ГЛАВА 1

Четверо верховых в мирном согласии продвигались попарно по неширокой тропе. Жервез в пятый раз рассказывал Клодии о событиях прошлой ночи.

– А когда началась дуэль, – говорил граф, расширяя глаза, – что-то меня снова толкнуло. Я поставил десять тысяч на Сен-Жермена и, представь себе, не прогадал. Он победил, и я утроил всю сумму. Я утром же сообщил Жуанпору о погашении самых крупных долгов. Но у меня на руках остается еще двадцать тысяч! Это само по себе целое состояние, однако вскоре я непременно удвою его.

Графиня, казалось, не слушала. В своей светло-голубой амазонке с военной кокардой на модной шляпке она выглядела молоденькой барышней, ее старили только морщинки на лбу.

– Удовольствуйтесь своим выигрышем, Жервез, – произнесла наконец Клодия.– Почему бы нам не покинуть Париж? Мы могли бы поселиться в вашем анжуйском поместье. Вы всегда говорили, что это ваша мечта.

– Но ты же любишь Париж, дорогая, – возразил он с оттенком упрека.

– Конечно, – согласилась она.– Но мне не особенно нравится денно и нощно пребывать в ожидании, что нас выселят из дома за какие-то там долги. Я с удовольствием предпочту всему этому жизнь без подобных волнений, правда вдали от света, – но что нам суетный свет?

– Но я же тебе говорю, – произнес Жервез терпеливо, – что у меня сейчас пошла светлая полоса. Вот увидишь, теперь все будет иначе.

– Ах, Жервез, – обреченно вздохнула графиня, опять ощутив, что жизнь ее входит в привычную колею.

– И так всегда, – закипятился вдруг граф.– Ты постоянно одергиваешь меня, не доверяешь. Не удивительно, что удача мне изменяет. Она не любит тех, кого вечно клюют.

– Это неправда, – возразила графиня, зная, что он не услышит ее. Она обернулась к парочке, державшейся в отдалении.– Мадлен, эй, Мадлен! Если тебе не терпится устроить свою сумасшедшую гонку, этот участок как раз для нее. Сен-Жермен, вы поскачете с ней?

Мадлен обратила к своему компаньону сияющее лицо.

– Хотите проветриться? Скажите, что да. Не дожидаясь ответа, она закричала:

– Вам лучше бы съехать с дорожки, тетушка! Моя испанка очень резва.

Она бросила на Сен-Жермена насмешливый взгляд, пришпорила свою андалузскую кобылу и перешла в галоп.

Сен-Жермен выждал с минуту, затем погнал своего жеребца. Обгоняя графиню, он махнул ей рукой.

С одной стороны к тропе подступал лес. Листва уже почти облетела, и обнаженные ветви деревьев отбрасывали длинные тени на воду мелкой речушки, бежавшей с другой стороны тропы. Парк был хорошо спланирован и ухожен, дабы созерцание дикой природы не пробуждало тревоги в сердцах чувствительных барышень и дворян, облюбовавших эти места для загородных прогулок.

Стоял холодный осенний денек – из тех, что в каждой детали пейзажа таят обещание скорой зимы. Воздух был абсолютно недвижен, будто осень невольно придержала дыхание, пугаясь близости холодов. По небу вычурной вереницей текли облака, в нескольких лье за рекой к ним поднимались дымки. Пахло сыростью и грибами.

Тропа, по которой неслась Мадлен, была идеально ровной. Желтое платье наездницы развевалось, щеки пылали, разгоряченные быстрой ездой. После охоты в Сан-Дезэспор она долгое время не садилась в седло, опасаясь, что верховые прогулки станут теперь вселять в нее тихий ужас. Но ничего подобного не случилось, и Мадлен желала лишь одного – чтобы скачка никогда не кончалась.

Пепельный бербер ее нагонял. Топот копыт делался все громче. Мадлен не оглядывалась. Послышался окрик: «Поберегись!»

Девушка покорно сдала вправо, освобождая место рядом с собой. Всадник и всадница какое-то время неслись галопом бок о бок, холод жалил им лица.

– Остановимся возле моста! – предложил Сен-Жермен.– Нам надо дождаться ваших.

Мадлен не хотелось никого дожидаться – общество графа вполне устраивало ее; но она чувствовала, что лошадка устала. С легким сожалением девушка придержала свою кобылку и перешла на легкий галоп, затем на рысь. Наконец, она пустила испанку медленным шагом и бросила повод. Сен-Жермен спрыгнул с седла, взял жеребца под уздцы и повел по тропе, давая ему остыть. Арочный мост, переброшенный через речушку, был уже рядом.

– Мне тоже спешиться? – спросила Мадлен, когда ее спутник остановился.

– Только если хотите, – ответил Сен-Жермен, глядя на нее снизу вверх.– В любом случае мне доставляет удовольствие ваше присутствие.

Странные огоньки блуждали в его глазах.

– Впрочем, вы всегда со мной, дорогая.– Сен-Жермен протянул руку и снял с ее платья несуществующую пылинку.

– Что вы имеете в виду? Мадлен наклонилась, он потянулся к ней и замер, словно бы натолкнувшись на невидимую преграду.

– Что вы – во мне. Хотя бы своей кровью. Вы были правы, сравнивая это с причастием. Любовь освящает все.

В ее голове внезапно зароились вопросы, она задала первый, пришедший на ум:

– Сен-Жермен, вы католик?

– По обстоятельствам. Мадлен нахмурилась.

– По обстоятельствам? – удивленно повторила она и оперлась на спинку седла.– Что это значит?

– Ну… я, например, не испытывал особенных чувств при крещении, однако потом поддерживал церковь, делал пожертвования… Впрочем, прошло время, и я стал мудрее. Конечно, я не хожу к причастию, но…

Тон его голоса изменился, на губах мелькнула улыбка.

– Но все-таки… причащаюсь.

Она игриво шлепнула его концом повода.

– Граф! – В душе ее разгоралась тихая радость.– Там, в церкви…

Он пожал плечами.

– Это не то, что вы думаете. Только не вообразите, что я принадлежу к кругам Сен-Себастьяна.– Он уже смотрел сквозь нее на быстро бегущую воду, лицо его сделалось отстраненным.– Общее заблуждение ваших прелатов состоит в том, что они относят к слугам христианского дьявола всех, кто способен действовать после смерти. Нас причисляют к ним, но это вздор. Возьмите историю Иисуса. Судя по тому, что о нем говорят, он тоже воскрес из мертвых.

– Сен-Жермен! – Мадлен откровенно шокировало такое кощунство.

– Существует поверье, что люди, рожденные в пору зимнего солнцестояния, делаются вампирами. А когда рожден Иисус? – Он заметил, что девушка вздрогнула, и усмехнулся.– Если все так, то на его воскресение можно взглянуть по-иному. Вы не задумывались, почему в память о нем надо пить кровь? Символическую, согласен, но все-таки – кровь! В этой истории много загадок…

Губы его улыбались, губы – но не глаза.

– Вам с детства внушали, что существа, мне подобные, боятся креста и трепещут пред ликом Господним. Тем не менее многие из нас лежат в освященной земле, под крестами, даже в церквах. Нет такого священного символа, который мог бы остановить нас, Мадлен. Я спокойно могу прикасаться к распятию, не испытывая при том никаких неудобств. Это тех, кто поклоняется дьяволу, страшат христианские символы. Это они, а не мы, не выносят крестов. Это их, а не нас, повергает в трепет один вид знаков силы Господней…

Мадлен направила лошадь к мосту и, когда копыта испанки ступили на замшелые камни, натянула поводья.

– А как насчет воды? – спросила она, повернувшись.– Она ведь должна вас пугать. Он тоже взошел на мост.

– Не беспокойтесь, я защищен.

Граф смотрел на Мадлен. Он снял треуголку, свернул ее и сунул под мышку. В рассеянном свете осеннего дня его волосы приобрели медно-каштановый цвет.

– Да, кое-какие поверья соответствуют истине. Я действительно не могу перейти через бегущую воду. Но смотрите, – добавил он и топнул каблуком по камням моста– Давным-давно я придумал эту уловку – наполнять каблуки и подошвы землей. Пока я обут – ни вода, ни солнце мне не страшны.

Мадлен рассмеялась.

– А я-то сочла, что вам хочется казаться выше чем есть! И все удивлялась, глядя на ваши громоздкие туфли.

Напуганная этой вспышкой веселья кобыла вскинула голову и едва не взбрыкнула. Мадлен успокоила ее, ласково похлопав по шее.

Граф тоже рассмеялся, лицо его прояснилось.

– Мадлен, дорогая, я ведь и впрямь невысок.

– Если я действительно вам дорога, все остальное не имеет значения.

Голос ее дрогнул, граф удивленно вскинул глаза. Мадлен быстро спросила:

– Когда? Отвечайте же, Сен-Жермен. Я жду вас и жду, я устала.

Она помолчала и, не дождавшись ответа, повторила глухим голосом:

– Когда? Отвечайте. Я совершенно измучилась. Вы ведь не можете вот так меня бросить?

Сен-Жермен вертел в руках повод с таким видом, словно не понимал, как он к нему попал.

– Мадлен, я… я забочусь о вас. Кровь… это лишь малая часть… вершина горы, уходящей в пучину. Если я вновь отворю ваши жилы… так скоро… – Он смешался, речь его прервалась.

– Тогда отворите мне ваши. Пожалуйста, Сен-Жермен… во имя любви, о которой вы так хорошо говорите и о которой я, к сожалению, так мало знаю…

Он зажмурил глаза, словно от боли, затем очень тихо сказал:

– Нет.

– Почему нет? – Она в нетерпении соскочила на землю.– Я ведь дарю вам себя. Почему бы и вам не ответить мне тем же?

Его ответ был решительно резок.

– Нет!

– Почему? – Она стояла на гребне моста, преграждая ему дорогу.– Почему? Отвечайте!

– Ну хорошо, – сдался он.– Попробовав моей крови, Мадлен, вы наверняка сделаетесь такой же, как я. Обратного хода не будет.

Он ощутил сильное головокружение, какое всегда испытывал при виде бегущей воды, и отвернулся от речки.

– Что в этом ужасного? – Мадлен приблизилась к Сен-Жермену и всмотрелась в его лицо.– Вы можете мне сказать, что в этом ужасного?

– Одиночество.

Он хотел отвернуться, она не давала, он принужден был смотреть ей прямо в глаза. Со времен Деметрис прошло два века, и ни одна женщина после нее не повергала его в такое смятение. У него были тайные, можно сказать односторонние, связи, порой напоенные чувствами, подобными тем, что внушала ему Люсьен де Кресси. Однако его избранницы не ведали, кто он и что он, они принимали его визиты за порождение собственных измышлений. Правда несомненно бы их потрясла и наполнила отвращением – как к себе, так и к ночному безгласному визитеру. Но Мадлен сама догадалась, кто он такой, и… не отпрянула, не ужаснулась. Она ищет с ним встреч, она добивается их, она не хочет внимать голосу разума. Он, со своей стороны, страшится ее потерять и в то же время надеется оберечь от собственных посягательств. Сен-Жермен сделал усилие и повернулся к Мадлен спиной.

Поток под мостом грохотал непрерывно, словно нетерпеливый любовник, барабанящий в закрытую дверь. Заводь, в которую он вливался, была местами подернута рябью, но там, где вода оставалась гладкой, в ней отражались две лошади, мост и молодая темноволосая женщина. И… никакого намека на присутствие кого-то еще.

– Одиночество? Только-то? – Она взяла его за руку и мысленно улыбнулась. Он не отпрянул – это хороший знак.

Он все еще не оборачивался.

– Вы не поймете. Бессмертие начинает восприниматься как наказание, а постоянная жажда – и пуще того. И то и другое становится ненавистным.

– И что же? Чем это хуже той жизни, которая уготована мне? Разве без вас я в меньшей опасности, чем рядом с вами? Вспомните круг моих кавалеров, вспомните Сан-Дезэспор. Разве моя невинность – защита от Сен-Себастьяна? Куда вы толкаете меня, Сен-Жермен?

Мягким движением она заставила его повернуться.

– Неужто моя любовь ничего не значит для вас? Он попытался высвободиться, она не пустила. Он решился на крайность и выдохнул с горьким смешком.

– Вы не первая. И не последняя.

– Я это знаю.– Взгляд ее наполнился болью, но голос был тверд.– Я не дурочка, но вам-то что за печаль?

Он мягко коснулся губами ее рта, поцелуй был почти невинным. Он ее ранил, он чувствовал, как она напряглась.

– Я знаю одно: мое чувство к вам уникально. Во мне только вы. Простите меня, Медлен.

Она обмякла и ткнулась лбом в его подбородок.

– Боже, какое счастье. Молчите. Не говорите более ничего.

Взглянув на тропу, Сен-Жермен с сожалением покачал головой.

– Ваши родичи нас скоро нагонят.

– Но у нас ведь есть еще время?

– Нет, – он прикоснулся к ее щеке.– Я приду к вам, Мадлен. Как только вы захотите. После вашего празднества я к вам приду.

Она судорожно схватила его за руку.

– Обещайте! Он улыбнулся.

– Вы – это я. А себя мне не обмануть.

Она хотела сказать еще что-то, но он закрыл ей губы ладонью. Тогда она принялась целовать его пальцы и не унялась, пока не поцеловала каждый из них.

– Смотрите же, Сен-Жермен!

Девушка побежала к лошадке, но взобраться в седло без посторонней помощи не смогла. Руки, ее поддержавшие, подрагивали, но были крепки. И, к огорчению всадницы, не позволили себе даже крошечной вольности.

– Благодарю вас, – холодно сказала Мадлен.

– Взгляните туда, – виновато откликнулся Сен-Жермен, указывая на двух всадников, появившихся в отдалении.– Граф и графиня. Они уже тут.

Он взлетел на коня, не опираясь на стремя.

– Они заметили нас, – сказала Мадлен и помахала графине рукой.

Хлопнув лошадку по крупу, она заставила ее спуститься с моста, потом обернулась и с легким оттенком надменности заявила:

– Я рада, что мы все-таки объяснились. Неведение, наверное, хуже всех зол. Оно томит и дает пищу сомнениям…

– Вы сомневались? – Он подъехал к ней ближе.– Мадемуазель, что это значит?

Мадлен ответила очень тихо, но Сен-Жермен услышал ее.

– Я не сомневалась в себе. Я… я только боялась что вы… что вы уже не хотите меня, что я вам успела наскучить… Я молода… вы повидали мир, в нем столько разного и… много соблазнов. И если вы из таких мужчин, то… то сердце мое будет разбито.

Он смотрел на нее напряженным, пристальным взглядом, явно не понимая, о чем ему говорят. Потом вдруг понял и рассмеялся.

– Все это вздор, Мадлен. Я давно не ищу приключений подобного рода. Со времен Элагабала[14], а этот цезарь жил более тысячи лет назад.

Он развернул жеребца так, чтобы видеть подъезжавшую парочку, и, понизив голос, добавил:

– В опере, которую я написал, есть сюрприз для вас, дорогая, но в чем он, я пока не скажу.

– Мадлен! Граф! – Графиня уже махала им хлыстиком. Сен-Жермен сдвинул в сторону своего бербера и спокойно продолжил:

– Буду рад познакомиться с вашим батюшкой, мадемуазель. Вы говорили, он прибудет сегодня?

Благодарно взглянув на него, Мадлен приняла предложенный тон:

– Да, к вечеру. Я жду его, признаюсь, со страхом. Он не был в Париже, с тех пор как я родилась, и, наверное, будет нуждаться в опеке. Это лишнее беспокойство, но граф д'Аржаньяк и тетушка так добры…

– Пустяки, моя милая. Я могу им заняться, – заявил добродушно Жервез и посмотрел на жену.– Надеюсь, Клодия, ты не против?

Графиня уставилась на него, как на что-то, чего никогда не видала.

– Вы вольны в своих поступках, Жервез. Но ваше внимание к моему брату доставит мне огромную радость. Вы это знаете, и незачем спрашивать – я, конечно же, за!

Подавив нервный вздох, она повернулась к Сен-Жермену:

– Я должна поблагодарить вас, граф, за то, что вы развлекали Мадлен. Уверена, наш разговор с Жервезом быстро бы ей наскучил. Мы с ним и на прогулках все что-нибудь выясняем. Спорим, бранимся…

– По пустякам, мое счастье, только по пустякам, – перебил супругу Жервез.– Но теперь между нами все ясно, не так ли?

– Да, – сухо кивнула графиня и покосилась на небо.– Боюсь, нам пора возвращаться. Брат скоро прибудет, его надо принять. Надеюсь, ты не огорчена, дорогая? Я знаю, какую радость тебе доставляют эти прогулки.

Мадлен поклонилась и светским тоном сказала:

– Увидеть отца – самая большая из радостей для дочери, с ним разлученной. Конечно мы едем домой. Граф, – обратилась она к Сен-Жермену, – еще раз благодарю за приятно проведенное время. Я больше не смею задерживать вас. Встретимся на приеме. И… репетируйте вашу оперу, не таясь. Будьте уверены, подсматривать я не буду.

Сен-Жермен поклонился, прижав к груди треуголку:

– Спасибо, Мадлен. Это был очаровательный день. Граф, графиня, я ваш покорный слуга.– Он пришпорил своего жеребца и взлетел на мост.– До завтра!

Какое-то время он сдерживал своего бербера, наблюдая, как стройная фигурка Мадлен исчезает за поворотом тропы, потом вновь спустился с моста и последовал за маленькой кавалькадой.

Отрывок из письма аббатисы Доминик де ла Тристесс дез Анж неизвестному покровителю ее сестры.

«2 ноября 1743 года.

…Монастырский врач, осмотревший бедняжку Люсьен, сказал, что с хорошим уходом и помощью Господа к ней могут вернуться как рассудок, так и здоровье.

Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить вас за то, что вы сделали для нее. Надеюсь, виолончель, вами посланная, побудит Люсьен обратиться к возвышенному искусству, чтобы найти в нем утешение, целительное для ее многострадальной души. Ежели в вашем прошлом есть нечто заставляющее вас страшиться Судного дня, будьте уверены: ваши усилия по защите моей сестры вам зачтутся. Ваше вмешательство оберегло ее доброе имя и предотвратило ужасный скандал.

Доктор Шенбрюнн сказал мне, что вы пожелали скрыть свое имя, больше ради блага Люсьен, чем из скромности, и, несомненно, правы. Огласка могла побудить светские власти что-либо предпринять, чтобы вернуть беглянку к семейному очагу и вновь вверить ее попечительству мужа. Конечно, долг каждой благочестивой супруги с кротостью подчиняться мужним приказам, однако, насколько я знаю, Эшил Кресси погряз в содомском грехе и пренебрегал супружеским ложем. Несомненно, такой брак в глазах Господа не может считаться действительным, ведь даже Святая Дева в своем завете не отрицает плоть, но увещевает жен молиться о чадородии.

Будьте уверены, что сестра моя пребудет здесь в безопасности до тех пор, пока не окрепнет и не захочет вернуться в мир. Если же она предпочтет не возвращаться в Париж, мы найдем где устроить ее соответственно рангу и внутренним склонностям. Я уже написала о ней нашему кузену – кардиналу Глэфлеру. Он живет в Риме и многое может. Я уверена, что он примет к сердцу все, что случилось с Люсьен, и даст ей убежище в своем доме, атмосфера которого будет только способствовать расцвету ее многих талантов. Что до Эшила Кресси, то с ним, я надеюсь, она больше не свидится никогда.

Надеюсь также, что Пресвятая Дева, наша помощница и заступница перед Господом, благоприятствует вам. Своею милостью она убережет и мою сестру. Вы же всегда будете поминаемы в моих неустанных молитвах. Я не знаю вашего имени, но Господь читает в наших сердцах.

Я должна закончить письмо, ибо доктор Шенбрюнн, через час уезжает. Время от времени, если вы мне позволите, я буду через него сообщать вам о здоровье Люсьен и обо всем, что с ней происходит.

От всего сердца с благословением и благодарностью,

преданная вам

Доминик де ла Тристесс дез Анж, аббатиса».

ГЛАВА 2

Дождь, уже более двух часов поливавший Париж, немного утих, когда у особняка д'Аржаньяков остановилась карета. Гербы на ее дверцах были густо забрызганы грязью, от лошадей валил пар.

Окрик кучера заставил лакеев выбежать на крыльцо, и через мгновение огни фонарей разогнали ненастную мглу.

Дверца кареты открылась, из нее вышагнул степенный слуга. В руке он держал длинную трость, которую с поклоном вручил выходящему вслед за ним господину.

– Спасибо, Эсташ, – произнес владелец кареты. Свет фонарей озарил хорошо пошитый, но несколько старомодный дорожный костюм и добротные башмаки с низкими каблуками. Гость был статен, довольно высок, лицо его выдавало в нем человека видавшего виды и достаточно пожилого. Голубоватые, как льдинки, глаза уставились на лакеев.

– Эй, любезные, доложите графине, что прибыл ее брат.

Те разом засуетились. Кто-то кинулся в дом, другие взялись за багаж, старший лакей распахнул, кланяясь, двери. Гость вошел в холл и остановился. К нему уже подбегала Мадлен. Ее розовое домашнее платье трепетало от спешки.

– Батюшка! Боже мой, как я вам рада! – Она засмеялась и прильнула к отцу.– Ох, как я скучала!

Маркиз де Монталье неловко приобнял дочь и тут же от нее отстранился.

– Медлен, я тоже скучал, но… погоди же. Тебя не узнать, ты так расцвела и… так модно одета.

– Не говорите так, – быстро сказала Мадлен, поглаживая его локоть.– Вы мой отец, как вы можете меня не узнать?

Он улыбнулся.

– Ну разумеется. Я не имел в виду ничего обидного, моя милая. Просто ты должна понять и меня. Я отослал от себя ребенка, а встретил светскую барышню. Что ж, такова, видно, доля любого родителя.

Они уже шли через холл, и Мадлен улыбалась отцу, крепко держа его под руку.

– Мы как раз ужинаем, идемте скорей. Повар тетушки просто великолепен. Сегодня помимо всего прочего он обещал нам телятину – с грибами, с паштетом из куриной печенки и с ветчиной. Я уверена, вам это понравится.

– Дитя мое, я ведь еще не обедал, – рассмеялся маркиз.– Но день, проведенный в пути, не дает мне возможности пойти с тобой прямо сейчас. Дорожные запахи в меня просто въелись.

– Уверена, что все это не имеет значения, – отмахнулась Мадлен.

– Это имеет значение. Ты должна позволить мне хотя бы умыться. Я не могу сесть за стол в таком виде. Я испорчу трапезу всем остальным.

Он осторожно поцеловал дочь в обе щеки, затем сказал:

– Я присоединюсь к вам в течение часа. Эсташ уже, наверное, разложил мои вещи. Я не был в Париже лет двадцать, но правила хорошего тона еще не забыл.

Медлен упрямо вздернула подбородок.

– Я бы предпочла, чтобы вы пошли вместе со мной.

Возникшее напряжение, к счастью, разрядил подошедший лакей. Он поклонился маркизу.

– Я позволил себе, ваша честь, препроводить ваши вещи в отведенные вам покои.

Маркиз величаво кивнул и протянул ему ливр.

– Благодарю.

– Отец, умоляю вас, приходите к нам поскорее.

– Хорошо-хорошо. Поклонись от меня графине и графу, скажи, что я не заставлю себя долго ждать. Должен заметить, я страшно проголодался и буду рад, если мне приготовят немного овощей и омлет.

– Я скажу тетушке, она распорядится, – Мадлен судорожно вздохнула и припала к отцу.

– Дитя мое, ты теперь взрослая девушка, – произнес маркиз с мягким укором.– Ты не должна вести себя так. Как отцу мне очень лестно подобное проявление нежности, но в соответствии с правилами приличия тебе надлежит сдерживать такие порывы, Мадлен.

Он поднес ее руку к губам и галантно поцеловал запястье.

– Мы скоро увидимся и поговорим обо всем. Лакей, все это время стоявший как истукан, оживился.

– Если вы закончили, сударь, идемте со мной.

– Да-да, – ответил маркиз. Он оглядел холл и стал неторопливо подниматься по лестнице.

Медлен проводила его взглядом. Непонятное разочарование нарастало в ней как темный прилив. Она ощутила безумную радость, обнимая отца, – это правда, и она чувствовала, что любовь к нему в ней по-прежнему очень сильна. Но разговор словно возвел между ними стеночку отчуждения; ей даже показалось, что он как-то расстроился, увидев ее. Отец всегда был довольно сдержан, тут ничего не изменишь, но сейчас его холодность царапнула Мадлен сильней, чем всегда.

Она постояла с минуту и неохотно пошла к столовой. Телятина уже не прельщала ее. Девушка двигалась медленно, вид у нее был недовольный. Сдвинув брови, она остановилась возле окна и вгляделась в ненастную темень, затем провела пальчиком по серебристой струйке дождя. Ей отчаянно захотелось, чтобы Сен-Жермен оказался рядом. Он был здесь, но ушел около часа назад, сопровождаемый музыкантами. Зачем он ушел?

Медлен поморщилась, выбранив себя за глупые мысли, и побрела дальше.

Столовая располагалась в северной части дома и выходила окнами на небольшую террасу. Летом в погожее время французские окна ее пребывали распахнутыми и обедающих овевал ветерок. Но и в ненастье уют этого помещения – с его старинной ковки подсвечниками, большим камином и тяжелыми бархатными портьерами – заставлял забыть о заботах и тяготах дня.

Огромный обеденный стол вишневого дерева – на двадцать четыре персоны – освещался тремя хрустальными люстрами. Граф и графиня сидели на разных его концах и, поглядев на Мадлен, разом умолкли. Пока девушка усаживалась подле графини, в помещении царила мертвая тишина. На бело-зеленой скатерти играли белесые тени.

– Это Робер? – спросила рассеянно Клодия и улыбнулась, чтобы сгладить неловкость.

– Да, Он решил переодеться с дороги. Думаю, это займет у него какое-то время.

Девушка оглядела свою тарелку с таким видом, словно там находилось нечто совсем несъедобное.

– Что с тобой, моя дорогая? Мадлен покачала головой.

– Ничего. Наверное, ничего. Но он кажется таким», таким недовольным…

– Ну, – Клодия серебряной вилочкой подцепила грушу, вымоченную в бренди, – Робер и по натуре-то не очень любезен, Мадлен. А тут еще и усталость после долгого путешествия, и город, где он не бывал множество лет. Ему ведь пришлось покинуть.

Париж после скандала Немудрено, что переживания захлестнули его.

Она позвонила в крошечный колокольчик, и через мгновение возле стола выросли два лакея.

– Можете переменить посуду и подавать горячее.

– Слушаюсь, госпожа, – поклонился один лакей. Другой поспешил к графу, заметив его кивок.