Родился в Дублине, в семье художника, изучал живопись в Дублине. Основатель Ирландского театра. Собиратель и издатель ирландского фольклора. Сенатор Ирландского свободного государства (1922-28). Лауреат Нобелевской премии (1923). Автор пьес, рассказов, эссе о поэзии и театре и т.д.

 
      He Wishes for the Cloths of Heaven
      Had I the heavens' embroidered cloths,
      Enwrought with golden and silver light,
      The blue and the dim and the dark cloths
      Of night and light and the half-light,
      I would spread the cloths under your feet:
      But I, being poor, have only my dreams;
      I have spread my dreams under your feet;
      Tread softly because you tread on my dreams.
      Он желает небесную ткань.
      Имел бы я неба шитую ткань,
      А в ней золотой и серебряный свет,
      Синюю, серую, темную ткань,
      Дней и ночей полумрак-полусвет,
      Ее расстелил бы под ноги тебе:
      Но беден я, у меня лишь мечты;
      Я бросил мечты под ноги тебе;
      Мягко ступай на мои мечты.
      040902
 

 
      O, hurry, where by water, among the trees,
      The delicate-stepping stag and his lady sigh,
      When they have looked upon their images
      Would none had ever loved but you and I!
      Or have you heard that sliding silver-shoed
      Pale silver-proud queen-woman of the sky,
      When the sun looked out of his golden hood?
      O, that none ever loved but you and I!
      O hurry to the ragged wood, for there
      I will drive all those lovers out and cry
      O, my share of the world, O, yellow hair!
      No one has ever loved but you and I.
 

 
      Иди, где вода, где со вздохом любви
      С подругой олень бредет сквозь кусты;
      Взглянули они в отраженья свои, -
      Никто не любил так, как я и ты!
      Ты видел царицу, как вся в серебре
      На туфельках гордо скользит с высоты?
      Как в золоте солнце плывет по горе?
      О, никто не любил так, как я и ты!
      Иди же на холм, что лесом оброс,
      Влюбленных вспугну я и крикну в листы:
      "О, мир и душа! о, пламя волос !
      Никто не любил так, как я и ты!
      050902
 

 
      NOR dread nor hope attend
      A dying animal;
      A man awaits his end
      Dreading and hoping all;
      Many times he died,
      Many times rose again.
      A great man in his pride
      Confronting murderous men
      Casts derision upon
      Supersession of breath;
      He knows death to the bone -
      Man has created death.
 

 
      Без надежды и страха свой век
      Кончает зверь или птаха;
      Ждет свою смерть лишь человек
      С надеждой и страхом.
      Умирал он уже не раз
      И не раз поднимался снова.
      Силой своей гордясь,
      Крепчая в борьбе суровой,
      Усмехается он хитро
      Духу жизни, ее круговерти;
      Ему знакомо смерти нутро -
      Человек сам создатель смерти.
 

 
      THOUGH nurtured like the sailing moon
      In beauty's murderous brood,
      She walked awhile and blushed awhile
      And on my pathway stood
      Until I thought her body bore
      A heart of flesh and blood.
      But since I laid a hand thereon
      And found a heart of stone
      I have attempted many things
      And not a thing is done,
      For every hand is lunatic
      That travels on the moon.
      She smiled and that transfigured me
      And left me but a lout,
      Maundering here, and maundering there,
      Emptier of thought
      Than the heavenly circuit of its stars
      When the moon sails out.
 

 
      Хотя любима, как луна,
      Красот убийственных среди,
      Она ходила и краснела,
      И попадалась на пути,
      Пока не понял: это тело -
      Сплошное сердце во плоти.
      Но лишь коснулся я груди,
      Нашел я камень там на дне,
      Чего я только ни пытался -
      Все было не под силу мне,
      Ведь каждая рука – безумец,
      Что сонно бродит по луне.
      Ее улыбкою сражен,
      Я оставался, как дурак,
      Туда-сюда, как заведенный,
      Бродить без мысли просто так -
      Вот так блуждают в небе звезды,
      Когда луна плывет во мрак.
      091002
 

 
      A mermaid found a swimming lad,
      Picked him for her own,
      Pressed her body to his body,
      Laughed; and plunging down
      Forgot in cruel happiness
      That even lovers drown.
 

 
      Плывущий юноша был
      Красою русалки тронут,
      Прижимаясь телом к нему,
      Cмеясь, погружаясь в омут,
      Она забыла в жестоком блаженстве,
      Что даже любимые тонут.
      091002
 

 
      SWIFT has sailed into his rest;
      Savage indignation there
      Cannot lacerate his breast.
      Imitate him if you dare,
      World-besotted traveller; he
      Served human liberty.
 

 
      Свифт уж с нами не живет;
      Гнев, что так его тревожил,
      Грудь ему не разорвет.
      Подражай ему, прохожий,
      Коль отважен духом; он
      Был в свободу лишь влюблен.
 
      091002
 

 
      A crazy man that found a cup,
      When all but dead of thirst,
      Hardly dared to wet his mouth
      Imagining, moon-accursed,
      That another mouthful
      And his beating heart would burst.
      October last I found it too
      But found it dry as bone,
      And for that reason am I crazed
      And my sleep is gone.
 

 
      Безумец, нашедший чашу с водой,
      Чувствуя жажды гнет,
      И рта своего не смочил, боясь,
      Что луна его проклянет,
      Стоит лишь сделать один глоток
      И сердце его умрет.
      Я в октябре тоже чашу нашел,
      Как кость, была сухая она,
      По этой причине безумен я
      И ночи мои без сна.
      121002
 

 
      I SING what was lost and dread what was won,
      I walk in a battle fought over again,
      My king a lost king, and lost soldiers my men;
      Feet to the Rising and Setting may run,
      They always beat on the same small stone.
 

 
      Пою о потерях, побед боюсь
      И снова, как прежде, веду бои,
      Король и солдаты – потери мои;
      Восход ли, Закат – куда ни пройдусь,
      Ногами о мелкие камни бьюсь.
 
      280902
 

 
      A PITY beyond all telling
      Is hid in the heart of love:
      The folk who are buying and selling,
      The clouds on their journey above,
      The cold wet winds ever blowing,
      And the shadowy hazel grove
      Where mouse-grey waters are flowing,
      Threaten the head that I love.
 

 
      Жалость – невыразимо
      В сердце любви моей:
      Тучи бегущие мимо,
      Торгующий сонм людей ,
      Влажный холодный ветер,
      Орешник в краю теней,
      Воды в свинцовом свете, -
      Угроза любви моей.
 

 
      THE brawling of a sparrow in the eaves,
      The brilliant moon and all the milky sky,
      And all that famous harmony of leaves,
      Had blotted out man's image and his cry.
      A girl arose that had red mournful lips
      And seemed the greatness of the world in tears,
      Doomed like Odysseus and the labouring ships
      And proud as Priam murdered with his peers;
      Arose, and on the instant clamorous eaves,
      A climbing moon upon an empty sky,
      And all that lamentation of the leaves,
      Could but compose man's image and his cry.
 

 
      На кровлях шум и ссоры воробьев,
      Белеет высь от лунного сиянья,
      И шум листвы, как музыка без слов, -
      Ни человека, ни его стенанья.
      И встала дева – скорбь в ее устах,
      Как бы в слезах величие вселенной,
      Обречена, как Одиссей в морях,
      Горда, как царь Приам, им умерщвленный..
      И встала, и на кровлях шум и крик,
      И одинокость лунного сиянья,
      И плач листвы явили в тот же миг
      И человека и его стенанья
      260902
 

 
      WHEN you are old and grey and full of sleep,
      And nodding by the fire, take down this book,
      And slowly read, and dream of the soft look
      Your eyes had once, and of their shadows deep;
      How many loved your moments of glad grace,
      And loved your beauty with love false or true,
      But one man loved the pilgrim Soul in you,
      And loved the sorrows of your changing face;
      And bending down beside the glowing bars,
      Murmur, a little sadly, how Love fled
      And paced upon the mountains overhead
      And hid his face amid a crowd of stars.
 

 
      Когда, состарясь, и клонясь ко сну,
      Ты сядешь с этой книгой у огня,
      Припомни взор свой на закате дня
      И глаз тенистых блеск, и глубину.
      Сколь многие, кто истинно, кто нет,
      Любили красоту твою, но был
      Один, кто душу чистую любил,
      В изменчивом лице печальный свет.
      И, с грустью угли шевеля в золе,
      Шепни любви, как быстро по горам
      Она взлетела в небеса, и там
      Лицо укрыла в звездной полумгле.
 
      2709-02 -07
 

 
      HIS chosen comrades thought at school
      He must grow a famous man;
      He thought the same and lived by rule,
      All his twenties crammed with toil;
      "What then?' sang Plato's ghost. "What then?"
      Everything he wrote was read,
      After certain years he won
      Sufficient money for his need,
      Friends that have been friends indeed;
      "What then?' sang Plato's ghost. " What then?'
      All his happier dreams came true -
      A small old house, wife, daughter, son,
      Grounds where plum and cabbage grew,
      poets and Wits about him drew;
      "What then.?' sang Plato's ghost. "What then?'
      The work is done,' grown old he thought,
      "According to my boyish plan;
      Let the fools rage, I swerved in naught,
      Something to perfection brought';
      But louder sang that ghost, "What then?'
 

 
      Друзья считали в школе тогда:
      Он будет важным лицом;
      Он думал так же и жил, как всегда,
      Другие терпели бремя труда;
      Дух Платона пел: "Ну и что?"
      Все прочли, о чем он писал,
      И так он добыл деньжат
      Для себя, и для друзей своих,
      Самых истинных и дорогих;
      Дух Платона пел: "Ну и что?"
      Осуществились его мечты:
      Дети, жена, маленький дом,
      Сливовый сад, капусты кусты,
      Среди поэтов достиг высоты;
      Дух Платона пел: "Ну и что?"
      "Труд окончен" он поседел,
      "Вот и все, о чем я мечтал;
      Пусть кричат, что я плох, неумел,
      Но что-то я сделать все же успел”.
      Дух Платона пел: "Ну и что?"
      280902
 

 
      We sat under an old thorn-tree
      And talked away the night,
      Told all that had been said or done
      Since first we saw the light,
      And when we talked of growing up
      Knew that we'd halved a soul
      And fell the one in t'other's arms
      That we might make it whole;
      Then peter had a murdering look,
      For it seemed that he and she
      Had spoken of their childish days
      Under that very tree.
      O what a bursting out there was,
      And what a blossoming,
      When we had all the summer-time
      And she had all the spring!
 

 
      Под старым деревом всю ночь
      Вели мы разговор,
      О жизни, нами прожитой
      С рожденья до сих пор.
      Отдав друг другу пол-души
      В рассказах про житье,
      Мы крепко-крепко обнялись,
      Чтоб возвратить ее;
      Я в раж вошел, поняв, что мы
      Уже не первый раз,
      Под этим деревом ведем
      О детстве свой рассказ.
      Какое чудо – годы те,
      Как жизнь цвела, красна,
      Когда все лето было – нам
      И наша – вся весна!
      161002
 

 
      WHILE I wrought out these fitful Danaan rhymes,
      My heart would brim with dreams about the times
      When we bent down above the fading coals
      And talked of the dark folk who live in souls
      Of passionate men, like bats in the dead trees;
      And of the wayward twilight companies
      Who sigh with mingled sorrow and content,
      Because their blossoming dreams have never bent
      Under the fruit of evil and of good:
      And of the embattled flaming multitude
      Who rise, wing above wing, flame above flame,
      And, like a storm, cry the Ineffable Name,
      And with the clashing of their sword-blades make
      A rapturous music, till the morning break
      And the white hush end all but the loud beat
      Of their long wings, the flash of their white feet.
 

 
      Тому, с кем я говорил у огня.
      Когда искал я ритмы Данаана,
      Мне вспомнилось о той поре нежданно:
      Склонясь, мы говорили у огня,
      Что сонм теней таится в сердце дня,
      В страстях людей, как мыши в мертвом древе;
      В тех сумрачных умах, что носят в чреве
      Вздох, где смешались радость и печаль,
      Ведь, расцветая, их мечты едва ль
      Добра и зла плоды в душе давали;
      В тех множествах из пламени и стали,
      Что рвутся в бой, как шторм, крыло к крылу,
      Крича невыразимое во мглу,
      Звон их мечей гремит на поле брани,
      Как музыка, до самой ранней рани,
      Когда все смолкнет и в пыли дорог -
      Лишь крыльев шорох, да мельканье ног.
 
      201002
 

 
      WHAT if I bade you leave
      The cavern of the mind?
      There's better exercise
      In the sunlight and wind.
      I never bade you go
      To Moscow or to Rome.
      Renounce that drudgery,
      Call the Muses home.
      Seek those images
      That constitute the wild,
      The lion and the virgin,
      The harlot and the child.
      Find in middle air
      An eagle on the wing,
      Recognise the five
      That make the Muses sing.
 

 
      Что если я скажу, -
      Оставь ума игру?
      Есть лучшее занятье
      Под солнцем на ветру.
      Я не скажу, езжай
      До Рима иль Москвы.
      Брось труд свой кропотливый
      И Музу позови.
      Ищи картины те,
      Где мир во всей красе:
      Девица или львица,
      Иль ягода в росе.
      Взгляни на небосвод,
      На вольных птиц полет,
      Отдайся власти чувства
      И Муза запоет.
      290902
 

 
      THE Danaan children laugh, in cradles of wrought gold,
      And clap their hands together, and half close their eyes,
      For they will ride the North when the ger-eagle flies,
      With heavy whitening wings, and a heart fallen cold:
      I kiss my wailing child and press it to my breast,
      And hear the narrow graves calling my child and me.
      Desolate winds that cry over the wandering sea;
      Desolate winds that hover in the flaming West;
      Desolate winds that beat the doors of Heaven, and beat
      The doors of Hell and blow there many a whimpering ghost;
      O heart the winds have shaken, the unappeasable host
      Is comelier than candles at Mother Mary's feet.
 

 
      Дети Данаана смеются в полусне,
      Хлопают в ладоши, полузакрыв ресницы,
      Их путь лежит на север, прилетит орлица
      С мощными крылами, в сердце – лед и снег:
      Мое дитя – в слезах, прижму к груди его,
      И слышу глас могил, зовущий нас обоих,
      Пустынных ветров плач над всплесками прибоя;
      И ветров, что зовут на Запад огневой;
      И ветров тех, стучащих в райский сон,
      Стучащих к духам в ад, что стонут, как больные,
      О сердце шаткое, свечей у ног Марии
      Приятней все ж непримиримый сонм.
 
      221002
 

 
      BELOVED, gaze in thine own heart,
      The holy tree is growing there;
      From joy the holy branches start,
      And all the trembling flowers they bear.
      The changing colours of its fruit
      Have dowered the stars with metry light;
      The surety of its hidden root
      Has planted quiet in the night;
      The shaking of its leafy head
      Has given the waves their melody,
      And made my lips and music wed,
      Murmuring a wizard song for thee.
      There the Joves a circle go,
      The flaming circle of our days,
      Gyring, spiring to and fro
      In those great ignorant leafy ways;
      Remembering all that shaken hair
      And how the winged sandals dart,
      Thine eyes grow full of tender care:
      Beloved, gaze in thine own heart.
      Gaze no more in the bitter glass
      The demons, with their subtle guile.
      Lift up before us when they pass,
      Or only gaze a little while;
      For there a fatal image grows
      That the stormy night receives,
      Roots half hidden under snows,
      Broken boughs and blackened leaves.
      For ill things turn to barrenness
      In the dim glass the demons hold,
      The glass of outer weariness,
      Made when God slept in times of old.
      There, through the broken branches, go
      The ravens of unresting thought;
      Flying, crying, to and fro,
      Cruel claw and hungry throat,
      Or else they stand and sniff the wind,
      And shake their ragged wings; alas!
      Thy tender eyes grow all unkind:
      Gaze no more in the bitter glass.
 

 
      Любимая, в сердце взгляни,
      Растет в нем святое древо,
      Листья дрожат, как огни,
      Питает их радости чрево.
      От блеска лучистых плодов
      Небесные звезды мерцают,
      Незримые корни стволов
      Невидимо в ночь прорастают.
      Неслышно трепещет листва,
      Рождаются волны мелодий,
      Сомкнувшись, мой слух и уста
      Волшебную песню находят.
      Юпитер проходит свой круг
      Неведомых нам путей,
      Кружась по спирали вокруг
      Пламенных наших дней;
      Крылатых сандалий ремни,
      Волос потрясенные пряди,
      Забота и нежность во взгляде:
      Любимая, в сердце взгляни.
      И демонов, ада исчадий,
      В зеркале черном ты не ищи,
      С отвагой и верой во взгляде
      Их облика не трепещи;
      Там образ растет роковой
      Древа зла из ночи мглистой:
      Ствол под снегом полуживой,
      Обуглены ветви и листья.
      Но сгинет все зло по весне
      В пустотах зеркального ока,
      Что создано было во сне
      В минуту усталости Бога.
      Там на голых ветвях сидят
      Безумные вороны страсти,
      Когтями скребут и кричат
      Их злые голодные пасти;
      Ветер нюхают впереди
      Громко машут крылами; право!
      Нежный твой взгляд станет отравой,
      В черное зеркало не гляди.
      061002
 

 
      WHEN the flaming lute-thronged angelic door is wide;
      When an immortal passion breathes in mortal clay;
      Our hearts endure the scourge, the plaited thorns, the way
      Crowded with bitter faces, the wounds in palm and side,
      The vinegar-heavy sponge, the flowers by Kedron stream;
      We will bend down and loosen our hair over you,
      That it may drop faint perfume, and be heavy with dew,
      Lilies of death-pale hope, roses of passionate dream.
 

 
      Когда из рая льются пламенные звуки
      И страсть бессмертная теснит земную грудь,
      Сердца истощены, уязвлены и путь
      Наполнен горечью, пылают в ранах руки,
      Жжет губка с уксусом , цветы у струй Кедрона;
      Склонясь, мы волосы распустим на весу
      В их легкий аромат, в тяжелую росу,
      Надежды ропот, страсти пылкой стоны.
      181002
 

 
      YOU think it horrible that lust and rage
      Should dance attention upon my old age;
      They were not such a plague when I was young;
      What else have I to spur me into song.
 

 
      Да плохо ли, что яростная страсть
      Над стариком еще имеет власть?
      И в юности она была – не плеть;
      А чем еще себя заставить петь?
      280902
 

 
      I RISE in the dawn, and I kneel and blow
      Till the seed of the fire flicker and glow;
      And then I must scrub and bake and sweep
      Till stars are beginning to blink and peep;
      And the young lie long and dream in their bed
      Of the matching of ribbons for bosom and head,
      And their day goes over in idleness,
      And they sigh if the wind but lift a tress:
      While I must work because I am old,
      And the seed of the fire gets feeble and cold.
 

 
      Проснусь на заре я, встав на колени,
      Раздую огонь, подброшу поленья;
      Мою, стираю, забочусь о хлебе,
      Пока не зажгутся звезды на небе;
      А молодые лежат все в постели
      С мечтой о нарядах, а не о деле,
      Слоняются днями праздно, без толку,
      Вздыхая, лишь ветер тронет им челку:
      Я же стара, но тружусь ежечасно,
      Чтоб в доме искра огня не погасла.
      241002
 

 
      FAR-OFF, most secret, and inviolate Rose,
      Enfold me in my hour of hours; where those
      Who sought thee in the Holy Sepulchre,
      Or in the wine-vat, dwell beyond the stir
      And tumult of defeated dreams; and deep
      Among pale eyelids, heavy with the sleep
      Men have named beauty. Thy great leaves enfold
      The ancient beards, the helms of ruby and gold
      Of the crowned Magi; and the king whose eyes
      Saw the pierced Hands and Rood of elder rise
      In Druid vapour and make the torches dim;
      Till vain frenzy awoke and he died; and him
      Who met Fand walking among flaming dew
      By a grey shore where the wind never blew,
      And lost the world and Emer for a kiss;
      And him who drove the gods out of their liss,
      And till a hundred moms had flowered red
      Feasted, and wept the barrows of his dead;
      And the proud dreaming king who flung the crown
      And sorrow away, and calling bard and clown
      Dwelt among wine-stained wanderers in deep woods:
      And him who sold tillage, and house, and goods,
      And sought through lands and islands numberless years,
      Until he found, with laughter and with tears,
      A woman of so shining loveliness
      That men threshed corn at midnight by a tress,
      A little stolen tress. I, too, await
      The hour of thy great wind of love and hate.
      When shall the stars be blown about the sky,
      Like the sparks blown out of a smithy, and die?
      Surely thine hour has come, thy great wind blows,
      Far-off, most secret, and inviolate Rose?
 

 
      Далекая, таинственная роза
      В меня вошла навязчивою грезой,
      Там, где в вине иль у святых мощей,
      Ее искали те, кто в плен вещей,
      Несбывшихся желаний не попали,
      А сонные, открыв глаза едва ли,
      Назвали красоту. Ее листы -
      У древних в бороде, на золотых
      Уборах магов; у царя, чьи очи
      Прозрели руки на кресте воочью
      В парах Друидов и зажгли огонь,
      Пока не вспыхнул гнев и умер он;
      Кто встретил Фанда в белом блеске света
      На берегу, где не бывали ветры;
      Кто за любовь оставил целый мир,
      Кто выдворил богов из их квартир;
      Постился и скорбел над мертвецами,
      Пока цвело все поле матерями;
      Кто отшвырнул корону и печаль,
      Увлек с собой паяцев, бардов вдаль
      Прочь от лесов, блуждания и пьянства;
      Кто продал дом, имущество, убранство;
      Кто земли все и страны обошел,
      Пока, смеясь и плача, не нашел
      Одну жену, красою небывалой,
      Что локоном своим околдовала
      Сердец немало. Жду и я твои
      Порывы ненависти и любви.
      Когда же звезды вспыхнут в далях вечных,
      Как искры из-под молотов кузнечных?
      Твой час пришел, час бурь, ветров и гроз,
      О,тайная, из самых тайных роз!
      281002
 

 
      W. B. Yeats -------------------------------------------------------------------------------
      Turning and turning in the widening gyre
      The falcon cannot hear the falconer;
      Things fall apart; the centre cannot hold;
      Mere anarchy is loosed upon the world,
      The blood-dimmed tide is loosed, and everywhere
      The ceremony of innocence is drowned;
      The best lack all conviction, while the worst
      Are full of passionate intensity.
      Surely some revelation is at hand;
      Surely the Second Coming is at hand.
      The Second Coming! Hardly are those words out
      When a vast image out of Spiritus Mundi
      Troubles my sight: somewhere in sands of the desert
      A shape with lion body and the head of a man,
      A gaze blank and pitiless as the sun,
      Is moving its slow thighs, while all about it
      Reel shadows of the indignant desert birds.
      The darkness drops again; but now I know
      That twenty centuries of stony sleep
      Were vexed to nightmare by a rocking cradle,
      And what rough beast, its hour come round at last,
      Slouches towards Bethlehem to be born?
 

 
      За кругом круг – вращение все шире,
      Хозяина уже не слышит сокол;
      Распалось все; держать не может центр;
      Анархия распространилась в мире,
      Прибой окрашен кровью и повсюду
      Невинности утоплен ритуал;
      Добро лишилось веры, зло же силы
      Наполнилось и страсти убежденья.
      Все ближе, ближе светопреставленье;
      Уже грядет Пришествие Второе.
      Пришествие Второе! Что слова!
      Когда мой взор тревожит образ Духа
      Великого: где-то в песках пустыни
      Лев страшный с головою человека,
      Взгляд его пуст, безжалостен, как солнце,
      Едва он движется, а вкруг него
      Мелькают тени возмущенных птиц.
      Тьма опускается; но знаю, знаю я,
      Двадцать веков сон этот беспробудный
      Пугал кошмар младенца в колыбели,
      И что ж теперь, в час грозный зверя,
      Горбатые родятся в Бетлхеме?
      211002
 

 
      "O words are lightly spoken",
      said Pearse to Connolly;
      "Maybe a breath of polite words
      Has withered our Rose Tree;
      Ore maybe but a wind that blows
      Across the bitter sea."
      "It needs to be but watered",
      James Connolly replied,
      "To make the green come out again
      And spread on every side,
      And shake the blossom from the bud
      To be the garden's pride."
      But where can we draw water",
      Said Pearse to Connolly,
      "When all the wells are parched away?
      O plain as plain can be
      There's nothing but our own red blood
      Can make a right Rose Tree."
 

 
      "Легко нам слово молвить",
      Пирc Конноли сказал;
      "От слов приятных, видно,
      Куст розовый завял;
      Или от ветра горького,
      Что гонит с моря вал.
      "Куст поливать бы надо," -
      Джеймс Конноли изрек,