– Вы сначала поймайте меня, – усмехнулся Сократ. – Ибо меня здесь уже не будет. От меня останется лишь эта уродливая изношенная оболочка. А что вы с ней сделаете, не имеет ни малейшего значения.

И в эту самую минуту вошел слуга тюремщика; рыдая, как ребенок, он протянул ему роковую чашу.

Когда все было кончено – после того, как Аполлодор, охваченный безумным горем, по-женски завыл, заставив всех остальных устыдиться и замолчать; после того, как Сократ на мгновение открыл глаза и прошептал: «Критон, я задолжал Асклепию петуха. Не вернешь ли ты ему мой долг?» – и затем покинул их, но остался в их сердцах, мыслях, памяти, которая навечно сохранит его образ и передаст как бесценное наследие всем еще не родившимся поколениям и народам, – прекрасный Фаэдон отвел Аристона домой, ибо его друг к тому времени совершенно ослеп от слез и не смог бы сам найти дорогу. Добравшись до дома, Аристон закутал лицо в плащ, бросился на свое ложе и проплакал без перерыва четыре дня и четыре ночи. Целых восемь дней он отказывался от пищи и питья, и Клеотера, тяжелая своим четвертым – и их третьим – ребенком, уже совсем было отчаялась, посчитав, что он умрет от своей невыносимой, безутешной скорби о великом человеке, который оказал столь огромное влияние на всю его жизнь. Но на девятый день он вдруг сел на постели, спокойный и без каких-либо признаков душевной болезни, съел немного хлеба с сыром и выпил вина. Клео поразило это его спокойствие, какая-то непонятная радость, светившаяся в его глазах.

– Он явился ко мне во сне, – заявил Аристон, – и повелел мне жить. И отныне я должен жить, ибо я еще ни разу не ослушался его. Но только при одном условии, Клео: мы уедем отсюда. Я не стану жить в полисе, где убивают таких людей, как Сократ, и я не хочу, чтобы наши дети выросли здесь! Так что собирайся, ибо мы…

И ничто не могло заставить его изменить это решение. Он продал все свои мастерские – за исключением той, что он еще до того подарил Орхомену и Хрисее вместе со своим прежним домом в качестве приданого, ибо он решительно потребовал от них узаконить их отношения и даже употребил то влияние, чтоонимелнаФрасибула,длятого, чтобы Орхомен получил то самое гражданство, от которого он сам когда-то отказался, – и приобрел участок земли в Беотии, в прелестном местечке неподалеку от Фив. И там он прожил много лет с женой и детьми в мире, любви и уважении до самой глубокой старости.

И в один прекрасный день, когда он был уже старше, чем Сократ в день своей смерти, его волосы белее снегов на вершине горы Тайгет и даже его внуки уже почти достигли совершеннолетия, Клеотера вышла в сад и увидела, что Аристон медленно, с трудом что-то пишет на листе пергамента.

– Что ты пишешь, любовь моя? – спросила она.

– Историю жизни и смерти Сократа, – ответил Аристон.

– Но ведь Ксенофонт уже писал об этом, и Платон тоже, – возразила Клеотера.

Старик погладил свою белоснежную бороду и улыбнулся.

– Они не поняли его, – сказал он. – Ибо никто из них не знал его так, как я.

И он снова склонился над столом и продолжил работу. Но боги не были милосердны. И кроме маленького клочка пергамента размером менее четырех квадратных сантиметров, на котором можно прочесть лишь слова: ****

От этого труда до нас ничего не дошло.

Примечания