Отель «Трансильвания»

Она вся превратилась в слух и через минуту решила, что верховых приблизительно пятеро. Именно столько всадников и покидали Сан-Дезэспор поутру, но, поскольку все они в конце концов растерялись, подъезжавший отряд был определенно чужим.

Повинуясь внезапному импульсу, Мадлен сошла с тропы и завела жеребца в заросли. Она стояла недвижно, обхватив руками морду коня и боясь шевельнуться. Теперь кучи прелых листьев радовали ее: на них не оставалось следов и они гасили все звуки.

Перестук копыт сделался громче, и на тропе показались всадники. Их было шестеро: лица мрачны, лошади в мыле. Кровь застыла в жилах Мадлен. Этих людей она знала. Первым ехал Сен-Себастьян, за ним – де Ла Сеньи и Боврэ, остальных разглядеть не удалось, да это и не имело значения.

Глаза девушки округлились, лицо помертвело. Она прижала руку к горлу, пытаясь унять внезапную дрожь. Сен-Себастьян! Колени Мадлен подломились, внезапная слабость заставила ее судорожно вцепиться в гриву коня. Надо сейчас же, не размышляя, не тратя ни единой секунды, бежать! Скакать через весь лес очертя голову, напролом – лишь бы уйти, лишь бы не даться им в руки! Стой, шепнуло ей что-то. Стой как стоишь и молчи.

Всадники проехали мимо. Теперь о них напоминал только удаляющийся стук двух дюжин подков, и Мадлен вздохнулось свободней. Не расслабляйся, шепнул ей внутренний голос. Возьми себя в руки, переживать будешь потом. Тебе надо выйти из переделки целой и невредимой. Стук копыт постепенно стихал, и, когда он угас, Мадлен ощутила, что к ней возвращается мужество.

Поводья мешали, она накинула их на сучок, потом вздернула к талии бархат своей амазонки и принялась отвязывать нижние юбки. Отвязывала и переступала, отвязывала и переступала, пока последняя, четвертая, юбка не упала к ее ногам. Стало холоднее, зато свободнее. Наклонившись, Мадлен вытащила из закрепленных на голенище ботинка ножен маленький охотничий нож. Ее снабдил им когда-то отец – на случай неудачного падения с лошади. Чтобы можно было легко и быстро отсечь стремя, если в нем вдруг запутается нога. Теперь этот нож пригодится ей для другого. Мадлен примерилась и принялась отрезать от своих юбок длинные полосы, раскладывая их на траве, как бинты.

Это была непростая работа, и девушка порядком устала задолго до ее завершения. Наконец она решила, что полосок достаточно, чтобы несколько раз обмотать ими копыта коня. Сен-Себастьян, безусловно, не прекратит свои поиски, ей надо передвигаться бесшумно.

Когда она закончила бинтовать англичанина, в лесу стало много темнее и холодней. Ночь предстояла тяжелая, и надо было как-то ее пережить.

Мадлен уже собиралась отправиться в путь, как в голову ей пришла новая мысль. Охотящиеся за ней люди ищут всадницу, а не всадника. Одобрительным кивком похвалив себя за сообразительность, она отстегнула подпругу и стащила седло со спины жеребца. Прекрасное дамское седло, изготовленное для нее по заказу. Если ночью пойдет дождь – а скорее всего, он пойдет, – то оно будет безнадежно испорчено. Мадлен со вздохами сожаления затолкала седло поглубже под ветви низкорослой сосны, надеясь, что те защитят его от непогоды.

Потом, вздохнув еще тяжелее, она разрезала сверху донизу остававшуюся на ней юбку – как спереди, так и сзади, подоткнула ее где нужно и обмотала полотнища вокруг ног, закрепив их полосками ткани. Получились на удивление удобные бриджи.

И замечательно. Мадлен взяла в руку поводья, ухватилась за гриву успевшего отдохнуть жеребца и неуклюже вскарабкалась ему на спину. Ей не понадобилось и минуты, чтобы освоиться в новой позе. Помогли навыки детства, и она, изредка поерзывая, чтобы получше устроиться, пустила англичанина шагом.

Тот, не возражая, двинулся в кромешную тьму, но по тропе или нет, выяснить было нельзя.

Прошло около двадцати минут, и до Мадлен донеслись звуки облавы. Она натянула поводья и прислушалась, пытаясь понять, откуда они идут. На мгновение ей показалось, будто слух ее обманулся и принял за лошадиный топот скрежет ветвей. Налетел новый порыв ветра, наполненный тихими звуками, и более-менее прояснил ситуацию. Мадлен поняла, что ее преследователи рассыпались по лесу цепью. Она вздернула подбородок, чтобы подавить глухое рыдание; отчаяние разрасталось в ней, словно медленный взрыв. Бегство казалось бесполезным, бессмысленным. Но перед внутренним взором беглянки вдруг появилась жестокая усмешка Сен-Себастьяна, и страх вдохнул в нее новые силы. Конь продолжал двигаться шагом, хозяйка не позволяла ему перейти на трусцу.

Ночь вступила в свои права и добавила слез. Трижды незримые ветки чуть не сбивали Мадлен на землю, она готова была завыть от досады – ее удерживал только немолчный стук тайных копыт.

Лицо и руки девушки были исцарапаны в кровь, шляпка давно потерялась, волосы спутались в какой-то бесформенный ком. Даже свиную кожу одной из перчаток разорвало сучком, и левая рука ее онемела по локоть. Ветер утратил порывистость и дул все сильнее, сгибая деревья в дугу.

Внезапно в кустах что-то двинулось, и жеребец всхрапнул. Ветер нажал, дерева застонали.

Мадлен потянулась к охотничьему ножу. Если это Сен-Себастьян, сюрприз ему обеспечен. Возможно, она убьет и кого-то еще, прежде чем ее схватят.

Тень в кустах подобралась ближе, и жеребец чуть было не понес.

Мадлен неимоверным усилием сдержала его, выпрямилась и натянула поводья. Оглянувшись, она различила во тьме что-то белесое, крадущееся за ней, но не нападающее, а словно бы жмущееся к земле.

Прищурившись, девушка всмотрелась во мрак и обмерла от страха. Теперь она видела четко: это был волк.

Глаза ее тут же обшарили каждый окрестный куст. Мадлен хотела понять, велика ли вся стая. Странно, но этот волк был один, теперь он стоял совершенно недвижно. Сердце беглянки бешено колотилось, пульс отдавался громом в ушах, но страх откатился. Мадлен усмехнулась: она с ним справилась. Это, оказывается, вовсе не сложно. Не труднее, чем управляться с конем.

Топот копыт придвигался, становился отчетливым Изредка темноту разрывали возгласы – сообщники перекликались, ободряя друг друга. Ночь впитывала в себя угрюмые звуки и словно бы заражалась алчностью и нетерпением рыщущих в ее мраке людей.

Волге принялся ходить большими кругами, не приближаясь к испуганному коню. Он коротко взвыл, потом тихо взвизгнул, исчез в темноте, но тут же вернулся и опять забегал по кругу, по-прежнему огибая готового понести скакуна.

Мадлен колебалась, наблюдая за странным поведением хищника. Она почти успокоилась, сообразив, что стаи поблизости нет. Вдруг волк завыл. Это был странный вой, совсем не похожий на голодную жалобу. Казалось, само одиночество вселилось в волчью гортань. В ответ на этот щемящий призыв в сердце Мадлен что-то сжалось, ее охватила безумная жажда пасть с коня, удариться оземь и на четырех пружинящих лапах унестись далеко-далеко.

Волк смолк, преследователи приближались. Мадлен, справившись с новым приступом паники, заметила, что хищник отпрянул в сторону. У нее появилась возможность уйти от облавы, проскакав мимо него. Или угодить в его зубы, если он решится напасть. Что лучше – попасть в руки двуногих зверей или быть растерзанной четвероногим убийцей? Мадлен склонялась к последнему. По крайней мере, это будет достойная смерть. А может быть, и не смерть. Возможно, ей удастся что-то придумать. Только бы жеребец успокоился. Тогда можно будет попробовать подпустить зверя поближе и втоптать его в землю копытами английского скакуна.

С бравадой отчаяния Мадлен вскинула руку и вытащила из волос удерживающий их гребешок. Плечи ее словно накрыло тяжелой волной, волосы амазонки вырвались на свободу. Движениями коленей она успокаивала пляшущего под ней жеребца и выжидала.

Волк выскочил на тропу и вновь коротко взвыл, потом убежал вперед и снова вернулся. Мадлен зачарованно следила за ним. На память ей вдруг пришли слова Сен-Жермена:

«Ваша душа подобна клинку – отточенному, сияющему, рассекающему покровы лжи и отверзающему дорогу к правде. Никогда не поддавайтесь сомнению, когда слышите этот голос, Мадлен!»

Она бросила взгляд через плечо, пришпорила коня и поскакала во тьму – вслед за быстрой белесой тенью.

Сколько времени длилась эта странная скачка, Мадлен не могла бы сказать, и, когда впереди замаячил смутный силуэт какого-то обособленного строения, девушка облегченно вздохнула Она натянула поводья и осторожно подъехала к темному зданию, стараясь не поднимать шума, могущего растревожить его обитателей.

С неба упали первые капли дождя. Мадлен чувствовала себя смертельно уставшей. Она с удивлением поняла, что видит старинную церковь – заброшенную, но еще достаточно крепкую. Тяжелые арки и приземистые колонны указывали, что ее строили много веков назад.

Беглянка соскользнула с коня, нервно оглянулась через плечо и толкнула тяжелую дубовую дверь.

Мрак придела был непрогляднее окружавшей ее темноты. Повинуясь внезапному импульсу, она потянула повод. Обмотанные копыта коня не нарушали царившую вокруг тишину; англичанин фыркнул, переступая порог.

Мадлен прикрыла входную дверь, привязала поводья к засову и двинулась дальше. В основном помещении храма было чуть посветлее, и она могла там кое-что разобрать.

Несмотря на запустение, алтарь оставался на месте, а в затхлом воздухе витал слабый аромат ладана. Она поднялась на клирос и механически склонилась перед распятием, бормоча несвязную благодарственную молитву.

Выпрямившись, она увидела его.

– Мадлен, – выдохнул он с тревогой, но улыбка, затаившаяся в темных глазах, наполнила ее сердце радостью.

– Сен-Жермен! – воскликнула она и упала ему на руки, готовая разрыдаться.

– Тише, милая, тише, – прошептал взволнованно граф.– Мадлен, дорогая, вам нечего больше бояться. Здесь вы в безопасности. Сен-Себастьян не ступит на освященную землю.

Эти слова смутили ее, и она встрепенулась.

– Если вы здесь, значит, это место не освящено. Добрые сестры мне говорили…

Сен-Жермен с горечью усмехнулся.

– Они не всеведущи. Освященная земля нас приемлет. Многие мне подобные в ней и погребены. Он почувствовал, что Мадлен напряглась.

– Ну вот, я вас напугал.

Граф высвободился из объятий беглянки и подошел к алтарю.

– Зажигать здесь огонь небезопасно. Хотя окна довольно узкие и находятся высоко, нас могут заметить снаружи.– Он достал из-за обшлага дорожной тужурки кремень и огниво.– Впрочем, я полагаю, мы можем затеплить лампадки на хорах.

На мгновение бледная вспышка озарила его. Костюм из узких бриджей и полувоенной тужурки цвета бутылочного стекла придавал графу весьма решительный вид, однако лицо Сен-Жермена было осунувшимся и усталым. Оно выдавало в нем человека, изнуренного долгим путешествием.

В свете лампад на стене храма проступили очертания фресок. Главная изображала Христа, умиротворяюще простиравшего руки. Из ран, оставленных на его ладонях гвоздями, сочилась алая кровь. Спасителя окружали святые и мученики. Их одеяния принадлежали одиннадцатому столетию. Чуть в стороне располагалась еще одна крупная фреска. Благообразный старец строго взирал на Мадлен. В одной руке он держал перо, в другой – открытую книгу в кожаном переплете.

– Святой Иероним[13],– прошептала девушка, – Очень красиво, правда?

Сен-Жермен неотрывно глядел на нее.

– Очень, – кивнул он. Мадлен обернулась.

– Как случилось, что вы оказались здесь?

– Я же обещал защищать вас.– Он шагнул к ней и поднес ее исцарапанную руку к губам.– А защита сейчас вам более чем нужна.

Мадлен вспыхнула.

– В лесу я неплохо справилась и одна. Мне удалось убежать и добраться до этого места…

Она запнулась и вдруг с большим подозрением покосилась на графа.

– Тот волк?…

Сен-Жермен утвердительно наклонил голову.

– Я просто не мог оставить вас без присмотра, – сказал он виновато.– Вы, конечно, отважны, находчивы и прекрасно управляетесь с лошадью, но…

Мадлен схватила его за руки и крепко их сжала.

– Благодарю вас, Сен-Жермен. Не хочу даже думать, что могло бы случиться…

– А разве с вами уже ничего не может случиться? Вы ведь знаете, кто я такой. Разумно ли вести себя столь беспечно, когда опасность близка?

Граф с вызовом глянул в лицо Мадлен и, заложив руки за спину, отошел к алтарю. Она издала негодующий возглас.

– О нет, Сен-Жермен, пожалуйста, нет! Зачем вы ушли, зачем говорите все это? Похоже, вам нравится мучить меня.

Не зная, как выразить всю глубину своего возмущения, Мадлен топнула ножкой. Граф продолжал следить за ней исподлобья. Руки его по-прежнему были сцеплены за спиной.

– Спасти, а потом оттолкнуть! Очень мило! Зачем же вы тогда утруждались? Отвечайте, я жду!

– Вы же знаете: то, чего я желаю, к спасению никак не ведет, – заметил граф, пытаясь быть ироничным, однако голос его предательски дрогнул.

Она сделала к нему шаг и остановилась.

– Но это вовсе не так, Сен-Жермен! Вы ходите по освященной земле. Значит, на вас нет проклятия.

– В обыденном смысле, наверное, нет, – ответил он с деланным безразличием.

Мадлен еще раз шагнула и, протянув руку, коснулась его губ.

– Причастие – это вкушение крови и тела Христова. Ведь так?

– Вам это известно лучше, чем мне, – глухо пробормотал он, стараясь с собой справиться. Прикосновения ее пальцев воспламеняли его.

– Если кровь священна, значит, и то, что мы однажды себе позволили может считаться священнодействием, так?

Как защититься от этих пылающих глаз?

– О Боже, – выдохнул Сен-Жермен.– Мадлен, вы не знаете, чего добиваетесь. Ведь то, что мне хорошо, опасно для вас.– Он крепко, словно клещами, стиснул ее запястья.– Мадлен, я умру за вас, но погубить не хочу!

– Здесь холодно, Сен-Жермен. Я дрожу, я замерзла. Я точно погибну, если вы оттолкнете меня.

– Нет, – уронил он, но рук не разжал. Она рассмеялась.

– Я в ваших объятиях, неужели вы сможете устоять?

Несколько долгих секунд он молчал, и в церкви был слышен лишь приглушенный шелест дождя.

– Мадлен, это безумие, но… Она закрыла ему рот поцелуем.

– Не надо слов, я слабею, у меня кружится голова…

Он подхватил ее на руки и понес к широкой скамье, надежно укрытой от строгих взоров святых завесой ночного мрака.

* * *

Отрывок из письма аббата Понтнефа к Мадлен де Монталье, пребывающей в имении Сан-Дезэспор.

«28 октября 1743 года.

…Я чрезвычайно рад известию о скором приезде вашего батюшки и надеюсь провести в его обществе немало счастливых часов. Я знаю, сколь ценны для Вас его внимание и забота, ибо разумная дщерь всегда приветствует проявления той мудрой опеки, коей отмечена истинная родительская любовь.

Несомненно, отдых в имении дядюшки доставляет вам удовольствие. Вы, конечно, проводите много времени в конных и пеших прогулках. Хотя мне самому не пришлось побывать в тех краях, но я слышал, что тамошние пейзажи достойны всяческого восхищения. Вы должны быть благодарны своим родичам за предоставленную возможность собраться с силами перед большим празднеством. /Далеко не всякой юной особе выпадает счастие иметь такую заботливую родню.

…Ваш отец дал мне благодарное поручение рассказать вам о ваших обязанностях в роли супруги, благо ожидаемая перемена в вашем положении, похоже, не за горами. Позвольте мне сослаться на безгрешное житие матери Господа нашего непорочной девы Марии, ежечасно готовой прийти нам, сирым, на помощь. Освежите в памяти примеры ее покорности, преданности, самоотверженности, смирения, чистосердечия и милосердия и особенно ее самоуничижения перед волей Святого Духа. Хотя совершенство и недостижимо, подобные качества должны быть целью всякой супруги. Достоинство жены в том, чтобы во всем угождать мужу, с радостью покоряться его приказаниям и подчиняться его желаниям, моля о том, чтобы брак не оказался бесплодным и был благословлен потомством. Приучайте себя думать только о благе супруга и его нуждах, и в сем вы обретете непреходящее счастие.

Вы достаточно времени провели в свете, чтобы узнать о существовании других жен – противящихся воле супругов своих, пренебрегающих брачными обетами и погрязших в грехе любострастия. Поистине ужасна их участь. Презираемые своим семейством, разлученные с детьми, обреченные на одиночество, пьют они свою горькую чашу, понимая, что приуготовили ее себе сами.

Когда ваш отец прибудет в Париж, мы обсудим это подробней. Что же касается других преимуществ супружеской жизни, то о них я вынужден умолчать. Не подобает мужчине, особенно священнослужителю, давать в том наставления молоденькой девушке – впрочем, отец ваш, а скорее даже тетушка охотно вас во все посвятят. Они умудрены годами и опытом и доподлинно знают, что наиболее приличествует супружескому общению. Большего я поведать не смею, замечу лишь, что наилучшим наставником в этой области будет вам ваш супруг.

Насколько мне известно, вы скоро вернетесь в Париж и начнете готовиться к празднику. Говорят также, что граф Сен-Жермен пишет к этому случаю оперу. Это великая честь, дочь моя, и принять подобный дар от столь искусного композитора значит оказаться перед ним в неоплатном долгу. Уверен, вы примете его с отличающими вас смирением и признательностью.

Прошу вас напомнить обо мне вашей тетушке и ее супругу и уверить их, что они, как и вы, неизменно поминаемы в моих смиренных молитвах. С истинной любовью, коей Христос завещал нам любить своих ближних, и отеческим благословением навеки остаюсь вашим преданным кузеном,

аббат Понтнеф».

ГЛАВА 7

Амброзиас Доминго-и-Рохас поднял устройство повыше, чтобы Эркюль в полумраке подвала мог получше его рассмотреть. – Вот. Собственное изобретение князя Ракоци. Дерево, рог, ремни, бронза и сталь. Ремни кожаные, а застегиваются они так… Он показал как.

Лаборатория алхимиков располагалась глубоко под отелем – под крылом, в котором велась игра.

Кладовые над ней служили буферной зоной, гася звуки и не позволяя удушливым запахам расползаться по особняку.

Эркюль окинул подвал мрачным взглядом. Ему не нравились ни этот испанец, ни его суровая немолодая подружка. А штуковина в руках у чернявого шарлатана больше всего напоминала испанский сапог.

– Это что?

На вопрос ответил Беверли Саттин, стоявший чуть в стороне – у тигля.

– Это растяжки. Для ваших суставов. Указав на костыли, он добавил:

– Его высочество приказал нам изготовить это устройство, потому что он хочет поставить вас на ноги.

Эркюль неуклюже шагнул вперед, презирая себя за беспомощность. Губы его запрыгали, на глаза навернулись слезы. Он закрыл лицо локтем и, пошатнувшись, едва не упал.

Суровый взгляд Ифигении Лэрре заметно смягчился.

– Вам ненавистно ваше увечье, не так ли? – участливо спросила она.

Плохо, когда тебя кто-то жалеет, но, если это делает женщина, становится горше вдвойне.

– Может, и так – ну и что?

– Почему бы вам тогда их не примерить? Князю Ракоци желательно, чтобы вы снова могли ходить. Он заверил нас, что это вполне достижимо.

О каком князе они говорят? Поколебавшись, Эркюль возразил:

– Ерунда. Два врача смотрели, и оба махнули рукой. Да вы сами взгляните.– Он оперся на костыль и качнул ногой.– Колено, правда, сгибается. Но если я встану на эту ногу, то сразу же упаду.

В припадке бешенства, удивившем его самого не меньше, чем окружающих, Эркюль швырнул костыль к ногам женщины и ухватился за край стоящего перед ним стола.

Ифигения пожала плечами.

– Очень глупо. Когда прижимает, надо попробовать все.

Наклонившись, она подобрала костыль, но возвращать его не спешила.

Саттин демонстративно повернулся к калеке спиной, пробормотав, что благодарности от некоторых людей лучше не ждать.

– И распрекрасно, – с вызовом произнес Эркюль, обводя взглядом лабораторию. Несмотря на четыре сияющих канделябра, тут все равно было темно, а от печурки странного вида шла страшная вонь.

Женщина подошла ближе; в ее карих спокойных глазах светилось сочувствие.

– Ваш костыль у меня – возьмите его, если хотите. Если же нет, позвольте помочь вам это надеть. Мы в долгу перед князем Ракоци и в меру сил возвращаем свой долг…

Не договорив, она обернулась к Доминго.

– Амброзиас, дай табурет. Бедняга вот-вот свалится на пол.

Это было действительно так. Эркюль еле стоял, но выдерживал марку. Он окинул независимым взглядом присутствующих и осторожно сел. Оставалось лишь ждать продолжения этой странной комедии, в которой ему, как видно, отвели роль шута.

Испанец кивнул и опустился перед ним на колени.

– Я должен снять с вас ботинок, сеньор. Я сделаю это весьма аккуратно, не беспокойтесь. Взявшись за каблук башмака, он добавил:

– Но все-таки ухватитесь покрепче за табурет. Кто его знает, как оно выйдет на деле.

Коротышка действовал ловко, и тяжелый башмак вскоре был снят.

– А теперь, – продолжал Доминго, – мы развяжем шнуровочку панталон. Вот так. Далее я подниму вашу ногу… Взгляните – эта деталь крепится на ступню. Не правда ли, она напоминает подошву?

Эркюль угрюмо посмотрел на деталь. Напоминает. И что?

– Видите это? – Доминго-и-Рохас вставил в гнезда два длинных прута.– На них ляжет вся тяжесть. Выше пойдут шарниры. Его высочество утверждает, что они заменят сустав. Сверху сталь, снизу бронза. Видите эти упоры? – Он указал на два металлических язычка.– Они не дадут растяжке уйти. Ваш новый сустав будет гнуться только в одну сторону, как колено.

Повинуясь внезапному импульсу, Эркюль наклонился и прикоснулся к металлу.

– А они выдержат вес? Испанец нахмурился.

– Я тоже в них сомневался, но… Вот, поглядите.

Он взял со стола другую растяжку и, пыхтя от усердия, попытался ее согнуть. Растяжка не подалась. Доминго сказал, задыхаясь:

– Надо думать, все будет в порядке.

Эркюль наблюдал за демонстрацией со все возрастающим изумлением. Он вдруг почувствовал, что у него появляется шанс одолеть свою немощь. Горло его сжалось.

– Остается приладить ремень. Бедро калеки охватила широкая полоса кожи. Доминго удовлетворенно кивнул и застегнул пряжку.

– Ремень будет двигаться вместе с ногой. Кроме того, растяжку страхуют два дополнительных ремешка.

Эркюль поднял голову, увидел, что остальные алхимики пристально наблюдают за ним, и облизнул губы.

– Я не понимаю…

Ифигения потрепала его по плечу.

– Успокойтесь, мой добрый Эркюль. Кучер неохотно пошевелился.

– Благодарю, мадам, – сипло пробормотал он и стал подниматься. Опорой ему служили костыль, который у него оставался, и женская – сильная, как у мужчины, – рука. Эркюль покачнулся, но сумел сохранить равновесие и повис на своем костыле, как мешок. Его жутко пугала необходимость встать на обе ноги.

– Ну же! – сурово прикрикнула мадам Лэрре.

Эркюль кивнул, собираясь с духом. Затем очень осторожно он принялся переносить вес своего тела на покалеченную ногу, ожидая, что та вот-вот его подведет. Но секунды текли и текли. Калека уже стоял, а нога под ним не сгибалась, хотя и тряслась. Секунды превращались в минуты, растяжка держала и Эркюль, вытаращив глаза, прошептал:

– Силы небесные!

Этот негромкий возглас словно бы всех пробудил. Саттин взволнованно крякнул и несколько раз хлопнул в ладоши. Доминго-и-Рохас отвернулся – смахнуть непрошенную слезу. Ифигения Лэрре отпустила руку Эркюля и отступила на шаг.

– Князь был прав, – пробормотал Саттин.

– Мы должны в это вникнуть, – тихо сказал Доминго-и-Рохас.– Ибо тайна сия велика.

Но мадам Лэрре проявила большую осмотрительность.

– Сначала проверим, может ли он ходить.

При этих словах на лице Эркюля отразилось такое уныние, что оно могло бы быть принято за комически напускное, если бы не полные беспокойства глаза.

– Но я же стою! – сказал он.

– Стоять и ходить не одно и то же! – Она подала ему второй костыль.– Вы должны попытаться. Эркюля вновь затрясло, и он оттолкнул костыль.

– Не будьте идиотом, – резко сказала мадам Лэрре.– Даже если растяжки действуют, не забудьте, что вы не вставали на ноги много дней. Вы разучились нормально двигаться, ваши мышцы ослабли. Хорошо ли получится, если вы упадете?

На этот раз костыль не был отвергнут.

– Так-то лучше, – кивнула женщина. – Теперь идите ко мне.

Эркюль сжал костыли и сделал первый неуверенный шаг, стараясь не налегать на растяжку. Он выбросил вперед костыли и подтащил к ним ноги, потом снова попытался шагнуть. Растяжка держала отлично. Кучер замер, окрыленный успехом.

– Пристегните вторую.

– Разумеется, – ответила женщина.– Подайте нам табурет.

На этот раз она взялась за дело сама и вскоре с ним справилась. Эркюль под ее руководством принялся обходить помещение, а Саттин тем временем обратился к Доминго:

– Возможно, князю удастся исцелить и Сельбье. Испанец вспомнил пустые глаза собрата.

– Нет, – печально ответил он.– Рог, дерево, бронза и сталь не могут целить разум. Саттин, поколебавшись, кивнул.

– Я всего лишь надеюсь. Возвысив голос, он спросил:

– Эй, приятель, у вас все в порядке?

– О да!

Эркюль восхищенно глядел на Ифигению. С ее помощью он обошел подвал трижды и намеревался продолжить это занятие. Внезапно тяжелая дубовая дверь скрипнула. Все присутствующие в мучительном ожидании посмотрели наверх.

Дверь приоткрылась, пропустив в помещение полосу света, потом ее перекрыл силуэт человека в бесформенном дорожном плаще.

– Добрый день, – сказал Сен-Жермен, спускаясь в подвал.

Первым дар речи обрел англичанин.

– Ваше высочество, мы и не ожидали…

– Я тоже не ожидал, – прервал его Сен-Жермен.

Эркюль шагнул навстречу хозяину.

– Граф, – произнес он, неуверенно улыбнувшись, – какой-то князь повелел этим кудесникам изготовить для меня механизм…

Он вдруг сообразил, что, обращаясь к хозяину первым, нарушает правила этикета, и виновато понурился, ожидая разноса. Однако все обошлось.

– Рад видеть вас на ногах, Эркюль. Надеюсь, в скором времени вам покорятся и козлы.

Граф говорил вполне искренне, хотя его рассеянная улыбка свидетельствовала о том, что он озабочен чем-то другим.

– Мы все исполнили в точности, – сказал по-английски Саттин.– Дерево и рог изумительно дополняют друг друга Это потрясающее открытие! Позвольте поздравить вас!

Сен-Жермен пожал плечами.

– Открытия нет. Адресуйте свои поздравления скифам. Они таким образом клеили свои луки за пару тысячелетий до нас. Оставалось лишь применить их изобретение к нуждам Эркюля.

Он снял треуголку и сбросил с плеч плащ, оставшись в темном дорожном костюме, отороченном мехом на венгерский манер. Безупречно белый шейный платок его был заколот булавкой с рубином, волосы на затылке перехватывал черный бант. Граф нахмурился, стягивая перчатки, но тут же собой овладел.

– Я отсутствовал, три дня, – продолжил он на безупречном английском, – и приятно ошеломлен результатами вашей работы. Будьте уверены, моя благодарность не заставит себя долго ждать.

– Мы польщены, ваше высочество, – поклонился Саттин и, поколебавшись, добавил: – Если вы еще не определили, в чем она должна выразиться, могу ли я обратиться к вам с просьбой?

Сен-Жермен вопросительно поднял брови.

– Продолжайте.

– Тигль, ваше высочество. Чтобы растить алмазы, нам нужен нормальный тигль. Честно говоря, – быстро добавил он, – наш тоже неплох, но он не держит температуру.

– Знаю, – кивнул Сен-Жермен.– Хорошо, Саттин, с этим я разберусь.

Он отвернулся от англичанина и повернулся к Доминго-и-Рохасу, заговорив с ним уже по-испански.

– Великолепная работа, мой друг, высокое мастерство. В чем секрет такого успеха? Испанец смутился.

– Я… мы… сестра… Мы, собственно, лишь старались не разойтись с вашими чертежами, вычисляя по звездам благоприятное для каждой операции время.

– Потрясающе, – с едва заметной долей иронии сказал Сен-Жермен.– Итак, вы, мадам Лэрре и Саттин. Кто еще?

Доминго-и-Рохас склонился в низком поклоне.

– Мы трое всегда к вашим услугам, князь.

– Понятно. А что же Сельбье?

– Все так же плох. Врач осмотрел его и сказал, что ничего сделать нельзя.– Доминго-и-Рохас развел руками.– Но что они знают, эти врачи? Он режут своими ножами людей, а когда те умирают, находят тысячу способов доказать, что все их мастерство было бессильно.

– Жаль.

Теперь Сен-Жермен – с легким пьемонтским акцентом – говорил по-французски.

– Если вы пожелаете, я направлю к нему других докторов. Впрочем, очень сомнительно, что это поможет.

Мадам Лэрре кивнула.

– Да, ваше высочество, я тоже думаю так. Ведь у него в беде не тело, а разум.

Нахмурившись, она оглядела свои ладони.

– Вижу, мы неплохо понимаем друг друга, мадам.

Грубая физиономия кучера, скромно постаивавшего в сторонке, внезапно вытянулась, и он изумленно вскричал:

– Ха! Я все понял! Вы ведь и есть тот князь, о котором здесь столько твердят?

Эркюль забылся настолько, что ткнул в хозяина пальцем.

Сен-Жермен не обратил внимания на столь вопиющую неучтивость.

– А что же вас так удивляет, мой друг? Или вам кажется, что я самозванец?

– Я… я нисколько не удивлен… – замялся Эркюль, приходя в ужас от собственной наглости.

– Титулом этим я пользуюсь очень нечасто, – хладнокровно продолжал Сен-Жермен, – но заверяю, что кое-кому это имя известно.