Дженне волей-неволей пришлось с этим согласиться.
– Давай я поговорю с хозяином, – предложила Катрона. – Я много времени провела с мужчинами и знаю, как с ними обращаться.
– А я вот их совсем не знаю, – призналась Петра. Дженна промолчала, но ее пальцы невольно устремились к губам, и она порадовалась тому, что теперь день и Скада не напомнит ей о том, что она сказала – и не сказала – Каруму, когда он ее поцеловал. Она знала двоих мужчин: одного она поцеловала, другого убила. Ей известно о них не больше, чем Петре.
– Хорошо, говори ты, – сказала она Катроне. – Мы будем держаться сзади.
– Только глазками не забывайте играть, – сказала Катрона.
– Как это? – опешила Дженна.
– Мужчинам это нравится. – Катрона запрокинула голову и звонко расхохоталась. Не совсем понимая, как можно играть глазами. Дженна с Петрой все-таки улыбнулись хозяину усадьбы, когда он открыл им дверь. Какой-то миг он смотрел на них, словно не веря собственным глазам, а после крикнул через плечо:
– Мартина, Мартина, поди-ка сюда.
– Что там такое? – спросил чей-то голос, и к ним вышла женщина, розовотелая великанша, на голову выше лысеющей макушки своего супруга.
– Погляди-ка вот на эту, большую. Погляди хорошенько, женщина.
Женщина поглядела.
– Мы – дочери Альты, – начала было Катрона, но умолкла, видя, что они и не смотрят на нее, а пялят глаза на Дженну. – Я Катрона из Селденского хейма, – снова заговорила она, уже погромче. – Мы с сестрами…
– Ей-ей, Гео, ведь ты прав. Больше и быть некому. – Щеки хозяйки раскраснелись. – Кабы не волосы, точь-в-точь бы моя покойная бедняжка сестра.
Катрона внезапно поняла, о чем речь.
– Вы думаете, Дженну взяли из вашей семьи? И надо же нам было зайти именно к вам.
– Да-а. – Хозяин затряс головой, словно конь у него в загоне. – У жены одиннадцать сестер, и все-таки… Лет пятьдесят назад на горных склонах было полно таких малюток. Но теперь у нас тут девочек мало, и они ценятся. Если б вы захотели остаться, я нашел бы вам хороших мужей. Во всяком разе, племяннице и этой другой малышке. Нам нужны женщины, способные рожать – поэтому всех сестер Мартины рано разобрали. Славная порода. Нет такой усадьбы по эту сторону Слипа, где не жила бы одна из них. «Легче пропустить кого-то, чем найти», – как говорят про черных дроздов в стае…
Тут женщина отпихнула своего мужа и мимо Катроны прошла к Дженне. Вблизи их родство не вызывало сомнений.
– Ростом она в Дугала, а глаза как у Хиат: помнишь, Гео, когда мы женихались, ты говорил, что у меня глаза темные, как весенняя ночь? Притом у моей сестры Ардин волосы побелели, когда ей еще и пятнадцати не минуло, а у сестры Джарден – когда ей не было и двадцати. Обними свою тетку, девочка.
Ошеломленная Дженна не двинулась с места.
– Мать несла ее к нам, но в лесу женщину убила дикая кошка, – сказала Катрона. – Мои сестры похоронили твою сестру, как подобает, и произнесли над ней принятые у вас слова. Приемная мать девочки тоже умерла, не то я рассказала бы ей о тебе.
– Нет, нет. Ее мать умерла в родах, и крови из нее выхлестало, как из резаной свиньи, а девочку забрала повитуха. И раз ее удочерила твоя сестра, тогда… – Мартина сосчитала – три. С нами благая сила! И Мартина вдруг упала на колени, зажав руками рот. – Белая Дева, трижды удочеренная, – моя собственная плоть и кровь. Кто бы мог подумать!
Ее муж опустился на колени рядом с ней, медленно, как в помрачении, и закрыл лицо руками.
Дженна закатила глаза и вздохнула. Петра позади нее произнесла голосом заправской жрицы:
О Дочь Трех Матерей, о Дженна,
Навеки будь благословенна.
– Перестань, – шикнула на нее Дженна.
Но коленопреклоненная Мартина услышала только стих и вскричала, сложив руки перед собой:
– Да, да, воистину. О Белая Дева, чем мы можем служить тебе? Какие слова сказать?
– Что до услуги, – быстро молвила Катрона, – вы могли бы дать нам трех добрых коней, ибо на нас лежит великий долг милосердия, и Белой Деве не подобает ходить пешком. Что же до слов – скажите нам «да», а всем мужчинам, которые о нас спросят, говорите «нет».
– О да, да, – снова вскричала Мартина, пихнув локтем мужа, который замешкался с ответом. Он встал, по-прежнему избегал смотреть на Дженну, и пробормотал:
– Конечно же, я дам вам лошадей – и хороших. Никто не скажет, что у Гео Хосфеттера лошади плохие. – Он шмыгнул за дверь и бегом припустился прочь.
– Пойду помогу ему выбрать, – сказала Катрона.
– Пусть Белая Дева останется здесь еще немного, – взмолилась Мартина. – Ведь она – моя плоть и кровь. Пусть расскажет что-нибудь о себе. У меня есть чай и лепешки. – И Мартина пригласила путниц в опрятную, ярко освещенную кухню.
Дженна открыла было рот, чтобы ответить согласием, но Петра шепнула ей на ухо:
– Туда явятся темные сестры. Позволь мне ответить. Дженна закрыла рот и приняла суровый вид.
– Белая Дева не делит хлеба с простыми смертными. Она спешит исполнить свой долг и дала обет молчания до тех пор, пока не исполнит его. Я Ее жрица и говорю Ее устами.
Дженна опять закатила глаза, но смолчала.
– Конечно, конечно, – пролепетала Мартина, вытирая руки о передник.
– Лучше ты расскажи Ей все, что знаешь, и пусть Она судит об этом сама.
– Конечно, конечно, – повторила Мартина. – Ну, что я могу рассказать? Моя сестра, мать Белой Девы, была высокая, с рыжими волосами, и мы думали, что она, как и все мы, создана, чтобы рожать детей. Но она взяла да и умерла в родах, а злая повитуха украла малютку, не успели мы на нее и поглядеть. Мы только и знали, что родилась девочка, потому что повитуха сказала своей дочке, что отнесет дитя… в ваш дом.
– В хейм, – непроизвольно поправила Петра.
– Ну да, в тот, что поближе. По дороге, ведущей в горы.
– В Селденский, – заметила Петра, но женщина продолжала рассказ по-своему:
– Она, поди, хотела продать дитя – за повитухами такое водится. – И Мартина, спохватившись, добавила: – Я не хочу сказать, что женщины Альты скупают детей, вовсе нет.
– Мы собираем жатву на холмах, но не платим сеятелям, – сказала Петра.
– Ну да, я это самое и хотела сказать. – Мартина комкала передник.
– А что же отец?
– Он тоже умер, не прошло и года. От разбитого сердца – он ведь разом потерял жену и ребенка. И тронулся умом. Везде ему мерещились женщины Альты – в поле, у очага и в постели. Две зараз. Одно слово, свихнулся, бедняга.
– Бедняга, – эхом отозвалась Петра.
Дженна прикусила губу. Ее мать. Ее отец. Она не могла в это поверить. Неужто ее мать жила под такой же уютной соломенной кровлей и умерла в родовых муках, вся в крови? Нет, многочисленные матери Дженны жили в Селденском хейме, и она сделает все, чтобы они не умерли, залитые кровью. Дженна вышла за порог, предоставив Петре утешать Мартину, и направилась к амбару.
Небо отливало стальной синевой, и за амбаром и полем розовел закат. Скоро солнце уйдет за край земли, и останется еще час до сумерек. Потом взойдет луна, а с ней явятся темные сестры Скада и Катри. Петра поступила правильно, не дав ей войти в освещенную свечами кухню – свечи и пламя в очаге тоже вызвали бы темных сестер. К чему пугать этих бедных глупых чужих людей. Чужих людей? Дженна попыталась думать о них как о дяде и тетке, но не ощутила никаких кровных уз с ними. Здесь какая-то ошибка, но благодаря этой ошибке они получат лошадей. Лошади! Век бы больше не садиться на эту широкоспинную, твердую, скалящую зубы скотину.
Стоило Дженне подумать о лошадях, как они тут же появились – Катрона вывела из-за амбара двух стройных красновато-гнедых кобылок и белого мерина. У хозяина, идущего следом, похоже, отлегло от сердца. Катрона, увидев Дженну, ухмыльнулась, но тут же придала лицу более почтительное выражение.
– Подойдут ли они тебе, Белая Дева? – спросила она.
Дженна кивнула, и белый мерин заржал, запрокинув голову.
– Белый будет твоим, Анна, – сказала Катрона. – Хозяин настаивает на этом. – Она подала Дженне поводья. – И платы с нас не берет.
Дженна перевела дух, принуждая себя проникнуться к лошади теплым чувством. Она потянула за поводья, и конь приблизился к ней. Она потрепала его по шее, и он ткнулся мордой ей в ухо. Дженна нерешительно улыбнулась.
– Вот видишь, Белая Дева, – сказал Гео Хосфеттер, все еще не глядя ей в лицо и кивая головой, – конь знает, что он твой. Его зовут…
– Нам не нужно знать, как его звали раньше, – внезапно сказала Петра сзади. – Он получит новое имя. Ибо сказано в Пророчестве:
Помчится Анна дорогой лесной,
И сестры за нею – одна за одной,
И будут у Анны косы, как свет,
И лошадь белее, чем выпавший снег.
И путь, что ляжет пред Анною, долог,
И лошадь ее назовут… ДОЛГ!
– Да-да, – воскликнула Мартина, поспешая к ним. – Я знаю. Конечно же, Долг.
– Долг! – со смехом повторила Дженна, как только они отъехали от усадьбы. – Ну что это за имя такое?
– И где ты взяла это пророчество? – спросила Катрона. – Я слышу его впервые.
– Это все, что я могла придумать в ту минуту, – созналась Петра. – Прощу прощения, если вышло малость коряво.
– Так ты что же, сама это сочинила? – изумилась Катрона.
Петра с улыбкой закивала.
– Такой у нее талант, – сказала Дженна. – Она и в Ниллском хейме этим славилась – стихами на случай. Но Долг, Петра! Смилуйся!
– Ничего. Хозяева расскажут все соседям, история начнет передаваться из уст в уста, и скоро ты будешь ездить на Доле или Воле. А там мы услышим, что Белая Дева уехала с карманами, полными золота, а за ней следовали сто мужчин, сгорающих от любви к ней.
– Или же Долг станет Чушкой, а это непременно случится, потому что у нас не будет времени его чистить. – Дженна дернула себя за правую косу. – И зачем ты только выбрала мне белую лошадь, Катрона?
– Это он настоял. Белый конь для Белой Девы. А для ее служанок – пара гнедых, в масть.
– Служанок! – вскричала Петра. От ее крика гнедая кобылка шарахнулась, и потребовалось много усилий, чтобы ее унять. Петра виновато посмотрела на подруг.
– Этой лошади я бы в бою не доверилась, – заметила Дженна.
– Зато она резвая, – сказала Катрона. – Посмотри на ее ноги. Как говорят в Долинах, «дареный конь быстрее скачет».
– Ну так пришпорим их, – сказала Дженна. – У нас нет времени на болтовню.
Катрона кивнула, и они перевели лошадей на рысь.
Когда они пересекли город Селден с его опрятными домиками вдоль мощеных улиц и въехали на новый мост, взошла ущербная луна, и Скада с Катри заняли места позади своих светлых сестер.
Дженна поняла, что Скада здесь, по знакомому дыханию за спиной. Конь понял это еще раньше и приспособил свой шаг к удвоившейся тяжести, однако не дрогнул. – Хорошая лошадка, – шепнула Скада на ухо Дженне.
– Что ты понимаешь в лошадях, будь они хорошие или плохие?
– Может, и ничего, зато я не питаю к ним неприязни без всякой причины.
– Без всякой причины? Спроси об этом мою задницу и ляжки. – Дженна умолкла и сосредоточила все внимание на длинном мосту, по которому они ехали.
На той стороне Катрона сделала знак остановиться. Они спешились и пустили лошадей щипать придорожную траву.
– Почему мы остановились? – спросила Петра. При луне ее лицо казалось вырубленным из дерева. Из кос, уложенных короной, выпали шпильки, и волосы упали вдоль спины. Под глазами легли темные круги – Дженна не знала, от усталости или от горя. Она обняла девочку за плечи, и Скада тоже – с другой стороны.
– Лошади, как и люди, нуждаются в отдыхе, – напомнила Дженна. – Негоже было бы уморить их в первый же день.
– Как и себя, – сказала, потягиваясь, Катрона. – Я уж давным-давно не ездила верхом. Это не те мускулы, которые я упражняю постоянно. – Она наклонилась, упершись ладонями в землю, и Катри сделала то же самое.
– Но моя лошадь не устала, – заметила Петра.
– Она несет одну тебя, а нашим в лунные ночи придется нести двоих, – сказала Скада. – Жаль, что лошадей никто не учил вызывать свои тени.
– А там, откуда ты пришла, есть лошади? – спросила Петра.
– У нас есть то же, что и у вас, – сказала Катри. – Но мы оставляем все это там, когда приходим сюда.
Катрона погладила свою лошадь по носу, и та в ответ ткнулась в нее мордой.
– Проедем еще несколько часов и ляжем спать. – Зажав морду лошади в ладонях, Катрона легонько подула ей в ноздри. – Сейчас мы остановились только ради передышки.
– И ради наших задниц, – хором сказали Дженна и Скада.
Петра засмеялась, и Катрона и Катри посмотрели на небо.
– Глядите, – сказала Катри. – Луна сидит прямо на лбу у Старца.
Они поглядели. Луна точно короной венчала зубчатые скалы, и облако как раз набегало на ее щербатый лик.
– Думаю, скоро она скроется, – сказала Катрона.
– Оно и к лучшему, – добавила Катри.
– Но ведь вы со Скадой… – начала Дженна.
– Да, они уйдут, – договорила Катрона. – Но мы ведь просто едем, а не сражаемся, и лошадям будет легче.
– Как и нам, – сказала Скада.
– Задницы целее будут, – засмеялась Дженна.
– Целее, – согласилась Скада, но тут облако закрыло луну, и она пропала.
– По коням, – скомандовала Катрона, садясь в седло.
Дженне с Петрой это далось не столь легко. Дженна держала гнедую под уздцы, пока Петра садилась, а потом передала Петре поводья своего коня, сказав:
– Подержи-ка.
– Это ты к служанке обращаешься? – осведомилась Петра
– Пожалуйста!
– Долг зовет, – пошутила Петра. – Вперед, Дженна!
– Ну, хватит. – Дженна наконец села в седло и взяла поводья. Катрона уже скрылась за поворотом, Петра ее догоняла. Дженна ударила каблуками по белым бокам Долга, и он поскакал вперед. Стиснув зубы, Дженна поддала еще – конь сорвался в галоп и поднял такую пыль, что даже Высокий Старец скрылся из виду.
ПЕСНЯ
Баллада о двенадцати сестрах
В деревне средь гор и спокойных озер,
Терновник и тис, розмарин и клен.
Росли-расцветали, двенадцать сестер.
Был этой ночью ребенок рожден.
Двенадцать сестер подрастали в горах.
Терновник и тис, розмарин и клен.
Влюбился в меньшую красивый моряк.
Был этой ночью ребенок рожден.
Назвал ее милой, с собою увез,
Терновник и тис, розмарин и клен,
И стало всем старшим завидно до слез.
Был этой ночью ребенок рожден.
И, зависти черной не в силах избыть.
Терновник и тис, розмарин и клен,
Сестрицы меньшую решили сгубить.
Был этой ночью ребенок рожден.
Пока ее милый скитался вдали.
Терновник и тис, розмарин и клен.
Сестрицы меньшую с собой увели.
Был этой ночью ребенок рожден.
Обманом отняли сыночка ее,
Терновник и тис, розмарин и клен,
А после в лощину столкнули живьем.
Был этой ночью ребенок рожден.
Меньшая ползла, пробивалась на свет,
Терновник и тис, розмарин и клен,
Ей крикнули сестры, что сына уж нет.
Был этой ночью ребенок рожден.
Меньшая поверила им – не снесла.
Терновник и тис, розмарин и клен,
И пала на камни, и вмиг умерла.
Был этой ночью ребенок рожден.
Когда же моряк воротился в свой дом.
Терновник и тис, розмарин и клен.
Жены и сыночка уж не было в нем.
Был этой ночью ребенок рожден.
И сердце печалью зажало в тиски.
Терновник и тис, розмарин и клен,
И сердце разбилось от горя-тоски.
Был этой ночью ребенок рожден.
Его схоронили в могиле одной,
Терновник и тис, розмарин и клен,
С убитой обманом любимой женой.
Был этой ночью ребенок рожден.
И ветками розы над ними сплелись,
Терновник и тис, розмарин и клен,
И рдеют кроваво, и тянутся ввысь.
Был этой ночью ребенок рожден.
ПОВЕСТЬ
– Я сожалею, – сказала Дженна. – Я скверно вела себя с тех пор, как мы покинули хейм. Как будто мой язык совсем не повинуется разуму. Не пойму, что это со мной.
Они остановились на ночлег в каких-то ста футах от дороги, на полянке чуть побольше комнаты. Лужок был будто ковер, и ветви дубов создавали над ним уютную кровлю. Но Катрона не позволила разжечь костер, чтобы не всполошить случайного прохожего.
Они молча поужинали черным хлебом с остатками сыра. Лошади, спутанные плющом, мирно паслись. Спешившись, Катрона первым делом показала девочкам, как сплетать зеленые лозы и связывать ими передние ноги лошадей – достаточно туго, чтобы те не убежали, и достаточно свободно, чтобы те не спотыкались.
Дженна, поразмыслив, решила, что тихое похрустывание, производимое лошадьми, скорее успокаивает, чем раздражает. Но ее собственное поведение в последние дни не было ни мирным, ни успокаивающим – Дженна чувствовала это, и ей хотелось повиниться.
– Не надо ни о чем сожалеть, – сказала Катрона. – За последние две недели ты мало спала и много пережила. Тебя оторвали от всего родного и вывернули наизнанку всю твою юную жизнь.
– Ты говоришь не обо мне, а о Петре. Между тем она остается ровной и приветливой.
– Как это говорят в Нижних Долинах? «Ворона не кошка, котят от нее не дождешься». Будь ты Петрой, ты бы тоже оставалась приветливой. Так уж она создана. Но ты Дженна из рода Сельны…
– Но ведь я не из рода Сельны. – Пораженная жалостными нотками в собственном голосе, Дженна закрыла лицо руками – столько же от стыда, как и от горя.
– Вон оно что, – хмыкнула Катрона. – Как, мол, могла Белая Дженна, Анна, могучая воительница, убившая Гончего Пса и отсекшая руку Быку во исполнение пророчества, та, что отправилась спасать хеймы во главе своих подруг, – как могла она родиться от простой крестьянки? – Катрона мотнула головой в ту сторону, откуда они приехали. – Но главное не кровь, Дженна, а воспитание. Ты истинная дочь хеймов, как и я.
– А ты знаешь, кто твоя мать? – спросила Дженна.
– Мои матери насчитывают семнадцать поколений. Как и твои. Я помню, как ты перечисляла их, не сбившись ни разу.
– Я тоже могу назвать своих праматерей, Дженна, – подала голос Петра, – хотя родная мать оставила меня у дверей хейма, еще не отлучив от груди, с запиской: «Моему мужу таких больше не надобно».
– Я все это знаю, – с несчастным видом ответила Дженна. – Как знаю и то, что половина девочек в хеймах – это брошенные дети. Но до сих пор я над этим как-то не задумывалась.
– Пока эта глупая женщина со своим еще более глупым мужем не вздумали набиваться тебе в родню, – сказала Петра, подсаживаясь к Дженне и гладя ее по голове. – Но их слова – вода, Дженна, а ты камень. Вода течет себе и течет, а камень стоит на месте.
– Она права, Дженна, – сказала Катрона. – И ты напрасно беспокоишь себя из-за такой чепухи. У тебя больше матерей, чем ты можешь сосчитать, а тебе весь свет застит то, что ты нынче услышала.
– Больше уже не застит. – Дженна встала и потянулась, стряхнув с себя крошки хлеба и сыра. – Чур, я первая караулю. – Она посмотрела на клочок облачного неба, видневшийся в переплетении ветвей, и со вздохом опустила взор. Кольцо на мизинце, данное ей жрицей, напомнило Дженне о ее долге. Вот о чем надо думать, а не о всяких пустяках. Хорошо, что хоть Скады нет и некому ее отругать.
Но время караула без Скады тянулось долго, и Дженна, несмотря на зарок не думать о Мартине и Гео Хосфеттерах – имена у них такие же глупые, как и повадки, – не могла думать ни о чем другом. Если бы она осталась со своей родной матерью, то, конечно, стала бы такой же, как они. И Дженна без конца расплетала и заплетала свои белые косы, размышляя о жизни, которой никогда не жила.
Утро началось заливистым, звонким и стройным щебетом из дюжины маленьких горлышек. Дженна села и стала слушать, стараясь отличить одного певца от другого.
– Щеглы, – шепнула ей Катрена. – Ну как, различаешь?
– Слышу того, которого Альна называла «птичка Салли», – вон там. – Дженна указала пальцем в сторону особенно мелодичных трелей.
– Хорошо! – кивнула Катрона. – А что скажешь о том, который на конце выводит «бррруп»?
– Желтогузка? – предположила Дженна.
– Молодец. Еще раз угадаешь – и я признаю, что в лесу ты не уступаешь мне. Вот этот! – Птичка пела тоньше двух других и более отрывисто.
– Желтогрудка? Нет, погоди… пожалуй, я еще с тобой не сравнилась.
– Это щегол Маргет, в честь которого Амальда назвала твою лучшую подругу. Отрадно знать, что я еще могу на что-то пригодиться. – Катрона улыбнулась. – Буди Петру, а я погляжу, что можно предложить на завтрак голодным путницам. – И она скрылась за большим дубом.
Петра, караулившая посередине ночи, зарылась в одеяло, и водопад волос закрывал ей лицо. Дженна легонько потрясла ее.
– Ну, маленький крот, вылезай-ка на свет. Перед нами еще долгий путь.
Петра потянулась, быстро заплела волосы в две косы и встала, ища глазами Катрону.
– Еда, – пояснила Дженна, указывая на рот. И Катрона, словно вызванная этим словом, тут же появилась – так тихо, что даже лошади не заметили. Она несла три яйца.
– Каждой по одному. Здесь неподалеку течет ручей – напоим лошадей и наполним свои фляги. Если поедем быстро, к середине дня будем в хейме. – Она вручила девочкам по яйцу, оставив себе самое маленькое.
Дженна достала из-за голенища метательный нож, пробила в яйце дырочку и отдала нож Петре. Когда та проткнула скорлупку, Дженна уже высосала все из своей – яйцо проскочило легко, а голод помог преодолеть склизкий вкус.
– Я отведу лошадей к ручью, – сказала Катрона, – а вы соберите пожитки и постарайтесь убрать следы. С лошадьми это трудно, я знаю.
Дженна с Петрой, орудуя ветками, как метлами, двинулась вслед за Катроной. Со следами от костра возиться не пришлось, но то, что здесь паслись лошади, нельзя было полностью скрыть. Но все же следы можно было запутать, и Дженна сделала, что могла. Быть может, неискушенный следопыт сочтет, что на поляне паслось стадо оленей.
У ручья они наскоро искупались – не столько для чистоты, сколько для бодрости. Дженна наполнила кожаные фляги. Петра тем временем караулила лошадей, а Катрона пошла вперед разведать, нет ли кого на дороге.
Когда она вернулась, упирающихся лошадей увели от воды, ловко, хоть и не слишком грациозно взобрались в седла и отправились. Катрона снова ехала во главе.
Солнце стояло высоко над головой, и на дороге им никто не встретился. Городок, через который они проехали, показался им странно безлюдным – даже на мельнице у реки никого не было, хотя водяное колесо продолжало крутиться само собой.
– Странное дело, – заметила Катрона.
Дженну же одолели мрачные мысли – такое безлюдье и такую тишину она наблюдала только в Ниллском хейме, где поселилась смерть. Но здесь на улицах не было мертвых тел, и кровь не струилась по мельничному лотку. Дженна принудила себя дышать медленно и мерно.
Лицо Петры было непроницаемым, и ее молчание беспокоило Дженну больше, чем тишина в городе.
Так они подъехали к переправе, за которой стоял хейм. Паром ждал на той стороне, но паромщика не было видно. Катрона с Дженной взялись за канат, и плоскодонка медленно двинулась через реку.
Путешественницы молча взвели на паром лошадей. Лодка, даже под грузом коней и всадниц, сидела в воде высоко.
«Видно, она построена не для такого груза», – подумала Дженна, но не высказала этого вслух – так давила на нее тишина. Однако, перебирая вместе с Катроной скользкую от воды веревку, она не переставала спрашивать себя: а могла ли переправиться здесь королевская рота? Двадцать солдат и Медведь. Или Кот. А то и сам лорд Калас.
Маленький ковчег прилежно пахал воду и скоро, заскрипев днищем, причалил к берегу. Лошади сошли с него куда более живо и охотно, чем всходили. Дженна с Петрой уже привычно сели верхом.
Дженна послала Долга вперед, и он пустился легким галопом по наезженной дороге. Гнедые кобылки Катроны и Петры приняли его вызов. Дженна, слыша их топот за спиной, улыбнулась краем рта. В этот миг не существовало ничего, кроме ветра в волосах, стука копыт и горячего весеннего солнца над головой.
«Если бы я только могла остановить это мгновение, – думала она. – Если бы я могла задержать его навсегда, все было бы хорошо».
И тогда она увидела то, чего боялась: тонкую витую струю дыма, пишущую знак опасности в небе.
– Хейм! – крикнула она, и это было первое слово, произнесенное ими за целый час.
Двое других заметили дым одновременно с ней и преисполнились таким же страхом. Они пригнулись к шеям коней, и лошади без дальнейших понуканий помчались в сторону пожара.
* * *
Они обогнули последний поворот, и дорога вдруг круто устремилась в гору. Дженна чувствовала, как ее сердце бьется в такт трудному дыханию Долга. Преодолев подъем, они увидели перед собой хейм – разбитые в щепки ворота и проломленные стены.
Петра натянула поводья и вскрикнула, зажав рукой рот, Дженна же, заметив за стеной какое-то движение, привстала на стременах. Быть может, там идет бой и они прибыли не слишком поздно. Вынув меч и вскинув его над головой, она крикнула Петре:
– Стой здесь. Ты безоружна.
Катрона уже мчалась к воротам, и Дженна, не раздумывая больше, послала коня туда же, заставив его перескочить через рухнувшую стену.
Трое согбенных мужчин и женщина разбежались от него в стороны. Один, длинный и нескладный, словно цапля, уставился на Дженну. Она прокричала ему что-то без слов и хотела уже ударить, но женщина бросилась между ними, воздев руки.
– Merci, – вскричала она с отчаянием, придавшим силы ее тонкому голосу. – Во имя Альты, ich crie merci.
Эти слова преодолели ярость Дженны, и она медленно опустила меч – правая рука так тряслась, что пришлось придержать ее левой. Она увидела то, что должна была заметить сразу: длинновязый был безоружен, как и женщина.
– Стой, Катрона, – крикнула Дженна.
– Стою, – отозвалась та.
– Коли вы Альтины сестры, помогите нам, – сказала женщина.
– Да, мы сестры Альты, но кто такие вы? И что здесь случилось? – Дженна огляделась, но не увидела трупов. Однако стены и ворота были сломаны, и по всему двору валялось оружие: несколько луков, дюжина мечей и ножей, три кочерги и деревяшки, могущие служить дубинами.
– Мы жители города Каллы, что к югу отсюда, – сжимая руки, сказала женщина, – ежели вы едете с той стороны.
– Да, мы едем оттуда, – сказала Катрона, – и никого не видели ни в городе, ни у переправы.
– Паром водит Хармон, мой муж, вот этот самый. Вот уж два дня, как мы с соседями хороним здесь убитых.
Высокий мужчина, положив руки на плечи жены, сказал Дженне:
– Грета верно говорит, девушка. Когда я был на берегу, мимо проскакали королевские конники. Они связали меня, а Грета, благослови ее небо, убиралась в погребе, как всегда по весне. Она услышала, как они дерут глотку, и затаилась, покуда они не уехали.
– Вылезать мне было незачем – я ведь не воин, – перебила Грета.
– Правильно. – Хармон стащил с головы бурую шапку, комкая ее своими длинными пальцами. – Она вылезла после, когда они переправились, и освободила меня. Вот, гляди – следы еще остались. – Мужчина вытянул руку, но Дженна не разглядела, есть ли там след от веревки.
– Не меньше сотни их было, – сказал второй мужчина, подходя. – Так говорит Хармон. Не меньше сотни, а то и поболе.
– Это Джерем-мельник со своим парнем, – пояснила Грета. – Их не тронули, потому что они дали конникам зерна для лошадей.
– А остальных горожан либо связали, либо убили, – сказал Джерем. – Только девушек забрали с собой. Мой парень прокрался туда ночью и видел.
– Май тоже, – сказал сын Джерема. Он говорил спокойно, но его темные глаза гневно сверкали из-под шапки желтых волос.
– Май – его милая, – объяснила Грета. – Ее увели вместе с другими, а ведь они обручились.
– Но что вы делаете здесь? – спросила Петра. Услышав голоса, она спешилась и провела лошадь через груды камней. – Ведь у вас своего горя хватает. Вы пришли сюда за помощью?
– За помощью? – повторила Грета, качая головой.
– Нет, девушка, – сказал Джерем, – мы пришли, чтобы помочь. Это ведь наши матери и сестры, тетки и племянницы. Они приходили к нам и дарили нам сыновей.
– Джерем молол их зерно, – добавил Хармон, – и они хорошо ему платили – и урожаем, и работой. А когда я в прошлом году слег с кровавым поносом, пара женщин день-деньской работала, таская за меня паром. Ночью же работали четыре, еще одна лечила меня, а две за мной ходили.
– И платы за это не взяли, как не брали никогда, – прерывающимся голосом сказала Грета.
– Вот мы и поспешили сюда, как узнали, что творится в городе. – Хармон все комкал в руках свою шапку.
– Да только поздно было, – сказал Джерем. – Мы опоздали на несколько часов. Их всех либо перебили, либо увели в плен.
– Но где же… – начала Дженна, держа меч и поводья по-прежнему дрожащими руками.
Грета кивнула на главное здание хейма.
– Мы снесли их в зал. Нам помогали сыновья, хоть и чудно им было оказаться тут – мужчин ведь сюда не пускали. Мы-то, бабы, бывали иногда – урожай убирать помогали, а девушки и учились кой-чему. Но парни все равно пришли, чтобы уложить сестер бок о бок. Их старая матушка была еще жива, когда мы пришли, хотя кровь хлестала из нее, точно из кипящего котелка. Она сказала нам, что нужно делать. «Плечом к плечу», – так сказали она.