча денег. Если мы избавимся от него, прощай все надежды аннулировать контракт этой Клер Манверс в Хорс-Шу.

— Послушайте, у меня идея. — Руфус Китинг даже присвистнул от возбуждения. — Я подаю на него в суд за разглашение профессиональной тайны. Я докажу в суде, что рассказал ему о сделке с землей в Хорс-Шу и что он воспользовался этими сведениями в корыстных целях. Само собой разумеется, мы и слова не скажем, что это за земля и для чего она нужна нам.

— А если он это знает?

— Никто ему не поверит. С одной стороны, мы упрячем его в тюрьму, с другой — аннулируем сделку.

— Черт его знает, может быть, в этом что-то есть, — проворчал сенатор.

— Уверяю вас, это отличнейший план.

— Ну ладно, давайте обмозгуем детали. Донахью, вы тоже послушайте. Может быть, нужна будет и ваша помощь. Вы уверены, что имя секретаря Клер Манверс?

— Я еще должен в этом убедиться, но внутренне я уверен, что это она.

— «Внутренне, внутренне»! Займитесь ею. Посмотрите, нельзя ли ее зацепить на чем-нибудь.

— Хорошо, сэр!

12

— Я рад, что вы пришли сюда, мисс Манверс, — сказал Донахью, приглашая Клер за столик. — Здесь, в баре, спокойно и никто нам не помешает. — Он посмотрел на Клер и улыбнулся. — Вы красивая женщина, и ваш муж, наверное, гордится вами.

— Вы очень любезны, мистер Донахью. Настоящий джентльмен. Пригласить незнакомую женщину в бар только для того, чтобы сделать ей комплимент, — а еще говорят, что галантность умирает.

— Не только для комплиментов, мисс Манверс. Не только. Что вы пьете?

— Ничего, благодарю вас.

— Ну, ну, мисс Манверс, не стоит так сразу надувать свои прелестные губки. У нас же деловой разговор.

— Я вас слушаю.

— Ваш муж, будем считать его для удобства мужем, Дэвид Росс купил на ваше имя несколько участков земли в Хорс-Шу. Не вдаваясь в причины, я хочу, чтобы вы уступили эту землю Руфусу Китингу. Он уплатит вам ту же сумму, что истратил на покупку Росс, и кое-что еще добавит. Для вас так будет лучше, поверьте мне.

— А почему, собственно, я должна уступить эту землю вашему Руфусу Китингу?

— Потому что так вам будет лучше. Вы меня понимаете?

— Нет. Когда вы сказали, что я красивая женщина, мне было понятно. А все остальное для меня — темная вода.

— Ах, мисс Манверс, вы огорчаете меня! У меня такое прекрасное настроение. Я только что вернулся из Лас-Вегаса…

— Что вы говорите! И много вы выиграли?

— Кое-что, кое-что, мисс Манверс. Правда, не наличными, а в виде информации, но она стоит денег. Во всяком случае, она стоит этих участков в Хорс-Шу.

— Вы меня интригуете, мистер Донахью. Я просто изнемогаю от любопытства.

— Хватит валять дурака! Если вы не передадите землю, Дэвид Росс узнает о вашей репутации в Лас-Вегасе.

— Вы меня пугаете. Неужели мне платили меньше других?

— Что?

— Ничего. Дэвид Росс прекрасно все знает.

— Он знает, что вы зарабатывали на жизнь, торгуя собой?

— Конечно же. Он даже знает мне цену. Он сам платил.

Юджин Донахью посмотрел на Клер и пожал плечами. Сумасшедший мир! Шлюха, гордящаяся своей профессией. До какой степени могут пасть нравы, если порядочный человек даже не может шантажировать проститутку из казино…

— Ну что ж, — сказал он, вставая, — пеняйте на себя…

— Адвокат истца, — сказал судья и поудобнее устроился в кресле.

— Ваша честь, господа присяжные, леди и джентльмены, — начал свое выступление адвокат обвинения. Он был маленького роста и, говоря, то и дело подымался на цыпочки, подскакивал задорным петушком. — Поверьте, мне неловко даже занимать ваше время — настолько очевидно дело, которое вы рассмотрите сегодня со всем тщанием и беспристрастностью нашего правосудия. Что же произошло, ваша честь? Мой клиент, почтенный финансист Руфус Китинг, человек кристальной честности и высоких принципов, отец семейства и трогательный в своей верности друзьям товарищ, мой клиент решает приобрести несколько участков земли в Хорс-Шу. Его инстинкт финансиста подсказывает ему, что когда-нибудь, возможно, эта земля сможет быть использована для блага общества. Но, ваша честь, как и у каждого человека, у моего клиента есть маленькие слабости. Руфус Китинг сомневается, он боится, он трепещет при мысли, что должен отнять деньги у своих детей. Он хочет еще раз убедиться, что эти деньги будут вложены надежно. Он идет к прорицателю, к некоему синьору Габриэлю Росси, о котором ему рассказал знакомый. Ваша честь, господа присяжные заседатели! Леди и джентльмены! Вас, вероятно, удивит, что мой клиент пошел на такой шаг. При слове «финансист» вы, наверное, представляете себе решительного, безжалостного человека, человека, уверенного в себе. Нет, мистер Руфус Китинг не таков. Это кроткий, добрый человек, подверженный постоянным сомнениям и колебаниям. Да, это, быть может, звучит и смешно, но в своей трогательной беспомощности он решает пойти к прорицателю.

Мой клиент приходит к нему и рассказывает о предполагаемой сделке. Ему неловко и немножко стыдно, ибо он глубоко религиозный человек, и он стесняется своих предрассудков, но он рассказывает о своих планах прорицателю. Он верит людям. С открытым сердцем он ждет совета, веря и не веря. «Ни в коем случае, — говорит ему прорицатель, — ни за что не впутывайтесь в эту сделку». Но через два дня мой клиент узнает, что участок в Хорс-Шу куплен некой мисс Клер Манверс, секретарем и сожительницей этого самого прорицателя.

— Я протестую против инсинуаций в адрес мисс Манверс, — сказал Дэвид.

— Протест отклонен, — сказал судья, — продолжайте.

— Итак, ваша честь, налицо самое гнусное преступление, которое можно только себе представить, — использование профессиональной тайны в своих корыстных целях. Представьте себе, ваша честь, во что превратится мир, если не будет существовать профессиональной тайны: врачи будут шантажировать своих пациентов, исповедники начнут обирать свою паству… Я содрогаюсь при одной только мысли… Ваша честь, господа присяжные поверенные, обвинение просит примерно наказать Габриэля Росси, он же Дэвид Росс, за использование профессиональной тайны в корыстных целях и аннулировать контракт на покупку земли в Хорс-Шу. Обращаю ваше внимание, ваша честь, что обвиняемому приходится самому защищать себя, ибо ни один уважающий себя юрист…

— Я протестую против намека адвоката обвинения, как клеветнического и не относящегося к делу. Я предпочел защищать себя сам, хотя многие…

— Хорошо, протест принят, — сказал судья. — Обвинение кончило?

— Да, ваша честь.

— Защита, ваша очередь.

— Ваша честь, господа присяжные заседатели! Я не буду повторять все то, о чем говорил адвокат обвинения. Я не буду даже защищаться сейчас. Я ограничусь заявлением, что мистер Руфус Китинг ни слова не говорил мне о своем намерении купить землю в Хорс-Шу.

— Ложь! — крикнул с места Китинг, вытирая платком сияющую лысину.

— Выступает защита, — сухо сказал судья.

— Пока у меня все, ваша честь. Я готов ответить на все вопросы обвинения.

— Вопросы к обвиняемому, — сказал судья.

Адвокат вскочил на ноги и приподнялся на цыпочки. Казалось, в своем азарте он вот-вот закукарекает, захлопает крыльями и взлетит.

— Вы знали о продаже земли в Хорс-Шу до визита к вам мистера Руфуса Китинга?

— Нет, не знал, — спокойно ответил Дэвид.

Адвокат оторопело захлопал глазами и опустился на пятки, но тут же снова подался вперед. Голос его звучал торжествующе и ехидно:

— Значит, тем самым вы признаете, что мой клиент рассказал вам о предполагавшейся сделке?

— Нет, не признаю.

— От кого же вы узнали о ней?

— От Руфуса Китинга.

— Защита, — сказал судья, — суд — это не место для парадоксов и упражнений в остроумии. Выражайтесь яснее.

— Я выражаюсь предельно ясно. Руфус Китинг не делился со мной своими секретами, и тем не менее я узнал о сделке именно от него.

«Хватит, — вертелось у Дэвида в голове, — хватит. Хватит мне прятаться от них по всем углам. Все равно они меня достанут, куда бы я ни забился». Загнанный в угол, он торжествовал при мысли, что заставит их всех затрястись от страха, запрыгать, словно рыбешки на сковородке. Пусть они боятся его, хватит!

— Может быть, вы соизволите объяснить свое столь остроумное, сколь и темное высказывание? — Адвокат сочился торжествующей вежливостью победителя, готовностью кошки поиграть со своей добычей.

— Ваша честь, — сказал Дэвид, — дело в том, что я умею слышать чужие мысли. Руфус Китинг действительно думал о сделке в Хорс-Шу, о том, что ему сообщил о намечаемом там строительстве военной базы сенатор Стюарт Трумонд…

— Я протестую! — крикнул адвокат.

— Протест отклонен.

— … О том, что ему нужно заплатить одному генералу пятьдесят тысяч долларов. О том, что через несколько дней за эту же землю можно будет взять не двадцать пять тысяч — сумма, которую он намеревался уплатить, — а полмиллиона.

— Я протестую! — Адвокат вытер платком багровый лоб. — Здесь суд, а не конференция писателей-фантастов. Все знают, что никто не может читать чужие мысли. Это ложь!

— И тем не менее вы только что подумали о том, что надо не забыть принять таблетку серпазила. У вас, очевидно, повышенное кровяное давление и не в порядке нервы.

— Ложь! — Жилы на лбу адвоката надулись, и казалось, они вот-вот лопнут. — Балаган! Фокусы!

— Обвинение, — сказал судья, — не увлекайтесь. У вас есть еще вопросы к защите?

— Есть, ваша честь. Только что мы выслушали самое фантастическое утверждение за всю мою тридцатилетнюю практику. Утверждение, повергающее меня в изумление своей очевидной лживостью, достойной только ребенка. Может ли мистер Росс хоть как-нибудь доказать то, о чем он говорил?

— Разумеется, — сказал Дэвид. — Я предлагаю, чтобы обвинение написало какую-нибудь фразу на листке бумаги, так, конечно, чтобы я не видел ее. Затем листок должен быть вручен судье или присяжным. Это очень просто. Типичный судебный эксперимент.

Дэвид сидел с завязанными глазами и прислушивался к гулу мыслей в зале. Они жужжали, словно потревоженные пчелы. Он вдруг подумал, что не сможет услышать мыслей адвоката в этом хаосе бесплотных, прозрачных звуков, и почувствовал, как под повязкой на лбу у него выступает пот. «Спокойнее, спокойнее, — умолял он самого себя, заклинал и упрашивал, — сосредоточься, Дэвид». Фразы гудели, звенели в чужих черепных коробках, заставляя их резонировать, как пустые бочки. Он лихорадочно пропускал их сквозь свой мозг, надеясь, что в конце концов в сети останется то, что он искал. Внезапно он увидел под прижатыми повязкой веками листок чистой бумаги и успокоился. Мысли адвоката скакали в тревожном, испуганном танце: «А может быть… А если он действительно?.. Что написать? Надо что-то написать…» Он достал из кармана «паркер» и нацарапал на листке: «Рыжая лисица перепрыгнула через забор. Шесть плюс три — девять. Янки вчера проиграли Кардиналам».

— Все? — спросил Дэвид.

— Да, — ответил адвокат. Голос его потерял торжествующую уверенность и слегка дрожал.

— С вашего позволения, ваша честь, я не стану даже снимать повязку. На листке бумаги написано: «Рыжая лиса перепрыгнула через забор. Точка. Шесть плюс три — девять. Точка. Янки вчера проиграли Кардиналам». Добавлю только, что я благодарен обвинению за то, что оно сообщило мне результат вчерашнего матча. Я не читал газет и огорчен, что нью-йоркская команда снова проиграла.

Зал затаил дыхание, потом ахнул. Дэвиду показалось, что гул мыслей вдруг приобрел странную неподвижность, как будто содержимое всех этих голов застыло, загустело и потеряло способность рождать новые слова.

Дрожащими руками судья близоруко поднял листок бумаги к глазам и, не веря своему голосу, прочел запинаясь:

— «Рыжая лисица перепрыгнула через забор. Шесть плюс три — девять. Янки вчера проиграли Кардиналам». Удивительно, — пробормотал он после томительной паузы. — Ничего подобного я никогда не видел. Обвинение, у вас есть еще вопросы?

Адвокат уже в который раз вытер пот со лба и взглянул на Руфуса Китинга. Тот сидел, наклонившись вперед, и хлопал глазами. «Как можно вести процесс, — крутилось в голове у адвоката, — если противник знает, что ты думаешь? Он знает все, что я думаю, что думает Китинг. Чудовищно! Но надо что-то говорить…»

— Но тем не менее, — пробормотал он, — защита воспользовалась своей странной способностью, чтобы прочесть мысли моего клиента. Разве это не кража? — Голос его окреп. — Разве мысли даны человеку для того, чтобы их узнавали другие? Разве наши головы чем-нибудь отличаются от наших сейфов? Что произошло бы, если бы мы узнали мысли друг друга?

— Вы набожный человек? — спросил Дэвид.

— Да, но…

— Разве вы не помните заповеди «Не обмани»? Прятать свои мысли — значит говорить не то, что думаешь, лгать. Вы считаете, что невозможность солгать представляет угрозу для самого существования нашего общества, не так ли? Значит, мы живем ложью и держимся ложью, и все наше правосудие призвано защищать эту ложь! Конечно, я нарушил профессиональную тайну. Технически говоря, я украл мысли Руфуса Китинга. Но генерал, выдавший секретные планы Пентагона за пятьдесят тысяч долларов…

— Я протестую! — крикнул Китинг.

— Ваша честь! — повысил голос адвокат.

— Протест принят. Защита, говорите по существу дела.

— Вот вы, ваша честь, подумали сейчас с ужасом, что я могу узнать, о чем вы думаете. — Дэвид испытывал ощущение, будто это говорит не он, а кто-то другой, и за этого другого он чувствовал гордость. — А ведь вы — совесть страны, ее неподкупные судьи.

— Защита! Я лишаю вас слова.

— Кончаю, ваша честь. Я знаю, о чем вы сейчас думаете: «Как замять скандал, как не впутать в это дело сенатора Трумонда и Пентагон?» Я даже знаю, о каком приговоре вы думаете.

— Мистер Росс, я настаиваю, чтобы вы замолчали. Вы будете обвинены в неуважении к суду!

Адвокат, наклонившись к Руфусу Китингу, о чем-то шептался с ним.

— Ваша честь, — сказал он, — в виду странных обстоятельств этого дела обвинение просит отложить процесс.

— Просьба принимается, — сказал судья, и Дэвид услышал, как паническая карусель его мыслей начала замедлять вращение. «Слава всевышнему, — подумал судья, — еще минута, и я бы рехнулся… Кто бы мог вообразить такое?»

13

На следующий день после процесса Дэвид возвращался домой на Лонг-Айленд. Возбуждение схватки уже давно прошло, и его осаждали тревожные мысли. Он чувствовал вокруг себя какую-то зловещую пустоту, угрожающий вакуум, но не знал, откуда последует удар.

Уже темнело. Он не спеша шел мимо аккуратных особняков и думал: «Все это бессмысленно. Клер права. Мне нужно было бы быть проповедником. Великий реформатор Росс! Обличитель пороков Дэвид Росс! Обличитель пороков!»

Дэвид знал, что он обыкновенный человек, не созданный для подвигов и самопожертвования. Он знал себе цену, цену заурядного журналиста с заурядными идеалами заурядного успеха. Но Клер… Он не знал почему, но боялся предстать перед ней во всей своей заурядности! Он хотел казаться ей больше, необычнее, отчаяннее.

Куда бежать, куда скрыться от враждебной пустоты? Кто теперь набросится на него, с какой стороны? Человек, читающий мысли! Он видит вас насквозь! Ату его, господа! Сохраните свои мысли в безопасности! Отстоим наше святое право на ложь! Держи его, держи!

— Эй, приятель! — услышал он чей-то голос и поднял голову. Из черного «бьюика» вылезли двое. — У вас не найдется огонька? Нечем прикурить.

— Пожалуйста, — машинально сказал Дэвид, доставая зажигалку и в то же мгновение услышал взорвавшуюся в его сознании мысль человека: «Сейчас. Правая рука у него в кармане. В лицо».

Прежде чем Дэвид успел сообразить, что он делает, он уже отскочил в сторону и резким ударом правой руки сбил человека с ног. Росс почувствовал, как под его кулаком хрястнули тонкие косточки носа.

Второй, нагнув голову, бросился на Дэвида. Дэвид ударил его ногой в лицо, и тот, падая, увлек его за собой. В этот момент тяжелый удар оглушил его, и он смутно почувствовал, как его вталкивают в машину.

«Вот и все», — вяло и безразлично подумал Росс и вдруг на мгновение пришел в себя от тонкой, пронзительной боли. «Сейчас он успокоится», — услышал он чью-то мысль и подумал, что ему сделали укол. Дэвид быстро проваливался куда-то во мрак, и темнота все густела и густела вокруг него, пока он не перестал ощущать и ее.

Дэвид очнулся от ощущения невыносимой жажды. Язык, сухой и распухший, с трудом помещался во рту; и когда он попытался облизнуть губы, ему показалось, что он провел языком по наждачной бумаге. Голова не болела. То, что Дэвид чувствовал, никак нельзя было назвать головной болью. Для того чтобы ощущать боль, необходимо быть здоровым человеком. Боль в какой-нибудь части тела только тогда воспринимается как боль, когда не болят остальные. Дэвид же весь состоял из боли, он был набит ею, как чучело птицы тряпьем. Она не набегала короткими толчками вместе с ударами сердца, не вгрызалась в него тупой бормашиной, не ворочалась и не кусалась. Она жила в нем спокойно и уверенно, словно знала, что не собирается расставаться с ним, и поэтому не торопилась.

Мысль о том, чтобы повернуться на другой бок, согнуть руку или ногу, даже не возникала в его мозгу. Он не мог даже заставить себя открыть глаза. И снова забыться он тоже не мог. Дэвид пытался было сообразить, где он и что с ним произошло, где Клер, но вялые, спотыкающиеся мысли, словно дряхлые старики, присаживающиеся отдохнуть через каждые несколько шагов, никак не могли выстроиться в шеренгу умозаключений.

Он надеялся, что снова забудется, он жаждал спасительного покоя, но боль поддерживала его спасательным жилетом на поверхности сознания.

Дэвид не знал, сколько часов, дней или лет он провел в оцепенении ожидания. Но, наконец, он почувствовал, как жизнь потихоньку возвращается в его тело. Она вливалась в него через тонкую ниточку — единственную ниточку, связывающую его с миром. Вернее, эта ниточка была шлангом. И этот шланг наполнял его ненавистью. Переливание крови спасло не один десяток тысяч людей, переливание же чувств не менее важно. В отличие от переливания крови, которое обозначено точной ценой в прейскурантах больниц, общество переливало Дэвиду Россу чувства бесплатно. Оно выкачивало у него остатки доброты, благородства, чуткости, любезно заменяя их ненавистью, злобой, жаждой мести.

Он открыл глаза. Слабая лампочка без рефлектора висела под самым потолком — жалкое пятно в полумраке комнаты. Впрочем, это был скорей сарай с дощатыми стенами и без каких бы то ни было признаков мебели, без окон. Дэвид лежал на полу. «Ах, как заботится сенатор Трумонд о своих избирателях! — подумал Дэвид. — Привезти за свой счет скромного человека за город и предоставить в его распоряжение целый сарай — да здравствует наш верный старый Стью!»

Огромным усилием воли Дэвид заставил себя встать на колени. Тошнота душащим ватным тампоном тут же поднялась по пищеводу, и Дэвида вырвало. Рвота снова обессилила его, и он упал на пол. «Как они все заботятся о моем сне, — подумал он, — там, в Лас-Вегасе, в казино, и теперь здесь. Наверняка это были ребятки сенатора, надежные патриоты с пистолетом в одной руке и шприцем с наркотиком в другой. Как они все хотели бы, чтобы я крепко спал, желательно даже вечным сном…»

Он подполз к двери и прислушался. Дверь была толстой, и звуки внешнего мира не проникали сквозь нее, но вскоре Дэвид уловил звуки чьих-то мыслей. Мысли были ленивыми, они еле ворочались в неторопливом ритме коровьей жвачки. «Надо было бы ей… это… по морде врезать… меньше бы ломалась… сука…»

Дэвид стукнул кулаком в дверь. «А… очухался, — подумал тот, за дверью, — что-то быстро он… Здоров, собака. Пускай побьется об дверь… Хоть головой, хоть задом… Ха-ха…»

«Да, пожалуй, это они умеют, — подумал Дэвид, в сотый раз окидывая взглядом свою тюрьму. — Мухе отсюда не выбраться, не то что человеку».

Он прислонился спиной к стене и опустил голову на колени. Стоило ли Клер связываться с ним?.. Семейный уют и чувство безопасности после пьяных морд ее поклонников в Лас-Вегасе… Прекрасный он для нее муж, за ним она как за каменной стеной, ничего не скажешь! Он поймал себя на том, что впервые подумал о Клер как о жене, а о себе как о ее муже и пожал плечами. Но помимо его воли он почувствовал шевельнувшуюся где-то в грудной клетке томящую нежность к ней, которую никогда не испытывал к Присилле. Он попытался представить, как вела бы себя Присилла, знай она обо всем, что приключилось с ним, но не мог. Она легко возникала в его воображении в кокетливом передничке на кухне, со стаканом мартини где-нибудь в гостях и даже в объятиях какого-то Теда, шепчущая: «Осторожнее, не помни мне прическу». Но увидеть ее в том мире, где был он с Клер, он просто не мог, она была слишком респектабельна для этого. Спать с Тедом и говорить с Дэвидом о свадьбе — пожалуйста, это респектабельно, но удрать с ним в машине, даже не захватив зубной щетки, как Клер, — фи, как в дурном фильме!.. Бежать нужно с зубной щеткой, с целым чемоданом зубных щеток и с чемоданом Тедов. В одном — зубные щетки, в другом — Теды.

Дэвид не заметил, как задремал и сполз на пол.

Едва войдя в номер «Стэтлера» в Вашингтоне, Клер открыла телефонную книжку. Трамберт, Трекли, Тримбо… Ага, вот он! Трумонд Стюарт, сенатор Соединенных Штатов Америки от…

Она сломала две спички, прежде чем прикурила сигарету, и, лишь затянувшись, набрала номер.

— Секретарь сенатора Трумонда, — послышался в трубке низкий мужской голос.

— Чудесно, — сказала Клер, — у вас замечательный голос, секретарь сенатора Трумонда…

— Простите…

— Надеюсь, в один прекрасный день вы сами станете сенатором…

— Что вам угодно?

— Передайте сенатору, что его ждет в «Стэтлере» Клер Манверс, жена Дэвида Росса. Я склонна думать, что он не преминет нанести мне визит. Если он стесняется женщин, пусть захватит вас.

Клер положила трубку. Сердце билось, словно она только что закончила марафонскую дистанцию. Она несколько раз глубоко вздохнула и вошла в ванную.

Она лежала в теплой воде, и ей казалось, что сейчас, именно сейчас войдет Дэвид и скажет: «Мисс Манверс, мне кажется, вы думаете вовсе не о том, что бы хотелось прорицателю папского двора синьору Габриэлю Росси…»

«Господи, сделай, чтобы Дэви был цел и невредим! — думала она. — Я знаю, что не заслужила того, чтобы ты мне помог. Я никогда ни от кого не ждала помощи. Но пусть он будет цел, прошу тебя, господи».

Она не была набожной, но, кроме бога, ей некого было просить. По крайней мере он не подмигнет ей и не скажет: «Хэлло, беби, поговорим сначала совсем о другом деле». Драться, царапаться, обрушивать поток ругательств — это она могла, но просить…

Пора вылезать, вполне может быть, что эта тварь скоро заявится. Она следила, как вытекает из ванны вода, наливая тело прохладной тяжестью, и думали о предстоящем разговоре.

Сенатор Трумонд приехал со своим секретарем — бесцветным человеком средних лет с медленными движениями, словно синхронизированными с движениями шефа.

— Мисс Манверс? — спросил сенатор, не здороваясь, и опустился в кресло. — Чем могу быть вам полезен?

Он бросил короткий взгляд на секретаря, как будто предупреждая его, чтобы он был начеку.

— Вы необычайно проницательны, сенатор, — сказала Клер. — Вы даже догадываетесь, наверное, для чего я пригласила вас. Вы, очевидно, ждете, что я сейчас стану на колени и буду молить вас вернуть мне Дэвида Росса.

— Мне некогда, мисс… Манверт.

— Манверс, сенатор.

— Манверс.

— Вначале я хотела рассказать вам, что всю ночь мне пришлось скрываться в городе. Как только Росс не вернулся домой вовремя, я догадалась, что его пригласили куда-то в гости — скорей всего, с кляпом во рту. Я не раз видела, как это делается. Я знала, что эти же джентльмены пожалуют и ко мне.

Сенатор исподлобья смотрел на Клер, возвышаясь в кресле подобно каменному идолу. Клер заметила, как несколько раз рот его чуть приоткрывался и снова захлопывался. Должно быть, сигналы мозга шли по его нервам медленно и неуверенно, и лишь с третьей или четвертой попытки он сказал:

— Что вы хотите мне сказать? Я уже вышел из того возраста, когда мужчина может слушать все, что бы ни говорила хорошенькая женщина, если у нее есть на что посмотреть.

— Как вы галантны, сенатор! По-моему, я говорю именно то, что вам должно быть интересно. Итак, одинокая, беззащитная женщина просит могущественного сенатора помочь ей найти некоего Дэвида Росса.

— Я не знаю никакого Росса. Будьте здоровы, мисс Манверт…

— Манверс.

— Манверс.

Сенатор слегка нагнулся вперед, положив руки на подлокотники кресла, но Клер видела, что он и не думает встать.

— Вы ожидаете, мистер Трумонд, что я возвращу вашему приятелю эту землю. Так вот, сэр, я и не подумаю этого сделать, и вы доставите Дэвида Росса сюда, в «Стэтлер», не позднее завтрашнего дня.

Где-то в самой глубине утробы сенатора послышалось слабое бульканье. Подымаясь по пищеводу, оно в конце концов превратилось в скрипучий смех.

— Вы глупая баба, Манверт, или как там вас. Вы были шлюхой, и ею вы всегда будете, на большее у вас не хватит ума. Послушайте мой вам совет: возвращайтесь в Лас-Вегас и зарабатывайте себе на кусок хлеба своими прелестями, пока они у вас еще есть. Вам не видать этой земли, поверьте уж мне. У нас, слава богу, пока еще есть порядок, и сенатор стоит побольше уличной девки.

Трумонд встал и направился к двери.

— Вы настоящий джентльмен, сенатор. Я в восторге от вашей речи, и я рада, что нашу мораль блюдут такие законодатели, как вы. Да, чуть не забыла, вы умеете пользоваться магнитофоном?

Сенатор медленно, как корабль, развернулся к Клер всем телом. Шея у него была неподвижна, и когда он поворачивался к собеседнику, всегда казалось, что мысленно он командовал своим мышцам: «Лево руля!»

— Это еще что?

— Магнитофон. Маленький «сони» за семьдесят четыре доллара девяносто девять центов. Купила сегодня утром специально к вашему визиту. Надо же развлекать гостя…

— Послушайте…

— Послушайте вы.

Клер сняла крышку с маленького магнитофона и нажала кнопку. Медленно поползла тоненькая пленка, перематываясь с одной бобины на другую. Внезапно послышался голос Дэвида — и в ответ ему — Юджина Донахью.

— Узнаете? Это Юджин Донахью, ваш частный сыщик, поверенный и, конечно, убежденный минитмен. Подождите, подождите, он это скажет сам и про вас расскажет, и про ваши планы. Он ведь не знал, бедняга, что папский прорицатель, он же Дэвид Росс, имеет обыкновение записывать свои беседы с клиентами на пленку. На всякий случай. На этот, например, случай. Я совершенно случайно вспомнила об этом. Впрочем, что я, вы же слушаете…

Аппарат изрыгал хриплые проклятья Юджина Донахью, и имя Трумонда, казалось, наполняло, гостиничный номер. Сенатор снова опустился в кресло, молча глядя прямо перед собой. Когда магнитофон умолк, он медленно проговорил:

— Это у вас единственная пленка?

Клер рассмеялась:

— За кого вы меня принимаете? Я скопировала еще одну запись, и она спрятана в надежном месте. Если я не позвоню завтра по телефону туда, где она хранится, завтра же она будет передана вашему сопернику на выборах. Пресс-конференцию и заявление о том, что почтенный сенатор Трумонд — минитмен, сделает он сам. С другой стороны, если завтра Дэвид Росс будет здесь, обе пленки будут уничтожены. И еще одно условие, на которое вы, я уверена, с радостью согласитесь. Подготовьте все документы. Я подарю купленный мною участок в Хорс-Шу вашему приятелю, а он мне подарит ровно сто тысяч.

— Это грабеж!

— Вы и так хорошо заработаете, сенатор Трумонд. Можете ничего не говорить, завтра я жду вас…

Машина свернула с шоссе на узкую боковую дорогу и, попискивая рессорами, направилась к гряде невысоких плавных холмов.

— Клер, — сказал Дэвид, глядя на ее смуглые руки, лежавшие на руле, — ты ведь до сих пор не сказала мне, куда мы едем. И даже в мыслях ты скрываешь это от меня…

Клер посмотрела на него. Синяк под глазом Дэвида был изжелта-зеленым. «Боже, — подумала она, — сделай так, чтобы нам было хорошо!.. Прошу тебя, боже!..»

Дэвид положил ей руку на плечо. Он хотел улыбнуться, но почувствовал боль в разбитой губе. Минитмены сенатора не зря отказывают себе по субботам в гольфе или партии-другой в кегли. Что-что, а обрабатывать физиономии они научились. Чем не политическая программа? Для хорошего политика важно не столько ловко говорить самому, сколько ловко заткнуть рот другому. Примеров в истории сколько угодно. Он представил себе, как сенатор с клинообразной головой на одеревеневшей шее выступает сейчас, должно быть, с неподдельным пафосом: «Наш священный патриотизм… Защита свободы…» Настоящие филантропы! Они готовы бесплатно раздавать всем свой патриотизм, даже вбивать его вместе с зубами…

Машина последний раз качнулась и остановилась. Дэвид открыл глаза.

— Смотри, — сказала Клер, показывая на небольшой домик в лощинке, — я здесь родилась. Мать еще жива. Я ей ничего не сообщила. Я не знала, захочешь ли ты…

— Какая разница, Клер… Ты пока переговори с ней, а я подойду потом, позже. Прости меня, Клер. Я никого не хочу видеть. Не могу. Не могу слышать эти бесконечные копошащиеся мыслишки, будь они прокляты! Будь проклята мысль, если она лжива!

— Дэвид…

— Не могу, понимаешь, не могу я больше. Я ловлю себя на том, что мечтаю о вымершем мире. Ни одного человека, ни одной мысли. Пустые, чистые города, пустые, чистые дома, поезда, машины… Никого. И мы идем с тобой, и сквозь асфальт начинает прорастать трава, и в открытые окна машин влетают птицы. И я слушаю, слушаю — и ни одной мысли. Иди, Клер.

— Дэвид… ты придешь?

— Приду.

Дэвид растянулся на траве. Теплый ветерок лениво скатывался с холма. Он нес с собой запах приближающегося вечера, травы и нагретой земли. На мгновение ему показалось, что сейчас он услышит мысли земли и зелени — спокойные, честные мысли о дожде, об облаках, о скорой осени. Но все вокруг молчало в сытом, удовлетворенном покое летнего вечера, и казино «Тропикана», и капитан Фитцджеральд, и минитмены, и сенатор Трумонд, и сам предсказатель папского двора Габриэль Росси начинали казаться Дэвиду чудовищной химерой.

Он задремал, а когда открыл глаза, солнце уже садилось за пологий холм. Он оглянулся. Вдалеке, на той дороге, по которой они приехали, ярко вспыхнул зайчик. Должно быть, машина. Сейчас она покажется из-за поворота. Но зайчик не двигался. Машина стояла.

«Следят, — равнодушно подумал Дэвид. — В конце концов, какая разница, кто там сейчас смотрит на меня в бинокль, Донахью или Фитцджеральд?.. Круг замкнулся».

Сутулясь, он побрел к домику в лощине.