ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СОБЫТИЯ

Лето в Париже — милая и уютная пора Его не портят частые дожди и очень жаркие дни, когда плавится асфальт и душно даже под зонтиками уличных кафе Сегодняшний день выдался жарким Прочувствовать этого он еще не успел — кондиционер в гостиничном номере работал на полную мощность и он ощущал себя скорее озябшим, нежели разморенным теплом летнего утра Окна его спальни выходили практически во двор американского посольства и отодвинув тяжелую вышитую гардину он некоторое время наблюдал за темнокожими рабочими, грузившими контейнеры с дипломатическим мусором в маленький грузовичок Им-то точно уже было жарко-с высоты шестого этажа хорошо различимы были взмокшие фирменные рубашки и даже струйки пота, бегущие по шоколадной коже лиц Да, жарким было уже и раннее утро Размышляя об этом, он с удовольствием принял прохладный душ и как раз вовремя, мелодичный звонок в дверь, оповестил о том, что доставлен заказанный с вечера завтрак Закутавшись в белый махровый халат украшенный гербом графа Де Крийон, бывшего хозяина знаменитого парижского дворца, ныне превращенного в не менее знаменитый отель, и на ходу растирая полотенцем влажные волосы он поспешил отворить дверь служащему отеля, вкатившему столик с завтраком. Они обменялись несколькими дежурными фразами, причем француз не преминул принести ему свои извинения по поводу несносной жары — он легко отмахнулся — в его машине хорошо, как и в номере работает кондиционер, француз почти искренне обрадовался и, получив приличные чаевые, почтительно удалился За завтраком он бегло просмотрел парижские утренние газеты, но больше внимания уделил телевизору, настроив его на российскую программу, впрочем ничего нового из нее не почерпнул — в Москве все было по-прежнему: падал рубль, ругались депутаты, кого-то взорвали в своем автомобиле — имя несчастного было ему незнакомым, и то, слава Богу! А вот горячие круассоны в Де Крийоне бы как всегда отменными — он с удовольствием воздал им должное, щедро сдабривая маслом и медом, и испытал даже некоторое сожаление, когда с завтраком было покончено Он любил завтракать в отелях Даже еще в ту пору своей советской молодости, когда о роскошных пятизвездочных отелях, сродни тому, который принимал его сейчас, ему не приходило в голову даже мечтать, он любил скромные многолюдные завтраки в небольших европейских гостиницах с неизменными горячими булочками, ароматным кофе, набором конфитюров и меда на столах и всевозможными копчеными, вареными и прочими необыкновенно вкусными закусками на « шведском столе», сочными баварскими сардельками и английской глазуньей с бэконом Тогда он обязательно позволял себе еще и бутылочку-другую холодного восхитительного пива, и это было верхом блаженства Теперь, допивая ледяной свежевыжатый грейпфрутовый сок, он только улыбнулся далеким « совковым» воспоминаниям и даже немного взгрустнул: прошлой первобытной радости теперь уже не ощутить, чтобы приятного не случилось в жизни. " За что боролись… ", — философски подумал он и снова перешел в спальню — нужно было одеваться, машина, видимо уже ждала его у подъезда отеля Грядущий день был практически свободен — вчерашним ужином он поставил точку в деловой части визита, а возвращаться решил завтрашним утренним рейсом «Эр-Франс» Посему сегодня праздно оставался один на один с Парижем — и сознание этого настраивало его на легкий и беззаботный лад Впрочем вчера, возможно под воздействием двух рюмок настоящего разлитого по бутылкам в далеком 1923 году «Кальвадоса» в баре отеля, куда он заглянул уже глубокой ночью, он принял довольно неожиданное для себя решение «Кальвадос», конечно же был не причем: он был вовсе не пьян, скорее все дело было в музыке Пианист в баре оказался русским и, угадав соотечественника, среди нескольких горланящих сверх меры, подвыпивших американских пар и двух мрачных арабов, не сводящих с ярких американок круглых масляных глаз, вдруг заиграл Вертинского " Вы ангорская кошечка, статуэтка японская, вы капризная девочка с синевой у очей, вы такая вся хрупкая, как игрушка саксонская… ".

Слова вспомнились ему сразу и дивно сплелись с мелодией, он готов был поспорить, что может допеть до конца, ни разу не сбившись. Это было удивительно-с той поры, когда он слышал этот мотив, прошло очень много лет.

Правда слушал он его в ту далекую пору очень часто — почти каждый день Бабушка, . на воспитание которой был он отдан лет в пять, а может и раньше, в кампании тогдашних своих подруг музицировала ежедневно и «черные веера», « ангорские кошечки» и « лиловые негры в притонах Сан-Франциско» были ему известны куда лучше, чем Золушки и гадкие утята Он выпил еще одну, возможно уже и лишнюю рюмку «Кальвадоса», выкурил «Монте-Кристо» и покидая бар, оставил на рояле стодолларовую купюру Музыкант благодарно улыбнулся ему грустной немного улыбкой и заиграл «Подмосковные вечера» " Вот это уже напрасно, — рассеянно подумал он, поднимаясь в лифте на свой шестой этаж и вдруг решил, что завтра поедет на русское кладбище в предместье Парижа — Сент Женевьев Решение это действительно пришло вдруг Никогда ранее не был он на этом прославленном кладбище и ничего не связывало его с ним, кроме разве что того обстоятельства, что там нашли последний свой земной приют люди, творившие в той или иной степени историю его страны Но он не был сентиментален Однако, поднявшись к себе в номер и уже отходя ко сну он еще некоторое время размышлял о завтрашней поездке и еще более утвердился в решении ехать.

Утром вечерние фантазии, особенно пришедшие на не очень трезвую голову, как правило, не вызывают вчерашнего энтузиазма., если не представляются вовсе нелепыми и абсурдными. Такое — часто случалось и с ним. Но сегодня это было не так Он налил себе еще одну чашку уже остывшего кофе и с удовольствием прихлебывая ароматный напиток, задумался На кладбище ехать ему по-прежнему хотелось — это было вполне определенное ясное желание. Хотя до вчерашнего вечера он предполагал провести последний свободный день в Париже совсем иначе — как делал это обычно — пробежаться по хорошо знакомым магазинам, пополнив свой гардероб и приобретя необходимые подарки, потом, если погода будет тому соответствовать, безмятежно пошляться по улицам, оставив машину где-нибудь в тени деревьев, но неподалеку от маршрута прогулки, чтобы устав, можно было быстро вернуться в ее прохладный уютный салон, потом долго и со вкусом отобедать в « Гранд — Каскаде» — знаменитом парижском ресторане, который он любил с истовостью снобствующего туриста.

Варианты проведения вечера были различны — на этот случай в дальнем углу портмоне, чтобы не мельтешить перед глазами и не попасться под руку в неподобающий момент, хранилась визитка мерзкого весьма типа — Пети Бестермана, берущего на себя труд организации досуга состоятельных русскоговорящих господ в ночном Париже Впрочем, иногда он пускался и в свободное плавание и всякий раз приключения были легки и необременительны Все это можно было легко организовать еще и сейчас, но допивая кофе он остался верен принятому ночью решению Это было странно.

Водителя-серба, носящего французское имя Манэ — с ним он всегда работал, приезжая в Париж, решение патрона, пожалуй тоже слегка удивило, но разумеется, вида он не подал. Лишь коротко взглянул в зеркальце на пассажира чуть внимательнее и острее, нежели обычно. Однако, минута канула в вечность, и солидный « Мерседес» уже катил по запруженным машинами парижским магистралям, побиваясь к окраине столицы Бабушка его любила романсы Вертинского, но это было, пожалуй, самое достойное из ее песенного репертуара, далее следовали всевозможные «Танго сильнее смерти» и " Шумит ночной Марсель в притоне «Трех бродяг» Под эту музыку и прошли его ранние детские годы Еще бабушка тайком от родителей читала ему дневники Вырубовой, зачем-то изданные в первые годы советской власти, стихи Надсона и Зинаиды Гиппиус, и еще каких-то авторов, имена которых он сейчас вспомнить не мог. Часто повторяла бабушка, что человек только тот, кто комильфо, подчеркивая, что цитата принадлежит раннему Тостому, из чего следовало, видимо, что более поздние убеждения графа она не разделяла При этом бабушка запросто назвала великого писателя — графом Львом Николаевичем, а императрицу Александру Федоровну, если речь вдруг заходила о доме Романовых — несчастной Алекс Из всего этого можно было сделать вывод. что бабушка его если и не принадлежала к царствующей династии, то уж непременно провела молодость свою в высшем Петербургском свете, будучи представленной ко двору, и накоротке знавшей его обитателей Все это было категорически не так — она родилась в маленьком провинциальном южнорусском городишке и никогда до замужества, а оно состоялось уже в ту пору, когда ни Романовых, ни их двора, ни Петербургского высшего общества, ни самого Санкт-Петербурга не было и в помине, его не покидала Правда, родилась она в семье местной технической интеллигенции, впрочем такое обозначение социального положения тогда было неизвестно.

Говорили проще — бабушкина семья принадлежала к мещанскому сословию — ее отец был инженером-путейцем Семья жила, видимо, неплохо. И бабушка, и все пять ее сестер, окончили местную гимназию и смиренно ожидали замужества, которое их к всеобщему удовольствию не миновало. Что же касаемо бабушкиных замашек и претензий на великосветскость, то причиной их была директриса местной гимназии, дама в действительности некогда принадлежавшая к высшему обществу и даже настоящая княгиня, но избравшая для себя модный во времена ее молодости путь хождения в народ и начавшая карьеру простой учительницей, завершая ее в преклонном возрасте в должности директрисы небольшой женской гимназии в маленьком провинциальном городке Народнические идеи видимо с годами выветрились из ее души и не владели более разумом, а вот воспоминания о прекрасной сказочной почти, особенно на фоне пыльной провинциальной скуки, петербургской юности, напротив, проступили ярко и теперь она щедро делилась ими с воспитанницами, порождая в их неокрепших душах сонм девичьих волнений и мечтаний, облеченных в весьма конкретные образы и сцены, красочно живописуемые престарелой наставницей Настал февраль, а затем и октябрь семнадцатого, но в жизни скромной семьи инженера путейца мало что изменилось — поезда ходили и при большевиках и во время коротких налетов добровольческой армий, и все шло своим чередом, включая замужества дочерей и рождение внуков. Той, которой суждено было стать его бабушкой, повезло впрочем более других в семье — ею увлекся молодой чекист со смешной крохотной фигуркой мальчика подростка и столь же смешной фамилией Тишкин, увлекся серьезно, вскоре просил ее руки и получил согласие Смешными у его деда-чекиста, были только рост и фамилия — во всем прочем это был человек крайне серьезный и последовательный В двадцать семь лет он уже возглавлял ЧК того самого маленького городка, в тридцать семь — был крупным чином НКВД и жил с семьей в Москве в огромной по тем временам квартире в доме на проспекте Мира. К пятидесяти маленький чекист Тишкин стал генералом госбезопасности и уже до самой своей смерти в шестьдесят седьмом году бессменно возглавлял одно из управлений на Лубянке, снискавшее себе едва ли не самую мрачную славу Позже, изучая новейшую отечественную историю в школе, а затем и в институте, он тщетно силился понять, как умудрился дед пережить и даже благополучно весьма пересидеть все многочисленные лубянские чистки Складывалось впечатление, что каждая новая сокрушительная для большинства его коллег волна разоблачений и массовых их репрессий, его, напротив, подбрасывала вверх к новым должностям, званиям и кабинетам, с каждым разом все более и более величественным, поражавшим посетителей прежде всего своими размерами — маленький Тишкин, видимо, исподволь все же компенсировал свои комплексы и таким способом Про другие — ходили особо мрачные слухи Однако спросить об этом деда он не посмел бы никогда, будь тот хоть бы даже жив к моменту, когда подобные вопросы стали приходить в голову внука. Впрочем, надо сказать откровенно, особо они его никогда не занимали Дед умер, когда ему исполнилось восемь лет и маленькому Диме показалось тогда, что в этот момент вся семья дружно опустилась с цыпочек, на которых передвигалась в стенах отчего дома все предыдущее время, впервые став на полную стопу. Впрочем, пока был жив дед, это похоже никого особенно не тяготило. По крайней мере, он по малолетству этого не замечал Бабушка умудрялась украшать суровый большевистский быт, диктуемый мужем, при помощи правда прислуги — горничной и кухарки — заливной осетриной и запеченным боком барана, мебелью из карельской березы, вывезенной в сорок пятом из оккупированной Германии, где дед работал несколько послевоенных лет, кружевным постельным бельем и скатертями того же происхождения вкупе с картинами известных, как выяснилось много позже авторов и прочей домашней утварью отлитой преимущественно из благородных металлов В отсутствие деда, а бывал он дома крайне редко, последние годы предпочитая поводить даже короткие часы отдыха на большой даче в Валентиновке, бабуля не оставляла и своих музыкальных и литературных пристрастий, охотно посвящая оставленного на ее попечение внука в тайны петербургского высшего света, которые поведала ей в далекую пору юности русская княгиня — народница, расстрелянная, к слову, в двадцатом, и скорее всего не без ведома чекиста Тишкина за связь с бело офицерским подпольем Но об этом бабушка вспоминать не любила — Все дело в бабушке, именно в ней, — так решил он рассеянно обозревая окрестности Парижа мелькавшие за окнами машины. — все эти графья, князья, были ее неутоленной страстью, ничего удивительного, что ее же любимый Вертинский навеял мне кладбищенские мотивы, удивительно другое — как это все ее аристократические заморочки не стоили деду карьеры, а то и головы Но с дедом вообще много чего удивительного — Кладбище, — сказал Манэ, сделав ударение на втором слоге Прозвучало торжественно и немного таинственно Манэ уже аккуратно парковал машину возле неброских кладбищенских ворот, осененных тенью пышных крон. — Там внутри есть русская церковь, — бесстрастно сообщил Манэ и вежливо поинтересовался — Вас проводить? — видно было, впрочем, что ему совсем не хочется бродить по кладбищу, пусть и овеянному славой упокоенных там людей К тому же на улице было жарко — Нет, спасибо Я поброжу недолго, оставайтесь здесь — ему действительно не нужны были провожатые и он был абсолютно уверен, что прогулка не займет у него много времени В конце концов, это был всего лишь каприз, навеянный минутными воспоминаниями детства Размышляя подобным образом, он покинул машину Стояло лето одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года Его звали Дмитрием Поляковым, от роду было ему тридцать девять лет В недалеком прошлом был он женат, но теперь состоял в разводе, успешно весьма занимался бизнесом и жил постоянно в Москве.

Двадцатый, страшный век пришел на планету и шквал немыслимых испытаний обрушился на головы людей Словно кто-то, впуская в дом новое тысячелетие, неплотно притворил после дверь и в оставленную щель сначала тонкой струйкой, а уж потом, полноводным потоком, вовсе сорвав ее с петель, хлынули страдания и беды Еще не прогремел выстрел в Сараево, и жив был несчастный эрцгерцог Фердинанд, и еще не грянули залпы на подступах к Зимнему дворцу, морозным январским днем 1905. Еще не свистели в воздухе нагайки казаков, а вздыбленные их кони не казались ожившими враз творениями Аненнкова, но уже в холодном и сыром, « чахоточном» воздухе Питера, под серым его небом, низко лежащим на крышах домов, была разлита тревога и ожидание грядущих страшных перемен Лихорадочное сумасшедшее, замешанное на крови и разврате веселье бушевало в городе В сияющих хрусталем и бронзой люстр, бриллиантами обнаженных женских плеч и рук великосветских салонах, пронизанных кокаиновым туманом, сотрясаемых сумасшедшими спорами и безумными виршами богемных сборищах, грязных вонючих трактирах темных рабочих окраин — всюду веселились одинаково, поправ все правила, нормы, мораль, так, словно нынешняя ночь, окаянная и последняя не только в жизни, но и на всей планете, а далее — темень, хаос и небытие окутают мир и в нем ничего, ни вечной жизни, ни расплаты, ни Страшного Суда и нет над ними более Великого Судии и ничего нет, коме темных холодных, пронизанных страхом и пороком ночей. Смутные, страшные, одни отвратительнее другого слухи, грязными тяжелыми волнами несла по городу молва, как безразличная ко всему темная холодная река катила свои волны в гранитных коридорах набережных. Но и они уже не потрясали умы и не заставляли трепетать сердца, ибо нечеловеческое, сродни дьявольскому шабашу веселье прочно поселилось в городе рука об руку с мрачной тупой апатией приговоренного к скорой смерти узника Так и жили с начала века. А слякотной и промозглой декабрьской ночью встречали год 1917 Был уже четвертый час пополуночи Сильно шумела молодежь в гостиной. громче других слышался пьяный голос Стивы — ее младшего сына Степушки, звавшего всех ехать в какой-то кабак на Васильевском Он спешил побыстрее покинуть дом, чтобы там без родительских глаз разгуляться уж так, как привык последние годы Пускай едет — ей и вправду было все равно-сын давно стал далеким, чужим молодым мужчиной, из той породы, . что всегда не вызывала в ней ничего кроме гадливости и отторжения. Но теперь с этим ничего поделать было нельзя и в душе она желала, чтобы он поскорее покинул дом, женившись или поступив на военную службу Плохо было то, что они непременно утащат с собой Ирину — семнадцатилетнюю красавицу — младшую последнюю дочь, но и с этим даже бороться не было у нее сил К тому же страшное подозрение вот уже несколько месяцев снедало ее душу — глаза Ирины и без того огромные, последнее время казались ей неестественно расширенными, словно безумными, блестящими фарфорово, как у дорогой искусно исполненной куклы, речи были туманны и невнятны. Она бывала лихорадочно активна, все порывалась что-то делать — писать стихи, сочинять музыку, немедленно ехать в госпиталь и там ухаживать за самыми тяжелыми ранеными, потом вдруг начинала бранить государя и правительство доказывала неизбежность и необходимость срочных революционных перемен, а потом надолго впадала в апатию, более напоминающую транс и часами сидела, не меняя позы и не отводя невидящих глаз от какой-то одной случайно избранной ею точки на стене или в оконном проеме Она все более утверждалась в мысли. что дочь сражена порочным недугом наркомании и не знала способов и путей с этим бороться Все чаще ей становилась известно, что Ирина сопровождает брата во всех его похождениях и теперь они оба возвращались домой под утро, почти не таясь и лишь слегка приглушая голоса, проходя мимо ее комнаты, а после до самых сумерек оставались в постелях. выходя к чаю, когда уже зажигались под окнами особняка газовые фонари, измотанные и помятые будто и не спали вовсе весь минувший день Она почти не говорила с ними, если не считать обыденных фраз, без которых просто невозможно обойтись, живя под одной крышей и совершенно не имела представления, как будут жить они дальше В будущем мерещилось ей что-то ужасное настолько, что она даже не могла себе представить этого в более ли менее определенных картинах, и от этого сердце в груди почти переставало биться, замирало предчувствуя словно скорую страшную кончину Ужасным было и то, что ей не кому было рассказать о постигших ее бедах и страданиях Несколько лет назад она овдовела и кроме двоих детей рядом теперь не было ни одной близкой души Делиться же подобным с приятельницами не принято было в их кругу, да хотя бы и в память о покойном муже, она никогда не посмела бы вынести такой позор из величественных стен своего прославленного дома В молодости очень близка душевно была она со своей сестрой — Ольгой, но та каким-то совершенно непостижимым образом — потому что и увлечения, и круг чтения, и верования и представления о жизни у них, как казалось ей, были безумно схожи, вдруг решительно отреклась от мирской жизни, со страшным скандалом покинула родительский дом и приняла постриг в одном из небольших монастырей на юге России Они переписывались изредка, но все реже и реже, потому что каждой из них жизнь другой казалась далекой и неинтересной — писать, стало быть, было не о чем. Сейчас ей было лишь известно, что сестра жива и по-прежнему монашествует далеко на юге. Но мысли написать ей о своей теперешней боли не приходило в голову — Ольга стала совершенно чужим ей человеком, даже облик ее в памяти бы размыт и переменчив, иногда сестра вспоминалась ей одной, а иногда в совершенно иначе, и, перебирая иногда, в минуты особой тоски старые семейные фотографии она с удивлением смотрела на молодую девушку с глубокими, тогда уже строгими, задумчивыми глазами и тяжелой темной косой, переброшенной через плечо Громко хлопнула дверь парадной — дети покинули дом, ей не хотелось даже думать о том, куда они направятся теперь Стараясь не шуметь, прислуга убирала посуду в гостиной, боясь потревожить сон хозяйки Была половина четвертого утра.

Наступил год одна тысяча девятьсот семнадцатый В девичестве ее звали княжной Ниной Долгорукой, теперь же ей шел пятьдесят третий год и она звалась баронессой фон Паллен.

День и впрямь выдался жарким — он ощутил это сполна, едва покинув прохладный салон автомобиля и ступив на раскаленный асфальт улицы. Однако уже через несколько минут зной перестал быть нестерпимым и даже просто раздражать его — он шагнул за кладбищенские ворота, а там под сенью деревьев в тиши и покое аллей и дорожек, посыпанных мелким шуршащим гравием, дышалось совсем иначе. Воздух был пропитан ароматом цветущих кустарников, молодой травы и свежей земли, особенно сильным в жарком мареве дня, но именно это и скрадывало жару, делая ее не столь ощутимой. Чем-то еще был насыщен этот воздух, и он не знал тому названия, но именно так всегда пахнет на кладбищах, причем именно на юге Много лет назад, когда живы были еще родственники бабушки в маленьком южном городке, . она наносила им визиты каждое лето и иногда брала его с собой. Там они обязательно ходили на кладбище, посещая многочисленные могилы умершей бабушкиной родни. На это уходил как правило целый день и он очень хорошо помнил маленькое ухоженное кладбище с аккуратными дорожками также посыпанными гравием и строгими скорбными пирамидальными тополями, обрамляющими главную аллею и даже название его помнил до сих пор — кладбище называлось « Госпитальным» Сейчас знаменитое на весь мир русское кладбище в предместье французской столицы чудным образом напомнило ему то, далекое маленькое, теперь возможно уже и стертое с лица земли какими-нибудь новостройками кладбище. Как он помнил, оно находилось едва ли не в центре города, и такой исход был наиболее вероятен. Еще он вспомнил, что однажды спросил бабушку, почему кладбище называется госпитальным, и она объяснила ему, что сначала здесь хоронили солдат скончавшихся от ран в госпитале во время войны — Какой войны? С фашистами? — тут же полюбопытствовал он, будучи, как любой мальчик в его возрасте, увлечен войнами и их историей — Господи, конечно же нет, глупенький, — ответила бабушка, — Гражданской войны, с белыми. Пойдем, я покажу тебе монумент красным солдатам Они довольно долго пробирались в дальний конец кладбища, к самой ограде, здесь дорожки были слегка запущены, кустарники и высокая трава отвоевывали себе их пространство. Но бабушка была женщиной целенаправленной — в конце концов они выбрались на маленький пятачок, в центре которого высился небольшой обелиск из белого камня увенчанный красной звездой "

Героическим бойцам красной гвардии, павшим в борьбе с белогвардейскими мятежниками Октябрь! 921 года" — такие слова были высечены на обелиске, а три белые мраморные плиты под ним были испещрены именами похороненных здесь солдат революции Бронза на тиснение букв кое-где облупилась, и слова читались с трудом, но дежурные венки, правда, тоже слегка пожелтевшие, и с выцветшими лентами подпирали обелиск со всех сторон, подчеркивая, что память красных бойцов местные власти все-таки чтили. Бабушка, однако, осталась недовольна, и осуждающе покачивая кружевным старорежимным зонтиком, под которым скрывалась от палящих лучей южного солнца, грустно заметила — А ведь здесь похоронены и дедушкины товарищи чекисты, убитые мятежниками Он бабушкину реплику почти не расслышал, потому что внимание его привлекли какие-то странные бугорки, прилепившиеся к щербатой кирпичной стене, опоясывающей кладбище, густо поросшие высоким бурьяном под которым проглядывалась прошлогодняя пожухлая и местами гниющая листва — Там что, мусор складывают? — спросил он бабушку, указывая туда пальцем. Проблема мусора взволновала его не случайно, бабушка его была великой аккуратисткой и засохшие цветы и черепки кем-то разбитой вазочки, собранные ею с могилы родственников, не выбросила за ограду, а педантично сложила в пластиковый пакетик, которые поручила ему донести до помойки возле кладбищенских ворот Пакетик сильно его обременял и сейчас он обрадовался возможности от него избавится, но ошибся. Более того, бабушка от чего-то рассердилась — Нет, не мусор Что ты везде суешь свой нос! Там зарыты преступники, — она схватила его за руку и почти поволокла назад, но он не обратил на это внимания, так был потрясен услышанным — Как зарыты? Без гробов? — почему-то он именно так представил себе значение слова « зарыты» В другом случае, бабушка, наверное бы сказала — похоронены — Господи, Боже мой! Что ты несешь? Откуда я знаю, как они зарыты? — они почти бежали по заросшей тропинке, пробираясь к центральной аллее, но он не унимался — Какие преступники, бандиты?

— Белогвардейцы, мятежники Они убили дедушкиных друзей, я же говорила тебе, ты ничего не слушаешь, — бабушка почти плакала, так расстроил он ее своей любознательностью, но в него словно вселился бес — А кто их зарыл?

— Да замолчи ты, прости Господи душу мою грешную! Это не ребенок, а наказание Господне! Откуда я знаю, кто их зарыл? Солдаты, наверное или заключенные… Все, немедленно закрой свой рот и чтобы я тебя больше не слышала Мне сейчас будет плохо с сердцем!

Этого он боялся Когда бабушке становилось плохо с сердцем, пугался даже дедушка Говорили, что у нее стенокардия или грудная жаба, от одного этого названия ему хотелось плакать Теперь он немедленно замолчал, и тема был навсегда закрыта А потом он просто все это забыл, чтобы тридцать с лишним лет спустя вдруг вспомнить отчетливо и ярко, ступив на тенистые аллеи русского кладбища Сент — Женевьев де Буа под Парижем Странная все же штука, наша память, — подумал он, но долго предаваться размышлениям и воспоминаниям ему не пришлось, внимание очень скоро оказалось приковано к могильным плитам и надписям на них. Он медленно читал их, шагая вдоль безлюдных аллей, и ему иногда начинало казаться, что тихо шелестят страница истории, или вдруг оживали в памяти поэтические строчки, отзываясь на имя, высеченное на мраморе или граните. Душа же пребывала в состоянии удивительно покоя и умиротворения, которое редко испытывал он в своей суетной жизни. И не было не печали, ни тоски. Не скорбью веяло от старых плит, а тихой светлой грустью И это редкое состояние души его вместе с удивительным ни на что не похожим ароматом растворенном в горячем, но не душном воздухе было так приятно и восхитительно даже, ( хотя в обыденной жизни он был чужд какому бы то ни было пафосу и уж тем более, чувствительной восторженности), что хотелось чтобы это длилось вечно Он не замечал времени и все шел и шел вдоль величавых гробниц, не чувствуя усталости и не намереваясь возвращаться в машину по крайней мере в ближайшие часы Был рабочий день, и аллеи кладбища были совершенно безлюдны, поэтому он сразу обратил внимание на женщину, неподвижно стоящую возле одной из могил в самой старой части кладбища Он как раз направлялся туда и сейчас несколько замедлил шаг, размышляя прилично ли будет пройти мимо нее. Очевидно было, что она не праздная, как он посетительница знаменитого кладбища, а пришла поклониться какой-то могиле, однако путь его лежал как раз по этой аллее и он все-таки решился пройти рядом, постаравшись, впрочем, не потревожить ее своим присутствием Надо сказать, что в обычно своей жизни он не был столь щепетилен, напротив, . кое-кто из знавших его людей возможно и справедливо, упрекал его как раз в отсутствии деликатности, а то и откровенном хамстве — Таковы впрочем были нравы его круга Сейчас же, по сенью старого кладбища, с ним творилось действительно нечто не совсем обычное, по крайней мере состояние которое он испытывал, было ему настолько непривычно и наполняло душу таким трепетным незнакомым ему чувством, что он действительно и совершенно искренне при том боялся потревожить незнакомую женщину у чужой неизвестной могилы и потому старался ступать как можно аккуратнее но, отвлекшись от надгробных плит, исподволь все-таки разглядывал хрупкую женскую фигуру, к которой медленно приближался.

Он сразу про себя назвал ее хрупкой и первое впечатление было как нельзя более верным — женщина был небольшого роста и очень тоненькой Держалась она очень прямо, так, что чем-то напомнила ему балерин, видимо этому способствовали еще и руки по балетному скрещенные на груди Лица ее он не видел, но хорошо разглядел тяжелые черные волосы, низко собранные на затылке в большой пучок, который казалось тянул ее маленькую голову назад, от чего она держала ее тоже очень прямо, высоко подняв подбородок Это, пожалуй, добавляло ей сходства с балериной, застывшей перед началом очередного па.

Было в ее облике что-то ужасно несовременное, хотя строгий черный костюм в который она была одета был вполне современного покроя и узкая юбка высоко открывала стройные ноги, обутые в черные лодочки на очень высоком каблуке К тому же он абсолютно был уверен, что женщина молода, хотя внешность француженок и вообще европейских женщина даже при самом ближайшем рассмотрении зачастую оказывается очень и очень обманчивой и такой фигурой вполне могла обладать его ровесница, а то и дама постарше Но эта был молодой — лет двадцати — двадцати двух, не более, он готов был спорить на что угодно Он двигался по аллее как зачарованный, не смея отвести от незнакомки глаз, и это было еще одной странностью его сегодняшнего поведения и состояния Дело в том. что женщина была совершенно не в его стиле — ему никогда не нравились субтильные мелкие брюнетки — в своих пристрастиях он был более прост и традиционен.

Он поравнялся с ней, ступая едва ли не на цыпочках и боясь перевести дух, но обостренное как и все его чувства сейчас, обоняние ощутило едва различимый тонкий запах духов, ему конечно же совершенно незнакомый и тоже какой-то несовременный, терпкий и слегка горьковатый запах влажной листвы какого-то экзотического растения, а глаза через плечо незнакомки, стремительно и словно воровато читали в этот момент надпись на скромном, черного гранита памятнике « Барон Степан Аркадьевич фон Паллен 1896 — 1959 Упокой Господи душу раба твоего»

— Фон Паллен, — повторил он про себя, не замечая того, что настолько замедлил свой шаг, . что почти остановился за спиной незнакомки. Это имя ничего не говорило ему Но подумать об этом он не успел. Женщина медленно повернулась к нему и первое, что он увидел почему-то была шляпка, соломенная черная шляпка с широкими довольно полями, отороченными едва различимой паутинкой вуали — именно поэтому она так необычно держала руки на груди — ими она прижимала к себе шляпу Потом он взглянул ей в лицо и был совершенно поражен, хотя нельзя было назвать его безупречно красивым Поражали глаза — огромные, совершенно немыслимого и не виданного им никогда фиалкового цвета, они казались особенно яркими под густыми черными ресницами и гордыми красиво очерченными бровями, к тому же она была довольно смуглой и это еще более подчеркивало фантастический эффект глаз — Вы русский? — обратилась она к нему низким хрипловатым голосом Говорила она без малейшего акцента, но то как произнесла эти два слова, было также необычно, как ее глаза.

Ехать они решили на авто, которое недавно приобрел себе Стива, хотя это было и неразумно, и рискованно Во-первых, их было много — и трудно было себе представить, что все они смогут поместиться в совсем небольшой салон машины, а во-вторых, Стива еще очень плохо управлялся со своей новой игрушкой и дважды уже чуть не задавил пешеходов на мостовой и чуть-чуть не столкнулся с извозчиком, к тому же был он сейчас очень сильно пьян и даже идти мог с трудом Но в этом-то как раз и было все дело-пьяны в той или иной степени были все и всем, как раз, хотелось неразумного и рискованного Каким-то невероятным образом они поместились на обитых блестящей малиновой кожей сидениях автомобиля, Стива взгромоздился за руль и они помчались по темным промозглым сырым улицам — даже и намека не было этой ночью на новогодний мороз, зима стороной обходила столицу империи, словно боясь замарать свои здесь свои белые одежды. Они поехали в " Самарканд ", к цыганам, намереваясь по-настоящему начать праздновать там. Дома было невыносимо скучно, и невыносимо жаль maman, с ее грустными, как у лошади, глазами и попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре Их гости были ей ужасны, но она через силу улыбалась им и старалась быть любезной. Пьяный Стива пугал ее, и она смотрела на него с ужасом уездной гимназистки, но с любовью и таким страданием, что у Ирэн сжималось сердце. О себе ей думать и вовсе не хотелось, maman конечно же обо всем давно догадалась, но заговорить об этом с ней не смела, именно не смела, словно это она была младшей дочерью Ирэн, а не наоборот Вообще отношение к maman у Ирэн было крайне противоречивым — она и любила, и жалела ее, рано увядшую, одинокую, безнадежно отставшую от жизни, но эти чувства терзали ее душу причем иногда до слез только, когда maman не было рядом Стоило же ей взглянуть в большие слегка навыкате, добрые и безмерно глупые глаза maman, услышать ее тихий глуховатый голос, которым она сбивчиво, непонятно и всегда совершенно некстати что-то говорила, как в груди Ирэн немедленно поднималась волна холодного бешенства и она если и не грубила откровенно, то демонстративно делала все именно таким образом, чтобы побольнее задеть maman. Конечно, она могла быть куда более изобретательной и сделать так, что maman никогда не догадалась бы о ее модном кокаиновом пороке, но она именно хотела, чтобы maman узнала об этом и видя ее отчаяние испытывала нечто похожее на мстительную радость. При всем этом Ирэн не была ни жестоким, ни даже просто злым существом. Напротив, она казалась себе иногда излишне даже сентиментальной, и могла ночь напролет рыдать, представив какую-нибудь душещипательную историю со своим участием, например трагический роман со скоротечной чахоткой в итоге или героическое подвижничество где-нибудь на самом кровавом участке фронта, или свой уход в революцию с неизбежной виселицей в финале — она обладала богатой фантазией, что было видимо все-таки следствием воспитания maman, и могла часами придумывать все новые и новые истории про себя, проживая их как если бы они происходили в реальной жизни В этих фантастических историях она всегда была отважна и благородна, часто знаменита даже и обязательно кем-нибудь безумно любима В реальной жизни все было скучно, пошло, и уже к восемнадцати годам изрядно ей надоело Баронесса Ирина фон Паллен была девушкой ослепительно красивой, хотя черты ее лица мало соответствовали представлениям об абсолютной красоте. Она была смугла, скуласта, нос ее был несколько крупноват, хотя и отмечен красивой горбинкой, к тому же с подростковых лет сохранила она какую-то болезненную даже худобу и некоторую истерическую порывистость движений Однако все недостатки меркли, когда распахивала она свои нечеловечески красивые глаза — огромные, густого фиолетового цвета, какой в природе встречается только у некоторых редких сортов цветов, их иногда называли фиалковыми, но ошибались — листья фиалок уступали ее глазам по насыщенности цветом Кроме того, глаза ее как бы переливались под густыми темными бровями, то сияя ярко, словно подсвеченные изнутри, то наливаясь чернотой и тогда фиолет только угадывался в них, как в черных сапфирах лишь угадывается яркая синева их собратьев.

К тому же Ирэн фон Паллен была девушкой баснословно богатой. Ее отец — барон фон Паллен, удачливый фабрикант и банкир, наследовавший в ранней молодости финансовую империю европейского масштаба, фамильное состояние умножил многократно и к моменту своей скоропостижной смерти оставил огромные богатства, заключенные в акциях множества процветающих предприятий, золотых приисков, крупных банков, недвижимости и земельных владений в России и серьезных банковских вложениях за ее пределами. О нескольких доходных домах в Санкт-Петербурге, собственном особняке на Литейном, имении в Крыму, конном заводе на Кубани и огромной коллекции живописи и драгоценностей говорить уже не приходилось Наследовали все эти несметные богатства трое — вдова фон Паллена — баронесса Нина Дмитриевна, урожденная княжна Долгорукая и двое их детей сын — Степан Аркадьевич и дочь Ирина Аркадьевна фон Паллены Надо ли говорить, что при подобном стечении счастливых обстоятельств судьбы Ирина Аркадьевна с раннего девичества отбоя от поклонников не знала и по крайней мере десятком из них была искренне и преданно любима, а один юнкер, принадлежащий к древнему аристократическому роду стрелялся из-за ее холодности, к счастью — не до смерти Однако все это было Ирине Аркадьевне скучно и не имело ничего общего с теми фантазиями, которыми грезила она по ночам В то же время о скверном характере молодой баронессы в столице империи ходили легенды Она была и взбалмошна, и капризна сверх меры, к тому же истерична — и часто утраивала совершенно непотребные публичные сцены, либо надолго впадала в черную меланхолию и часами молчала, не реагируя на обращенные к ней слова и вдруг начинала бурно рыдать, или говорила что-то странное, невнятное, напоминающее мистический бред медиумов, глядя перед собой огромными невидящими глазами Единственный человек, не вызывающий в ней причем в первые уже минуты знакомства смертельной скуки и желания беспрестанно дерзить и говорить холодные унизительные гадости, был старший брат Стива, репутация которого в свете была, к слову, многим хуже нежели ее собственной. В ранней юности, едва начав осознавать себя женщиной, а это случилось с ней рано — на тринадцатом году жизни, она отчаянно влюбилась в него и подкарауливая его, пьяного, когда под утро, таясь живого тогда еще папеньки, побирался он к себе, с упоением первой страсти подглядывала за ним везде, куда могла незаметно пробраться Однажды он поймал ее за этим занятием и после этого происходило между ними много такого, что наверняка свело бы добродетельную маменьку в могилу, узнай она об этом ненароком Однако Стива был изрядным трусом и не позволил им зайти слишком далеко, хотя с детским еще восторгом предаваясь новым для себя ощущениям, она все время требовала большего Однако он изрядно просветил ее в искусстве плотской любви и сумел разбудить в юном детском теле женщину Почувствовав, наконец, его страх — она более не искала его ласк, а со свойственной ей с детства решительностью отдалась по сути первому встречному — учителю латыни, приглашенному в крымское имение на лето, дабы сочетать отдых с полезными занятиями К тому времени ей едва исполнилось четырнадцать лет С той поры братом как мужчиной более она увлечена не была, находя себе все новых и новых партнеров и потрясая их неожиданным своим темпераментом и отменным владением приемами сексуального наслаждения, при полном отсутствии каких-либо чувств и яростном нежелании вести разговоры о любви Она занималась любовью с упоением и более не желал ничего об этом знать и думать Брата же она теперь любила истинно сестринской любовью, прощая ему все многочисленные его пороки, грубость и подлость зачастую по отношения к ней самой Ей всегда были интересны его затеи, как бы дурны они не были, и, надо сказать, что будучи личностью весьма ограниченной и исключительно самовлюбленной, он честно признавал — лучшего советчика и сообщника во всех без исключения его начинаниях, чем сестра, не посылала ему судьба В ресторане было шумно, пьяно, весело и страшно накурено — хрустальные люстры, как драгоценные боа дамские плечи, окутывали сизые клубы дыма, а плечи и декольте дам, напротив, были открыты сверх меры и сверх меры облиты потоками бриллиантов, сапфиров, жемчуга и иных бесценных каменьев, сияющих ярче хрустальных подвесок люстр и бра.

Уже мало кто слушал надрывные перепевы цыган, все громко говорили, почти кричали, стараясь быть услышанными в сплошном гуле человеческих голосов, музыки, звона бокалов и посуды. Было много знакомых лиц — кто-то так же как они приехал только что, встретив новый год дома, кто-то провел всю праздничную ночь в ресторане — все были пьяны, лихорадочно как и все последние месяцы веселы и жаждали продолжения, острых ощущений и еще чего-то, что сгустившись висело в прокуренном, напоенном ароматом вин, еды и разгоряченных человеческих тел воздухе Возможно, имя всему этому было — порок, но сейчас никто об этом не думал.

Они не задержались в ресторане долго, а соединившись с еще одной компанией решили ехать на Васильевский, в гости к кому-нибудь из признанных кумиров богемы, там в большинстве и проживающих.

— К Ворону! — пьяно закричал кто-то и тут же осекся словно сам испугавшись своей дерзости, но было поздно — призыв был услышан К Ворону! Сердце Ирэн дрогнуло и сжалось, такое случалось с ней редко — не смотря на все свои истерики и меланхолию она был весьма смелой и даже отчаянной женщиной Сейчас она испугалась, но это было не мудрено Под псевдонимом Ворон скрывался ставший вдруг очень модным, странный весьма поэта, стихи которого были дурны, но дышали мрачной злобой и унынием, в них ничего нельзя было понять, но тогда многие модные поэты писали именно так.

Однако между строк у этого жили какие-то особенно пугающие тени, призраки и видения, его неловкие рифмы были как-то особенно жутки, и часто, откладывая книжку журнала с его новыми творениями, она ощущала приступ беспричинного ужаса, холодным туманом, вдруг наплывающего из всех темных углов комнаты и таящегося в глубоких складках тяжелых бархатных гардин Слухи о нем ходили еще более зловещие, одни говорили, к примеру, что поэзия лишь мимолетный каприз страшного человека, то ли бандита, то ли боевика-революционера руки которого изрядно обагрены человеческой кровью, другие утверждали, что псевдоним скрывает уже очень пожилого человека, посвятившего себя изучению оккультных наук и немало в том занятии преуспевшего, говорили — он долго скитался по свету, достигнув самых отдаленных и загадочных мест — был с экспедицией на Тибете и в африканских джунглях, где обучился кровавым магически ритуалам Словом говорили много разного, но непременно туманного и пугающего, как и сами стихи Ворона, но имперская столица в ту тревожную пору была переполнена всевозможными слухами и бурлила, переполнясь ими, как чаша, исполненная до краев раскаленным кипящим напитком, пьянящим и обманчивым Слухов было много и верить им в большинстве конечно же было нельзя, . однако имя Ворона все же было пугающим, хотя и манящим.

— К Ворону! — с энтузиазмом поддержал предложение и Стива, — поедем, mon ange, честью клянусь, ты не пожалеешь — Разве вы знакомы? — спросила она брата, зябко переступая ногами, обутыми в тонкие атласные туфельки, расшитые бисером по грязной снежной кашице — с неба беспрестанно сыпала мелкая ледяная изморозь-нечто среднее между дождем и снегом и тротуар покрылся мокрой холодной грязью — О-о-о! Знакомы ли мы! Да мы приятели! Нет, что это я вру — он друг мне! Вот так именно — друг И близкий! Удивительно даже, что ты ничего не знала об этом, mon ange Право странно слышать от тебя этот вопрос Ха!

Знакомы ли мы! — пьяный Стива говорил громко и возбужденно. Но она слишком хорошо знала брата, чтобы поверить ему Совершенно определено — Стива врал Возможно, когда-нибудь, мельком, он и видел таинственного поэта, но уж точно не был с ним приятелем и тем более другом Однако от того, что Стива так просто и в обычной своей развязной манере говорил об этом человеке, несколько успокоило ее, волнение улеглось и ей теперь было всего лишь любопытно взглянуть на того, о ком говорил последнее время так много и так странно. Сейчас она не была пьяна — опьянение выпитым в большом количестве шампанским прошло вместе с лихорадочным радостным возбуждением, теперь ее охватывала вязкая сонливость, голова все более тяжелела и готова была вот-вот разболеться всерьез и она хорошо знала, что выйти из этого состояния сможет только одним способом — вдохнув солидную порцию кокаина — тогда прояснится сознание, ее посетят самые фантастические идеи, все как одна радужные и воздушные как чистый снег летящий из прозрачной синевы морозом схваченных небес, тело станет легким, гибким, звонким и потребует неистовых ласк, которые она наверняка обретет этой сумасшедшей пьяной новогодней ночью Но за этим, точно надо было ехать на Васильевский — мысли о Вороне отступили у нее на второй план Авто, отчаянно сигналя звонким фальшивым клаксоном и рискованно виляя корпусом на поворотах, неслось по ночному городу, безмолвному и, казалось безразличному ко всему, что происходило нынешней ночью в его каменных лабиринтах.

— Что, говоришь, здесь было?

— Сначала психушка, а до нее — монастырь, а потом опять хотели монастырь, но денег не нашли Теперь — пустует, уже года два, может и побольше Хорошее место, Мага, дело говорю — Повтори еще раз, но так, чтобы понятно было всем Кто из нас не русский, я что-то не пойму, ты, Граф, или — я? Ты что-нибудь понял, Аха?

— Был монастырь, из-за горы и нынче видит пешеход столпы обрушенных ворот…

— Это что такое?

— Это не что, Мага, а кто Это Лермонтов, великий русский поэт Ты в школе учился?

— Учился, не умничай, литератор Так что здесь было? Кто-нибудь из вас будет говорить?

— Только не бей, Мага, только не бей, я все скажу, — тот кого назвали Графом изобразил крайний испуг, замахал даже руками и сам тут же громко засмеялся своей шутке Однако шутки его оба спутника не оценили. Тот кого звали Магой, высокий широкоплечий чеченец, смуглый с яркими зелеными глазами был красив, какой-то свирепой красотой то ли истинного сына гор из какой-нибудь исторической драмы, то ли героя второго плана из современного боевика Он не был старшим среди них ни по возрасту ни по рангу, но привычка принимать ответственные решения в необходимый момент, выработанная и отшлифованная всей прошлой его биографией давала себя знать и он невольно переходил на командный тон, не встречая, впрочем, особого противления со стороны компаньонов Тот кого назвал он Графом возражать бы просто не посмел На самом деле, он был мелким довольно бандитом, каковым, впрочем, считал и объявлял себя сам. Вероятнее всего, истинные бандиты считали его не более чем средней руки жуликом, всегда готовым подсобить в их преступном труде, если помощь не была сопряжена с большой опасностью или серьезным сроком Он имел за плечами несколько лет проведенных в заключении за разные не очень серьезные преступления и сейчас промышлял тем же Разумеется, не был он и графом, кличка прилипла к нему, как водится, из — за фамилии и относительно недавно Звали его Василием Орловым и представляясь как-то приехавшему что-то покупать или продавать в те места довольно крупному столичному предпринимателю, он вдруг совершенно не похоже на себя, с достоинством коротко произнес — Орлов Предприниматель был к тому моменту в сильном подпитии, но отреагировал адекватно и моментально: "Граф? " Принимающая сторона, имеющая в инвестициях предпринимателя сильную нужду с готовностью разразилась дружным хохотом Впрочем, шутка, похоже, действительно удалась, потому что и после отъезда гостя никто Ваську-Орленка иначе, чем Графом не называл Он был доволен Третий был в их компании действительно старшим, принятие решений было в его компетенцией, но он был человеком творческим В прошлой, довоенной своей жизни, действительно писал стихи и философские эссе, образование получил в престижном московском институте Война сильно изменила его, но и теперь он мог позволить себе роскошь не следить за соблюдением формальностей и легко уступив видимую часть руководства операцией отстранено цитировать Лермонтова, которого на самом деле любил Никто из двоих чеченцев не засмеялся шутке Графа, хотя причина тому была у каждого своя. Для Маги это была несмешная шутка — потому что он был убежден и имел многократную возможность проверить это убеждение на деле — бить человека дело вполне серьезное, чему же тут смеяться? Ахмет Графа просто предпочитал не замечать, тот был отвратителен ему своей трусостью, которая постоянно и очевидно для всех боролась с жадностью, и наоборот Но он был местным — обоим до поры приходилось его терпеть Впрочем требовалось от него да и от них на сей раз немного — необходимо было найти подходящее место для промежуточной базы основного отряда в непосредственной близости с границей Ичкерии, но на территории России Готовилась крупная и очень серьезная операция с прорывом на российскую территорию, проведением мощных террористических актов и захватом в плен целого ряда известных весьма персон Джип Графа Орлова был настолько приметен и известен в области каждому бандиту и милиционеру, что лучшей машины для передвижения было не найти, кроме того он родился в этих краях, именно этих, ныне приграничных и знал их отменно. Сейчас он привез их к непонятному строению, вернее целой системе ветхих построек обнесенных сильно разрушенной, просто не существующей в некоторых местах стеной, совершенно одиноким в раскаленной пыльной, раскинувшейся от края до края, так по меньшей мере казалось, стоило отъехать от околицы ближайшей станицы, степи Причем, когда это самое « от края до края» возникало в голове, то имелось в виду, ни много, ни мало, а именно от края до края мира Мысль эта, естественно, посетила Ахмета, более на такие философские осмысления никто из троих способен не был Он же степь не любил, она рождала в нем глухую, как ноющая зубная боль, тоску и ощущение собственной мизерности в огромном чужом, не приемлющем его мире Он начинал казаться себе сухой травинкой, выдернутой с корнем из земли или того меньше — крохотной частицей раскаленной почвы, которую горячие порывы ветра гонят прочь, как чуждое инородное этой земле тело То же ощущение захлестывало его и в больших городах, особенно в Москве, куда приехал он семнадцатилетним мальчиком, любимцем своей семьи, своего рода и своего маленького горного селения Там он был самым умным, всем на удивление образованным и романтичным, но никто не смеялся над ним из-за этого. В нем, как-то сразу, и все, начиная от патриархов рода и заканчивая сверстниками, превыше всего вообще-то почитающими физическую силу и жесткость в умении постоять за себя, признали талант художника, которым вскоре будут все они гордиться непременно С тем и приехал он в Москву, чтобы впервые отхлебнуть из горькой чаши неприятия, непонимания и безразличия к человеку буквально на уровне жизни или смерти Он был уверен, случилось ему вдруг распластаться на рельсах метро под колесами рвущегося в бесконечную бездну тоннеля поезда, вечная толпа на платформе лишь всколыхнется на несколько минут — ровно на столько, сколько потребуется сноровистым рабочим или милиционерам, чтобы убрать растерзанное тело с ее глаз, и снова увлеченно уткнется в свое неизменное чтиво, причем в ту пору это мог быть и Борхес, и Кастанеда Тогда — то и почувствовал он себя впервые мелкой частицей чего-то недостойного даже внимания людского, что гонит ветер по серому, часто мокрому и всегда грязному асфальту московских улиц Но там было еще и другое, более страшное и унизительное для него — все дело было в том, что Москву-то он любил, любил безумно, и это был настоящая неразделенная любовь со всеми полагающимися ей муками — страстью, ревностью, желанием владеть безраздельно, жгучим стремлением сломить, поставить на колени и одновременно вознести до небес Эта рана не заживала никогда Здесь было легче — степь не вызывала в нем никаких чувств, кроме одного — тупой тяжелой тоски Итак, это был заброшенный монастырь Графу Орлову пришлось объяснять все еще раз, пока не понял Мага — монастырь, причем женский существовал в этом месте до революции Впрочем, тогда это были отнюдь не развалины, вокруг на изрядном правда расстоянии, но не для привыкших к степным просторам казачьих коней, располагались богатые казачьи станицы — монахини ни в чем не знали нужды, правда и сами трудились не покладая рук, во многих домах до сих пор берегут сплетенные монахинями удивительной красоты тончайшие кружевные скатерти, салфетки и покрывала, искусно вышитые шелком занавески и сорочки, уникальной ручной работы украшения, крохотные сумочки, кисеты для табака и целые картины-панно из бисера — все творения рук монашеских С приходом большевиков все это закончилось разом. Причем именно этот монастырь разоряли комиссары как-то особенно жестоко и кроваво. Не многим сестрам удалось унести ноги после страшного большевистского погрома, многие нашли свою смерть тут же на монастырском дворе, порубанные лихими буденовцами и чекистами, некоторые как гласит молва сгорели заживо, потому что закончив свое кровавое дело, красные воины монастырские строения подожгли и адский воистину огонь долго бушевал в них, раздуваемый горячими степными ветрами, пока не выжег все дотла, оставив только обугленные кирпичные стены, да ненужную теперь каменную ограду.

Долгое время после этих страшных дел к сожженному монастырю никто не смел даже приблизится и обугленные руины одиноко чернели в степи, пугая редких проезжих Жутким стало некогда святое место Однако после войны кто-то из тогдашних хозяев края решил восстановить монастырские строения, чтобы разместить в них психиатрическую лечебницу, нужда в которой в ту пору была большая Старинная, царской еще постройки областная психбольница была совсем мала, требовала серьезного ремонта, и располагалось, что было главным ее неудобством едва ли не в самом центре города рядом с новеньким зданием областного комитета партии Ситуация складывалась не только неловкая, но и почти политическая, поскольку выходило так, что отлитый в бронзе и вознесенный на монумент у здания обкома, вождь трудового народа, как и полагалось ему по тогдашним традициям простирал вперед руку, увлекая народ в светлое будущее коммунизма Но каким-то загадочным образом получалось так, что указующая длань вождя была направлена как раз на скромное покосившееся крыльцо городской психушки Терпеть такое безобразие под окнами собственных кабинетов тогдашние партийные начальники не хотели, да и не могли — решение отселить городских сумасшедших куда подальше было принято незамедлительно И тут кому-то вспомнился степной монастырь Собственно, в этом была и некоторая логика и даже некоторый гуманизм, размещать на том окаянном месте нормальных людей, значило бы в скором времени обречь их на умопомешательство, пациентам психушки это, по крайней мере, уже не грозило, что же до медперсонала, то он в ту пору состоял из людей преимущественно с крепкими нервами Дело было довольно скоро сделано — тогда еще все строили быстро и без проволочек, и областная психиатрическая больница поселилась в глухой продуваемой шальными ветрами степи на долгие годы Правда пользовалась она очень дурной славой и даже самые жестокосердные люди не спешили отдавать в нее своих душевнобольных родственников, как обременительно бы не было их содержание. В силу может быть этого, а может и какого другого обстоятельства в больнице одно время оставалось довольно много свободных коек и тогда рачительное медицинское начальство стало направлять туда лишившихся рассудка заключенных, бродяг, одиноких душевнобольных людей, заботливой родней не отягощенных. Скоро таковых стали вести сюда со всех концов огромной некогда империи, и скромная степная больница приобрела статус едва ли не всесоюзной.

Позже, уже в зрелые брежневские времена, когда последние ростки хрущевской оттепели были прочно закованы ледяным панцирем новых веяний, а разволновавшаяся было передовая интеллигенция окончательно загнана на свои грязные малогабаритные кухни и в большинстве своем сочла, что лучше « стучать, чем перестукиваться», степную больницу полюбили спецслужбы, которые на анатомический лад именовались тогда органами. В ее мрачных стенах стали появляться совсем уж странные пациенты Появляться и часто исчезать, незамеченными неучтенными даже очень убогой скупой бухгалтерией «желтого дома». Совсем черным стало это место. И случись проезжать здесь, да еще и ночью, казаку из местных, хоть верхом, хоть за рулем юркого УАЗика или тяжелого ГАЗа, завидев в непроглядной степной темени тусклые редкие огни над больничной оградой, не было такого, кто не сплюнул бы через плечо и не помянул бы Господа, хоть в те времена мало верующими, все больше, были люди в тех краях.

Пришли иные времена и снедаемые той же неугасаемой страстью разрушать все до основания, что и их лютые идеологические противники и предшественники, младо — демократы проклятую больницу немедленно закрыли Причем торжественного освобождения из стен коммунистической неволи узников совести не получилось, в силу того обстоятельства, что последние лет пять, а то и больше таковых здесь просто не было, громить апологетов карающей советской психиатрии тоже было не с руки, поскольку к моменту торжественного закрытия больницы в ее штате числилось всего два врача, оба пребывали в глубоком пенсионном возрасте и откровенно говоря на первый взгляд очень походили на своих несчастных пациентов, пять медицинских сестер и столько же нянечек, все вышеперечисленные в случае необходимости дружно навалившись выполняли и роль санитаров. Впрочем больные в большинстве своем, люди были тихие и безобидные После торжественного закрытия лечебницы, которое все же состоялось, они как-то, незаметно разбрелись по миру и странная степная обитель вновь, во в торой уже раз опустела и медленно разрушалась под проливными степными ливнями весной и по осени, лютыми февральскими буранами, палящим летним солнцем и неизменными во все времена года своенравными, нередко буйными ветрами.

Теперь у ее стен стояли трое Стояли не таясь — со всех четырех сторон света их окружала только горячая безлюдная степь и лишь солнце одно все видело сверху, опрокидывая на их головы потоки жары — Что ж, место подходящее по всем параметрам — произнес Ахмет, в конце — концов, старшим-то был он и решение в итоге было за ним, — посмотрим, что там, — и он первым шагнул в пустой, распахнутый как беззубая пасть какого-то гигантского зверя проем ворот.

Таких женщин он определенно не любил. Логично было бы предположить. что он их боялся — такие женщины, как правило, бывают очень колючими, а случается — и очень жестоким. И можно было предположить, что нарвавшись когда-нибудь пусть и в далеком прошлом на такую вот, с острыми, опасно ранящими углами, он, даже и начисто забыв про нее, реальную, потом другую, просто похожую внешне, близко к себе не подпустит, а то и попытается, походя, пнуть побольнее. Сознание человеческое не склонно к мазохизму — воспоминания о пережитой боли пытается как правило вытеснить за свои пределы, если конечно сам человек отчаянно не сопротивляется этому, засушивая розы последнего букета, обильно орошенного слезами. С ним, однако, ничего подобного никогда не происходило Просто он не любил ничего эдакого, " с подвыпендретом ", как говорила его бабушка и он с детства без разъяснений очень хорошо понимал, что означает это странное трудно выговариваемое слово Он любил и принимал то, что было понятно и открывалось ему если не в первые же минуты, то по крайней мере довольно скоро без особых умственных или душевных затрат и это касалось абсолютно всего, с чем он так или иначе имел дело — партнеров по бизнесу, финансовых проектов, литературных произведений, музыки, поэзии, живописи, художественных фильмов и театральных постановок, просто знакомых людей и добрых приятелей, фасонов одежды, которую он носил, мебели в его квартире и офисе, отелей, в которых он останавливался, парфюмов, которыми он пользовался, часов на его запястье и, конечно же, женщин, на которых он обращал свое внимание При этом он был и снобом, и сибаритом, поскольку мог себе это позволить, он обожал комфорт и роскошь и имел собственные, а не навязанные мнением других или просто модой представления о том, что есть прекрасно, а что просто хорошо. Однако главным критерием всегда была и оставалась для него доступность того или иного явления, вещи или живого существа его уму и сердцу Таких женщин он никогда не понимал, в сложных и возможно красивых — он всегда следовал традиции не спорить о вкусах, изломах их душ и тел таилось столько всякого непонятного неожиданного и пугающего даже, что он просто никогда не обращал на них внимания, как на картины абстракционистов и книги Карлоса Кастанеды Она был именно такой женщиной, но ее неожиданным вопросом, он не только был остановлен как вкопанный и даже виноватый будто, застигнутый ею за каким-то постыдным занятием, но и на какие-то доли минуты ощутил абсолютную, неожиданно восторженную растерянность, как если бы лично и персонально к истошному фанату, вдруг обратился со сцены его кумир. Такие вот странные шутки начало вдруг выкидывать с его сознанием тихое и безмолвное, напоенное теплом и смесью дивных ароматов, смиренное кладбище — Русский Простите, я потревожил Вас, — он не узнал своего голоса и тех интонаций, с которыми он произнес короткий свой ответ Впрочем и он дался ему с величайшим трудом, ибо в горле и во рту внезапно и неизвестно откуда возникла страшная сухость, и шершавый язык двигался теперь крайне тяжело — Пустое Я уже собиралась идти отсюда, — она, не таясь и нисколько не смущаясь этим разглядывала его в упор своими неземными фиолетовыми глазами, и, несмотря на сказанное уходить похоже не собиралась. По крайней мере неподвижно и так же прямо, по-балетному, как подумалось ему сначала стояла.

Стояла, теперь правда спиной к могиле и лицом к нему и также обеими руками придерживала на груди черную соломенную шляпу с вуалью Произнеся это своим низким хрипловатым голосом с тем же странным то ли акцентом, то ли просто выговором, она замолчала Но молчание это был каким-то требовательным — она молчала так, будто приказывала ему отвечать немедленно, продолжая их странную беседу и он подчинился — Могу я задать вам вопрос?

— Чья это могила? Разумеется, вопрос естественный. Степан Аркадьевич фон Паллен мой… дедушка, — она замялась буквально на секунду. Словно подыскивая слово « Странно, — подумал он почему-то, — так хорошо говорит по-русски и забыл такое простое и совсем не редкое слово» Она же, словно прочитав его мысли повторила еще раз Да, именно дедушка Я знаете вдруг усомнилась так ли это звучит по-русски Дома мы, разумеется, всегда говорим по-русски, но дедушка умер так давно, maman еще на была и замужем — В 1959 году. Я как раз родился — О! Ну для мужчины возраст имеет мало значения, вы согласны?

— Не знаю, я никогда особенно не задумывался над этим — Так именно и значит, что я права — вы не задумывались над этим Любая женщина подумала бы уже тысячу раз, нет много больше — сколько дней в ваших сорока годах? — столько раз бы и подумала А вы и родились в России?

— Да, и родился, и вырос, и сейчас живу, и умереть надеюсь в России — О! Ну почему такая меланхолия — вам еще не годится умирать, слишком рано А что, вы и вправду так любите вашу Россию?

— Очень люблю, — он постепенно обретал привычный свой тон и манеру держаться, но нельзя было утверждать, что окончательно рассеялось уже наваждение этого странного знакомства Они по-прежнему стояли возле чужой ему могилы, но она не двигалась с места и он словно привороженный к этому места не делал и шага от него, и не пытался даже увлечь ее прочь Словно говорить они могли только здесь у могильной плиты неведомого ему барона фон Паллена, покинувшего этот мир в год, когда он, Дмитрий Поляков, в нем появился — Так много пишут теперь о ней, все словно сошли с ума и что же вы — новый русский?

— Видимо, да Но что вы понимаете под — новым русским?

— О, я ровно ничего в этом не понимаю Так просто, забавные такие слова — новый русский Однако, как долго мы стоим здесь Едемте куда-нибудь Уже наверное время обедать Который теперь час? — она выговорила все это не то чтобы быстро, она вообще говорила медленно, даже слишком порой растягивая слова (возможно от этого была так непривычна ему ее в принципе правильная даже какая-то-то ли академическая, то ли хрестоматийная русская речь — он не силен был в подобных определениях, но то, как она говорила резало его слух ) Так вот, она произнесла всю свою тираду, по-прежнему, медленно растягивая слова, но как-то на одном дыхании и от того даже слегка задохнулась Но не это было главным Его почти потрясло ее умение преподносить свои соображения собеседнику, как дело уже совершенно решенное и подлежащее не обсуждению, а немедленному и неукоснительному, причем, исполнению. Ему знакома была эта манера, свойственная обычно женщинам очень красивым, избалованным и от того капризным, но она владела ею в совершенстве.

Вообще-то эта манера всегда сильно раздражала его и порой приводила в тихое холодное бешенство. С женщинами такого сорта дел он как правило не имел, поскольку терпеть их не мог. Но если вдруг случалось, после такой тирады несчастной приходилось не сладко — он откровенно хамил, причем делал это совершенно сознательно, стараясь при этом сказать что-нибудь уж совсем обидное. Как правило, этот прием ему удавался — нахальное самоуверенное существо пусть и ненадолго вдруг оказывалось скользкой неуклюжей и трусливой к тому же улиткой, которую вдруг взяли, да вытряхнули из красивого и безопасного переливчатого домика Потом ему никогда не было ни жалко, ни стыдно — он действительно терпеть не мог женщин такого сорта — ему всегда нравились девочки милые, тихие, домашние, если и кокетливые, то как-то наивно и трогательно, едва ли не по-детски — таких он не обижал никогда, какие бы ситуации не складывались в жизни, напротив ему казалось даже, что расправляясь любезным его сердцу образом с холодными расчетливыми и капризными хищницами, он защищает этих милых красавиц, подчеркивая и возвеличивая их легкую светлую прелесть Сейчас однако все было по-другому, нет глаза его отнюдь не были застланы никакой пеленой, и слух не обманывал, и мозг работал четко и ясно — и все вместе дружно и громко они вынесли свой вердикт — она была из тех, из хищных, причем она была очень яркой их представительницей, она могла бы служить яркой иллюстрацией к характеристике этих человеческих особей. Но он лишь послушно взглянул на часы:

— Половина первого — « Константин Варшеронн», — как бы про себя заметила она марку его часов, — вы богатый человек, господин..?. Бог мой, да вы до сих пор не представились, фи, как скверно — Простите, — он, вернее одна его часть и вправду готова была согласиться, что он поступил ужасно скверно, другая же искренне возмутилась:

" Какого черта, голубушка, ты не британская королева… ", но первое "я" оказалось проворнее, — Дмитрий Поляков, русский, как вы уже знаете, предприниматель, он даже изобрази что-то вроде легкого полупоклона, но руки не протянул — первое "я" делать это запретило — Прекрасно, господин Поляков Я — баронесса фон Паллен, но вам пожалуй позволю называть меня Ирэн или Ириною, по-русски, как вам будет угодно Что ж будем считать, теперь мы знакомы и вы можете отвезти меня куда-нибудь пообедать Машина ждет вас, полагаю?

— Конечно, — он сделал шаг назад, давая ей отойти от ограды и почему-то приготовился ждать. Но на могилу, возле которой похоже долго и довольно скорбно, по крайней мере так казалось со стороны, она стояла, Ирэн фон Паллен не бросила даже прощального взгляда Медленно вскинув руки к голове она отточенным жестом водрузила на нее широкополую черную шляпу, опоясанную узкой полоской черной вуали, не спеша достала из маленькой черной сумочки на длинной золотистой цепочке, переброшенной через плечо большие темные очки и также не воспользовавшись зеркалом надела их, спрятав от мира свои немыслимые глаза и, приблизившись к нему почти вплотную, резким жестом взяла его под руку и повлекла за собой вдаль по тенистой аллее, ведущей к кладбищенским воротам Рука ее была неожиданно сильной, походка стремительной — он не сразу приноровился к ритму ее шагов Поля шляпы касались теперь его щеки и все яркие сочные ароматы так поразившие его вначале, чудесным образом заглушил еле ощутимый терпкий и одновременно горьковатый запах ее духов, запах мокрой листвы какого-то экзотического растения — Я неплохо знаю Париж, но думаю, будет лучше, если вы сами скажите где бы хотели пообедать, — откровенно заискивающе поинтересовалась его новое совершенно неожиданное для него " я " Второе — привычное, с которым в ладу и согласии прожил он все свои без малого сорок лет угрюмо молчало, могло показаться даже, что оно просто покинуло его, решив вдруг навеки поселиться в тенистых аллеях старинного кладбища — Сен-Женевьев-де Буа, русского кладбища в предместье великой французской столицы.

Дом на Васильевском был мрачным, серым и очень большим Они долго и шумно поднимались по лестнице, вспоминая на каком же этаже квартира знаменитого поэта Путались, и дважды звонили а какие-то не те, чужие двери им никто не открыл, возможно хозяева где-то встречали новый год, а прислуга была отпущена по поводу праздника, возможно обитатели квартиры просто не стали открывать дверь, заслышав снаружи чужие пьяные голоса — время было неспокойное. Возможно, квартиры вообще пустовали — сейчас это было отнюдь не редкость, многие съезжали из столицы Наконец они добрались до шестого, а быть может и седьмого этажа — это был последний этаж и поскольку искать более было негде начали долго и настойчиво звонить и барабанить в единственную на площадке массивную темную дверь, без таблички, но с явными следами от нее Ирэн к тому времени чувствовала себя совсем уж скверно — голова все-таки разболелась и болела с каждой минутой все сильнее и сильнее, угрожая обернуться тяжелым приступом мигрени, к которым была у нее склонность. Состояние ее было каким — то вялым и похожим на сонное, но она знала точно, что если прямо сейчас поедет домой и ляжет в постель — заснуть не удастся, а наступит мерзкое совершенно ощущение, что все, включая предметы мебели пол и потолок комнаты сначала медленно а потом все быстрее вращается вокруг нее, и будет страшно хотеться пить, но сколько не пить чая или холодного лимонада, жажда не утихнет и она так и будет метаться в ненавистной постели, все более до истерики раздражаясь, ненавидя себя и весь окружающий мир, желая смерти себе и всем вокруг до самого рассвета, который просочится сквозь плотно задернутые тяжелые шторы, такой же унылый больной и бессильный как и она сама Теперь, пока случайная компания бесновалась и галдела на чужой лестничной площадке, безразличная ко всему, она присела прямо на ступени, обессилено прислонясь хорошенькой головкой к холодному литью перил Ей было холодно, безнадежно промокли ноги в тонких атласных туфельках, и тонкий невесомый мех шубки совсем не грел. Однако она совершенно точно знала, что может вот так без движения и не издавая ни звука просидеть здесь под чужой дверью, как угодно долго, хоть всю жизнь, настолько все было безразлично ей теперь в этом мире, включая новый, только что наступивший одна тысяча девятьсот семнадцатый год Дверь однако открыли. Компания испустила дружный восторженный вопль, началась толкотня и шарканье ног, кто-то кого-то обнимал, поздравляя с новым годом, кто-то пытался поскорее протиснуться в квартиру, кто-то громогласно требовал шампанского и тут же раздался громкий хлопок — пробка послушно вылетела из бутылки — Вставай, Ирэн! Что ты, право, сидишь здесь как неживая, — Стива подхватил ее под руку, поднял почти насильно и потащил за собой, расталкивая каких-то людей, то ли приехавших с ними, то ли бывших уже в квартире Ворона.

Было ужасно тесно, она то и дело натыкалась лицом на чьи-то плечи, спины, груди — разгоряченные, потные, пропахшие табаком и каким-то кислым запахом какой обычно прочно устанавливается в местах где много и сильно пьют. Стива почти грубо тащил ее за собой по длинному нескончаемому коридору заполненному народом Наконец ударом ноги он распахнул высокие двери и они оказались в большой довольно комнате, просторной еще более от того что в ней почти не было мебели только большой овальной формы стол без скатерти, заставленный бутылками, грязными разномастными тарелками, фужерами и стаканами с остатками напитков и еще какой-то посудой с остатками еды. Все это стояло и лежало опрокинутое на столе в страшном беспорядке и отвратительно пахло Вокруг стола в таком же беспорядке стояли и валялись на полу стулья, тоже все какие-то разные, словно их покупали по одному в лавке у старьевщика, а то и просто собирали по знакомым Скорее всего это и было именно так Штор или даже каких-либо занавесок не было на трех высоких окнах по трем стенам комнаты и от того она казалась еще больше и пустыннее Окна вообще выглядели странно на светлых грязных и выцветших обоях — они казались чьими-то пустыми глазницами, огромными, неестественной прямоугольной формы.

Люди, сидевшие за столом, встали, приветствуя вновь пришедших и собираясь то ли уступить им место то ли потесниться принимая новую компанию, какие-то женщины, одетые ярко и вызывающе пытались собирать со стола грязную посуду, кто-то выставлял бутылки и выкладывал свертки с едой и вся эта ужасающая картина была густо окутана пеленой сизого удушливого табачного дыма. от которого Ирэн немедленно раскашлялась и никак не могла остановиться табак был крепким, дешевым и тоже, как и все запахи в этом доме, каким-то кислым Она вообще была на грани обморока и на сей раз это не было обычной ее истерикой, ей на самом деле было плохо и единственное чего хотелось более всего, чтобы все оставили ее в покое и дали сесть, лечь или даже просто стать, прислонившись к грязной стене и забыться, уснуть, да хоть бы и умереть, так тошно было сейчас ее душе и телу.

Но Стива решительно не желал оставлять ее в покое:

— Ирэн, голубушка, ну очнись, что с тобой такое, ты же хотела ехать Сейчас я тебя с ним познакомлю, — он встряхнул ее за плечи и внимательно и как-то не пьяно вдруг взглянул в помертвевшее лицо, — Ну, конечно, деточка, сейчас будет тебе и кока, я и позабыл совсем Он снова, но уже гораздо бережнее увлек ее за собой и они оказались в другой комнате. Она была несколько меньше первой, а быть может так только казалось из-за полумрака, который царил здесь, скрывая большую часть пространства Неяркая, но раскидистая в форме причудливого цветка настольная лампа, темно рубинового стекла чудом поместилась на небольшом письменном столе, заваленном какими-то бумагами, газетами, . книгами. Здесь же тускло поблескивали потемневшими боками несколько бронзовых статуэток, изображавших обнаженные женские фигуры и поверх газет стояла огромная мраморная пепельница, полная окурков В густом полумраке комнаты угалывались очертания еще какой-то мебели, но разглядеть что там такое было невозможно. Ноги ее ощутили сквозь тонкую промокшую насквозь кожу подметок мягкий упругий ворс ковра, а ноздри вдохнули застарелый запах табака, но не того дешевого кислого, что витал в большой комнате и прихожей — это был какой-то пряный и горький одновременно, к его аромату примешивался специфический запах пыльной бумаги Похоже, что комната эта служила кабинетом хозяину квартиры. Если таковой вообще имелся Однако Стива уверенно довольно двигался в густом полумраке и это означало, что он не один раз уже бывал здесь.

— Вот, присядь сюда, — он мягко подтолкнул ее к низкой довольно тахте-оттоманке, покрытой чем-то жестким и даже колючим. Когда она, подчиняясь ему опустилась на нее, нашарил рукой и подложил ей под спину мягкий шелковый валик, — отдохни немного, я сейчас все организую. — Он довольно быстро, не боясь оступиться или натолкнуться во тьме на какой-нибудь предмет пошел к выходу.

« Он действительно хорошо знает эту квартиру и значит не наврал про Ворона», — подумала Ирэна с удовольствием вытягивая ноги на оттоманке, покрытой как она поняла жестким коротковорсным ковром, тяжело стекающим откуда-то со стены, и мягко стелящимся далее, по полу комнаты, полностью скрывая по собой широкую и довольно мягкую тахту Обещание брата раздобыть кокаин вернуло ее к жизни она стала даже прислушиваться к громким голосам в соседней комнате, хотя никто из присутствующих там людей ее особенно не интересовал " Вот, Ворон — это другое дело Интересно, здесь ли он? Каков он внешне? "Она уже начинала жалеть, что в комнате так темно и нельзя достать из сумочки зеркальце и расческу, чтобы привести себя в порядок " Выгляжу я наверное ужасно ", — подумала она, пытаясь руками на ощупь поправить тяжелую копну волос, собранных в высокий пучок на затылке, но в этот момент узкая полоска света на темной стене стремительно расширилась — в распахнутой двери — темные на ослепительном фоне света возникли две мужские фигуры, а потом вспыхнул матовый желтоватый, но довольно яркий свет — кто-то из вошедших включил тяжелую бронзовую с плафонами из муарового стекла люстру под высоким потолком комнаты. Испуганным зверем, мягкий коварный полумрак, метнулся в самые темные углы и там до поры затаился — Ирэн, дорогая, — Стива казался не таким уж пьяным-то ли держал себя в руках, то ли протрезвел в сыром тумане питерской ночи, пока они добирались на Васильевский и искали нужную квартиру. — позволь представить тебе великого пиита и философа, дружбой с которым дорожу чрезвычайно, а ты знаешь — я на такие слова скуп. Андрей Валентинович Рысев Известен и тебе, безусловно, но под псевдонимом « Ворон». Знаю, зачитываешься, как и все мы.

Теперь изволь лицезреть Полюби его, детка, как я.

Друг мой, — теперь Стива обратился к мужчине вошедшим вместе с ним и не проронившим ни слова за время восторженного его монолога, почти полностью скрываясь за широкой спиной рослого барона, — друг мой, имею честь представить тебе — сестра моя — баронесса фон Паллен, Ирэн. Думаю, она сразу же позволит тебе без церемоний звать ее Ирэн, как все мы Друг мой, говорить мне это, быть может, и не подобает, но ты и сам теперь видишь сестра моя замечательная красавица без, всякого преувеличения первая в этом городе, черт бы его побрал со всеми нами — разве же это Новый год? — Стива вдруг разразился истерическим и совершенно глупым смехом и стало ясно, что он все-таки смертельно пьян, просто каким-то незнакомым ей ранее усилием воли, которой в нем было обычно крайне мало, на некоторое время взял себя в руки и излагал мысли более ли менее связно Однако теперь она менее всего думала о брате и о странных метаморфозах с ним происходящих. С жадным вниманием, в свойственной ей манере, не таясь, и нимало не смущаясь своего откровенного любопытства, Ирэн разглядывала вошедшего с братом мужчину Первым ее чувством было разочарование. Рысев имел внешность совершенно заурядную Был он невысок, щупл, узок в плечах, волосы стриг ни коротко ни длинно, были они к тому же даже на первый взгляд тонки и цвет имели какой-то неопределенный — скорее пепельно-русый, из тех что чаще всего встречается у обыкновенных русских мужчин Лицо его было очень худым, с ввалившимися щеками, прорезанными двумя глубокими складками-морщинами, из тех, что бывают на лицах от рождения, а не приходят со старостью, такие же две глубокие морщины очерчивали тонкий злой рот, нос был большим, может быть даже слишком большим для такого маленького худого лица, с сильно выраженной горбинкой А глаза, очень светлого серого цвета, почти белые, были изуродованы толстыми стеклами очков в тонкой металлической оправе — она казались неестественно большими и выпуклыми, как у какой-то диковинной и неприятной рыбы. К тому же он был просто и убого даже одет в кургузый сюртук неопределенного цвета и такие же сиротские брюки Все это Ирэн увидела сразу, одним долгим немигающим взглядом исследовав неподвижную фигуру модного пиита с ног до головы и ей стало невыносимо обидно, почти до злых слез, как если бы ей не дали обещанного или обманули каким-нибудь еще несносным совершенно образом Однако Рысев заговорил и голос его неожиданно оказался низок и глубок, к тому же он как будто не был смущен или раздосадован тем, как долго и пристально разглядывала его Ирэн. Напротив, молчанием и неподвижностью своей он снисходительно давал ей возможность довести начатое дело до конца — Я много слышал о вас, баронесса и теперь рад тому, что в очередной раз убедился — все слухи — вздор.

— Как прикажете понимать вас?

— Зачем же вы спрашиваете, ведь вы хорошо поняли меня, потому что в сущности я сказал пошлость — О, это что-то новенькое, продолжайте, господин Рысев или вам угодно, чтобы я звала вас господином Вороном?

— Это как вам будет угодно, мне любое мое имя так же мало ласкает слух, как имя любого другого человека — я людей не люблю и для себя исключения не делаю Кстати теперь я опять говорю пошлость, из тех что приводят в восторг экзальтированных смолянок Вы же, милостивая государыня к их числу принадлежать не изволите, посему не лукавьте, вам не идет Ничего нового я вам не сказал, потому что я сказал вам вот что: « слухи о Вашей красоте будоражат город, но слухи-вздор, потому что на самом деле вы гораздо лучше»

Так вот, эту пошлость вам очевидно говорит каждый. Кто имеет честь быть представлен вам или уж по крайней мере каждый второй Станете ли теперь утверждать, что я не прав?

— Не стану Но зачем же вы говорите пошлости?

— Не обидитесь, если скажу честно?

— Нет, обещаю — От лени Лень думать над серьезной фразой Хотя вы ее заслужили — Что такое я заслужила, господин пиит?

— Чтобы о ваше красоте говорить серьезно без пошлых дифирамбов и жалкого рифмоплетства. Вы чертовски, именно чертовски красивы Бог не стал бы творить женщину такой — слишком велик соблазн страсти, именно страсти — не любви, а страсть — грех по его, божьему разумению Признайтесь вас ведь не любит никто и вам любовь не ведома? А вот страсть к вам сжигает дьявольски огнем не одну смертную душу, увлекая ее в геенну безвозвратно, заметьте И вам страсть известна давно и в разных ее проявлениях Вы — и есть сама страсть, явленная несчастным перед страшным концом их, вот что скажу я вам, бедный пиит И это уже не пошлость Видите ли теперь разницу?

— Да вы то откуда про все то знаете, не из пошлых ли слухов обо мне?

— И снова лукавите вы, исчадие ада! Но вам и полагается быть лукавой, иначе вам и быть нельзя Разве похож я на того, кто живет пошлыми городскими слухами, тем более касаемо женщин? Зачем мне слухи, все, кто интересуют меня приходят ко мне сами и сами рассказывают все то, о чем я знать хочу А если умалчивают о чем, либо лукавят, вот как вы сейчас, то я просто вижу, то что хочу увидеть Однако полно об этом Стива сказал, что вы просили достать кокаина, я сейчас принесу Угодно ли?

Она лишь кивнула. Недолгая речь Рысева произвела на Ирэн сильнейшее впечатление Она не замечала более его унылой внешности и уродливых рыбьих глаз за толстыми стеклами очков Голос его проникал в нее и звучал там, переливаясь и вибрируя, как низкий звон тяжелого мелодичного колокола, от чего сладко сжималось сердце, холодели в предчувствии чего-то неведомого, страшного, но и влекущего одновременно руки и ноги, а все тело сводила томная властная судорога какого-то не изнутри идущего как обычно, но откуда-то извне захлестывающего ее неведомого ранее желания «Страсть — не любовь, совсем иное, не от Бога и божественного, славящего любовь, а напротив — от сатаны, из его дьявольских кипящих глубин» — сказал он и она поразилась, как точно сказал он это Еще в ранней юности, предаваясь греховным играм с братом и позже, с упоением плотской радости, отдаваясь учителю латыни и многим потом последовавшим за ним, мужчинам, она удивлялась порой, почему то, чем занято в такие минуты ее грешное( в том сомнений у нее не было никогда тело), люди называют любовью, как и божественное, ей доселе неизвестное чувство, освященное именем Христа и многих его последователей, воспетое в молитвах и на страницах божественных книг. Сейчас он удивительно точно и кратко-всего каким-то двумя-тремя фразами, сказанным вроде бы и не очень всерьез, вскользь, и как бы походя он сформулировал эти ее туманные неясные, но занимающие, и часто, трепетную ее душу сомнения Более того, едва лишь взглянув на нее, он уверенно заметил, что ей не дано любить и этим коротким замечанием тоже подтвердил давние и мучительные ее опасения. Она действительно не испытала еще не разу в своей полной плотских наслаждений жизни, той любви которая многократно воспета была и описана во множестве поэтических произведений и романах ею внимательно прочитанных Когда же, предаваясь излюбленным фантазиям своим, она пыталась представить, что подобное чувство все же настигло ее и вот любит она и испытывает к предмету все те описанные многократно сердечные порывы и влечения души, а не тела, то непременно финалом ее мечтаний всегда был акт плотской любви, причем распаленное сознание рисовало его особенно ярким и необычным, как требовало ее жадное избалованное тело И романтические фантазии блекли и отступали на второй план, словно не с них все начиналось в ее мечтания Теперь он сказал об этом просто и коротко: « Вам не дано любви» — и выходило так, что был прав.

Дверь снова ненадолго и нешироко отворилась впустив волну шума и тех же отвратительных запахов еды, вина и дешевого табака, что витали в соседней комнате, но тут же ее плотно прикрыли, как бы желая оградить ее от всего, что происходило там. Рысев, мягко ступая по ковру, приблизился к тахте. В руках он держал маленькую серебряную табакерку и небольшое круглое зеркальце в серебряной же оправе с причудливо изогнутой короткой ручкой:

— Здесь все что, вы просили, Ирина Аркадьевна. — обратился он к ней крайне почтительно. И через несколько мгновений ее дрожащие ноздри уже вдыхали ровную мастерски отмеренную белую рассыпчатую дорожку, туманя легким дыханием тускло поблескивающую поверхность маленького зеркала, которое Рысев услужливо придерживал перед нею — Благодарю Вас, — она действительно благодарна была ему и за тепло и относительный уют этой небольшой комнаты, и за кокаин, который уже через несколько минут принесет ей облегчение и наполнит больное и вялое тело свежей горячей силой, а голову шальными звонкими мыслями, и за то, что он освободил ее от общества всех этих чужих, отвратительных ей людей, что шумели и буйствовали сейчас за дверью, и даже Стивы, с его пьяным смехом Ей хотелось снова и снова слушать его потому что сейчас ей начинало казаться, что ему известно о ней и всей ее жизни, да и о жизни вообще, что так мало занимала ее и была так скучна и несносна последнее время, что-то такое, что возможно заставит ее усталое и холодное сердце забиться как-то иначе, тревожно и трепетно, в предчувствии неведомой пока радости, которая непременно должна быть, и скоро, как бывало в далеком детстве, когда едва проснувшись и не размежив еще сомкнутые сном веки, она испытывала приступ такого необъяснимого беспричинного счастья, что остатки сна отлетали стремительно вместе с отброшенным сильными маленькими ножками одеялом и звонкий смех маленькой Ирочки, заставлял старую няньку, вздрогнув и уронив вязание, мчаться в детскую, улыбаясь и радуясь тоже неведомо чему.

Она была уверена, что сейчас он будет именно говорить с ней, а потом…

Потом, когда начнет действовать наркотик, она уже совершенно точно знала что почувствует и чего немедленно захочет, и конечно же получит, как получала всегда Но предчувствие и желание того, что непременно и скоро произойдет между ними не так сильно занимало ее, как обычно Сейчас она хотела слушать его завораживающий голос и поджав под себя ноги в промокших атласных туфельках, ( снимать их самой было лень — а он не предложил этого сделать), она поудобнее прислонилась спиной к стене, действительно сплошь покрытой огромным тяжелым ковром ниспадающим едва ли не с потолка и прикрыла глаза, приготовившись внимать Однако он хранил молчание. Она слышала его легкие шаги, он аккуратно перемещался по комнате где-то рядом, что-то доставал из-за какой-то дверцы — она услышала ее слабый скрип, потом легкий перезвон, похожий на тихое позвякивание бокалов « Господи, неужели он просто предложит вина и все произойдет как всегда и как обычно Нет, я не хочу так… Он не должен вести себя как все» — капризно подумала она и открыла глаза Рысев стоял подле тахты и в руках у него действительно было нечто похожее на бокал, но скорее это был все-таки кубок Большой старинный, на массивной бронзовой, а быть может и золотой, старинного темного золота ножке. Сама же чаша кубка была выполнена из темного, почти черного необычно огранки стекла. Оно однако было прозрачным, поскольку свет, проникая через него, заставлял чашу отливать глубоким и темно — фиолетовым цветом и видно было что до половины она наполнена какой-то жидкостью Присмотревшись, она разглядела, что литая ножка кубка исполнена была как толстый витой ствол диковинного растения, ветви же его, выполненные из того же потемневшего о времени металла — то ли золота, то ли бронзы, тянулись ввысь и оплетали стеклянную чашу причудливым узором, достающим почти до ее краев, как если бы она была плодом этого диковинного растения, который скрывают извивающиеся змееобразно ветви. Вещь была завораживающе красива и Ирэн невольно залюбовалась ею, забыв даже о своим мимолетном раздражении. Рысев же, словно угадывая ее мысли и отвечая им, заговорил — Кубок этот старинный, достался мне по случаю, и уж потом я узнал, насколько древняя и ценная это вещь Возможно из него пили еще римляне и, кто знает? — возможно сама великая царица Клеопатра касалась его краев своими божественными губами Кстати заметили ли вы, стекло, из которого выполнена чаша удивительного фиолетового цвета, почти как ваши глаза Теперь мне кажется — это не просто так Но как бы ни было это и какой знак не посылала нам судьба — выпейте это Вам сразу станет много легче и вы отдохнете, это необходимо вам теперь — я вижу А позже, если будет вам угодно, мы еще поговорим Я многое имею сказать вам, поверьте — Но я не хочу спать!

— О, это будет не сон, вы просто ненадолго перестанете ощущать все, что вас так раздражает теперь Прошу вас, выпейте это Вы ведь не думаете, что я желаю вам зла?

— Зла? Нет, об этом я думала менее всего Но что это? — Ирэн, действительно, совершенно не боялась предложенного ей напитка, ей было просо любопытно и еще она испытывала некоторое раздражение от того, что все между ними происходит не так, как задумала она несколькими минутами раньше Однако он был настойчив, хотя и мягок, как прежде и безупречно вежлив и почтителен по отношению к ней В конце концов она решила что согласится попробовать его напиток Кто знает, возможно это окажется забавно и подарит новые до селе неведомые ощущения? Ирэн слыхала что-то о травах, настоями которых потчует своих посетительниц придворный « Старец», после чего те впадают в гипнотическое состояние и делаются совершенно покорны его воле Это Ирэн не пугало нисколько — Настой из разных трав, целебных в большинстве своем Он приготовлен по рецепту очень древнему почти такому же древнему как это кубок Отведайте, Ирина Аркадьевна, вы не пожалеете — И вам он тоже стал известен по случаю?

— Вы напрасно изволите насмехаться, именно так — по случаю Жизнь человеческая, Ирина Аркадьевна, вообще состоит сплошь из различных случаев приметных и не очень. Проблема человека состоит-то, как раз в том, что очень часто он проходит мимо случаев ниспосланных ему и полезных, а то и фатальных, уделяя слишком много внимания и переживаний своих совершенно зряшным.

— Что ж, будь по-вашему, давайте сюда ваш случайный напиток Но знайте, если случиться со мной что-нибудь скверное, Стива непременно убьет вас — он меня любит безумно и бывает очень несдержан, про то весь город знает, — она говорила это легко смеясь — наркотик уже подернул сознание ее радужной искрящейся дымкой и все вокруг начинало казаться ей забавным и сулящим сплошное веселое приключение Напиток, к тому же, был приятен на вкус, слегка горьковат и вроде отдавал легким запахом дыма, был освежающе прохладен и слегка вязал рот, но это тоже было в меру и довольно вкусно Она осушила кубок до дна и дурачась, опрокинула его над своим лицом, откинувшись на спину и улыбаясь Рысеву призывно как умела она, порочно и наивно, по-детски одновременно Он ласково улыбнулся ей в ответ, бережно вынул драгоценный кубок из слабеющей руки и, наклонившись, тихо дотронулся губами ее гладкого высокого как на античной камее лба — Это еще что такое? — хотела шутливо возмутиться Ирэн, но голоса своего не услышала, ей показалось, что он стал легок, неслышен и невесом, как и все ее тело. Веки же, напротив, налились свинцовой тяжестью и медленно закрыли прекрасные фиалковые глаза, уже подернутые слепой дымкой бесчувствия.

Монастырские, а после — больничные строения были не столь ветхи как показалось с первого взгляда — забор, хоть и зиял несколькими внушительных размеров проемами и не имел уже ворот, был тем не менее высоким и сложен в свое время добротно — в два кирпича Два одноэтажных длинных дома-барака сохранились тоже довольно неплохо-разрушены были и то лишь частично перегородки внутри, которые торопливо возводились видимо в ту пору, когда монастырские помещения требовалось спешно преобразить под больничные В целом же, лишенные внутренних архитектурных решений, оба здания теперь походили на два просторных и довольно крепких еще сарая — и это было вполне подходяще В одном из строений, где видимо ранее располагалась монастырская кухня и трапезная, а позже — блок питания психиатрической больницы сохранилась даже большая закопченная печь, которая по-старинке топилась дровами и значит, вполне могла быть использована, если потребуется и теперь Кроме этих двух, вполне подходящих для их целей, как решил, пока правда про себя Ахмет, строений, было еще два — хорошо сохранившийся небольшой домик, разделенный внутри на две половины, каждая с отдельным выходом, здесь видимо жили врачи, а ранее, какое-то монастырское начальство, название которого он так и не вспомнил, хотя и напрягал память и возможно священник, хотя Ахмет и не был уверен, что православный священник мог жить женском монастыре. Но христианство, а особенно православие представлялось ему очень терпимой и многое прощающей и разрешающей религией, в отличии от ислама и даже католичества, поэтому здесь могло быть и такое Со вторым строением все было как раз наоборот-его уже почти не существовало Когда-то это была церковь, совсем маленькая, возможно просто монастырская часовня, или, как там это называется, он тоже толком не помнил Но как бы там она не называлась, от нее практически ничего не осталось сегодня — всего лишь каменный остов фундамента и близко вокруг него разбросанные каменные же осколки разной величины. Некоторые из них удивительным образом сохранили на себе фрагменты росписи, украшавшей когда-то своды маленького храма Теперь казалось. что вокруг развалин валяются окаменевшие человеческие останки — отсеченные головы, руки с тонкими маленькими ладонями, куски тел, облаченных в странные расписные одежды Зрелище запрокинутого к небу, темного продолговатого лица, на котором различимы были лишь огромные белые глазницы, которые смотрят прямо на тебя с валяющего под ногами каменного обломка, могло любого нормального человека повергнуть если не в ужас, то уж по крайней мере в оторопь, впрочем эти трое были привычны и не к таким зрелищам Однако было любопытно. Ахмета на некоторое время занял вопрос, почему именно церковь пострадала так сильно, врятли большевики, даже беснуясь уж совсем по-варварски разрушали ее каким-то особым образом, отличным от того, каким крушили остальные монастырские строения Графа заинтересовали осколки камней, сохранившие фрагменты росписи и он сосредоточенно поддевал носком ботинка каждый не очень тяжелый обломок часовни и, пиная как футбольный мяч, вертел его во все стороны, отыскивая следы живописи " Свинья, — без особого раздражения подумал Мага, наблюдая за манипуляциями Графа, — ведь изображает из себя верующего. Все русские так — вера для них — просто мода, как шестисотый «Мерседес» или джинсы от « Версаче» Волосатую грудь Графа, выставленную напоказ в расстегнутой едва не до пояса светлой джинсовой рубашке, действительно украшал массивный золотой крест, щедро усыпанный довольно крупными бриллиантами и еще более внушительным темным сапфиром в центре, а всякий раз, проезжая мимо храма или даже маленькой деревенской часовенки, если не забывал, конечно, увлеченный беседой или забойной песней, передаваемой по радио, он истово троекратно крестился, бормоча что-то отдаленно напоминающее «Господи, помилуй»

Впрочем осмотр монастырских развалин они практически завершили и остались довольны Это было вполне подходящее место для того, чтобы сделать привал перед последним броском за русскую границу — к себе, здесь можно было даже принять короткий бой, если случится такое и продержаться некоторое время — под обоими уцелевшими зданиями сохранились просторные подвалы, и дышалось в них даже несколько легче чем наверху под палящим полуденным солнцем Проблем возникало только две — вода и электричество Последнее не подавалось сюда с момента закрытия больницы, столбы, по которым тянулись некогда электрические провода, были повалены и частично сгнили, частично исчезли вовсе, растащенные видимо на хозяйственные нужды рачительными казаками из окрестных станиц Но эту проблему легко решал маленький, но мощный переносной генератор, из тех, которыми пользовались российские военные и которые с удовольствием продавали за бесценок, а то и просто бросали в ходе боевых действий, посему эти нехитрые, но весьма практичные в случае чего устройства, стояли сейчас едва ли не в каждом чеченском дворе.

С водой было сложнее. Водопровод здесь тоже когда-то был, и ржавые обломки труб торчали в некоторых местах, погнутые, занесенные песком и заросшие колючим и пыльным степным бурьяном. Извлечь из них воду было совершенно невозможно, да и небезопасно. С собой же необходимого количества воды тоже было не привезти, а то, что она потребуется здесь и в изобилии было ясно — Воды пойдет много — все будут пить, и если еще будут раненые…. и в жару — хорошо облиться — так легче, — все понимали это без слов, просто Мага делился вслух своим богатым боевым опытом — еще до их войны, он воевал и в Карабахе, и в Абхазии — там везде было жарко и он знал, что такое вода — Да, вода фактор еще и психологический, люди легче смиряются с отсутствием еды, тем более в жару, но сознание того, что вода ограничена может породить любые всплески эмоций и даже панику — Ахмет не сказал этого вслух, мысль была слишком сложной для восприятия его спутниками, он хорошо знал, что таковые лучше оставлять при себе — солдаты не любят умников, даже если уважают их за личную доблесть или в силу каких других обстоятельств, он просто кивнул, соглашаясь с Магой — Ну, граф Орлов, — не находя решения и начиная от этого заводиться, Мага переключился на Графа, зная, что тому ничего не остается, как сносить все, — какие будут ваши предложения? А то смотри, придется работать водовозом, — Мага даже засмеялся, представив как придется вертеться графу, если его и впрямь заставят доставлять воду через оцепление местного ОМОНа или какой-нибудь " Альфы ", которую возможно пригонят из Москвы, засевшему в монастыре отряду боевиков — У монахинь источник был, или колодец — вода там, говорили святая, — мрачно и не очень уверенно ответил Граф. Он-то хорошо понимал, что Мага почти не шутит Крутой нрав полевого командира Магомеда Хапсирокова, известного более как Мага Дербентский, потому что он родом был из этого прикаспийского городка, был широко известен Он не понимал слово «нет» ни на каком из известных ему языков, а их кроме русского, знал еще несколько, из числа языков и наречий народов Северного Кавказа Воевал он отчаянно, но как поговаривали крови при это пролил раза в три больше, чем требовали того боевые задачи, просто он не терпел, когда кто-либо перечил ему, а способ наказать виновного знал только один, как и аргумент в любом споре — так получалось. Теперь перспектива оказаться единственным виноватым в глазах Маги Графа почти парализовала Рафинированный интеллигент, эстет и философ, Ахмет, которого за глаза авторитетные полевые командиры, не очень обидно, правда, звали Хайямом, имея ввиду великого поэта, вряд ли сможет, да и захочет вступиться за него если Мага осатанеет всерьез, как это иногда с ним случалось Хайяма никто не посмел бы упрекнуть в трусости — он воевал честно и рисковал жизнью наравне с другими. К тому же с именем его, а точнее с его изощренным умом и изобретательностью молва связывала знаменитые операции на российском финансовом рынке, которые принесли Ичкерии необходимые перед войной миллионы, а говорят — и миллиарды долларов И все же то положение, которое он занимал теперь определено было не этим — Хайям был ближайшим другом и братом( говорили, что обряд братания они совершили едва ли ни в детстве ) одного из самых серьезных и влиятельных молодых чеченских генералов, который собственно и разрабатывал сейчас ту самую операцию, ради которой они находились теперь в мрачных стенах старого монастыря, и которая вдруг оказалась под угрозой срыва, потому что вода в этих руинах вряд ли отыщется скоро И это могло стоить ему, графу Орлову, жизни ( мелкий бандит Васька Орленок так полюбил ниспосланную ему буквально как дар божий новую кличку, что и про себя называл не иначе).

— Колодец был или источник, бабка точно говорила, — более уверенно повторил он и ленивая обычно память сейчас, испуганно встрепенувшись, действительно явила ему очень живо образ давно уж помершей бабки Веры, которая что-то и впрямь рассказывала про святой колодец, из которого монахини продавали ее матери, а может и бабке целебную воду — И где же он? — ехидно поинтересовался Мага. Россказням Графа он верить был не склонен, скорее был уверен что тот теперь будет врать безбожно, чтобы если не спасти себя, то хоть как-то отсрочить возмездие А наказать нахального русского прощелыгу он был настроен определенно Должен же хоть кто-то ответить за три бесцельно потраченные дня и не выполненное ими задание.

— Ну подумай сам, Мага, откуда же я могу это знать? Ведь это когда было? Ведь не моя даже бабка, оттуда воду брала, а ее мать Искать надо, может найдем — Колодец действительно должен быть — неожиданно подал голос Ахмет, — монастырь старый, водопровода тогда еще не было и в помине — где-то же они брали воду? Насчет того, что святой, сказки конечно, но какой-то источник должен быть — И как мы его будем искать, копать здесь все подряд? — Мага начинал злиться всерьез Ахмет, конечно был старшим, но и он не смел заставить его как раба, рыть эту иссушенную твердую как камень землю под раскаленным солнцем — Сначала надо внимательно осмотреть всю территорию Над колодцем, если он был, должно быть возвышение, лучше бы конечно каменное, тогда больше вероятности, что оно сохранилось, но и от деревянного может что-то осталось Надо искать — Ахмет говорил без раздражения, спокойно, не стремясь подчеркнуть, что последнее слово будет за ним и это несколько успокоил Магу, в конце — концов лучшего места им не найти. В этом он был уверен. Может и имеет смысл поискать этот чертов колодец Они разошлись в разные концы территории и медленно шаг за шагом начали заново осматривать ее, отыскивая следы мифического колодца Солнце нещадно пекло их, каждое движение давалось с трудом — даже тренированные тела не были абсолютно послушны в таких условиях, они старались пить как можно меньше, хотя холодной минеральной воды в холодильнике джипа было достаточножидкость тут же испарялась из организма, покрывая кожу противной липкой пленкой горячего пота.

Было еще только около трех часов пополудни и одному Аллаху было известно, сколько еще времени займут эти изнурительные поиски и завершаться ли они успехом Все произошло, однако, достаточно быстро — с момента начала поисков не прошло и часа, как радостный возглас Графа нарушил напоенное зноем безмолвие Возможно, его подстегивал вполне обоснованный страх за свою жизнь и он усердствовал более других, возможно ему просто повезло, но остов заброшенного колодца нашел именно он Причем надо было обладать немалой долей воображения или, что более вероятно, уж очень желать разглядеть искомое, чтобы под грудой каменных обломков, образовавших некое подобие невысокой пирамиды, занесенных к тому же сухой горячей землей вперемешку с песком и заросшей уже поверх них густым колючим бурьяном, разглядеть то, что много лет назад было каменным ограждением монастырского колодца. Вооружившись двумя саперными лопатами, они довольно быстро разворошили заросли бурьяна, раскидали слой земли под ним и некоторые не очень крупные камни, отдельные кирпичи и целые куски кирпичной кладки намертво сцепленные добротным старинным раствором, но далее работ на пошла Под верхним слоем шло плотное нагромождение огромных камней-валунов, что встречаются часто в степи неведомо когда и кем занесенные в их вольное лишенное и намека на горные массивы пространство и уж, видимо, только под ним скрывалась глубь колодца, хранящая, как на то надеялись они живительную подземную влагу — Идиоты были эти большевики, — заметил Мага, тяжело опускаясь на землю и с отвращением сдирая с себя абсолютно мокрую от пота футболку Пот ручьями струился и по его загорелому лицу, скатываясь с красиво очерченных густых бровей, соленой едкой влагой заливал глаза, отчего Мага досадливо щурился и часто моргал, — Чем им так помешал этот колодец? Ну подумаешь, святая вода Объявили бы всем, под страхом расстрела — все, с сегодняшнего дня — не святая Но пить можно И все Зачем было камни-то ворочать?

— Слушайте, а может они там клад зарыли — золотишко, там камешки, прочее такое у монашек вполне может, что и водилось, а? — идея эта внезапно озарила Графа и он тоже прекратил работу, присел на корточки рядом с развороченной пирамидкой и забыв про усталость и даже страх, оживленно завертел головой, переводя круглые маслянистые глаза с одного из своих опасных спутников на другого Ахмет хранил молчание, но и он отложил в сторону лопату и тяжело опустился на землю, прислонившись спиной к горячим камням Непривычное к физической работе тело уже начинало предательски ныть и он знал что через несколько часов даже малейшее движение будет даваться ему с трудом, но более всего подводило дыхание — так бывало всегда, когда сразу и многократно увеличивалась физическая нагрузка — будь то длительный пеший переход, особенно в горах, или, как сейчас, тяжелая физическая работа. Но разумеется не это занимало его сейчас главным образом Он думал над вопросом, который в сердцах задал, словно выплюнул вместе с забивающимся везде, куда только возможно, песком, Мага Собственно, он задумался над ним много раньше, едва лишь увидел поросший бурьяном, странного весьма вида холм, отдаленно напоминающий могилу Совершенно очевидно было что колодец, если конечно, то, что уже более часа пытались они откапать, было колодцем, ранее кто-то старательно весьма, заваливал тяжелыми камнями, собрав их предварительно в округе и притащив к колодцу — времени и сил эта операция, надо полагать, потребовала очень много И совершенно непонятно было во имя чего все это было сделано? Версия корыстолюбивого даже в глупых фантазиях своих Графа, не выдерживала критики Если в монастыре и были какие ценности, то их наверняка сразу же и изъяли победители в интересах молодой советской республики, трудового народа, диктатуры пролетариата или своих личных, это уж как вышло — теперь не узнать никогда, да и незачем Забавно было, но вполне мог оказаться прав Мага — кто-то из комиссаров оказался настолько фанатичен, что велел уничтожить колодец только за то, что воду в нем почитали святой Что ж, в те времена вполне могло быть и такое — фанатиков у красных хватало с избытком — историю этой страны он знал неплохо Но что-то мешало ему, в который раз удивившись и усмехнувшись темному хаосу русской души, который интеллигентные иностранцы и сами русские предпочитают красиво называть загадочностью, принять примитивную, но по сути единственную эту версию и двигаться дальше, решая как же теперь все-таки добраться до воды, будь она хоть трижды святой — не важно Что-то — то ли смутная тревога, порождая которую его хорошо развитая интуиция, довольно часто предупреждала его об опасности, причем пару раз — смертельной То ли ускользающая догадка мелькающая где-то в подсознании, но не дающая себя прочитать, туманным неясным воспоминанием о какой-то давней то ли истории, то ли легенде, связанной с колодцем им когда-то прочитанной или услышанной где-то Он мучительно напрягал память и пытался воспользоваться ассоциативным мышлением — степь, песок, колодец… Что? Все было тщетно Он не вспомнил ничего И только тень тревоги и расплывчатое предостережение бередили душу. Но этого было недостаточно, что отказаться от их затеи, тем более, что решение задачи не представлялось ему слишком сложным — Кто же разберет, что бродило в их атеистических мозгах, — сказал он, отвечая Маге и оставляя без ответа меркантильную гипотезу Графа, — понятно, что сами мы этот курган не осилим Поэтому сделаем так, ты Граф, сейчас сгоняешь на станцию и привезешь сюда бомжей, они там постоянно околачиваются Сколько будет, столько и привезешь, лимузин у тебя вместительный Купи им водки и еды, но пить не давай И пообещай, что хорошо заплатим Кто мы, не говори Скажешь, археологи из Москвы Понятно? Все, действуй — и быстро Я до темноты хочу увидеть воду или не увидеть ее — Но, послушай, Ахмет, они же потом трепаться начнут — какие вы к черту, археологи, особенно Мага?

— Не начнут, граф Орлов И потом — это уже не твоя проблема — Да-а? Побойся Бога, Ахмет, проблема — не моя, а джип мой И вся станция будет видеть, как я набиваю полный салон бомжей, а потом…

— А что потом? Ими что кто-то очень интересоваться будет? А если и будет… Скажешь, попросили какие-то люди из Москвы, вроде археологи или еще геологи, ты в этом разбираться не обязан и документы поверять ни у кого не обязан. Так вот попросили помочь найти рабочую силу для раскопок Все. Больше ты никого из них не видел — Ой, Ахмет, но это же явная туфта. Сейчас все злые, все только про ваших рабов и говорят, меня ж порвут, когда узнают….

— Так это, когда узнают, — вмешался в разговор Мага, доселе хранивший непривычное молчание Ему было интересно, как справится с заупрямившимся Графом, опасения которого бесспорно имели веские основания, главный человек здесь — Хайям Он был уверен, что не справиться и получив тому подтверждение, счел себя вполне удовлетворенным и даже обязанным немедленно вступиться и сломить жалкое сопротивление Графа, — Это когда они еще узнают… А я вот знаю уже сейчас, что ты начинаешь юлить, как паршивая собака, совсем не по-графски И мне это очень не нравиться Ты понимаешь, что это значит, а Граф?

— Ой, ну вот только не надо, пугать меня не надо, мы же в одной команде Ахмет, я же не против, просто нужно легенду, хорошую легенду, что бы не было сомнений потом…

— Лучшей легенды, чем я предложил тебе быть просто не может Ты знаешь как меня называют друзья, Граф? Не знаешь Ну тебе я скажу по дружбе Меня называют Хайям Ты знаешь, кто такой бы Хайям? Он был великий поэт, мыслитель и философ и никто лучше него не слагал легенды Поэтому езжай и гордись — твоя легенда от самого Хайяма И хватит разговоров — пока мы с тобой рассуждаем о возвышенно поэзии, презренные бомжи могут расползтись по свои норам — наступает время послеобеденного отдыха, священное, между прочим время Или у вас не так?

Граф Орлов искренне хотел бы ответить на вопрос Ахмета, сейчас этот немногословный интеллигент казался ему в сто крат опаснее воинственного Маги, но он понятия не имел, что нужно отвечать, поэтому, решив не испытывать далее судьбу, повернулся и быстро пошел к своей машине, чисто механически отмечая про себя, что внутри салона сейчас настоящая сауна — градусов девяносто не меньше Так и оказалось. Включив двигатель, он первым делом выставил кондиционер на максимальную отметку холода и только после этого со злостью вдавил в пол педаль газа Подняв столб раскаленной пыли джип сорвался с места, и скоро только маленькая черная точка стремительно перемещаясь к горизонту, нарушала покой и безмолвие горячей степи.

— Вызови мне такси!

Он молча поднялся и пошел к телефону в гостиной, хотя на тумбочке перед кроватью в спальне тоже был аппарат. Встать ему было сейчас необходимо.

Встать, сделать несколько шагов, открыть дверь, поднять трубку телефона, услышать человеческий, пусть и говорящий на чужом, плохо понятном ему языке, голос. Что-то сказать тому человеку и быть услышанным — все это было для него сейчас крайне важно А совсем уж верно определить его теперешнее состояние можно было так — ему важно было понять, что он существует.

Существует, как и прежде, самостоятельно и независимо от нее. Причем сделать это следовало немедленно. Иначе… Он сам не знал, что может произойти — иначе, вернее не мог вот так сходу это сформулировать Он вообще очень плохо сейчас соображал и только чувствовал И чувствовал он, причем очень остро, к чему за всю свою предыдущую жизнь совершенно не привык, что в течение последних нескольких часов он совершенно перестал быть самим собой и утратив напрочь собственное я, причем в смысле отнюдь не материальном — он вроде бы полностью растворился, растаял, как кубик льда, небрежно брошенный в янтарный, тягучий, отдающий обычным самогоном любимый его напиток — шотландское виски, в другом, совершенно чужом, постороннем и неприятном даже ему человеке, — в ней. Как и когда произошло это он понять не мог, но это произошло И сейчас какой-то звериный инстинкт самосохранения гнал его прочь от нее, пусть всего лишь на несколько шагов, за неплотно прикрытую дверь, пусть, подчиняясь ее же приказу, но — прочь Конечно, если бы кто стал сейчас рассуждать здраво, то счел бы это глупым и смешным, ибо чувствовал же он — столь неприятное, а скорее ненавистное уже ему проникновение, и растворение, и потеря себя, привычного происходит на уровне нематериальном Так при чем же здесь была прикрытая дверь, и гостиная за тонкой перегородкой Но кому же сейчас было рассуждать здраво? Его гнал инстинкт, и он, не раздумывая, подчинялся Консьерж, если он правильно его понял, сказал что вызывать такси нет никакой необходимости — машины дежурят у входа в отель постоянно и надо просто спуститься в холл Возможно так сказал консьреж, а возможно он просто очень этого хотел и так услышал и понял, но сейчас это было не важно, сейчас важно было оторваться от нее Он не стал возвращаться в спальню, сама мысль об этом приводила его в ужас и бешенство одновременно. Сидя возле телефона в гостиной, он крикнул ей, что такси ждет внизу и замер, ожидая ответа она могла заявить что угодно — потребовать сначала ужин, шампанское, еще любви, сказать что передумала ехать и остается до утра, да что там до утра — до конца его жизни Она могла выдумать все что угодно и он бы подчинился любому ее решению Собственно в этом был весь трагизм ситуации и вроде бы совершенная ее оторванность от реальности Такой ситуации с ним, да и вообще с каким-либо нормальным человеком быть не могло, потому что не могло быть никогда. Но она была! И заключалась в следующем Эта женщина по-прежнему так же не нравилась ему, как и в первые минуты их знакомства на пустынной аллее старого кладбища, его по-прежнему и еще более даже чем раньше раздражало, пугало, а то и бесило в ней все — яркая необычная внешность, медленная со странным каким-то то ли произношением, то ли акцентом речь, резкие перепады настроения — то она вдруг начинала говорить долго и туманно, касаясь тем ему мало понятных — философия, религия, мистика; то вдруг приступ безудержного веселья — и тогда острые на грани пошлости и вообще публично дозволенного шутки, гримасы и телодвижения; потом-и практически беспричинно следовал едва ли не приступ меланхолии — она замолкала, не слыша и не видя ничего вокруг, и глаза наполнялись влагой, готовых вот-вот выплеснуться слез; потом — вдруг совершенно незаслуженная и не прошенная им в общем-то нежность-и тогда темный холодный фиолет неземных ее глаз вдруг начинал медленно таять, оплавляясь как воск горящей свечи, теплел и мерцал такой бездонной и бескрайней жертвенной любовью, что и ему вдруг тоже хотелось плакать и стоять на коленях. Была еще отвратительная манера держать себя так, словно, все, что только еще собирается пожелать она — для окружающих дело решенное и первостепенное И еще было ее тело, такое податливое и властное одновременно, что не воспринималось телом собственно человеческим И даже в те минуты, когда он испытывал наслаждение, никогда неизведанное им, сорокалетним здоровым, красивым и богатым мужчиной ранее, даже тогда, какая-то малая частица его сознания или души, (теперь он уже не понимал толком, что он осознает, а что чувствует) кричала, что не может подарить такое просто женщина. А если может, то что же должна она сама прожить и пережить ранее?

Но эта была только одна часть проблемы Другая заключалась в том, что с первых минут их странного уже собственно местом, в котором оно состоялось, их знакомства он ощутил над собой полную и абсолютную власть ее, а спустя еще некоторое время то самое мучительно и страшно пугающее его чувство полного, без остатка, растворения в ней. Так тают снежники теплой зимой, слетая с небес в лужицы талого снега — стремительно, покорно и бесследно Были еще два обстоятельства, четко осознаваемые им и ввергающие его в какой-то животный ужас Первым был фактор времени — все то, что пережил, прочувствовал и осознал или по крайней мере попытался осознать он подле нее, при том эмоциональном ритме, к которому он привык и в котором жили все близкие ему и почитаемые им нормальными люди, должно было растянуться на месяцы, а то и на годы, если не десятилетия Сегодня все это уложилось у него в несколько часов-время их знакомства, хотя каждый из этих часов совершенно реально для него и вопреки всем законам природы, заключал в себе не минуты, числом как известно, шестьдесят, а целые годы, а возможно и десятки лет, похищая их из будущей, отмеренной ему на этой земле, жизни.

Вторым — было то удивительное, что творилось внутри его сознания, причем открытое ему совершенно и данное в острых ощущениях и переживаниях Там поселилось два человека. Вернее два его « я», первому из которых она была абсолютно нетерпима и отвратительна даже, но оно, это "я" было абсолютно лишено возможности каким-либо образом воздействовать на его поступки и собственно на всю его волю Второе же "я", напротив, было полностью подчинено ей, растворено в ней, оно было как бы даже уже и не его, а ее "я" Ему воля его и тело починялись безоговорочно Еще более удивительным было то, что второе "я" с первым было полностью согласно, но действовало, тем не менее с точностью, до наоборот Все это было так сложно и запутано, что он прежний никогда не смог бы подобной коллизии не то, что понять, но и повторить даже за кем-либо, доведись вдруг дослушать подобный бред до конца Теперь же, как умная, но не породистая собака, дворняга, — он чудным образом понимал все это удивительно точно и в во всех странных и умопомрачительных деталях, хотя ни сформулировать словесно, как подобает человеку, ни выразить даже взглядом, как умеют породистые псы, не смог бы От него прошлого, осталась в нем и теперь от всего этого хаоса и полного душевного и умственного безобразия, бурлила, закипая рваной белой пеной, только отчаянная бешенная ярость, но второе "я" прочно держало ее в узде. Так горячего жеребца, держит уверенной рукой опытный всадник, который хорошо знает, стоит лишь слегка ослабить повод и отпустить шенкель — сильное, много сильнее его, человека, животное, не задумываясь ни на минуту, вышвырнет его из седла и еще невзначай припечатает тяжелыми копытом, разбивая в кровавые клочья хрупкую человеческую плоть.

Она не отозвалась никак и она остался сидеть в неудобной позе, на самом кончике глубокого и мягкого кресла, обитого, как и вся мебель и стены гостиной нежным золотистым шелком Раньше он любил этот двухкомнатный люкс в бывшем графском замке, и эту золотистую гостиную с огромным зеркалом в вычурной бронзовой раме над большим белого мрамора камином, и похожую на музейную, но и удобную, дворцовую мебель с продуманной небрежностью расставленную на дорогом ковре Но теперь ему было не до интерьерных изысков отеля «Де Крийон», он напряженно прислушивался к тому. что происходит в спальне с большой, как и полагается в таком номере кроватью и множеством белых зеркальных шкафов вокруг нее. Размещая его впервые в этом номере, служащий отеля поинтересовался у его парижского секретаря и переводчика не кажется ли господину Полякову спальня, с ее обилием зеркал, белой с позолотой мебелью, маленьким круглым столиком с двумя легкими креслами, пристроенными практически в ногах кровати, слишком дамской? Быть может, он хочет посмотреть другой, более строгий номер? Но ему понравился именно этот, хотя недостатком мужественности он никогда не страдал и никто никогда не усмотрел бы в нем и намека на женственность, однако спальня ему почему-то понравилась Мог ли он знать тогда, сообщая довольному служащему отеля, что номером своим он вполне удовлетворен и лучшего не желает, что спустя несколько лет и после стольких ночей, поведенных в этой бело-зеркальной спальне, он будет напряженно прислушиваться к каждому звуку, раздающемуся в ней и мучительно желать только одного — остаться, наконец, одному Сейчас ему казалось, что с ее уходом разрушиться и та странная власть, которую приобрела она над ним за эти несколько часов, и он сможет наконец спокойно разобравшись во всем ( а ранее. что бы ни случалось в жизни ему всегда удавалось это — спокойно разобраться во всем), лечь спать и заснуть, а утром… О, утром, он было почти уверен, наваждение рассеется окончательно!

И он будет пить крепкий кофе с горячим круассоном, которые непременно предложит на завтрак пассажирам своего утреннего рейса авиакомпания «Эр-Франс», с недоумением и легкой досадой вспоминая вчерашний странный и малоприятный, несмотря на остроту ощущений, вечер Сейчас он и верил, и не верил в это, но очень хотел, чтобы случилось именно так Дверь в спальню отворилась — и он готов был вознести молитву всем известным ему богам, поскольку желание его, похоже, начало немедленно исполняться. Она вышла в гостиную, аккуратно причесанная, одетая в обливающий ее стройную худощавую фигуру, словно плотный поток матово поблескивающей, густой и вязкой на вид неведомой жидкости черного цвета, костюм, обутая в свои классические лодочки на очень высоком и очень тонком каблуке — такая, как если бы ничего не происходило с ними в эти несколько часов, да и не было никаких часов, а только что и, разумеется не надолго, прямо с тенистой аллеи старинного кладбища, она заглянула к нему в номер, с тем, чтобы немедленно покинуть его, вероятнее всего — навсегда И только шляпку теперь держала она иначе, чем тогда — не трепетно, двумя руками придерживая на груди, а небрежно — в опущенной левой руке, слегка помахивая ею, как если бы это была большая легкая сумка, с которой отправляется она на приятную ее сердце прогулку — вот на что было это похоже — Не провожай меня и пожалуйста не приближайся, я привела себя в порядок, а ты что-нибудь сомнешь непременно, — сейчас она прибывала в веселом игривом даже настроении, но не кокетничала вовсе, а действительно не хотела его прикосновений — его уже не было рядом с ней, она так настроилась и не желала ничего другого Он неуклюже как-то и торопливо поднялся из своего кресла и остановленный ее репликой топтался сейчас на месте, ощущая себя совершенно неловко от того, что был одет в халат, довольно короткий для него. Босые ноги казались ему сейчас как-то особенно неприлично голыми, перед ней — чужой и изысканной, совсем не той, что только что была с ним. — Я ведь, кажется, говорил тебе, что собирался лететь завтра утром, но если ты хочешь… — если бы под рукой у него сейчас был бы пистолет, первое "я", наверное героическим усилием прорвалось бы наружу и приказало бы ему застрелиться, или застрелить ее, что с точки зрения второго "я" было почти одно и то же, но первое было упрятано прочно, а второе продолжало мямлить, жалко пытаясь изобразить при этом эдакую небрежность тона — мы могли бы провести еще несколько дней здесь, или поедем куда-нибудь Может, в Ниццу?

Или Довиль? В Нормандии сейчас прилично — тепло и не жарко, по-моему — Завтра? Ну завтра ведь и будет завтра, — она снова кокетливо помахала шляпкой на уровне худой щиколотки своей левой ноги, — завтра, это еще очень не скоро Хорошо, я позвоню тебе завтра и тогда поговорим Вообще, не люблю Ниццу, особенно летом А Довиль?.. Я подумаю. Завтра. А теперь отвори мне дверь, но не смей меня трогать Помнишь, что я сказала, да? Ну, прощай — Но ведь уже завтра, — он послушно сделал шаг в сторону двери и даже взялся рукой за витую тяжелую ручку, но остановился, загораживая собой дверь, а другой рукой одергивая полы халата, — осталось несколько часов — и рассветет Самолет у меня утром, это конечно не проблема, но…

— Отвори мне дверь, — повторила она более монотонно, чем сказала это прежде и он понял, что игривое настроение ее сейчас сменит холодная тупая апатия — Конечно, иди, если хочешь, но по крайней мере дай мне знать до отлета или оставь какие-нибудь свои координаты, чтобы я мог..

— Какое смешное слово — координаты, — медленно произнесла она без тени улыбки, и повторила по слогам, — ко-ор-ди-на-ты Я позвоню тебе завтра, прощай Она прошла мимо него так невесомо, что он не ощутил даже легкого колебания воздуха на своем лице, хотя она едва не коснулась его, ступая за порог, и только запах ее духов едва уловил он и, вдохнув глубоко-глубоко, удержал подле себя на долю секунды — терпкий запах мокрой листвы какого-то экзотического растения « Цветы у него должно быть огромными и непременно темно фиолетовыми» — мелькнула в голове его странная и неожиданная мысль и почти незамеченная им растворилась. Некоторое время он постоял у распахнутой двери своего номера, а потом медленно затворил ее и, словно не узнавая привычных предметов, с некоторым удивлением даже оглядел опустевшую наконец гостиную.

Похоже было, что этой ночью, вернее в последние предрассветные часы первой ночи нового одна тысяча девятьсот семнадцатого года Ирэн фон Паллен приходила в себя дважды Напиток, предложенный Рысевым оказал на нее действие немедленное и удивительное — она стремительно провалилась в совершенное забытье, которое не было сном, потому что спала она всегда очень чутко, посыпаясь от малейшего не то что бы шума, а простого колебания воздуха, вызванного, к примеру, легко порхнувшей у раскрытого окна тончайшей кисейной занавеской Теперь же она оказалась отгороженной от внешнего мира, наполненного все усиливающимся шумом за дверью: громкими криками и смехом, звоном посуды и шумом падающих предметов, такой плотной и непроницаемой пеленой забвения, что казалось он перестал существовать для нее вовсе. Но и внутренний ее мир, оживающий более обычного как раз в часы ее тревожного сна, теперь был безмолвен и темен, скованный вязкой паутиной странного зелья. Она не видела снов, душа ее не ощущала каких-то неведомых призывов и не парила над миром, покинув холодное тело, как это часто бывало с ней, особенно если засыпала после долгих часов лихорадочного бодрствования под действием наркотика.

Очнувшись от этого забвения первый раз, словно вынырнув из холодных глубин темного лесного омута, она не сразу ощутила себя собою, и некоторое в время лежа в кромешной прохладной тьме приходила в себя, ощущая сначала свое тело и медленно возвращая себе умение им управлять, а уж потом осознав и вспомнив, правда сквозь какую-то странную пелену, кто она, что такое, зачем и почему окружает ее Она обнаружила себя совершенно нагою, лежащей в широкой прохладной постели, убранной мягким приятно обтекающим тело скользящим шелком Комната, в которой она находилась скрывалась во тьме, не было даже ночника у кровати, но почему-то она показалась ей велика, не в пример той предыдущей, где приняла она из рук Рысева старинный кубок со странным питьем. Где-то здесь к тому же непременно было открыто окно, оттого воздух был свеж и наполнен сырой прохладой петербургской ночи Ирэн осторожно пошевелила руками и ногами, отчего прохладные шелка тут же пришли в движение и обласкали, легко скользя, ее тело Оно послушно подчинилось ей, но было, в то же время, каким-то чужим, пустым, остывшим и безумно усталым, словно возвращенным ей только что кем-то, кто долго и настойчиво пользовал его на свой лад " Он овладел мною конечно, но зачем же так? — вяло, без возмущения и даже обиды, подумала Ирэн Она была скорее раздосадована, потому что к близости с Рысевым была готова и ожидала от нее чего-то столь же необычного и потрясающего для нее как то, что было в его словах, обращенных к ней накануне Однако и досада ее была такой же вялой и апатичной, как и все прочие чувства и ощущения Она пыталась встать и отыскать какой ни будь светильник, чтобы оглядеться, но почему-то не сделала этого. Потом хотела поразмыслить о случившемся и попытаться что-нибудь вспомнить, но и на это не нашла в себе сил Легкая дымка, которой все это время был подернуто ее сознание сгустилась, и Ирэн снова, и не заметно для себя погрузилась, как в теплую, расслабляющую, до краев наполненную благоухающей водой огромную ванну, в глубокое вязкое забытье На этот раз однако оно не было столь темным и безмолвным как сначала.

Ей снился сон, а быть может был это и не сон вовсе, а то, чему свидетелем стала душа ее, которая освободясь на время от телесной оболочки понеслась по ей одной известным дорогами и лабиринтам, и там оказалась в самой гуще ярких фантастических событий Ей виделась битва, в которой сошлись сотни и тысячи разгоряченных всадников, одетых в странные, но прекрасные одежды, окрашенные в пурпурный цвет — у одних воинов, и кипенно белые — у других Сражение это разворачивалось в долине, пролегающей между двумя полукружьями горных хребтов, зеленых и голубых у основания, с вершинами, увенчанными блистающими снежными покровами Солнце уже клонилось к закату и лучи его, наполненные ярким багрянцем насквозь пронизывали долину, от чего белые одежды всадников казались алыми, а красные, наливаясь пурпуром, становились темными почти черными, как самые темные редчайшие рубины, виденные ею в старинной прабабушкиной диадеме, хранящейся ныне в их доме вместе с другими уникальными украшениями, многие поколения переходящими по наследству и теперь ждущие ее в тяжелой серебряной шкатулке-ларце. Слышался звон скрещенных сабель, боевые призывы воинов, конское ржание, крики и стоны умирающих Их было уже великое множество, поверженных на землю, залитых кровью, сочащейся из страшных ран, от чего нельзя было понять, кто из них принадлежит к какому воинству — одежда раненых и убитых была одинаково красной от крови Однако оставшиеся в живых не оставляли своего ратного дела: битва продолжалась с неиссякаемой яростью и лица воинов были почти безумны, искаженные гримасами ненависти и смертельного азарта Она тоже была среди них, облаченная в белое, но забрызганное кровью и от того почти алое платье, верхом на горячей сильной лошади с мечом в одной руке и легким золотым щитом-в другой Волосы ее были распущены и их украшала почему-то та самая знаменитая диадема из тяжелых темных рубинов, сейчас более напоминающая корону Впрочем теперь, она и была короной, потому что Ирэн в этой битве была не просто отважной воительницей, валькирией, как назвал ее вдруг какой-то неведомый голос, но и королевой, которой было послушно белое воинство и которое именно она вела за собой, ввергая в пучину битвы.

Во второй раз она пробудилась стремительно и вдруг, как будто чья-то невидимая, но могучая и властная рука выдернула ее из самого пекла кровавой битвы, вырвав из рук меч и сорвав с тела одежды, пропитанные кровью поверженных ею врагов Она резко села на кровати, отшвырнув одеяло ногами, напряженными, сведенными судорогой, словно все еще была нужда железной хваткой сжимать ими взмыленные бока лошади, несущей ее сквозь бушующее пламя битвы В комнате стояла, как показалась ей сначала звенящая тишина, но в голове все еще звенел, скрещиваясь в смертельных ударах, булат клинков, гремел шум сражения Некоторое время она сидела неподвижно, тяжело дыша, готовая в любую минуту снова вступить в борьбу. Но ощущая только прохладный покой темной своей опочивальни, успокоилась и постепенно приходя в себя начала осознавать, что это был всего лишь сон Однако, что-то все равно было не так-покой и тишина казались ей обманчивыми и пугающими — битва лишь отступила, затаилась, принимая в эти минуты какие-то другие неведомые ей пока формы, но она продолжается и она не Ирэн фон Паллен, проводящая первую ночь наступившего года в случайной постели, случайно знаменитого поэта и странного весьма господина, а все та же валькирия и королева могучего воинства, которой еще надлежит совершить свой великий подвиг Какой? Думать об этом сейчас было нельзя, потому что нельзя было отвлекаться от того, что происходило вокруг — битва могла в любой момент возобновиться Вот что чувствовала сейчас Ирэн и эти ощущения были для нее абсолютной реальностью Она даже подняла руки к голове, чтобы поправить рубиновую диадему-корону, но ее не оказалось и она поняла, что пока так надо, однако корона все же должна увенчать ее голову и ради этого что-то произойдет, но несколько позже Она стала напряженно прислушиваться, потому что различила какие-то голоса неподалеку, и бесшумно соскользнув с постели, ловко, как грациозное хищной животное, в кромешной тьме, крадучись, двинулась на звук этих голосов, удивительным образом минуя оказавшиеся на пути предметы, не задевая их и не производя ни малейшего шума Вскоре достигла она холодных и тяжелых больших дверей, ведущих в соседнюю комнату и приникнув к ним, вся обратилась в слух Разговаривали трое. Один голос ею был узнан стразу — это был голос Стивы фон Паллена, ее брата То странное состояние, в котором прибывала сейчас Ирэн не мешало ей, как ни удивительно это было, правильно оценивать и реальную ситуацию. Она хорошо понимала, кто такой Стива и почему он сейчас находится в соседней комнате — они ведь приехали сюда вместе Он, как раз, говорил теперь и голос его был не пьян, но звучал как-то не совсем обычно, впрочем она довольно быстро поняла — Стива говорит так странно и сбивчиво от того, что чем-то сильно напуган — Нет, это совершенно невозможно, и вовсе не от того, что мне жаль ее или я испытываю какие-то сентиментальные чувства Эта женщина давно чужда мне и безмерно далека Да, собственно и никогда не было иначе Это, знаете ли физиологическое родство, людьми высшего порядка никогда и не принимается всерьез Но… Но это не возможно, именно теперь невозможно… И опасно, поверьте мне, опасно не только для меня, но и для всех нас…

— Да отчего же, друг мой?

Она и второй зазвучавший голос узнала сразу и без колебаний Глубокий и низкий, он был из той редкой породы голосов уже самим тембром своим задевающих какие-то неведомые глубоко сокрытые и молчащие обычно душевные струны, заставляя их звучать и наполнять душу совершенно необъясним сильнейшим трепетом, восторгом или ужасом, в зависимости от того, что именно они изрекают. Это был голос Ворона — которого она про себя и в лицо осмелилась было называть небрежно Рысевым, но только до поры Теперь, едва он заговорил она испытала снова сильнейшее душевное волнение, как и тогда, когда внимала ему сидя на тахте То что произошло между ними( в том же, что это произошло, уверена она была абсолютно) не привнесло в ее отношение к нему ни малейшего изменения, это она поняла теперь, затаившись у двери и не вникнув еще в смысл их разговора, но уже трепеща от одного только звука его чудного голоса — Отчего же вы думаете именно так, когда все обстоит, как раз, наоборот, — продолжал он между тем мягко, но властно, — Вы замечательно сформулировали это, по физиологическое родство, право, лучше и не скажешь и стало быть, вас ничто не должно остановить в вашем решении Что же до опасности, то она конечно есть, но именно сегодня степень ее сведена к нулю Я никогда не ошибаюсь в своих расчетах. Действовать нужно именно сегодня и довольно об этом Споры нам сейчас ни к чему Время торопит, скоро рассвет — бархат его голоса вдруг словно был отдернут как тяжелая мягкая портьера, за ней же оказался кованая дверь и, ударившись в нее, голос Ворона наполнился металлом — Господи, о чем это они? — еще не успев испугаться, а лишь удивленно подумала Ирэн События, происходящие в реальном мире на некоторое время так увлекли ее, что заслонили тревожное ожидание продолжения грандиозной битвы и ожидающего ее, валькирию и королеву, неведомого пока подвига, — Что такое собираются совершить? И о какой женщине говорит Стива? Ведь это наверное обо мне? Физиологическое родство… Фу, какие гадкие слова! Но это ведь про нас с ним Что же, они собираются убить меня, что ли? Но за что? И почему ему нужна моя смерть? — испуг постепенно овладевал ею, а вместе с ним, возвращалась туманнаяпелена, окутывая сознание и оживала валькирия-королева, — Так вот, как продолжится битва! Что же нужно ему? Моя жизнь или моя корона? Впрочем, разве это не одно и то же для меня и для него?

Разговор между тем продолжился и раздался третий голос, который был ей не знаком:

— Прислуга ведь отпущена на сегодня, я правильно понял вас господин барон?

— Да… То есть я так думаю… То есть я не знаю наверное Господи, да не думаете же вы, господа, что я командую прислугой. Откуда мне знать в конце концов…

— Конечно, не ваше это дело, поэтому я и проверил — прислугу матушка ваша изволила отпустить Другого такого раза долго теперь не представится — Нет, господа. Не сегодня В конце концов, я решительно против и все тут!

— А вот эдак вы изволите выражаться совершенно напрасно, друг мой, — голос Ворона сейчас снова был мягок, но по-прежнему властен, — Вам было предоставлено достаточно времени решить вопрос каким угодно другим образом И вы сами определил себе этот срок Итак, располагаете ли вы по его истечению суммой, которую вы задолжали мне и моим друзьям?

— Господи, да зачем же вы спрашиваете? Вам же прекрасно известно, что нет! И я же не против исполнить ваш план, господа! Но не сегодня, Бога ради!….

— Не стоит упоминать всуе Иисуса из Назарета, он, как мне помнится этого делать не велит. Да и что такое за день сегодня, что вы так противитесь?..

— День, как нельзя, более подходящий и упрямство ваше, господин барон, я понимаю как трусость, но с этим никуда не денешься в любой день — Не смейте! Кто дал вам право обвинять меня в трусости?! Я должен вам, да, должен, но не смейте забываться! Я — барон фон Паллен!

— Сие обстоятельство нам известно И если других объяснений вашему нежеланию сделать все дело сегодня, кроме тех, что так и не прозвучали, у вас, господин барон фон Паллен, нет, то извольте прекратить истерику и начинайте немедленно действовать, как мы договорились — Но Ирэн! Она же не может оставаться здесь одна. Она проснется, наконец, и потом все поймет — Ваша сестра и не останется здесь одна, потому что она теперь же поедет с нами — Нет! — голос Стива и без того срывающийся во время всего разговора на безобразный тонкий, женский какой-то крик, сейчас более всего казался визгом, — Нет! Вы не смеете посвящать ее в это! Она не может…

— Она посвящена и ко всему готова, куда более вас, друг мой — Это невозможно… Я вам не верю… Ирэн, она не может с этим согласится Никогда! Никогда!