Аристон увидел на воде тусклое белое пятно и услышал всплеск. Он тут же кинулся вслед за Фриной. Вода была ледяной. Она казалась чернее вод Стикса, чернее Леты. И все же Фрина, похоже, знала, куда плыть. Аристон не хвастался: он плавал отлично, но Фрина легко его обогнала. Они плыли долго, так долго, что он начал ощущать боль в руках. Потом наконец впереди забрезжил свет. Аристон видел белые руки Фрины, с силой рассекавшие воду, смотрел, как она быстро бьет по воде ногами. Они приплыли. Фрина выбралась на берег и подала Аристону руку. Но он застыл в воде, словно парализованный. Дело в том, что промокший хитон обтягивал тело Фрины, словно кожа. А столь прекрасного женского тела Аристону еще не доводилось видеть. Ни на процессиях в честь Диониса, ни на спортивных состязаниях.

– Великая Киприда, помоги мне? – взмолился юноша, выходя на берег. Но огонь желания пылал в нем, и Аристон привлек Фрину к себе. Его пальцы мгновенно нащупали на ее плечах рубцы. Он повернул Фрину спиной и стянул вниз хитон. Посмотрел на ее спину и ужаснулся: она вся была исполосована. Как ни старался, Аристон не смог сдержать слез.

– Из-за меня, – прошептал он, – ты претерпела… это?'

Фрина, не поворачиваясь, натянула хитон на плечи. Затем обняла его и погладила по подбородку, на котором пробивался золотистый пушок первой бороды.

– За тебя, сын Диониса, я готова умереть, – сказала она.

– Фрина? – простонал Аристон.

– Нет, Аристон, – покачала головой девушка. – У нас нет времени. Я не хочу, чтобы, получив мое тело, ты потерял жизнь. Может, ты и способен восставать из мертвых и воз– вращаться из мрачного Тартара, но лучше не рисковать. Я желаю, чтобы ты остался жив и мы жили бы вместе с тобой. И… я, конечно, дочь другого племени и не ровня тебе, но мне хочется быть для тебя больше, чем наложницей. Я хочу, чтобы мы принесли брачные обеты и жертвы. Хочу услышать гимны Гименею и знать, что боги нас одобряют… Фрина вдруг озорно рассмеялась.

– И потом папаша содрал с меня три шкуры, – добавила она. – Так что я все равно не могу лечь на спину. Поцелуй меня и иди… Я надеюсь…

– На что, моя маленькая Фрина? – спросил Аристон.

– Что ты не забудешь меня. А то я зачахну, как бедняжка Эхо, и от меня ничего не останется, кроме голоса. О сын бога Аристон, неужели ты действительно…

– Вернусь? Нет. Я пошлю отца сватать тебя, как у нас положено. Раз ты бедная, он не будет просить приданого. Ты сама сокровище, моя милая.

Произнеся эти слова, Аристон изумленно осознал, что действительно вправду хочет на ней жениться, хочет всем сердцем!

– О Аристон! – выдохнула она и припала к нему. Их мокрые тела посинели от холода.

– Но как же он придет к нам? – спросила затем Фрина. – Разве его сияние не затмит наши взоры? Разве мы сможем его увидеть? Я слышала, что когда боги являются смертным…

– Я имел в виду своего отчима, геронта, стратега, полководца, – сказал Аристон. – Он ведь смертный. А теперь, малютка Меланиппа…

Фрина топнула ногой:

– Не называй меня так!

– Меланиппа, Аганиппа, Аниппа, Архиппа, Левкиппа, будущая мать всех моих Левсипедов, Левсипоев, Малени-педов и Меланипоев!

Фрина радостно рассмеялась: он не переводя дух назвал ее черной кобылицей, милосердно убивающей кобылицей, царственной кобылицей, лучшей из кобылиц, белой кобылицей и матерью всех его отпрысков, жеребцов и кобылок, черных и белых… Только поразительно богатый и гиб– кий язык, на котором говорил Аристон, был способен на это. А затем юноша наклонился и поцеловал ее долгим поцелуем. Очень долгим. Он целовал ее, пока они оба не согрелись.

Отстранившись, Фрина подбежала к берегу и ловко нырнула в черную ледяную воду. Аристон глядел, как она стрелой несется по течению. В последний миг Фрина высунулась из воды и послала ему воздушный поцелуй. А затем нырнула опять и исчезла. Аристон знал, что она вынырнет за поворотом, но от страха за нее у него прервалось дыхание. Ибо он уже не мог без нее жить. Сама мысль об этом была равносильна смерти. Тяжело вздохнув, Аристон повернулся и вышел из пещеры на свет.

Он спускался с горы примерно полчаса, и вдруг ему пришла в голову одна мысль… Если он вернется в гимнасий с пустыми руками, так ничего и не украв, педоном прикажет его снова высечь. Даже простое напоминание об этом привело Аристона в ярость. Его тело перестало быть лишь орудием убийства, а превратилось в храм, в котором горел священный, яркий и чистый огонь любви. Аристон не желал, чтобы томный, капризный Лизандр глазел, как он будет молча корчиться от боли. И не хотел, чтобы грубый невежда Си-моей, которого Аристон не мог одолеть в единоборстве, гоготал, слушая пение бича. За одну ночь Аристон полностью изменился. Теперь его страшила не сама порка, а невыносимое унижение, которому его подвергнут.

Аристон замер, размышляя. За то, что с ним вытворяли периэки, у них вполне можно еще раз стащить козленка. Преимущество на его стороне, и грех им не воспользоваться. Спускаясь по темной запретной тропе, Аристон подберется к хижинам своих недавних мучителей сзади. Он увидит их задолго до того, как они заметят его. Тем более – при мысли об этом Аристон пришел в неописуемый восторг – что они наверняка сейчас не дома, наверняка они устремились за ним в погоню по другой дороге!

Аристон повернул назад и принялся карабкаться на гору. Заодно он обдумывал, какие доводы нужно будет привести отчиму. Как уговорить этого сурового, вечно запрещающего старика, чтобы он позволил ему жениться на периэкской девушке, которая гораздо ниже его по происхождению? Чем больше размышлял Аристон, тем яснее ему становилось, насколько это маловероятно. Геронт и полководец Теламон наверняка не позволит, чтобы юноша, которого все, кроме прекрасной Алкмены, ее брата Ипполита и членов Евгенического Совета – разумеется, державших язык за зубами, – считали его родным сыном, так опорочил его дом. Но затем Аристон отогнал мрачные мысли. Какая разница, женится он на Фрине или нет? Главное, чтобы она принадлежала ему! А этому ничто не помешает. Ему нужно только будет вооружиться до зубов, прийти ночью в селение и увести ее силой. В Спарте он присмотрит для нее маленький домик. Теламон, которого возмущало все более терпимое отношение общества к гомосексуальной любви, не только одобрит мужественное поведение сына, но даже причмокнет от удовольствия и выделит средства на содержание Фрины. Естественно, в тридцать лет Аристон будет вынужден жениться на спартанке, но она не сможет заставить его разлюбить Фрину. И вообще, до тридцати еще жить да жить! Когда случится беда, тогда и надо горевать!

Внизу показалось селение, белевшее в лучах солнца. Оно выглядело безлюдным. Никого не было видно. Но самое странное: из-под притолок домов не выбивался дымок. Глава III

Оттуда, где он сидел, почти во главе стола, – он удостоился такой чести в награду за богатую добычу, – Аристон видел лица всех своих товарищей. Юноши покатывались со смеху. Педоном в приливе неожиданной, столь несвойственной ему снисходительности разрешат им устроить пир из награбленных продуктов. Но, как всегда, добавил в бочку меда ложку дегтя:

перед мальчиками расхаживали пьяной походкой, шатались, падали и ползали на животах четыре илота; они валялись на полу, точно свиньи, болтали заплетающимися языками какие-то глупости, пачкали и без того грязные лохмотья мочой и рвотой.

Педоном явно вознамерился преподать подопечным наглядный урок, показать, насколько дуреет человек от пьянства. Спартанец должен всегда иметь ясную голову и незамутненное зрение. Безмозглые пьяницы не выигрывают войны.

Аристон смотрел на отвратительное зрелище, но не мог понять, что гаже: выходки пьяных илотов или поведение человека, который готов смешать людей с грязью, лишь бы доказать свою правоту.

Ведь даже илоты, – сказал однажды дядя Ипполит, – были когда-то людьми. Это потом они из-за нас оскотинились. Мы превратили их во вьючных животных и заставили носить нелепые атрибуты рабства: накидку из овечьей шкуры и шапку из собачьей. Они и периэки принадлежат к одному племени, просто периэки убежали в горы и таким образом сохранили определенную независимость. Хотя из-за смешанных браков в жилах некоторых периэков течет наша кровь и многие из них хорошие люди, даже вполне цивилизованные.

Хорошие… Цивилизованные… Их женщины оторвали Фрине ноги. А потом бросили ее истерзанное, расчлененное тело, потерявшее человеческий облик и превратившееся в груду мяса и переломанных костей, на землю, на поживу псам. А он, Аристон… Сидит за пиршественным столом и ест. Медленно, борясь с подкатывающей тошнотой. Никто бы не сказал по его бесстрастному лицу, что он вынес себе смертный приговор и намеревался привести его в исполнение, не дожидаясь рассвета.

Ибо он, спартанец, проявил трусость. А в Спарте людей за трусость приговаривали к смерти. Какая разница, что никто не знал о буре, которая бушевала сейчас в его душе, не ведал, что он заходится в молчаливом крике, что кровь его бурлит, а в груди становится то жарко, то холодно?! Аристон, казалось, смотрел на пьяных илотов, но на самом деле слушал, что ему нашептывает на ухо демон-даймони-он, нашептывает тихо, сурово и непреклонно:

– Ты бросил ее. Ты стоял и смотрел на весь этот кошмар. Глядел, как ее выпотрошили и бросили внутренности…

– Я был один! – мысленно возразил он. – И без оружия. Они меня тоже могли убить… как менады, которые убивают любого, кто попытается встать на их пути! Я все равно не мог ее спасти! Они и меня разорвали бы на части!

– Ну и что? – сказал даймонион.

И этим было все сказано. Вот где собака зарыта! В сложившихся обстоятельствах долгом Аристона, его неотъемлемой обязанностью было умереть вместе с фриной. Только сражаясь голыми руками со стаей волчиц, только почувствовав, как на него обрушивается град камней, как серпы и ножи полосуют его обнаженное тело, только встав на защиту той, которая почтила его своей любовью и доверием, он мог считаться мужчиной, мог сохранить то, без чего мужчина не в состоянии жить дальше, – честь и достоинство.

А что теперь? Аристон глядел на пьяных илотов, совершенно не разделяя игривого настроения сотоварищей. Он даже не заметил, что красавец Лизандр наконец-то разглядывает его с оттенком нежности. Аристону предстояло умереть. Он пойдет в храм Артемиды, богини целомудрия, и упадет на меч пред ее алтарем в наказание за то, что не сумел защитить целомудрие посвященной ей девственницы. Да-да, ведь расправа над Фриной была не только убийством, это было еще и насилие.

Хотя нет!.. Он не может сейчас принести себя в жертву Артемиде. Богиня с презрением отвергнет Аристона, ибо он заставил бедняжку Фрину нарушить клятву, он вполне мог лишить ее девственности, если бы не торопился спасти свою драгоценную шкуру. Лживыми, кощунственными обещаниями он накликал гнев богов на черноволосую голову Фри-ны. Разве не понятно, что Дионис поразил ее за гордыню, за тщеславие, за веру в то, что она способна стать матерью бога?

Как она в это верила! Но что уж такого тут странного? Любой эллин не задумываясь может назвать множество женщин, которые возлегли с тем или иным сластолюбивым богом и родили потом славных полубогов. Разве многие из этих божественных ублюдков не получили впоследствии дар бессмертия? Больше того, десяткам полубогов было разрешено после окончания их земной жизни восстать из мертвых и вознестись на заоблачный Олимп, то есть превратиться в богов!

То, что Фрина ему поверила, доказывало лишь ее набожность. В худшем случае она грешила – если это вообще можно считать грехом – излишней доверчивостью, тем, что поверила лживому спартанцу. Юная деревенская простушка. Только и всего! Всего-то!

Голубые глаза Аристона потемнели.

– Великий Дионис, неважно, отец ты мне или нет, – гневно прошептал он, – если ты… если все боги так сурово карают за малейшие прегрешения, то я проклинаю вас. Нашлите на меня Эриний… нет, лучше я назову каждую своим именем. Кощунствовать так кощунствовать! Натравите на меня Тизифону и Мегеру, в которых нет ни капли доброты. Но я все равно буду вас проклинать. Однако к одному из вас я все же должен до рассвета сохранить почтительность: к тому, кому я отдам свою жизнь. Скажи, отец Дионис, кто это должен быть? Арес, бог войны, презирающий трусов? Гермес, бог лжецов, воров и мошенников? Или мрачный Аид, повелитель Тартара, бог, которого люди лицемерно зовут Плутоном, владыкой мертвых?

– Никто, – спокойно ответил даймонион, личный демон Аристона. – И ты не должен накладывать на себя руки.

– Но тогда, – прошептал Аристон, – как же…

– Ты должен вернуться и воздать Фрине последние почести. Или ты думаешь, Деймус, которого даже зовут Трусливый, отважится собрать разбросанные кости дочери и похоронить их, как положено по обряду? Неужели ты проявишь трусость, достойную лишь жалкой дворняги? Неужели обречешь тень той, которую по праву можно назвать твоей невестой, на вечные скитания и жарким, пыльным летом, и дождливой зимой, ибо нет у нее родственника, возлюбленного или друга, который умилостивил бы мстительных богов соблюдением похоронных обрядов? Неужто ты позволишь лживой Ликотее навеки опорочить память о Фрине? И не отомстишь за нее? Неужто ты не сделаешь этого, Аристон? Нет, ты должен, даже если тебе грозит гибель, ведь такая смерть вернет тебе возможность называться мужчиной и смоет с тебя позор бесчестья. Или ты думаешь добиться этого легкой, мгновенной смертью, трусливо упав на клинок?

Аристон отодвинул сиденье и встал: спартанцы не возлежали за трапезой, словно изнеженные афиняне. И тут его внимание привлек илот, рыжебородый великан… Так, наверное, выглядел Одиссей, подумал Аристон. Илот смотрел на него спокойно, внимательно, в его голубых глазах не было пьяной мути. Аристон замер. У него мелькнули сразу две мысли. Во-первых, этот человек, очевидно, дориец, фракиец или даже македонец, ибо ни один лакедемонянин, если только он не был выходцем из какого-нибудь племени на юге Эллады, не имел таких светлых волос и румяной кожи.

И, во-вторых, илот был абсолютно трезв. Он лишь прикидывался пьяным.

Как мог человек, в лице которого сквозил ум и было даже некоторое благообразие, родиться среди илотов? Наверно, он из периэков, живших в редких городах, которые основали несколько поколений тому назад дорийские поселенцы (они проникли в Пелопоннес и смешались с более смуглыми местными жителями). Такого человека могли обратить в рабство за долги или какое-нибудь не очень тяжкое преступление. Что ж, тогда понятно.

Однако Аристон все равно не понимал, почему илот смотрит на него со смешанным выражением мучительной тоски и явной гордости. Эти неподдельные чувства, возникшие в душе илота при виде мальчика, заставили его позабыть свою роль и обнаружить, что он каким-то чудом умудрился остаться трезвым.

Однако от взоров посторонних не укрылось то, что Аристон внезапно замер и долго, пристально смотрел на илота. Симоей, считавший себя великим музыкантом и певцом, сделал паузу в грубой и непристойной застольной песне собственного сочинения и тоже уставился на илота.

– Этот паршивец не пьян! – завопил Симоей. – Правда, Аристон?

Аристон пожал плечами. Он ни в чем не желал соглашаться с Симоеем.

– Откуда мне знать? – сказал он. – Я же не сижу у него в животе и не могу измерить, сколько там вина!

Симоей осклабился. Ему вдруг представилась прекрасная возможность поиздеваться над Аристоном. И он не преминул ею воспользоваться. Дело в том, что всего неделю назад, возлежа на пышной, приятной на ощупь груди Иода-мы и чувствуя, как ее стройные ноги, сжимавшие его мускулистую задницу, постепенно слабеют, он вырвал у рабыни признание, способное навеки уничтожить Аристона, смешать с грязью этого красивого золотоволосого юнца, который столько лет подряд пренебрегал любовью, горевшей в большом, неуклюжем теле Симоея. И даже не хотел подарить ему мимолетного поцелуя или случайной ласки, которых Симоею удавалось добиться от более красивого, но не столь волнующего Лизандра.

– Да, Аристон, ты прав! – захохотал он. – Ты не сидишь у него в животе. Сейчас не сидишь. Но вполне может статься, ты все же имеешь отношение к этому илоту. Вернее, к семени, что дало тебе жизнь!

Застольная болтовня тут же стихла. Певцы умолкли на полуслове. Даже самые несдержанные подумали, что Симоей зашел слишком далеко. За такое оскорбление Аристон имел полное право его убить. Если сможет. В этом-то вся и загвоздка!

А Симоей не успокаивался. Он громоздил оскорбление на оскорбление, не оставляя никаких недомолвок.

– Эй! Илот! – воскликнул он. – Ты ведь бог Дионис в человеческом обличье, не так ли? Ты явился навестить сына, которого прижил с красивейшей из своих прислужниц? Ибо, друзья и возлюбленные, нам следует благочестиво пасть ниц перед златокудрым Аристоном! Он, скромник, конечно, будет отрицать, но всему миру известно, что он сын бога!

– Симоей! – прошептал Аристон.

– А как еще ты это объяснишь, Аристон? У тебя неземная красота. Разве ты не родился на тридцать седьмой год после битвы при Фермопилах? А где был в тот год великий Теламон, о мои друзья и возлюбленные? А спустя тридцать шесть лет после той же битвы? Вы не помните, откуда он вернулся всего за две недели до того, как прекрасный Аристон появился на свет?

– Симоей, – голоса Аристона было почти не слышно.

– Два года не видел домашнего очага великий Теламон. Неосмотрительно, не правда ли, возлюбленные мои? Или, напротив, очень даже мудро. Как еще мог пожилой, уже тогда пожилой человек, иссиня-черные волосы и борода которого покрылись инеем, стать отцом такого славного, златокудрого красавца? Прелестная Алкмена… Дионис свидетель, она и сейчас привлекательна, и будь я ее сыном, то вполне мог бы впасть в грех Эдипа… прелестная Алкмена вдруг потеряла покой. Да, о сын вечно воскресающего бога? А посему она, твоя прелестная, покинутая мужем мать, устремилась в горы, чтобы присоединиться к менадам, и там…

Аристон рывком сдернул с себя хитон, порвав его на левом плече фибулой, специальной булавкой. Веревочный пояс, которым он обвязывал талию, был затянут слабо и тут же упал к его ногам. Белый хитон соскользнул на пол. Совершенно голый, как полагалось при рукопашном бое, Аристон двинулся на Симоея.

Тот ухмыльнулся и тоже скинул короткую тунику. Задира стал в борцовскую стойку, его могучие руки напоминали теперь медвежьи лапы, они готовы были разорвать, растерзать Аристона.

– Ну, иди сюда, златокудрый красавчик! Иди, мой любимый! – пробасил Симоей. – Я тебя обихожу, как бог, пастух или даже этот вонючий раб – обратите внимание, волосы у него рыжие, а глаза голубые! – обиходил твою матушку. Иди, я решу, куда тебе воткнуть мой могучий клинок: в рот или еще куда-нибудь. Позволь доставить тебе удовольствие, златокудрый Аристон, сын бога или бог знает кого!

Гнев Аристона был ужасен, но ужаснее всего оказалось то, что юноша сохранял полнейшее хладнокровие. Он к тому времени пережил столько страшного… сцены, прошедшие перед его глазами, звуки и даже запахи уже утратили свое название, стали неизъяснимыми, и, если бы кто-нибудь попросил его рассказать, что случилось с Фриной, описать, как женщины Парнона лишили ее жизни, у Аристона перехватило бы горло, его дыхание прервалось бы и кровь вперемешку с желчью хлынула бы из желудка, раздираемого тоской и ужасом, подступила бы к горлу и не дала бы юноше произнести ни слова. Оскорбления были ему теперь нипочем. Разум, чувства и душа Аристона то ли онемели, то ли покрылись защитной броней и стали неуязвимыми для отчаяния, ярости или боли.

«Если схлестнуться с этим быком, он меня покалечит, – подумал Аристон. Рассудок его был ясен, как ледяные воды горного ручья. – Однако я гораздо проворней Симоея, и если…»

– Помоги мне, Арес! – взмолился он во всеуслышание. – Тебе, о могучий бог войны, я посвящаю сию кровавую жертву. Мы сражаемся насмерть, Симоей! Ты слышишь меня? Насмерть!

Огромный Симоей слегка побледнел, услышав это. А когда ответил, его низкий голос заметно дрожал:

– Да будет так, божественный или человеческий ублюдок! Бьемся насмерть!

Он ринулся вперед, этакий бычище, груда смуглых потных мышц, несущаяся… в пустоту. Ибо Аристона там уже не было. С какой-то удивительной грацией, словно танцуя, он отпрыгнул в сторону. А когда Симоей пролетел мимо него, Аристон встал на цыпочки, сцепил руки в один кулак и со всей силы обрушил его на бычий загривок противника. Симоей рухнул на стол, превратив его в кучу дров. Лежа на полу, он тупо уставился в одну точку. Когда же встал, его огромный живот был заляпан остатками яств, а изо рта и носа текла кровь.

Мальчики издали оглушительный вопль. Ведь почти все они побывали в лапах Симоея. Они терпели его только потому, что до сих пор никто не мог победить огромного, сильного наглеца. Но, увидев его окровавленным, поверженным, заметив, что колени врага дрожат, они уподобились стае волков, воющих от радости при одной лишь мысли об убийстве.

Аристон улыбнулся, его лицо приняло жестокое выражение. Жестокое, как сама смерть. Он попятился, отскакивая от Симоея. С такой скоростью большинство его товарищей были способны бежать вперед, но не назад. Ударившись, наконец, спиной о стену, Аристон отпрыгнул и полетел вперед, словно камень, выпущенный из пращи. Но даже в полете, когда его золотистое тело мчалось вперед, он видел краем глаза, как умеет опытный боец, который может поплатиться за свою оплошность жизнью, если не будет обозревать все поле боя… так вот, краем глаза Аристон видел, что трое илотов валяются, словно скоты, на полу, а рыжеволосый раб встал в полный рост и с интересом и тревогой следит за развязкой. А потом Аристон вдруг оторвался от пола и взлетел, будто на крыльях. Он летел горизонтально, вперед ногами, и со страшной силой ударил Симоея в лицо жесткими пятками. Послышался неприятный хруст лицевых костей, и богатырское тело Симоея с влажным всхлипом ударилось о дальнюю стену. На мгновение он застыл, точно пригвожденный к стене, а затем медленно осел, растопырив ноги и осоловело глядя перед собой.

– Клянусь Гераклом! – рассмеялся Лизандр. – Ты неверно назвал его отца, о Симоей! Это явно Титан или даже сам великий Зевс в шкуре льва! Что это ты ослабел, невежа? Поднимайся скорее и – в бой!

Симоей оперся руками о пол и попытался встать. Аристон замер в середине зала и наблюдал за ним. Когда наконец жирный грубиян с огромным трудом поднялся, еле держась на ногах, Аристон снова взмыл в воздух, и его прекрасное юное тело, словно снаряд, помчалось на Симоея. На сей раз вперед головой. Точно разъяренный баран, он боднул Симоея в толстое брюхо. Затем отскочил и увидел, что Симоей согнулся и принес в жертву мрачным хтоническим богам все, что успел съесть и выпить за целый день.

Однако бодался Аристон напрасно. Он позабыл про камень периэков, рассекший ему череп. Рана открылась, и из нее хлынула кровь, которая залила медно-золотистые волосы Аристона и ручьями потекла на пол. Аристон зашатался, в глазах у него потемнело. Но он тряхнул головой, чтобы рассеять мглу, и снова ринулся на обидчика.

Он знал, что должен прикончить Симоея, пока тот не пришел в себя, а он, Аристон, окончательно не обессилел. И юноша молотил врага руками и ногами. Наконец Симоей снова свалился на пол под градом ударов, хлюпающие звуки которых заглушались звериным ревом зрителей.

Аристон высоко подпрыгнул и всем весом обрушился на широкую грудь Симоея. Даже несмотря на оглушительный рев, отчетливо послышался хруст ломающихся могучих ребер. Аристон снова подпрыгнул… Милосердие, жалость, гуманность, даже здравый смысл покинули его в этот момент. Когда снова раздался глухой, как бы деревянный, треск, соученики Аристона умолкли. Он отошел назад, измерил взглядом расстояние и с размаху ударил Симоея ногой в подбородок. Большая голова противника откинулась назад, но не так далеко, как хотелось Аристону. Толстая шея Симоея была еще цела. Аристон снова занес ногу, но чьи-то могучие руки вдруг цепко обхватили его. Он попытался вырваться из богатырских объятий, но не смог. Повернувшись в безмолвной ярости, он увидел рыжебородого илота.

Тот смотрел на него, нахмурив брови. Смотрел сурово. Словно имел над Аристоном какую-то власть.

– Во имя Ареса, довольно! – сказал он, и Аристону почудилось, будто Зевс метнул одну из своих молний. – Настоящий мужчина не опускается до убийства. Это ничем нельзя оправдать, даже оскорблением, нанесенным твоей благородной матери. А коли так, то остановись. Перестань бить копытом, точно дикий осел, и поработай головой. Если, конечно, в ней что-то есть, в чем я вообще-то сомневаюсь. Прекрати! Ты меня слышишь, Аристон? Прекрати!

– Отпусти меня! – прохрипел, задыхаясь от гнева, Аристон. – Убери свои вонючие руки, илот.

– Какие это руки, не тебе судить, меллиран, – мрачно произнес рыжебородый. – Но будь уверен, они не отпустят дикого осла, пока он не пообещает оставить в покое этого великовозрастного болвана. Ну, что скажешь?

Аристон посмотрел илоту в глаза. В нем было что-то необычное. Какая-то… властность. Царственность. Глубоко скрытая, сдерживаемая сила, которая тем не менее была способна потрясти целый город, если бы илот счел нужным раскрепостить ее.

– Ладно, – угрюмо пробурчал юноша. – Я обещаю.

Илот отпустил его и отступил назад.

А потом сказал звучным, по-южному мягким голосом:

– Ступай с миром, сын мой, ибо я боюсь, эта история причинит всем нам еще много хлопот…

И, словно подтверждая его слова, в зал ворвался педо-ном.

– Что здесь происходит? – завопил он. – Бессмертные боги! Кто это сделал? Кто убил…

– Беги, юноша, – сказал рыжебородый илот. Дом Теламона находился в четырех с половиной гиппи-конах от гимнасия, но Аристон знал, что туда сейчас лучше не соваться. Когда он выбежал в палестру, сторонний наблюдатель – окажись он в тот момент неподалеку – даже не заметил бы, что Аристон приостановился: настолько быстро он принял решение. Почти наверняка на него повлиял опыт, приобретенный в пещере, когда Аристон совершал побег из периэкского плена. Он так быстро взвесил в уме все «за» и «против», что это вполне можно было назвать озарением. Аристон сразу понял, что, как бы стремительно он ни бежал, ему не удастся моментально скрыться из виду, так как земля Лаконики плоская, словно блюдце. И не успеет он добраться до гор, как конная стража догонит его и свалит с ног. Нет, нужно было либо растаять в воздухе, либо провалиться сквозь землю. А поскольку ни то ни другое не представлялось возможным, Аристон выбрал более приемлемый вариант: слегка изменил маршрут и стремглав помчался влево, пока не добежал до берега Эврота, который находился от силы в десяти родах от палестры, и нырнул в тихие воды реки. Вода была по-прежнему ледяная, но это Аристона не тревожило. Главное, что пловец не оставляет следов, запаха на воде тоже не сохраняется, так что даже с собаками его не найти ион действительно может исчезнуть… Разумеется, при соблюдении некоторых условий.

Конечно, Аристон шел на риск, ведьбегун всегда обгонит пловца. Но он справедливо рассчитывал на то, что погоня начнется не сразу. Он надеялся, что сперва педоном учинит мальчикам допрос, а они, не привыкшие свидетельствовать по делу об убийстве, от потрясения онемеют. А самое важное, он знал, что рыжебородый илот, скорее всего, встанет на пути преследователей, загородив им проход. Аристон понятия не имел, откуда взялась эта уверенность, но не сомневался, что так оно и будет. А следовательно, нужно успеть отплыть на почтительное расстояние от школы, пока ребята не выбежали в палестру и не принялись озираться по сторонам, высматривая, куда он побежал.

«В эту сторону, – с мрачной радостью подумал Аристон, – им, правда, не придет в голову взглянуть. Но чтобы действовать наверняка…»

Он набрал в легкие воздуха и нырнул. А когда открыл глаза, то очутился в мрачной глубине вод. Аристон проворно поплыл, оставляя после себя полосу радужных пузырьков. Он плыл под водой, пока не почувствовал, что легкие вот-вот лопнут. Но даже потом терпел еще некоторое время. Вынырнув наконец на поверхность, он очутился возле противоположного берега, и высокие камыши скрыли его голову.

Погони все еще не было. Аристон проплыл под водой примерно четверть гиппикона. Он полежал на спине, пока его дыхание не восстановилось, а затем снова нырнул, поплыл под водой, вынырнул и повторил это еще и еще раз, пока не добрался до большой излучины и школа не скрылась из виду.

Однако он успел услышать, как мальчики выскочили на палестры, выкрикивая его имя. Но понимая, что они его все равно не увидят, не стал нырять. Вместо этого он решительно поплыл вперед, рассекая воду плавно, с силой и без единого звука, почти без единого всплеска. Аристон быстро перебирал ногами и стремительно удалялся от гимнасия. Юный спартанец был так прекрасно натренирован, что, выбравшись на берег в шести гиппиконах от школы, он даже не запыхался.

Но Аристон знал, что беды его не кончились. Он считал, что убил Симоея, в чем почти не раскаивался… так, чуть-чуть. А коли он убил врага, то его жизнь теперь под угрозой. Отец и братья Симоея обязаны будут во имя чести семьи отомстить за его смерть, хотя вообще-то большинство современных спартанцев уже оставляют подобное на усмотрение властей. А впрочем, все едино! Отчим наверняка должен будет проголосовать за смертный приговор тому, кого окружающие считают его сыном: ведь Теламону нужно продемонстрировать свою беспристрастность и справедливость суда старейшин. Это ясно как божий день.

Аристон улыбнулся своим мыслям.

– Вот она, вторая возможность убить меня. Не так ли, отец? – пробормотал он. – И на сей раз дядя Толстопуз тебя не остановит. Какая прекрасная возможность, да? Ты навеки избавишься от ненавистного лица, при виде которого у тебя начинает ныть лоб… Хотя, сколько бы мужчины ни возмущались, такие вещи, по словам дяди Ипполита, всегда бывают неслучайно. Всегда заслуженно. Ладно, чему быть – того не миновать. Я человек конченый. А пока… пока я еще не переплыл Стикс, мне нужно сделать кое-какие дела, геронт Теламон, военачальник Теламон… даже можно сказать, земледелец Теламон, ибо ты растишь урожай, посеянный другим! Так-так… погоди, дай подумать…

Ферма. Там есть амбары и стога сена, где можно спрятаться. Хотя бы до ночи. А затем…

Аристон отошел от берега и храбро устремился вперед.

Через десять минут впереди показались низкие каменные строения фермы.