Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дарю вам память

ModernLib.Net / Научная фантастика / Юрьев Зиновий Юрьевич / Дарю вам память - Чтение (стр. 16)
Автор: Юрьев Зиновий Юрьевич
Жанр: Научная фантастика

 

 


Да, хорошо он будет выглядеть, когда придет к Отцу и доложит: так, мол, и так, ничего узнать не мог. Лони вы сделали буллом, и теперь он годится только мычать, так что ничего не вышло. И что же он получит вместо обещанного третьего сектора? А то он получит, что получил Лони. Отцы не любят, когда их подозрения не подтверждаются. Они не любят оставаться в дураках. Лучше на Онире появится десяток лишних буллов, чистящих городские канавы, чем один Отец окажется в дураках.

Он вышел из пятнадцатого сектора и медленно побрел по улице. Стерегущие провожали его подозрительными взглядами. Когда ас идет по улице, задумчиво опустив клюв, да на шее у него при этом нет знака, его, того и гляди, остановят. Можно было в этом не сомневаться. Удивительно, что его еще ни разу не окликнули.

— Эй, ас! — послышался ленивый окрик, и Вер Крут вспомнил поговорку: «Подумай о стерегущем, и он тут же подумает о тебе».

— Слушаю, господин стерегущий.

— Почему без знака?

— Охотник Вер Крут, по поручению Отца Гали Пуна, вот пропуск.

Стерегущий почтительно взял пропуск, посмотрел на подпись и вытянулся.

— Пожалуйста, — сказал он и подумал, что хоть и есть у охотника пропуск, но это непорядок, когда по улицам ходит ас без знака.

Вечерний промозглый ветер гнал мусор по улицам, подымал его вверх, закручивал с воем в маленькие смерчи, швырял в стены домов.

Только бы не сорваться, думал Лик, изо всех сил прижимая присоски к гладкой стене дома. Хорошо еще, что здесь стены такие, в девятом или десятом секторе ему ни за что не удалось бы удержаться на стене в такую погоду.

Ветер выл, свистел, кружился, и Лик остановился, чтобы перевести дух. Зато никто не увидит его, ни одному стерегущему и в голову не придет, что кто-то может быть на улице во время вечернего ветра.

Еще минутка — и он увидит Чуну. Слова были совсем простые: он увидит Чуну. Самый маленький ас мог бы произнести их. Но смысл их никак не вмещался в его сознании. Он увидит Чуну. Он и Чуна… Сколько раз думал он о ней в казарме охотников, во время полета на Оххр, даже замораживался он с мыслью о ней. Так и вмерзли в него огромные влажные глаза и тоненький голосок: это нехорошо, это невежливо…

И вот он ползет по гладкой стене прекрасного дома в первом секторе. Ледяной ветер с воем гонит мусор, с разбегу взлетает под самую крышу, и через минуту Лик увидит Чуну. Увидит Чуну. До чего просто и как невероятно! Она, наверное, испугается. Это нехорошо влезать к асе в такое время, невежливо…

Какую квартиру назвал ему Павел? Ага, вторая. Значит, второй ряд окон от крыши. Хорошо, что машина знает все, даже где кто живет. А что, собственно, он скажет Чуне? Да ничего он ей не скажет, только посмотрит на нее и, может быть, коснется клювом ее клюва.

Он заглянул в окно, и сердце сразу запрыгало, задергалось, словно его подхватил яростный вечерний ветер. Чуна сидела за столом и что-то читала. Нет, память не обманывала его, именно такой и видел ее, когда думал о ней.

Он осторожно постучал клювом о стекло, и Чуна сразу подняла голову.

— Это я, Лик Карк, — прошептал он.

Чуна вскочила, на мгновение застыла на месте, потом бросилась к окну, распахнула его.

— Это я, Лик… ты помнишь меня?

Лик почувствовал, что никак не может сделать вдох, будто на шею ему надели слишком маленький знак. О машина, дай мне хотя бы немножко слов, чтобы я мог рассказать, как я ее люблю, как все время думал о ней, жил ею.

— Это я, Лик… Лик Карк…

— О Лик! — прошептала Чуна, и глаза ее затуманились. Или Лику это лишь показалось? — Значит, тебя не сделали буллом? Это правда? Лик, это правда? О Лик… — Она все повторяла и повторяла его имя, как будто не он сам, а его имя давало ей уверенность, что перед нею не порождение ее воображения, а живой ас.

— Нет, Чуна, я не булл. Меня сделали охотником, я был на охоте на Оххре, я нашел живых оххров и подружился с ними.

— О Лик, это правда?

— Правда, Чуна. Говорить неправду нехорошо, невежливо…

— Он посмотрел на Чуну, и они вместе засмеялись. — Конечно, правда. Как ты думаешь, за что вы получили первый сектор?

— Так это…

— Конечно, маленькая моя асочка… Я попросил одного из оххров, который обслуживал машину, и она…

— О Лик, ты упомянул машину, да будет благословенно имя ее, и не вознес ритуальной благодарности. Это нехорошо, это невежливо…

— Чуна, машина — это просто машина. Большая, сложная машина, и ничего больше. Это Отцы заставляют ее решать все за нас…

— О Лик, что ты говоришь? Как ты можешь?

— Если бы ты знала, сколько я хочу рассказать тебе… Ты не представляешь, что я узнал за это время! Как будто я заново родился, как будто мне добавили глаз и я увидел то, что было очевидно, что асы почему-то не замечают!

— Тише, тише, мама и папа могут услышать, они б мне никогда не простили… Тем более сейчас, когда у нас золотой знак на шее… Папа даже перестал разговаривать с мамой и со мной. Я видела, как он стоял перед зеркалом — он думал, его никто не видит, — и надувал шею, так чтобы знак был хорошо виден! О Лик, как я рада, что ты не булл! Может быть… может быть…

— Что, Чуна?

Если бы только можно было без конца повторять ее имя, чтобы звуки таяли в клюве, оставляли горькую нежность и невидимым знаком сжимали шею!

— Может быть, когда-нибудь нам разрешили бы встречаться… — Голос ее стал печальным, потому что она знала: легче асу полететь, чем дождаться, пока машина разрешит асе из первого сектора встречаться с охотником.

— Нам никто не должен разрешать…

— Как это — никто? А машина, да будет благословенно имя ее?

— Я же тебе сказал, машина — это только машина, почему нам нужно ее разрешение?

— О Лик, так нельзя… Ты так странно говоришь, так нельзя, Лик. Это нехорошо, это невежливо. Тебя ведь тоже учили, что машина, да будет благословенно имя ее, дает асам гармонию, порядок, справедливость, равенство, счастье…

— Ты всегда хорошо учила уроки…

— При чем тут уроки? Это же знают все! А ты… ты говоришь так странно… это нехорошо… Подумай сам, как можно жить без машины, да будет благословенно имя ее! Кто будет решать все за нас? Кто будет знать, что нам хорошо, что плохо? Ведь без нее… без нее будет хаос…

— Мы сами, Чуна, мы сами будем определять свою судьбу!

— Не говори так, Лик! Ты говоришь, как совсем маленький ас. Как мы можем сами определять свою судьбу! Кто сам по себе захочет быть буллом и чистить клювом городские канавы? Или жить на рацион четырнадцатого сектора? Или ползать в грязи тринадцатого? Ведь все тогда захотели бы носить на шее золотой знак первого сектора, а в первом секторе мест на всех не хватит. Кто-то ведь должен чистить канавы, смазывать платформы, грузить и выгружать рационы. Нет, Лик, не говори так, это нехорошо, это невежливо…

— Ты не понимаешь. Теперь все будет по-другому. Мы все будем свободны, и каждый сможет устраивать свою судьбу. Ты говоришь, кто будет работать, но ведь можно работать и без того, чтобы тебе приказывала машина и чтобы за тобой присматривали стерегущие…

— Как странно ты говоришь!..

— Чуна, — прошептал Лик, — я не умею тебе все объяснить. Мой друг Ун Топи мог бы все разложить по полочкам, но я думаю сейчас совсем о другом…

— О чем же?

— Я хотел бы коснуться своим клювом твоего…

— Это нехорошо, это невежливо, — сказала Чуна и потерлась клювом о клюв Лика.

Прикосновение было таким же, как и ее имя: горьковатая нежность нахлынула на него, подхватила, понесла, кружа, как вечерний ветер…

ГЛАВА 3

Вер Крут проснулся от завывания утреннего ветра. Он встал и подошел к окну. Серые клочья тумана, вращаясь, проносились мимо.

Он снова лег. Он лежал неподвижно. Его охватило ощущение, что вот-вот он поймет что-то очень важное. Это что-то барахталось в глубине его сознания, рвалось на поверхность. Главное — не вспугнуть мысль. Лежать тихонько и ждать. Набраться терпения. Вот, вот… На мгновение мысль всплыла, но он не успел осознать ее, и она, как мелькнувший на крыше опослик, снова скрылась. Не торопиться, лежать спокойно, ни о чем не думать. Вот всплыло имя Лика, тут же и Ун Топи… Не думать о них, не отвлекаться…

И вдруг он засмеялся, вскочил на ноги. Мысль все-таки выпрыгнула на поверхность сознания, и теперь он крепко держал ее. И как он только сразу не сообразил этого…

Он с трудом дождался, пока можно было направиться в Совет Отцов, и помчался к Отцу Гали Пуну.

Отец был сух и неприветлив, он долго молча смотрел на охотника, потом спросил:

— Что-нибудь удалось установить?

— Пока нет, господин Отец, но я вспомнил одну деталь охоты, которая, я уверен, объясняет многое.

— Что именно?

— Когда охота была уже закончена и пять живых оххров были на корабле, Ун Топи и Лик Карк вдруг сказали, что выйдут еще раз на охоту. Ровно через полчаса они вернулись с шестым оххром…

— Ну, и что же? Если уж везет, могло повезти и еще раз.

— Никак нет, господин Отец. Дело не в везении.

— А в чем же?

— Они знали, куда и зачем идут.

— То есть?

— Я уверен, что вся операция с шестым оххром заняла самое большее полчаса. Если посчитать, сколько времени ушло на то, чтобы они надели шлемы, вышли из корабля и вернулись обратно, на сами поиски останется буквально несколько минут. Другими словами, господин Отец, они не могли отойти от корабля далее нескольких сот шагов, а все пространство вокруг места посадки мы прошли не один раз.

— Вы хотите сказать…

— Совершенно верно, господин Отец, — перебил Гали Пуна охотник. Что будет, то будет. Церемонии потом. Либо мычать ему буллом, воняя разложившимися отбросами, либо… либо быть ему когда-нибудь… Отцом. — Ун Топи и Лик Карк знали, за чем выходят из корабля. Они знали, где лежит оххр. Вопрос заключается в том, как они могли это знать. Сначала я подумал, что они, может быть, не смогли захватить с собой всех найденных оххров. Но это предположение смехотворно. Во-первых, платформа может выдержать не менее десятка бесформенных, а во-вторых — и это самое главное, — они вначале вовсе не собирались снова выходить из корабля. Похоже, что они вдруг получили сведения о том, что около корабля, их ждет еще один оххр. Как вы думаете, господин Отец, от кого они могли получить такие сведения?

Вольно, вольно разговаривает охотник с Отцом, с неприязнью отметил Гали Пун, непочтительно. Но это потом, сейчас надо слушать, потому что в словах охотника угадывались вещи, о которых и подумать страшно, но еще страшнене думать о них.

— С вашего разрешения, я отвечу, господин Отец. Находясь в корабле, Лик Карк с Ун Топи могли узнать о появившемся новом оххре только от тех оххров, которые были уже на борту и которых, заметьте, нашли тоже они.

— А откуда вы знаете, что оххры могут передавать друг другу сведения на расстоянии?

— Я этого не знаю. Но я полагаю, господин Отец, что бесформенные, эти странные и непостижимые для нашего понимания существа вполне могут обладать и таким умением.

— Значит, вы хотите сказать, что оххры почему-то хотели попасть на Онир?

— Совершенно верно, господин Отец.

— Для чего же?

— Пока мы не знаем. Но мне кажется, вполне можно как-то связать неполадки в работе машины с появлением новых оххров…

Страшно, страшно даже подумать, что будет, если этот охотник с неприлично жадным блеском в глазах окажется прав. Никогда еще не угрожала Ониру столь ужасающая опасность. Все, все нити сходятся к машине, и стоит ей начать давать перебои, как остановятся все колесики гигантского механизма, называемого Ониром. Допустим, самые важные общие решения и так контролируются Советом Отцов, но кто, кто сможет дергать одновременно за миллионы нитей, что идут от каждого аса к машине? Что станет с метаморфозами? Кто сможет решать за каждого аса, кем ему быть, где жить, с кем что делать, что видеть в машинных новостях, что получать в дневном рационе?

— Это очень серьезная вещь, Вер Крут. Вы понимаете все последствия того, о чем вы говорите?

— Так точно! — гаркнул охотник.

Ему кажется, что он умен, смел, он уверен, что перед ним вся жизнь. Будут мелькать секторы, знаки на шее, пока не окажется на ней золотой обруч. Он не знает, глупец, того, что знает он, Гали Пун, старый Отец Онира. Только он один может представить себе все размеры катастрофы. Только он один из всего Совета Отцов понимает, что значит для Онира вышедшая из строя машина. И ведь не раз, не два посещали его тревожные мысли о том, что слишком уж они зависят от пяти кристаллов в подземелье Совета. Но зато какую гармонию принесли на Онир эти кристаллы! Какой невыразимо прекрасной, четкой, ясной, стройной стала жизнь на Онире! Асы избавились от жаркого хаоса сталкивающихся желаний, от изматывающей душу суеты. Нет, нет, не стоит жалеть. Что бы ни случилось, Онир познал высшую красоту государственности, и он, Гали Пун, стоял у ее истоков…

Он чувствовал, как сжалась у него шея, кольнуло в груди. Стар, стар он стал, отдал жизнь, ум, здоровье — все отдал Ониру, один, всегда один, потому что не с кем было поделиться тем, что видел он один…

— Так вы понимаете всю серьезность ваших заявлений, охотник? — усталым голосом спросил Отец.

— Так точно!

— Каким образом вы намерены убедиться в их справедливости?

— Я бы хотел получить разрешение установить круглосуточную слежку за Уном Топи и Ликом Карком, господин Отец.

— Для чего?

— Если они находятся в контакте с оххрами, мы сумеем, возможно, заметить в их поведении что-нибудь подозрительное. А тогда…

— Что тогда?

— Я подумал, господин Отец, что, если мы сможем контролировать этих двух охотников, мы сможем тогда контролировать и оххров. А через них уже и работу машины…

Колотье в груди утихло, дышать стало легче. Может быть, пропасть, что зияла перед Ониром, была не так уж бездонна. Может быть, и через нее можно перебросить мостик.

Отец посмотрел на охотника. Молодой, крепкий. Голодный, жадный, хищный блеск в глазах. Застыл перед ним, вытянулся, полон почтительности. А чуть расслабься — и вышвырнет тебя такой вот молодой негодяй и объявит, что такова была воля машины. Ас, узнавший цену машине, — это опасный ас. Особенно если у него такой острый ум, как у этого охотника. Пусть проследит за Карком и Топи, а когда они будут у него в руках и работа машины будет обеспечена, тогда можно будет подумать о будущем для бойкого охотника Вера Крута. На днях как раз он видел расчеты машины, что для поддержания чистоты на Онире в ближайшее время понадобится двести новых буллов…

— Хорошо, Вер Крут, мой помощник поможет вам установить слежку. Идите…

— Мама, — прошептала Чуна и осторожно дотронулась в темноте своим клювом до клюва матери, — ты спишь?

— Да, асочка. А почему ты не спишь? Уже поздно, вечерний ветер спал.

— Я не могу заснуть, мамочка. Я так полна… Ты не представляешь себе… Сначала я не хотела тебе рассказывать, но потом я подумала, что, кроме машины, ты одна у меня во всем мире, с кем я всегда могу поделиться. И потом, не сказать тебе было бы нехорошо, невежливо…

— Что случилось? Ты пугаешь меня! — Мать Чуны уже окончательно проснулась. — Зажги свет.

— Нет, мамочка, в темноте мне уютнее…

— Ну что, что случилось, асочка, не томи меня!

— Знаешь, кто ко мне приходил?

— Когда? Сегодня?

— Только что. Тебе ни за что не догадаться. Лик Карк. Помнишь?

О машина, да будет благословенно имя ее, застонала мысленно аса. Ее дочь — и булл! Как проклятье какое-то, преследует их этот Карк. Какая ирония судьбы — получить первый сектор и узнать, что единственная дочь, асочка ненаглядная, принимает по ночам булла! Сошла с ума, рехнулась совсем асочка. С бешеной скоростью пронеслось у нее в голове все, что их ожидает. Вот становится известным, что аса из первого сектора тайно встречается с буллом, и, не дожидаясь метаморфозы, их тут же вышвырнут в пятнадцатый сектор.

Как, как могло это случиться, ведь она всегда была такая спокойная, рассудительная асочка…

— Ты не представляешь, мама, что с ним случилось. Когда я вспоминала о нем, я всегда была уверена, что он стал буллом. А его сделали охотником, и он охотился на Оххре. Он подружился с оххрами, которых привезли на Онир, представляешь себе? Они могут все делать с машиной, да будет благословенно имя ее, а оххры слушают Лика, представляешь себе? И он ничего не боится. Он уже попросил своих оххров, и они устроили так, что нас перевели в первый сектор! Представляешь себе? А ты все ломала голову, почему машина, да будет благословенно имя ее, выбрала именно нас для столь высокой чести. Ой, мамочка, ты не представляешь себе, как страшно его слушать! Страшно и сладко. И дух захватывает. Как будто падаешь с высоты. Представляешь?

Она поверила сразу, как верят в то, что неизбежно: утренний ветер, что несет по улицам туман, рождение, смерть, метаморфозу. Наверное, она поверила в невероятный рассказ дочери потому, что уже была подготовлена к невероятному. Была подготовлена с той самой секунды, когда увидела на серебристом экране контакта странные слова: «первый сектор». Почему мозг запечатлевает в важнейшие мгновения всякую чепуху? Когда вспыхнули эти два невероятных, невозможных слова, она думала только о том, что обе буквы «о» почему-то помаргивают. То вспыхнут, то погаснут. То вспыхнут, то погаснут. Она еще решила, что сейчас оба слова исчезнут с экрана, потому что не могли они там быть. Первый сектор — и они! Даже в самых тайных мечтах своих, пряча сама от себя постыдное желание, не видела она себя выше седьмого сектора. Ну, шестого, и то кружится голова, как подумаешь о высоте такого положения. Но первый сектор, золотой знак на шее? Это было абсолютно невозможно. Зажмурить как следует глаза, открыть — и все станет на свое место. Обычная метаморфоза обычных рядовых асов. Конечно, хорошо бы снова вернуться в восьмой сектор, но хотеть — стыдно. Слова на серебристом экране не исчезли и не изменились. Первый сектор.

И вот теперь поняла она, как произошло чудо. А она еще уверяла себя, вернее пыталась уверять себя, что машина, да будет благословенно имя ее, оценила их семью… Как же жить теперь, зная, что живешь не так, как заслужила? По чужой милости. Как жить? Но что же делать?

— Глупость это все! — с тихой яростью прошипела она. — И чтоб я больше такой ереси от тебя не слышала! Поняла?

— Да, мама, но ведь Лик…

— Вот тебе! Вот!

В первый раз за всю жизнь ударила аса свою дочь. Ударила передней ногой, сильно, так, чтобы причинить боль. Ударила с тем большей злобой, что знала — бьет она дочь ни за что, ни в чем не виновата асочка. Виноват лишь слепой страх перед возвращением в постылый девятый сектор, да хорошо еще, если в девятый, а то загонят и туда, где жить не хочется. Где грязные стены пахнут сыростью, где рацион мал и груб, где усталые после тяжкой работы асы замирают по вечерам в тупом оцепенении перед контактами.

— И чтоб никогда никому не смела говорить о своем Лике! И чтоб никогда никому, даже машине во время метаморфозы, не рассказывала о его бреднях! Поняла? Иначе — убью! Сама убью!

Старший смотритель оххров Ду Пини уселся перед контактом. Начинались блаженные минуты перед экраном, когда можно было сладостно покачиваться на тихой полоске воды между сном и бодрствованием. «Почему ты не ляжешь спать?» — спрашивала его всегда жена. «О, это было бы слишком просто», — тонко улыбался он ей. — «Ты — аса, и ты не понимаешь, что немножко горечи лишь подчеркивает сладость, и, чтобы по-настоящему вкушать отдых, нужно немножко неудобства».

Наступило время вечерних машинных новостей, но экран контакта молчал. Ду Пини почувствовал, как слетает с него тихая сонливость. Не может же этого быть, экран включен, светится контрольная лампочка, а новостей нет. Неужели же машина, да будет благословенно имя ее, опять выкинула какой-нибудь фокус с новостями? Только что впервые в истории Онира на экранах появились буллы, а сегодня и вовсе ничего нет.

Он представил себе холодные глаза Отца Гали Пуна. Нет, лучше не думать об этом!

— Куда ты? — крикнула жена.

— Убирайся! — Он отшвырнул ее от себя и бросился к окну.

Надо было, конечно, вызвать платформу, но душившее его беспокойство требовало немедленных физических действий. Он ринулся вниз по стене, поскользнулся, чуть не упал. Начинался вечерний ветер. Он нес с собой промозглую сырость, холод, но Ду Пини не думал о холоде. Он мчался к зданию Совета, и сердце, казалось, колотилось не в груди, а где-то в горле, мешая дышать.

Дежурный стерегущий у входа не успел даже вытянуться в почтительном приветствии и ошалело проводил глазами старшего смотрителя. Кажется, добился золотого знака на шее, куда торопиться, сиди себе перед контактом дома на сытый желудок, не то что он… Ему-то не надо торчать на вечернем ветру у входа в Совет, а он, вишь, летит как сумасшедший…

Ду Пини вбежал в комнату оххров и привалился к стене. Сейчас, отдышусь только, подумал он. Оххры лежали, как обычно, на полу, все шестеро, похожие на грязные бесформенные камни. Почему его судьба и благополучие должны зависеть от этих жирных невозмутимых туш, которым все на свете безразлично? О машина, да будет благословенно имя ее, дай силы быть спокойным!

Ему хотелось броситься на бесформенных, бить их ногами, рвать клювом. Ему хотелось кричать, осыпать их проклятиями. Почему, почему эти молчаливые ленивые твари могут безнаказанно издеваться над ним, асом первого сектора, старшим смотрителем? Кто дал им такое право?

Но Ду Пини не зря прожил долгую жизнь и поднялся по сравнению с шестым сектором отца на пять ступенек. Он знал, что полагаться на свои чувства — верная дорога в стадо мычащих.

— Господа оххры, — сказал он, и голос его звучал спокойно и дружелюбно, — к сожалению, машина, да будет благословенно имя ее, работает в последнее время непривычно плохо. Целые поколения ваших предшественников никогда не допускали никаких поломок в кристаллах. Я уверен, что и вы поддерживаете эти прекрасные традиции оххров: эффективность, быстрота, четкость. Оххры также никогда не вступали с нами в контакт, не отвечали на наши вопросы и ничего не спрашивали асов, даже тех, кто, как я, всегда заботился о них. Что ж, мы уважаем другие обычаи, но я прошу вас, господа оххры, сделать все, чтобы машина, да будет благословенно имя ее, работала бесперебойно. Кто из вас пойдет со мной сейчас? Сегодня вечером впервые за время существования кристаллов Онир не увидел на своих контактах вечерних машинных новостей…

— Хочется плакать, — сказал своим полем Павел. — Еще чуть-чуть, и он уговорит меня взять на себя обязательство по безаварийному обслуживанию их эвээм…

— Откуда только берется вежливость у чел… фу-ты, — засмеялся Иван Андреевич, — опять поймал себя на том, что думаю об асах как о людях…

— Кто пойдет с ним? спросил Мюллер.

— Давайте я, если вы не возражаете, — сказал Павел. — Никак не могу привыкнуть к лежачему образу жизни.

— А мне ничего, — сказал Иван Андреевич.

— Вы редактор, — сказал Павел, — а редакторы испокон века отличались малоподвижностью. И у меня даже теория есть, почему это так.

— Редакторы? Ах да… И они у вас действительно двигаются меньше других? — спросил Мюллер.

— Трудно сказать точно, но, во всяком случае, продвигаются они вне зависимости от того, сколько двигаются…

— Опять вы играете словами, — пожаловался Мюллер. — Никак я не могу привыкнуть к такому странному занятию. Все разумные существа стремятся иметь как можно более точные слова, у вас же столько слов, которые обозначают одно и то же…

— Они называются синонимами, дорогой мой мыслящий брат. — Навел сделал свой голос торжественным. — И не будь у нас таких синонимов, у нас не было бы литературы и не было бы юмора. Мы же не виноваты, что у вас нет чувства юмора. Я даже склонен подозревать, что вы впали в свою печаль главным образом из-за его отсутствия…

— Ну, хватит, хватит, Наша, не обижай хорошего оххра, — нарочито строго сказал Иван Андреевич. — Ты сказал, у тебя есть теория, почему редакторы всегда малоподвижны. Любопытно, почему же?

— Потому что мало кто умеет читать на ходу и тем более на бегу, а редакторы должны главным образом читать.

— Эх, Павел Аристархов сын, были бы мы сейчас на Земле!

— И что бы случилось?

— Ничего особенного, просто я бы посоветовал вам подыскать новую работу. А в характеристике написал бы: язвителен, к начальству не прилежен, пытается все время острить, причем не слишком удачно, имеет собственные теории…

— Бр-р-р! С такой характеристикой меня бы даже в буллы не взяли… — Он рассмеялся. — Видите, я тоже начинаю путать все три планеты…

— Пора идти, — сказал Мюллер. — Ас ждет. Значит, Павел, вы действуете, как договаривались.

— Хорошо, я помню.

Павел представил мысленно себя в виде аса и начал выпячивать ноги. Только не отвлекаться, напомнил он себе, а то отращу лишнюю ногу, как сделал тогда Мюллер…

ГЛАВА 4

Вер Крут зябко поежился. Будь он проклят, этот Лик Карк, нечего сказать, хорошенькое время он выбирает для своих прогулок, вот-вот подымется вечерний ветер. Он шел за ним в нескольких десятках шагов, стараясь держаться в тени домов. Только бы не потерять его из виду. Ага, интересно, поворачивает в третий сектор…

Охотник сразу забыл о холоде. Неужели же он не ошибся? Нет, не ошибся, не ошибся. Мы еще посмотрим, кто чаще ошибается и кто лучше соображает, эти выскочки или порядочные асы вроде него. Не-ет, он не ошибся, он не мог ошибаться. Что может понадобиться охотнику без роду и племени в третьем секторе? Да он и думать не смеет о третьем секторе, не то что идти туда, да еще в такое время. Ну, шел бы он в свой десятый сектор навестить отца и мать, это было бы понятно, так туда, на законное место, его, видите ли, не тянет…

Неясная тень впереди остановилась, и Вер Крут прижался к стене. Нет, не должен был Лик Карк его заметить. Луны, к счастью, нет, и первые порывы вечернего ветра с завыванием и шорохом подняли в воздух городской мусор. Странно, подумал Вер Крут, с каждым днем на улицах становится все больше мусора. Его тут, в третьем секторе, сейчас больше, чем было раньше в его одиннадцатом.

Тень впереди исчезла, и Вер Крут на мгновение поддался панике. Нет, он же не мог уйти. Вер поднял голову. Ну конечно же, вон он поднимается. Ползти за ним нельзя, на стене Карк может его увидеть. Заметить, в какое окно он полезет, а потом уже подняться. Ага, вон оно.

Вер быстро вскарабкался по стене и осторожно заглянул в окно. Лик стоял посреди комнаты и постукивал клювом по клюву страшенной старухи. У старухи была скрюченная нога, и она стояла, наклонившись на одну сторону. Она стояла неподвижно и глазела на Лика так, словно он явился не через окно, как это делают все асы, а вылез из стены.

— Рана, — сказал наконец Лик, — я рад, что нашел тебя…

— Лик Карк, — пробормотала старуха, — ты ли это? Мои глаза говорят, что это ты, а разум подсказывает, что они ошибаются.

— Я, я, Рана, — прошептал Лик, — тот самый Лик, которого ты одна приютила… Если бы ты знала, что случилось со мной!

— Тш-ш-ш! Ты помнишь моего соседа в старом секторе? Боюсь, ас, что и здесь может найтись любитель подслушивать. Сейчас я закрою окно, а ты, Лик, говори шепотом.

Старуха заковыляла к окну, и Вер Крут поднялся этажом выше, чтобы не быть замеченным. Эта карга может еще вылезть, чтобы осмотреться. Он снова спустился и прислушался. Нет, ничего нельзя было разобрать. Шепчутся, шепчутся по углам, подумал он с ненавистью. Порядочным асам нечего захлопывать окна и понижать голос, порядочным асам незачем выползать на улицу во время вечернего ветра и спешить украдкой в чужой сектор…

Ветер завывал теперь уже вовсю, и Вер напряг присоски, чтобы его не сорвало со стены. Спокойно, сказал он себе, меньше чувств. Чувства — это роскошь, которую можно себе позволить, когда ты всего добился. Он успеет еще ненавидеть и презирать вволю, сейчас же нужно думать.

Вер Крут начал спускаться, обходя освещенные окна. Он не хотел заглядывать в теплые, уютные комнаты, не хотел видеть сытых, спокойных асов, дремлющих перед серебристыми экранами с машинными новостями на них. Это все будет у него, будет, сейчас нужно думать. Почему Лик пошел к этой старухе, да еще потихоньку, во время вечернего ветра? И потом, старуха говорила что-то о старом секторе… Гм, да и по виду ее не похоже, чтоб она давно жила в третьем секторе. В третьем секторе живут асы солидные, неторопливые. Уж они-то наверняка не кидаются к окнам, чтобы захлопывать их во время разговора. У них наверняка и разговоры тоже солидные, неторопливые…

И вдруг в голове у Вера что-то щелкнуло, и он чуть не распустил от неожиданности присоски. О машина, еще мгновение — и он бы грохнулся вниз. Он перевел дух, ноги его дрожали. Ничего, ерунда, то, что пришло ему в голову, стоило минутного испуга.

Он спустился на тротуар и быстро помчался по улице, то и дело оглядываясь в поисках зеленого огонька ближайшего храма контакта. Когда надо, ни одного не найдешь, хотя их полным-полно на Онире. И открыты круглые сутки, чтоб каждый ас, если он вдруг узнает что-то важное или захочет спросить о чем-нибудь, мог бы установить контакт с машиной, да будет благословенно имя ее.

Ну вот, наконец-то и зеленый огонек. Вер вошел в зал, и вой ветра сразу стих. Было пусто, тихо и пахло сыростью, какой всегда пахнут храмы контакта.

Вер быстро установил контакт и сказал:

— Я бы хотел узнать, когда и откуда переехала в третий сектор пожилая аса по имени Рана. У нее скрюченная нога…

Экран на мгновение потемнел, словно кто-то взмахнул перед ним крылом, и снова засветился словами: «Рана Раку переехала в третий сектор четыре дня тому назад из девятого сектора».

Экран погас, а Вер все сидел в кабине. Он боялся пошевельнуться, ему казалось, что любое движение может спугнуть удачу, которая наконец-то спустилась к нему. Так, так, так… Вот оно как получается! Во всем Онире один он сумел разобраться в дьявольском заговоре. Чего уж теперь сомневаться… Лик Карк знал эту каргу, она его приютила. И это было в девятом секторе. Ну конечно, он вспомнил, как Лик ему рассказывал, точно, ведь он сам из десятого сектора, рядом. А теперь старуха оказалась в третьем. Как раз тогда, когда машина сделала какие-то странные перемещения, о которых говорил Отец Гали Пун. Так, так…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18