Место это служило оплотом одной из самых грозных разбойничьих шаек, обычно образующихся во время продолжительной войны. Жан де Гост, известный под именем Воруса и принадлежавший к так называемой партии Арманьяков, грабил без разбора всех путешественников, отправляющихся в Париж, забирал их в плен и требовал от их родственников значительный выкуп, а в случае невнесения выкупа вешал пленных на огромном вязе, украшающем торговую площадь города. Предместья Парижа, и те были наводнены этими шайками: разбойники перехватывали обозы со съестными припасами, и жители, выведенные из терпения, обратились, наконец, к Генриху V, прося его избавить их от столь ужасного неприятеля. А так как Генрих желал провести зиму в Англии, где находилась его жена, то он решил напасть на Мо в октябре, надеясь разом овладеть городом; действительно, одной частью города, заключающей в себе торговую площадь и несколько больших монастырей, он овладел без больших затруднений, остальная же была настолько хорошо укреплена и снабжена продовольствием, что королю пришлось осаждать ее по всем правилам военной тактики, несмотря на заранее предвиденные трудности, болезни и опасности, грозящие его войску. Убежденный, что его обаяние во Франции, а может быть даже и благосостояние столицы зависели от его успехов, Генрих решился овладеть городом во что бы то ни стало.

Большая часть английской армии расположилась лагерем перед Мо, во главе ее был сам король и главные представители английского дворянства: Марч, Сомерсет, Салисбери и Варвик, к ним присоединился и король Шотландский, Джемс. Во время отсутствия Генриха он был во главе армии при осаде и взятии Дрейса. Джемс исполнял, до известной степени, должность флигель-адъютанта при английском короле, а тот относился к нему, как к брату. Малькольм же ни на шаг не отлучался от своего короля. В последнее время огромная перемена произошла в юноше. Он почти совсем превозмог болезненную слабость своего детства, и теплое, благотворное солнце Франции подкрепило и развило его.

Хромота его исчезла, и у него появилось столько сил, что он легко мог переносить все трудности похода. Нервы его так окрепли, что когда после первой схватки, в продолжении которой он не смел отойти ни на шаг от Джемса, он не только остался цел и невредим, но, кроме того, получил еще похвалу за свою храбрость, то с нетерпением стал ожидать случая выказать свое удальство. И, странное дело, – по мере того, как воинственная отвага овладевала им, он вместе с Ральфом Перси, искренно начинал бранить французов за то, что те избегали открытого сражения. Малькольм в своем рвении перещеголял даже Ральфа, потому что, к своему удивлению и полнейшему удовольствию, осознал, наконец, в себе храбрость, и боялся, чтобы приятель как-нибудь не узнал о его прежней робости.

Итак, Джемсу удалось возбудить отвагу в молодом человеке, но за это он лишился в нем того, о чем мечтал: товарища по занятиям в парижском университете, где с рвением трудился в то время молодой Джемс Кеннеди, сын Джемса, Кеннеди из Дюпюра и Марии, старшей сестры короля. Шотландский король и доктор Беннет в то время очень интересовались этим университетом, в особенности первый, замышлявший устроить такой же в своем королевстве, – чему, впрочем, стараниями Кеннеди, суждено было осуществиться уже после смерти Джемса. Таким образом, Малькольму, волей-неволей, пришлось выслушивать на этот счет множество предположений, но он, со своей стороны, всеми силами старался уклониться от всякого сближения с Кеннеди: он боялся, как бы его снова не заставили погрузиться в книжные занятия. Конечно, чувством этим руководило, до некоторой степени, опасение насмешек со стороны Ральфа Перси, но главное – твердое нежелание возвращаться к прежнему образу жизни, от которого он совершенно отрекся в данную минуту.

Развитие физической силы Малькольма шло в ущерб его умственным способностям. Он даже стал, мало-помалу, тяготиться своими религиозными обязанностями; причиной этому был и недостаток времени, и фальшивый стыд и, наконец, просто лень.

Во время осады король Джемс с Малькольмом, как состоящие при свите английского короля, помещались в большом, старинном монастыре; вся же армия жила в палатках, что было страшно неудобно из-за разлива Марны; в войске господствовала лихорадка, и не один больной был отправлен в Париж для поправки здоровья или для того, чтобы умереть. Кроме того, темные зимние вечера наводили уныние на армию, привыкшую сражаться только в хорошее летнее время, так что лишь личное влияние Генриха и его неутомимая деятельность могли поддержать дисциплину. В качестве фортификатора, по тогдашнему времени довольно образованного, он был убежден, что единственное средство помочь общему неудобству – вырыть подземные траншеи вокруг всего лагеря; мера – эта вызвала неудовольствие армии. Солдаты без ропота готовы были исполнять любое приказание, как бы тягостно оно ни было, если только дело непосредственно относилось к осаде, но улучшать французскую почву с санитарной целью, по их понятиям, было бессмыслицей, так что без личного надзора главных офицеров работы длились бы нескончаемое время.

В один холодный, пасмурный декабрьский день, под снегом, валившим хлопьями, король Джемс пробирался верхом по грязной, вязкой дороге в сопровождении своего малочисленного конвоя, за исключением сэра Нигеля, отправленного в Париж с особенным поручением. Король с Малькольмом были одеты по-домашнему, без особенных воинских доспехов, в голубых плащах, на которых был только крест св. Андрея, в стальных шлемах без забрал; королевский же шлем отличался только узеньким золотым ободком. Они решили, что излишне было бы надевать хорошее вооружение в такую скверную погоду. Надзор за рабочими был не очень приятным для Джемса поручением, потому что малейший выговор с его стороны возбуждал в солдатах всегда готовую вспыхнуть национальную ненависть к шотландцам, а деморализация в войске была так сильна, что каждую минуту можно было ожидать вспышки.

Что же касается Генриха, то он еще не совсем оправился от сильной простуды и лихорадки, и, кроме того, его беспокоила опухоль горла. Утром этого дня он потерял перстень со своей печатью. В те времена этой печати придавали большее значение, чем даже самой королевской подписи. Генрих никогда не снимал с себя этого перстня, но он как-то незаметно соскользнул с пальца. Целое утро было потрачено лордом Фицзугом, королем Джемсом, Малькольмом, Перси и другими на поиски этого перстня, но все было напрасно, и Генрих решил отправить Фицзуга вырезать в Париже на другой печати маленький значок для отличия от потерянной. Тем временем Ральфу Перси поручено было присматривать за рабочими, а так как он медлил возвращаться, то Джемс вызвался съездить за ним. Король согласился на его предложение, – не от лени, а потому, что не мог оторваться от множества накопившихся дел.

Такой густой туман стлался по земле, что даже в нескольких шагах нельзя было отличить горстку недовольных солдат, находящихся под командой прежних дуэлянтов Тирка, Китсона и Тректона, сделавшихся теперь неразлучными друзьями, хотя, впрочем, прежний нрав их ни в чем не изменился. Милях в двух от места работ Джемсу повстречался Ральф Перси.

– Это вы, мессир король? – вскричал он. – Не совладаете ли вы с этими негодяями? Я посинел от холода, а все-таки не смог заставить их сделать более покатый спуск! Вообразите: этот филин Китсон ответил мне, что ни один йоркширец не имеет обыкновения работать иначе, а потому и он не желает меня слушаться. Когда я замахнулся хлыстом на одного из этих грубиянов, подумайте только, что сделал Тректон? Он сказал, чтобы я остерегся, потому что все эти люди – свободные йомены, и легко могут столкнуть меня в грязь, если я кого-нибудь задену.

– Надеюсь, вы не замахнулись на Тректона?

– Нет, нет! Ведь этот джентльмен – грубая собака; я хотел отхлестать только солдата. Тректону в ответ я сказал, что все это станет известно королю Генриху. Как бы я желал чтобы он был здесь!

– И я не менее вас желал бы того же, – ответил Джемс. – Вряд ли они в таком настроении духа послушают шотландца. Но постойте, Ральф, не беспокойте пока короля, он занят письмами к императору, а это будет поважнее вашего рва.

С этими словами, Джемс продолжал свой путь, и проехав к месту, стал уговаривать работников, даже сам копал землю, но старания его остались напрасны: Тректон и Кингстон были непоколебимы, и с пренебрежением отвергали мысль, что король может понимать больше них в этом деле.

– Посмотрите! – вскричал вдруг Ральф Перси. – Посмотрите, вам еще новое дело взваливается на плечи! Откуда едут эти люди?

Действительно, под прикрытием густого тумана довольно значительный взвод неприятеля тихо поднимался прямо на отряд с видимой целью отрезать их от остального войска. Неприятели были верхом, а англичане, кроме Джемса, Перси, Малькольма и полудюжины людей, составляющих свиту, были пешие. Джемс, не теряя присутствия духа, приказал верховым немедленно отправиться в лагерь за подкреплением, из остальных же устроил маленький смешанный батальон. Все они были стрелки, но луки свои оставили в лагере, а с собой взяли только пики и топоры – довольно сильное оружие против кавалерии, но только в том случае, если пешие не будут выбиты из строя. Тихо продвигались они вперед, чрез болота, лужи, завалы и древесные пни, стараясь держаться как можно ближе к реке. Путь этот был весьма неудобен, но Джемс предпочел его другому, так как он все-таки позволял защитить их от целого взвода конницы.

В течение получаса эта военная хитрость вполне удавалась, но вскоре пришлось выйти на ровное место, и неприятель тут же приготовился к стрельбе. Заметив это, Джемс приказал своему батальону собраться вплотную и выставить вперед пики. Сердце Малькольма затрепетало, – вот где была действительная опасность! Но он приободрился, услышав звонкий голос своего короля, скомандовавшего:

– Смелее, ребята! Скоро мы получим подкрепление из лагеря!

Вдруг раздался крик:

– Шотландцы! Шотландцы! Измена… Нас предали!.. Видите, сэр Перси, они идут на нас… Измена!

– Если бы это и было, дурак, разве Перси побежит от неприятеля? – вскричал Ральф, ударив кричащего. Но паника сделалась всеобщей, все кричали, что шотландский король изменой выдал их своим соотечественникам. Все разбежались в разные стороны, рискуя тотчас же сделаться жертвой неприятеля, если бы тот вздумал преследовать их; но не та была цель нападающих: они только рассредоточили свои ряды и образовали цель вокруг тех, кто пренебрегая бегством, остались стоять неподвижно на месте с мечами в руках. Впереди всех был Джемс; черты его лица выражали непоколебимое мужество льва; за ним – Малькольм, бледный от ужаса, Ральф, кипящий бешенством, Китсон и Тректон со своим обычным невозмутимым спокойствием, Бревстер, и, наконец, слуга Малькольма Гальберт, – все в страшном волнении, смешанным с некоторой дозой тайной надежды.

– Не бойтесь ничего, друзья мои, – сказал Джемс ласково. – Если нам придется поплатиться, то лишь одним выкупом.

– О! Я ничего не опасаюсь, – ответил Ральф.

– Мы не покинем вас, сэр, – сказал Китсон Ральфу, – но, видана ли в свете подобная измена…

– Молчи, осел! – крикнул Перси вместо благодарности за их верность.

В это время всадник на великолепном коне выехал из неприятельских рядов. Это был человек исполинского роста, с резкими и строгими чертами лица; из-под поднятого забрала можно было разглядеть, что человек этот довольно пожилой; щит, висевший на его руке, был до того измят, что на его поперечном разрезе едва обозначалось голубое поле с короной и окровавленным сердцем.

Человек этот был небезызвестен Малькольму; и все-таки он невольно содрогнулся и только кивнул головой, когда пылкий сын Готспура спросил его, действительно ли это смертельный враг его дома – старый Дуглас.

Король Джемс стоял неподвижно, облокотившись на свой меч; шотландец, сойдя с лошади, приблизился к нему.

– Приношу подданнический долг своему верховному владыке! – проговорил он, становясь на одно колено и снимая латную перчатку в знак своего глубокого уважения.

– Остановитесь, лорд Дуглас! – сказал Джемс. – Подданнический долг не приносят пленному!

– Пленный? Да теперь вы уж не пленный, мессир король! – ответил граф Арчибальд. – Давно ожидали мы этого случая, и теперь, со всем оружием и богатством, полученными нами в сражениях, возвратимся с вами в Шотландию, и свергнем низкого Альбани!..

Тем временем Китсон и Тректон переглядывались между собой; они уже было взялись за рукоятки своих мечей, решив скорее в куски изрубить пленника своего государя, чем отпустить его на свободу. Но тут раздались крики со всех сторон:

– Спасем короля Джемса! Спасем короля Джемса!

Рыцари стекались со всех сторон, чтобы повергнуть к стопам короля свой подданнический долг; в числе их Малькольм увидел сэра Патрика Драммонда, громко кричавшего:

– Сир! Давно ожидали мы вас! Будьте свободным королем нашей свободной Шотландии! Доверьтесь нам, верховный наш владыка!

– Довериться вам, друзья мои? – ответил глубоко тронутый Джемс. – Я всей душой доверяюсь вам. Но как заслужу я ваше доверие, если начну с измены английскому королю?

Чтобы обратить внимание на слова Джемса, Ральф Перси поднял указательный палец, и кивнул обоим йоркширцам, стоявшим с разинутыми ртами; они были глубоко убеждены, что всякий шотландец непременно обманщик. Глухой ропот неудовольствия пронесся в рядах шотландцев, что не помешало Джемсу бросить на них отважный взгляд, и продолжать.

– Да, – продолжал он своим звучным голосом, – с измены английскому королю! В настоящее время я принадлежу ему, и он мне оказал такое доверие, какое не оказывалось ни одному пленнику. Могу ли я изменить ему после этого?

– Хитрый дьявол, в какие тонкости то пускается! – пробормотал себе под нос старый Дуглас. Но сдержавшись, продолжал громко: – Если это так, то отдайте нам ваш меч, сир, и мы отвезем вас в Шотландию, как пленника, тогда ваша честь ни в чем не пострадает!..

– Меч мой и честь останутся при мне, даже если тело будет в ваших руках! – возразил Джемс. – Что выиграете вы, увезя меня? До тех пор, пока Англия не возьмет с меня выкупа, у вас будет совершенно бесполезный пленник.

– Сир, – сказал тогда Джон Свентон, выступая вперед, – милорд Дуглас совершенно откровенно говорит вам. Не отвергайте его предложения прежде, чем серьезно не обдумаете его – это единственное средство к освобождению. И если вы действительно желаете сделать переворот в Шотландии, то знайте, теперь настало для него самое благоприятное время.

– Нет, время еще не настало, – сказал Джемс, – я не увижу Шотландии, сражаясь во имя ее обесчещенной рукой!

– Это мы увидим, когда он будет во дворце Эрмитажа, – заметил Дуглас своим приверженцам. – Теперь же, мессир король, отдайте нам ваш меч. Живой или мертвый – вы наш!

– Я не уступлю, – возразил Джемс. – Мертвым вы можете меня взять, живым – никогда!

Потом, обведя взором все эти лица, отражающие на себе самые разнородные чувства, он продолжал:

– Друзья мои! Поверьте, я всем сердцем привязан к своей дорогой родине, и, конечно, для нее не пожалею жизни. Но после стольких лет плена начать с нарушения клятвы я никогда не решусь. Злоупотреблением доверия короля Генриха я не только запятнаю себя, но и Шотландию; низость моя была бы еще гаже, если бы я согласился на предложение милорда Дугласа, потому что на свободе или нет, я все-таки останусь пленником Англии. Джентльмены, дорогие братья мои, вы можете меня освободить только одним способом: оставьте Францию, где волнения только продлятся вследствие вашей великодушной храбрости. Отпустите меня к королю Генриху объявить, что мечи ваши будут к его услугам, если он дарует мне свободу. В таком случае я буду настоящим вашим королем, и мы вернемся домой со спокойным сердцем; тогда я буду стараться, чтобы только ключ охранял замки, изгородь оберегала корову…

При этих словах глаза его метали искры, он выпрямился во весь рост, и редкий из присутствующих, глядя на него, не мог не согласиться в душе, что он действительно был их властелином. Но речь Джемса по поводу обязанностей короля мало согласовывался с мыслями Дугласа Черного, а нахальство этого семейства дошло до того, что графу Арчибальду мнилось, будто королевская власть должна склоняться пред волей Дугласов. И старик вскричал в сердцах:

– Слышите ли его, товарищи? Он признается в своем сочувствии к западу! Подумал ли он, как мало будет стоить нам нанести окончательный удар несчастному, потерявшему последнюю искру храбрости в темнице, и приготовившему Альбани путь к трону. Тот, по крайней мере, хоть истый шотландец!

– Исполняйте вашу угрозу, граф, и положите конец моему слишком продолжительному плену, но только отпустите моих окружающих.

В один голос Перси, Китсон, Тректон и Бревстер объявили, что они будут защищать короля до последней капли крови, а Малькольм кинулся к Патрику Драммонду и стал умолять его спасти короля.

– Ты здесь! – вскричал удивленный Патрик, и в то время, как несколько рыцарей крикнули: «Сир! Сир! Мы не дозволим покуситься на жизнь вашего величества!» он прибавил, подойдя к королю: – Возьмите мою лошадь, сир, и езжайте! Я не допущу, чтобы вам причинили малейшее зло!

– Спасибо, – сказал Джемс, – я охотнее пойду пешком, но только в вашем обществе.

Шотландцы, по-видимому, разделились на два лагеря. С одной стороны был Дуглас, его друзья и сообщники, остававшиеся в нерешительности – напасть ли силой на короля? С другой – Джемс со своим и с Патриком Драммондом, готовыми защитить его во что бы то ни стало.

– Пойдем, – сказал Джемс, и с обнаженным мечом ровным шагом направился к английскому лагерю.

Дуглас не решился преследовать его. Несколько всадников стояли в отдалении. Так продолжали они свой путь до тех пор, пока не перешли ивового забора, находящегося на краю спуска, за которым всякое преследование верхом было невозможно.

Перейдя забор, Джемс обратился к Патрику со словами:

– Глубокое вам спасибо; вряд ли мне можно рассчитывать, чтобы вы были соратником короля-авантюриста?

– Действительно, я не в состоянии буду согнуться под английским знаменем, сир, но всюду, кроме Англии, готов служить вам до последней капли крови.

– Теперь не время доказывать ваше заблуждение, – возразил Джемс, – вот почему и не приглашаю вас идти дальше. Англичане сейчас явятся за нами, и мне остается только поблагодарить вас за услугу.

– Не подумайте, сэр, что намерением нашим было таким образом окончить это дело! Давно, очень давно мечтаем мы, – конечно, исключая сообщников Букана, – отыскать и освободить вас; но никогда не думали мы, что лорд Дуглас осмелится так повести дело.

– Вы немного бы выиграли, если бы лорд Дуглас возвратил меня Шотландии при таких условиях, – ответил улыбаясь Джемс. – Я не возвращусь в свое отечество иначе, как в качестве свободного короля, способного судить без лицеприятия; для этой цели я готовь ждать, и когда наступит время, надеюсь найти в вас хорошего помощника.

– От всего сердца, сэр, – ответил Патрик. Ах, почему я не могу служить вам в данную минуту! Малькольм, ты в хороших руках, дружище! Клянусь честью, я узнал тебя только по голосу, ты удивительно вырос, а что приятнее всего, выказал удивительную храбрость! Бедный отец мой был бы счастлив, увидав тебя таким!

Малькольм покраснел до ушей. Странная вещь, похвалы Патрика не произвели на него ожидаемого действия, он только пробормотал: – Ты знаешь…

– Я получил из Холдингхэмского монастыря письмо от Джонни Свентона; он извещал меня, что отец мой, – да успокоит Господь его душу! – был смертельно ранен этим проклятым д'Альбани. Ах, с каким удовольствием я задушил бы этого негодяя!.. Джонни писал мне еще, что отец отослал тебя на юг к нашему королю, и что сестра твоя находится в монастыре св. Эббы. Правда все это?

Не успел Малькольм подтвердить это, как король прервал его:

– Мне жаль мешать вашему разговору, но всякое промедление может быть опасным для нас обоих. До свидания, сэр Патрик, до лучших времен!

И король дружественно сжал руку рыцаря, и не дав ему более сказать слова, проворно перескочил через ров и шепотом сказал Малькольму:

– Если бы он остался с нами на несколько минут, то непременно узнал бы во мне вашего посетителя, он слишком внимательно вглядывался в меня, – но мне ни в Англии, равно как ни в Шотландии, не хотелось бы выдать тайну своего путешествия.

Малькольм вздохнул свободнее; он чувствовал себя немного виновным в отношении Патрика, и не имея достаточно времени для объяснений, предпочел отделаться молчанием.

Тем временем Китсон приблизился к королю:

– Сэр, – сказал он, – вы человек честный, клянусь именем Китсона! И мы приносим вам извинения за то, что усомнились в вас.

Джемс рассмеялся и крепко сжал протянутые ему руки, сказав:

– Разубедитесь теперь, что шотландец и подлец – одно и то же, и большое спасибо вам за оказанную мне помощь!

– Я всегда рад придти на помощь таким честным людям, как вы, сэр, – ответил Китсон откровенно.

Затем Джемс, обратившись к Ральфу Перси, спросил его мнение о Дугласе.

– Это крепкая и непроницаемая старая башка, – ответил Ральф. – Если бы эти сбежавшие подлецы не бросили нас, я бы показал старому разбойнику, что значит Перси!

Джемс не мог удержаться от улыбки, потому что суровый великан, несмотря на свои годы, был несравненно сильнее этого белолицего юноши из дома Перси, наивно воображавшего, что достаточно одного имени, чтобы непременно победить шотландца или француза.

Но трудности пути, увеличивающиеся с каждым шагом, овладели всем его вниманием. Свернув с торной дороги, им пришлось проходить по заливным лугам, где поминутно встречались трясины, обширные канавы или же изгороди, перелезать через которые было очень неудобно. Вода, впитавшаяся в их платье, замерзла, и ко всему прочему, темень была страшная. Путники попеременно падали в грязь один за другим. Малькольм, как слабейший из всех, окончательно выбился из сил, так что без помощи Джемса ему бы непременно пришлось ночевать в поле.

Наконец показались лагерные огни. Дойдя до окопов, путники произнесли пароль, и часовой, впустив их, грубо проговорил:

– Вот и еще идут! Тем лучше! Ну, как вы выпутались?

– А разве те негодяи вернулись сюда? – спросил Китсон.

– Человек с двадцать пришло, – был ответ. – Должно быть многие утонули, или просто попали в руки французов. Король взбешен до предела, – да и есть от чего! Впрочем, что же хорошего можно было ожидать от подлеца шотландца?

– Держи лучше язык за зубами! – крикнул Перси.

Но тут принесли факелы, и осветили знакомые лица вошедших, – караульные ошалели от изумления. Джеймс не ждал извинений: известие, что Генрих усомнился в его честности, поразило его прямо в сердце. Он бросился в монастырь. Двор был наполнен людьми и оседланными лошадьми. В дверях здания стоял человек в латах с опущенным забралом, и отдавал приказания взволнованным голосом.

– Я до тех пор не успокоюсь, Марч, – говорил он, – пока не узнаю наверное, что с ним случилось. Но если он надул…

– Так что же тогда? – спросил Джемс.

Звук его голоса заставил содрогнуться Генриха.

– Это ты, Джемс? Здоров и невредим! Скажи еще что-нибудь! Подойди поближе! Да где же ты?

– Я здесь, мессир король, – ответил тот строго.

– Ах, слава Богу! – воскликнул Генрих радостно. – Где эти негодяи, что солгали мне? Чтобы сей же час они были на виселице!

– Ничего удивительного нет, что они испугались измены, – возразил Джемс холодно, – если сам король их усомнился во мне до такой степени.

– Это только в пылу первой минуты, – увы! – и самой мучительной в моей жизни! Что же мог я подумать, если негодяи эти донесли мне, что видели сигналы, и не знаю еще, какие сношения с неприятелем? Но все-таки я надеялся, что россказни эти были придуманы негодяями с целью оправдать свою трусость, и потому собрался тебя искать. Во всяком случае, я должен был лучше знать тебя! Мне было бы легче, если бы весь свет надул меня, чем хоть минуту сомневаться в твоей честности, Джемс!

Тон, которым король произнес эти последние слова, был так сердечен, что уничтожил всякое неудовольствие в Джемсе; мигом рука его очутилась в руке Генриха, и тот сжал ее самым дружественным образом.

– Эй, господин прево, – крикнул он, – немедленно всех этих мерзавцев вздернуть на виселицу!

– Нет, Генри! – вскричал Джемс с живостью. – Позволь заступиться за них: – они струсили не без некоторого основания…

– Струсили! Одного этого слишком достаточно для примерного наказания! Если мы будем прощать мерзавцев, покинувших своего командира, да еще оболгавших его в добавок, тогда ложь и трусость воцарятся в моей армии.

– Но выслушай меня наконец, Генри!

– Я тогда буду слушать тебя, когда ты переменишь свое платье. Посмотри только на себя: ведь ты превратился в настоящую льдину! Переоденься скорей, а я пока осмотрю гауптвахты; у тебя так щелкают зубы от холода, что скоро не расслышишь и слов.

– А у тебя от кашля, – ответил Джемс, – если будешь выходить в такое время. Ведь теперь очередь Салисбери.

– Я сам обязан смотреть за всем, – ответил Генрих. – Если бы только я мог всюду поспевать в одно и тоже время, тогда зимний холод не охватил бы моего войска.

Слова эти он проговорил резким голосом, садясь на коня и собирая вокруг себя складки плаща, подбитого горностаем, – плохая защита против холода декабрьской ночи, в особенности человеку, мать которого, красивая и умная Мария де Боген, умерла в цветущем возрасте от простуды.

Джемс и оба его спутника давно уже переменили платье и грелись у огня в приемной зале. Пленник английского короля, мечтая, наигрывал на арфе меланхолические баллады, напевы которых, по его словам, долго звучали в его ушах после того, как приходилось ему слышать шотландский говор. Вдруг раздался сердитый голос Генриха, бранившего прево за то, что тот отложил казнь беглецов до разъяснения всего дела шотландским королем.

– Приказания мои, – кричал Генрих, – не должны откладываться ни для какого короля; и потому, если и дарую несколько часов жизни негодяям, то лишь для того, чтобы на другой день публично исполнили над ними смертный приговор.

Он говорил с повелительной строгостью, заменившей с некоторого времени добродушие его нрава. Войдя в залу, Генрих опустился в кресло перед огнем, и казался совершенно разбитым, как физически, так и нравственно. За ужином он ел очень мало, и говорил еще меньше; а когда Джемс начал рассказывать ему о своей встрече с шотландцами, то он перебил его, сказав: – Расскажешь завтра, – я болен, и мне все это ужасно надоело! Сыграй лучше что-нибудь на арфе.

Джемсу очень бы хотелось не упоминать о поведении Дугласа, но необходимо было замолвить слово в пользу несчастных, оробевших стрелков и похвалить храбрость Перси, Малькольма и обоих йоркширцев; но боясь, чтобы молодой Готспур не оскорбился похвалами шотландского короля, Джемс замолчал, и принялся наигрывать одну из своих печальных баллад.

Генрих слушал его в полудремоте, нисколько не изменив выражения тяжелого беспокойства, с некоторого времени постоянно отражавшегося на его лице. Время от времени он просыпался и глубоко вздыхал; казалось, вся стойкость его ума, вся энергия его характера угасли под тяжестью забот, добровольно взятых им на себя.

Джемс не успел окончить своей баллады и рыцарских романсов, где, между прочим, шла речь о сироте, брошенном в лесу среди медведей, как вдруг на дворе раздались веселые звуки горна и прервали заунывное пение Джемса.

– Неужели французы послали парламентеров в такой поздний час? – воскликнул Джемс.

Минуту спустя народ весело засуетился во дворце, и Генрих, поспешно вскочив со своего места, молча остановился в ожидании известий; плохо скрываемое беспокойство покрыло его щеки и лоб ярким румянцем.

Посланный, покрытый грязью, вбежал в Залу, и, бросившись на колени пред английским королем, громко вскричал:

– Да здравствует король Генрих! Известие! Большое известие, монсеньор! Пять дней тому назад, мессир, в Виндзорском замке, королева подарила вам наследника!

Генрих не промолвил ни единого слова; он сжал изо всех сил руку посланца, и оставил в ней дорогой перстень, потом, сняв шапку, закрыл лицо руками и произнес несколько молитв; затем осыпал посланца вопросами насчет здоровья королевы. Наконец, прочитав письмо Кличельского архиепископа, он подал ему вина, и, обратясь к лордам, пригласил их продолжать ужин, а сам ушел в свои комнаты.

Действия эти совершенно не согласовывались с его веселым и общительным характером. Присутствующие удивленно смотрели друг на друга. Что же касается посланца, он взглянул на богатый подарок и объявил, что был бы гораздо более доволен, если бы вместо него король подарил ему простой булыжник, и был бы по-прежнему весел.

На следующий день, утром, задолго до восхода солнца, Джемс открыл глаза и увидал у своего изголовья совершенно одетого Генриха.

– Прежде обедни мне надо обойти казематы, – сказал он. – В силах ли ты, Джемс, отправиться со мной по этому холоду?

– Более в силах, чем ты, – ответил Джемс, вставая. – Но разве такая необходимость?..

– Необходимость, да, и самая крайняя, – ответил Генрих. – К неприятелю подоспели новые силы, и он, по моим соображениям, непременно нападет на нас.

Джемс был готов в несколько минут. Малькольм тоже был готов почти в одно с ним время, хотя в начале не мог удержаться от легкого вздоха, тотчас же подавленного при виде Ральфа, который давно уже был на ногах. Более никто не должен был сопровождать Генриха, потому что тот в своих обходах требовал, чтобы свита его была как можно меньше.

– В такое утро, и собаку пожалеешь выгнать за дверь, – сказал Генрих, взяв под руку шотландского короля, – но мне так хотелось пройтись с тобой, Джемс, прежде чем начнутся эти радостные крики.

– Славный же прием сделал ты наследнику своему! – заметил Джемс.

– Бедное дитя! – ответил Генрих со вздохом. И помолчав с минуту, продолжал: – Ты будешь смеяться надо мной, но я все-таки скажу, что предпочел бы, чтобы мой сын родился где бы то ни было, только не в Виндзоре. Я все устроил бы иначе, но что станешь делать с капризами женщины?