Такая милая пара

– Я пойду с ним, – решила я.

– А ты, Норма? – спросил Гордон.

– В этом нет никакой необходимости, – проворчала она. – И без меня народу хватит.

Поцеловав каждого из стариков в щеку, я пожелала им спокойной ночи. И только вернувшись в свою машину в мотеле «Рамада», разрыдалась.

25

Проснувшись в шесть утра, я уже в шесть сорок пять, как вор, тихонько проскользнула в дом Ведланов.

Он казался таким тихим и мирным, совсем не похожим на жилище, в котором происходят такие трагические события. Поднялась по лестнице, моля Бога, чтобы ступеньки не заскрипели. Двери обоих спален, расположенных по разные стороны маленького коридорчика, были открыты. Проход к лестнице преграждал небольшой белый столик. По замыслу Гордона, он не должен был позволить Майклу упасть, если ночью он решит сам отправиться в туалет и, не дай Бог, потеряет ориентировку.

Майкл еще спал, лежа на спине в голубой пижаме своего отца. На его лице блуждала милая улыбка, как будто он видел какой-то хороший сон. Из открытого окна слышалось веселое чириканье птиц да шум от одиноких, проносящихся по дороге машин.

Я села на стул, стоявший в ногах кровати, и стала наблюдать за спящим. Вдруг за спиной я услышала шаркающие шаги Гордона, направляющегося в ванную. Потом он прошествовал обратно и, похоже, снова улегся. «Боже! – подумала я, – как он должен выматываться!» И днем и ночью строго по часам он должен был давать сыну лекарства – каждые четыре часа...

Со двора донесся радостный собачий лай. Чей-то пес приветствовал наступление нового дня.

Неожиданно Майкл открыл глаза. И уже через мгновенье так украшавшая его милая улыбка исчезла с его лица – он все вспомнил. Стараясь говорить как можно тише, я произнесла: «Доброе утро». Он взглянул на меня и снова улыбнулся. Наверное, он видел сразу четыре моих изображения. Но все равно было заметно, что он рад мне.

– Доброе утро, – ответил он.

Я встала со стула, обошла кровать и поцеловала его. Он благодарно протянул мне руку. Я легонько пожала ее.

– Хорошо спал?

– Да, спасибо.

– Ничего, если я лягу рядом с тобой?

– Как бы я хотел этого...

И я легла рядом с Майклом поверх одеяла. Обняла его.

– Боже, как приятно.

– И мне.

– Тебе снился хороший сон? – Майкл нахмурился. – Не помню.

– Знаешь, во сне ты улыбался, совсем как прежде, – я засмеялась.

– Правда? – Майкл выглядел довольным.

– Ага. Похоже, тебе снилось что-то сексуальное...

Я заметила, что нога его под одеялом стала чуть-чуть подрагивать. Несильно, но она определенно подрагивала.

– Счастливчик, ты всегда так хорошо спишь... А вот я всегда мучаюсь ночами.

Майкл отреагировал так, словно услышал самую трагическую новость изо всех возможных.

– О, это так несправедливо! Все должны спать хорошо!

– Не волнуйся, все нормально. Я рада, что встала так рано. Побыстрее увидела тебя.

– А ты здесь давно?

– Да не очень. Сидела и ждала, пока ты проснешься, чтобы поцеловать.

Я поцеловала его, и он ответил мне. Неуверенно, словно пятнадцатилетний подросток, впервые прикоснувшийся к девушке. Однако при этом он улыбался.

– Положи руку мне на грудь, – попросила я.

– Правда? – сказал Майкл, будто это было для него чем-то совсем новым и необычным.

Мне так хотелось отвлечь его ото всех этих жутких мыслей. Чтобы он вновь почувствовал себя здоровым, полным сил, нормальным мужчиной. Я убедилась, что в коридоре тихо, быстро стянула с себя футболку и положила руку Майкла себе на грудь.

– Нравится? – спросила я, глядя ему в глаза. – Думаю, это должно быть приятно.

– Ты вновь сделаешь меня мужчиной! – не сдерживая восторга, сказал он.

– О, как бы я хотела отдаться тебе прямо сейчас, здесь, – прошептала я.

Вновь в коридоре раздались шаркающие шаги, и я скоренько натянула футболку. В комнату вошел Гордон. Увидев нас с Майклом, лежащих в одной кровати, он недовольно поджал губы. Но ничего не сказал и принялся проделывать то, что, видимо, составляло его обычную работу по утрам: закрыл окно, затем принялся рыться в шкафу, выбирая сыну одежду на день. Я, естественно, чувствовала себя неловко, лежа на кровати. Но я успокаивала себя тем, что Майкл этого хочет. А это было единственное, что имело сейчас значение. Гордон наконец-то убрался из комнаты. Майкл посмотрел на меня – на все четыре «меня» – и сказал:

– Не хочу умирать.

– Все хорошо, – успокаивающе ответила я. – С тобой все будет в порядке. Все еще будет. Я знаю, ты дашь мне знать, что с тобой все в порядке. Все будет хорошо.

Слова сами по себе слетали с моих губ. Слова, которые пытались успокаивать его. Слова, которые так важно было услышать мне.

Гордон вернулся со стаканом воды и пригоршней таблеток. Теперь он был уже одет в зеленую рубашку и коричневые брюки.

– Время принимать лекарства, молодой человек, – бодро объявил он. – И пора подниматься. У тебя сегодня после завтрака трудотерапия, а потом – облучение.

Майкл присел в постели, принял из рук отца таблетки и послушно проглотил их. Я тоже села и поправила ему рубашку.

– Оденешь сегодня эти брюки, ладно? – Гордон показывал какие-то серые штаны. – Конечно, они слишком теплые для этого времени, но ведь те, которые ты носишь, уже измялись. Ничего, будет полегче, когда придет твой багаж из Портленда...

– А у него есть какие-нибудь шорты? – спросила я. Понемногу я стала привыкать говорить о Майкле в третьем лице.

– Нет, но носить их он бы мог... – сказал Гордон.

– Это было бы прекрасно, – подтвердил Майкл, с трудом отрываясь от кровати.

– Ну, что, тронулись в туалет? – предложил Гордон.

– Да.

Из комнаты мне было слышно, как Норма спускается по лестнице.

Мужчины направились по своим делам, и мне было видно, как широко расставил локти Майкл, стараясь удержать равновесие. Наверное, мне нужно было бы спуститься вниз и помочь свекрови готовить завтрак, но мне так хотелось дождаться возвращения Майкла. И я принялась застилать его постель. Хоть какая-то помощь... Просто в тот момент мне в голову не пришло ничего другого, что бы я могла сделать для него.

А потом он одевался, сидя на стуле. Я же присела на кровать и наблюдала, как отец суетится вокруг него. Казалось, Майкл приведен в замешательство обилием пуговиц на рубашке, но медленно, одну за другой, ему все же удалось их застегнуть. Потом, уже с помощью отца, он натянул брюки. И затянул ремень так, что он смог поддерживать брюки на его худющем животе. Затем он принялся за носки, ну а после помучился со шнурками своих спортивных туфель. Потом замер, словно пытаясь припомнить, что еще следует сделать.

– Чем тебе помочь? – кинулся к нему Гордон.

– Ничего, спасибо, – ответил Майкл и протянул руку за своей черной повязкой и очками.

Мне было слышно, как Норма отправилась за газетами.

– Готов? – обратился Гордон к сыну.

– Да.

И они пошли.

Гордон – впереди на ступеньку, чтобы Майкл не мог оступиться. Шаг за шагом. Ступенька за ступенькой. Пролет за пролетом.

– Не волнуйся, я здесь, сзади. Мы прикрываем все фланги, – пошутила я.

– Доброе утро, красавец! – такими словами встретила Норма сына, когда мы добрались до кухни. – Сегодня у нас персики! Ну и кукурузные хлопья с тостами.

Мы расселись вокруг стола. Я – рядом с Майклом, Гордон – по другую сторону. Норма разместилась рядом со мной.

– Как прошла ночь в гостинице? – спросила она.

– Спасибо, прекрасно.

– В прошлом году, в мае, наши прихожанки устраивали там завтрак. Все было вполне на уровне, да вот булочки оказались черствые... Майкл, хочешь молока?

– Нет, спасибо. – Он уставился на разложенные перед ним приборы. Долго переводил взгляд с ложки на вилку, затем осторожно взял ее и окунул в тарелку с кукурузными хлопьями.

– Нет, – поправила его Норма. – Так не годится. Возьми другой прибор.

Майкл отложил вилку, а Гордон вручил ему ложку.

– На ленч я, пожалуй, сделаю сырники. Майкл так любит сырники. Приезжая домой на каникулы, он всегда просил, чтобы я делала их.

Норма продолжала болтать. Майкл ел молча, а Гордон вежливо отвечал на бесконечные вопросы жены: «Мы вернемся к полудню... Да, я съем пару сырников... Хорошо, куплю еще молока».

Протянув руку под столом, я погладила ногу Майкла. Но я сидела с той стороны, где повязка закрывала ему обзор. Надеюсь, он не подумал, что это мать ласкает ему бедро! Он опять выглядел таким пассивным. Похоже, у него не было сил бороться. Неужели он уже сдался? Пустил все на самотек?

– Нужно пользоваться салфеткой, – сделала ему замечание Норма и, протянув руку через стол, вытерла молоко с его подбородка.

Машину вел Гордон. А мне с заднего сиденья был виден шрам на шее Майкла, сидевшего рядом с отцом. Трудно было поверить, что эта ужасная рана была нанесена кем-то для того, чтобы облегчить страдания Майкла.

Всю дорогу Гордон не закрывал рта – так и сыпал названиями местных достопримечательностей: отреставрированный домик Эйба Линкольна... новый туристический центр...

– А что там, вот в этом симпатичном белом домике? – решив поддержать его старания, спросила я.

Оба мужчины одновременно повернули головы в сторону заинтересовавшего меня здания. И когда вывеска на доме оказалась в пределах видимости, я с ужасом прочла «Похоронное бюро Биша».

– О! – только и нашлась, что произнести я. «Надеюсь, Майкл не смог прочитать...» – подумала я. Но кто бы мог знать это наверняка? Однако он ничего не сказал.

А через минуту ужасный белый дом уже остался позади.

Наконец мы подъехали к больнице.

– Раз уж ты здесь, – сказал Гордон, – может быть, ты побудешь с Майклом, а я пока сделаю кое-какие дела? А на облучении – встретимся...

– Какие проблемы? – согласилась я. – Не беспокойтесь, все будет хорошо.

Огромное здание госпиталя, построенного из желтого кирпича, возвышалось над остальными зданиями вокруг. Кто бы мог подумать, что в этом захолустном городишке столько больных, чтобы заполнить такую махину. Гордон подрулил к стоянке с надписью «Амбулаторные пациенты», заглушил мотор и, сказав нам, чтобы мы подождали, скрылся в подъезде. А через минуту уже мчался назад, толкая перед собой кресло-каталку.

– Ему слишком трудно было бы идти, – как бы извиняясь, объяснил Гордон, пока Майкл перебирался из машины в кресло. Больше он ничего не сказал.

Стены коридора, по которому мы ехали, были выкрашены в зеленый цвет, а пол был покрыт зелено-черным линолеумом.

– Сегодня я покажу тебе дорогу, ты уж запоминай, чтобы завтра не заблудиться, – сказал Гордон. – Смотри, налево – отделение рентгенотерапии. Именно сюда надо прийти после занятий. А сейчас нам надо наверх.

Гордон толкал коляску. Я держала Майкла за руку. Чувствовалось, что он смущен и недоволен своим положением. Но он не жаловался.

Приемную нужного нам отделения украшали стулья с оранжевыми спинками, расставленные вдоль стен, да пара коричневых столиков с кипами ветхих журналов на них. Гордон направился к сидевшей здесь медсестре.

Симпатичная девушка в голубом халате подошла к нам и спросила:

– Ну, как ты сегодня, Майкл?

– Хорошо, спасибо, – голосом, лишенным эмоций, ответил он.

– А вы как? – обратилась она к Гордону и, не дождавшись ответа, улыбнулась мне и сообщила, что ее зовут Гейл.

Гордон запинаясь попытался представить меня.

– Да...а это...э... Майкла...э... это Фрэнни!

– Привет, Фрэнни, – еще раз улыбнулась Гейл.

«Как им это удается? – подумала я. – Как этим девушкам удается, работая в таких ужасных условиях, сохранять доброжелательность и привлекательность? Может быть, это от того, что все они имеют призвание помогать безнадежно больным людям?..»

Она ловко помогла Майклу встать с кресла, взяла его под руку и, обернувшись к нам, сказала, что он освободится через тридцать минут. Гордон тут же удалился, напомнив, что встречаемся мы в радиологическом отделении.

От нечего делать я присела, принялась проглядывать один из журналов и не заметила, как отключилась...

...Вздрогнув, я увидела, как Майкл в сопровождении Гейл и еще одной симпатичной девушки приближается ко мне. На нем был нацеплен какой-то нелепый белый ремень, и Гейл придерживала за его конец. Я улыбнулась им. Майкл ответил жалкой и вымученной улыбкой. Через миг они снова скрылись из виду, и я переключилась на другой журнал. Прошло еще какое-то время, и Майкл, опять в сопровождении Гейл, появился в приемной. На этот раз никаких ремней на нем не было.

– До завтра! – ласковая Гейл опять усадила его в кресло.

А мне до боли захотелось встряхнуть ее за плечи, посмотреть ей в глаза и крикнуть:

– Послушай, ты! Ты должна кое-что знать! Майкл – это не какой-то там тебе умирающий доходяга в нелепой одежонке! Он – обаятельный, добрый и сексуальный... И тебе не понять этого. Что с того, что сейчас он болен? Давно ли он стал таким! Еще два месяца назад ты бы писала в трусики от счастья, если бы он на тебя положил глаз! Не смей водить его на поводке!

Но вместо этого я смиренно произнесла:

– Благодарю тебя, Гейл. До завтра! – И выкатилась вместе с Майклом из этого затхлого отделения.

– Держу пари, – обратилась я к нему, когда мы въехали в лифт, – ты ненавидишь все это!

– Не думаю, что это сможет помочь, – спокойно ответил он.

...И вот мы уже на первом этаже перед дверью с надписью «Радиологическое отделение». Я сделала все так, как объяснил Гордон. Затем подкатила кресло к стене и села на стоявший рядом стул. Рядом находился стол, который весь был завален брошюрами типа «Учиться жить с раком» или «Миг твоей жизни». Напротив меня сидел мужчина в лыжной шапочке и сморкался. Бледная женщина средних лет, устроившаяся рядом с ним, обкусывала ногти. Стену над ними украшал безыскусный рисунок, на котором нетвердой детской рукой были изображены маргаритки, круглое желтое солнце и большое кривое дерево. Надпись на рисунке гласила: «Спасибо доктору Каллахам за то, что мне стало лучше. С любовью. Бенни Брикмен». Счастливый Бенни!

Из репродуктора невнятно произнесли чье-то имя, и мужчина в шапочке ушел.

– Это больно? – спросила я Майкла.

– Нет, совсем ничего не чувствуешь. – Мы сидели рядышком, и я крепко держала его руку.

– Просто очень нудно. И, похоже, сжигает мне последние мозги. После этих сеансов я стал все напрочь забывать. Наверное, тебе слышно, как скрипят мои бедные шарики!

...Вот уже и женщина ушла, услышав свое имя. На какой-то миг мне показалось, что мы в парикмахерской и ждем своей очереди...

– И сколько же это занимает времени?

– Не так уж и долго. Всего несколько минут.

Сегодня он был еще более безразличен ко всему, чем вчера. Более тихий и погруженный в себя.

В это мгновенье в дверях появился симпатичный молодой человек, улыбнулся и укатил коляску с Майклом. И почти сразу же в приемной появился запыхавшийся Гордон.

– Он там?

«Конечно, там, – подумала я, – нам еще рано выходить из игры», – но вместо этого ответила:

– Да. Они только что забрали его. – Гордон устроился в соседнем кресле. Я вдруг с ужасом подумала, что сейчас начнется разборка, что-нибудь вроде «ты-оставила-нашего-сына...» Но вместо этого он только пристально посмотрел на меня. Я заглянула ему в глаза... И в тот же миг оказалась в его объятьях. Что-то вроде неловкого дружеского объятья. Он заплакал. Спустя несколько минут он выпрямился и сказал, вновь обретая привычную сдержанность:

– Кажется, он рад, что ты приехала.

– И, слава Богу!

– Пока он лежал в больнице, мы много говорили о тебе... Это было так грустно. Он считает, что был жесток по отношению к тебе.

– Жесток? Но Майкл никогда не обходился жестоко со мной...

– Да, но он именно так говорил... Даже, когда бредил...

– Глупости! – я не могла найти слов. Гордон пожал устало плечами.

– Пять недель ему предстоит проходить облучение. Затем еще раз возьмут биопсию. Посмотрим, поможет ли лечение.

– А если поможет, они будут продолжать? – мой голос наполнился надеждой.

– Нет, – грустно ответил Гордон. – Если продолжать, то может начаться омертвение здоровых тканей.

– А...

– Он хочет вернуться в Портленд. Увидеться с друзьями. И если состояние позволит, я обещал отвезти его в октябре. Посмотрим. Тебе же следует знать, что все, что происходит с Майклом, очень серьезно.

– Я знаю, что это очень серьезно.

– И тебе не следует надеяться.

– Что-о-о?!

– Доктор, лечивший его в Портленде, сказал, что ему осталось жить не более месяца...

–...?

– Ему осталось не больше месяца, – повторил он, не глядя на меня. – Но облучение поможет протянуть три, возможно, четыре месяца. Несколько месяцев жизни, которая стоила бы этого. Возможно, даже год. Почти год. Но вряд ли больше. И Майкл знает об этом. Он понимает. Принимает это. И тебе следует оставить надежды.

– Кто может знать? Прошло уже больше месяца! – Они были неправы. Меньше года? Да что они понимают? Нет, это не может быть правдой.

– Но они ведь – врачи, – теперь Гордон уже в упор посмотрел на меня.

– Но они – не Боги.

– Поверь, Фрэнни, как это ни тяжело, они знают, что говорят. И напрасно было бы стараться обманывать себя или Майкла.

– Значит, вы хотите лишить его последней надежды? – всхлипывая спросила я.

– Надежда есть всегда, – сурово ответил Гордон. – Всегда можно молиться и надеяться на чудо. Но в нашем случае – чуда не будет. Он безнадежен. И состояние его все время ухудшается. Он все больше и больше забывает... Но у каждого это происходит по-разному, – он говорил спокойным, ровным голосом, а я никак не могла понять, что это – равнодушие или стоицизм. – Вот теперь он уже путает, каким прибором следует пользоваться за столом... И еще это двойное изображение... Никто из специалистов не может сказать ничего путного отчего это? И поможет ли тут облучение? Кто знает от чего это – от опухоли или от биопсии? Или это облучение так действует?

– Постойте... Что могла вызвать биопсия?

– Они не могли удалить такую опухоль. А когда пытались добраться до нее, невольно задели здоровую ткань... Может быть, это и обусловило проблемы со зрением?

– Значит, до этого ему было лучше? Да как они могли?..

– Доктор, лечивший его в Портленде, – один из лучших специалистов, – отрезал Гордон, не желая продолжать бессмысленное обсуждение профессиональных качеств лечившего Майкла врача. – И ты должна знать, что скоро Майкл совсем ослепнет. И потеряет способность ходить, есть... В общем, он не будет в состоянии себя контролировать.

– Нет, – только и могла вымолвить я. – Нет!

Я слушала Гордона, но в действительности как бы и не слышала его. Слова доносились как бы издалека. Ведь то, о чем он говорил, никак не могло относиться к моему Майклу.

– К сожалению, – продолжал между тем Гордон, – в остальном он в прекрасной форме... И его сильное сердце могло бы поддерживать жизнедеятельность организма еще долго, после того как его мозг... умрет... перестанет функционировать.

Все мое тело налилось свинцовой тяжестью.

– Как Майкл умрет? – спросила я, мысленно моля его далее не продолжать.

Голос Гордона, когда он снова начал говорить, был, тих и милосерден:

– Опухоль все растет. И в какой-то день она может перекрыть основную артерию. Или что-то еще, не дай Бог, может случиться с ним, возможно, сердечный приступ... Он даже не успеет ощутить боли... Это не то, что рак кости... рак желудка... В ткани мозга нет нервных окончаний. Конечно, головная боль будет нарастать, но к тому времени, Бог даст, он уже не будет никак реагировать на происходящее.

– Что значит не больно? Что может быть мучительнее того, чем знать, что ты постепенно теряешь разум?

– Медицина здесь бессильна. Доктора считают, что опухоль росла там лет двадцать...

– Двадцать лет? Значит, все время, пока мы были женаты... Значит, это началось еще в колледже? Нет, это началось, когда он воевал во Вьетнаме! – я в ужасе замерла. – И мы ничего не знали?

– Сейчас ради его же блага нам необходимо держать себя в руках. – Гордон посмотрел мне прямо в глаза. – Ради него мы должны контролировать каждое свое проявление чувств.

И мы притворились, что все – в полном порядке.

26

А во вторник утром Майкл проснулся другим человеком.

Я ожидала его пробуждения, устроившись на краешке кровати. Он открыл глаза, улыбнулся мне и вдруг обхватил голову руками.

– О?.. – произнес он удивленно. – Что-то не то...

Гордон принес утреннюю порцию таблеток, но Майкл никак не отреагировал на его приход. Он лежал под одеялом и мелко дрожал.

– Не знаю, что случилось... И почему я так напутан? Как маленький, право... Ведь единственное, что со мной не так, – эта дурацкая головная боль.

– Ну, это не совсем так. Это немного более серьезно, чем обычная головная боль, – осторожно начал, было, Гордон, суетясь у кровати сына.

А Майкл продолжал злиться и упрекать себя. Ему казалось, что глупо устраивать весь этот кавардак из-за обычной головной боли.

Как мне было знакомо это его упрямство! Но сейчас, видя этот непроходящий страх, понимая сковывающий его ужас, я не раздражалась. Я догадалась, что все происходящее в мозгу Майкла – слабая защитная реакция страдающего разума на надвигающуюся опасность.

А когда мы приехали на очередные процедуры в больницу, и Гейл спросила его – что это за симпатичная девушка сопровождает его, – он даже не смог вспомнить, как меня зовут.

Когда мы вернулись домой, Гордон принялся разыскивать какого-нибудь врача-терапевта. Но никого из уже ранее осматривавших Майкла он застать на месте не смог – один был за городом, другой в отпуске, третий – слишком занят...

А Майкл сидел в гостиной. Дрожь не оставляла его. И сквозь стиснутые зубы до меня доносился его неразборчивый шепот:

– Должно быть, я совершил что-то ужасное... Какую-то страшную ошибку...

Норма отсиживалась в кухне. Свекор удалился в кабинет, разобраться со счетами. И только я осталась подле больного, устроившись на скамеечке у его ног. Хотела взять его за руку, но он резко отверг эту мою попытку его успокоить.

– Слушай, не казни так себя. Ты никогда не совершал ничего плохого. И ты ни в чем не виноват, – умоляла я. – Может быть, ты просто подвергся воздействию дефолиантов... В чем ты можешь быть виноват?

Майкл насмешливо взглянул на меня.

– Это все Вьетнам. Ты ни в чем не виноват, – продолжала убеждать я, судорожно пытаясь изобрести нечто, что позволит ему хоть на миг избавиться от терзавших его страхов. Конечно, это все проклятый «эйджент орандж»[7], настаивала я. Только этим все и можно объяснить.

Вначале Майкл заинтересовался этой версией, но затем отверг ее. И проблема «почему» вновь стала неотрывно терзать его.

– Нет, все же, должно быть, я действительно дрянь, – бормотал он. – Следует скорее покончить со всем этим. Хочется умереть прямо сейчас... Прямо сейчас...

Я решила переменить тактику.

– Что ж, двигай наверх и помирай!

От этих слов он задрожал еще сильнее – его костлявые плечи заходили ходуном.

– Не могу, – признался он. – Слишком боюсь... Ну, прямо как ребенок.

– Нет, ничего подобного. То, что ты считаешь слабостью, – проявление остатков твоих сил... Твой организм, твой разум борется с болезнью. И именно это не позволяет тебе пойти – и покончить с собой.

Странно, но эта мысль ему понравилась. Он судорожно пытался зацепиться хоть за какую-нибудь надежду. А я продолжала и продолжала говорить. Иногда мне удавалось попасть в цель, чаще мои увещевания оказывались бесплодными. А некоторые слова так и вообще приводили его в ярость. Но некоторые мои доводы явно срабатывали.

– Так что, умрешь сегодня?

– Нет.

– Хорошо. Тогда, может быть, подумаем о том, как жить дальше?

Мне хотелось, чтобы он сам затронул эту тему.

– Что ж, пожалуй, – согласился Майкл.

В гостиной появилась Норма, чтобы проверить – не пропустила ли она свою любимую телевизионную передачу. Майкл слегка успокоился и задремал.

А после обеда мы вдвоем отправились на прогулку.

Казалось, что теперь Майкл чувствует себя несколько более увереннее. По крайней мере, шагал он бодрее, чем обычно. Казалось, само движение шло ему на пользу – просто отгоняло мысли о неизбежном. Но раздражение его не проходило. Он сердился на мать и одновременно негодовал на себя за то, что не ценит ее стараний накормить его, заботиться о нем.

– Все, о чем она хлопочет, такая чепуха! – проговорил он и тут же оборвал себя: – Какой же я негодяй! Неблагодарная скотина!

– Ну, попытайся же, наконец, понять, – уговаривала я Майкла. – Уж такой у нее характер...

А сама была не в силах понять эту женщину!

– Но ведь она не говорит ни о чем действительно важном! – кипятился Майкл. Затем он смутился и скороговоркой произнес: – Да я и того не заслуживаю... Боже, какой я негодяй!

– Погуляем еще? – я решила сменить тему.

– Нам следует продолжить прогулку.

Мы добрели до конца квартала и остановились. Обернувшись, я увидела Гордона, который стоял на крыльце, высматривая нас. Увидев, заторопился в нашу сторону. Мы поджидали его, держась за руки.

– Не хочу снова потерять тебя, – вдруг тихо сказал Майкл.

– И не потеряешь, – заверила я. – У тебя на этот раз ничего не выйдет. Единственное, что разделит нас теперь, – это смерть.

Когда Гордон подошел к нам, мы целовались...

А он все суетился вокруг и настаивал, что нам пора домой.

Пока Гордон конвоировал Майкла в ванную, я сидела в гостиной в обществе свекрови.

– Как же он устал сегодня, – сокрушалась Норма. – Значительно больше, чем всегда. Не стоило тебе водить его на прогулку.

Но, несмотря на сегодняшние провинности, подняться в спальню к Майклу, чтобы пожелать ему спокойной ночи, мне все же было позволено.

– Спасибо тебе за сегодняшний день, – сказала я ему, затем наклонилась и поцеловала в тот самый миг, когда Гордон заныл из-под двери:

– Но ему же следует уже спать! – Они запретили приходить мне спозаранку.

– Приходи к восьми, когда он просыпается, – распорядилась Норма.

– Но я же не бужу его, – запротестовала, было, я, но они были непреклонны:

– Он не желает, чтобы ты появлялась здесь такую рань, – отрезал Гордон.

Когда я пришла к ним на следующее утро, Норма уже спустилась в кухню и занималась завтраком. Я направилась наверх, слыша за спиной раздраженное бормотание, но она все же не остановила меня.

Я стояла на пороге ванной и наблюдала за Майклом и Гордоном. Похоже, происходило нечто странное. Казалось, Майкл совсем забыл, что ему следует делать. С трудом смог побриться – ему никак не удавалось правильно взяться за бритву. Да и передвигался он с большим, чем обычно, трудом.

Похоже, вчерашняя необычно длительная прогулка не пошла ему на пользу. Утомила его. Мне стало больно от того, что в этом была моя вина. И мне было страшно, что Гордон подумает так же. Его приветствие было более, чем прохладным.

– Принеси ему носки, – вот все, что он сказал.

За завтраком Майкл сидел, отрешенно уставясь в тарелку. От чего это было – оттого, что он забыл, что следует делать за столом, или от того, что просто не хотел, есть, я догадаться не смогла. Я заметила, что порядок, в котором были расставлены тарелки, изменился. Под предлогом того, что за столом четверым тесно, мою тарелку переставили на маленький столик у окна. Подальше от Майкла. А он снова желал себе смерти. Видно было, что он – сдается.

– У меня ничего не осталось, – жаловался он неизвестно кому. – Ничего. Работы – нет. Жены – нет. – Глаза его наполнились слезами. – Выпивки – нет... И времени – тоже нет.

... В больницу нам прислали социального работника, чтобы он побеседовал с Майклом. Я возненавидела ее с первого взгляда. Эту противную толстуху по имени Люсинда. Она беседовала с ним в маленькой комнатке, неподалеку от радиологического отделения. Дверь была слегка приоткрыта, и Гордон осторожно подслушивал, о чем идет речь. Я делала то же самое, но уже более откровенно.

—Итак, ваше заболевание – очень серьезное... – доносился до нас размеренный голос толстухи.

Ответа я не расслышала. – И вам сказали, э... что вы – умрете, да? Что он сказал – непонятно.

– Ну и сколько вы, э... думаете, вам осталось?

– Слышите? – прошипела я Гордону. – Она круглая идиотка! Нужно как можно скорее отобрать Майкла у нее!

– Но она же – профессионал, – заупрямился он.

После этой профилактической беседы настроение Майкла резко ухудшилось. Мне хотелось изувечить эту толстую бабу.

Дома Майкл почти сразу запросился в ванную. Он не хотел есть. И заснуть он тоже не смог. И вновь он сидел в своем кресле, а я устроилась на скамеечке подле его ног. Похоже, он начал было засыпать, но вдруг встрепенулся и открыл глаза.

– Майкл... – Да?

– Очень устал?

– Да.

Я глубоко вздохнула:

– Боишься заснуть, потому что думаешь, что уже не проснешься?

– Да.

– Не волнуйся, ты не умрешь. Сейчас ты уже засыпаешь... Но ты не умрешь, если чуть-чуть подремлешь...

– Спасибо, – благодарно откликнулся он. – Думаю, ничего не случится, если я пойду, прилягу.

27

Спрингфилд – городок небольшой.

И в нем не так уж много мест, куда можно было бы сунуться спозаранку, когда тебя тянет в один дом, а идти туда никак нельзя.