И Великая Альта воздвигла на одном конце равнины столб мрака, а на другом – столб огня. Между ними лежала тропа, узкая, как лезвие бритвы, и столь же острая.

– Ту, которая пройдет по тропе и займет обе башни, я буду любить больше всех на свете, – сказала Великая Альта. – Но горе женщине, которая оступится на тропе или дрогнет сердцем близ башни, ибо ее неудача обречет весь мир на погибель.

Недалеко от Нового Торга есть голая равнина, где не растут ни деревья, ни трава. Зато там стоят скалы, огромные каменные башни, до нескольких coт футов вышиной. Но две башни возвышаются над всеми: одна стоит на севере, другая на юге.

Скала на севере как будто обожжена огнем, а на южной виден след морского прилива.

На Огненной скале находят странные вещи: золу, костяные пуговицы, рукоять ножа, где вырезаны круг и половина креста. На Морской скале ничего такого нет.

Жители Нового Торга говорят, что когда-то в этих двух башнях жили две сестры – черноволосая на Огненной, беловолосая на Морской. Они не разговаривали друг с другом пятьдесят лет. Они и сами уже забыли, из-за чего поссорились, но гнев так и не прошел.

Однажды на равнину на большом сером коне приехал ребенок. Он был красив – с ослепительно золотыми волосами и лицом, как у самой Великой Альты.

Обе сестры увидели его сверху и захотели взять его себе.

Они спустились вниз и стали его переманивать.

– Я дам тебе золота, – сказала темная сестра.

– Я дам тебе дорогих камней, – сказала светлая.

– Я дам тебе корону, – сказала одна.

– Я дам тебе ожерелье, – сказала другая.

Но мальчик печально покачал головой.

– Если бы вы предложили мне любовь, я бы охотно остался, вы же сулите мне камень вместо хлеба и камень вместо подушки.

Гнев, который сестры таили друг на друга, вскипел с новой силой, а желание завладеть ребенком еще подогрело его. Темная сестра схватила мальчика за правую руку, светлая – за левую, и они стали тянуть его в разные стороны, пока не разорвали надвое. Тогда они вернулись каждая на свою скалу, и прижимали половинку ребенка к груди, и пели ей колыбельные песни, пока сами не умерли от горя.

Их слезы и кровь ребенка омыли верхушки скал, и там расцвел прекрасный цветок. В Новом Торге его называют «раздор» или «детская кровь». Настой из него облегчает родовые муки.

Войску Каласа не было нужды заметать следы, и преследовать его не составляло труда.

– Все дальше и дальше на север, – заметила Дженна.

– К замку, – добавил Пит.

– И к темницам, – мрачно прошептала Дженна. – Неужели они так страшны, как ты говоришь?

– Еще хуже, девочка. Их называют Каласовой Преисподней – и не зря, ты уж мне поверь.

Пит позаботился о том, чтобы в немногочисленных селениях вдоль дороги их не заметили. Для этого он разбил свой отряд на части, хотя женщины М'доры наотрез отказались ехать рядом с мужчинами. Марек, Сандор и Джилеас скакали впереди, каждые несколько часов возвращаясь с докладом. Дженна досадовала на их медленное продвижение, но соглашалась с Питом, который говорил: «Быстрая скачка приметнее».

Пропитание они без хлопот добывали в лесу, хотя их было немало. Женщины М'доры были умелыми охотницами, а поздняя весна в изобилии дарила им папоротник, грибы и съедобные ягоды. Половину пути дорога шла вдоль реки, и мехи были полны свежей водой. Даже когда речка свернула на восток, остались пруды и ручьи, где водилось много рыбы.

Один воин захворал, поев пурпурных ягод, а семеро парней из Новой Усадьбы как-то ночью сбежали. Две м'дорианки в кровь стерли себе ляжки верховой ездой. Больной поправился, хотя в течение дня сам желал умереть. Парни ушли насовсем, но другие не последовали за ними. Женщины не могли больше сесть на коня, и их оставили в одинокой усадьбе у старухи, которая не слишком им обрадовалась, однако обещала ходить за ними.

Воинов осталась едва ли сотня – но все они были хорошо вооружены мечами, ножами, луками и щитами.

Дженна, никогда не бывавшая так далеко на севере, дивилась тому, как изменился лес. Привыкшая к лавру, вязу и дубу, она почти не узнавала здешних деревьев – только горделивые сосны устилали землю своей ароматной хвоей. Когда они впервые разбили лагерь, Дженна сказала Петре:

– Кабы не нужда, это путешествие было бы даже приятно.

– Оно и так тебе приятно, – ответила Петра, приподнявшись на локте. – Хотя ты знаешь, что в конце пути нас ждет кровопролитие.

На другой день в дороге Дженна все время думала над этими словами. Права ли Петра? А если права, то что же у нее, Дженны, за натура? Как ей может нравиться путешествие, в конце которого их ждут кровь и смерть? Как может она любоваться видами, когда в этой земле лежит столько славных мужчин и женщин? Как может перебирать ароматные сосновые иглы, когда ее любимый брошен в зловонную темницу? Как может отличать леса от лугов, когда те и другие скоро станут полями сражений. Эти вопросы кипели у нее в голове, как суп в котелке. Но дорога не давала ответов, а ровный скок Долга лишь приближал ее к кровавому концу, о котором говорила Петра.

Пит сказал, что дорога займет семь дней.

– Мы уложились бы в четыре, если бы не приходилось соблюдать осторожность.

– В три, – сказала Дженна, – если бы мы ехали с тобой вдвоем и совсем не спали.

– Да, девочка, время не мешало бы сократить, но, с другой стороны, спешить нам незачем. Замок Каласа почти что неприступен. Это настоящая скала с двумя воротами – внешними и внутренними, железными, а между ними еще три подъемные решетки. И все это хорошо охраняется. Замок выстроен на утесе, так что сзади к нему не подберешься – да и спереди тоже не возьмешь.

– Одно хорошо, – сказала Дженна.

– Это что же…

– М'дорианки отлично умеют лазать по скалам.

– Я сам об этом думал. – В голосе Пита впервые прозвучало одобрение.

– Они будут мышками, которых я потащу за собой… – задумчиво сказала Дженна.

– Чтобы кот первым делом бросился на них? – хмыкнул Пит. Видя удивление Дженны, он пояснил: – Это наша семейная сказка. Матушка рассказывала ее мне с сестренкой, а сестра рассказала своим сыновьям.

– Сыновьям? – Дженне показалось странным, что Пит упомянул об этом вот так, мимоходом, и она спросила напрямик: – Так ты доводишься королю дядей?

– Дядей? – засмеялся Пит. – С чего ты… Нет, девочка, нет. Они Гаруны, а мы спокон веку живем в Долинах. Во мне нет чужой крови. Но моя сестренка и матушка Карума в детстве были подружками. – Пит почесал бороду. – Я познакомился с этими мальчуганами, когда Каруму было пять годков. Чудный был малютка. Весь двор в нем души не чаял, а уж умный какой…

– Так ты не дядя ему. – Это почему-то разочаровало Дженну.

– Я только что вернулся с Континента. Жуткое место. Одни иноземцы, – с хохотом поведал Пит.

– Ты всех их знал? Даже святого Джорума?

– Это Джор-то святой? Откуда ты это взяла? Хитрый – это да. Вечно попадал в передряги и вечно наушничал на других. А Карум всегда брал вину на себя. Если в этой семейке и был святой… Короли они были хорошие, но не слишком-то думали о жителях Долин. Первым делом Гаруны – а здешними и пожертвовать можно. Но ко мне и к моим родичам они были добры, а Карум и вовсе наполовину наш.

– А хорошо ли будет… – Дженна запнулась. – Хорошо ли будет пожертвовать другими ради того, чтобы пробраться в замок и освободить Карума?

– Это не жертва, девочка. Это военная хитрость. – Пит снова почесал бороду и глянул на Дженну как-то странно. – Молодой Карум теперь король. Мы должны сделать все, чтобы вызволить его, и кто-то при этом непременно погибнет. Война – она и есть война.

Дни стояли теплые, но вечера по мере продвижения на север становились все холоднее, а ночи были и вовсе студеные. Север весне не подчинялся. Для тепла все спали попарно: мужчины с мужчинами, женщины с женщинами.

Когда Дженна и Петра впервые легли вместе, подстелив одеяло Дженны и укрывшись Петриным, Дженна не могла уснуть. Она смотрела в небо, считая звезды и слушая, как ровно дышит Петра.

Досчитав до тысячи, она решилась, откинула одеяло и встала тихо, чтобы не разбудить Петру. Показавшись часовым, она вышла на опушку, футах в пятидесяти от лагеря. Кто-то уже сидел там – Дженна узнала одну из м'дорианок, молодую женщину, имя которой так и не запомнила.

– Тебе тоже не спится?

Девушка буркнула что-то в ответ и вдруг зашептала, заплетая и расплетая одну из дюжины своих тонких косичек:

– Спать? Как могу я спать? У меня горе. Илюна была моей подругой. Самой близкой, ближе даже, чем темная сестра. А теперь она ушла. Ушла туда, куда не могу последовать за ней.

Дженна кивнула. Ей было нечего на это ответить, но она знала, что горе порой можно облегчить хотя бы тем, что выскажешь его.

– Не понимаю, – продолжала девушка. – Мы были так… – Она задумалась в поисках нужного слова, все так же теребя косу. – «Счастливы», «несчастливы» – эти слова не годятся для нашей скалы. – Она дернула себя за косу, словно нашла наконец, что искала. – Мы были довольны. Вот что. А потом пришла ты, с пророчеством, которое мало кто из нас слыхал, и в которое многие не верили. И слово стало плотью. – Ее лицо скрывала тень, и казалось, будто она в маске.

– Но ведь… ведь вы прочли пророчество хором – я думала, это и убедило вас.

– Слова! – дрожащим голосом воскликнула девушка. – Слова, и только. А вот Илюна была настоящая, из плоти и крови. Кровь от крови моей и плоть от плоти. Мы поклялись вечно любить друг друга. Даже порезали себе пальцы и смешали кровь, когда были детьми. Вот смотри. – И она протянула руку Дженне.

Дженна взяла ее в свои, словно читая по ней, но рука была как рука – такая же, как у всех.

– Слова – это для старух. Мы с Илюной хотели уйти из М'доры. Поглядеть мир, а наглядевшись, вернуться – но вместе. Вместе. А теперь она… она… – Девушка начала всхлипывать, зажав рукой рот.

– Я понимаю, – сказала Дженна. – Ты хочешь взять ребенка себе.

– Ребенка?

– Скиллию.

– О нет. Я говорила Илюне, что не надо было ее брать – это было единственное, в чем мы не соглашались. Нет, Белая Дева, оставь ребенка себе. Мне нужна только… – всхлипывания начались снова, – только Илюна.

Дженна обняла девушку, не мешая ей плакать, но собственные мысли не давали ей покоя. Что, если Карум скажет то же самое, когда узнает о ребенке? Что, если заявит: «Мне нужна только ты»? Оставит ли она у себя однорукую крошку, если он откажется? Дженна прикусила губу, напоминая себе, что для начала ей нужно найти Карума живым. Она взяла девушку за плечи и встряхнула.

– Довольно! Илюна не хочет, чтобы ты плакала по ней. Она хочет, чтобы память о ней придавала тебе отваги.

Девушка, освободившись, вытерла лицо краем рубашки и громко высморкалась, а после пошла прочь, смущенная, видимо, тем, что Дженна видела ее плачущей.

Дженна какой-то миг думала, не пойти ли за ней, потом пожала плечами и вернулась в лагерь. Джарет, который как раз нес караул, посмотрел на нее, прижав руку к горлу.

– Перед боем я чувствую себя в точности так, как и думала, – сказала Дженна, откинув прядку со лба. – Ох, Джарет, как же я устала. Я хочу домой. Хочу… хочу поговорить с тобой. Ты так хорошо утешал меня прежде.

Пристально глядя на нее, он отнял руку от горла. Шея была голая.

– Джарет! Где ожерелье?

Он сделал движение, как будто ударил мечом снизу вверх, и ей вспомнился сдавленный вскрик в то мгновение, когда она вонзила нож между глаз Медведя.

– Так ты теперь можешь говорить? И все эти дни мог?

Он замотал головой, указывая на свой рот.

– Нет? – прошептала она. – Ожерелья не стало, а голоса у тебя все нет? Неужели все это ложь, как чертог и колыбель? Катрона погибла, Карум в плену, столько людей полегло там, на поле – и все это ради лжи? – Она протянула к Джарету руку, оглянулась, услышав шорох, и увидела позади Марека и Сандора.

– Он может говорить, но не станет, Анна, – произнес Сандор. – Он не смеет заговорить, чтобы не посеять раздор между нами.

– Было бы что сеять, – процедила Дженна. – Женщины не разговаривают с мужчинами, мужчины смеются над женщинами. Воин из Долин справедливо винит меня в смерти своей любимой, а трое мальчишек почитают испуганную дурочку чем-то вроде богини.

– Ты забыла про Петру, – заметил Сандор.

– И еще жрица-рифмоплетка, которую стошнит, если придется убить кого-то.

– Мы все такие, – сознался Марек. – Ну как тебе, легче теперь?

– Нет, – отрезала Дженна.

– И все-таки мы все – соратники, – сказал Сандор.

– Это точно, – улыбнулся Марек.

– Но что, если все это – ложь? – прошептала Дженна.

– Он все равно не станет говорить, Анна, – он верит, – сказал Марек.

– Я тоже верю, – заявил Сандор. – Пока король не будет коронован и его правая рука не одержит победы.

– Его правая рука – это ты, – заметил Марек.

– А король теперь Карум. Я этому рад, – заключил Сандор.

– Верные вы мои, храбрые мальчики, – прошептала Дженна, вспомнив вдруг Альтин огонь, который отступал все дальше и дальше. – Куда более верные и храбрые, чем я.

И они обнялись, все четверо, думая о том, что сбылось, и о том, что еще сбудется. Дженна, Сандор и Марек вспоминали былое, словно рассказывая чудесную сказку – но тихо, чтобы не потревожить спящих. Наконец они расстались, с лицами, горячими от непролитых слез, темнея на ночном небе, и Дженне показалось, что над каждым из юношей сияет звездный венец.

Петра успела плотно завернуться в одеяло. Дженна, не желая будить ее, легла рядом на холодную землю и заставила себя погрузиться в глубокий, без видений, сон.

Они приближались к Северным Владениям Каласа по дороге, обагренной кровью, – так сказал Пит, хотя ничто не указывало на это: ни кости, ни разбитые доспехи, ни могилы павших. К этому времени вновь настало полнолуние. По ночам женщин стало вдвое больше, от чего даже Питу сделалось не по себе. Мужчины обменивались самыми невероятными мыслями о том, откуда берутся лишние женщины.

– Из лесу, – говорил Джилеас парням из Новой Усадьбы. – Они все это время шли за нами.

– А может, они живут здесь поблизости, – предположил кто-то.

Другие сочли это глупостью и не преминули высказать это вслух.

– Нет, – сказал Пит. – Это подружки наших. А может, двоюродные сестры. Гляньте, как они похожи одна на другую.

Суть заключалась в том, что увеличившееся, хотя бы в ночное время, войско стало труднее скрывать. Пит, прослуживший год на севере и хорошо знавший эти места, прятал их в лесу так глубоко, как только позволяли лошади. Под густым покровом листвы их снова становилось меньше. Мужчины если и дивились этому, то молча.

Оставив лошадей в лощинке, последнюю милю до замка Каласа они прошли пешком. Шли гуськом, не разговаривая. На краю леса Пит дал сигнал остановиться, и все рассыпались по опушке, прячась за деревьями.

Под изрытым оспой ликом луны замок был точно огромный черный коршун, тень от которого накрывала всю равнину. Он имел два каменных крыла, а зубцы стен походили на перья. Единственная башня торчала, как голая шея стервятника, и единственный огонь в окне горел, словно злобный глаз.

– Значит, так, – сказал Пит. – Девочки лезут на скалу вон там, а мужчин я поведу вон туда, к воротам. Шуму от нас будет много. Если они откроют ворота, чтобы разделаться с нами, кто-нибудь да прорвется, а если нет, мы сами перелезем.

Дженна кивнула.

– С этим котищем две связки мышей лучше, чем одна, – добавил Пит.

– А темницы?

– В них можно попасть только изнутри. Потому-то ты и лезешь на башню. – Палец Пита переместился на две ладони влево, где прямо из земли поднималась неприступная скала.

– Башня Каласа! – прошептала Дженна.

– Как же ты заберешься, Дженна? – спросила Петра. Над скалой вырастала кирпичная вышка. Нет, это не шея стервятника, подумалось Дженне, – это копье, целящее прямо в небо.

– Медленно, – ответила она Петре. – И с большим трудом. Но все-таки заберусь.

– Если это кому-нибудь и под силу, так только тебе, – шепнула Петра ей на ухо. – Пророчество не может лгать, и Альта тебя не оставит.

В башне было не менее сотни футов высоты, и Дженна про себя помолилась о том, чтобы рука Альты оказалась подлиннее.

– Когда я доберусь до Каласа, – твердо сказала она, – я приставлю нож к его горлу и заставлю лично проводить меня в темницу, чтобы освободить короля. Если чья-то кровь и прольется нынче ночью, это будет кровь Каласа. – Она говорила вдохновенно, научившись этому от Горума, но сердце ее при этом билось неровно. Она была совсем не так уверена, как хотела показать.

– На этот раз преимущество внезапности будет за нами, – угрюмо сказал Пит. – Они думают, что мы все мертвы.

– Да и дело наше правое, – добавил Марек.

– Эх, парень, на Континенте говорят: «У мышки право, у кошки – когти». Право может обеспечить победу разве что в сказке – на это не рассчитывай. Король Горум полагался на свое право, и мы его схоронили. Я не хочу похоронить заодно и тебя.

– Мы тебя тоже, Пит, – сказала Дженна.

Дождавшись, когда облако закрыло луну, женщины бросились к ближней стене, а мужчины направились к единственным воротам.

Дженна отделилась от других, стараясь не смотреть на Петру. Если она будет думать о Петре и обо всех, кого могут убить при попытке взять замок, ее скует паралич, и она никуда не сможет взобраться. Дженна заставляла себя думать только о скале перед собой.

Вблизи высота этой отвесной стены ошеломила ее. Вверху и по бокам не было видно ничего, кроме сплошного гладкого камня, и в темноте она не различала никаких зацепок. Но тут луна внезапно вышла из-за облака, и Скада, возникнув рядом, сказала:

– Вон туда!

– Могла бы и поздороваться, – проворчала Дженна, засовывая косу за ворот рубашки.

– На любезности у нас нет времени. Посмотри, как ты пыхтишь, хотя еще и не начинала взбираться.

– Если бы я то являлась, то пропадала, как ты, мне и вовсе не надо бы было дышать. – Впрочем, замечание Скады пришлось кстати – Дженна совсем позабыла первое правило, преподанное ей Матерью Альтой, – о том, как нужно дышать. При лазании на скалы полагается дышать по-паучьи. Дженна так и сделала, а рядом тут же послышалось слитное дыхание Скады.

Перебирая руками и ставя ноги в трещины, они медленно полезли вверх. Каждые несколько мгновений они делали передышку, чтобы собраться с силами, и лезли дальше. Их мягкие сапожки ободрались, кожаные штаны лопнули на правом колене, но делать было нечего.

Луна скрылась снова, и Скада пропала, но Дженна, поглощенная восхождением, даже и не заметила этого.

Через минуту луна вышла, и Скада вновь прилипла к скале рядом с Дженной.

– Как тяжело ты дышишь, сестра.

– Ты говоришь это мне назло. Замолчи, ради Альты. – Однако Дженна все же занялась своим дыханием, и ей сразу стало легче.

Иссеченная тенями щербатая стена обманывала и руку, и глаз. Мнимая выбоина оказывалась гладким камнем, мнимая опора осыпалась из-под пальцев И каждая ошибка стоила им драгоценных минут. Дженна не знала, добрались ли другие до своей цели – женщины до верха стены, мужчины до ворот. Но стоило ей подумать о них, как правая рука соскользнула, Дженна отчаянно вцепилась в осыпающуюся скалу. Острый камень вонзился ей в ладонь. Дженна выругалась, и Скада откликнулась ей, словно эхо. Собрав все внимание, Дженна нащупала другую опору и вздохнула с облегчением, как и Скада.

Над ними – очень высоко – светилось окно. Дженна знала, что они должны добраться туда еще до рассвета – ей нужна была Скада, ее верный клинок и ее ободряющее слово. Дженна сказала это вслух.

– Спасибо, – шепнула в ответ Скада, – но лучше не отвлекайся.

Дженна на миг остановилась и поднесла ладонь ко рту, чтобы зализать ранку. Скада сделала то же самое, словно передразнивая ее. Но они даже не улыбнулись и снова полезли вверх.

Каждая пядь преодолевалась ценой нескольких минут. Стена не столько боролась с ними, сколько сопротивлялась им – собственное тело становилось худшим врагом. Все имело свой предел – растяжимость связок, гибкость мускулов, сила рук и ног. Но, в конце концов, рука Дженны уцепилась за верхушку стены.

– Здесь начинается башня, – шепнула она. Но луна опять скрылась, и ей никто не ответил.

– Волосы Альты! – выбранилась Дженна, что случалось с ней редко, и подтянулась, чтобы перелезть через стену. Даже кожаная одежда плохо защищала от камня – Дженна чувствовала все его неровности.

Хлопнувшись на колени, она увидела перед собой пару здоровенных сапог.

– Погляди-ка на меня, – сказал голос. – Хочу видеть твою рожу, прежде чем скину тебя вниз. Погляди на меня, покойничек.

Дженна медленно подняла голову, не переставая молиться о том, чтобы проглянула луна. И лицо часового предстало перед ней уже ярко освещенным. Дженна улыбнулась ему.

– Клянусь Кресом, да ты не мужчина, – опешил он, и губы его дрогнули в ответной улыбке.

Дженна скромно потупилась, как делала при ней одна служанка из Новой Усадьбы, и подала ему руку. Солдат непроизвольно нагнулся к ней.

– Давай! – крикнула Дженна.

Он в испуге отступил назад, но снизу ему нанесла удар другая коленопреклоненная фигура. Он рухнул и умер еще прежде, чем кинжал вышел из его сердца.

Дженна взвалила труп на плечо и перебросила через стену. Она не слышала, как он упал. Скада стояла как громом пораженная.