Там, где меняют законы (сборник)

– А, козлы! – изрек Чан, – ну ладно, по роже они мне навешали, а зачем водку-то увели? А у тебя, кореш, в натуре, запасца нет?

– Не, – сказал Денис, – что было, употребил.

– То-то от тебя одеколоном пахнет, – глубокомысленно изрек Чан.

Денис не стал разочаровывать бедолагу и объяснять ему, что одеколоном от него пахнет вовсе не потому, что он одеколон пил.

– А что, Голова, – он в натуре такой крутой, что за провод задницу отдерет? – полюбопытстовал Денис.

– Да не, он так, ничего мужик и перед Негативом шестерка, – сказал Чан, – а тут взъелся до не могу. Ну прям не кабель из банка у него потырили, а хрен из штанов.

С этими словами Чан сделал попытку подняться, но ввиду легких телесных повреждений, а также общего расстройства организма, вызванного значительным превышением нормы алкоголя в крови, поскреб ногами по полу и остался, где был.

– Слышь, Чан, – спросил Денис, – а Негатив Премьеру предъяву делал? За моего братана?

– Кунак делал, – сказал Чан, – на завтра стрелку забили.

– Где?

Чан икнул. Черяга повторил вопрос.

– Забыл, е-мое, – сказал Чан. – А тебя что, не звали?

– А стрелка-то мирная? – задумчиво спросил Денис.

– Да не поцапаются! Премьера-то тоже Князь на город ставил, в один общак платят. Премьер живет по понятиям… Слышь, братан, сгоняй за зельем? Душа не встает…

– Я сгоняю, – пообещал Денис, – а ты мне вот что скажи: неужто мой братан и впрямь в эту Ольгу так втрескался? Не побрезговал?

– Олька Барыня девка умная, – сказал Чан, – она у Негатива два месяца жила, как сыр в масле каталась, пока он ее на чужой скалке не застукал…

– И что ж? Негатив к брату не ревновал?

– Кого ревновать-от? Мокрощелку? – Чан громко икнул, – так вона их как ос в гнезде… Западло давалку-то ревновать будет…

Когда, через пятнадцать минут, Черяга вернулся в квартиру с четырьмя бутылками самой мерзкой бормотухи, которая только нашлась в ближайшем ларьке, новый его знакомый похрапывал, окончательно свалившись под стол. Ноги в разных носках сиротливо торчали из-под длинной скатерти. Черяга осторожно сгрузил рядом с Чаном бутылки и вышел.

Если, не дай бог, Чан проснется до завтрашнего полудня, то первым предметом, который предстанет пред его ясные очи, станет батарея поллитровок из комка. Вряд ли Чан успеет протрезветь настолько, чтобы поведать коллегам о визите московского братана. Если же в пятирублевых бутылках окажется метиловый спирт или еще какой антифриз, – что ж. Что-то подсказывало следователю по особо важным делам Денису Черяге, что чрезвычайных угрызений совести по поводу преждевременной кончины некоего Володи по кличке Чан он испытывать не будет.

* * *

Около шести вечера в приемной Извольского, по обыкновению задерживавшегося на комбинате допоздна, запищал селектор, и приятный голос секретарши сказал:

– Это лидер шахтерского профсоюза. Депутат Луханов.

Извольский взял трубку.

– Здравствуйте, Вячеслав Аркадьевич, – услышал он, – я бы хотел встретиться.

– Зачем?

– Повторить свое предложение. Я же понимаю, насколько вы влиятельный человек в области. И насколько велико ваше влияние на депутатов ЗАКСа. Я повторяю свое предложение – как только ЗАКС проголосует за дополнительный налог и внебюджетный фонд шахтерам, мы снимем людей с рельс.

Извольский вместо ответа швырнул трубку на место.

На том конце провода профсоюзный босс Валентин Луханов аккуратно положил трубку и улыбнулся. Он вовсе не был уверен, что ему удастся снять людей с рельс раньше, чем они захотят. Но Извольскому знать это было не обязательно.

* * *

Был уже вечер, когда внедорожник Дениса снова остановился на проспекте Коновалова у девятиэтажки с облупившимся шахтером из мозаики. Денис долго сидел в машине, подкидывая на руке связку доставшихся от брата ключей, и убеждал себя, что он приехал только затем, чтобы возвратить Ольге ключи от ее дома.

Наконец вздохнул, улыбнулся и полез из машины.

Ольги в квартире не было; сейфовый ключ и вправду подошел к ее двери, Денис повернул его и прошел внутрь.

Однокомнатная квартирка все так же сверкала непривычной для шлюхи чистотой; мебель везде была отполирована, столик у окна был накрыт белоснежной синтетической скатертью. На маленькой тумбочке стояла фотография Вадика.

Денис поставил чайник на плиту и приготовился ждать.

Ждал он недолго: спустя минут десять в дверь кто-то заскребся. Осторожно ступая ногами в одних носках, Денис подошел к двери и посмотрел в глазок. Спустя мгновение он открыл дверь.

На пороге стояла девочка лет десяти, в платьице со спущенными колготками и красными цыпками на лице. В руках девочка держала полосатую кошку. Увидев незнакомого мужика, девочка не испугалась, а спросила:

– А тетя Оля дома?

– Ты откуда, пузырь?

– А я из пятой квартиры, – сказала девочка, – у меня мамка пьяная, мне нельзя домой. Мамка, когда пьяная, убить может. Меня и Маньку. Во, – и девочка доверчиво подняла руку, на которой темнел огромный сизо-черный синяк.

– Заходи, – сказал Денис.

– А вы со мной ничего не сделаете? – подозрительно спросила девочка.

Денис поперхнулся.

– Ничего, – проговорил он, – я из милиции.

– Ну и что, что из милиции, – сказала девочка, – вон дядя Саша из восьмой квартиры тоже из милиции. Так когда Дюкин бабки ему не хотел отдавать, он его ножом пырнул, и ничего за это дяде Саше не было, а Дюкина посадили.

– А Дюкин – это кто?

– Он у остановки ларек держал. Он дяде Саше платил за охрану.

– Я из московской милиции, – сказал Денис, – хочешь, удостоверение покажу?

Девочка, ничего не ответив, переступила с ножки на ножку и вошла в квартиру. Вероятно, слова про московскую милицию показались ей достаточной гарантией. Вероятно, она считала, что в Москве милиционеры не рэкетируют ларечников и не ставят их на перо.

Денис поставил для девочки чай, а кошке налил молока в блюдечко. Девочка забилась в кухне в самый дальний кончик дивана: видимо, Денис все-таки не внушал ей безграничного доверия.

– И часто ты к Ольге ходишь? – спросил Денис.

– Часто, – сказала девочка, – тетя Оля добрая и всегда едой кормит.

– Ты хочешь есть?

– Ага, – сказала девочка.

Денис разогрел борщ, оставленный в холодильнике, и сварил макароны.

Девочка сожрала все, подчистую, как голодный щеночек, потом тихонько рыгнула и спросила:

– Можно я пойду поиграю? У тети Оли в комнате игрушки есть.

Денис насторожился: какие такие игрушки могли быть у безмужней шлюхи? Но игрушки оказались самые настоящие: детский конструктор, кукла Барби и еще какая-то старая игра, где надо было бросать шарик и двигаться по клеточкам на карте. Денис понял, что Ольга купил игрушки для девочки.

– А ты здесь Вадима видела? – спросил Денис.

– Видела, – сказала девочка, – он плохой. Когда он приходит, тетя Оля меня из квартиры выпроваживает. Он сказал: «Ну чего ты с этой шмакодявкой возишься? У нас скоро свои будут».

В это мгновенье в прихожей щелкнул замок. Денис вышел из комнаты и увидел Ольгу: она снимала туфельки на высоких каблуках. Увидев Дениса, девушка замерла и на мгновение опустила глаза, а потом вдруг опять подняла их и улыбнулась ему заученной белозубой улыбкой.

– Что, – сказала Ольга, – за вещами брата пришел? Посмотреть, не зажала ли чего?

Дверь из комнаты отворилась, и оттуда выползла девочка с куклой в руках.

– Тетя Оля пришла! – сказала девочка.

Заученная улыбка слетела с путаны. Ольга прижала девочку к себе.

– Что с тобой, Лиза, – спросила она, – опять мама пьяная? Есть хочешь?

Ольга гладила девочку по волосам, на лице ее бродила какая-то грустная и очень женская улыбка.

– Есть хочешь?

– Нет, – сказала Лиза, – мы с Манькой пойдем погуляем. Правда, Маня?

Кошка выскочила откуда-то из кухни и побежала к девочке.

– Куклу с собой возьми, – предложил Денис.

– Куклу нельзя, – сказала Лиза, – куклу мамка отберет и пропьет.

Дверь за девочкой захлопнулась.

На лицо Ольги вновь вернулась приклеенная улыбка, видимо усвоенная ею перед всяким мужиком, и она танцующей походкой прошла из прихожей в комнату. Бедро ее слегка задело Дениса.

Ольга села на диван и раскинула руки. На ней была черная кожаная юбочка, такая короткая, словно шить ее пришлось из конской уздечки, и синяя безрукавка с большим вырезом. В вырезе виднелись серебряный крестик и холмики грудей, не стесненных никаким лифчиком. Многие женщины, скинув каблуки, сразу становятся как-то короче, но ножки у Ольги оставались длинные и тонкие.

– Ну что, – сказала Ольга, – еще захотелось? Бери, вот она я.

Девушка поднялась с дивана гибким движением и принялась расстегивать кофточку.

– Перестань, – сказал Денис.

– А что стесняешься? Брата Чижа отоварю бесплатно.

Ольга стояла совсем рядом. Денис чувствовал ее дыханье и видел, как бьется голубая жилка у шеи.

– Где будем? – осведомилась Ольга, – на диванчике или на столе? Вадим, знаешь, очень любил, подпятить к столу и отодрать. Аж синяки потом поперечные оставались. Больше он только минет любил. У тебя как, вкусы братние?

Голубая кофточка полетела на пол. Ольга положила руки ему на бедра и прижалась всем телом.

– Прекрати! – заорал Денис.

– Да ладно, я же сказала – для бандитов и членов их семей бесплатно.

Денис отвесил девушке хорошую оплеуху, такую, что она отлетела на диван и там и замерла. Денис нагнулся и поднял с ковра синюю кофточку.

– Прикройся, – сказал он. И вышел в кухню.

Спустя минут пять Денис вернулся обратно в комнату. Ольга всхлипывала на диване, сжавшись в комочек. Синяя кофточка была застегнута на неправильные пуговицы.

Денис сел рядом.

– Ну поплакали и успокоились, – сказал он, – я тебя, знаешь ли, не съем.

Ольга положила голову ему на плечо.

– Из-звини, – сказала она, всхлипывая, – тебе из-за меня досталось. А я как последняя дура…

– Ну тебе тоже досталось, – проговорил Денис.

– Негатив, он сволочь, – хлюпнула носом девушка, – отодрал во все дырки, утром ходить не могла. А потом по кругу пустил. Они еще гоготали, мол, давай принесем мента из помойки, пусть тоже поучаствует… Слава богу, не принесли..

– А мне показалось, что Негатив к тебе неравнодушен, – сказал Денис.

– Ну да. Как коза к капусте. Сожрет и выплюнет. И так каждый раз.

Теплое, гибкое тело вздрагивало бок о бок с Денисом.

– Господи, ну что ж такое? – сказала Ольга, – вышла бы замуж, уехали бы отсюда, нарожали детей…

– Слушай, – спросил Черяга, – а Вадим позавчера ночью с тобой был или нет?

Показалось ему или нет: Ольга чуть заметно напряглась.

– Мы в Карманном были, вместе.

– Это санаторий банковский?

– Как же, – сказала Ольга, – банковский. По большим праздникам туда банк пускают…

– И кто же там отдыхал?

– Да все были. Негатив был с пацанами. Я там тоже была, но вроде как с Вадимом.

Денис подумал.

– И во сколько Вадим явился в Карманное?

– Я на часы не глядела. К полуночи, наверно.

– А до этого ты его не видела?

– Нет.

– А где он был?

– Откуда я знаю?

– Ну, хорошо, вот он явился в Карманное. Пьянка в самом разгаре. Все оттягиваются. С чего он шахтеров кормить поехал?

– Негатив велел.

Ольга помолчала и добавила:

– Все нажрались, а потом Кабан возьми и скажи, что вот мол мы жрем, а шахтеры стоят голодные. Ну, Негатив прослезился, и велит, – сходите на кухню, возьмите чего попроще и айда к пролетариату.

– А почему он именно Вадима послал? Что, шестерок не хватало?

Ольга зло усмехнулась:

– Почему-почему? Перепихнуться со мной захотелось. При Вадиме-то вроде как неудобно.

– Какие дела у Вадима были с Извольским?

Ольга даже на мгновенье перестала всхлипывать.

– Откуда я знаю?

– Не ври. Ты должна была знать. У Вадима записан телефон Извольского.

– Ну и что?

– На какие такие шиши бригадир Негатива собирался отсюда вырваться? Зачем он меня в Чернореченск звал? О чем он хотел советоваться?

Ольга села на диване, схватила с тумбочки расческу и начала причесываться.

– Не знаю я ничего, – сказала девушка.

– Не знаешь? Тогда я тебе скажу. Извольский очень не любит угольщиков. Угольную мафию вообще и здешнего мэра в частности. Он не верит, что кто-либо из местных органов будет расследовать угольные безобразия. Он не верит, что это сделают толстозадые московские следователи. Господин Извольский посчитал, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих и начал скупать по всей области компромат на угольщиков. Купил документы про контракт с «Лирой». Купил еще какую-то чепуховину. И тут Вадим предложил ему еще кое-какие бумаги.

– Ничего Вадим ему не предлагал! Он под Негативом ходил! Какие у Негатива документы? График работ, что ли? В семнадцать ноль-ноль подложить гранату к ларьку Иванова, в восемнадцать ноль-ноль выбить зубы у Сидорова?

– А я и не говорю, что это были документы о Негативе. Это были банковские документы. О деятельности «Чернореченсксоцбанка», из которого Вадима выгнали четыре месяца назад. А поскольку в «Чернореченсксоцбанке» держит счета местная администрация, и поскольку именно в него приходят шахтерские деньги, – я полагаю, что это были документы о том, как распределяется правительственная помощь шахтерам. Я угадал?

– Дай мне бабок, – сказала Ольга.

– Что?

– Бабок дай. Пятьсот баксов. Уеду я отсюда! Уж в Москве вашей я лучше прокормлюсь. Там хоть не одни бандиты до девок ходят.

– У меня нет столько денег, – чистосердечно ответил Черяга.

– У Вадика в лопатнике было полтонны баксов. Я точно знаю.

– Ты извини, Оля, но мне его «лопатник» вернули из ментовки пустым. Двадцать рублей в нем было. С копейками.

– А, ну да. Зажрали, сволочи.

Денис встал.

– Если ты хочешь, – сказал он, – я тебя в Москву отвезу. Когда обратно поеду. Но для этого ты мне должна сказать: где документы, которые Вадим украл из банка?

Ольга вскочила. Белые зубки сверкнули.

– Пошел вон, мусор, – как разъяренная кошка, зашипела она.

– Ольга! Это просто опасно, неужели ты не понима…

В Дениса шлепнулась диванная подушка, заглушив последние слова.

– Да прекрати ты!

– Убирайся! – закричала Ольга, изо всей силы толкая Дениса в грудь, – убирайся! Ну! Ничего я не знаю! Ни хрена Вадик не брал! Слышишь!

Руки у Ольги были неожиданно сильные. Денис еле успел выскочить в коридор, пока его физиономию не располосовали длинные накрашенные ногти. Ольга распахнула дверь, и куртка Дениса полетела вниз по грязной лестнице, мараясь о ступени и шелестя ключами.

– Чтобы духу твоего здесь не было, мусор! – орала Ольга.

Вверх по лестнице поднимались два пятнадцатилетних пацана. Они с большим интересом прислушивались к скандалу и с еще большим интересом проводили взглядом куртку Дениса. Один из подростков сделал движение, намереваясь куртку поймать, но она проскочила мимо. Подростки переглянулись и начали спускаться за курткой.

Денис скатился кубарем по лестнице, подхватил куртку и взглянул вверх. Дверь Ольгиной квартиры с лязгом захлопнулась. Денис погрозил подросткам и начал спускаться во двор, туда, где его ожидал верный и не впадающий в истерики «мерс».

Денис включил радио и услышал, что к бастующим шахтерам на рельсах присоединились учителя, третий месяц не получающие заработной платы.

* * *

Генеральный директор Ахтарского металлургического комбината господин Извольский показывал потенциальным иностранным партнерам место, где должен быть построен новый прокатный стан, второй по мощности в Европе, когда на стройплощадку, вздымая клубы пыли, выкатился черный «Мерс».

Извольский извинился, сделал знак заму, чтобы тот занимал гостей, и подошел к новоприбывшему. Они некоторое время говорили тихо и быстро, а потом Премьер что-то сказал, и Извольский повысил голос:

– Меня? Меня на разборку?

Премьер развел руками.

– Так Негатив предъяву выставил!

– Я не буду разбираться за то, – сказал Извольский, – в чем я не виноват. И не буду помогать человеку, который мне ничем не помог.

– Как это не помог, – возмутился Премьер, – да мы за тебя третий день мазу тянем. Мы за тебя, можно сказать, пупок рвем, а ты вот на столько уважения не имеешь…

– Вот что, – холодно проговорил Извольский, – я не бандит, ясно? Я директор. Я директор в этой богом проклятой стране, и если для того, чтобы ко мне пришел кокс, я должен нанимать бандитов, я их нанимаю. Если мне нужен международный рынок капитала, я нанимаю аудиторов, а если мне нужен кокс, я нанимаю бандитов. И чтобы я историй о том, что меня зовут на разборку, не слышал. Понял? Я не сплю в канаве, не обедаю в забегаловках, не хожу на работу в джинсах и не езжу на стрелки. Ясно?

– Это ты чего-то недопонял, директор, – сказал Премьер. – Ты меня на это дело подписал, а теперь в кусты. Не выйдет. Или ты едешь завтра со своей охраной, или я сегодня иду к Луханову. И ему говорю: так мол и так, это Сляб на шахтеров наезжал, но больше не будет. Въехал?

– Где эта… это… будет? – с явным отвращением процедил Извольский.

– Знаешь Вычугаевку?

Извольский кивнул.

Вычугаевская была покинутой шахтой где-то на полпути между двумя городами.

– Одиннадцать, у шахтоуправления, – сказал Премьер.

– Хорошо.

Черный «Мерс» развернулся и уехал. Генеральный директор вернулся к иностранной делегации во главе с представителем Европейского банка реконструкции и развития. Представитель жил в Москве третий год, но по-русски знал только «спасибо» и «икра».

– Что случилось? – осведомился представитель через переводчика.

– Ничего. Это так, один человек из отдела безопасности, – ответил гендиректор.

– This is just a man from the securities department[1], – объяснил переводчик, и представитель ЕБРР широко улыбнулся.

– Oh! I must meet him[2], – сказал банкир.

* * *

Крутые тачки начали съезжаться к роскошному трехэтажному особняку, записанному главой Чернореченсксоцбанка Виталием Лагиным на имя матери-пенсионерки, к восьми вечера. В девять, когда в особняк явился Денис, веселье было уже в самом разгаре.

Обширный зал на втором этаже был полон гостей. Приглашенные выплескивались на застеленные коврами лестницы и в открытые двери балконов.

На столе, уставленном разноцветной едой, возвышался торт размером с угольный отвал, и пухлый человек с детской улыбкой расстреливал этот торт из бутылки с шампанским. Черяга пригляделся и узнал в человеке Мишу Никишина, опущенного Извольским из кандидатов в губернаторы. По обеим бокам угольного сынка восторженно визжали дамочки.

На балконе, в водовороте лиц, Денис заметил белые волосы и легкий летний костюм народного депутата по кличке Негатив. Люди вились вокруг народного депутата, как мелкие спутники вокруг Сатурна, сливались в широкое и неразличимое кольцо. Чуть меньшая свита сопровождала председателя «Чернореченсксоцбанка» Лагина, виновника торжества. Третье место уверенно держал мэр Чернореченска.

Заметив Черягу, Лагин приветственно взмахнул рукой, и сразу несколько голов повернулось к Денису, а две стоявшие рядом дамочки вдруг ожили и соблазнительно взмах нули ресницами.

Черяга стоял у входа, медленно обводя глазами зал. Он искал профсоюзного босса господин Луханова. У него было к Луханову довольно много вопросов, и самый простой был такой: почему в бумагах, которые профсоюзный босс ему передал, не было ни строчки компромата на угольных директоров?

То есть единственное, что там было – это история про фирму «Алина», но история, судя по всему, была знаменитая и даже пропечатанная в «Ахтарской правде» с подачи гендиректора Извольского. Поэтому газетные вырезки про «Алину» в досье Луханова были. И еще были кое-какие вырезки из местных газетенок, напечатанных на старой бумаге, и утверждавших, что жиды сгубили России и истинная фамилия Никишина – не Никишин, а Рабинович. И все. И больше ничего. Спрашивается, почему директор АМК Извольский умеет добыть компромат на соседних шахтеров, а профсоюзный босс Луханов, который в результате забастовки может возглавить крупнейший внебюджетный фонд области, предоставил прокуратуре только треп газетный?

Кто-то тронул Дениса за плечо, Черяга обернулся и увидел мэра.

– Можно вас ненадолго? – проговорил тот.

Денис побыстрее проглотил кусок осетрины, поставил тарелку обратно и поспешил вслед за мэром.

Они вышли на открытую террасу и спустились по ней в сад. Среди изобильных цветов торчали тонкие прутики деревьев, и в центре сада было устроено озеро и какое-то непонятное сооружение из кирпича. Возле сооружения были раскиданы булыжники и стояли носилки с цементом, и Черяга сообразил, что герр директор занимается возведением уединенного грота.

– Вы были в Ахтарске? – полувопросительно, полуутвердительно спросил мэр.

Черяга кивнул.

– И что говорит Извольский?

– Извольский говорит, что угольщики – не пенсионеры, и должны жить на свои деньги, а не на чужие.

– Я не об этом! Я по поводу стрельбы…

– Это сделал Премьер. По приказу Извольского.

– Он вам так и сказал?

– Нет.

Черяга помолчал и добавил:

– Вообще-то это не очень похоже на Извольского, а, Геннадий Владимирович? Он ведь не любит действовать через бандитов. Я вообще так понимаю, что его любимое оружие – это органы. По крайней мере, судя по истории со льготными кредитами.

– Какими кредитами?

– Которые вы предоставили из городского бюджета принадлежащей вам сети магазинов. Кстати, господин гендиректор мне намекнул, что защита вам шахтерских пикетов носит не совсем платонический характер. В том смысле, что чем больше они будут бастовать, тем больше правительство выделит денег угольщикам, а чем больше правительство выделит денег угольщикам, тем больше денег будет в городском бюджете, а чем больше денег будет в городском бюджете, тем больше льготных кредитов вы сможете дать собственным магазинам.

Курочкин даже не покраснел.

– Вы должны на него подействовать, – сказал мэр, – вы понимаете? Вы представитель Москвы, следователь Генеральной прокуратуры. Он должен понять, что это позиция федеральной власти, что никто не допустит беззаконных расстрелов людей, которые всего-навсего просят, чтобы правительство отдало причитающиеся им деньги!

– Я в отпуске, – сказал Черяга, – я не выражаю точку зрения генеральной прокуратуры.

– Вадим Федорович! Но ведь Извольскому это знать не обязательно, а? А что касается того, что вы в отпуске, так ведь неурочную работу можно компенсировать. А? Я думаю – ну, тысяч двадцать? Не рублей, разумеется…

Черяге усмехнулся, вспомнив сто тысяч долларов в пластиковой прозрачной папочке. Ему захотелось сказать, что противник мэра оценил услуги следователя впятеро дороже. Но вместо этого Денис промолчал, и мэр истолковал его молчание не совсем верно:

– Ну хорошо, полтинник. А? Вы должны напугать Извольского, вы не понимаете, насколько это серьезно…

– О чем шепчетесь?

Денис поднял голову. Рядом, на фоне сверкающего огнями дома, стоял темный силуэт: белые волосы и загорелое, невидимое в темноте лицо.

– А, Александр Ильич, – приветливо сказал мэр, – мы вот тут с Денисом Федоровичем обсуждаем вопрос об ахтарском директоре.

– А пошел бы ты отсюда, – негромко и безо всякой интонации сказал Негатив. Руки он по-прежнему держал в карманах, и все его легкий, худощавый силуэт напоминал изготовившуюся для прыжка кошку.

– Я? – переспросил мэр.

– Ну не барсук же.

Мэр откашлялся.

– Я, пожалуй, пойду, – известил он Дениса.

И бочком-бочком заспешил к выходу из сада.

Негатив сел на его место. Денис не шевелился и молчал. Из раскрытых окон дома отдыха то и дело доносились взрывы смеха, и где-то в расселинах будущего грота стрекотал кузнечик. Они просидели так минуты две, потом Негатив потянулся к карману и достал оттуда тускло взблеснувший крошечный револьвер. Денис напрягся, но тут же на конце револьвера вспыхнуло голубое газовое пламя, осветив загорелые руки и белые манжеты бандита, сколотые сверкнувшей в лунном свете запонкой.

Негатив зажег сигарету и спросил:

– Куришь?

– Нет.

– А я на зоне начал.

И они опять замолчали. От Негатива слегка, но все-таки попахивало спиртным. Денис испытывал большое желание набить морду человеку, вчера приказавшему выкинуть его в мусорный бачок.

– Ты на Ольгу-то зря глаз положил, – сказал Негатив, – это такая девка, охомутает тебя как Вадика. Глазом не успеешь моргнуть, как вместе в Москву укатите.

И опять Денис заметил в словах бандита некую странность. Негатив говорил так, как будто Ольга была для него отдельным живым существом, со своим характером и своими закидонами. Хозяину города по идее вообще не полагалось считать, будто у ресторанной шлюхи может быть характер, – не говоря уже о том, чтобы отличать характер одной от характера другой.

Веселые крики из дома сменились залихватской музыкой.

– Знаешь, откуда у меня погоняло? – спросил Негатив.

– Из-за волос?

– Да. А знаешь, где я такие волосы заработал?

Черяга помолчал.

– На зоне. Я туда в девятнадцать лет попал. Знаешь, за что?

– Да уж наверно не за пятерку по географии.

– Я спортсмен был. Боксер. Гулял как-то вечером с девушкой. Навстречу три мусорка. Сильно поддатых. Увидели Настю, все обслюнявились. Подошли, говорят – проверка паспортного режима. Ни у меня, ни у Насти паспортов нет. Мусора цап Настю и говорят: «Идем, соска, в отделение, мы тебя сейчас там оприходуем». А я? А ты, парень, иди, пока по почкам не навешали. Там и без тебя мужиков хватит.

Негатив замолчал. Потом продолжил:

– Ну, я в кулаки, а они меня втроем сапогами. Настя успела убежать. А мне предъявили хулиганское нападение на работников милиции при исполнении служебных обязанностей. Мол, подлетел к троим в пьяном виде и нагло бился почками об их сапоги. Теперь понял, почему я красных не люблю?

Черяга чуть пошевелился.

– А чего жы ты со мной разговариваешь?

– Хочу – и разговариваю. Ты братан Чижа. Слабо завтра со мной поехать?

– Куда?

– На стрелку. Ты же хотел с теми, кто братана завалил, разобраться?

Черяга помолчал.

– Не стремно с собой мента на стрелку брать? – наконец спросил он.

– Не дрейфь. Там твои коллеги будут.

– А стрельба будет?

– Да на хрен мне тебя брать на стрельбу, – с досадой сказал Негатив, – у меня что, своих солдат нет? Побазарим и разойдемся, ты мне и нужен-то, чтобы стрельбы не было, кто в московского следака шмалять будет? Ну так как – пойдешь?

– Я не так привык разбираться.

Негатив встал.

– А как? – закричал он, – как? Ты Извольскому что ли, повестку пошлешь? Да он эту повестку тебе в зад засунет. У них там не ментовка – бордель, он начальника ГУВД минет попросит сделать, тот сей момент отсосет!

Денис некоторое время молчал.

– Ну что ж, – поеду.

Негатив поднялся и исчез в растворенной двери дома.

Денис посидел немного, вглядываясь в кирпичный чертеж грота и слушая музыку из раскрытых окон. Иногда музыка умолкала, и тогда, если очень прислушаться, слышен был другой звук – у станции кто-то громко-громко кричал в матюгальник, и в вечернем воздухе до треэтажных особняков за кирпичной стеной долетало слабое: «…азворовали Россию…» «..мерть капиталистам».

Денис вздохнул и пошел к трехэтажному дому.

Внутри было по-прежнему весело. Негатив стоял на ступенях, ведущих в гостиную, окруженный целой кучкой паразитов. Со своими белыми волосами он напоминал кусок мокрого сахара, к которому сбежались муравьи. Последним в кучке стоял начальник городского УВД, полковник Зуев.

Денис прошел мимо в раскрытую дверь гостиной. И тут же услышал чей-то отчаянный вопль и звон разбитого стекла.

Посереди приемного зала, под роскошной люстрой, стоял неудачливый кандадат в губернаторы и сын генерального директора Мишенька Никишин. У ног его валялся разлетевшийся на тысячу кусков стакан. Перед ним, блестя настороженными глазами, возвышался мэр. Мэр осторожно пятился, пока не уперся задницей в праздничный стол. После этого он остановился и жалобно принялся обводить очами толпу. Он очень напоминал прикованную к скале красавицу, которая ждет, что сейчас толпу зрителей растолкает спещащий ей на помощь рыцарь. Но с рыцарями в толпе был дефицит.

– Ты-ты! сукин сын! – сказал Никишин, поводя в стельку пьяными очами, – ты деньги отдашь или нет?

И обернулся к аудитории.

– Вы представляете? Он у меня водку взял и второй месяц не платит

– Как же я заплачу? – сказал мэр, – ее никто не пьет, все самогон пьют. Вот придут из Москвы деньги, заплачу.

– Врешь ты, – проговорил Никишин, – вот у Кунака все расхватали. Что, по-твоему, «чернуху» покупают, а водку нет?

Мэр отчаянно оглянулся вокруг, заметил Зуева и Черягу и побледел еще больше. Полковник Зуев отвел глаза.

– Ты, фуфел меченый, – сказал Курочкин, – попридержи язык!

Никишин вместо ответа жутко ощерился. Длинные его пальцы сомкнулись на спинке стула. Бывший кандидат в губернаторы схватил стул и от души им размахнулся, целясь в градоначальника. По счастию, Никишин был пьян выше глаз, и координация движений у него была не лучше, чем у амебы.

Курочкин проворно отступил в сторону. Стул свистнул в воздухе и обрушился на ни в чем неповинный торт, где и застрял всеми четырьмя ножками.

Дамы завизжали. Гендиректорский отпрыск шагнул вперед и попытался извлечь стул из произведения чернореченских кондитеров. Но стул завяз и не желал вылезать наружу. Курочкин шарахнулся к толпе и проворно перебирал присутствующих руками, словно надеясь выскочить наружу. Но люди прижимались друг к другу, как планки новенького забора, и задние ряды напирали на передние, чтобы получше разглядеть аттракцион.

Никишин схватил полупустую бутылку с коньяком и шваркнул ее о стол. Останки бутылки и коньяка полетели во все стороны, а в руке смазливого сорокалетнего поросенка осталось горлышко, увенчанное терновым венцом стеклянных шипов. Никишин поднял над головой «розочку», как кинжал, и устремился на мэра.