Беглый раб

      - Септант, нонант... Погибнуть в Бельгии бессмысленно.
      - А жить?
      - Где, здесь?
      - Нет, - вскричал Люсьен... - Вообще?
      Автострада шла синусоидой по этим лесистым арденнским холмам - из долины в долину. Высоко выгнутые фонари заливали всё впереди красноватым светом. Люсьен в молчании прибавил скорость. Алексей покосился на спидометр, но это ещё был не предел. Его вдавило в кресло, и он закрутил до конца стекло, чтобы не слышать встречный ветер. Сигарета ровной струйкой исходила в правящей руке его французского друга - надёжного, как этот мотор, как полотно дороги, как сама Европа, и, взлетая на гребень волны, они на пару с ним врезались в звёздное небо, подсвеченное багровым заревом. Он завёл руку за спину, нашарил "Полароид". Вспышка ослепила их обоих, в ладонь Алексею вытолкнуло снимок в профиль. Потом он щёлкнул руку с сигаретой на фоне приборной доски, и, разглядывая сыроватый глянец, обнаружил на фото, что, выжимая газ до предела, другой рукой Люсьен суеверно перекрестил два пальца. Алексей приложился к видоискателю. Вспышка в лобовое стекло. Небо сквозь него вышло, как открытый космос, откуда нет возврата на брошенную землю. "Полароидом" он перекрыл водителю обзор и выстрелил в лицо.
      Люсьен вскрикнул.
      Ослепше он летел вперёд.
      Сбросив скорость, на вершине свернул к обочине.
      - Mais t'es fou ou quoi?3
      На влажном фото в глазах, однако, был не ужас, а восторг. Не глядя, он отбросил снимок:
      - Completement fou. *
      Метрах в ста направо поворот на тускло озарённую стоянку для тех, кого среди Европы застигла ночь. Люсьен въехал и припарковался задом к бордюру.
      - Il est fou...*
      Алексей открыл дверцу, вышел. Позади вдоль линии асфальта одноного стояли урны, на каждую опрятно вывернут пластик мешка. Со стороны водителя дверца хлопнула.
      - Зато теперь тебе охота жить.
      - Ладно! - ответил Люсьен, - писатель!.. Фёдор Николаич... Что будем делать?
      Стоянка уходила в рощу, вдоль аллеи вкопаны столы и скамейки. Все удобства, включая печки для гриля. И никого. Справа проносились тёмные машины - изредка и словно сами по себе. По обе стороны автострады красноватый туман растворялся над полями сахарной свеклы. Было душно. На горизонте полыхала неоном станция обслуживания.
      - Сходим. A clean, well-lighted place? *
      - Давай.
      Слишком светло, не очень чисто. Поставив на пол огромный кассетник, за столом накачивалась пивом молодёжь, бледная и отрешённая. Девушки были в майках без лифчиков. Ярость сортирных рисунков была такова, что соответствующие дыры вожделений местами сквозили, пробитые уж неизвестно чем - отвёртками? - сквозь треснувший пластик. Юный итальянец их обслужил. Они вышли к бензоколонкам. Отхлебнув пива, Люсьен посмотрел на пластмассовый стаканчик у Алексея в пальцах.
      - Кофе на ночь?
      - Привычка.
      - Почему ты, собственно, работаешь ночами?
      - Ибу, - ответил он, что по-французски значило "сова".
      - Не сова ты, а мизантроп.
      - Кто - я?
      - Не любишь ближнего, как самого себя.
      - Может быть...
      - Потому что себя не любишь.
      - Тоталитаризм.
      - Нет. Эмиграция. Все вы такие, эмигранты, - папаша Мацкевич тоже, а он социализма в Польше не застал. Это ваш комплекс неполноценности.
      - Нет у меня никакого комплекса... - Со стаканчиком в руке под звёздным небом этой ночи, которая и посреди бельгийских полей давала иллюзию родного места, Алексею так и казалось. - Там я себя эмигрантом чувствовал больше.
      - В России?
      Автоматически он поправил западного невежу:
      - В Союзе Советских...
      - Да, но почему?
      - Всё там чужое было, mon ami. И не безразлично чужое, как неон или эта вот ракушка SHELL. Агрессивно враждебное.
      - Ничего своего?
      - Ничего. Кроме смутной мечты.
      - О чём?
      - Об ином.
      В круг света въезжали неожиданные люди, заправлялись, бросив на них, стоящих, безразличный взгляд, входили расплатиться, убывали. Группа молодёжи вышла, опрокинула урну, погрузилась в открытый американский "кадиллак", выкрашенный в безумный розовый цвет, и уплыла в ночь, предварительно разбив за собой об асфальт бутылку с пивом.
      - Тогда, наверное, я тоже эмигрант.
      Алексей качнул головой.
      - Ты нет...
      - Внутренний - я имею.
      - Нет. Вы эскаписты.
      - Какая разница? Вы бежите, мы бежим...
      - Но в разных направлениях.
      - То есть?
      - Вы - от, мы - к.
      - К?
      - К.
      - К чему же это?
      - Предположительно к себе. К России.
      Он засмеялся.
      - Ладно. Идём chez nous...*
      За время отсутствия на стоянке вырос гигантский трейлер, на борту надпись "Лондон - Вена". Водители в роще готовили ужин. Жаровня озаряла их, обнажённых по пояс, мускулистых. На столе светился огонёк транзистора, вместе с запахом мяса доносилась музыка - из фильма "Третий человек".
      Они разложили сиденья и легли. В бутылке плеснуло виски.
      - Будешь?
      - Спасибо, - отказался Алексей, и Люсьен устроился с бутылкой повыше. После каждого глотка он её завинчивал.
      - Спишь?
      - Нет...
      - Ты когда-нибудь занимался любовью с мужчиной?
      Люсьен смотрел ему в лицо. В машине вдруг стало тесно. Алексей усмехнулся:
      - Стрейт. *
      - Streit, - повторил Люсьен... - Звучит самодовольно. Нет? Прямо как credo какое-нибудь.
      В джинсах вдоль голеней, где волосы, ноги у Алексея зудели от пота - и в промежности тоже. Было жарко и душно. Сигаретный дым с неохотой вылезал из машины.
      - Или, - сказал Люсьен, - ты против принципиально?
      - Почему же? Жизнь многообразна.
      - А ты в ней сделал выбор. Я, дескать, streit. И всё тут.
      В ситуации выбора Алексею пришлось оказаться только раз - в Москве. Когда, оставшись на ночлег, его шокировал сбежавший от жены приятель детства: "Может, поебёмся?". А его тогдашняя любовь была в отъезде. Обычная разлука, первая любовь. Как это было всё давно. Какие же мы старые, всё ещё считаясь молодыми. Какая долгая на самом деле эта жизнь.
      Он усмехнулся.
      - Ничего смешного, - сказал Люсьен. - Однажды я тоже сделал выбор. Я не рассказывал? Сел в Турции в рефрижератор. В пустыне было дело. Когда я в Катманду бежал. Двое в кабине. Как вон те... Шофёр со сменщиком.
      - Ну?
      - Изнасиловали.
      - Нет?
      - Да, друг. Брутально. До самого Непала срать потом не мог. Голодный шёл. Афганистан, Пакистан, через всю Индию. Ничего не ел, только курил. Гашиш. Смотрел "Midnight Exspress?" *. Вот такие же, как тот надзиратель. Жутко агрессивные. Не хочешь?
      Алексей глотнул виски.
      - Ничего не значит. Один раз - не пидарас, как говорят у нас в СССР.
      - Согласен... - Люсьен взял бутылку, сделал свой глоток, затянулся и вынес сигарету наружу, выбросив руку в проём окна.
      - И всё же первый сексуальный опыт. Невинным был еще... Тебя никогда не ебли в жопу?
      - Не физически.
      Но Люсьен упорствовал в серьёзности.
      - Повезло. Но я не имею в виду секс. Грубый - я имею в виду. Потому что он может быть как нежность. Просто продолжение дружбы...
      - Другими средствами, - поддакнул Алексей.
      Люсьен обиделся. Завинтив бутылку, он откинулся. Демонстративно, чтобы даже не соприкасаться.
      Машину озарило - на стоянку въехал ещё один грузовик.
      - Нет, не могу...ты спишь?
      - Ну?
      - Я в смысле Бернадетт. Всё думаю о ней.
      - А ты не думай.
      - Нас венчали в церкви - я фото не показывал? Мы с ней курили до рассвета и под венцом стояли под балдой, едва не заржали патеру в лицо. Муж и жена - едина плоть...
      Он засмеялся, а потом ударил головой так, что металл загудел.
      - Фе па ль кон * , Люсьен.
      - Могу и faire une pipe.*
      - Фе па ль кон.
      - А это буду не я - она. Bernadette, c'est moi *. - Люсьен засмеялся. - А меня в её лице, возможно, ты уже познал, и глаз свой русский себе до этого не вырвал. Чего молчишь? Имело место?
      - Нет.
      - Молодец! Всегда скрывай источник. Первая заповедь журналиста. Защищать источник информации. О чём она тебя проинформировала блядским своим ртом? Зубы у неё в порядке, дантисту сам платил...
      - Говорю тебе! Ничего не было.
      - Сейчас будет.
      - Не муди.
      - Потому что Bernadette, c'est moi. Сейчас она тебя - своими гнусно-нежными устами. Или как ваш развратно-церебральный Набоков писал за конторкой нашей мадам Бовари. Я одержим ей, как Флобер, ты знаешь? Не повторить ли нам сцену в фиакре? Классическую? А ля франко-рюсс. А может, просто в жопу? А sec?*
      - Cлушай...
      - Весь внимание?
      - Давай спать.
      - Не хочешь мадам Бовари? Что ж, по рукам пойдёт тогда...
      Он вылез из машины.
      - Эй, постой... Люсьен?
      Не оглянувшись, друг удалялся на свет жаровень.
      - Ну и чёрт с тобой!
      Завинтив окна до отказа, Алексей свалился лицом в разложенные для двоих сиденья. Он слышал, как на стоянку сворачивали грузовики - один, потом другой... Вонь окурков не давала заснуть. Обдирая пальцы, он вытащил пепельницу и вытолкнул дверь.
      На краю заставленной выпивкой стола транзистор передавал нечто греческое. В отсветах углей пара шоферов танцевала сиртаки, остальные подхлопывали - и с ними был Люсьен.
      Выбив окурки в урну, Алексей вернулся и захлопнулся.
      Какое мне дело до всех до вас?
      16.
      Алексей открыл глаза. Лицо у Люсьена было серым и пустым. Он пытался без шума сложить своё сиденье.
      - Са ва?
      Люсьен не ответил. Международные трейлеры забили весь паркинг, сверкая хромом и стеклом, как небоскрёбы. Солнце ещё не взошло. Асфальт потемнел от росы. Содрогаясь, Алексей вернулся в машину, щёлкнул ремнём. Избегая контакта глазами, Люсьен вырулил со стоянки.
      Автострада была ясной, как небо. По воле водителя машина пролетела станцию обслуживания, и до кофе они дорвались уже только перед самой границей.
      Они пили молча.
      За чистой скатертью в красную клеточку.
      Дорога шла и дальше через лес.
      Потом навстречу опустился шлагбаум.
      Странно было видеть на солнце насупленные лица пограничников в чёрно-синей форме, которая показалась Алексею родной. Но здесь, на просёлочной дороге, к служебным обязанностям французы относились всерьёз. Один отправился с их документами в будку, другой заставил выйти и открыть багажник. Дотошный пограничник даже влез в машину, не оставив без внимания полароидные снимки на заднем сиденье, а потом (c'est pas porno* - пытался отшутиться Люсьен) потребовал предъявить упакованные картины с животными, невинные игры которых в билярд и в карты провинциала не растрогали. Но парижане были чистыми. Ничего, кроме тихого отчаяния, во Францию ввозить не собирались. Люсьену вернули пасспорт без замечаний, голубой же Titre de voyage * эмигранта вызвал сведение бровей:
      - Месье! Ваш документ просрочен.
      Алексей заглянул в страницы, заложенные большим и грубым пальцем, как бы не веря своим глазам.
      - Пардон.
      - Впустить не можем.
      - Но...
      - Месье!
      - В чём дело? - спросил Люсьен из машины.
      - Месье не может въехать во Францию. Документ месье просрочен. Прошу, - вернули Алексею книжку.
      - Что же ему делать?
      - Не наша проблема, месье. Освободите дорогу!
      За Люсьеном уже посверкивало несколько машин, и всё, что он нашёлся сказать на прощанье, было:
      - Ездить с просроченным документом...T'es malade?*
      Алексей хлопнул дверцей.
      Друг газанул вперёд - под шлагбаум.
      Пограничники игнорировали эмигранта - на холодный французский манер.
      Алексей повернулся и с весёлой яростью зашагал обратно к бельгийцам, о которых они в Париже зря так плохо говорят. Он шёл, слушая пение птиц и удивляя встречные машины видом пешего одичания посреди Европы. В карманах джинсов не было ни сантима, но в кармашке, вшитом внутри правого, он нашёл монету в две марки с брюзгливым профилем Аденауэра, которого хозяйка лесной гостиницы, подумав, приняла-таки в обмен за чашку кофе.
      Тот же самый столик на террасе, та же скатерть в клеточку, но на этот раз один. Даже без сигарет, забытых в машине.
      Утро было прекрасное...
      Углубляясь в Бельгию, он выбрал момент безмашинного затишья, свернул с обочины и растворился в лесу.
      Где заблудился.
      17.
      Он вышел к озеру неведомой страны.
      Солнце стояло уже высоко.
      На берегу сидел горбун, лежала женщина. Когда он опустился на траву, женщина бросила взгляд, кричащий об интенсивном внутреннем мире, в этом захолустье невостребованном. Книга её была в обложке NRF *- но их и в Бельгии читают. Два мотоцикла, на которых въехала прямо в осоку молодёжь, были без опознавательных знаков. Горбун спросил, который час, Алексей показал запястье с циферблатом - тот улыбнулся. Часы стояли. Жестом Алексей извинился. Он вынужден был отмалчиваться. Стоило заговорить, как он привёл бы этих людей в изумление своим акцентом. Одинокий, как извращенец, поцарапанный, заросший и угрюмый, он тем не менее пытался изображать пляжную непринуждённость. Что было нелегко: берег не Лазурный, день не выходной. Не залёживаясь, местные окунались и, обсохнув, отъезжали в заросшую лесами неизвестность. Он оставался лежать, трепеща ноздрями на дымок сигарет, которые периодически выкуривала обнаженная до шнурка меж ягодицами читательница парижского романа. Он остро сожалел, что игнорировал учебник своей дочери по географии.
      Франция или Бельгия?
      Отражения лесистых холмов затемняли озеро, но в середине зеркало воды блистало. Он уже всерьёз склонялся к сюжету с читательницей не своего романа, как вдруг на дальнем берегу возникло нечто одушевлённое - и на мостки, вокруг которых толкались лодки, спустился из лесу некто в палевых джинсах.
      Этот некто спрыгнул в лодку и, взявшись за борта, окунул голову.
      Алексей вскочил:
      - Эй!
      Крик, который он издал, прозвучал не по-французски, инородность подтвердило вернувшееся эхо. Все на него смотрели, исключая Люсьена на том берегу.
      - Се мон копен *, - сказал он женщине и крикнул снова:
      - Лю-сьен-н!
      Тот выпрямился. Перелез из лодки на мостки.
      Прямо в одежде Алексей вбежал в воду, под резиной подошв расползалось илистое дно, он запрыгал, его отталкивая и всё мутя вокруг, и бросился вперёд, и окунулся с головой, и поплыл, разбивая отражение пограничных лесов. Время от времени он вырывался из воды рукой вперёд и кричал, удерживая внимание друга, но потом почувствовал, что надо экономить силы. Друг это почувствовал тоже. Сбросил одежду, прыгнул, вынырнул и кролем стал приближаться навстречу. Вода держала плохо, она была жутко бесплотной, Алексей даже боялся остановиться, чтобы стащить свои кеды, прокуренные лёгкие спеклись, ему было не семнадцать, он был в чужой стране и в чёрном озере, и с каждым новым гребком всё сильнее, всё печальней ощущал нарастающее бессилие, но где-то знал, что выберется и на этот раз: друг плыл навстречу.
      18.
      В Реймсе они выпили по бокалу шампанского.
      Люсьен пошёл в кафе звонить, а он, откинувшись под тентом, смотрел на зной, на площадь и собор, витражи которого полыхали. Потом он поднял глаза и, не спрашивая, вынул бутылку, давая каплям стечь на тротуар.
      - Вернулась...
      Он взял бокал, Алексей поднял свой:
      - За это?
      - Надеюсь, навсегда, - ответил Люсьен. - С ней я ещё не говорил. Только с твоей Констанс. Она у нас, а дети во дворе. Там горе, - не скрывал он счастья. - Хоронят хомяка. С процессией, с крестом... По-христиански, знаешь? Пусть...
      - Разве у вас хомяк?
      - А ты забыл? Гастоном звали...
      По Европейской магистрали номер 2 до столицы было рукой подать, и в этот послеполуденный зной они не спешили покидать столицу славной Шампани, тем более что через площадь прямо на них собор лил дивный синий свет.
      19.
      В августе Констанс с Анастасией уехали в Испанию.
      Париж был пуст, только на пляс Пигаль в разноцветном свете неона кипел туристический водоворот.
      За соседним столиком американки в белых тишотках пили пиво, одновременно занимаясь интеллектуальной деятельностью: одна писала что-то на жёлтой почтовой бумаге, другая на белой нелинованной рисовала нечто, что показалось ему Царь-пушкой, но оказалось древнегреческим монументом в честь Дионисия, американки его видели в Делосе - взведённый в небо фаллос, от которого то немногое, что сохранилось до наших дней, выглядело всё равно внушительно.
      Разговор был недолгим:
      "Your plaсe, our plaсe?" *
      Они засмеялись, когда он вступил в говно собачье.
      Plaсe их был на рю де Мартир?.
      После душа американки переоделись в кимоно. Он начал с одной, другая присоединилась, но затем отпала и, закинув руки за голову, созерцала их, а свет нельзя было назвать интимным, потом вдруг стала истерически рыдать в подушку, и он на кухне у холодильника пил пиво, пока первая гладила её по спине, но вторая вырвалась, и всё время, пока они с первой продолжали, двойным весом навалясь на край тахты, яростно выстукивала на машинке в смежной комнате, иногда входя то за бумагой, то за белой жидкостью для правок, а потом вдруг объявила, что такси внизу.
      "Oh, damn,?" - ругнулась первая, поскольку, несмотря на все его усилия, пароксизма пока ещё не достигла. Кимоно слетело на паркет. Ай эм соу сори, сказал он. "It's OK" , - ответила она из душа, объясняя, что, согласно своему врачу, начнёт кончать не раньше, чем через три года интенсивной разработки, и с криком: "Have fan, you guys"* загремела по ступенькам вниз со своим чемоданом из цельного дюралюминия трансатлантическим.
      Та, которая осталась, натянула длинные шерстяные носки и снова села за портативную машинку. "Don't be upset",* - и объяснила, что с мужчинами оргазмов у подруги ещё не было. Абсолютно пустой и голый, он сидел рядом, пока она дописывала письмо своему психоаналитику в Нью-Йорк.
      Заклеив авиаконверт, американка нашла ему для утреннего джогинга пару драных кед, оставшихся от старшего брата: в них Алексей от неё и сбежал...
      - Пошлый тип, - говорила Бернадетт во время обеда, - вкуса, ну никакого! Я в этом отдала себе отчет, взяв в руки его галстук, да, он забыл в шкафу, а номер был ужасный, причём, снимал он галстук через голову, ты понимаешь, не развязывая узел, такой широкий и короткий, а сам галстук даже не шёлковый, хотя в Италии мог бы себе позволить. Бедный, жадный и преданный своей мамуле. Ничего удивительного, что предпочитает он большие груди. Моими остался недоволен. Конечно, прямо не сказал, иначе получил бы в глаз! но выражал всем видом. По-твоему, не груди? По-моему, они на уровне.
      - Вполне.
      Соседи на них смотрели. Час обеденный, и кафе на рю Ришелье было переполненно. Они допивали графин rose * - завершая свидание, состоявшееся по её инициативе: конфиденциальное.
      Он разлил остатки.
      - Уф-ф! Хорошо, не забеременела. Я бы чего-нибудь выпила с кофе давай?
      И сама заказала.
      - Вот так, - сказала, выпив залпом арманьяк. - Это что касается Триеста. А говоря про нас с тобой...
      Он дал ей прикурить и, утешая, накрыл ладонью её руку, которую она вырвала, и всё кафе опять взглянуло в их сторону.
      - Но я хочу! ты понимаешь? - Осознав истеричность выкрика, она улыбнулась, как застенчивая девочка, но упрямо повторила - на полтона ниже. - Хочу ебаться.
      Под его нехорошим взглядом парижане отворачивались, успев ему выразить своими умными глазами усмешливое неодобрение - как если бы он на глазах у всех встал поперек потока. Заведомо бессильный перед напором тридцатилетней парижанки с лихорадочными пятнами на скулах.
      - Понимаю, но...
      Она прервала паузу:
      - Но он твой друг?
      Он имел в виду не это, но не успел в уме построить фразу. Теперь же ничего не оставалось, как только подтвердить кивком. Померкнув, она усмехнулась и отбросила салфетку.
      Поднялась и вышла.
      20.
      Через неделю вернулась Констанс.
      Наcтала осень.
      Мюнхен. 1991
      ? Немножко воздуха?
      1 "Седьмое небо".
      ? Добро пожаловать.
      ? Биржа.
      ? Дрочу.
      2 Мандавошки.
      * Послушай...
      * детектив, боевик, триллер
      * Одни из самых популярных улиц квартала проституток Сан-Дени
      * Доза пива.
      ? Югослав.
      ? По-французски - эквивалент трехбуквенного.
      ? Никогда!
      * Аллюзия на сборник рассказов "мачо" Хемингуэя "Мужчины без женщин".
      * Кризис среднего возраста.
      * Теща.
      * Лазурный берег.
      * Хозяин - ты.
      * Никогда не объясняй!
      * Нежная Франция, дорогая страна моего детства...
      * Удостоверение личности
      * Давайте, ребята, давайте...
      * Мудаки.
      * Специалистка по Востоку.
      * Абсолютно безумна.
      * Попозже.
      * с подписью
      * "В пути" (роман Керуака)
      * Деcять тысяч франков.
      * Но как красива, действительно, прекрасна...
      * То есть - для посвященных.
      * Черт, она полностью безумна...
      * Настолько безумна и так красива...
      * Ночью.
      * Бляди.
      ? Втроем.
      * Гималайское утро
      ? Само собой разумеется.
      * Счет, пожалуйста!
      * Частная стоянка.
      ? Надежда.
      ? Господа.
      ? Сделан в Великобритании (название фильма).
      * Сваливаем.
      ? По-иному.
      ? Пропустим.
      * "Член".
      * Только для членов.
      * Грязеный педак!
      * Так что... "французский поцелуй"?
      * Или господа друзья попы?
      * А может, работу вручную?
      ? Действие.
      ? Могу я?..
      * Чего-нибудь выпить?
      * Угощайтесь
      * Простите, но...
      * Срываемся!
      ? Француз?
      * Смерть лягушатникам!
      * Но какая сука, какая сука...
      ? На Восток.
      ? Работающего гостя.
      * Прошу прощения, где вокзал?
      * Главный вокзал?
      * Чего, мужик? Проблемы?
      * Все в порядке, спасибо...
      3 Ты сумасшедший или как?
      * Обезумел полностью.
      * Он сошел с ума.
      * Туда, где чисто и светло?
      * Домой...
      * Прямой = гетеросексуален.
      * "Полуночный экспресс".
      * Не муди
      * ...отсосать.
      * Бернадетт - это я.
      * Всухую?
      * Это не порно
      * Путевой документ
      * Не в своем уме?
      * Аббревиатура из-ва "Галлимар".
      * Это мой кореш
      * К вам или ко мне?
      ? Улица Мучеников.
      ? О, проклятие!
      * Ловите кайф, ребята
      * Не огорчайся
      * Розового