Дарю вам память

— Я полагаю, господин Отец, что вы хотели бы узнать поподробнее о том, что случилось со старшим охотником.

Нет, вовсе не глуп этот молодой охотник. И скромен. Прикрыл, как полагается младшим в присутствии старших, боковые глаза, клюв держит чуть раскрытым: весь внимание…

— Вы не ошиблись. Меня действительно заинтересовал отчет о том, что случилось со старшим охотником. Насколько я понял, он потерял разум. Так?

— Не совсем, господин Отец. Он потерял его частично. Он не помнит, кто он, как его зовут, но помнит, что случилось с ним в детстве.

— Ну, это практически одно и то же. А скажите, вам ничего не показалось… ну, скажем, необычным в этом случае?

Пожалуй, имеет смысл играть ту же роль сообразительного молодого охотника. Готов на все, лишь бы заручиться благоговолением начальства. Так он добьется большего. Если, конечно, не вызовет подозрений. Только бы не переиграть…

— Вы четко сформулировали мои неясные подозрения, господин Отец…

— Не нужно, охотник, — поморщился Отец. — Возможно, в вашей казарьме льстят начальству именно так, но здесь я бы попросил вас либо воздержаться от лести вообще, либо льстить мне потоньше. Договорились?

— Так точно, господин Отец, — отчеканил Ун и подумал, что Отец и вправду не глуп и нужно держать с ним клюв начеку.

— Так что же привлекло ваше внимание?

— Во-первых, сам факт заболевания. До сих пор, насколько я знаю, никаких неприятностей во время охоты на Оххре не бывало.

— Да, это так. А во-вторых?

«Пожалуй, — подумал Ун, — я веду слишком опасную игру. Надо было просто гаркнуть „Так точно!“, и все. Но тогда, — возразил он сам себе, — Отец обратился бы к другому… К тому же он, по-видимому, и сам понимает…».

— Во-вторых, меня поразил тот факт, что господин старший охотник… потерял память одновременно с сопровождавшим его охотником.

— Разумно. И как же вы истолковываете это совпадение?

«Все, — подумал Ун, — хватит, не переигрывай».

— Не знаю, господин Отец.

— Скажите, если я правильно понял из отчета, оххров нашли вы?

— Так точно, господин Отец. Я и охотник Лик Карк.

— Молодцы. И вы же взяли на себя командование охотой, когда увидели, что старший охотник не способен выполнять свои обязанности?

— Да, господин Отец.

— Ну что ж, вы поступили правильно. Благодарю. Идите.

— Повинуюсь, господин Отец.

Ун Топи вышел, а Отец медленно прошелся по комнате. Странно, странно. Все факты, казалось бы, находят свое логическое объяснение, и все же в их узоре чувствовалась какая-то связь. Но какая? Если бы только понять ее, уловить некий замысел в узоре фактов…

Он вздохнул и вызвал помощника. Помощник замер, приоткрыв клюв.

— Какие последние сообщения?

— Отмечены странные метаморфозы…

— А точнее?

— Двенадцать асов высших секторов переведены машиной, да будет благословенно имя ее, в низшие секторы. Семнадцать асов переведены из низших секторов в высшие.

— С каких пор это стало новостью, которую нужно докладывать Отцу Онира? — раздраженно спросил Гали Пуы.

Он и не подозревал, что в нем скопилось столько недовольства. Очевидно, из-за неудавшейся пока попытки понять, что именно беспокоит его в последней охотничьей экспедиции на Оххр.

— Прошу прощения, господин Отец, но все семнадцать — из секторов с девятого по четырнадцатый…

— Ну и что же? Благодаря машине, да будет благословенно имя ее, наше общество достаточно подвижно в социальном плане, и каждый получает по заслугам.

— Прошу прощения, господин Отец, эти асы переведены сразу в высшие три сектора.

— Что-о? Да вы что, смеетесь надо мной? Перескочить сразу через десяток секторов? Вы что-то путаете…

Но он знал, что помощник не путает. Еще один непонятный, но зловещий штрих в странном узоре фактов. Он почувствовал, как у него заледенели ноги, словно он находился на наружной стене, когда дует промозглый вечерний ветер. Спокойнее, спокойнее, Гали, сказал он мысленно себе, десяток или два дурацких метаморфоз — это еще не повод впадать в панику. Бывали ошибки и раньше. Машина не безгрешна, он-то это прекрасно знает. Даже при самом тщательном уходе кристаллы принимают иногда непонятные решения. Было время, когда они пытались проверять решения машины, но выяснилось, что для этого нужна такая же машина, не меньше, и попытки были оставлены.

— К сожалению, господин Отец, факты проверены и перепроверены. Мало того, я по собственной инициативе посмотрел, нет ли каких-либо особых заслуг среди поднятых. Увы, сама машина, да будет благословенно имя ее, не смогла отыскать никаких заслуг.

И снова Гали Пун почувствовал, как у него мерзнут ноги и по спине начали разгуливать знобливые мурашки. Будь они все прокляты, бестолочи, не могут уже поддерживать нужную температуру у Отца Онира!

— Послушайте, вы! — крикнул Гали Пун. — Почему здесь такой холод? Вы что, хотите, чтобы я собственноручно отослал вас к буллам? Вы и так мычите!

Помощник склонил голову набок. Только не двигаться. Замереть, как, говорят, замирают оххры у себя на планете. Ждать, пока начальственный гнев пронесется, как утренний ветер по улицам города.

— Кто устанавливал температуру в помещении Отцов? — со зловещим спокойствием спросил Гали Пун.

— Простите, господин Отец, я не понял вашего вопроса…

— Ах, простите, господин помощник, я, разумеется, неясно выражаю свои мысли, — почти ласково прошептал Отец и тут же ударил кулаком по столу. — Кто, я спрашиваю, устанавливает температуру в моей комнате?

— Как — кто? Машина, господин Отец. Кроме того, с вашего разрешения, температура совершенно точно соответствует норме.

Ах да, конечно, сразу успокоился Отец, он же совершенно забыл, что теперь машина решает почти все. Хорошо хоть, что Отцы неподвластны этому чудовищу и только они могут истолковывать решения кристаллов. Не выходить из себя, пусть это делают глупцы и невежды. Он, Гали Пун, умеет сохранять присутствие духа и ясность ума в любых передрягах. Онир слишком велик и могуч, чтобы пугаться нескольких десятков необъяснимых метаморфоз…

И все же спокойствие не приходило, несмотря на все заклинания. Сегодня два или три десятка непонятных метаморфоз, два или три десятка сбитых с толку, потрясенных, ликующих асов, а завтра? Он вдруг ясно представил себе хаос, который может охватить прекрасный и стройный в своей гармонии мир, называемый Ониром, если в нем начнут происходить такие вещи. Гармония не может быть непредсказуема. Гармония гибнет от соприкосновения с хаосом, потому что хаос изначален, а гармония — это то, что вырвано в борьбе с хаосом поколениями его предков, предков, которые привезли на Онир первых оххров, построивших машину.

Гармония Онира была прекрасна в своем совершенстве. В центре ее — машина, знающая все, считающая и рассчитывающая все. Ее решения истолковывают Отцы, и в первую очередь он, Гали Пун. Он, именно он, ощущает на себе тяжкое бремя ответственности. Все, все смотрят на него, все ждут его решений, от владельцев заводов, чье богатство дает им наследственный высокий сектор, до тупого работника четырнадцатого сектора, стоящего в одном шаге от буллов.

И вся эта махина — на нем, на Гали Пуне. Хорошо хоть, что есть машина. Но много, пожалуй, даже слишком много в последнее время стало зависеть от работы пяти кристаллов в подземелье Совета Отцов. Практически все. Но что делать, это плата за невыразимо прекрасную гармонию, всеобщую сцепленность и четкость жизни Онира. И именно поэтому поломка даже одной шестеренки ужасна. Один сломанный зуб нарушает плавное вращение соседней шестеренки, та в свою очередь не войдет в зацепление со следующей, и в гигантском отлаженном механизме послышатся зловещий хруст и скрежет…

Как счастливы простые асы, верующие в непогрешимость машины, как спокойны и благостны их дни и ночи! А он, Гали Пун, один из Отцов Онира, должен страдать, оплачивая их спокойствие бременем знания и сомнений…

Он глубоко вздохнул, посмотрел на помощника, который по-прежнему неподвижно стоял перед ним, приоткрыв клюв.

— Что еще?

— Семь заторов в движении пассажирских и грузовых платформ, перебои с выработкой энергии, господин Отец.

Нет, все-таки в непонятных деталях узора вещей угадывалась зловещая закономерность. Выключение поля последним оставшимся оххром. Это странное безумие старшего охотника, сбои в работе машины, хотя ее обслуживают только что доставленные оххры… Проверить оххров? Никчемное дело. Никогда никому не удавалось вступить с оххром в контакт. Оххр или делает свое дело, или выключает поле. Он непроницаем.

Гали Пун вспомнил живые глаза охотника. Гм, пожалуй, слишком живые глаза. Опыт подсказывал ему, что слишком живые глаза плохо вписываются во всеобщую гармонию.

— Найдите в группе охотников, которые вернулись с Оххра, толкового аса. Пожалуй, я даже подскажу вам, кого именно прислать ко мне. В отчете я прочел, что один из охотников был недоволен, когда этот Ун Топи принял на себя командование. Я бы хотел с ним поговорить.

— Слушаюсь, господин Отец.

— Нет, ты только посмотри, мама! — кричала Чуна, перебегая из комнаты в комнату. — Целых четыре! Я никогда даже не предполагала, что у асов могут быть такие храмы! И в каждой комнате по контакту! Ой, смотри! — Она пробежала по стене, остановилась у самого потолка. — Ты не представляешь, какие гладкие стены! Присоскам прямо щекотно прижиматься к ним.

— Не бегай по потолку, асочка, — сказала мать Чуны, — это вообще неприлично для асы в твоем возрасте, а кроме того, не забывай, что мы теперь живем в первом секторе. Ты понимаешь, асочка, что это такое? Я так глазам своим не верю. Вот уже второй день, как мы здесь, а я от зеркала оторваться не могу. — Она подошла к зеркалу, посмотрела на золотой знак на шее, поправила его.

— Я сама не могу поверить, что мы теперь в первом секторе. Почему мы? Почему не кто-то другой? За что?

— Молчи, Чуна! Что ты понимаешь! — закричала аса. — Я знаю, знаю, что среди молодых асов сейчас ходят разговоры, что попасть в высшие секторы — это дело случая. Так вот, все это пустое щелканье клювами, поняла? — Мать Чуны говорила с тихой яростью, клюв ее подрагивал от возбуждения. — И если тебе будут нашептывать завистники, что, мол, вы попали в первый сектор случайно, выклюнь им глаза, бесстыжим этим буллам! Твой отец — достойнейший ас, и я всегда верила в него, знала, что раньше или позже машина, да будет благословенно имя ее, отметит его достоинства: и то, что он никогда не жаловался, никогда ни к чему не стремился, никогда ничего не хотел, никогда не высовывал клюв, никогда ни о чем не думал и всегда жил по правилам, поняла? Когда я сказала ему, что какой-то будущий булл, с которым ты познакомилась на улице, хочет быть программистом, разве он не помчался тут же к контакту, чтобы доложить машине, да будет благословенно имя ее?

«Лик Карк», — произнесла про себя Чуна. Слова были легкими, прозрачными, как туман. Они таяли, и в клюве почему-то ощущался горький привкус… Да, теперь мать расхваливает отца, а когда их спустили из восьмого сектора в девятый, на нее посмотреть было страшно, два дня к рациону не притрагивалась… А ведь отец такой же… Нет, мама, наверное, права, машина, да будет благословенно имя ее, всех оценивает по заслугам… Лик Карк… что с ним, где он сейчас? Какой он был… порывистый… грубый… Но как он смотрел на нее, широко открыв все четыре глаза… И жутко становилось от этого взгляда, и мурашки по спине начинали бегать, и сердце замирало, и все равно было так сладко, так необыкновенно, что хотелось плакать… Где ты, бедный Лик?

Она представила его в виде жирного, волосатого булла, ползающего по канавам, и почувствовала, что на глазах ее выступили слезы. Бедный, бедный Лик… Конечно, он сам виноват: зачем он хотел встречаться с ней, хотел стать программистом, ведь хотеть нехорошо, невежливо…

— Ты что, асочка? — нежно спросила мать Чуны и ласково потерлась клювом о шею дочери.

— Ничего, — ответила Чуна, — так просто…

— Мне тоже моментами становится грустно. Особенно когда я думаю о том, как долго мы ждали этого момента. Но это плохо, Чуна. Сегодня, как только я спустилась по стене на улицу, я увидела здоровенного стерегущего. И знаешь, что произошло? Угадай!

— Не знаю…

— То-то же, асочка! Он увидел мой золотой знак и тут же вытянулся передо мной! Вот что он сделал, асочка ты моя! — Она гордо вскинула голову, так, чтобы подбородок не закрывал золотой знак на шее, и важно прошлась по комнате, так же важно и надменно поднялась по стене, медленно прошествовала по потолку.

— Ну вот, — сказала Чуна, — а мне говорила, что ходить по потолку нехорошо, невежливо.

— Все ты запоминаешь, лапсун глупый!.. О, сколько уже времени! Включи контакт, посмотрим машинные известия, потом вознесем вечернюю благодарность. Я думаю, отец придет с минуты на минуту. Поставь-ка рацион подогреть.

Чуна достала рацион. Целых три контейнера выдают им теперь, и какие тяжелые! Она даже понятия не имела, что у асов есть такая еда. Так прямо и тает во рту, не надо подолгу перетирать каждый кусок клювом, как их старый рацион.

— Ой, что это? — вскрикнула мать Чуны, когда экран контакта вспыхнул серебристым цветом.

Чуна чуть не выронила от испуга контейнер с рационом и посмотрела на экран. О машина, да будет благословенно имя ее! На экране контакта несколько буллов что-то мычали, ударяли себя грязными руками в волосатую грудь. Глаза их ничего не выражали, и они то и дело жалобно моргали.

— Что это? — повторила мать Чуны. — Сколько себя помню, сроду не показывали по контакту буллов.

— Какие ужасные!.. — прошептала Чуна.

Она смотрела на экран и почему-то не могла отвести взгляд от одного булла, у которого был обломан клюв. Ужас, отвращение и жалость переполняли ее, и она почувствовала, как поднимается к горлу тошнота. Сейчас мне будет плохо, подумала она, но все равно — продолжала смотреть на булла с обломанным клювом. Ей показалось, что он был моложе других и глаза его не такие пустые. Зачем, зачем показывают в машинных новостях буллов? Это же нехорошо, невежливо. Воспитанные асы о буллах не говорят. И тут Чуна сообразила, что критикует машину, да будет благословенно имя ее, потому что кто же еще решает, какие вещи показывать в машинных новостях, как не машина, да будет благословенно имя ее.

От этой мысли голова ее закружилась, она почувствовала, что вот-вот упадет. Тошнота неудержимо поднималась к горлу. Нехорошо, когда аса вырвет, невежливо, подумала она и потеряла сознание.

— Скажите, — Гали Пун пристально посмотрел на Вера Крута, вытянувшегося перед ним, — вы ведь принимали участие в последней охоте на оххров, не так ли?

— Так точно, господин Отец.

«Вот булл! — подумал охотник. — Знает же прекрасно, мерзавец, что я только что вернулся с Оххра, а играет, как с опосликом». О машина, сколько же можно его терзать? Ну хорошо, не подчинился сразу Уну и Лику Карку, когда старший рехнулся, так ведь, с другой стороны, они сами себя назначили, почему он должен был тянуться перед ними? Всегда так: все, кто ловчит, перед начальством выслуживаются, начальство первыми и предают. Он бы так не поступил. У него, у Вера Крута, есть принципы. Они, правда, мешают жить, эти принципы, без принципов шустрить сподручнее, но что делать, каждому свое. И, как уже случалось не раз в последние дни, было ему горько, но горечь была перемешана с гордостью. И видел он себя защитником крепости. Все ловкачи разбежались, а он, Вер Крут, стоит один со слинкой в руке. Одинокий, преданный всеми, но сильный верой.

— Мне хотелось спросить вас, охотник, не показалась ли вам охота на Оххре чем-нибудь необычной?

— Да, господин Отец, показалась.

— И чем же?

— Когда господин старший охотник… забыл свое имя, команду сразу захватили Ун Топи и Лик Карк, и я думаю…

— Да нет же, — досадливо пожал плечами Отец, — меня не интересует, кто там командовал отрядом во время возвращения на Онир, меня интересует сама охота.

«О машина, — пропел про себя охотник, — так, значит, меня вызвали к Отцу не для того, чтобы наказать? О машина, да будет благословенно имя ее, это же… это же…» Он не мог найти слова, чтобы выразить радость и благодарность, распиравшие ему грудь. И какой мудрый вид у Отца, и глаза какие добрые, сразу видно, что Отец… Значит, он спрашивает про саму охоту. Ну хорошо, наконец-то он выскажет все, что думал и что никто не хотел выслушать.

— Охота, господин Отец, была очень мне подозрительна.

— Почему?

— Потому что никто, кроме Уна Топи и Лика Карка, не нашел ни одного оххра. Сначала пять, а потом еще одного.

— И что же здесь необычного, что вызвало ваши подозрения? Может быть, они просто лучше искали?

— Никак нет, господин Отец, мы делали все, что могли. Мы все служим Ониру и машине, да будет благословенно имя ее.

— И все-таки я не вижу…

— Нас учили, господин Отец, что большинство оххров, когда их находишь, предпочитают выключать поле…

— Да, я знаю, я читал, — нетерпеливо прервал охотника Отец.

— Во время этой охоты не было ни одного оххра, который выключил бы поле. Ни одного. И всех шестерых оххров нашли Ун Топи и Лик Карк. И к тому же мне показалось странным, что сошли с ума сразу двое — господин старший охотник и сопровождавший его ас…

— Значит, вам эта охота показалась необычной?

— Так точно, господин Отец.

— Ну что ж, охотник, не могу вам отказать в известной проницательности…

Восторг распирал Вера Крута, еще секунда — и разорвет его. Он еще покажет этому Топи, еще узнают, кто такой Вер Крут. Жизнь свою отдаст Отцу, все для него сделает… Он посмотрел на Отца, который задумчиво поглаживал рукой свой желтоватый клюв.

— Вот что, Вер Крут, — наконец сказал он, — я хочу, чтобы вы сделали одну вещь: попробуйте определить, нормальны ли те оххры, которых привезла ваша экспедиция. У меня кое-что вызывает сомнение. В отличие от тех оххров, которые раньше обслуживали машину, эти, похоже, плохо справляются со своими обязанностями. Вчера, например, в машинных новостях показывали буллов — вещь совершенно неслыханная… Вы понимаете меня?

— Так точно, господин Отец!

— Задание, безусловно, непростое, но если бы вам удалось что-нибудь выяснить я лично обещаю вам серебряный знак на шею.

— Благодарю вас, господин Отец!

— Идите. Ду Пини, который сейчас заведует у нас оххрами, уже предупрежден.

— Слушаюсь, господин Отец!

Все, все сделает он для этого замечательного аса, выведет на чистую воду Уна Топи и Лика Карка. Подонки! Подонки!

Ду Пини действительно был уже предупрежден. Он чуточку поморщился, увидев, что у охотника нет на шее знака, но взял себя в руки. Как-никак, сам Отец Гали Пун предупредил, чтобы он во всем помогал охотнику. Пожалуйста, он поможет, но неужели же он, ас первого сектора, носящий на шее золотой знак, не может сделать то, что сделает какой-то хам охотник…

— Скажите, господин Пини, — спросил Вер Крут, — по каким признакам можно судить о состоянии оххров, которые находятся в вашем подчинении?

— Общеизвестно, — скучным голосом сказал старший смотритель оххров, — что оххры ни в какой контакт не входят. Они просто обслуживают машину, и все. Они понимают то, что им говорят, но никогда еще не было случая, чтобы оххр ответил. Рано или поздно все они выключают поля, но почему они это делают или когда, объяснить никому до сих пор не удавалось.

— А как вы определяете, жив ли оххр или выключил поле? Так же, как мы, при помощи полеметра?

— Совершенно верно.

— А известно ли вам, господин старший смотритель, какова нормальная сила поля оххров?

— Я не совсем понимаю. Известно, что обычно оххры находятся в состоянии как бы спячки и становятся активными, когда им предстоит идти к машине, да будет благословенно имя ее.

— Вот-вот. Есть ли разница в напряжении поля в то время, когда оххр пребывает в спячке и когда он работает?

— Не могу вам сказать.

— С вашего разрешения, господин старший смотритель, я бы хотел измерить разницу.

ГЛАВА 2

-Ну что, Павел Аристархов сын, давайте подведем первые, так сказать, итоги. Все-таки, как ни говори, уже три дня на Онире. Какие у вас впечатления?

Иван Андреевич представил себе, что, будь он сейчас в старом своем земном обличье, он бы обязательно легонько хлопнул фельетониста по спине. Показал бы, что все понимает, что сам в таком же положении, что нечего вешать нос. Но Павел будто всю жизнь только и делал, что копался полем в чудовищной машине, управляющей всей жизнью планеты.

— Электронный фашизм.

— Хорошо сказано, Паша. Мне уже тоже не раз приходило в голову, что наука и техника сами по себе ни в какой степени не гарантируют социального прогресса. Вы что смеетесь?

— Да вспомнил, что мне Александр Яковлевич рассказывал. Беседу свою с одним оххром передавал. Оххр ему говорит, что мы, мол, узнаем других только для того, чтобы лучше познать себя, или что-то в этом роде. А наш Александр Яковлевич ему возражает. Это, говорит, банальная истина. И знаете, что сказал ему оххр?

— Нет. А что?

— Сама истина не может быть банальна, потому что она неисчерпаема. Банально может быть только ее понимание. Здорово сказано, а?

— Интересная мысль. А вы это к чему?

— Насчет науки и прогресса. Поразительное тут сочетание технических достижений и чисто фашистской регламентации и контроля над мыслями.

— Так ведь и достижения-то не их. Машину-то не асы построили, а привезенные оххры…

— Фашисты тоже, между прочим, старались выжать что могли из пленных, так сказать, мозгов… У, прямо дрожь меня пробирает от ненависти…

— Не горячитесь, Павел Аристархов сын. У меня и так впечатление, что мы немножко торопимся.

— В каком смысле?

— А в самом прямом. Надо, чтобы вся их машинная государственность развалилась постепенно, незаметно, по частям.

— А по-моему, Иван Андреевич, надо сразу сломать к чертовой матери эту машину, вызвать хаос.

— Ну, а такой маленький вопросик, который мы с вами уже не раз обсуждали: а имеем ли мы (мы — это мы и все оххры), имеем ли мы моральное право делать это?

— Но мы помогаем оххрам защитить себя от агрессии. К тому же нас ведь просили Ун Топи и Лик Карк. Они же асы.

— Асы-то они асы, но ведь, кроме них, на Онире могут быть и другие, кому нравятся здешние порядки. Так ведь, Паша?

— Мне не хочется обижать вас, Иван Андреевич…

— Откуда вдруг такая деликатность? — обиженно спросил редактор. — Вы мне на Оххре уже раз высказали, когда мы говорили об Осокиной…

— Я ж извинился, Иван Андреевич, вспылил… Разве я могу всерьез вас обидеть? Вы ж мой первый редактор, пособник фельетонных грешков…

— Ладно, ладно, чего уж… — пробурчал Иван Андреевич и подумал, что нашли они с Павлом не самое обычное место для выяснения отношений: какая-то конура на неведомой планете, в которой они валяются бесформенными тушами на полу и беседуют при помощи колебания полей.

— Так что, Иван Андреевич, будем считать, что мы не навязываем им свои порядки, а лишь помогаем братьям по разуму, потому что, по-моему, всегда надо помочь тому, кто восстает против тирании, предстает она в виде усатенького фюрера или суперэвээм. Мы, конечно, не знаем, как пойдет у них развитие, когда рухнет у них машинный фашизм, но я уверен, что у Лика и Уна найдется много единомышленников и Онир пойдет по пути социальной справедливости. Вы согласны?

— Если бы я не верил в это, Павел Аристархов сын, я бы, наверное, нашел себе более пристойное занятие, чем прикидываться оххром. Я верю в прогресс, Паша. Я абсолютно уверен, что Онир вырвется из мертвящей хватки электронного фашизма. Как там будет называться их формация, я не знаю, это слишком сложный вопрос, но наверняка это будет более гуманное общество, общество, не застывшее в кастовой неизменности, более демократическое общество, общество гораздо более человечное, что ли, хотя я понимаю, что слово «человечное» звучит здесь довольно странно. Кто знает, может быть, то, что происходит у них сейчас, это их революция, а?

— Вы историк, Иван Андреевич, вы это отлично сформулировали.

— Ну уж отлично, скажете тоже, Паша! Но, кстати, все-таки торопиться, по-моему, не стоит. Наверное, не следовало устраивать эту путаницу с их…

— …метаморфозами.

— Точно. Поднять сразу семейку этой девчонки в первый сектор…

— Так ведь Лик просил.

— Мало ли что просил, это может вызвать подозрения. Представьте себе, что вас, литсотрудника районной газеты, вдруг назначили главным редактором областной…

— А что, я бы не удивился: вы знаете, кого рекомендовать для выдвижения, Иван Андреевич… Кто-то идет сюда.

— Тш-ш!

— Как вы не привыкнете; они же нас не могут слышать. Так, Мюллер?

— Ну конечно, — ответил Мюллер, — мы же разговариваем при помощи полей.

— Положим, это мы разговариваем, а вы предаетесь медитации, — сказал Павел.

— Никакой медитации, — сказал Мюллер. — С тех пор как мы вместе, я забыл, когда последний раз размышлял о таких будничных предметах, как суть вещей и судьбы Вселенной.

— Ну вот, пожалуйста, — сказал главный смотритель оххров Веру Круту, — вот наши подопечные. Вот полеметр. Хотите сами измерить их поля?

Разговаривать так с охотником без знака, подумал Ду Пини, ему, асу первого сектора… Нет, что-то на Онире стало неладно. Что-то на Онире стало не так, если, вместо того чтобы вышвырнуть этого наглеца без роду и племени из окна, он вежливо беседует с ним и подобострастно протягивает ему свой полеметр. Все это так, поправил он себя, но попробуй свяжись только с Отцом Гали Пуном, мигом угодишь в мычащие.

Вер Крут взял полеметр. Стрелка дошла до края красного деления и остановилась. «Гм, а вдруг и во время спячки и во время работы поле у них имеет одинаковое напряжение?» — беспокойно подумал охотник. От недавнего воодушевления не осталось и следа. Как на него смотрит этот жирный старый ас с золотым знаком на дряблой шее! Так бы и испепелил его. Все они ненавидят его, все сговорились, каждый только и знает, что ловчить, подставлять ногу другому, чтобы забраться повыше… Обещал Отцу, что разберется, а как тут разобраться…

Ему вдруг стало необыкновенно жалко себя. Идет, бредет один, совсем один, по бескрайнему полю, а вокруг все орут, прыгают, пялят на него глаза, руками показывают: смотрите, вот идет честный ас, решил завоевать себе место своей порядочностью!

— Значит, вы не знаете, каково было напряжение поля у тех оххров, что были раньше, господин старший смотритель? — вздохнул Вер Крут.

— Нет. Насколько я знаю, никто никогда не интересовался этим. Впрочем, я приставлен к бесформенным совсем недавно.

— А те, кто работал до вас? Могу я поговорить с ними?

— Боюсь, что нет.

— А почему?

— Видите ли, бывший старший смотритель покончил с собой, а его помощник Лони О был превращен в булла.

— В булла?

— Да, — пожал плечами старший смотритель.

— А за что?

— Я никогда не спрашиваю того, что мне не считают нужным сообщить, — вздохнул ас.

— А долго проработали с оххрами ваши предшественники?

— Очень. Много лет, насколько я понимаю.

Чтобы найти Лони, охотнику пришлось полдня бродить по пятнадцатому сектору, расспрашивая редких стерегущих. Наконец ему повезло.

— Лони, говорите? — задумчиво спросил неопрятного вида тощий стерегущий. — Бывший смотритель оххров? Ах да, да, помню. Я еще тогда подумал, когда его привели, какой он выхоленный да упитанный. Ничего, — рассмеялся он, — теперь про него этого не скажешь. От машины, да будет благословенно имя ее, не спрячешься. Не-ет, доложу я вам, не укроешься, никаким знаком на шее не прикроешься, всех, всех настигнет справедливость! Всех!

Все четыре глаза стерегущего зажглись маниакальным блеском, у основания клюва показалась пена. Похоже, он тоже скоро дождется справедливости, подумал Вер Крут.

— А вы можете показать мне его? — спросил он.

— А на что он вам? — подозрительно спросил стерегущий. — Вы ничего такого не замыслили? А то приходят тут… развлекаются…

— Нет, нет, господин стерегущий, мне хотелось бы узнать у него кое-что.

— Узнать? Ну, это вам вряд ли удастся. Чего с них взять, мычащие — они и есть мычащие. А, вон как раз и Лони. Эй, Лони! — заорал стерегущий. — Иди-ка сюда!

Лохматый дюжий булл вздрогнул, испуганно завертел головой.

— Да ты не бойся, не бойся, иди сюда, — мягко сказал стерегущий и добавил, обращаясь к Круту: — Знаете, они пугливы, как опослики, даром что вон какие тела нажирают… Ну, вот вам ваш Лони, желаю успеха.

Стерегущий отошел, а Вер Крут все продолжал смотреть в пустые, бессмысленные глаза. О машина, да будет благословенно имя ее, неужели же этот грязный булл, от которого пахло всеми нечистотами городских канав, еще совсем недавно носил на шее золотой знак? Неужели при его появлении стерегущие вытягивались и замирали, и все почтительно приоткрывали клювы? Неужели совсем недавно он занимал роскошное помещение? Говорят, стены там такие гладкие, что щекочут присоски, когда по ним ходят…

— Ты Лони? — тихо спросил он булла.

Булл вздрогнул и мелко затрясся. Охотнику показалось, что в передних его глазах блеснули слезы. О, машина, да будет благословенно имя ее…

— Не бойся, — как можно ласковее сказал он, — я не ударю тебя, ничего не отниму.

Булл постепенно успокаивался. На мгновение Круту почудилось, что в его взгляде промелькнула искорка разума, но как раз в это мгновение булл радостно замычал, нагнулся и поднял с земли кусочек чего-то съедобного. Несколько секунд он рассматривал находку, потом сунул ее в клюв.

— Лони, ты помнишь, как ты работал с оххрами?

Булл перестал жевать и уставился на охотника.

— Оххры. Помнишь? Бесформенные.

Лони протяжно замычал и затряс головой. Шерсть, покрывавшая его туловище, была в комьях засохшей грязи, и один комок отвадился от резких движений.

Бессмысленно. Все бессмысленно. Недаром говорится: если уж ты стал буллом, то это навсегда. Все бессмысленно. Будь прокляты эти оххры, которые никогда ни с кем не входят в контакт! Гордые они слишком. Предавать своих собственных товарищей и отправляться на Онир — для этого они не слишком гордые. А чтобы ответить на вопрос аса — это нет, это ниже их достоинства. Взорвать бы их всех, уничтожить, так чтобы стрелка полеметра даже не шелохнулась…