Они ужасно гордились силой рук, развивавшейся от гребли, и на похвалы умиленно скалили зубы; хороший же ужин стоил того, чтобы приналечь на весла лишний часок в день. Гревлинги стали хорошими гребцами и ни в чем не знали нужды. Видбьёрн забрал с собою на корабль и нескольких женщин, чтобы сильнее привязать к судну свою команду и обеспечить себе ее прирост в будущем.

Вообще, Видбьёрн перенес на свой вместительный корабль все свое добро, свои телеги, лошадей, домашний скот, сено, зерно, шкуры, инструменты, медь и оружие. На корме помещался очаг, где горел огонь, который Видбьёрн мог зажигать и тушить по своему желанию. Порядок на корабле установился такой: Видбьёрн стоял у большого весла на корме и правил, а пленники гребли; на носу же помещались его сыновья, высматривая землю и не выпуская из рук оружия.

Так они вышли в плавание по морю.

И этот корабль, со всем, что на нем было, отдался на волю ветра, течений и обитавшей на нем живой силы; он стал как бы живым островком, прообразом того расцвета способностей, который вызывается сопротивлением и необходимостью и который распространился с Ледника на всю Европу, а затем, перебросившись через моря, развился в то, что впоследствии создало общественный распорядок белой расы.

В Стране Жизни остался лишь старший сын Видбьёрна – Варг. Он взял себе в жены одну из дочерей Гревлингов, смуглую страстную деву степей, и пожелал разделить с нею судьбу, оставшись на ее родине. От них и от двух белых дочерей Видбьёрна, ставших женами туземных мужей, произошел большой народ, кочевавший по востоку и югу верхом и в телегах.

А Видбьёрн так долго плавал по морю под Полярной звездой, что стосковался по Упланду, где прожил лучшие годы своей жизни в тоске по чужбине. Ему захотелось увидеть то место, где волновалась первая нива Воор, напоминавшая ее пышные волосы. И он нашел туда дорогу, направив корабль на огнедышащую гору; днем путь ему указывал стоящий над вершиной столб дыма, а ночью – зарево на небе.

В Упланде Видбьёрн и остался жить. Ледник совсем растаял, вода давно спала, и вся страна покрылась дерном и молодым лесом, одевшим мокрые песчаные холмы и скалы. Глубокие котловины, выдавленные Ледником во многих местах скалистой почвы, были теперь до краев заполнены водой, такой чистой и прозрачной, что виден был лежащий на дне круглый отшлифованный камень, когда-то просверливший себе ложе, а теперь поросший мохом; маленькие водяные ужи с пятнистым брюшком чувствовали себя здесь как дома. Но даже среди жаркого лета здесь нет-нет да и веяло в лицо могильным холодом от векового льда, все еще покоившегося под прикрытием слоя щебня в некоторых расселинах скал на севере.

Лес был полон всякого зверья; из чащи, с потаенных тропинок по-прежнему глядели глаза, как будто животные вечно жили здесь. Сосны потели смолой в полуденную жару и испускали испарения, напоминавшие о том времени, когда они были тропическими растениями. Осина, береза и рябина, многозначительно кивая листьями, шептались о потерянной земле – как раз тут под нами, – говорили они, покачивая мудрыми головами. А в кустах благоухала, еще нежнее и слаще прежнего, малина – безмолвный, но искренний и щедрый привет северного лета.

Пчелы с озабоченным жужжанием собирали мед с цветов, которые жили всего одно лето, но впитывали сжатую душу земли, смолотой Ледником из первобытной сердцевины гор и испытавшей влажные капризы неба, мороз, дождь и солнечный жар. Ветры небесные одели голые морщинистые камни лишаями и мохом; перелетные птицы заносили семена разных трав и растений, приносили пыльцу и сентябрьские вихри из-за моря, и земля Упланда облачилась в новые зеленые одежды.

Из каждой щели суровых скал торчали свеженькая былинка или крохотный цветочек с пряным запахом. И в каждой чашечке цветка, задыхаясь, барахталась мохнатым тельцем пчелка, а когда она улетала, цветок кивал ей раза два, оправлял свою рубашонку и опять жмурился на солнце.

Видбьёрн сварил себе из меда питье, которое ударило ему в голову, и ему стало чудиться, что он подглядел любовную встречу солнца с наготою южного склона, пропитанного ароматом трав. Разомлевший от меда и жара нагретого солнцем каменистого ложа, смотрел он на пчелиный рой, заслонявший собою солнце и похожий на большой парящий в воздухе шар, который то расширялся, то сжимался, вздымая к небу огненную песнь, смотрел – и вновь обрел утраченную землю, да еще целый мир в придачу. Наконец-то Видбьёрн вернулся на свою родину!

Потекли годы. Он присматривался к лесам Упланда – не найдется ли тут материала для кораблестроения. Пока деревья были еще совсем молоденькие и не пригодны для дела; но лес вырастет, и тогда потомки Видбьёрна построят себе суда, целый флот кораблей! Молодые гладкие деревца уже колыхались и кивали верхушками, словно зная, что им предстоит сделаться кораблями и плыть на край света.

Видбьёрну пришлась по душе оседлая жизнь, и он велел вытащить свой корабль на сушу, перевернул его вверх килем и устроил под его сводом обширный зал; это и была первая готическая[9].

постройка. И потомки Видбьёрна впоследствии, поселяясь в новых землях, превращали свои корабли в кровли для зал, а сами странствовали под этими сводами – уже в ином, духовном смысле.

Видбьёрн съездил на остров, окруженный когда-то Ледником, и нашел там свой народ. Много потомков Дренга погибло во время великого весеннего наводнения, но оставшиеся в живых вели все ту же жизнь, как и до изгнания Видбьёрна. Теперь он возвратился на колесах с молотом и огнем, оставив за собою на берегу свой корабль, и его родичи, которые еще помнили его, раскаялись в старой обиде.

Видбьёрн сместил потомков Гарма и повелел людям льдов расселиться. Остров их давно перестал быть островом, весь мир был открыт, но не находилось мужа, который бы указал им, что границы проходят лишь в них самих. Видбьёрн указал им это.

И, чтобы они перестали тесниться вокруг могилы Всеотца, Видбьёрн своей властью объединил их около нового знака – Огнеродящего Колеса. Эту святыню он утвердил в Упланде, одной стороной прилегавшем к морю, и положил начало большим жертвоприношениям в честь весеннего солнца, в огненном оке которого завещал людям льдов часть древнего Одноглазого. Молодежь он посылал странствовать по морю, как сам странствовал когда-то; теперь же пора ему было осесть и упрочить царство, дух которого должен был наложить свой отпечаток на молодежь, чтобы она всегда помнила свою родину и вводила на чужбине обычаи Белого Человека.

И вот, народ льдов сплотился вокруг Видбьёрна под знаком Огненного Колеса и Молота. Многие из них, после того как и горные хребты освободились от льдов, перешли через них и основали Норвегию; другие вместе с Видбьёрном поселились на побережье и занялись земледелием. Впоследствии молодежь превратила все европейские моря в свою родину, высаживалась в Англии, Дании, Германии, на побережья Средиземного моря и расселялась во все стороны, – но крепко хранила свое единство.

На старости лет Видбьёрн предался наблюдению за ходом небесных тел, понял, как происходит годовой круговорот, сжился со звездами более, чем кто-либо до него, и, умирая, передал свое знание сыновьям в наследство. Они должны были хранить его в тайне от всех, чтобы навсегда оставить за собою умение предсказывать положение солнца в различные времена года и, согласно этому, давать народу советы.

Сам Видбьёрн, пока был полон сил, не прибегал для упрочения своей власти ни к каким тайным и темным знаниям. Искусство добывать огонь, открытое им, стало общим достоянием; он не хотел, чтобы оно послужило орудием закрепощения людей. Но он сделал Огненное Колесо священным знаком в руках всех и каждого как знак вечной благодарности людей земле и солнцу и как символ плодородия. Влияние же свое Видбьёрн упрочил с помощью молота и своей всемогущей руки.

На досуге Видбьёрн составил описание своей жизни и высек его на вечные времена на одной из каменных плит скалистой почвы. Ледник отшлифовал эту первую скрижаль. Описание заключалось в двух знаках: один должен был изображать корабль, а другой – колесо. Так зародилось изобразительное искусство и литература.

Пока глаза не отказались служить, Видбьёрн продолжал работать и с деревом, и с металлом, с любовью используя каменные орудия, которыми владел так мастерски. Но в часы досуга он любознательно испытывал и медь, и другие новые материалы, которые привозили ему с востока сыновья; он все испытывал на огне и примечал особенности каждого материала. Как-то раз навестил его самый старший сын, Варг, и принес большую глыбу нового замечательного металла, которую положил прямо в руки старика, а было это еще раньше, чем медь вошла в общее употребление. Видбьёрн долго держал глыбу на вытянутой руке и внимательно рассматривал ее со всех сторон, взвешивал и ощупывал своими покрытыми шрамами, корявыми пальцами. Металл отличался холодным, синеватым блеском, напоминавшим лед, был очень тяжел и тверд настолько, что не поддавался каменному резцу. Видбьёрн лизнул металл, и его горьковатый вкус напомнил ему солоноватую горечь моря; потом понюхал – пахло кровью. Тогда Видбьёрн впал в глубокое раздумье. Это было железо.

Из этой глыбы железа Видбьёрн и выковал себе новый молот, впервые изменив своему старому испытанному каменному оружию.

Видбьёрн был еще так силен, что одним ударом этого железного молота мог уложить на месте лошадь перед жертвенным камнем, да так, что в ее черепе не оставалось ни одной целой косточки. Но умудренный старостью, он понял, что в народе всегда останется потребность преклоняться перед его силой, даже когда она перестанет существовать, – и это прозрение человеческого сердца еще раз задало работу его искусным рукам.

Видбьёрн почти все время проводил в своем зале, где всегда царила полутьма, и все привыкли видеть там его рослую фигуру и преклоняться перед нею с подобающим Молотовержцу благоговением. Видбьёрн взял и потихоньку вытесал столп по своему образу и подобию, дал ему в руки свой молот и поставил в темной глубине зала, где сам обычно показывался народу. И к его удовольствию, все входившие преклонялись перед изображением с тем же почтением, как и перед ним самим. Старик посмеивался в свою седую бороду, польщенный таким успехом дела рук своих и находя какую-то жестокую отраду в том, что так оправдалось его знание человеческого сердца.

Теперь он решил отойти на покой.

Он перестал показываться вне своего священного убежища, но продолжал мерещиться своим родичам в полумраке зала, с поднятым молотом в руках, и его старший сын, единственный посвященный, брызгал на него жертвенную кровь и передавал народу привет от великого возницы и мореплавателя.

Видбьёрн, в котором было больше человеческого, чем в ком бы то ни было до и после него, был обожествлен северянами и получил почтительное прозвище Громовика, Молотовержца, Вещего и место на небесах рядом с Древним Одноглазым. Но их кровь осталась в жилах рода. От Дренга, который не гнулся под напором враждебных сил, и от его потомков через Видбьёрна, отца открытого боя, – произошли все короли и бонды[10] Севера.

Коренные северяне достигли большого искусства в земледелии и мореходстве. Они вывозили для себя с востока рабов и жили с ними сотни лет. С течением времени покорители и покоренные скрестились и смешались в один народ, но между ними всегда лежала грань, хотя они и были одного происхождения, – грань, положенная Ледником, глубокая разница в их духовном развитии. Одни, очутившись впереди, были навсегда связаны со своим прошлым; другие жили весь свой век, удручаемые невозможностью догнать первых, которым им страшно хотелось подражать. От свободных мужей, и от пленников, и от их смешанного потомства, среди которого попадались свободные душою работники в ярме и строгие господа с рабской душой, и произошло население Севера и тех стран, где северяне расселились и укрепились.

Видбьёрна, после того как он закрепил место за своим преемником, потянуло в уединение. Однажды ночью он покинул свой зал, сел тайком от всех на корабль и пустил его по волнам. Он чувствовал бремя годов и радовался, что сложит свои кости в море. Корабль качался на волнах в морском просторе, а он сидел и смотрел на сбои сложенные руки. Время перестало существовать для него.

Занялась заря; его друг – солнце взошло на небо. Потом снова погрузилось в море огромным красным диском.

На ночное небо взошла луна с кроткими безжизненными чертами Воор.

На утреннем небе показалась маленькая умершая девочка и тихо светила на море, пока не угасла.

Тогда и он навсегда смежил глаза.

Примечания