Глава XV

Ах, это ты, мой ягненочек! – воскликнула Парфенопа. – Я так рада, что ты решил навестить меня.

– Ну а я не рад, – мрачно произнес Аристон. – В сущности, я сам не знаю, зачем пришел. Во всяком случае, не для того, чтобы с кем-нибудь переспать, так что не вздумай устраивать тут смотр своих нынешних учениц!

Парфенопа улыбнулась. Четыре года назад, по случаю своего сорокалетия, она во всеуслышание объявила, что отходит от активных занятий своим деликатным ремеслом; по странной иронии судьбы, это событие совпало с окончанием добровольного траура, который Аристон неукоснительно соблюдал в течение двух лет в честь столь горячо им любимого приемного отца. Уйдя на заслуженный отдых, Парфенопа открыла в собственном доме школу по подготовке гетер и алевтрид. Здесь под ее чутким руководством многие молодые афинянки, явно предпочитавшие путь в меру оплачиваемого порока той беспросветной нищете, из которой большинство из них вышли, обучались грациозной походке, пению, танцу, искусству украшать свою внешность, а также приобретали весьма поверхностные знания из области культуры, которыми, однако, можно было при случае блеснуть в обществе. Одной из ее наиболее известных и способных учениц, далеко превзошедшей этот, в общем-то, элементарный курс и достигшей в своем деле высшего совершенства, была Феорис. Аристон, к немалому облегчению, узнал, что она стала любовницей поэта Софокла и решила воспользоваться услугами Парфенопы, чтобы сделаться достойной несравненной мудрости такого великого человека.

– Ты напрасно думаешь, что я не могу предложить тебе ничего достойного внимания, ягненочек, – промурлыкала Парфенопа. – Нынешний набор гораздо лучше прошлогоднего. У меня есть две дочери всадников, одна маленькая очаровательная беглянка из семьи пентакосиомедимна и целых четыре девушки из семей зевгитов. И заметь, ни одной неотесанной фетянки! Ну как?

Аристон молча уставился на нее. То, что она говорила, не укладывалось ни в какие рамки. Пентакосиомедимны, согласно законодательству Солона, были богатейшей из имущественных групп Афин. Буквально это слово означало «люди, имеющие пятьсот бушелей»; во времена Солона это считалось огромным богатством, ибо в каменистой бесплодной Аттике такие урожаи можно было собирать лишь с очень больших земельных владений. Конечно, теперь принадлежность к состоятельным классам определялась не собранным урожаем, а деньгами – талантами, минами, драхмами и оболами; однако древнее название сохранилось. Вслед за пентакосиомедимнами (зачастую превосходя их родовитостью и знатностью) шли всадники, чьи земли приносили им более трехсот бушелей, но менее пятисот; этого хватало для того, чтобы иметь верховую лошадь и боевые доспехи, что стоило немалых средств. Опять же в настоящее время применялись в основном денежные критерии, хотя многие всадники – особенно эвпатриды, или благородные, к которым принадлежал и Тимосфен, – из-за своего консерватизма упрямо держались за земельные угодья. Затем шли обладатели от двухсот до трехсот бушелей; их название – зевгиты, или погонщики, – говорило о том, что они могут позволить себе обладание колесной повозкой и парой быков. Ну а на низшей ступени стояли феты, бедные крестьяне, чей урожай не достигал даже двухсот бушелей.

Во времена Солона, когда все афиняне, независимо от состояния, занимались сельским хозяйством, все эти на– звания имели определенный смысл. теперь же, в постпери-кловскую эпоху, этот смысл был во многом утрачен. «Люди с пятистами бушелями» в абсолютном своем большинстве заменили эти самые бушели пшеницы, ячменя, слив, вина денежными доходами, получаемыми со своих верфей, различных эргастерий или от труда сотен своих рабов, работавших на шахтах и в мастерских. То же самое делали и всадники, ставшие городскими жителями; правда, они сохранили привилегию служить в кавалерии, а не месить грязь в пехоте. А большинство зевгитов сталкивались с запряженной быками повозкой только тогда, когда она загружалась вазами из их гончарен, тканями с их ткацких станков или мебелью из их мастерских, чтобы отвезти эти типично городские товары в гавань для погрузки на корабли или на рынок для продажи, – в то время как почти все феты зарабатывали себе на жизнь своими мускулистыми руками на эргастериях и в мастерских, принадлежавших представителям трех других групп.

Но вот что заставило Аристона проглотить язык от удивления, так это внезапно пришедшая ему в голову мысль, что на самом деле ни одна девушка, принадлежащая к какой-либо из этих групп, включая даже квалифицированных работников из числа фетов, не испытывала нужды, которая могла бы заставить ее заняться тем, что, несмотря на все эвфемизмы и деление на категории – порна, алевтрида, гетера, – в сущности, представляло из себя все ту же древнейшую профессию. Во времена Солона, и даже еще при Перикле, все гетеры и большинство алевтрид и порн были уроженками других городов; однако теперь, судя по шокирующему заявлению Парфенопы, многие из них, как он понял, были коренными афинянками.

– Но почему? – воскликнул он наконец. – Клянусь Гестией, Парфенопа, почему девушка из хорошей семьи, богатая, защищенная…

– Ага! – сказала Парфенопа. – Вот теперь ты попал в самую точку, ягненочек! Все дело именно в этой самой «защищенности»! Тебе бы понравилось провести всю свою жизнь в тюрьме? Ибо афинские гинекеи и есть самые настоящие тюрьмы, какими бы удобными и красивыми или даже роскошными они ни были. Представь себе, что ты афинянка благородного происхождения. Это значит, что ты не сможешь принимать участия ни в вечеринках, ни в званых обедах, ни вообще в каких бы то ни было общественных мероприятиях, если это только не свадьба или похороны кого-либо из твоих ближайших родственников. Добавь к этому, что даже твои праздники и религиозные обряды будут отличаться от мужских и проводиться отдельно от них; что даже в театре тебе запрещено сидеть рядом с мужчинами; что тебе нельзя просто сходить за покупками; что даже среди бела дня ты не можешь пройтись по улицам без сопровождающих; что, наконец, ты должен выйти из комнаты, как только в нее войдет твой друг – я имею в виду, разумеется, мужчину – или друг твоего брата, или отца, или мужа, даже если в этот момент ты лакомишься своим любимым блюдом во время обеда. Ну, как бы тебе все это понравилось, ягненочек?

– Совершенно не понравилось бы, – признался Аристон.

– Ну вот, и твоим высокородным афинским дамам такая жизнь не по вкусу. Послушай, ягненочек, пора бы тебе уже немного разбираться в женской натуре. Мы, за редким исключением, просто не столь похотливы, как мужчины. О, разумеется, я не хочу сказать, что в нашей крови не может вспыхнуть пламя страсти, которую мало кто из вас в состоянии удовлетворить, коль скоро она разгорелась! Но все дело в том, что это пламя еще нужно разжечь. А возбудить страсть в обычной женщине задача не из простых, уж поверь мне. Короче говоря, я еще не встречала женщины, которая стала бы шлюхой из-за того, что ее сжигала похоть. Ни разу в жизни.

– Тогда почему? – спросил Аристон.

– Если не считать рабынь, которых заставляют заниматься этим ремеслом – а именно так обычно становятся порной, – главной причиной, конечно, является голод. Если ты неделю ничего не ела, ты уже не станешь так уж сильно возражать против того, чтобы лечь под какого-нибудь ублюдка, особенно если учесть, что на заработанную таким образом драхму ты сможешь прожить четыре-пять дней, а за это время может произойти нечто такое, что избавит тебя как от голода, так и от такой вот жизни. Именно так все и рассуждают. Правда, на самом деле, увы, ничего «такого» никогда не происходит, и в результате ты оказываешься в соответствующем «доме» с надписью над дверьми, рекламирующей твои прелести. Со мной, во всяком случае, все случилось именно так, после того как чума в одну ночь унесла моих родителей. Другой причиной может стать любовь. Разумеется, неудачная. В результате очень многие девушки остаются с быстро растущим животом на память о каком-нибудь прохиндее, который исчез в неизвестном направлении. Их отцы, естественно, выгоняют их из дому. После чего они либо делают аборт, либо обзаводятся потомством, которое нужно кормить; но в любом случае им приходится заботиться о хлебе насущном. Ну и как они, по-твоему, будучи женщинами, могут зарабатывать себе на пропитание? Прислугу богатые люди не нанимают, они предпочитают покупать рабов, ягненочек. А кто такая жена или дочь афинянина, как не привилегированная прислуга для своего мужа или отца? Что она умеет делать, кроме как вести домашнее хозяйство? И вот, раз уяснив для себя, насколько большое значение мужчины придают этой любопытной процедуре или даже, в редких случаях, получив от этого удовольствие, они делают выбор между этим занятием и голодом. Разумеется, в пользу первого.

– Ну допустим. Но все равно ты меня не убедила – по крайней мере в том, что касается высших слоев. Дочери фетов, зевгитов – это я еще могу понять, но ведь вероятность того, что внебрачная беременность может приключиться с дочерью пентакосиомедимна или всадника, равна нулю. Абсолютно нулю.

–Разумеется, ягненочек! Ты совершенно прав! Правда, только до тех пор, пока она находится под крышей родительского дома и наслаждается той самой защищенностью, о которой ты говорил.

– Но ведь она всегда так живет, – возразил Аристон.

– Вот и нет. Теперь уже нет. Все больше и больше девушек с мозгами в голове и кровью в жилах восстают против такой жизни. Сначала они просто ссорятся с папочкой, что, в худшем случае, заканчивается для них поркой от его августейшей руки. Но потом, чаще всего после такой ссоры или множества таких ссор, а особенно после побоев, они улучают момент, когда папаша дрыхнет без задних ног, и находят способ удрать ночью из дому, обычно с помощью рабыни, столь же по горло сытой афинским образом жизни, как и они сами. Вот и все. Она попалась. Ей вовсе не нужно чего-либо делать, ягненочек. Достаточно, чтобы ее заметили одну на улице или в каком-нибудь кабаке с мальчиком в эту ночь. Она по-прежнему может быть девственницей, но в глазах окружающих она уже шлюха. И папочка вышвыривает ее на улицу – если, конечно, не убивает, как это все еще делают некоторые замшелые реакционеры. Он вынужден так поступить. Что еще ему остается?

– Простить ее, – сказал Аристон.

– Ага. Только для того, чтобы через год-другой она выкинула бы то же самое, когда одиночество станет невыносимым; к тому же она точно будет знать, что никогда не сможет выйти замуж, поскольку ни один афинянин не возьмет в жены девушку с сомнительной репутацией.

– Так значит вот откуда ты берешь своих нежных высокородных красавиц! – сказал Аристон.

– Ну да. Прибавь к ним еще нескольких жен, которые ушли от своих мужей, или развелись с ними, или были пойманы с поличным супругами, слишком мягкосердечными или слишком слабыми, чтобы убить их, и в то же время недостаточно мягкосердечными или сильными, чтобы простить. Вообще-то я не люблю разведенных. Они чересчур озлоблены. Когда выясняется, что тип, из-за которого ты разошлась с мужем, вдруг приобретает неодолимую страсть к путешествиям в ту же минуту, как ты стала свободной, ты начинаешь ненавидеть всех мужчин. А я предпочитаю девушек, которым мужчины нравятся. Они приносят больше дохода. В конце концов, неискренность всегда заметна.

– Надо же, Парфенопа в роли философа! – рассмеялся Аристон. Затем он посмотрел ей прямо в глаза с чуть насмешливой ульбкой. – Ну а теперь давай ближе к делу, – сказал он.

– К какому делу? – спросила она. Ему показалось, что ее голос слегка дрогнул.

– Да к тому самому, из-за которого ты и прочла мне эту лекцию. Дорогая моя Парфенопа, ты напрасно думаешь, что я не знаю женщин. Более того, я прекрасно знаю тебя.

Пустая болтовня тебе вовсе не свойственна. И эту весьма своеобразную тему – «Как и почему становятся шлюхами» – ты выбрала совсем не случайно. Ты куда-то клонишь, а я этого не люблю. Мы с тобой столько лет знакомы, что пора бы тебе уже знать: хочешь что-либо мне сказать – говори прямо, без всяких там подходов. Ну ладно. Выкладывай, что там у тебя! Признаюсь, ты меня заинтриговала. Что, клянусь Эросом и Афродитой вместе, может быть интересного для меня в связи с этой темой?

– Знаешь, Аристон, – прошептала она, – именно за это я тебя и люблю. Честно. Ты единственный мужчина в моей жизни, умеющий чувствовать, и при этом не гомик. Если, конечно…

– Что если?

– Если ты в самом деле не гомик. Ты стал редко появляться у меня. И даже когда появляешься, в половине… нет, в трех четвертях случаев не хочешь девочки. Ну а Данай… Данай очень красивый мальчик.

– Ты хочешь, чтобы я тебе врезал по физиономии? – осведомился Аристон.

– Нет. Я хочу, чтобы ты меня успокоил. Ты же не спишь с ним, Аристон, правда? Меня бы это очень огорчило.

– Я с ним не сплю. Ни с ним, ни с кем-либо другим. После того как я шесть месяцев прогостил у Поликсена, единственное чувство, которое я испытываю от мужской ласки и поцелуев, – это тошнота. Ну что, успокоилась?

– На этот счет да.

– Ага! Теперь наконец мы приближаемся к сути. Итак, речь идет о деле, потребовавшем столь длинного и тщательного вступления?

– Ну да. Ох, Аристон, ягненочек, я так напугана! Ничего подобного раньше не случалось!

– Чего не случалось?

– Его сестра. Я имею в виду Даная. Так вот, его сестра Хрисея – она приходит сюда, в мое заведение!

– Зевс Громовержец! – воскликнул Аристон.

– И великая Гера, мать богов! – прошептала Парфе– нопа.

– Как? Как она могла? Это совершенно невозможно, – он осекся на полуслове и нахмурился. – Нет, – произнес он после некоторого раздумья. – В этом нет ничего удивительного, разве не так? Если учесть, что Пандор и Халкодон не вылезают из бань Поликсена или Гургоса, где они предаются разврату с беззащитными мальчиками, что Брим обогащает все притоны Пирея, то единственный человек, от кого ей всерьез нужно прятаться, – это Данай.

– Который не отходит от тебя, – язвительно вставила Парфенопа.

– Не всегда. Но он сейчас проходит подготовку к предстоящей экспедиции против Сиракуз, а это значит, что ему, возможно, приходится ночевать в казарме. Так что никто не может ей помешать.

– Кроме тебя. Ты можешь все рассказать Данаю. Сообщить ему.

– Нет, Парфенопа. Данай очень консервативен в этих вопросах. Наверное, это его реакция на поведение отца и брата. Скорее всего, он станет бить ее, а потом… Парфенопа, зачем она приходит сюда? Встречаться с любовником? Или ей нравится продаваться?

– Ни то, ни другое, клянусь Артемидой! Я дам голову на отсечение, что она непорочна, как горные снега. Более того, ей было бы непросто расстаться со своей девственностью, даже если бы она этого захотела. Она тощая как жердь и уродливее дочери Гекаты. Ее груди величиной со сливы, а бедра…

– Ты несправедлива к ней, Парфенопа, – сказал Аристон.

– Да нет же, ягненочек! Напротив, она мне нравится! Ее маленькая чудная головка кое-что соображает. Она приходит только после полуночи, закутанная в покрывало, как египетская мумия, причем через дверь, предназначенную для торговцев и слуг. Я настояла на этом после того, как пришла в себя от шока, вызванного ее первым появлением; узнав, кто она такая, я просто лишилась дара речи и могла только благодарить богов за то, что она каким-то чудом ни с кем не столкнулась в прихожей. Зачем она пришла? Чтобы я дала ей ту привлекательность, которой ей, по ее мнению, не хватает. И вовсе не для того, чтобы зарабатывать себе на хлеб чем-либо постыдным. Она всего-навсего хочет просто выйти замуж – за кого-нибудь вроде тебя. За этим она и пришла. Ее брат как-то проговорился, что ты завсегдатай этого заведения. Знаешь, ты ее очень интересуешь. Правда, к этому интересу примешивается некоторая враждебность. Она думает, что ты занимаешься всякими грязными штучками с ее братом, и, согласись, что вполне соответствовало бы тому, что ныне творится в Афинах, так что ее не в чем упрекнуть. Беда в том, что я не знаю, что мне с ней делать. Это совершенно уникальная ситуация. Все остальные девушки благородного происхождения, которые попадают сюда, до того уже теряют свой дом, репутацию, невинность. С Хрисеей дело обстоит иначе. Она как бы между двух миров, и, похоже, это небезопасное положение ей нравится. Но если она попадется, мне конец. Этот старый, – Парфенопа употребила чрезвычайно неприличное аттическое выражение, примерно означающее «любитель минетов», – Пандор потребует все мое состояние до последнего обола в качестве компенсации за развращение своей дочери. И выиграет дело, не сомневайся.

– А ей ты это говорила?

– Разумеется. Но она только рассмеялась. Говорит, что беспокоиться абсолютно не о чем. Уверяет меня, что в случае, если мне будет когда-либо предъявлено подобное обвинение – а, по ее мнению, шансы на то, что этот дряхлый извращенец застукает ее, крайне невелики, с чем, в общем, можно согласиться, если иметь в виду порядки, царящие в этом доме, – то все, что от нее потребуется, – это открыть лицо, сбросить одежду. «Она сама спадет, так как у меня нет бедер, на которых она могла бы держаться», – заявляет она. – Ив голом виде предстать перед гелиэей. «И тогда, – говорит она мне, – это обвинение рухнет под собственной тяжестью, или, если хочешь, под моей невесомостью. Ибо, посуди сама, кому из увидевших меня обнаженной и имевших удовольствие пересчитать все мои кости под этой бледной кожей, не покрывающей ничего, кроме них, может прийти в голову, что кто-либо пожелает подвергнуться хоть малейшему риску ради моего развращения?»

– А голова у нее варит! – заметил Аристон.

– Да, но в основном яд для ее язычка. Ох, ягненочек, что же мне делать?

– Ничего, я ей сам займусь. Когда она собирается опять появиться?

– Понятия не имею. Думаю, что не скоро. Она была у меня прошлой ночью и теперь, скорее всего, придет не раньше чем через две недели. Она очень осторожна, этого у нее не отнимешь.

– В любом случае, когда она объявится, задержи ее под каким-нибудь предлогом. И пошли за мной раба.

– А ты?

– Примчусь сюда, с глазами навыкате и пеной на губах, сгорая от безумной страсти, и изображу попытку зверского изнасилования. Так напугаю ее, что…

– Ягненочек, – нежно проворковала Парфенопа.

– Ну что еще? – недовольно осведомился Аристон.

– Знаешь, ты очень привлекательный мужчина.

– И что?

– Допустим, она не испугается. Допустим, она просто скажет: «Секундочку, дорогой!», – сбросит с себя пеплос и уляжется перед тобой в сладостной истоме.

– Не уляжется. Ну а в случае чего меня тут же охватят угрызения совести, я вдруг вспомню, что она сестра Дана, захочу вскрыть себе вены во искупление нанесенного ей оскорбления и…

– И в результате она влюбится в тебя без памяти.

– Ну тогда я не знаю, – простонал Аристон. – У тебя есть другие предложения?

– Есть. Я пошлю за тобой, но ты поговоришь с ней серьезно, как любящий брат. Скажешь, что Данай – а она его обожает настолько же, насколько презирает двух остальных – будет страшно потрясен, если она испортит свою репутацию. Я думаю, что тебя она послушает. Твои слова, подкрепленные твоей мужской красотой, должны произвести на нее куда большее впечатление, чем слова любой женщины. Ягненочек, ты ведь поможешь мне, пока эта хитрая маленькая ведьма меня не погубила?