BIRD sighs for the air,
      Thought for I know not where,
      For the womb the seed sighs.
      Now sinks the same rest
      On mind, on nest,
      On straining thighs.
 

 
      Мысль – куда, не понять,
      Семя о лоне грустит.
      Ныне в покое все и везде:
      Мысль – в уме, птица – в гнезде,
      Семя во чреве спит.
      280902
 

 
      ALL things uncomely and broken, all things worn out and old,
      The cry of a child by the roadway, the creak of a lumbering cart,
      The heavy steps of the ploughman, splashing the wintry mould,
      Are wronging your image that blossoms a rose in the deeps of my
      heart.
 
      The wrong of unshapely things is a wrong too great to be told;
      I hunger to build them anew and sit on a green knoll apart,
      With the earth and the sky and the water, re-made, like a casket of gold
      For my dreams of your image that blossoms a rose in the deeps of my heart.
 

 
      Все плохо и все изломано, изношено и старо:
      Скрип деревянной телеги, ребенка горькие слезы,
      Поступь тяжелая пахаря, слякоть и снег у дорог -
      Все искажает в сердце моем твой образ цветущей розы.
      Форм искаженных, явлений не выразить ложных строк;
      Я хочу на зеленом холме выстроить заново эти грезы,
      С небом, землей и водой воссоздать, как золотой чертог,
      Ради того, чтобы в сердце моем жил твой образ цветущей розы.
 

 
      В лесах Аркадских – тишина,
      Не водят нимфы круг веселый;
      Мир выбросил игрушки сна,
      Чтоб забавляться Правдой голой, -
      Но и она теперь скучна.
      Увы, пресыщенные дети!
      Все быстротечно в этом свете:
      Ужасным вихрем сметены,
      Летят под дудку сатаны
      Державы, скиптры, листья, лики…
      Уносятся мелькнув едва;
      Надежны лишь одни слова.
      Где ныне древние владыки,
      Бранелюбивые мужи,
      Где грозные цари – скажи?
      Их слава стала только словом,
      О ней твердят учителя
      Своим питомцам бестолковым…
      А может, и сама Земля
      В звенящей пустоте Вселенной -
      Лишь слово, лишь внезапный крик,
      Смутивший на короткий миг
      Ее покой самозабвенный?
      Итак, на древность не молись,
      В пыли лежат ее свершенья;
      За истиною не гонись -
      Непрочно это утешенье;
      Верь только в сердце и в судьбу
      И звездочетам не завидуй,
      Следящим в хитрую трубу
      За ускользающей планидой.
      Нетрудно звезды перечесть
      (И в этом утешенье есть),
      Но звездочетов ты не слушай,
      Не верь в ученые слова:
      Холодный, звездный яд их души
      Разъел, и правда их – мертва.
      Ступай к рокочущему морю
      И там ракушку подбери
      С изнанкой розовей зари -
      И всю свою печаль, все горе
      Ей шепотом проговори -
      И погоди одно мгновенье:
      Печальный отклик прозвучит
      В ответ, и скорбь твою смягчит
      Жемчужное, живое пенье,
      Утешит с нежностью сестры:
      Одни слова еще добры,
      И только в песне – утешенье.
      А мне пора; там, где нарцисс,
      Грустя, склоняет венчик вниз,
      Могила есть в глуши дубравной;
      Туда мне надо поспешить,
      Чтоб песенками рассмешить
      Хоть на часок беднягу фавна.
      Давно уже он в землю лег,
      А все мне чудится: гуляет
      Он в этих рощах,- на лужок,
      Промокший от росы, ступает
      И распустившийся цветок
      С ужимкой важной обоняет
      И слышит звонкий мой рожок…
      О снов таинственный исток!
      И это всё – твое владенье.
      Возьми, я для тебя сберег
      Из мака сонного венок:
      Есть и в мечтаньях утешенье.
 

 
      "Кому такой красивый плащ?"
      "Я сшил его Печали.
      Чтоб был он виден издали
      И восхищаться все могли
      Одеждами Печали".
      "А парус ладишь для чего?"
      "Для корабля Печали.
      Чтоб, крыльев чаячьих белей,
      Скитался он среди морей
      Под парусом Печали".
      "А войлочные башмачки?"
      "Они для ног Печали.
      Чтоб были тихи и легки
      Неуловимые шаги
      Подкравшейся Печали".
 

 
      Я брел под влажною листвой вдоль берега реки,
      Закат мне голову кружил, вздыхали тростники,
      Кружилась голова от грез, и я увидел вдруг
      Худых и мокрых цапель, собравшихся вокруг
      Старейшей и мудрейшей, что важно изрекла:
      Держащий в клюве этот мир, творец добра и зла -
      Бог-Цапля всемогущий, Его чертог высок:
      Дождь – брызги от Его крыла, луна – Его зрачок.
      Пройдя еще, я услыхал, как лотос толковал:
      На длинном стебле тот висит, кто мир наш создавал;
      Я – лишь подобье божества, а бурная река -
      Одна росинка, что с Его скользнула лепестка.
      В потемках маленький олень с мерцаньем звезд в глазах
      Промолвил тихо: Наш Господь, Гремящий в Небесах,-
      Олень прекрасный, ибо где иначе взял бы он
      Красу и кротость и печаль, чтоб я был сотворен?
      Пройдя еще, я услыхал, как рассуждал павлин:
      Кто создал вкусных червяков и зелень луговин -
      Павлин есть превеликий, он в томной мгле ночей
      Колышет в небе пышный хвост с мириадами огней.
 

 
      Там, средь лесов зеленых,
      В болотистой глуши,
      Где, кроме цапель сонных,
      Не встретишь ни души,-
      Там у нас на островке
      Есть в укромном тайнике
      Две корзины
      Красной краденой малины.
      О дитя, иди скорей
      В край озер и камышей
      За прекрасной феей вслед -
      Ибо в мире столько горя, что другой
      дороги нет.
      Там, где под светом лунным
      Волнуется прибой,
      По отмелям и дюнам,
      Где берег голубой,
      Мы кружимся, танцуя
      Под музыку ночную
      Воздушною толпой;
      Под луною колдовской
      Мы парим в волнах эфира -
      В час, когда тревоги мира
      Отравляют сон людской.
      О дитя, иди скорей
      В край озер и камышей
      За прекрасной феей вслед -
      Ибо в мире столько горя, что другой
      дороги нет.
      Там, где с вершины горной,
      Звеня, бежит вода
      И в заводи озерной
      Купается звезда,
      Мы дремлющей форели
      На ушко, еле-еле,
      Нашептываем сны,
      Шатром сплетаем лозы -
      И с веток бузины
      Отряхиваем слезы.
      О дитя, иди скорей
      В край озер и камышей
      За прекрасной феей вслед -
      Ибо в мире столько горя, что другой
      дороги нет.
      И он уходит с нами,
      Счастливый и немой,
      Прозрачными глазами
      Вбирая блеск ночной.
      Он больше не услышит,
      Как дождь стучит по крыше,
      Как чайник на плите
      Бормочет сам с собою,
      Как мышь скребется в темноте
      За сундуком с крупою.
      Он уходит все скорей
      В край озер и камышей
      За прекрасной феей вслед -
      Ибо в мире столько горя, что другой
      дороги нет.
 

 
      Ах, волны, танцуете вы, как стайка детей! -
      Но шум ваш притих, и прежний задор ваш пропал:
      Волны были беспечней, и были июли теплей,
      Когда я мальчишкой был и горя не знал.
      Давно уж и сельдь от этих ушла берегов,
      А сколько скрипело тут прежде – кто б рассказал! -
      Телег, отвозивших в Слайго на рынок улов,
      Когда я мальчишкой был и горя не знал.
      И, гордая девушка, ты уж не так хороша,
      Как те, недоступные, между сетями у скал
      Бродившие в сумерках, теплою галькой шурша,
      Когда я мальчишкой был и горя не знал.
 

 
      Печальный, гордый, алый мой цветок!
      Приблизься, чтоб, вдохнув, воспеть я мог
      Кухулина в бою с морской волной -
      И вещего друида под сосной,
      Что Фергуса в лохмотья снов облек,-
      И скорбь твою, таинственный цветок,
      О коей звезды, осыпаясь в прах,
      Поют в незабываемых ночах.
      Приблизься, чтобы я, прозрев, обрел
      Здесь, на земле, среди любвей и зол
      И мелких пузырей людской тщеты,
      Высокий путь бессмертной красоты.
      Приблизься – и останься так со мной,
      Чтоб, задохнувшись розовой волной,
      Забыть о скучных жителях земли:
      О червяке, возящемся в пыли,
      О мыши, пробегающей в траве,
      О мыслях в глупой, смертной голове,-
      Чтобы вдали от троп людских, в глуши,
      Найти глагол, который Бог вложил
      В сердца навеки смолкнувших певцов.
      Приблизься, чтоб и я, в конце концов,
      Пропеть о славе древней Эрин смог:
      Печальный, гордый, алый мой цветок!
 

 
      Фергус. Весь день я гнался за тобой меж скал,
      А ты менял обличья, ускользая:
      То ветхим вороном слетал с уступа,
      То горностаем прыгал по камням,
      И наконец, в потемках подступивших
      Ты предо мной явился стариком
      Сутулым и седым.
      Друид. Чего ты хочешь,
      Король над королями Красной Ветви?
      Фергус. Сейчас узнаешь, мудрая душа.
      Когда вершил я суд, со мною рядом
      Был молодой и мудрый Конхобар.
      Он говорил разумными словами,
      И все, что было для меня безмерно
      Тяжелым бременем, ему казалось
      Простым и легким. Я свою корону
      Переложил на голову его,
      И с ней – свою печаль.
      Друид. Чего ты хочешь,
      Король над королями Красной Ветви?
      Фергус. Да, все еще король – вот в чем беда.
      Иду ли по лесу иль в колеснице
      По белой кромке мчусь береговой
      Вдоль плещущего волнами залива,-
      Все чувствую на голове корону!
      Друид. Чего ж ты хочешь?
      Фергус. Сбросить этот груз
      И мудрость вещую твою постигнуть.
      Друид. Взгляни на волосы мои седые,
      На щеки впалые, на эти руки,
      Которым не поднять меча, на тело,
      Дрожащее, как на ветру тростник.
      Никто из женщин не любил меня,
      Никто из воинов не звал на битву.
      Фергус. Король – глупец, который тратит жизнь
      На то, чтоб возвеличивать свой призрак.
      Друид. Ну, коли так, возьми мою котомку.
      Развяжешь – и тебя обступят сны.
      Фергус. Я чувствую, как жизнь мою несет
      Неудержимым током превращений.
      Я был волною в море, бликом света
      На лезвии меча, сосною горной,
      Рабом, вертящим мельницу ручную,
      Владыкою на троне золотом.
      И все я ощущал так полно, сильно!
      Теперь же, зная все, я стал ничем.
      Друид, друид! Какая бездна скорби
      Скрывается в твоей котомке серой!
 

 
      Под старой крышей гомон воробьев,
      И блеск луны, и млечный небосклон,
      И шелест листьев, их певучий зов,
      Земного горя заглушили стон.
      Восстала дева с горькой складкой рта
      В великой безутешности своей -
      Как царь Приам пред гибелью, горда,
      Обречена, как бурям Одиссей.
      Восстала,- и раздоры воробьев,
      Луна, ползущая на небосклон,
      И ропот листьев, их унылый зов,
      Слились в один земного горя стон.
 

 
      Зачем мы не белые птицы над пенной зыбью
      морской!
      Еще метеор не погас, а уже мы томимся тоской;
      И пламень звезды голубой, озарившей пустой
      небоскат,
      Любовь моя, вещей печалью в глазах твоих
      вечных распят.
      Усталость исходит от этих изнеженных лилий
      и роз;
      Огонь метеора мгновенный не стоит, любовь моя,
      слез;
      И пламень звезды голубой растворится в потемках
      как дым:
      Давай в белых птиц превратимся и в темный
      простор улетим.
      Я знаю: есть остров за морем, волшебный
      затерянный брег,
      Где Время забудет о нас и Печаль не отыщет
      вовек;
      Забудем, моя дорогая про звезды, слезящие взор,
      И белыми птицами канем в качающий волны
      простор.
 

 
      Кто вслед за Фергусом готов
      Гнать лошадей во тьму лесов
      И танцевать на берегу?
      О юноша, смелее глянь,
      О дева юная, воспрянь,
      Оставь надежду и тоску.
      Не прячь глаза и не скорби
      Над горькой тайною любви,
      Там Фергус правит в полный рост -
      Владыка медных колесниц,
      Холодных волн и белых птиц
      И кочевых косматых звезд.
 

 
      Я укрываюсь от дождя
      Под сломанной ветлой,
      А был я всюду званый гость
      И парень удалой,
      Пока пожар моих кудрей
      Не сделался золой.
      Я вижу – снова молодежь
      Готова в бой и в дым
      За всяким, кто кричит "долой"
      Тиранам мировым,
      А мне лишь Время – супостат,
      Враждую только с ним.
      Не привлекает никого
      Трухлявая ветла.
      Каких красавиц я любил!
      Но жизнь прошла дотла.
      Я времени плюю в лицо
      За все его дела.
 

 
      Знай, что и я, в конце концов,
      Войду в плеяду тех певцов,
      Кто дух ирландский в трудный час
      От скорби и бессилья спас.
      Мой вклад ничуть не меньше их:
      Недаром вдоль страниц моих
      Цветет кайма из алых роз -
      Знак той, что вековечней грез
      И Божьих ангелов древней!
      Средь гула бесноватых дней
      Ее ступней летящий шаг
      Вернул нам душу древних саг;
      И мир, подъемля свечи звезд,
      Восстал во весь свой стройный рост;
      Пусть так же в стройной тишине
      Растет Ирландия во мне.
      Не меньше буду вознесен,
      Чем Дэвис, Мэнган, Фергюсон;
      Ведь для способных понимать
      Могу я больше рассказать
      О том, что скрыла бездны мгла,
      Где спять лишь косные тела;
      Ведь над моим столом снуют
      Те духи мира, что бегут
      Нестройной суеты мирской -
      Быть ветром, бить волной морской;
      Но тот, в ком жив заветный строй,
      Расслышит ропот их живой,
      Уйдет путем правдивых грез
      Вслед за каймой из алых роз.
      О танцы фей в сияньи лун! -
      Земля друидов, снов и струн.
      И я пишу, чтоб знала ты
      Мою любовь, мои мечты;
      Жизнь, утекающая в прах,
      Мгновенней, чем ресничный взмах;
      И страсть, что Маятник времен
      Звездой вознес на небосклон,
      И весь полночных духов рой,
      Во тьме снующих надо мной, -
      Уйдет туда, где, может быть,
      Нельзя мечтать, нельзя любить,
      Где дует вечности сквозняк
      И Бога раздается шаг.
      Я сердце вкладываю в стих,
      Чтоб ты, среди времен иных,
      Узнала, что я в сердце нес -
      Вслед за каймой из алых роз.
 

 
      Всадники скачут от Нок-на-Рей,
      Мчат над могилою Клот-на-Бар,
      Кайлте пылает, словно пожар,
      И Ниав кличет: Скорей, скорей!
      Выкинь из сердца смертные сны,
      Кружатся листья, кони летят,
      Волосы ветром относит назад,
      Огненны очи, лица бледны.
      Призрачной скачки неистов пыл,
      Кто нас увидел, навек пропал:
      Он позабудет, о чем мечтал,
      Все позабудет, чем прежде жил.
      Скачут и кличут во тьме ночей,
      И нет страшней и прекрасней чар;
      Кайлте пылает, словно пожар,
      И Ниав громко зовет: Скорей!
 

 
      Молчите, вечные голоса!
      Летите к стражам райских отар:
      Пускай они, забыв небеса,
      Блуждают по миру как пламена.
      Ваш зов для сердца безмерно стар,
      Поют ли птицы, шумят леса,
      Гудит ли ветер, поет волна, -
      Молчите, вечные голоса!
 

 
      Дети Даны смеются в люльках своих золотых,
      Жмурятся и лепечут, не закрывают глаз,
      Ибо Северный ветер умчит их с собою в час,
      Когда стервятник закружит между вершин крутых.
      Я целую дитя, что с плачем жмется ко мне,
      И слышу узких могил вкрадчиво-тихий зов;
      Ветра бездомного крик над перекатом валов,
      Ветра бездомного дрожь в закатном огне,
      Ветра бездомного стук в створы небесных врат
      И адских врат; и духов гонимых жалобы, визг и вой…
      О сердце, пронзенное ветром! Их неукротимый рой
      Роднее тебе Марии Святой, мерцанья ее лампад!
 

 
      Дряхлое сердце мое, очнись,
      Вырвись из плена дряхлых дней!
      В сумерках серых печаль развей,
      В росы рассветные окунись.
      Твоя матерь, Эйре, всегда молода,
      Сумерки мглисты и росы чисты,
      Хоть любовь твою жгут языки клеветы
      И надежда сгинула навсегда.
      Сердце, уйдем к лесистым холмам,
      Туда, где тайное братство луны,
      Солнца и неба и крутизны
      Волю свою завещает нам.
      И Господь трубит на пустынной горе,
      И вечен полет времен и планет,
      И любви нежнее – сумерек свет,
      И дороже надежды – роса на заре.
 

 
      Я вышел в мглистый лес ночной,
      Чтоб лоб горящий остудить,
      Орешниковый срезал прут,
      Содрал кору, приладил нить.
      И в час, когда светлела мгла
      И гасли звезды-мотыльки,
      Я серебристую форель
      Поймал на быстрине реки.
      Я положил ее в траву
      И стал раскладывать костер,
      Как вдруг услышал чей-то смех,
      Невнятный тихий разговор.
      Предстала дева предо мной,
      Светясь, как яблоневый цвет,
      Окликнула – и скрылась прочь,
      В прозрачный канула рассвет.
      Пускай я стар, пускай устал
      От косогоров и холмов,
      Но чтоб ее поцеловать,
      Я снова мир пройти готов,
      И травы мять, и с неба рвать,
      Плоды земные разлюбив,
      Серебряный налив луны
      И солнца золотой налив.
 

 
      Всё, что на свете грустно, убого и безобразно:
      Ребенка плач у дороги, телеги скрип за мостом,
      Шаги усталого пахаря и всхлипы осени грязной -
      Туманит и искажает твой образ в сердце моем.
      Как много зла и печали! Я заново все перестрою -
      И на холме одиноко прилягу весенним днем,
      Чтоб стали земля и небо шкатулкою золотою
      Для грез о прекрасной розе, цветущей в сердце моем.
 

 
      Белая лань безрогая, слышишь ли ты мой зов?
      Я превратился в гончую с рваной шерстью на
      тощих боках;
      Я был на Тропе Камней и в Чаще Длинных
      Шипов,
      Потому что кто-то вложил боль и ярость,
      желанье и страх
      В ноги мои, чтоб я гнал тебя ночью и днем.
      Странник с ореховым посохом взглянул мне
      в глаза,
      Взмахнул рукой – и скрылся за темным
      стволом;
      И стал мой голос – хриплым лаем гончего пса.
      И время исчезло, как прежний мой образ исчез;
      Пускай Кабан Без Щетины с Заката придет
      скорей,
      И выкорчует солнце и месяц и звезды с небес,
      И уляжется спать, ворча, во мгле без теней.
 
      ОН ПРОСИТ У СВОЕЙ ЛЮБИМОЙ ПОКОЯ
 
      Я слышу Призрачных Коней, они летят как гром -
      Разметанные гривы и молнии очей;
      Над ними Север распростер ползучий мрак ночей,
      Восток занялся бледным, негреющим костром,
      А Запад плачет в росах, последний пряча свет,
      А Юг разлил пыланье пунцово-красных роз…
      О тщетность Сна, Желанья и всех Надежд и Грез! -
      В густую глину впахан Коней зловещих след.
      Любимая, закрой глаза, пусть сердце твое стучит
      Над моим, а волосы – волной мне упадут на грудь,
      Чтоб хоть на час в них утонуть, их тишины вдохнуть -
      Вдали от тех косматых грив и грохота копыт.
 

 
      Обняв тебя, любовь моя,
      Всю красоту объемлю я,
      Что канула во тьму времен:
      Жар ослепительных корон,
      Схороненных на дне озер;
      И томных вымыслов узор,
      Что девы по канве вели,-
      Для пированья гнусной тли;
      И нежный, тленный запах роз
      Средь волн уложенных волос;
      И лилии – у алтарей,
      Во мраке длинных галерей,
      Где так настоен фимиам,
      Что слезы – на глазах у дам.
      Как ты бледна и как хрупка!
      О, ты пришла издалека,
      Из прежних, призрачных эпох!
      За каждым поцелуем – вздох…
      Как будто красота скорбит,
      Что все погибнет, все сгорит,
      Лишь в бездне бездн, в огне огней
      Чертог останется за ней,
      Где стражи тайн ее сидят
      В железном облаченье лат,
      На меч склонившись головой,
      В задумчивости вековой.
 

 
      Владей небесной я парчой
      Из золота и серебра,
      Рассветной и ночной парчой
      Из дымки, мглы и серебра,
      Перед тобой бы расстелил, -
      Но у меня одни мечты.
      Свои мечты я расстелил;
      Не растопчи мои мечты.
 

 
      Тише, сердце, тише! страх успокой;
      Вспомни мудрости древней урок:
      Тот, кто страшится волн и огня
      И ветров, гудящих вдоль звездных дорог,
      Будет волей ветра, волн и огня
      Стерт без следа, ибо он чужой
      Одинокому мужеству бытия.
 

 
      Едва я скрипку подниму -
      Танцуют стар и млад.
      Кузен мой – поп в Кильварнете,
      И в Макрабви – мой брат.
      А я скрипач из Дууни,
      Я больше, чем они,
      И не потребен требник мне,
      А песни мне – сродни.
      Когда мы к Господу придем
      Стучаться у ворот,
      Архангел всех пропустит в рай,
      Но скрипача – вперед.
      И то сказать – без скрипки
      Какая благодать?
      Не спеть, не выпить без нее
      И не потанцевать.
      Сбегутся ангелы гурьбой,
      Едва войду я в сад,
      И с криками: "Играй, скрипач!" -
      Запляшут стар и млад.
 

 

Содержание. Байле и Айллин любили друг друга, но Энгус, бог любви, желая сделать их счастливыми в своих владениях в стране мертвых, рассказал каждому из влюбленных о смерти другого, отчего сердца их разбились, и они умерли.

 
      Когда во тьме кричит кулик.
      И с ветром шепчется тростник,
      Из сна, из темноты ночной
      Они встают передо мной:
      Вождь уладов, Месгедры сын,
      И дева кроткая Айллин
      Дочь Лугайда, краса долин.
      Любви их был заказан путь
      В заботах поздних утонуть;
      Их страсть остынуть не могла,
      Как стынут в старости тела.
      Отторженные от земли,
      Они в бессмертье расцвели.
      В те стародавние года
      Перед пришествием Христа,
      Когда еще Куальнский бык
      В ирландцах распрю не воздвиг,
      Собрался в свадебный поход
      Медоречивый Байле – тот,
      Кого молва еще зовет
      Малоземельным Байле; с ним
      Из Эмайна путем одним
      Певцов и воинов отряд;
      Был каждый радостью объят,
      И все мечтали, как один,
      О свадьбе Байле и Айллин.
      Привал устроили в лугах,
      Как вдруг, кружа листву и прах,
      Промчался ветер – и возник
      Пред королем чудной старик:
      Растрепан, тощ, зеленоглаз,
      И круглый, как у белки, глаз.
      О птичьи крики в небесах,
      Рыданья ветра в камышах!
      Какую выспреннюю блажь
      Внушает темный голос ваш!
      Как жалки наши Нэн иль Кэт
      Пред теми, чьих страданий след
      Остался в сагах древних лет
      И в ропоте твоем, тростник!
      Хоть все постигший лишь постиг,
      Что, как судьба нас ни балуй,
      Смех детский, женский поцелуй -
      Увы! – дар жизни в этом весь.
      Так сколь же непомерна спесь
      В том тростнике среди болот,
      Где дважды в день проходит скот,
      И в птичьих маленьких телах,
      Что ветер треплет в небесах!
      Старик сказал: "Я с юга мчусь,
      Поведать Байле тороплюсь,
      Как покидала край отцов
      Айллин, и много удальцов
      Толпилось тут: и стар и млад
      Ее отговорить хотят;
      Досадно, что такой красе
      Не жить меж них,- и ропщут все,
      Упорство девушки виня.
      И, наконец, ее коня
      Какой-то старец удержал:
      "Ты не поедешь!" – он сказал.-
      Средь соплеменников твоих
      Тебе отыщется жених.
      Нашелся юноша такой,
      Что, завладев ее рукой,
      Взмолился: "Выбери из нас,
      О госпожа!" И в этот час
      Среди разгневанной толпы,
      Когда на все ее мольбы
      Не отозвался ни один,
      Упала, умерла Айллин.
      Сердца у любящих слабы
      Перед ударами судьбы;
      Бросает их то в жар, то в лед,
      Воображенье наперед
      Им верить худшему велит.
      Злой вестью Байле был убит.
      И вот на свежих ветках он
      К большому дому отнесен,
      Где, неподвижен и суров,
      У бронзовых дверных столбов
      Пес Уладов тогда сидел;
      Главу понуря, он скорбел
      О милой дочери певца
      И о герое, до конца
      Ей верном. Минули года,
      Но в день предательства всегда
      Об их судьбе он слезы лил.
      И хоть Медоречивый был
      Под грудой камня погребен
      Перед глазами Пса,- но он
      Уж не нашел для Байле слез,
      Лишь камень к насыпи принес.
      Для косной памяти людской
      Обычай издавна такой:
      Что с глаз долой, из сердца вон.
      Но ветра одинокий стон,
      Но у реки седой тростник,
      Но с клювом загнутым кулик
      О Дейрдре помнят до сих пор;
      Мы слышим ропот и укор,
      Когда вдоль зарослей озер
      Гуляем вместе с Кэт иль Нэн.
      Каких нам жаждать перемен?
      Ведь, как и Байле, мы уйдем
      Одним протоптанным путем.
      Но им – им Дейрдре все жива,
      Прекрасна и всегда права -
      Ах, сердце знает, как права!
      А тощий лгун – чудной старик -
      В плащ завернувшись, в тот же миг
      Умчался к месту, где Айллин
      Средь пестрых ехала равнин
      С толпой служанок, юных дев:
      Они, под солнцем разомлев,
      Мечтали сонно о руках,
      Что брачной ночью им впотьмах
      Распустят платье на груди;
      Ступали барды впереди
      Так важно, словно арфы звук
      Способен исцелить недуг
      Любви и поселить покой
      В сердцах людей – бог весть какой -
      Где правит страх, как господин.
      Старик вскричал: "Еще один
      Покинул хлад и зной земли;
      Его в Муртемне погребли.
      И там, на камне гробовом,
      Священным Огама письмом,
      Что память пращуров хранит,
      Начертано: Тут Байле спит
      Из рода Рури. Так давно
      Богами было решено,
      Что ложа брачного не знать
      Айллин и Байле,- но летать,
      Любиться и летать, где пчел
      Гудящий луг – Цветущий Дол.
      И потому ничтожна весть,
      Что я спешил сюда принесть".
      Умолк – и видя, что она
      Упала, насмерть сражена,
      Смеясь, умчался злобный плут
      К холму, что пастухи зовут
      Горой Лигина, ибо встарь
      Оттуда некий бог иль царь
      Законами снабдил народ,
      Вещая с облачных высот.
      Все выше шел он, все скорей.
      Темнело. Пара лебедей,
      Соединенных золотой
      Цепочкой, с нежной воркотней
      Спустились на зеленый склон.
      А он стоял, преображен,-
      Румяный, статный, молодой:
      Крыла парили за спиной,
      Качалась арфа на ремне,
      Чьи струны Этайн в тишине
      Сплела, Мидирова жена,
      Любви безумием пьяна.
      Как передать блаженство их?
      Две рыбки, в бликах золотых
      Скользящие на дне речном;
      Или две мыши на одном
      Снопу, забытом на гумне;
      Две птицы в яркой вышине,
      Что с дымкой утренней слились;
      Иль веки глаз, глядящих ввысь
      И щурящихся на свету;
      Две ветви яблони в цвету,