- Думаю, вот почему его называют Грязным Харальдом, - послышался голос.
      Он обернулся, держа наготове метательный нож. В помещение склада вошли двое мужчин. Одному было немного за тридцать, второй выглядел лет на десять младше. Завидев их, он не испытал тошноту, следовательно, они не были преступниками.
      - У вас к башмакам прилипло дерьмо, - заметил старший из двух незваных гостей. Он носил зеленый бархатный плащ с таким изяществом, словно в нем родился. Придворный.
      Харальд пожал плечами и убрал нож в ножны, поскольку от пришельцев не исходила угроза.
      - Я только что выбил его из одного негодяя, - усмехнулся он.
      Дворянин в зеленом плаще и стражник, свободный от дежурства, переглянулись и тоже пожали плечами. Чуть помедлив, Харальд разрешил их недоумение:
      - Кто-то должен чистить выходы сточных труб, когда они забиваются. Это часть моих обязанностей, согласно договору с компанией «Рейк и Талабек».
      Он вытер ботинки о лохматый коврик. У него будет время, чтобы вымыть их, позже.
      Придворный несколько огорчился, однако не стал брезгливо морщить нос. Он был богат и, возможно, знатен, но не изображал отвращение, столкнувшись с грязными реалиями жизни. Харальд знал, что такое поведение нетипично для придворного щеголя. Если бы им пришлось сражаться, этого человека было бы непросто убить.
      - Итак, - начал Харальд.- Чем могу быть вам полезен?
      - Мы пришли по делу, - сообщил аристократ.
      Харальд промолчал. Он снял мокрую тряпку с крючка, вбитого в стену, и стер остатки нечистот со своих башмаков.
      - Это барон Йоганн фон Мекленберг, выборщик Зюденланда, - объявил стражник.
      Харальд не стал кланяться и расшаркиваться. Это было не в его стиле.
      - Как поживает Дикон? - неожиданно спросил он.
      - Что?
      - Дикон. Он по-прежнему капитан портовой стражи?
      Юноша смотрел на него удивленно.
      - От тебя за версту разит стражником, малыш. Ошибиться невозможно.
      - Меня зовут Хельмут Эльзассер, и я действительно служу в портовой страже.
      Харальду не понравилось, что его заставили продемонстрировать свои навыки, словно волшебника на детском празднике.
      - У тебя острый глаз, ловец воров, - заметил барон.
      Харальд кивнул, соглашаясь.
      - Дикон по-прежнему капитан стражи.
      - Думаю, он лучший из тех, кого можно купить за деньги.
      Паренек рассмеялся. С ним все было в порядке. Барон оглядел склад. Товары были сложены штабелями.
      Отметки, сделанные мелом на ящиках, указывали конечный пункт назначения. Работа предполагала полный пансион: раскладушка и трехразовое питание за счет компании. Жить можно.
      - Но ведь и вы были стражником когда-то?
      - Да, барон. Когда-то.
      Ботинки выглядели удовлетворительно. Харальд снова взглянул на своих посетителей. Они принесли с собой немного тумана. Снаружи было холодно и мерзко. Идеальная погода для грабителей, проституток, карманников и головорезов. Плохая погода для блюстителей порядка.
      - Если я правильно понимаю, вы ушли в отставку.
      Харальд выдавил из себя короткий смешок:
      - Так говорят.
      Эльзассер перекладывал документ из руки в руку.
      - Я слышал, что лучше вас в Альтдорфе никого не было.
      - Мне тоже об этом говорили.
      - Но это было давно.
      Харальд опустился на стул. В чайнике, стоящем на маленьком столике, заваривался чай.
      - Я решил заняться коммерцией. Я ушел в отставку, чтобы разбогатеть.
      - Прочищая сточные трубы?
      - И ловя мелких воришек, занимаясь учетом товаров и подметая склад, когда придется.
      Не спрашивая разрешения, барон подсел к столу. Эльзассер остался стоять, как вышколенный слуга. Он сжимал пергамент так, словно это был талисман, благословленный Вереной. Харальд заметил императорскую печать, но сей факт не произвел на него впечатления. Ему случалось видеть такую печать и раньше.
      - Вы попали в незавидное положение.
      - Взгляните на это иначе, барон. Человек должен использовать обстоятельства с наибольшей выгодой для себя. Какими бы они ни были.
      Бывший стражник работал на компанию «Рейк и Талабек» уже три года, но так и не удосужился узнать полные имена своих нанимателей.
      - До меня доходили слухи о причинах вашей отставки.
      - Решайте сами, чему верить.
      - А какова ваша версия?
      Харальд не понимал, почему должен снова проходить через все это, но посетитель ждал разъяснений.
      - Я убил человека. На самом деле я убил нескольких. В том числе и его.
      - Улли фон Тассенинка.
      Харальд помнил. Тяжелый нож в руке. Дуга в воздухе. И глухой звук удара.
      - Вы его знали, выборщик. Меня это не удивляет.
      - Он был племянником великого князя Халса фон Тассенинка, выборщика Остланда.
      - Да, достойная семейка.
      Молодой парень, уже превратившийся в труп, сделал по инерции пять шагов, прежде чем рухнуть на каменный пол. Аккуратная работа: крови практически не было.
      - И могущественная.
      - Покажите мне выборщика, который не обладает властью. Уж вы-то должны знать.
      Харальд налил себе в кружку чай, однако гостям ничего предлагать не стал.
      - Может, стоило действовать более тактично? Да, Улли был своевольным, но он происходил из благородного семейства.
      Харальд почувствовал, как его переполняет желчь, я глотнул чаю, чтобы успокоить желудок.
      - Барон, я увидел голого мужчину, который гнался за девочкой, одной рукой держа свой член, а в другой сжимая мясницкий нож… Боюсь, я забыл спросить о его родословной.
      Улли набросил свой зеленый бархатный плащ на голову статуи Верены, возможно, для того, чтобы укрыться от глаз богини правосудия. Харальд вытер нож о зеленую материю и накрыл убитого мужчину его же одеждой.
      - Эта девочка принадлежала Улли, не так ли? Клейменая рабыня?
      Харальд пожал плечами:
      - В храме было темно. Я не разглядел клейма, выжженного на ее спине.
      Барон молчал. Харальд догадывался, что гость одобряет его поступок. Многие одобряли, но что толку?
      Так уж повелось: люди - и в первую очередь особы, облаченные в зеленый бархат, - часто думали одно, но делали совсем другое.
      - Ей было тринадцать лет, - продолжал Харальд. - А ваш друг пользовался ею с восьмилетнего возраста.
      Зрачки барона сузились.
      - Улли фон Тассенинк не был моим другом.
      - Вы знаете, что великий князь учредил при университете колледж его имени? Перед ним стоит памятник Улли. Он изображен в образе святого, потрясающего копьем знаний. Школа религиозных наук Улли фон Тассенинка.
      Барон ухмыльнулся, пряча улыбку в аккуратно постриженную бороду.
      - Вообще-то недавно статую повредили. Кто-то отломал ей голову, а на ее место приделал выдолбленную тыкву со свечой внутри.
      - Это преступление.
      - Вы, конечно, ничего об этом не знаете.
      - Я ненавижу преступления.
      - Я так и думал.
      От кружки Харальда поднимался пар. Теперь досмотрщик лучше понимал барона. Он тоже был хорошим человеком. Все они были хорошими людьми. Вымирающее племя.
      - А что случилось с девочкой? Вы ее выкупили, не так ли?
      Харальд помнил. Малышка почти не умела говорить и пряталась под стол, когда кто-нибудь заходил в комнату. Когда он спросил, как ее зовут, она не поняла его. Харальд объяснил, что имя - это то, как тебя все называют, тогда девочка улыбнулась и ответила: «Сука».
      - Нет. Я ее освободил.
      - Насколько мне известно, это дорого обошлось вам.
      - Я отдал все, что имел. Мой дом, мои сбережения, мою лошадь. Все. Даже мою работу. Такую цену назначил великий князь Халс.
      Барон качнул головой.
      - Однако кое-что мне осталось, - продолжал Харальд. - Большую часть оружия мне пришлось вернуть. Оно принадлежало городу. Но это… - он погладил свой нож, - это мое. Я купил его за свои кроны.
      - Хорошая вещь. Его выковал Мэгнин?
      Харальд кивнул.
      - У меня есть меч, сделанный им.
      Харальд вытащил нож и посмотрел на свое отражение в отполированной поверхности лезвия. Черты его лица искажались и вытягивались, следуя изгибам клинка.
      - Сейчас она замужняя женщина, - снова заговорил досмотрщик. - Игрушка Улли. Она вышла замуж, растолстела и нарожала кучу детишек.
      - И всех назвала в вашу честь?
      - Нет, ни одного. Мы не встречаемся. У нее слишком много тяжелых воспоминаний.
      Харальд поцеловал нож, ощутив холодок стали губами.
      - Значит, у вас теперь стальная возлюбленная?
      - Можно и так сказать, - отозвался бывший стражник, пряча нож. - Но это всего лишь хороший инструмент.
      - Вы были женаты, верно? - наконец открыл рот Эльзассер.
      У Харальда опять заурчало в животе.
      - Был. Моя жена умерла.
      - Мне горько об этом слышать, - сказал барон. - Чума?
      Харальду показалось, что его внутренности терзают дикие твари.
      - «Крюки»,- ответил он.- Или «рыбники». Никто так и не узнал.
      - Это случилось во время войны между приречными бандами, - объяснил Эльзассер барону. - Перед самым ее окончанием. Странный случай. Накануне бандиты готовы были перегрызть друг другу глотки, и вдруг все прекратилось. Вожаки «крюков» и «рыбников» внезапно пропали.
      Харальд вспомнил лица, таращившиеся на него из-под воды, пока тела уходили на дно под тяжестью груза, привязанного к их ногам.
      - Еще одно незавершенное дело,- заметил он. - У Дикона таких полная бочка.
      - Я встречался с Диконом.
      - Тогда вы знаете, какой из него стражник. Деньги в конце недели и спокойная жизнь - вот и все, что ему нужно.
      Барон протянул руку, и Эльзассер передал ему документ.
      - Это приказ Императора, господин Кляйндест.
      Барон аккуратно положил бумагу на стол, разгладив углы.
      - И что в нем?
      - Все, что вам угодно. На данный момент это предписание, восстанавливающее вас в прежней должности.
      - Дикону это понравится.
      - Вы не будете подчиняться Дикону. Вы будете отчитываться передо мной, а я держу ответ только перед Императором.
      Желудок Кляйндеста успокоился, однако на смену боли пришло напряжение, от которого судорогой сводило живот. Харальд буквально почувствовал вкус свободы на губах. Этот склад долго служил ему могилой, и теперь он разгребал землю, отчаянно желая выбраться наружу.
      - А также это скрепленный печатью указ, который дает вам право идти куда угодно, допрашивать кого угодно и делать все, что потребуется…
      В глазах барона таился мрак, и Харальду показалось, что он снова разглядывает свое отражение в лезвии ножа.
      - И наконец, это распоряжение арестовать определенного преступника,- подхватил Эльзассер.
      - Арестовать, - поддержал юношу барон, - Или казнить, если в том будет необходимость.
      Харальд взял бумагу, поднес ее к носу и принюхался.
      - Он ненастоящий, верно?
      - Верно,- сказал барон. - Но пусть это будет нашим секретом.
      - Мальчик,- Харальд повернулся к Эльзассеру,- возьми стул и садись. Вы хотите чаю?
      Эльзассер принес две кружки с полки, а Харальд наполнил их и подвинул гостям.
      - Думаю, мне следует насладиться этим напитком напоследок, - усмехнулся Харальд, делая глоток. - Единственным приятным моментом в моей работе был чай, который везут сюда из Кислева. А я здесь больше не работаю.
      Мужчина запихнул документ в нагрудный карман рубахи, поближе к сердцу.
      - Я принес это. - Эльзассер вытащил небольшой предмет, завернутый в тряпку. - Он лежал в ящике в участке на Люйтпольдштрассе.
      Молодой человек развернул ткань и положил свою находку на стол. Эмблема стражника ничуть не изменилась. На ней был кодовый номер 317, обозначающий округ Люйтпольдштрассе, и личный номер служащего 89. Харальд взял бляху и сжал ее в руке. Желудок его больше не беспокоил. Он чувствовал себя, как калека, чьи иссохшие конечности внезапно ожили. Бывший досмотрщик бережно спрятал значок в карман.
      - Что вы знаете о Твари? - спросил барон.
      - Семь, - ответил Харальд, пытаясь представить тела всех жертв лежащими в один ряд. - Пока их было семь.
      - И будет больше.
      - Да. Он не может остановиться. Убийца женщин - это худший из преступников.
      - Вы сможете его схватить?
      Голос барона звучал крайне серьезно. Харальд чувствовал, как медная бляха оттягивает его карман. Этот маленький кусочек металла казался невероятно тяжелым.
      - Вы знаете, - усмехнулся он, закидывая обутые нога на стол, - именно поэтому меня называют Грязный Харальд.
      Барон недоуменно переглянулся с Эльзассером.
      - Я вас не понимаю.
      - Грязная работа, барон. Вот когда люди обращаются ко мне. Она всегда мне доставалась. Вся грязная работа.

      Она пропустила главную службу в храме, но приняла участие в вечерней церемонии. В храме не было скамеек. Во время богослужения последователи Сигмара стояли или преклоняли колени на твердом полу. После пережитого за день Розана решила опуститься на колени, хотя от каменных плит по ее ногам и телу распространился холод. В любом случае соприкосновение с землей помогало ей приблизиться к богу, поскольку она ощущала энергию многих горячих молитв, вознесенных в этой маленькой часовне. Конечно, там присутствовали и постыдные, безбожные мысли, даже постыдные, безбожные молитвы, но провидица привычно, отгоняла дурные чувства, погружаясь в многовековую атмосферу набожного поклонения святому покровителю Империи.
      Ее задержали в участке на Люйтпольдштрассе до позднего вечера, заставив перебирать случайные обрывки одежды, оставшиеся от прежних жертв. И не относящийся к делу мусор, найденный на месте преступления. Розана не занималась некромантией и не умела вызывать души умерших, чтобы расспросить их о последних мгновениях жизни. Ее способности лежали в области психометрии: она умела считывать образы и впечатления с неодушевленных предметов, а также сильные эмоции, которые ассоциировались с людьми, вступавшими в контакт с данными предметами.
      Розана невероятно устала, пережив семь смертей, но ей не удалось вынести из своих мучений ничего, кроме смятения и воспоминаний о реках крови. У нее сложилось впечатление, что Тварь - это сумасшедший, вооруженный ножом, однако она не могла отделаться от мысли, что его сущность подверглась изменениям. Сквозь боль она разглядела только светящиеся глаза. И еще ее преследовало видение зеленого бархата.
      Однако помимо шокирующих подробностей жестоких смертей провидицу тяготили сведения, которые она получила о жизни несчастных жертв. Голод, холод, бедность, вечные унижения и безрадостная любовь. Одна женщина родила семнадцать детей, но ни один из них не выжил. Другую отец в младенчестве приучил к «ведьминому корню», и с тех пор она ни дня не провела без дурманящего зелья. В конце концов, Тварь прогонят из доков, но страдания и горе останутся.
      Розана молилась Сигмару, желая очиститься после того, как узрела гибель семи женщин. В центре восьмиугольной часовни, глядя на стилизованное изображение молота над алтарем, она пыталась дотянуться мыслью до бога, бывшего мужчиной. Иногда дар провидицы вызывал сверхъестественные видения. Однако Розана не доверяла им, поскольку не знала, действительно ли божество является ей, или она разделяет экстатические грезы верующих, приходивших в храм на протяжении трех тысячелетий.
      Большинство людей были склонны не замечать очевидного, однако Розана Опулс часто видела слишком многое. И порой это оказывалось хуже, чем вообще ничего не видеть.
      Священнослужитель, отправлявший ночные богослужения, закончил обряд. Помимо Розаны в часовне находились пожилая женщина, которая участвовала во всех храмовых службах с утра до поздней ночи, и Тило, рассеянный послушник-заика с перепачканными чернилами пальцами. Девушка встала и принялась растирать колени, чтобы согреть замерзшие ноги.
      - Р-р-р-ро…
      - Да, - отозвалась провидица, не дожидаясь, когда послушник закончит фразу.
      Он собирался пригласить ее в кофейню - она прочитала это в его мыслях. Юноша уже начал лысеть, хотя ему было немногим больше двадцати. Его лоб покраснел, а кожа черепа под жидкими волосами стала пунцовой.
      У Розаны он вызывал симпатию.
      - Извини, Тило. Меня вызвал ликтор.
      - Мм…
      «Может быть, в другой раз?»
      - Может быть, Тило.
      Молодой человек с усилием улыбнулся.
      - Извини.
      Девушка направилась мимо послушника к двери часовни. Казалось, Тило случайно запнулся и врезался в нее.
      Сознание Тило лопнуло, как пузырь, заполнив мозг Розаны.
       …она видела себя со стороны, нагой и привязанной к кровати. По ее коже бежали языки пламени. Ее лицо было накрашено, и она улыбалась, как пустоглазая дурочка, нажравшаяся «ведьминого корня». Ее груди и бедра были увеличены в размерах, как у фигурки богини, вырезанной гномами, а тело покрывала тонкая пленка ароматического масла, которое горело, не причиняя ей боли. Розана содрогалась в своих путах, изгибаясь дугой на кровати. От ее горячего центра поднимались невидимые облака тепла и мускусного запаха. Она о чем-то молила, и слова непрерывным потоком лились из ее рта…
      Розана отпрянула от послушника, разрывая контакт.
      В его глазах она прочла ужас.
      - Ты видела! - воскликнул он, внезапно перестав заикаться. - Ты видела!
      Он убежал, путаясь в длинном одеянии.
      Рядом с часовней бил фонтанчик. Провидица окунула лицо в чашу с водой и постаралась смыть воспоминания о Тило.
      - Я вам не милашка, - сказала девушка, пытаясь обмануть себя. - Я не то, что видят люди.
      Розана ополоснула глаза и щеки холодной водой. Она никогда не пользовалась румянами и помадой, а длинные рыжие волосы обычно прикрывала шарфиком. Не в ее правилах было завлекать мужчин, подобных Тило, однако, куда бы она ни пошла, ее везде преследовали мужские взгляды. Розана подозревала, что все женщины испытывают схожие чувства. Однако не все женщины обладали ее восприимчивостью и могли прочесть похотливые желания мужчин, проникающие в их разум.
      - Розана,- окликнули ее.
      Девушка выпрямилась. С ее лица капала вода, а перед платья промок и лип к телу.
      В проходе стоял мужчина в плаще с накинутым на голову капюшоном. Это был Симен Рухаак, посвященный из ордена Факела, представлявшего собой административную ветвь культа. Рухаак обычно сопровождал приглашенных на аудиенцию. Послушники его боялись, поскольку он всегда появлялся, когда они заслуживали взбучки за провинность. Розана испытывала легкое сочувствие к клирику, видя сомнения за его напускной суровостью. Если ликтор Микаэль Хассельштейн был рыцарем культа Сигмара, то Симен Рухаак служил при нем оруженосцем.
      - Я опоздала? - спросила девушка.
      Рухаак покачал головой:
      - Я просто пришел за тобой.
      - Ликтор готов меня принять?
      - Да. Он только что вернулся из дворца. Я буду благодарен, если ты не станешь его слишком сильно тревожить. Он выглядит расстроенным. Кажется, ему многое нужно обдумать.
      Розана не совсем поняла смысл этого предупреждения. Попытка угадать мысли Рухаака тоже ничего не дала. Мужчину терзало смутное беспокойство, причины которого он и сам не вполне сознавал.
      Рухаак знал о провидице больше, чем Тило. Пока они шли по коридорам к кабинету ликтора, клирик держался от нее на расстоянии. Он даже подобрал рукава своего облачения, чтобы избежать случайного соприкосновения.
      Мужчины вокруг Розаны делились на две группы: одни ее желали, другие - боялись.
      Перед кабинетом ликтора навытяжку стояли два рыцаря из ордена Пламенного Сердца, в полном вооружении. Обычно Хассельштейн не прибегал к таким предосторожностям, но в кризисные периоды он почти всегда обращался за помощью к военному подразделению культа. При всем своем могуществе - в Альтдорфе Хассельштейн согласно внутренней иерархии занимал вторую ступень после великого теогониста Йорри XV, - ликтор отличался повышенной мнительностью.
      Рыцари шагнули в разные стороны, и Рухаак открыл дверь. Склонив голову, Розана вошла в кабинет. Дверь закрылась, и девушка увидела перед собой Микаэля Хассельштейна, исповедника Императора. Рухаак не последовал за провидицей.
      Девушке случалось беседовать с Хассельштейном и раньше, но никогда наедине. В основном она видела его издалека, в то время, как он направлялся куда-нибудь по делам Храма или Императора. Обычно это происходило, когда он садился в карету или выбирался из нее, придерживая дорогие одеяния. Розана знала, что, по мнению ликтора, хранитель имперской казны Морнан Тибальт был его смертельным врагом, поэтому он постоянно плел и расплетал интриги, дабы завоевать благорасположение Императора. Хассельштейн проводил больше времени во дворце, чем в храме, красноречиво доказывая, что культу необходимо держаться в центре политической жизни. У Сигмара был молот, но ликтор предпочитал вести борьбу при помощи пера и бухгалтерских книг.
      Розана подняла голову.
      Ликтор лежал на кушетке, сняв башмаки. На нем было священническое облачение, однако оно застегивалось на манер пальто. Из-под него виднелся роскошный наряд придворного. Хассельштейн неважно выглядел. Его кабинет был большим, но казался несколько захламленным. На стене висел невыразительный портрет Императора, придавая помещению официальный вид. Перед высокими, узкими окнами стояла старинная ширма в ниппонском стиле, которую украшали изображения Сигмара, размахивающего молотом. Комнату освещал единственный канделябр. У Розаны сложилось впечатление, что ликтор погасил большую часть ламп, чтобы свет не резал ему глаза. На столе жреца лежали книги и груды бумаг, а на специальной подушечке были выставлены печати, рассортированные по размеру и назначению. Хассельштейн устремил взор на девушку и сел.
      - Опулс,- резко бросил он,- оставайся там, где стоишь.
      Розана застыла, как рыцарский караул за дверью.
      - У тебя за спиной стул, - сказал ликтор. - Возьми его и садись.
      Розана послушно села, скромно прикрыв ноги платьем. Стул был низким, и она почувствовала себя ребенком.
      - Так-то лучше, - буркнул жрец, успокоено вздохнув.
      Если Рухаак избегал прикасаться к провидице, то Микаэль Хассельштейн панически ее боялся. Розана подумала, что, будучи исповедником Императора, Хассельштейн знал много такого, о чем даже под пыткой не осмелился бы поведать никому, кроме своего бога.
      - Опулс, - повторил жрец. - Розана, не так ли?
      - Да, ликтор.
      Хассельштейн встал и, как был, в чулках, начал ходить взад и вперед по комнате. Он двигался по полукругу, в центре которого находилась девушка. Даже не прикасаясь к жрецу, Розана почувствовала, что его обуревает множество забот. Тревожные мысли потрескивали и разлетались, словно искры. Рухаак был прав: ликтору предстояло многое обдумать.
      - Дитя, ты уже несколько лет служишь Храму?
      Розана кивнула.
      - Ты хороший и верный слуга Сигмара. Я слышал о тебе только хвалебные отзывы.
      Жрец налил себе бокал отличного эсталнанского шерри. Ему никогда не был свойствен аскетизм. На полу рядом с кушеткой стояло блюдо, на котором лежала остывшая курица с обглоданными ребрами и вывернутыми ногами. Розана вспомнила, что сегодня ей так и не довелось поесть.
      Цыпленок жил себе счастливо, клевал зерно, рылся в соломе. Он был любимцем фермерской дочки. Но деревенская девчонка любила его не столь сильно, чтобы забыть о выгоде. Однажды она взяла птичку в руки и свернула ей шею. Перед Розаной часто представали такие видения, повествующие о судьбе животных. Стоит ли удивляться, она стала вегетарианкой.
      Хассельштейн остановился, потягивая вино.
      В его мыслях господствовала женщина. Розана услышала шорох юбок, почувствовала аромат духов, медленно тающий в воздухе, и прикосновение теплого, податливого тела. Насколько она знала, у Хассельштейна не было официальной любовницы. Провидица отдернула незримые щупальца и представила, что они, как и ее руки, покоятся на коленях.
      Хассельштейн сделал еще глоток. Он устал.
      - Ты сегодня была в порту?
      - Да, отец Волрафф поручил мне помочь стражникам.
      - Волрафф? Он человек деятельный. Молодец.
      Розане показалось, что ликтор не собирается награждать отца Волраффа за проявленную инициативу. Она не удивилась бы, узнав, что молодого умного клирика внезапно отправили с миссией куда-нибудь за Море Когтей.
      - Я пыталась выяснить что-нибудь о Твари.
      Хассельштейн осушил бокал.
      - Убийца, да. Я слышал о нем.
      Розана не могла удержаться. Образы, источаемые Хассельштейном, были слишком сильны, чтобы их игнорировать. В них присутствовал и женский смех, и навязчивый сладкий запах. Ликтор думал не так, как Тило. Мальчик фантазировал о том, как проведет ночь. Хассельштейн не воображал, он вспоминал. Розана увидела тела, прижавшиеся друг к другу в торопливом любовном акте, в котором синяки и кровоточащие ссадины перемежались с ласками и поцелуями. И еще тьму, словно жрец пытался стереть часть своих воспоминаний.
      - Мерзкая история. Что тебе удалось узнать?
      Розана заставила себя не обращать внимания на картинку в мозгу Хассельштейна.
      - Боюсь, немного. Думаю, убийца - это мужчина. Во всяком случае, он человек. Или принадлежит к расе, близкой людям.
      Хассельштейн нахмурился. Вокруг него полыхал красный гневный ореол.
      - Судя по жестокости, с которой совершались убийства, я полагал, что мы имеем дело с монстром, порожденным Хаосом.
      - Я так не считаю. У Твари искажен рассудок, а не тело. По крайней мере, мне так показалось. Образы были неясные. В убийце есть нечто странное, физически. Это все, что мне удалось прочесть по предметам, которые сохранили стражники. Меня преследует ощущение, будто нечто важное находится совсем рядом, но все время ускользает от меня в сумятице чувств.
      - Ты молода,- заметил Хассельштейн,- поэтому тебе еще не удалось отточить свои способности.
      - Может быть, Храм назначит кого-нибудь более опытного вместо меня. Есть ведь еще Ханнелора Цишлер и Беата Хеттиш.
      Ликтор на мгновение задумался, затем принял решение:
      - Нет, Розана. Ты тоже имеешь право проявить себя. Подключая к делу другую провидицу, мы только добавим неразберихи. И потом, сейчас в Альтдорфе нет никого, кроме тебя. По всем признакам, убийства будут продолжаться, поэтому у нас нет времени, чтобы посылать за Цишлер или Хеттиш. Тварь нужно поймать как можно скорее.
      - Да.
      - Ты можешь еще что-нибудь рассказать об убийце?
      Розана не была уверена, что ей следует упоминать об этом, но…
      - Это не имеет прямого отношения к моим видениям, однако незадолго до моего прибытия стражники нашли важную улику, а затем ее уничтожили.
      Хассельштейн заинтересовался.
      - Вот как, - нетерпеливо сказал он. - И что это было?
      - Обрывок зеленого бархата, ликтор. Вроде того, из которого шьют одежду придворные.
      Хассельштейн стиснул пальцы так, что бокал разлетелся вдребезги. Розана вздрогнула, почувствовав, как гнев иерарха заполнил комнату.
      Лицо жреца осталось спокойным и безучастным, однако в его душе клокотала ярость. Он достал платок и перевязал пораненную руку.
      - Розана, ты давала какие-нибудь обеты? Я знаю, что ты не послушница, но тебя связывают с Храмом определенные обязательства, не так ли?
      - Я принесла обеты верности и послушания.
      - Послушания? Хорошо. Храм должен стоять на первом месте, ты понимаешь? Империя переживает опасные времена, и только мы ставим интересы Империи превыше всего.
      Хассельштейн повторил фразу, которую произнес однажды в частной проповеди для служителей культа. Отец Волрафф посмеялся над этой речью и спросил у Розаны, может ли она припомнить такой период в истории, когда Империя не подвергалась бы опасности.
      - Обо всем, что тебе станет известно о Твари, ты должна докладывать мне первому. Если меня не окажется на месте, обратись к Рухааку. Это жизненно необходимо.