Человек меняет кожу

      Гул одобрения покрыл последние слова домуллы Рахмана. Гряды голов, венчанных чалмами, зашевелились, как тюльпаны. В келью набилось столько народа, что некуда было сплюнуть нас.
      Домулло Саид Уртабай-зода приткнулся в дверях, ведущих во двор. Он внимательно прислушивался к спору с самого начала. Его восхищала непринуждённая лёгкость, с какой противники кидали друг в друга длинные стрелы цитат, снабжая их на лету безошибочным штампом главы и очередного стиха корана. Домулло Саид прибыл в медресе всего два года тому назад полуграмотным мальчишкой из далёкого кишлака и с трудом успел осилить Суру. Прислуживая мударису и убирая его келью, он не мог, подобно богатым домуллам, посвящать всё своё время зубрёжке и тягаться со старожилами медресе, часами бубнившими наизусть любую главу с начала и до конца и с конца до начала. Ему было всего семнадцать лет, и первая нежная поросль на лице, как её ни оглаживай, не могла ещё сойти за серьёзный намёк на бороду, – неисчерпаемый источник насмешек изумительно бородатых коллег.
      Прислушиваясь с интересом к спору домулл Сатора и Рахмана и отдавая должное искусной казуистике Рахмана, положившего противника на обе лопатки с помощью всего-навсего трёх цитат, домулло Саид душою был на стороне побеждённого Сатора. Не зная других книг, он читал коран, как читают героические романы, как его европейские сверстники читали Дюма и Майн Рида. В гуще малопонятных стихов он выискивал пищу для тревожившей его семнадцатилетний сон жажды подвигов и приключений. Он заучивал с особой лёгкостью и увлечением те стихи, где говорилось о войнах с неверными и рекомендовалось «ссекать с них головы дотоле, покуда не сделаете совершенного им поражения», осаждать их, делать вокруг них засады «на всяком месте, где можно подстеречь их». Из пыльной скуки медресе эти стихи уносили его, как тонконогие кони, в цветущие долины битв под сенью полумесяца вскинутой сабли и зеленого знамени Газавата.
      Как выглядят настоящие неверные, домулло Саид, по правде говоря, не знал и представлял себе их, в отличие от правоверных мусульман, безбородыми и круглолицыми, как полнолуние: отсечённые их головы должны были катиться, подпрыгивая наподобие шаров. Неверные, с которыми ему приходилось встречаться ежедневно на улице и на базаре, шииты-персы и бухарские евреи, нисколько не походили на этих воображаемых врагов. Но подобало ли вообще рассматривать их как настоящих неверных? Не мог же пророк приказать отсекать головы базарным торговцам и называть это священной войной.
      На воображаемый прообраз неверного больше всего походил русский пристав, мордастый и румяный, расположившийся с ватагой своих полицейских у ворот, ведущих в Бухару. Увидев его впервые, домулло Саид подумал, что когда такие умирают, в воздухе должны стоять громкое шлёпанье и визг. Не сказано ли в коране: «Когда умрут они, ангелы как сильно будут бить их по лицу и по хребту!».
      Но пуще всего домулло Саид ненавидел изменников ислама – джадидов, о безбожных поступках которых, как колокол, гудело медресе, и седобородый мударис, домулло-ишан Салям от одного повторения их имен с каждым днём становился седее. Можно было простить неверному, что родился он в семье неверных, как прощал домулло Саид евреям и персам, но сыновьям правоверных, идущим в союзе с русскими войною против ислама, простить было нельзя. Где обретается этот враг, домулло Саид толком не знал. Пророк обещал тем, кто отвергнет его знамения, «перекрасить их нос клеймом». Домулло Саид верил, что, встретившись с глазу на глаз, он распознает их, хотя бы скрывались они под благочестивым халатом, и в этот миг не дрогнет его карающая рука. И вот сейчас, когда домулло Рахман умолк и келья загудела возгласами одобрения, миг этот пришёл. Он пришёл, шаркая по каменным плитам ректорскими туфлями, и остановился на пороге, оглаживая козлиный пук бороды. В келье сделалось вдруг оглушительно тихо.
      И тогда стало известно, что завтра с утра в связи с эмирским манифестом джадиды и неверные Бухары выйдут на улицу демонстрацией и толпой пойдут к Регистану. И стало ещё известно, что все правоверные мусульмане, кто не хочет допустить, чтобы позор обрушился на священный город, должны выйти с палками к Регистану и перебить отступников, как собак.
 
      Над Бухарой верещали аисты. На верхушке минарета Смерти длинный самец в красных крагах, хлопая крыльями, клекотал протяжно, как муэдзин, возвещающий час птичьего намаза. На других минаретах его призыв подхватывали другие. Пролетая утром над Регистаном, аисты увидели внизу площадь, кишащую от края до края белыми птицами.
      С семи часов утра огромная толпа мулл со всех концов города начала наплывать к Регистану, запрудила площадь белыми чалмами. У ворот эмирского дворца чёрные, как факельщики, деревянно столбенели часовые.
      Домулло Саид, стиснутый в толпе, с нетерпением вытягивал шею, сжимая в руке узловатый кол. Он жадно напрягал слух, ловя сквозь рокот окружающей толпы отдалённые шорохи города. Из крытых базаров, как из вытащенных на поверхность туннелей метрополитена, шёл смутный подземный гул. Вести, сухие и короткие, искрами прыгали в толпе. Манифестанты собрались под куполом пассажа и, пройдя весь мануфактурный базар, вышли на Коммерческую улицу. Говорили, что идут они толпой, тысяч в пять, большей частью неверные – евреи и лезгины. Манифестация идёт окружным путём через Гаукушан с красными флагами и плакатами. Требуют разрешения новометодных школ, свободы джадидских газет и конституции.
      К девяти часам пришло известие, что демонстрация достигла персидского квартала и через Хиябан идёт к Регистану. На Хиябане присоединились к ней несколько тысяч шиитов. Говорили, что обнаглевшие джадиды послали трёх делегатов, которые неизвестно как ухитрились пробраться к кушбеги и потребовали от него музыки. Кушбеги, не вдаваясь ни в какие переговоры, велел делегатов посадить на цепь. Манифестация приближается к Регистану.
      Тогда со стороны Арка зацокали копыта, и на площадь въехал отряд эмирской кавалерии в сопровождении отряда пехоты. Толпа правоверных приветствовала их громкими криками: «Да здравствует эмир!».
      И когда наконец толпе, нетерпеливо переминавшей в руках колья, показалось, что гул надвигающейся демонстрации провеял уже над Регистаном, пришла неожиданная весть: узнав о вызове войск, джадиды изменили план и, не дойдя до Регистана, распустили демонстрацию.
      Вечером в медресе Мир Араб, на пороге келий, не зажигая света, группами пили чай и обсуждали события истёкшего дня. Тогда из города прибежал домулло Камар и рассказал, задыхаясь от бега, что в городе идёт облава: эмирская полиция ловит по домам джадидов и уводит их в Зиндан. Ученики других медресе вышли помогать полиции: ходят из улицы в улицу, выспрашивают у населения, где живут джадиды, и скопом окружают их дома.
      Все сорвались с корточек и, оставив недопитые пиалы, бросились за палками. Домулло Сатор первый выбежал в ворота, крича, что ни один правоверный не должен лечь до тех пор, пока в Бухаре останется в живых хотя б один джадид.
      Они высыпали на улицу гурьбой и на улице разбились на четыре группы. Домулло Саид очутился в группе, которой верховодил Сатор. Они побежали вниз, по узеньким коленчатым уличкам, замедляя шаг на площадях у людных чайхан, стекавших на дорогу скользким разливом ковров, дальше, мимо крутых водоёмов, где на поверхности неподвижной воды жирным глазком плавала луна. Они не расспрашивали у прохожих, их вёл домулло Сатор. На перекрёстках они сталкивались с другими группами домулл из других медресе. Они в знак приветствия потрясали в воздухе палками и бежали дальше, – табун оголтелых бурсаков, опьянённых темнотой и разгорячённых дыханием ночи.
      Они остановились внезапно у невзрачного дома и, переметнув через дувал, ворвались во двор. Домулло Саид, прыгая через ограду, упал и больно расшиб колено. Прихрамывая, он побежал за остальными туда, откуда брызгами летел уже звон разбиваемых стекол. Подбежав к жилью, он увидел взломанную дверь, болтавшуюся на расшатанной петле, и тёмный пролёт сеней. Домуллы Сатор и Камар волокли оттуда человека в растерзанном халате. Человек сопротивлялся, но напирающие сзади, глуша его по голове палками, выталкивали во двор. Саид увидел лицо пойманного. Это было обычное мусульманское лицо, суживающееся книзу клином бороды. Борода склеилась от крови. Удивлённые круглые глаза смотрели беспомощно и жалобно. Из откушенного уха и рассеченного лба обильно хлестала кровь. От вида брызжущей крови домулле Саиду сделалось дурно. Он отошёл прочь. Он слышал глухие удары, стон и грохот падающего тела. Пронзительный женский крик заставил его оглянуться. На пороге стояла женщина.
      – Разбойники! Развратники! – кричала она исступленно, и чачван, заслоняющий её лицо, хлопал, как ставки на ветру. – Будь прокляты ваши отцы! Пусть сгорят покойники ваши! Да ниспошлёт аллах погибель на семьи ваши!
      Домулло Саид подумал, что то, наверное, мать искалеченного. Ему стало стыдно. Из окружающих домов на крик выглядывали люди, открывались двери. С паласа, простёртого у стоящей поодаль арбы, поднялась огромная фигура. Это был арбакеш, устроившийся здесь на ночлег. Арбакеш медленно шёл к столпившимся у дверей белым чалмам. Домулло Саид первый увидел, что великан тащит за собой саженную оглоблю.
      – Вам тут чего надо? – загремел из темноты арбакеш, и все домуллы, отпрянув от лежащего, повернулись. – Пошли вон, байские сынки! – Он угрожающе взмахнул в воздухе оглоблей, все попятились. – Кто вас звал сюда, ханжи, пророком убитые? Знаем мы вас, праведников! Выкатывай, пока морда цела! Живо!
      Из темноты вынырнуло ещё несколько угрожающих фигур.
      – А ну, съезди их по луковицам?
      Положение становилось рискованным. Домуллы кучкой попятились к ограде, оставляя на земле избитого. Домулло Саид, отступая боком, последним шмыгнул через дувал. Он настиг своих товарищей на углу.
      – Пойдёмте, пойдёмте! – кричал домулло Камар. – Пойдём в другой квартал! Я знаю, где живёт Мирза Фаткула. Пойдёмте, я вас поведу!
      – Идём, – согласился домулло Сатор. – В этом паршивом квартале лучше не задерживаться. Тут одни проклятые босяки, они все за джадидов. Не стоит связываться.
      Борода его была испачкана кровью.
      «Это он, наверное, откусил у того ухо», – подумал домулло Саид, и Сатор стал ему противен.
      Они опять пустились бежать по узеньким уличкам, через туннели базаров, мимо переполненных чайхан, спотыкаясь на коврах, красных и скользких, как кровь. Домулло Саид, прихрамывая, замыкал шествие. У него болело разбитое колено, и тяжёлая дубина мешала бегу. Он думал уже отстать и незаметно вернуться в медресе, когда передние остановились в тёмном переулке.
      – Здесь! – сказал домулло Камар. Он оглядел товарищей. – Нам надо разделиться. Скопом нельзя. В доме несколько выходов. Нужно окружить и с улицы и с переулков, – он в кратких словах объяснил расположение дома и распределил роли.
      Домулло Саид должен был проникнуть во двор, куда выходило одно из окон. Перебравшись через забор, он в первую минуту потерял направление. Всё кругом было погружено в темноту и сон. Где жил джадид, и куда выходило окно? Домулло Саид, ощупывая рукою стены, стал обходить двор. Он старался продвигаться без шума, чтобы не разбудить спящих. У него промелькнула мысль, что так, должно быть, пробираются в чужой дом воры и разбойники. Не сказано ли в коране: «Благочестие не в том, чтобы ходить вам в домы с задней стороны их; но благочестив тот, кто богобоязлив; входите в домы дверями их»? Нет, не так рисовал пророк войну с неверными!
      Из дома слева донёсся глухой шум: колотили в дверь. Это, видимо, и был дом джадида Мирзы Фаткулы. Домулло Саид подошёл к небольшому освещённому окну. Дом гремел от ударов, снаружи взламывали дверь. Домулло Саид заглянул в окно. На столе горела керосиновая лампа. Нагнувшись над выдвинутым ящиком, стоял юноша. Он был немногим старше домуллы Саида, и нежная поросль лежала на его белом лице, как черновой набросок углём. Юноша вытаскивал из ящика какие-то бумажки и, комкая их в пальцах, поспешно совал в рот. Видно было, что он с трудом разжёвывает и глотает жёсткие комья. Кадык в горле ходил, как поршень. Дверь в глубине квартиры гудела от бешеных ударов. Юноша скомкал и сунул в рот последнюю бумагу, задул лампу и кинулся к окну. В окне, опершись на кол, стоял домулло Саид.
      Юноша растерянно проглотил слюну. С треском рухнула наружная дверь.
      – Прыгай в окно, – сказал Саид. – Прыгай скорее, здесь никого нет.
      Мирза Фаткула недоверчиво улыбнулся. Из глубины квартиры гремел уже топот шагов. Джадид выскочил в окно.
      – Сюда, налево, через этот дувал! – домулло упёрся колом в землю и первый перепрыгнул через ограду…
      Джадид последовал его примеру: в переулке действительно не белело ни одной чалмы.
      – Не сюда, не сюда, налево!
      Они быстро свернули в следующую уличку и нырнули в тёмный пассаж.
      Долгое время они шли молча. Улицы врезывались в мрак ломаные, как молнии, расщепливались, шмыгали в стороны, просверливая навылет дома. Спутники обогнули круглую освещённую площадь. В мёртвом сиянии луны она белела, как вытаращенный глаз, с неподвижным зрачком водоёма. Они приближались к еврейскому кварталу.
      – Зачем ты ел бумагу? – спросил неожиданно домулло.
      Джадид покосился на него с любопытством.
      – На этих листках были записаны фамилии моих товарищей.
      – Твоих товарищей всё равно перебьют сегодня ночью.
      – Почему ты помог мне бежать? Ты сочувствуешь джадидам?
      – Зачем против шариата с русскими идёте?
      – Не идём против шариата, идём против неправды и беззакония. Не хотим, чтобы кучка чиновников и ишанов безнаказанно грабила народ. Тянут и с утка и с основы. Разве бог не приказал отсекать руки ворам и грабителям?
      – Замолчи!
      – Разве нет у тебя самого глаз, чтобы видеть? Пройди к воротам Бухары: русские полицейские держат в своих руках въезд в город. Кто их сюда звал? Джадиды? Эмир продал Бухару русскому царю. Народ обобрали. Скоро сурьму с бровей стащат.
      – Чтоб тебе язык отрезали!..
      – Смотри, что делают кругом. Русский народ прогнал своего царя и хочет помочь бухарскому народу. Разве это преступление против религии? Если эмир с русским царём угнетает бухарский народ, – это не противно шариату? А когда джадиды протягивают руку русскому народу, чтобы отвоевать свои права, – это противно шариату, это безбожно? Что же в таком случае шариат? Или это обманный безмен, который показывает разный вес в зависимости от того, какой ловкач держит его в руке? Не затыкай ушей, слушай… – Мирза Фаткула потянул домуллу за рукав, но отшатнулся от сильного толчка. Домулло бежал прочь. Его неуклюжие руки в пухлых рукавах халата широкими взмахами рассекали воздух. Слишком большие туфли громко щёлкали по сухой дороге. Он исчез за поворотом…
 
      К ректору Рафаату Али ведёт узкая каменная лестница. Мударис занимает две кельи. В первой мударис проводит время за чтением корана и набожными размышлениями, в ней же он принимает гостей. Во второй келье мударис спит.
      Гостиная келья ректора похожа на сахарный домик. Стены, как распечатанные соты, все в алебастровых ячейках. Края крошечных ниш обведены кружевной резьбой, хрупкой мозаикой из разноцветных леденцов. Стрельчатые своды потолка дышат прохладой, как ломтики разрезанной дыни. Потолок настолько низок, что входящий в келью, как бы горделиво ни было его сердце, должен согнуться в благочестивом поклоне. Келья мусульманского мудариса не для беспокойных ног европейца. Она предуготовлена для размышлений и бесед. Мусульманину, занятому разговором, не пристало злоупотреблять праздными движениями. Если же, уколотый демоном страстей, он вздумает вскочить среди беседы, нарушая святые правила приличия, удар головой о потолок сразу приведёт в равновесие его разрозненные чувства. Так, наверное, думали мудрые зодчие, строившие келью мудариса.
      Домулло Саид с утра занят. Медный котёл пыхтит на огне. Приподнимая толстый слой риса, тяжело сопит расплавленное сало, и рис тает, как снег, обнажая жирные бугорки баранины.
      У ректора Рафаата Али гости. Они сидят в гостиной келье на полу, устланном одеялами, неподвижно-прямые, словно боятся уронить вот-вот готовые покачнуться аистовые гнёзда чалм. Неторопливые языки гостей медленно поворачиваются во рту, разматывая тоненькую нитку разговора.
      Подавая седьмой чайник, домулло Саид ещё раз мельком успел взглянуть на гостей. На почётном месте сидит сам Кази-Калян. Появление его в медресе вызвало немало толков. У Кази-Каляна – жёсткая борода дикообраза и огромные мешки под глазами. Мешки свисают, как оттопыренные карманы, можно подумать, что в них старик прячет на ночь глаза, как другие прячут в футляр очки. Другой гость – дряблый седобородый старичок с красными слезящимися глазами – тоже видный эмирский чиновник. Кажется, что он вот-вот чихнёт, даже белые усы свисают из-под носа двумя мокрыми сосульками. Но больше всего привлёк внимание домуллы Саида третий гость, прибывший ещё вчера из далёкого Кабула и остановившийся у мудариса на ночлег. Зовут его Халик Валяд-и-Умар и говорят о нём, что это один из виднейших ишанов Афганистана. Чёрная плоская борода гостя, словно вырезанная из лакированной кожи, ещё не исцарапана сединой. Лицо ишана неподвижно, и лишь в узкой расщелине век, как глазок дула в расщелине бойницы, медленно ходит зрачок. И хотя ишан сидит не на самом почётном месте, домулло Саид сразу понял, что это и есть самый почётный из сегодняшних гостей.
      Пока рис в котле наливается румянцем, домулло Саид прислушивается к разговору, долетающему из открытой кельи Рахмана. Домулло Камар, побывавший третьего дня у Арка на публичном избиении трёх джадидов, арестованных в ночь после манифестации, рассказывает в сотый раз подробности экзекуции. Ходжа Мирбаба Максум-зода и Садриддин Айни Саид-Ходжа получили по семьдесят пять палок по голой спине, третий, самый вредный джадид, Мирза Насрула Абдулгафур, получил сто пятьдесят палок. Били крест-накрест двумя палками. Когда полопалась кожа и мясо вылезло наружу, поливали водой, давали отдышаться и били дальше, до последней палки.
      – А почему только троих? – спрашивает равнодушный голос домуллы Рахмана. – Ведь тогда ночью арестовали более тридцати джадидов.
      Домулло Камар не знает. Говорят, по требованию русских полиция должна была выпустить арестованных. Из тех, кто получил свою порцию палок, умер только Мирза Насрула. Остальные выжили. Наука для казия: меньше, чем к ста пятидесяти палкам, не присуждать.
      Рис в котле поспел. Домулло Саид выкладывает душистый плов на огромное китайское блюдо. С дымящимся блюдом он пересекает двор и поднимается по каменной винтовой лестнице. Скрипучий голос Кази-Каляна, доносящийся из кельи, заставляет его остановиться:
      – …все бежали в Каган, и Файзула Ходжа, и Бурханов, и Мирза Фаткула, – говорит Кази-Калян.
      Домулло Саид сдерживает дыхание и напрягает слух. Но запах плова уже опередил его и вошёл в келью, извещая о приходе домуллы. Кази-Калян умолкает в половине фразы.
      С колотящимся сердцем домулло Саид вносит и ставит на разостланный дастархан дымящееся блюдо. Щёлкая туфлями, он сбегает вниз по лестнице. Внизу останавливается. Шум его шагов ещё бежит за ним по ступенькам. Переждав минуту, домулло Саид бесшумно подымается наверх. Он притаился за последним поворотом лестницы. Он различает скрипучий голос Кази-Каляна:
      – …Ну, так вот: Шульга послал нам письмо, в письме был список наиболее вредных джадидов, тех, которые сейчас скрываются в Кагане. Шульга извещал, когда и кто из джадидских главарей собирается тайком в Бухару, и советовал эмирской полиции разделаться с ними так, чтобы пыли не осталось, пока за них не успеет заступиться каганский совет…
      Из кельи доносится громкое чавканье. Кази-Калян не спеша ест плов.
      – Ну?
      – Ну, так письмо это неизвестно как попало в руки к джадидам. Джадиды подняли крик на весь Каган. Поставили на ноги каганский совет. Совет потребовал ареста Шульги. Генерал Миллер, чтобы вывернуться самому, согласился. Шульга сидит под домашним арестом. Пришлось выпустить арестованных джадидов и переправить их в Каган. Вчера джадиды устроили похороны Мирзы Насрулы. Собрали столько людей, что получилась вторая манифестация…
      Опять причмокивая, Кази-Калян ест плов.
      – Что же думает делать его высочество? – спрашивает незнакомый, немного насмешливый голос.
      Кази-Калян неторопливо облизывает пальцы.
      – Вчера к его высочеству приезжал Миллер. Рассказывал, что от джадидов приходили к нему Мухитдин Мансуров, Бурханов и Файзула Ходжа. Просил его быть посредником в переговорах между джадидами и эмиром…
      – Миллер заодно с джадидами? – спрашивает насмешливый голос.
      – Миллер советует такой способ, – говорит Кази-Калян. – Завтра, в пятницу, утром он приедет для переговоров в Арк с двенадцатью джадидскими главарями. Захватит с собой и русских из каганского совета, чтобы были свидетели. Просит оповестить мулл и правоверных, чтобы на улицах ожидала их большая толпа. В Арке их примет эмир и скажет джадидам в присутствии русских, что не даст их в обиду. После этого они поедут обратно. Тогда толпа правоверных бросится на джадидов и расправится с ними на глазах у русских. Русские будут довольны, что самим удалось вырваться целыми, и не будут больше приставать ни к эмиру, ни к Миллеру. Разве накажешь народ, что он привержен к исламу и растерзал нескольких безбожников? А джадиды останутся без главарей, как корова без верёвки.
      Опять причмокивая, собеседники разжёвывают жирные куски. И опять незнакомый насмешливый голос:
      – С каких это пор эмир не имеет права сам наказывать отступников шариата и должен прибегать к уловкам?…
      Внизу по каменным ступеням внятно зашаркали туфли. Домулло Саид в испуге прижимается к стене. На повороте лестницы появляется белая чалма. Путь назад отрезан: два человека не могут разминуться в узком проходе лестницы. Домулло Саид одним прыжком подымается в келью и сгибается в низком поклоне:
      – Можно убрать?
      – Не надо. Приготовь чай, – слышит он раздражённый, подозрительный голос мудариса.
      На пороге стоит новый гость, приветливо оглаживая белую бороду. Домулло Саид пропускает его в келью и кубарем скатывается вниз.
 
      Они ехали от вокзала длинной вереницей экипажей, в гортанном клекоте аистов и дробном цокоте копыт. Толпа медленно расступалась, открывая перед ними узкую дорожку. Выезд был эмирский. Откормленные кони шли мелкой рысцой, выбрасывая ноги, как на параде. В первой коляске ехал сам генерал Миллер. Генерал был в полной парадной форме. Лицо круглое, безбородое, с щетинистой щёткой усов, и весь он похож на отъевшегося кота. В следующих экипажах ехали делегаты джадидов в сопровождении чиновников эмира. В последних двух колясках сидели русские, члены каганского совета. Выезд медленно пересёк базар, направляясь к Регистану. Толпа расступалась с гулким ропотом, чтобы замкнуться опять за последним экипажем, и, как клочья пены в фарватере, долго колыхалась в этом месте белая накипь чалм.
      Домулло Саид проводил глазами последний экипаж. Он пристально всматривался в лица проезжавших джадидов, не разглядит ли среди них лица Мирзы Фаткулы. Когда последний экипаж исчез за поворотом, домулло Саид стал пробираться вон из толпы. Он не хотел присутствовать при втором самосуде. Воспоминание от первого мутило, как проглоченный комок свинины.
      Он решил вернуться в медресе и просидеть там до вечера. Он шёл боковыми переулками, сосредоточенно додумывая что-то смутное и сложное, когда внезапно, у самого входа в медресе, на него налетел с разбегу запыхавшийся человек в белой чалме. От сильного толчка у налетевшего съехала чалма. Он выронил звонкое проклятие и остановился. Домулло Саид смотрел на него широко раскрытыми глазами: это был Мирза Фаткула.
      – А, это ты, домулло! Вот так встреча! Будь другом! Выручи уж и на этот раз. Помоги где-нибудь укрыться. Один проклятый мулла опознал меня на базаре и натравил толпу. Насилу вырвался. Боюсь, что рыщут по этим уличкам, и могу наскочить на них вторично.
      Невдалеке за углом послышались топот и крики.
      Домулло Саид знаком велел Мирзе следовать за собой. Они проникли во двор медресе. Осторожно, озираясь по сторонам, домулло открыл свою келью и пропустил в неё джадида. Двор медресе был пуст, все мударисы и домуллы ушли на Регистан. Саид плотно прикрыл дверь.
      – Я тебя сегодня искал, думал, ты с делегацией в Арк поедешь, – сказал он, не глядя на джадида. – И вчера вечером на дом к тебе заходил. Хотел предупредить насчёт делегации. Дома тебя не было.
      – Насчёт чего хотел предупредить?
      – Теперь поздно. Насчёт делегации, чтобы не ехали. Всех перебьют, никто не вернётся.
      – А ты откуда знаешь?
      – Знаю. Слыхал. Генерал ваш, Миллер, договорился с… – он хотел сказать «эмиром», но запнулся, – ну с Кази-Каляном договорился, что привезёт всех джадидских главарей в Арк будто бы для переговоров, а на обратном пути… так, чтобы пыли не осталось… понимаешь?
      – Кто тебе сказал? Говори правду.
      – Кази-Калян мударису нашему говорил…
      – Надо сейчас же бежать и предупредить!
      – Куда бежать, в Арк?
      – Не в Арк, на вокзале стоят русские воинские части, приехали из Самарканда. Они предупредят по телефону каганский совет. – Мирза Фаткула кинулся к дверям.
      – На вокзал не пройдёшь, далеко, тебя узнают, везде народ, – упирался домулло, загораживая выход.
      Мирза Фаткула оттолкнул его от дверей.
      – Подожди. Я сначала выйду, посмотрю, что на улице, – домулло Саид прикрыл дверь и выглянул во двор.
      – Вот он! Вот он! – услышал он вдруг знакомый голос. – Он его спрятал у себя в келье! – во главе толпы, ввалившейся во двор, бежал домулло Сатор.
      Саид широко распахнул дверь в келью. Одностворчатая дверь открывалась наружу. Домулло дверью, как ширмой, заслонил от толпы Мирзу.
      – Беги! – крикнул он джадиду. – Беги вдоль стены! Тут, сейчас в углу, – лестница. Беги вверх! Мудариса нет. Спрячься у него в келье.
      Домулло Саид пошёл навстречу скопищу. Сатор, раскинув руки, остановил толпу.
      …Тяжёлый удар палкой свалил Саида с ног. Он грохнулся лицом на каменные плиты двора. На минуту он потерял сознание. Привкус крови во рту привёл его в чувство. Он попробовал перевернуться. Двор был пуст. Толпа отхлынула в угол и клокотала у входа в келью мудариса. Домулло Саид увидел белую чалму Мирзы Фаткулы, два зажатых кулака взметнулись над толпой. Потом толпа подмяла джадида под себя.
      Домулло Саид с трудом поднялся на ноги. На него никто не обращал внимания. Он пошёл прочь, вдоль стены, и через открытую калитку вышел на улицу. Ему не хотелось оглядываться. Задевая плечом стены, он пошёл по пустой качающейся улице.
      Когда к командиру эшелона, расположенного на вокзале, явился человек в белой чалме и растерзанном халате, с измазанным кровью лицом, из слов его командир так ничего и не понял. Вызвали переводчика.
      – Говорит: Миллер договорился с Кази-Каляном, никто из джадидской делегации не вернётся живым из Бухары. Говорит: Мирза Фаткула просил быстро-быстро известить каганский совет. Говорит: Мирзу Фаткулу убили…
      Окровавленный человек в чалме книжника опустился на пол. Он удивлённо слушал, как сухо хрустит ручка телефонного аппарата и как в чёрный кружок микрофона комендант на чужом языке кричит знакомые слова: Каган… совет… эмир… Миллер… джадиды… Бухара…
      Потом, когда звуки умолкли и опять сухо захрустела ручка, он поднялся, попросил кружку воды, вытер лицо рукавом и вышел.
      Кто он такой и как его звать, никто так и не узнал.

Глава четвертая. (Продолжение)

      – Значит, по-твоему, Мирзу Фаткулу убили в семнадцатом году? – следователь откинулся на спинку кресла и, прищурясь, смотрел на Уртабаева.
      – На моих глазах было. А вы разве не знаете?
      Джабари молча пожевал ус.
      – Мирза Фаткула Махмудов жив и в добром здоровье. Позавчера приехал. Узнав случайно о твоём деле, приходил о тебе хлопотать.
      – Не может быть!..
      – Говорят, что разыскивал тебя повсюду, справлялся в медресе. Узнал, что ты бежал, а куда бежал, никто сказать ему не мог.
      – Неужели он действительно жив?
      – Говорю – жив, значит жив.
      – И с нами?
      – Как же, член партии. Не в пример многим другим джадидам, прошёл с нами весь путь с первых же дней. Случалось, покачивался вправо, – нет-нет да и вылезет из него буржуазно-демократическая закваска, – но, в общем, быстро выправлялся. Здорово помогал нам в борьбе с нынешней националистической контрреволюцией, – знает всю их подноготную. Ты его брошюру о джадидах читал? Хорошая брошюрка. Он там очень метко, в одной фразе, весь джадидизм охватил. Говорит: джадидизм – это такой охотник, который целился в куропатку, а попал в медведя, да сам так испугался, что бросил ружьё и убежал. Хорошо сказано, а? Метили в либеральную конституцию, а попали в социалистическую революцию! Только насчёт «бросил ружьё» это у него старая ошибка. Недооценивает он их контрреволюционной роли на нынешнем этапе. Но, в общем, преданный мужик, за партию голову отдаст… Подожди, сейчас узнаем, обещал сегодня зайти. Обязательно с тобой хотел повидаться.
      Джабари нажал кнопку.
      Вошёл секретарь.
      – Товарищ Махмудов не заходил?
      – Только что пришёл. Позвать?
      – Позовите.
      На пороге стоял Мирза Фаткула.
      – Здравствуй, домулло! Вот встреча, а? – Фаткула обеими руками тряс руку Уртабаева. – Не ожидал? Выходит, теперь моя очередь выручать тебя из беды. А знаешь, ей-богу, ты мало изменился! Разве только луковицы на голове нет, да седеть стал немножко. Что же ты на меня уставился? Не узнаёшь? Постарел, видно, крепко? Время бежит! Разве за ним угонишься? Встреться мы с тобой на улице, ты бы меня, пожалуй, и не узнал.
      – Нет, вы не очень изменились. – Уртабаев не спускал глаз с Фаткулы, – а узнать бы вас всё-таки не узнал. Просто никак не рассчитывал встретить в живых. Я и сейчас не совсем понимаю. Как же это могло случиться? Неужели вы выбрались тогда живым?
      – А вот посмотри хорошенько, пощупай.