МИФ

И тогда Великая Альта коснулась своей дочери лучом света, и дитя упало вниз, на землю. Там, где ступало дитя, расцветали цветы, подобные колокольчикам, и звонили ей осанну. «О дитя света, – пели они, – о малютка сестра, о белая дщерь, о грядущая владычица».

ЛЕГЕНДА

Однажды пастушка из Неверстона пригнала своих овец на склон Высокого Старца. Она впервые пришла на эту гору, утро только занималось, и тьма еще окутывала гранитный лик Старца. Юная пастушка, боясь сбиться с дороги, набрала белых камешков в карман своего передника и стала класть их на зеленые листья, чтобы отметить свой путь.

Весь день ее овечки и ягнята щипали сладкую траву в бороде у Старца, пастушка же молилась о благополучном возвращении.

Тем временем камешки, оставленные ею, пустили корни и превратились в крошечные белые цветочки.

Когда настал вечер и солнце село за челом Высокого Старца, пастушка благополучно пригнала свое стадо домой, ведомая звоном белых колокольчиков. Так, по крайней мере, рассказывают в Неверстоне, где в изобилии растут овечьи колокольчики, или лилии Старца.

ПОВЕСТЬ

У воды было прохладнее, чем в хейме. Дойдя до слияния двух рек, девочки остановились, чтобы перекусить и немного смыть с себя дорожную пыль. Тут они распростились с Дженной. Селинда и Альна были безутешны, но Пинта только засмеялась и подмигнула Дженне. Удивленная Дженна моргнула ей в ответ и зашагала по извилистой северной тропе, все еще раздумывая над странным поведением Пинты.

На ходу она все время смотрела по сторонам, как учили ее Амальда и Катрона. Думы думами, а глаза и уши должны делать свое дело. Как любит говорить Амальда, «ставь ловушку до того, как крыса пробежит, а не после».

Дженна приметила пару белок, что перебранивались на дереве, помет крупной горной кошки и олений след. В совином помете под деревом виднелся мышиный череп. Тут было чем прокормиться в случае нужды. У Дженны оставалось еще немало еды в котомке, и все же она оглядывала лес внимательно, как стряпуха свою кладовую.

Остановившись ненадолго, чтобы послушать пение лесного дрозда, Дженна улыбнулась. Она опасалась остаться одна, но теперь, несмотря на то, что скучала по Альне, Селинде и особенно по Пинте, она с удивлением и радостью убедилась, что не чувствует себя одинокой. Это озадачивало ее. Ей не хотелось расставаться со своим гневом – ей казалось, что он придает ей сил, – и она стала твердить про себя, как молитву: «Никогда ей не прощу. Буду ненавидеть Мать Альту всю свою жизнь». Но злая литания ненависти, произносимая в веселой разноголосице леса, не имела силы. Дженна потрясла головой и прошептала:

– Я – это лес. А лес – это я. – И засмеялась – не потому, что это было смешно, а потому, что это было правдой, и потому, что Мать Альта, сама того не ведая, послала ее навстречу ее истинной судьбе.

– А может быть, она знала? – задумчиво промолвила Дженна.

Лес не дал ей ответа – во всяком случае, внятного, – и Дженна, приложив пальцы ко рту, засвистала дроздом. Он тотчас же откликнулся ей.

Закат настал раньше, чем ожидала Дженна, – она все еще находилась в густом лесу, и тень от западного склона Высокого Старца падала на нее. Дженна надеялась еще дотемна добраться до поля белых лилий – со слов Катроны она поняла, что первую ночевку следует устроить там. Но они слишком много времени потеряли, пока прощались, да и потом она шла не спеша, наслаждаясь свободой. Делать нечего – придется провести ночь в лесу.

В густеющих сумерках Дженна выбрала дерево с высокой развилкой – кошачий помет, который она видела, был свежий. Спать на дереве лучше, чем ночью увидеть над собой кошку. Это не слишком удобно, но Дженну учили ночевать на деревьях, и, как часто говаривала Катрона, «лучше кошка под ногами, нежели у горла».

Дженна развела под деревом костерок и обложила его камнями. Этот огонек не защитит ее, если кошка настроена серьезно, – но может отпугнуть зверя, который всего лишь любопытствует.

Потом она взобралась на дерево и пристроила котомку в нескольких футах над собой. Вынула из ножен меч и положила его на ветку у той развилки, где собиралась спать. И усмехнулась, вспомнив, как грубая кора отпечатывалась на них с Пинтой, и как они шутили над этим по утрам. Ей вдруг стало ужасно тоскливо без Пинты, и она, взяв котомку, достала куклу. Дженна прижала куклу к себе, и ей показалось, что от кукольной юбочки пахнет Пинтой. Глаза от этой мысли заволокло слезами, и Дженна, чтобы не расплакаться, стала смотреть сквозь ветви на звезды, вспоминая названия созвездий.

– Охотница, – шептала она в темноте. – Большая Гончая. – Дженна вздохнула. – Коса Альты.

Шум реки, журчащей по камням, быстро убаюкал Дженну – она уснула, так и не кончив считать звезды, и одна ее рука, соскользнув с колен, повисла в воздухе.

Утром Дженна проснулась еще до того, как солнце проникло в долину. Она вся застыла. Мурашки в свисающей вниз руке пропали, как только Дженна пошевелила ею, но размять затекшую правую ногу оказалось труднее. Дженна слезла с дерева, прихватив меч, слазила еще раз за котомкой, лениво потянулась и огляделась кругом.

Ранние птицы уже предвещали рассвет. Дженна узнала сухую дробь пестрого дрозда и отрывистое «тью-тью-тью» пары черных. Птичка цвета ржавчины могла быть соловьем, но он молчал, и уверенности у Дженны не было. Улыбаясь, она принялась стряпать себе завтрак, пустив в дело крупу из кожаного мешочка, козье молоко из фляги и сушеные вишни, которыми Дония наделила каждую путницу. Это был настоящий пир. В горле у Дженны начало что-то переливаться, словно у певчего дрозда, и она, осознав это, громко рассмеялась.

Прежде чем покинуть свою стоянку, она тщательно проверила, не осталось ли следов.

«Ничего, кроме запаха», – напоминала она себе, потому что Катрона всегда твердила: никто, кроме разве что кошки, не должен напасть на след одной из охотниц Альты.

Дженна опоясалась мечом, взвалила на плечи котомку, нащупала нож у бедра и зашагала вперед по тропе.

За поворотом дороги, следовавшей извивам реки, перед ней раскинулся луг, такой широкий, что края ему не было видно. От его нежданной красоты у Дженны перехватило дыхание. Зеленая гладь была усеяна крохотными белыми цветами.

От восторга Дженна испустила тонкий крик, превратившийся в песню торжества. «Значит, ночью я была совсем близко от него, – подумала она. – Но выйти к нему днем, когда цветы раскрылись и солнце светит, гораздо, гораздо лучше».

Ее песня заглушала все прочие звуки, и рука, опустившаяся ей на плечо, застала ее врасплох. Дженна выхватила нож и в тот же миг обернулась, вскинув клинок быстрым, четким движением, в котором столь часто упражнялась.

Пинта не менее быстро отскочила назад, но руки у Дженны были длиннее, и нож распорол Пинте камзол над самым сердцем.

– Вот так встреча! – Пинта ощупала прореху и испустила вздох облегчения, убедившись, что рубашка осталась цела.

– Ты… ты напугала меня, – только и могла выговорить Дженна, роняя нож и обнимая подругу дрожащими руками. – Ох, Пинта, я ведь чуть тебя не убила.

– Никому не дано убить свою тень, – ответила Пинта дрогнувшим, чуть приглушенным голосом, зарывшись в волосы Дженны, и освободилась из ее объятий. – Это я виновата – не надо было к тебе так подкрадываться. Но я думала, ты знаешь, что я иду за тобой. Видит Альта, я достаточно нашумела. – Пинта широко усмехнулась. – Когда я тороплюсь, то все время наступаю на ветки.

– Что ты здесь делаешь? – с гневными нотками в голосе спросила Дженна. – Опять твои секреты?

– А ты что ж, не ждала меня? – растерялась Пинта. – Я думала, ты согласна. Ведь ты же мигнула мне в ответ. Ты знала, что я нипочем не останусь с этими двумя и не брошу тебя одну. Селинда глядит в облака и через каждые два шага проваливается в кроличью норку, а Альна мелет языком точь-в-точь как Дония. Без тебя мне с ними стало невмоготу. И потом… – вздохнула Пинта, – не могла же я отпустить тебя одну.

– Ох, Пинта, да думай же ты головой! – взмолилась Дженна. – Им ни за что не найти дорогу без тебя. Селинда все еще полагает, что солнце встает на западе.

– Найдут, – заверила Пинта. – Тропа ведет прямо к Калласфорду, никуда не сворачивая. Им только и нужно, что идти вдоль реки. Ножами они обе владеют, и ничего с ними не случится. Кроме того, их двое. Девочки часто отправляются странствовать и в одиночку за недостатком сверстниц.

– Я тоже вполне обошлась бы одна, Пинта.

– Так ты не хочешь, чтобы я осталась с тобой? – опешила та.

– Ну конечно, хочу – ты ведь мне дороже всех на свете.

– Я твоя тень, – с былым лукавством напомнила ей Пинта.

– Тень, которая наступает на ветки. – Дженна легонько толкнула Пинту в плечо. – Неужто ты задумала это с самого начала?

– Я задумала это с тех самых пор, как старая змеиха сказала, что ты пойдешь одна.

– Змеиха? – Дженна запрокинула голову и покатилась со смеху.

Пинта присоединилась к ней, и обеих так разобрало, что им пришлось отстегнуть мечи и скинуть котомки. Они катались по луговой траве, сминая сотни белых колокольчиков. Как только одна переставала смеяться, другая тут же придумывала жрице новое имя, донельзя обидное и глупое, и хохот начинался сызнова. Наконец Дженна села, вытерла слезы с глаз и сделала глубокий вдох.

– Пинта, – сказала она серьезно и, поскольку та еще хихикала, добавила построже: – Марга!

Пинта села, оборвав смех.

– Ты никогда меня так не звала.

– Пинта – это детское имя, а мы уже взрослые, раз отправились в странствие.

– Слушаю тебя, Джо-ан-энна.

– Марга, я серьезно спрашиваю, заранее ты это задумала или нет. Как, по-твоему, что сделают с тобой – с нами, – когда узнают, что мы ослушались Матери Альты? Это тебе в голову не пришло?

– Не узнают, покуда мы не вернемся, – а за год мы совершим столько славных подвигов и станем такими большими, Джо-ан-энна, что нас непременно простят. – Пинта улыбнулась Дженне и склонила головку набок, зная, что это делает ее неотразимой.

– Сил моих нет с тобой, Пинта, – покачала головой Дженна. Они встали, отряхнули друг дружку, и Пинта вынула три белых цветка из Дженниных волос. Они подобрали котомки, пристегнули мечи и двинулись через луг, весело распевая.

ПЕСНЯ

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Музыка ранних альтианок почти не дошла до наших дней. Поскольку подавляющее большинство хеймов погибло в огне во время трагических Межполовых войн, самым ранним рукописным источником является Ковиллейнская книга шестнадцатого века. От более раннего периода нам остались пара колыбельных, несколько изуродованных баллад и один танец, написанный для тембалы, не существующего более инструмента. Судя по нотам, это родственница гитары с пятью мелодическими и двумя басовыми струнами». – Арне фон Тассль, «Словарь древней музыки», т. 1.

Из приведенной цитаты ясно, что д-р фон Тассль, крупнейший мировой авторитет в старинной музыке Островов, категорически уверен в том, что музыка альтианских хеймов до нас почти не дошла. Противоречащий ему Мэгон – охотно признавая, что в музыке он не знаток, – цитирует современные песни и баллады Долин как доказательство того, что в Верхних и Нижних Долинах сохранилось богатое музыкальное наследие. В очередной, не подкрепленной источниками монографии, («Музыка сфер», Природа и история, т. 47) Мэгон утверждает, что существовало четыре основные категории альтианской музыки: религиозные песнопения, колыбельные и бытовые песни, исторические баллады и потешки.

Более или менее логичной является, пожалуй, лишь одна его гипотеза – та, что касается религиозной музыки. Некоторые песни, цитируемые им, в том числе «Песня Альты» с ее жалобным припевом «О Альта, меня защити», возможно, действительно восходят к религиозным церемониям. Но сама песня является столь близкой родственницей «Погребального плача» семнадцатого века, происходящего из Северного графства, что, скорее всего, представляет собой его позднейший вариант.

Пытаясь связать широко известную и очень красивую «Колыбельную котенку», написанную от руки на форзаце сборника баллад шестнадцатого века, с хеймами раннего Гарунийского периода, Мэгон пускается в еще более опасные воды. Это почти наверняка авторская песня, хотя и сочинена, как многие мелодии того времени, на старый, традиционный мотив. Мэгон, в частности, не отдает себе отчета, что слово «котенок» появляется в письменных источниках лишь с середины шестнадцатого века, что делает древность песни еще более сомнительной.

Баллады, которые приводит Мэгон в историческом разделе, малоинтересны с музыкальной точки зрения, поскольку являются производными от широко известных баллад позднейшего периода. Что же до их исторической ценности, Мэгон и тут не расстается со своей шаткой гипотезой о Белой Богине, девушке-альбиноске необычайного роста и силы, которая в одиночку уничтожила и одновременно спасла культ Альты. Для подкрепления своей теории Мэгон ссылается только на сами баллады, в то время как всякий ученый знает, сколь трудно на них опираться, учитывая изменчивость фольклорных текстов. С тем же успехом мы могли бы верить легендам.

Что до диалектических песен, таких, как пресловутая «Послушайте, женщины» с ее ярко выраженным эротическим подтекстом, то фон Тассль, Темпл и другие давно уже доказали, что это подделка, относящаяся к девятнадцатому веку, когда Острова переживали подъем феминистского движения, чьи участницы связывали себя с люксофистками Альты.

Итак, репутация Мэгона как ученого в очередной раз оказывается шитой белыми нитками.

ПОВЕСТЬ

Идти через луг напрямик оказалось куда труднее, чем думали Дженна и Пинта. За ними оставался след из примятых белых колокольчиков, заметный даже ребенку, тогда как первым правилом Катроны в лесу было: «Нет следов, нет и хлопот». Кроме того, земля здесь была сырая и громко чмокала на каждом шагу, вызывая хихиканье Пинты. Поэтому они повернули назад и пошли вдоль деревьев, окружавших эту громадную поляну.

Когда солнце стало прямо над головой, они одолели только треть пути, и покрытый цветами зеленый ковер тянулся перед ними без конца и края.

– Никогда не видела океана, – проворчала Пинта, – но вряд ли он больше этого луга.

– Не зря же это место назвали Морем Колокольчиков.

– Я думала, это просто название, вроде как «Высокий Старец». Нужна уйма воображения, чтобы разглядеть человеческое лицо на этой скале.

– Почем ты знаешь? Мужчин ты в жизни не видела.

– Нет, видела.

– Это когда же?

– Когда в Селдене было наводнение, и нас позвали помогать. Они все волосатые.

– И неуклюжие, – добавила Дженна, нарочно шагая вразвалку. Пинта хихикнула.

К вечеру они увидели на горизонте расплывчатую черту, которую Дженна приняла за деревья.

– Ну, кажется, лугу конец.

– Надеюсь.

– Мы можем заночевать здесь, а Море Колокольчиков одолеем завтра к полудню.

– Век бы больше не видать этих белых лилий, – вздохнула Пинта. – Белое так быстро надоедает.

– Ну спасибо. – Дженна смазала ее по лицу кончиком своей косы. Пинта ухватила за косу и дернула, дразня:

– Белая, белая, ягода незрелая.

Дженна откинулась назад, натянув косу до отказа, потом вдруг пригнулась и боднула Пинту в живот. Та хлопнулась наземь, но косу не выпустила и потянула Дженну за собой. Обе расхохотались.

– Теперь… я знаю, – между взрывами смеха выговорила Дженна, – почему все воительницы после окончательного Выбора первым делом стригут волосы.

– Косы можно заткнуть за ворот.

– Тогда они будут торчать из-под камзола, как хвостик! – Подружки опять залились смехом. Пинта попыталась принять серьезный вид, но ей это не удалось.

– Ты могла бы прославиться, как Белый Зверь из Селденского хейма.

Дженна сняла котомку, отстегнула меч, встала и согнулась, упершись руками в землю.

– Я зверь. Берегись, – прорычала она.

– Не трогай меня, Белый Зверь! – заверещала Пинта тоненько, будто лесная крыса. Она тоже освободилась от котомки и меча и принялась бегать кругами, крича: – Помогите! Помогите! Зверь! Зверь!

Дженна стала гоняться за ней, пока не настигла и не повалила с хохотом. Потом подняла подружку на ноги и прижала к себе.

– Я рада, что ты со мной, Пинта. Правда рада.

Ночевать они устроились на земле, поскольку не встретили следов ни кошки, ни медведя, ни кого-либо крупнее кролика. Когда маленький костер разгорелся, и тонкий дымок нитью потянулся вверх, Пинта вдруг стала жаловаться на свою трусость, что было на нее совсем непохоже.

– Я боюсь, что могу струсить в настоящем бою, Дженна. Или начну смеяться в неподходящее время. Или…

– А я вот боюсь иногда, что ты никогда не замолчишь и не дашь мне спать.

– А я… – начала Пинта, но, увидев, что Дженна уже спит, вздохнула, повернулась спиной к костру и уснула сама.

Утром они проснулись в таком тумане, что не увидели луга, хотя спали не далее как в десяти футах от него. Им казалось, что туман проник и в них самих. Они говорили шепотом и двигались осторожно, словно маленькие зверьки в подлеске.

– Не вздумай наступать на ветки сегодня, – еле слышно сказала Дженна.

– Не буду.

Они собрали свои пожитки и засыпали костер землей так, чтобы не осталось и следа от их ночевки. Дженна переплела косы, а Пинта наскоро расчесала пальцами свои черные кудряшки. Они присели на корточки и стали совещаться.

– Идти придется медленно, пока туман не рассеется, – прошептала Дженна.

– Если он рассеется.

– Непременно рассеется, – заверила Дженна и добавила: – Когда-нибудь.

– А помнишь, что рассказывала нам маленькая Домина? Нам тогда было лет восемь или девять. Мы ночевали с ней в лесу, и ты так напугалась, что вытошнила весь свой обед.

– А ты намочила свое одеяло и всю ночь ревела.

– А вот и нет.

– А вот и да. Зато меня ни чуточки не тошнило.

– Тошнило, тошнило.

– Я помню – она рассказывала о Туманном Демоне. У него страшная морда и большие рога.

– И он душит бегущих, загоняя туман им в глотку.

– Скажи все это, – быстро ввернула Дженна. – Дурочки мы были, что так напугались. Мы, правда, были тогда совсем маленькие.

– Ну, раз это сказки, чего же мы тогда здесь сидим?

– Мы ведь пойдем обыкновенным шагом. Бежать не будем.

– Угу, – промычала Пинта.

– Это сказка, и больше ничего.

– Да и туман скоро рассеется. Так всегда бывает.

В это время в лесу раздался треск, как будто кто-то разом наступил на несколько веток.

– Что это? – всполошилась Пинта.

– Кролик, – неуверенно ответила Дженна.

– А может, Туманный Демон?

Позади раздался шорох. Никто из них не осмелился шевельнуться. Рыжая белка подбежала к Дженне, постояла на задних лапках, сердито вереща, и убежала, шмыгая между деревьями.

– Белка, – с нескрываемым облегчением сказала Дженна и встала. – Мы только сами себя пугаем. Ничего тут нет, кроме леса…

– И этого противного луга, – завершила Пинта, тоже вставая и пристегивая меч. – Знать бы еще, где он, луг-то…

– Вон там, – показала Дженна.

– Нет, там. – Пинта показала в противоположную сторону. Они все еще спорили, когда ветерок приподнял край тумана, как рука, приподнимающая одеяло, и они увидели край луга и белое призрачное солнце над краем горизонта.

– Сюда, – произнесли они хором, указывая в сторону, которую никто из них не угадал, – против солнца, на запад с уклоном к северу.

Но туман не рассеялся. Наоборот, он еще плотнее подоткнул вокруг них свое одеяло. Но это не создавало уюта, а вызывало холодный, непроходящий страх. Девочки держались опушки леса и, останавливаясь даже на мгновение, укладывали свои мечи острием в ту сторону, куда шли. Больше им было не на что опереться.

Птицы молчали, а быть может, давно улетели за пределы тумана. Зверьки зарылись в землю. Тихий, недвижный белый мир окружал путниц, и казалось, что никакой силой нельзя нарушить это безмолвие. Слышны были лишь шорох листьев под ногами да дыхание идущих. Девочки шли, соприкасаясь плечами, боясь потерять друг друга, и ни на миг не прерывали разговора.

– Не нравится мне это, – через каждые несколько шагов говорила Пинта.

Дженна после десятого раза перестала прислушиваться к ее жалобам и твердила свое – про жизнь в хейме и про то, как она сердита на Мать Альту. Пинта время от времени откликалась ей.

К обеду они все еще не дошли до своей цели – и сочли это время обеденным лишь потому, что у обеих в животе забурчало разом. В тумане этот звук казался жутковатым.

– У меня никакой еды не осталось, – сказала Дженна. – Только молоко во фляжке, да и то скисло.

– А у меня и того нет. Нынче я рассчитывала на папоротник и грибы, а к вечеру думала добыть белку.

– В этом тумане мы ничего не найдем. Придется поголодать немного.

– Глядишь, к завтрему из твоего кислого молока получится сыр. – Пинта рассмеялась было над собственной нехитрой шуткой, но смех в тумане звучал глухо и невесело.

Они шли и шли, переговариваясь все реже, как будто Туманный Демон и впрямь закупорил им рты.

Однажды Пинта споткнулась о корень дерева и с размаху упала на коленки. Закатав правую штанину, она только языком поцокала при виде большущего синяка. В другой раз Дженна налетела на толстый низкий сук, и перед глазами у нее замелькали черные мушки.

– Уж очень ты длинная, – шепнула Пинта. – Я под этой веткой прошла спокойно.

– А ты такая маленькая, что носом землю пашешь, – не осталась в долгу Дженна.

Это были первые слова, которыми они обменялись за час.

Они шли, и туман стал темнеть, как будто приближалась ночь. Их рубашки промокли насквозь, а кудри Пинты сосульками прилипли к спине. Кожаные куртки и штаны издавали сырой, неприятный запах.

– Неужто уже ночь? – прошептала Пинта. – Сколько же времени мы идем?

– Понятия не имею. И… погоди! – Дженна взяла Пинту за руку и привлекла к себе. – Слышишь?

Пинта насторожилась.

– Что я должна слышать?

Дженна помолчала, вертя головой и стараясь уловить звук как следует.

– Вот это!

Позади слышался тихий треск, сопровождаемый тонким улюлюкающим звуком.

– Кошка?

– Слишком шумно.

– Медведь?

– Недостаточно шумно.

– Нечего сказать, утешила.

– Я говорю то, что есть. Тише. – Звук отдалился, и Дженна повернулась кругом, пытаясь отыскать его. – Что бы это ни было, оно ушло.

– «Оно» было не одно, – заметила Пинта. – Их двое.

– Теперь ты меня утешаешь.

– Говорю то, что есть. – И они пошли дальше.

Звук послышался снова – теперь впереди них. А может быть, это они теперь шли в обратную сторону – кто знает.

– Вот оно, – прошептала Дженна, а Пинта в то же время произнесла:

– Вот они.

Треск стал громче, как будто неведомое существо без опаски ломилось сквозь сушняк, ежевику и вереск. Шум сопровождался тяжелым учащенным дыханием. Чуть подальше через лес продиралось что-то огромное, крича во всю глотку: «Кару-уу-ум! Кару-уу-ум!»

Дженна и Пинта, не сговариваясь, сбросили котомки и стали спиной к спине с мечами в одной руке и ножами в другой.

– Дженна, я ужасно боюсь, – шепнула Пинта.

– Тут только дурак бы не испугался, – шепнула в ответ Дженна.

– Тебе тоже страшно?

– Я же не дура.

Что-то крупнее кошки, но меньше медведя выкатилось из тумана и упало к их ногам, со всхлипами хватая воздух.

Дженна нагнулась, выставив вперед правую руку с ножом. Сердце так колотилось, что и Пинте, наверное, было слышно. Ее взгляд упал на перепачканное грязью лицо мальчишки не старше пятнадцати – шестнадцати лет.

– Кто… – начала она, но язык ее словно окостенел. На нее смотрели широко распахнутые, испуганные, невероятно голубые глаза.

– Merci, – выкрикнул мальчик. – Сестры Альты, ich crie merci. Ich am thi mon. – Его охрипший голос прерывался.

– Что он говорил? – шепотом спросила Пинта. Дженна, преодолев свою немоту, оглянулась через плечо.

– Этот мальчик чуть постарше нас, и он говорит на древнем языке, не знаю почему.

Мальчик сел – любопытство пересилило в нем страх.

– А разве вы не на нем говорите? Меня так учили. Если, мол, я буду нуждаться в вашей помощи, мне стоит только сказать «Merci, ich crie merci, ich am thi mon», и ваш обет обяжет вас помочь мне.

– Мы еще не давали обета, – сказала Пинта. – Нам всего-то тринадцать лет.

– Только тринадцать? Но она, – он показал на Дженну, – она кажется старше. Хотя нет. Наверное, меня ввели в заблуждение ее белые волосы.

– Много ты знаешь, мальчишка, – плюнула Пинта.

– Много, – не уступил он. – И буду знать еще больше, если…

– На старом языке никто не говорит – только жрицы, – сказала Дженна. – Правда, наши молитвы написаны на нем и Книга тоже.

– Книга Света? – Юноша от волнения совсем забыл о страхе. – Вы ее видели? Держали ее в руках? Читали ее? – Он помедлил, потом пожал плечами и брякнул: – А может, вы и читать не умеете?

– Конечно умеем, – презрительно бросила Дженна. – Ты думаешь, мы совсем дикие?