И, наклонивши голову, вздохнула,
      И губ моих коснулся осторожно
      Жемчужно-белый перст ее тревожный.
      Луна блеснула розой белоснежной
      На западе, где солнца таял луч
      И громоздились горы белых туч,
      Скрывая диск тускнеющий и алый;
      И глаже, чем полы в дворцовой зале,
      Лежало море, блещущее ровно,
      И мы, полны фантазией любовной,
      Помчались вновь равниною безбрежной.
      И раковина, кольцами свиваясь,
      Дремала в бесконечной тишине
      И грезила о собственных извивах,
      О золотых и синих переливах,
      Сияя мягким светом в глубине.
      Но вот подул прибрежный легкий ветер,
      И пение звучало все ясней
      Дыханием тускнеющего света,
      Напевом умирающих огней.
      И конь ему навстречу побежал
      И над безлюдной пустошью заржал;
      Как пальцы черные, деревьев хоровод
      Повсюду поднялся из теплых вод,
      И ветви непрерывно трепетали,
      Как будто время мерно отбивали,
      Следя за тем, как солнце наклонилось,
      И песни леса тихо напевали.
      И время наших странствий завершилось.
      И, к берегу подъехав, мы узнали
      Причину этих трепетов веселых -
      То меж деревьев стайки птиц порхали
      И на ветвях роились, будто пчелы;
      И сотни птиц стояли у воды, -
      Как будто капли радуги застыли, -
      И, красотою собственной горды,
      Смотрелись в гладь зеркального залива,
      И заливались щебетом счастливым,
      И с пурпурною глубью говорили;
      Изогнутые дивно корабли,
      Качаясь на волнах, проплыли мимо,
      Украшены фигурами резными, -
      Выпь, горностай и лебеди вдали
      Ликующие, гордые прошли;
      И там, где лес и воды повстречались,
      Мы привязали жеребца гнедого,
      И губы Ниав трижды извлекли
      Веселый звук серебряного рога.
      И мы в ответ услышали шуршанье:
      Из дикой чащи, из листвы густой
      К нам юноши и девы приближались;
      И видели мы веток колыханье;
      Они бежали радостной толпой
      На зов, и нежно за руки держались,
      И пели, дивно пели без конца;
      Из шелка золотого одеянья
      Сияли оперением румяным,
      И светел был молочный цвет лица;
      А мой дорожный плащ померк в пыли
      Для смертных предназначенной земли.
      Они его коснулись удивленно,
      И смех звучал прибоем отдаленным.
      Но Ниав с неожиданным страданьем
      Насмешникам велела замолчать.
      И юноши, и девы обернулись,
      Склонившись, нежных рук ее коснулись
      И стали неустанно целовать
      Ее ладонь и кромку одеянья.
      Она велела проводить нас в зал,
      Где Энгус вечно спал и видел сны -
      Волшебный сон до истеченья срока,
      Когда погаснет в небе свет луны.
      Нас повели по сумрачным дорогам,
      Где каждый лист росинками дрожал,
      Где с каждым часом на ползучих травах
      Рождался новый пышный цвет кровавый.
      И вновь нежданно нежный смех слетел
      С их уст, и каждый песню вновь запел,
      И темный лес в ответ им прошумел.
      И голоса сливались гармонично
      С гуденьем пчел над лугом земляничным
      Восторженным напевом мелодичным.
      И дева та, что шла со мною рядом,
      Серебряную арфу мне дала,
      Струна на ней запела, как стрела,
      И я запел о радости людской,
      Но лица исказились от страданья.
      Клянусь, о Патрик, бородой твоей,
      Они рыдали! И один с тоской
      Промолвил: “Нет печальнее созданья,
      Чем этот смертный бард со странным взглядом!”
      И вырвал арфу он из рук моих,
      Пролил слезу над белою струной
      И бросил прочь, в листву, где меж теней
      Во тьме вода скопилась дождевая;
      И прошептали все, над ней вздыхая:
      “Покойся, арфа скорби, под луной,
      Пока она меж звезд еще сияет!”
      И вот в печали мы пришли туда,
      Где в доме из лозы и глины красной
      Дремал король, спокойный и прекрасный,
      Рукою подбородок подпирая,
      И жезл сверкал в другой его руке -
      То алый блеск, то вспышка золотая,
      То синий отсвет – словно налегке
      Веселые резвились плясуны;
      И юноши, и девы перед ним
      Склонились и сквозь слезы умоляли,
      И шепотом молитву повторяли,
      И, наклоняясь, скипетр целовали.
      И поднял скипетр он, и произнес:
      “Веселье поит сумрак медом рос,
      И полнит чашу ночи светом звезд,
      И зёрна от дремоты пробуждает,
      И рожки у козленка заостряет,
      И раскрывает папоротник летом,
      И красит перья птиц чудесным цветом,
      И солнце неуклюжее качает,
      И бег планет по кругу направляет:
      Коль радости не станет на земле,
      Погибнет все живое в этой мгле,
      Застынут Небеса, Земля и Ад,
      Как холм могильный, где герои спят,
      Как летних мух морозы цепенят;
      Так смейтесь же над Временем и Смертью,
      Танцуйте все в веселой круговерти!
      В сердцах людей огонь горел когда-то,
      Шафранный свет восходов и закатов,
      И серебристым отблеском луны
      Мерцали человеческие сны;
      Теперь сердца людей – сердца рабов,
      Склонившихся под грозною судьбой;
      У нас же нет закона и заботы
      И тяжкой, изнурительной работы;
      У нас же нет ни смерти, ни старенья,
      Здесь праздник жизни, вечное цветенье,
      Веселье – бог, и Бог для нас – веселье”.
      И очи, что сквозь сон на нас глядели,
      Опять сомкнулись, чтобы видеть сны,
      Бутоном бледным меркнущей луны.
      И в танце исступленном извиваясь,
      Над Временем и Смертью насмехаясь,
      Из лозяного странного чертога
      Мы двинулись по сумрачным дорогам
      Туда, где пена волн с росой слилась,
      И смолкли все, у берега склонясь,
      Нахмурившись, прогнав улыбки с лиц,
      Потупив взоры радостные ниц,
      Запели над мерцающей волной,
      Ласкавшей берег острова блаженных:
      “Да, Бог есть радость, радость совершенна!
      А грешен тот, кто ведает печали,
      Кого страшит теченье быстрых дней
      И коршун Скорби – странник меж теней”.
      Мы на ветру прибрежном танцевали,
      Где розы расцветали под ногами,
      Как метеоров трепетное пламя,
      И наклонялись мы в движеньях танца
      Над прихотливым сказочным узором,
      И говорили, глядя влажным взором,
      Слегка касаясь пурпурного глянца:
      “Иные розы сыплют лепестки
      На землю смерти, мрака и тоски;
      Но здесь, где плещет светлая вода,
      Не лягут на могилу никогда
      Багряной нежной розы лепестки.
      Ведь никогда к нам Смерть не приходила,
      И не страшат нас старость и могила,
      Не страшны нам теченье быстрых дней
      И коршун Скорби – странник меж теней”.
      Мы танцевали по недвижным чащам,
      В цветенье лета вечного молчащим,
      Но вот застыли, руки протянув
      К огромному лесистому холму;
      И все собрались трепетною стаей,
      Высоко руки тонкие взметая,
      И вновь запели голосом звенящим.
      И в наших взорах отражался свет
      Небесных звезд и белизна планет.
      Мы пели так: “О, звезды небосвода,
      В рубиновых ладьях над черной бездной,
      Вам незнакомы радость и свобода,
      Вас Бог смиряет скипетром железным
      И держит вас железною уздой,
      Вы все навеки скованы друг с другом
      От века неподвижным звездным кругом,
      Как пузыри в пруду под тяжким льдом;
      А мы средь нестареющей земли
      Свободны, как мерцающий прилив,
      И нет у нас закона и заботы
      И тяжкой, изнурительной работы,
      И нам не страшны бег ночей и дней
      И коршун Скорби – странник меж теней”.
      О Патрик! Так провел я сотню лет,
      Охотясь под лесною дикой сенью
      За барсуком, за вепрем и оленем.
      О Патрик! Так провел я сотню лет,
      И ночью на песчаных побережьях,
      Под небом, льющим тусклый звездный свет,
      Метали копья мы, пока рассвет
      Над сумеречным морем не забрезжит.
      О Патрик! Так провел я сотню лет,
      И мы ловили рыбу в лодках длинных:
      Изогнутые шеей лебединой,
      Украшены фигурами резными,
      Несли ладьи нас над морской пучиной.
      О Патрик! Так провел я сотню лет,
      И Ниав нежная была моей женой;
      А нынче мне осталось под луной
      Лишь то, что ненавижу навсегда:
      Пост и молитва.
 
      Св. Патрик.
 
      Продолжай.
 
      Ойсин.
 
      Да, да,
      Мне суждено прожить остаток дней,
      Скитаясь в мире смертных меж теней,
      И двери в Рай не распахнутся мне.
      Однажды я стоял у волн прибоя,
      И пена, погрузившись в забытье,
      Несла к земле разбитое копье
      Того, кто не вернулся с поля боя.
      Я взял его, и, видя пятна крови
      На древке переломленном, рыдал
      И фениев забытых вспоминал,
      Как выступали мы на бой суровый,
      И к торжеству, и к гибели готовы…
      И Ниав юная неслышно подошла.
      Не зная, что могло со мной случиться,
      Она меня по имени звала,
      Дрожала, как испуганная птица.
      Мы поняли: былого не вернуть.
      Коня мы разыскали на поляне
      И оседлали, приготовясь в путь.
      Я услыхал: “Его глаза туманит
      Вся скорбь земли, все горести людские”.
      И вновь открылись нам пути морские,
      И вновь неслись копыта скакуна
      По пурпурным мерцающим волнам,
      Закатом золотым озарены.
      Бессмертные остались вдалеке
      Бродить в лесах, как призраки, как сны,
      И танцевать, как тени, на песке,
      Рука в руке гулять по склонам гор
      Иль грезить, глядя на морской простор;
      И лица, словно сумрачные звезды,
      Окутывать прозрачной дымкой сна;
      И устремлять дремотный взор туманный
      На солнце в одеянии шафранном,
      Садящееся в воды океана;
      И петь беспечно; словно капли меда,
      Лились слова прощальные вдали,
      И размывали пурпурные воды
      Границы очарованной земли.
      “Старик огонь пытается раздуть,
      Он в доме сына, брата или друга
      Зажился; не пора ли в дальний путь?
      Его заботы шепчутся друг с другом;
      Он слышит, как метель гудит в трубе,
      Склоняется к огню и весь трясется,
      Но грезит о победах и борьбе
      И помнит лай собак и блики солнца.
      А мы средь рощ зеленых и полей
      Не думаем о будущем в тревоге,
      Ведь мы пребудем вечно на земле,
      Живые, нестареющие боги.
      Зайчонок подрастает средь игры,
      Любуясь жизнью дивно-изобильной,
      Но прежде, чем возьмет ее дары,
      Уже хромает, старый и бессильный.
      И стаи птиц азийских на ветвях,
      Как яркие крылатые тюльпаны,
      И гребни пенные в бушующих морях,
      Поющие о тайнах океана,
      Обречены шепнуть: “Несправедливо”;
      И зимородок станет горсткой пыли,
      И на песке волна умрет с отливом,
      И люди упокоятся в могиле.
      А нам роса любви туманит очи
      До той поры, покуда Бог дохнёт
      На звезды, и, покинув небосвод,
      Луна увянет бледной розой ночи”.
 

Комментарий У.Б. Йейтса:

 
      «Эта поэма основана на средневековых ирландских диалогах между святым Патриком и Ойсином и на одной гаэльской поэме прошлого века [1]. Описанные в ней события […], как предполагается, относятся не к какой-либо конкретной эпохе, а к некоему неопределенному периоду, составленному из множества различных эпох, в котором разворачивается действие народных сказаний. Именно поэтому средневековые элементы здесь перемешаны с древними, как, собственно, и в поздних сказаниях о фениях. В гаэльских поэмах Ойсин посещает всего один остров, но в предании из “Silva Gadelica”[2] описывается “четыре рая”: северный остров, западный остров, южный остров и Адамов рай на востоке» (1912 г.).
 

Примечания

 
      [1] Гаэльская поэма прошлого века – поэма Майкла Комина (см. комментарий к стихотворению «Он скорбит о перемене…»). Диалоги между святым Патриком и Ойсином Йейтс мог найти в ряде различных источников.
      [2] Имеется в виду «Приключение Тейге, сына Киана», опубликованное ирландским ученым Стэндишем о’Грейди (1832-1915) в сборнике «Silva Gadelica» в 1896 году, лишь через три года после выхода в свет «Странствий Ойсина».
 
      Ойсина, сына Финна, Йейтс описывает как «поэта из цикла преданий о фениях».
      Святой Патрик (ок. 385 – ок. 461) – креститель Ирландии.
      Килте и Конан (Конан Майль – «Лысый» или «Бритоголовый») – фении, воины из дружины Финна.
      Финн (Финн мак Кумал, т.е. сын Кумала) – главный герой ирландского «цикла Финна».
      Ломар, Сгеолан и Бран – гончие псы Финна; последние двое – двоюродные братья Финна, рожденные его теткой по материнской линии Турен, когда та была превращена в собаку ревнивой сидой, прежней возлюбленной ее мужа.
      Фир Болг – одно из легендарных племен – завоевателей Ирландии.
      «…к кургану Мэйв»: в уладском цикле саг Мэйв (Медб) – королева Коннахта, развязавшая войну за Бурого быка из Куальнге (см. комментарии к поэме «Байле и Айлин»). По поводу ее места погребения Йейтс писал: «[Гора] Нокнарей находится в Слайго, и крестьяне утверждают, что Мэйв, ‹…› великая королева западных сидов, погребена на ее вершине под каирном».
      «…с серебряной уздой», в оригинале – «with bridle of findrinny»; findrinny – букв. «белая бронза», по-видимому сплав меди или золота с серебром.
      Оскар – сын Финна, погибший в битве при Габре (297); последнюю Йейтс называет «великой битвой, в которой была сокрушена сила фениев».
      «…Отец мой – Энгус, мать Этайн зовут»: мотив союза Энгуса – «бога юности, красоты и поэзии», по выражению Йейтса, со смертной красавицей Этайн возник в результате ошибочной реконструкции фрагментов саги «Сватовство к Этайн», полный вариант которой был обнаружен только в 1930 году.
      Ниав, имя которой означает «блеск» или «сияние», – дева из Племен богини Дану.
      «…от Энгусовых птиц…»: в ирландской мифологии поцелуи Энгуса превращаются в птиц.
      «…поэты Дану»: Йейтс так описывает Племена богини Дану: «То были силы света, жизни и тепла, и они сражались с фоморами – силами ночи, смерти и холода. Лишенные подношений и почестей, они постепенно утратили былое могущество в народном воображении и превратились в эльфов».
      «Нет Ойсин, вместе на одном седле…» и далее: Йейтс в предисловии к книге А. Грегори «Боги и смертные воины» пишет: «Зазывая смертных в свои обиталища и в Страну-под-Волной, сиды сулили им все блага земные, но в куда большем изобилии, чем рождает земля. […] Боги эти и впрямь мудрее и прекраснее смертных людей; но люди – если это люди великие – сильнее их, ибо люди – как могучий пенный прибой моря богов».
      Фении – «крупная военная организация, предводителем которой был Финн» (У.Б. Йейтс).
      «…полы в дворцовой зале», в оригинале «the floor of Almhuin's hosting hall»; Almhuin (Алмуин) – холм Аллен в графстве Килдар, где находились дом Финна и главный лагерь фениев.
 
      Перевод и примечания (с) Анна Блейз
 

The Wanderings of Oisin