I went out to the hazel wood,
      Because a fire was in my head,
      And cut and peeled a hazel wand,
      And hooked a berry to a thread;
      And when white moths were on the wing,
      And moth-like stars were flickering out,
      I dropped the berry in a stream
      And caught a little silver trout.
 
      When I had laid it on the floor
      I went to blow the fire aflame,
      But something rustled on the floor,
      And some one called me by my name:
      It had become a glimmering girl
      With apple blossom in her hair
      Who called me by my name and ran
      And faded through the brightening air.
 
      Though I am old with wandering
      Through hollow lands and hilly lands.
      I will find out where she has gone,
      And kiss her lips and take her hands;
      And walk among long dappled grass,
      And pluck till time and times are done
      The silver apples of the moon,
      The golden apples of the sun.
 

 

Перевод с английского Анны Блейз

 
      – Для кого мастеришь ты наряд пестротканый?
 
      – В яркий плащ я одену Печаль.
      О, прекрасна для взора, светла и желанна
      Будет людям казаться Печаль,
      Так светла и желанна!
 
      – Для кого снаряжаешь ты лодку в скитанья?
 
      – В быстрый челн усажу я Печаль.
      О как вольно и ночью и днем, неустанно,
      Будет по морю мчаться Печаль, -
      День и ночь, неустанно!
 
      – Что ты вяжешь из шерсти белее тумана?
 
      – В мягкий пух я обую Печаль.
      О, неслышною поступью, легче тумана
      Будет к людям являться Печаль, -
      Так легко и нежданно!
 

 
      "What do you make so fair and bright?'
 
      "I make the cloak of Sorrow:
      O lovely to see in all men's sight
      Shall be the cloak of Sorrow,
      In all men's sight.'
 
      "What do you build with sails for flight?'
 
      "I build a boat for Sorrow:
      O swift on the seas all day and night
      Saileth the rover Sorrow,
      All day and night.'
 
      "What do you weave with wool so white?'
 
      "I weave the shoes of Sorrow:
      Soundless shall be the footfall light
      In all men's ears of Sorrow,
      Sudden and light.'
 

 

Перевод с английского Анны Блейз

 
      Среди Слейтвуда, где склоны
      Тонут в озере лесном,
      Остров прячется зеленый.
      Там, где цапля бьет крылом,
      Крыс пугая водяных, -
      Мы храним от глаз чужих
      Полные до верха чаны
      Вишен краденых, румяных.
      Так пойдем, дитя людей,
      В царство фей, к лесной воде, -
      Крепче за руку держись! -
      Ибо ты не понимаешь, как печальна жизнь.
 
      Где луна холодным глянцем
      Берег Россеса зальет,
      До утра старинным танцем
      Мы сплетаем хоровод -
      В колыханье рук и взоров
      До утра прядем узоры
      Под луной у дальних вод.
      Беззаботно и легко
      Мы порхаем над волнами
      В час, когда слепыми снами
      Мир объят людской.
      Так пойдем, дитя людей,
      В царство фей, к лесной воде, -
      Крепче за руку держись! -
      Ибо ты не понимаешь, как печальна жизнь.
 
      Где вода с холмов струится
      В озерца на дне Глен-Кар,
      Где звезда не отразится,
      Затерявшись в тростниках,
      Мы форели полусонной
      Беспокойные виденья
      На ухо поем,
      Меж травы, в слезах склоненной,
      То мелькнем прозрачной тенью,
      То опять замрем.
      Так пойдем, дитя людей,
      В царство фей, к лесной воде, -
      Крепче за руку держись! -
      Ибо ты не понимаешь, как печальна жизнь.
 
      С потемневшими очами
      Он идет на зов:
      Не слыхать ему мычанья
      Стада с солнечных холмов,
      Не видать возни мышиной
      Возле ящика с крупой,
      Пенье чайника в камине
      Не вдохнет в него покой.
      Он уходит от людей,
      В царство фей, к лесной воде, -
      Крепче за руку держись! -
      Ты вовеки не узнаешь, как печальна жизнь.
 

Комментарии

 
      Слейтвуд (Sleuth Wood, более распространенное название – Slish Wood, от slis- – "расположенный на склоне") – лес на южном берегу озера Лох-Гилл, к юго-востоку от г. Слайго.
      "Остров… зеленый" – остров Иннифсри; см. стихотворение "Озерный остров Иннисфри".
      Россес, Россес-пойнт (Rosses Point) – приморская местность и деревушка, расположенная на небольшом мысу в ирландском графстве Мэйо, близ Слайго. Йейтс поясняет, что это – "достопримечательная местность. Там есть небольшой каменистый мыс (point), на котором если кто уснет, рискует проснуться дурачком: эльфы унесут его душу".
      Глен-Кар (Glen Car, точнее Gleann an Chairte – "Долина исполинского камня") – долина к северо-востоку от г. Слайго, неподалеку от Драмклиффа. По ее склону стекает водопад; на дне вода собирается в озеро.
 
      (с) Анна Блейз
 

 
      Where dips the rocky highland
      Of Sleuth Wood in the lake,
      There lies a leafy island
      Where flapping herons wake
      The drowsy water-rats;
      There we've hid our faery vats,
      Full of berries
      And of reddest stolen cherries.
      Come away, O human child!
      To the waters and the wild
      With a faery, hand in hand,
      For the world's more full of weeping than you can understand.
 
      Where the wave of moonlight glosses
      The dim grey sands with light,
      Far off by furthest Rosses
      We foot it all the night,
      Weaving olden dances,
      Mingling hands and mingling glances
      Till the moon has taken flight;
      To and fro we leap
      And chase the frothy bubbles,
      While the world is full of troubles
      And is anxious in its sleep.
      Come away, O human child!
      To the waters and the wild
      With a faery, hand in hand,
      For the world's more full of weeping than you can understand.
 
      Where the wandering water gushes
      From the hills above Glen-Car,
      In pools among the rushes
      That scarce could bathe a star,
      We seek for slumbering trout
      And whispering in their ears
      Give them unquiet dreams;
      Leaning softly out
      From ferns that drop their tears
      Over the young streams.
      Come away, O human child!
      To to waters and the wild
      With a faery, hand in hand,
      For the world's more full of weeping than you can understand.
 
      Away with us he's going,
      The solemn-eyed:
      He'll hear no more the lowing
      Of the calves on the warm hillside
      Or the kettle on the hob
      Sing peace into his breast,
      Or see the brown mice bob
      Round and round the oatmeal-chest.
      For be comes, the human child,
      To the waters and the wild
      With a faery, hand in hand,
      from a world more full of weeping than you can understand.
 

 

Перевод с английского Анны Блейз

 
      О, кто сказал, что красота минует, словно сон?
      Тоскуют алые уста, надменны и скорбны,
      О том, что мир не посетят чарующие сны
      С тех пор, как траурным костром взметнулся Илион
      И пали Уснеха сыны.
 
      И мы в тревогах и трудах рассеемся, как дым,
      Но среди обликов людских, струящихся с земли,
      Под бренной пеною небес, где звезды отцвели,
      Меж вереницы бледных волн под ветром ледяным
      Пребудет одинокий лик.
 
      Склонитесь, ангелы, пред ней в заоблачном дому!
      До вас и прежде, чем в тиши раздался первый вздох,
      Над бездной водною витал усталый добрый Бог:
      Он расстелил зеленый мир по слову Своему
      Ковром для этих легких ног.
 

Комментарии

 
      Илион (Троя) – в греческой мифологии город, захваченный и сожженный греками в результате Троянской войны. Причиной войны стало похищение спартанской царицы Елены Прекрасной троянским царевичем Парисом.
      "…Уснеха сыны" – в ирландской мифологии трое братьев: Найси, Андле и Ардан, сыновья уладского воина Уснеха. Найси бежал на чужбину вместе со своей возлюбленной Дейрдре, которая была просватана за уладского короля Конхобара; братья последовали за ними. Но в конце концов их хитростью вынудили вернуться в Улад, и они были убиты воинами Конхобара.
 
      (с) Анна Блейз
 

 
      Who dreamed that beauty passes like a dream?
      For these red lips, with all their mournful pride,
      Mournful that no new wonder may betide,
      Troy passed away in one high funeral gleam,
      And Usna's children died.
 
      We and the labouring world are passing by:
      Amid men's souls, that waver and give place
      Like the pale waters in their wintry race,
      Under the passing stars, foam of the sky,
      Lives on this lonely face.
 
      Bow down, archangels, in your dim abode:
      Before you were, or any hearts to beat,
      Weary and kind one lingered by His seat;
      He made the world to be a grassy road
      Before her wandering feet.
 

 

Перевод с английского Анны Блейз

 
      Как играю на скрипке в Дунее -
      Ходит пляс морскою волной.
      А двоюродный брат мой – священник,
      И священник – мой брат родной.
 
      Пусть читают святые книги -
      Я и в этом не уступил:
      Всё читаю я книгу песен,
      Что на ярмарке в Слайго купил.
 
      Как помрем и пойдем на небо
      И придем к Петру у ворот,
      Всех троих он улыбкой встретит,
      Но меня пропустит вперед,
 
      Потому что праведный – весел,
      Коль родился не в горький час,
      А веселым по нраву скрипка,
      А веселым по нраву пляс.
 
      И, завидев меня, столпится
      Райский люд, закричит: "Вот те на!
      Да ведь это скрипач из Дунея!" -
      И запляшет, как в море волна.
 

Комментарии

 
      Дуней, Дунейская скала (Dooney Rock) – скала на берегу озера Лох-Гилл, в лесу Слейтвуд (графство Слайго).
      Слайго – графство на северо-западе Ирландии. В Слайго жили дед и бабка Йейтса по материнской линии; здесь он провел значительную часть своего детства.
      "…придем к Петру у ворот": в христианской традиции апостол Петр – привратник у райских дверей.
 

* * *

 
      В оригинале упомянуты два топонима, опущенные при переводе:
      Килварнет (Kilvarnet) – округа селения Баллинакарроу (Слайго).
      Мохарабуи, Махерабой (Mocharabuiee, Magheraboy, гаэл. Machaire Bui – "Желтая равнина" или "Желтое поле битвы") местность на юго-западной окраине графства Слайго; местная приходская церковь находится в селении Баллинтой.
 
      (с) Анна Блейз
 

 
      When I play on my fiddle in Dooney
      Folk dance like a wave of the sea;
      My cousin is priest in Kilvarnet,
      My brother in Mocharabuiee.
 
      I passed my brother and cousin:
      They read in their books of prayer;
      I read in my book of songs
      I bought at the Sligo fair.
 
      When we come at the end of time
      To Peter sitting in state,
      He will smile on the three old spirits,
      But call me first through the gate;
 
      For the good are always the merry,
      Save by an evil chance,
      And the merry love the fiddle,
      And the merry love to dance:
 
      And when the folk there spy me,
      They will all come up to me,
      With "Here is the fiddler of Dooney!"
      And dance like a wave of the sea.
 

 

Перевод с английского Анны Блейз

 
      Когда же я глядел в последний раз
      На черных леопардов под луной,
      На волны длинных тел и зелень глаз?
      И вольных ведьм на свете – ни одной,
      Сих дам достойнейших: ни метел их, ни слёз,
      Сердитых слёз их больше нет как нет.
      Святых кентавров не сыскать в холмах,
      И я жестоким солнцем ослеплен.
      Воительница-мать, луна, вернулась в прах.
      На рубеже пятидесяти лет
      Я боязливым солнцем ослеплен.
 

 
      When have I last looked on
      The round green eyes and the long wavering bodies
      Of the dark leopards of the moon?
      All the wild witches those most noble ladies,
      For all their broom-sticks and their tears,
      Their angry tears, are gone.
      The holy centaurs of the hills are vanished;
      I have nothing but the embittered sun;
      Banished heroic mother moon and vanished,
      And now that I have come to fifty years
      I must endure the timid sun.
 

 

Перевод с английского Анны Блейз

 
      Шепталась с птицами луна, и я воскликнул: "Пусть
      Не молкнут крики кулика и ржанки горький стон, -
      Но где же нега слов твоих, и радость их, и грусть?
      Смотри: дорогам нет конца, и нет душе приюта".
      Медово-бледная луна легла на сонный склон,
      И я на Эхтге задремал, в ручьевой стороне.
      Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый, -
      Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.
 
      Я знаю тропы, где идут колдуньи в час ночной,
      В венцах жемчужных поднявшись из мглы озерных вод,
      С куделью и веретеном, с улыбкой потайной;
      Я знаю, где луна плывет, где, пеною обуты,
      Танцоры племени Дану сплетают хоровод
      На луговинах островных при стынущей луне.
      Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый, -
      Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.
 
      Я знаю сонную страну, где лебеди кружат,
      Цепочкой скованы златой, и на лету поют,
      Где королева и король в блаженстве без отрад
      Блуждают молча: взор и слух навек у них замкнуты
      Премудростью, что в сердце им лебяжьи песни льют, -
      То знаю я да племя птиц в ручьевой стороне.
      Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый, -
      Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.
 

Комментарии

 
      Эхтге, Оти (Slieve Aughty, гаэл. Sliabh Echtge – "гора Эхтге") – горная гряда в графствах Голуэй и Клэр. Имя Эхтге, по преданию, носила женщина из Племен богини Дану.
      "…танцоры племени Дану" – см. комментарий к стихотворению "Неукротимая орда".
      "…лебеди кружат / Цепочкой скованы златой…". – В комментариях к поэме "Байле и Айлин" Йейтс отмечает: "превратившись в лебедей, скованных друг с другом золотой цепью, Байле и Айлин приняли тот же облик, что принимали до них и другие зачарованные любовники в древних преданиях".
 
      (с) Анна Блейз
 

 
      I CRIED when the moon was murmuring to the birds:
      "Let peewit call and curlew cry where they will,
      I long for your merry and tender and pitiful words,
      For the roads are unending, and there is no place to my mind."
      The honey-pale moon lay low on the sleepy hill,
      And I fell asleep upon lonely Echtge of streams.
      No boughs have withered because of the wintry wind;
      The boughs have withered because I have told them my dreams.
 
      I know of the leafy paths that the witches take,
      Who come with their crowns of pearl and their spindles of wool,
      And their secret smile, out of the depths of the lake;
      I know where a dim moon drifts, where the Danaan kind
      Wind and unwind their dances when the light grows cool
      On the island lawns, their feet where the pale foam gleams.
      No boughs have withered because of the wintry wind;
      The boughs have withered because I have told them my dreams.
 
      I know of the sleepy country, where swans fly round
      Coupled with golden chains, and sing as they fly.
      A king and a queen are wandering there, and the sound
      Has made them so happy and hopeless, so deaf and so blind
      With wisdom, they wander till all the years have gone by;
      I know, and the curlew and peewit on Echtge of streams.
      No boughs have withered because of the wintry wind;
      The boughs have withered because I have told them my dreams.
 
      Фазы Луны
 
      Перевод с английского Анны Блейз
 
      Прислушался старик, на мост взойдя.
      Бредут они с приятелем на юг
      Дорогой трудной. Башмаки в грязи,
      Одежда коннемарская в лохмотьях;
      Но держат шаг размеренный, как будто
      Им путь еще неблизкий до постели,
      Хоть поздняя ущербная луна
      Уже взошла. Прислушался старик.
 
      Ахерн. Что там за звук?
 
      Робартс. Камышница плеснулась,
      А может, выдра прыгнула в ручей.
      Мы на мосту, а тень пред нами – башня;
      Там свет горит – он до сих пор за чтеньем.
      Как все ему подобные, досель
      Он находил лишь образы; быть может,
      Он поселился здесь за свет свечи
      Из башни дальней, где сидел ночами
      Платоник Мильтона иль духовидец-принц
      У Шелли, – да, за одинокий свет
      С гравюры Палмера как образ тайнознанья,
      Добытого трудом: он ищет в книгах
      То, что ему вовеки не найти.
 
      Ахерн. А почему б тебе, кто все познал,
      К нему не постучаться и не бросить
      Намек на истину – не больше, чем достанет
      Постичь: ему не хватит целой жизни
      Чтоб отыскать хоть черствую краюшку
      Тех истин, что тебе – как хлеб насущный;
      Лишь слово обронить – и снова в путь?
 
      Робартс. Он обо мне писал цветистым слогом,
      Что перенял у Пейтера, а после,
      Чтоб завершить рассказ, сказал, я умер, -
      Вот и останусь мертвым для него.
 
      Ахерн. Так спой еще о лунных превращеньях!
      Воистину, твои слова – как песнь:
      «Мне пел ее когда-то мой создатель…»
 
      Робартс: Луна проходит двадцать восемь фаз,
      От света к тьме и вспять по всем ступеням,
      Не менее. Но только двадцать шесть -
      Те колыбели, что качают смертных:
      Нет жизни ни во тьме, ни в полном свете.
      От первого серпа до половины
      Нас увлекают грезы к приключеньям,
      И человек блажен, как зверь иль птица.
      Но лишь начнет круглиться лунный бок -
      И смертный устремляется в погоню
      За прихотью чудной, за измышленьем
      Невероятным, на пределе сил,
      Но все же не вполне недостижимым;
      И хоть его терзает плеть сознанья,
      Но тело, созревая изнутри,
      Становится прекрасней шаг от шага.
      Одиннадцать шагов прошло – Афина
      За волосы хватает Ахиллеса,
      Повержен Гектор, в мир явился Ницше:
      Двенадцатая фаза – ночь героя.
      Рожденный дважды, дважды погребенный,
      Утратит силу он пред полнолуньем
      И возродится слабым, точно червь:
      Тринадцатая фаза ввергнет душу
      В войну с самой собой, и в этой битве
      Рука бессильна; а затем, в безумье,
      В неистовстве четырнадцатой фазы,
      Душа, вострепетав, оцепенеет
      И в лабиринте собственном замрет.
 
      Ахерн. Спой песню до конца, да не забудь
      Пропеть о том чудесном воздаянье,
      Что увенчает сей тернистый путь.
 
      Робартс. Мысль в образ претворяется, и телом
      Становится душа; душа и тело
      В час полнолунья слишком совершенны,
      Чтоб низойти в земную колыбель,
      И слишком одиноки для мирского:
      Исторгнуты душа и тело прочь
      Из мира форм.
 
      Ахерн. Так вот каков предел
      Всем снам души – облечься красотою
      В прекрасном теле, женском иль мужском!
 
      Робартс. А ты не знал?
 
      Ахерн. Поется в этой песне:
      Возлюбленные наши обрели
      Утонченность изящных, узких пальцев
      От ран и смерти, от высот Синая
      Иль от бича кровавого в руках
      Своих же – в давнем, неустанном беге
      Из колыбели в колыбель, покуда
      Из одиночества души и тела
      Краса не излилась во зримый мир.
 
      Робартс. Кто полюбил, тот знает это сердцем.
 
      Ахерн. А этот ужас в их глазах – должно быть,
      Воспоминанье иль предзнанье часа,
      Когда весь мир в сиянье растворится
      И небеса разверзнутся в ничто.
 
      Робартс. Когда луна полна, ее созданья
      Встречаются крестьянам на холмах,
      И те трепещут и бегут в испуге;
      Душа и тело, отрешась от мира,
      Застыли в отрешенности своей,
      И созерцают неотрывным взором
      Те образы, что прежде были мыслью:
      Лишь образ совершенный, неподвижный
      И от других отъединенный в силах
      Нарушить отчуждение прекрасных,
      Пресыщенных и безразличных глаз.
      Тут Ахерн рассмеялся ломким смехом,
      Задумавшись о человеке в башне,
      Его свече бессонной, о пере,
      Без устали скрипящем час за часом.
 
      Робартс. И вот луна склоняется к ущербу.
      Узнав об одиночестве своем,
      Душа опять дрожит по колыбелям,
      Но все переменилось для нее:
      Отныне ей удел – служенье Миру.
      Она и служит, избирая путь,
      Из всех труднейший, на пределе сил,
      Но все же не вполне недостижимый.
      Душа и тело вместе принимают
      Суровые труды.
 
      Ахерн. До полнолунья
      Душа стремится внутрь, а после – в мир.
 
      Робартс. Безвестен ты, и на пороге смерти,
      И книг не пишешь – вот и трезв умом.
      Купец, мудрец, политик, реформатор,
      Покорный муж и верная жена,
      Все это – колыбель за колыбелью,
      И наспех все, и каждый безобразен:
      Лишь в безобразье обретают души
      Спасение от грез.
 
      Ахерн. А что о тех,
      Кто, отслужив свое, освободился?
 
      Робартс. Тьма, как и полный свет, их исторгает
      За грань, и там они парят в тумане,
      Перекликаясь, как нетопыри;
      Они чужды желаний и не знают
      Добра и зла, не мыслят с торжеством
      О совершенстве своего смиренья;
      Что ветер им навеет – то и молвят;
      Пределы безобразья перейдя,
      Они лишились образа и вида;
      Податливы и пресны, словно тесто,
      Какой велишь, такой и примут вид.
 
      Ахерн. А что потом?
 
      Робартс. Как вымесится тесто,
      Чтоб далее могло любую форму
      Принять, какую для нее измыслит
      Природа-повариха, – так и вновь
      Серпом новорожденным круг зачнется.
      Ахерн. А избавленье? Что ж ты не допел?
      Пой песню, пой!
 
      Робартс. Горбун, Святой и Шут -
      Последние пред полной тьмой. И здесь,
      Меж безобразьем тела и сознанья,
      Натянут лук пылающий, что может
      Стрелу пустить на волю, за пределы
      Извечного вращенья колеса,
      Жестокой красоты, словес премудрых,
      Неистовства приливов и отливов.
 
      Ахерн. Когда б не так далеко до постели,
      Я постучался бы к нему и встал
      Под перекрестьем балок, у дверей
      Той залы, чья скупая простота -
      Приманка для премудрости, которой
      Ему не обрести. Я б роль сыграл -
      Ведь столько лет прошло, и нипочем
      Меня он не узнает, – примет, верно,
      За пришлого пьянчугу из деревни.
      А я б стоял и бормотал, пока
      Он не расслышал бы в речах бессвязных:
      «Горбун, Святой и Шут», и что они -
      Последних три серпа пред лунной тьмою.
      На том бы и ушел я, спотыкаясь,
      А он бы день за днем ломал мозги,
      Но так и не постиг бы смысл обмолвки.
 
      Сказал и рассмеялся от того,
      Насколько трудной кажется загадка -
      Но как проста разгадка. Нетопырь
      Из зарослей орешника взметнулся
      И закружил над ними, вереща.
      И свет погас в окне высокой башни.
 

 
      An old man cocked his ear upon a bridge;
      He and his friend, their faces to the South,
      Had trod the uneven road. Their boots were soiled,
      Their Connemara cloth worn out of shape;
      They had kept a steady pace as though their beds,
      Despite a dwindling and late-risen moon,
      Were distant still. An old man cocked his ear.
 
      Aherne. What made that sound?
 
      Robartes. A rat or water-hen
      Splashed, or an otter slid into the stream.
      We are on the bridge; that shadow is the tower,
      And the light proves that he is reading still.
      He has found, after the manner of his kind,
      Mere images; chosen this place to live in
      Because, it may be, of the candle-light
      From the far tower where Milton's Platonist
      Sat late, or Shelley's visionary prince:
      The lonely light that Samuel Palmer engraved,
      An image of mysterious wisdom won by toil;
      And now he seeks in book or manuscript
      What he shall never find.
 
      Aherne. Why should not you
      Who know it all ring at his door, and speak
      Just truth enough to show that his whole life
      Will scarcely find for him a broken crust
      Of all those truths that are your daily bread;
      And when you have spoken take the roads again?
 
      Robartes. He wrote of me in that extravagant style
      He had learnt from Pater, and to round his tale
      Said I was dead; and dead I choose to be.
 
      Aherne. Sing me the changes of the moon once more;
      True song, though speech: "mine author sung it me."
 
      Robartes. Twenty-and-eight the phases of the moon,
      The full and the moon's dark and all the crescents,
      Twenty-and-eight, and yet but six-and-twenty
      The cradles that a man must needs be rocked in:
      For thereТs no human life at the full or the dark.
      From the first crescent to the half, the dream
      But summons to adventure and the man
      Is always happy like a bird or a beast;
      But while the moon is rounding towards the full
      He follows whatever whim's most difficult
      Among whims not impossible, and though scarred,
      As with the cat-o'-nine-tails of the mind,
      His body moulded from within his body
      Grows comelier. Eleven pass, and then
 
      Athene takes Achilles by the hair,
      Hector is in the dust, Nietzsche is born,
      Because the hero's crescent is the twelfth.
      And yet, twice born, twice buried, grow he must,
      Before the full moon, helpless as a worm.
      The thirteenth moon but sets the soul at war
      In its own being, and when that war's begun
      There is no muscle in the arm; and after,
      Under the frenzy of the fourteenth moon,
      The soul begins to tremble into stillness,
      To die into the labyrinth of itself!
      Aherne. Sing out the song; sing to the end, and sing
      The strange reward of all that discipline.
 
      Robartes. All thought becomes an image and the soul
      Becomes a body: that body and that soul
      Too perfect at the full to lie in a cradle,
      Too lonely for the traffic of the world:
      Body and soul cast out and cast away
      Beyond the visible world.
 
      Aherne. All dreams of the soul
      End in a beautiful man's or woman's body.
      Robartes. Have you not always known it?
 
      Aherne. The song will have it
      That those that we have loved got their long fingers
      From death, and wounds, or on Sinai's top,
      Or from some bloody whip in their own hands.
      They ran from cradle to cradle till at last
      Their beauty dropped out of the loneliness
      Of body and soul.
 
      Robartes. The lover's heart knows that.
 
      Aherne. It must be that the terror in their eyes
      Is memory or foreknowledge of the hour
      When all is fed with light and heaven is bare.
 
      Robartes. When the moonТs full those creatures of the full
      Are met on the waste hills by countrymen