Девушка с ложью на сердце

Яна Розова

Девушка с ложью на сердце

Молодая женщина в темном пальто не заметила Павла Петровича, а вот он узнал ее, несмотря на пять лет, прошедших с момента их последней встречи. Она сильно похудела, выглядела как человек, потерявший интерес ко всему на свете, а возможно, и к жизни в целом. Седов заметил также ее легкую хромоту, невидимую теми, кто не знал обстоятельств жизни этой женщины.

Паша встретил ее в супермаркете «КУБ», где запасался алкоголем на ближайший вечер, она, кстати, затаривалась молочными продуктами.

«В соответствии с ангельским образом», – заметил про себя Паша.

Он надвинул козырек фуражки на глаза, схватил с полки бутылку водки и направился к кассам. Лучше он вернется в «КУБ» позже, чем встретится с ней сейчас!

После той давней истории с гродинской сектой, случившейся в благодатные докризисные времена, отец Сергий считал Пашу героем, дословно: «героем поневоле», но вот ирония – при этой женщине Паша трусил. А ведь теперь их кое-что объединяло: потеря смысла жизни и нежелание приспосабливаться к окружающей среде.

Итак, Седов сбежал, но встреча не осталась без последствий – весь свой одинокий пьяный вечер Пашка вспоминал события пятилетней давности и людей, встреченных в то время, – то ли к счастью, то ли к беде.

Глава 1

ДОБРОЕ УТРО, КИТАЙ!

Седов открыл глаза и тут же закрыл их снова. Еще до первой попытки увидеть свет божий он понял, что вчера перепил. Это было нормально.

Любимым Пашкиным героем всегда был граф де Ла Фер, в просторечии – Атос, но еще совсем недавно Паша и представить себе не мог, как сходны будут их привычки.

Впрочем, были и отличия: граф, напиваясь, вел долгие беседы о повешенных, ибо алкоголь ему забвения не приносил. А вот Паше – приносил, и еще как. Водочная анестезия купировала тяжелые спазмы памяти, норовящей выбросить в пустое гудящее сознание тлеющие клочья воспоминаний.

Паша приподнялся с дивана, на котором уснул одетым, и, не сумев сразу одолеть гравитацию, остался сидеть. Он покачивался и позевывал, растирая пальцами веки. Руки, на которые он не любил смотреть из-за покрывавших кожу шрамов, пахли рыбой, что было странно.

Наконец он сумел встать и поплелся в туалет. Там, над раковиной, висело замызганное зеркало. Оно, издеваясь, отразило мятую морду с заплывшими красными глазами и торчащими в разные стороны рыжими вихрами. По поводу своей непослушной шевелюры Седов не раз досадливо говаривал: хоть бы облысеть скорее!

– Ё!.. – Этот возглас выразил примерно следующее: «Ну, какие же мы сегодня хорошенькие китайчики!»

Полез под душ, подставил опухшую рожу свою под прохладные струи, фыркнул, похлопал себя по плечам. Нащупал на полке шампунь, подаренный доброй и брезгливой сводной сестрицей Лилей, вымыл голову. Вылез, обернул тощие чресла провонялым полотенцем и, поддавшись ободряющему влиянию горячей воды, протянул руку к бритвенному станку.

И ощутил, как вернулась его давняя близкая подруга. Она плюхнулась тяжелой задницей ему на плечи и поймала протянутую к бритве руку за мокрое запястье. Близкую подругу звали красиво – Апатией.

– К черту бритье…

С тем и направился в кухню, где принялся искать бутылку. Стерва пропала куда-то, смылась. Сама собой выпилась и выбросилась в мусорку!

Раздосадованный отсрочкой счастья, Пашка тихо, но смачно выругался и потопал в комнату. По дороге он взял из ванной свои штаны и отбросил полотенце. А войдя в комнату, остолбенел.

В кресле сидела незнакомая девушка. Гостья выглядела ничем не лучше Пашки – помятое личико и глаза-щелочки, зато была одета. Пашка выпрыгнул из комнаты в коридор и заскакал на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину.

– Извините! – крикнул он по направлению к комнате. – Вы как вошли?

– Я не вошла, я проснулась, – сипло возразила гостья. – Ты такой чувствительный с утра! Прямо как в анекдоте про девочку, знаешь? Идет по улице здоровый мужик, а навстречу ему – девочка с битой. Она его – шарах по яйцам, он как закричит! А девочка и говорит: «Ой-ой, какие мы нежные!»

Тут Пашка все и вспомнил.

Сидя на своем обычном месте возле барной стойки, отставной сыщик и нынешний алкоголик Павел Петрович Седов чувствовал себя вполне комфортно. Он практиковал такие вот выходы в свет, потому что иногда даже алкашей тошнит от одиночества. А тут, в «Бригантине», можно встретить если не людей, так хотя бы ядерных тараканов, переживших свои персональные глобальные катастрофы.

– Сашок появился, – с ухмылочкой сообщил бармен Вовка. – Но странный! Только пиво пьет.

Он указал на одного такого ядерного таракана – Сашу Кумарова, сухощавого, коротко стриженного мужика, отставного военного. Саша не появлялся в «Бригантине» уже с полгода.

Саша с Пашей оба были одинокими и пьющими, но имелись и принципиальные различия: Кумаров искал компании, а Седов – никогда. Кумаров объявлял себя жертвой обстоятельств (безработицы и развода), Седов же, наоборот, винил во всем только одного Павла Петровича. Саша не замечал этих различий, принимая Пашку за себе подобного и делясь с ним всем своим жизненным опытом как с равно пострадавшим.

Паша машинально оглянулся на Кумарова и тут же был пойман Сашкиным цепким взглядом. Кумаров помахал ему, приглашая подсесть за столик. Причин отказаться не обнаружилось.

– Ты как? Работу не нашел? – спросил Саша после приветствий.

– И не искал, – ответил Седов.

В качестве закуски к пиву у Сашки на столе лежала здоровенная, остро пахнущая жирная вяленая рыбина.

– Я отгрызу? – Пашка кивнул на рыбу.

– Угощайся, – небрежно махнул рукой Кумаров. – Я сам теперь только рыбу ем. От мяса меня, короче, воротит.

Седов вцепился голодными зубами в волокнистую рыбью плоть, а Саша начал общаться:

– Ну да! Где тут приличную работу найдешь? Одно фуфло. Платят копейки, а пахать надо день и ночь…

Он все говорил и говорил, пил и пил, пока его речь не стала малосвязной. В конце концов Паша перестал понимать его.

– Прикинь, – говорил Саша почти интимным тоном, – говорят, что оттуда не возвращаются. Но я же вернулся! Я, короче, точно помню: не дышу, страшно, дергает всего и – хоп! – сердце остановилось. Забрали в морг…

Услышав «морг», Паша недоверчиво наморщил нос.

– Ты, слышь, я же там был! ТАМ! Это клево…

Дальше он забормотал и вовсе непонятное.

Паша поднялся из-за стола, кивнул бармену и потащил Кумарова на улицу. Поймал частника, назвал примерный адрес Сашки, сунул водителю пятьдесят рублей. Отправив приятеля, Седов ополоснул в туалете руки, устроился за барной стойкой и заказал водки.

Вот тогда-то он и заметил ее. Справа от него сидела хорошо одетая девушка со светлыми волосами и курила, беспокойно разглядывая в зеркале за стеллажами с бутылками отражение бара. Перед девушкой стоял бокал для мартини, уже пустой и оттого какой-то никчемный.

Дальше в памяти зиял невосполнимый пробел, а на следующем кадре, выплывшем наутро в памяти, было только ее лицо крупным планом. Они уже познакомились и разговаривали о чем-то вполне интересном, даже и для Паши. Кажется, она рассказывала, как однажды перепила текилы в баре с мужским стриптизом и укусила танцора за…

– А самое смешное, – говорила девушка, давясь от смеха, – что у него в плавках была мыльница, как у спортсмена!

Она рассмеялась, широко открыв рот и показывая белые зубки с треугольными неровными клычками, придававшими ее веселому оскалу немного опасный вид. Опасный, но сексуальный. Паша засмотрелся на эти клычки, на розовое горлышко и влажный живой язычок.

Внезапно девушка вздрогнула, прервав смех. Он так быстро сменился страхом, что показалось, будто в эпизоде вырезали несколько кадров.

– Ты чего? – спросил он.

– А, показалось…

Она снова улыбалась.

Потом Паша стал травить скабрезные анекдоты, тайно размышляя, как бы затащить новую приятельницу в свою постель…

Похоже, ему это удалось, поскольку она находилась в его комнате. И не удалось, поскольку он проснулся один на диване, одетый.

– Можно мне воспользоваться душем? – церемонно спросила узкоглазая с перепою красавица.

– Да, конечно. – Павел потоптался в дверях, пропуская ее в коридор. Когда гостья закрыла за собой дверь ванной, опомнился: – Постойте! Я дам вам чистое полотенце!

Теперь он намеревался напоить гостью кофе и выпроводить. Направляясь на кухню, Паша увидел свое отражение в зеркале, висящем в прихожей, и усмехнулся:

– Доброе утро, Китай!

Глава 2

СТАРАЯ АКТРИСА

Славяна Владимировна Ожегова всегда любила воскресенья. В годы ее молодости воскресные спектакли собирали аншлаги. Ей часто снилось, как она стоит в свете рампы, а в зале – лица! Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, иногда даже со страстью. И страсть эта в равной степени относится и к Славяне Ожеговой, и к ее Джульетте, ее Катерине, ее Тане, ко всем созданным ею образам, всегда разным, но вечно, бесконечно, талантливо женственным, обаятельным, сильным и живым.

Увы, старая актриса сознавала, что ее давно забыли, а перед этим еще и записали в неудачницы. Такова жизнь. В свое время Славяне надо было всеми правдами и неправдами оставаться в столице. Ей, восемнадцатилетней дурочке, предлагали небольшие роли на московских подмостках, но Артур, химик по образованию, был командирован работать на новый химический завод в Гродине. Славяна представить себе не могла разлуку с любимым мужем. Она отказалась от ролей, поругалась с мамой и поехала декабристкой в глушь.

В Гродине Ожегова стала домохозяйкой при всегда занятом муже. Она маялась, рыдала, читала монолог Джульетты с балкона всем прохожим, ругалась с соседкой ради выплеска душивших эмоций, слушала по радио театральные постановки, упиваясь голосом великой Бабановой. Как ей хотелось в Москву! Как ей мечталось о сцене!

Артур считал жену ненормальной.

– Хватит выпендриваться! – кричал он каждое утро, обнаружив, что его обувь не начищена, брюки не отглажены, завтрак подгорел, а Славяна кружится по комнате, накинув на голову кружевную пелерину, и причитает: «Отчего люди не летают?» – Посмотрите, какая Любовь Орлова! Если ты и дальше так будешь продолжать, с тобой я разведусь!

Но Славяна продолжала. Конечно, Артур не развелся с ней: она была такая красавица! А в семьдесят втором в Гродине началась культурная революция: город-спутник химического завода рос как на дрожжах и вскоре превратился в областной центр, а областному центру полагался драматический театр. Драматическому театру полагалась ведущая актриса.

Талант и блестящие внешние данные Славяны Ожеговой пригодились. И тридцать прекрасных, трудных, долгих, быстротечных, насыщенных, опустошающих, таких памятных каждой минутой лет Славяна отдала Гродинскому драматическому. Она сыграла все главные роли во всех постановках, пережила трех главных режиссеров с их пресловутыми «не верю!» и расфуфыренными пассиями! Она унесла домой сто гектаров цветов от поклонников!

Славяна была счастлива, слепо, безумно, крылато, волшебно!

И не заметила, как из примадонны и богини превратилась в сценическое пугало. Ей было пятьдесят пять, она играла, нет, жила Офелию. После спектакля поднялась в свою гримерку, села к зеркалу, стала снимать лицо и вдруг услышала за тонкой перегородкой между своей уборной и уборной другой актрисы:

– Какой ужас! Уже и Шекспиром зрителя не заманишь! И все из-за бабки! Без слез невозможно смотреть на эту шамкающую беззубым ртом Офелию…

Это был голос Анненковой, инженю. Славяна полагала, что Ира Анненкова спит с режиссером и оттого получает все вторые роли в постановках. Уже в трех спектаклях Ира была основной партнершей Славяны, играя ее соперниц или наперсниц.

– Тише, тише! – отозвался режиссер. – Она же за стеной! – И притихшая Славяна различила, как он добавил совсем тихо и досадливо: – Ну не могу, не могу я заменить ее! Она же жена замдиректора химии. Тут такое поднимется!

«Химией» в народе назывался химический завод, а «замдиректором», конечно, был постаревший, вальяжный Артур. Теперь он гордился своей Славяной, хвастался ею, как недавно полученной звездой Героя Труда, и совершенно забыл, как шпынял жену в молодости.

Услышанный разговор взбесил Славяну. Да разве возраст помеха гению?! Ожегова вам старая? Да у Ожеговой внешность тридцатилетней! Вот что будет с этой Ирочкой в ее возрасте? Лицо станет как печеное яблоко, а под тушей будут ломаться подмостки!

Ожегова закатила грандиозный скандал. Ира Анненкова извинилась, режиссер лебезил, но Славяна добилась-таки, чтобы всю грязь разобрали на общем собрании труппы и виноватых в оскорблении заслуженной артистки со смаком размазали по авансцене. Тому и Артур посодействовал.

Через пару месяцев ославленный режиссер уехал работать в какой-то захолустный Дворец колхозника руководителем драмкружка для особо даровитых доярок. Ира Анненкова подалась в Москву, куда ее пригласили работать в новый театр рабочих окраин. Ой, да пусть себе топчет столицу! Ничего она не вытопчет.

После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой, и Артур знал, что она не может играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: доски сцены, которые Славяна никогда не замечала, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Лондона, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, папье-маше.

– Боже! – стонала Славяна по ночам, не в силах уснуть, растирая глаза, будто полные песка. – Боже! За что мне это?

Однажды в такую ночь Славяна и решила: пора уходить. Уходить сразу, не ожидая окончания сезона, просто приехать и написать заявление. Ее тут же заменят – в театре столько молодых актрисок, нет, не актрисок, а самых настоящих актрис. И им надо играть, они хотят и достойны повторить блестящий путь Славяны.

И вот уже много – считать не хочется сколько – лет старая актриса кормит у подъезда кошек, вспоминает свое прошлое, зная, что старость не имеет будущего. Артур умер, она осталась совсем одна. Мало кто заходит по старой памяти к забытой звезде, мало осталось тех, кто помнил ее на сцене.

Однако со временем выяснилось, что жить без сцены тоже можно. Грустно, конечно, но ведь Славяна прожила хорошую жизнь, и ей есть что вспоминать! К тому же, как ни странно, каждую секунду появлялась какая-нибудь мелочь, которая требовала внимания и вызывала новый интерес к жизни: те же кошки – они ведь есть должны три раза в день! А единственный племянник Славяны – Пашка?

«Но, видит Бог, излишняя забота – такое же проклятие стариков, как беззаботность – горе молодежи», – цитировала себе под нос Ожегова, набирая в очередной раз Пашкин телефонный номер. Она всегда делала вид, будто нуждается в помощи сама, а не просто так названивает.

Племянник никогда не отказывался прийти по делу. Он входил в комнату Славяны, вежливо улыбаясь, убеждая тетку, что все у него в полном порядке, а от самого разило перегаром и серые глаза были тусклые и пустые.

Она читала в них знакомое до боли: «О, если бы моя тугая плоть могла растаять, сгинуть, раствориться!» – и чуткое сердце подсказывало Славяне – мальчик разрушает себя сознательно. Он хочет прекратить все намного раньше, чем это ему на роду написано.

Престарелой актрисе казалось, что она снова играет в «Гамлете», спектакле, после которого наступил ее собственный крах. И Гамлет сегодня – ее рыжий Пашка, и в последнем акте его пронзит отравленная шпага, а потом он скажет: «Дальнейшее – молчанье»…

Ох уж это актерское воображение! Ох уж эти актерские фантазии!

А сегодня воскресенье и настроение такое солнечное, особенное! Будто выходить Славяне на сцену, будто ждет ее аншлаг, цветы, поздний ужин, улыбающийся Артур на новой двадцать первой «Волге».

Воскресенье само по себе всегда лучше других дней, но в это первое мартовское воскресенье придет в гости к Славяне девушка. Она учится в аспирантуре и пишет диссертацию на тему…

«На какую тему пишет диссертацию Верочка? – попыталась вспомнить Славяна. – Ах, старая, забыла! Словом, что-то о культуре и театре Гродина в эпоху застоя. Какое же чудесное, неповторимое время был этот застой!»

Верочка, красивая девушка с удивительно густыми светлыми волосами, появилась точь-в-точь в назначенное время. Она принесла изумительный торт. Славяна очень обрадовалась торту, поскольку сладкое всю жизнь любила, но ради своих ролей постоянно «постилась».

Накрыли стол для чая, достали старые альбомы, где была масса, огромная масса фотографий, семейных и театральных, где лежали хрупкие пожелтевшие газетные вырезки с хвалебными рецензиями на новую роль Славяны Ожеговой, на бенефис Славяны, на премьеру спектакля с Ожеговой в главной роли.

Верочка спросила о семье, о детях. Узнав, что у Ожеговой своих деток не было, искренне посочувствовала:

– Одиноко вам, наверное, сейчас…

– Вы знаете, Верочка, одиноко мне без театра. А дети… Увы, я столько раз играла материнство, что поверила, будто пережила его на самом деле. Да и племянник есть у меня, сын сестры. Он хороший мальчик, добрый. А то, что пьет… Так время такое…

Рассказав гостье о Пашке, Славяна немного огорчилась, потускнела.

Вера поспешила перевести разговор на театральные воспоминания. Славяна улыбнулась, она снова была прекрасна. Ее лицо, умевшее выразить любое из человеческих чувств, раскраснелось от удовольствия воспоминаний, от благодарности к внимательной слушательнице, от счастья быть услышанной. Верочка тоже выглядела взволнованной: она забыла про свой блокнот и про свой научный интерес, а просто слушала, широко раскрыв удивленные глаза, в которых временами стояли самые настоящие слезы.

После чая с тортом и воспоминаний Славяна ощутила неимоверную усталость. Глаза просто слипались, видимо, давление упало. Или поднялось. Ожегова понятия не имела, чем различаются эти два состояния, поскольку неурядиц с давлением в ее скромном списке физических недомоганий не было.

И голова закружилась, и ноги похолодели. Верочка обеспокоенно взяла ее за руку, посчитала слабый старческий пульс, заботливо помогла прилечь на диван. А когда старая актриса уснула, деловито прочесала все ящики и комоды в поисках паспорта и документов на квартиру.

Перед уходом девушка еще раз подошла к старушке. Лицо на подушке было таким белым, что она снова стала искать пульс на худеньком запястье.

– Нет, – твердила она, – нет, не может быть!

Это всего-навсего диланиум, от него не умирают, он обещал…

Глава 3

ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Она появилась на кухне: волосы собраны на затылке, лицо гладкое, совсем не китайское, а очень даже милое. Села за стол, придвинула чашку кофе, потянулась к сигарете.

– Как спалось? – глупо спросил Паша, угодливо протягивая ей огонь.

– Хорошо…

Паша ждал удобного момента, чтобы сказать, что ему, дескать, надо уходить, и он с удовольствием проводит ее до остановки. Все равно за бутылкой идти! Однако девушка все сидела и сидела над чашкой, не притрагиваясь к кофе. Вот уже и сигарета обратилась в смятый на дне пепельницы бычок, и была подкурена другая…

– Вы не спешите? – неожиданно для себя самого ляпнул хозяин.

Девушка вздрогнула и подняла на него глаза. К своему изумлению, Паша обнаружил в этих карих глазах выражение, которое раньше видел только в кино, у героинь триллеров типа «Крик» или «Рассвет мертвецов». Чем же он так напугал ее?

– Я… мне некуда спешить. Можно я еще тут побуду?

– Ты из дома убежала? – В голосе Седова зазвенело легкое раздражение, он даже не заметил, как перешел на «ты». – А мама волноваться не будет?

Девушка снова опустила глаза. Потом вдруг сказала:

– Я могу заплатить. Мне надо на время спрятаться.

А вот этого Паша и вовсе не любил! В таких вот фразочках многое можно упрятать: и желание придать себе немного криминального флеру, и спекуляцию на сочувствии, и ловушку для идиота, вдруг возомнившего себя Ланселотом.

– Если у тебя проблемы – иди в милицию, – посоветовал он мрачно. – Извини.

Глядя на него с тем же самым выражением ужаса, она сумбурно заговорила:

– Мне придется вернуться, он все равно меня найдет. Ох, проснуться бы и начать все заново! Просто жить, просто по улицам ходить…

По мере развития ее «сюжета» Паша чувствовал, как нарастает в голове тягучая боль. Девушка уже казалась ему яркой представительницей породы отпетых грузчиц. Встречались ему такие еще во времена службы в милиции. Рассказы грузчиц скрывали разное. Одна такая была воровкой, другая – мошенницей. Но попадались и совсем туманные экземпляры – наркоманки или дурные от скуки жены богатых мужей. Вот именно к последнему типу и отнес Паша свою новую знакомую.

А она все говорила, нервно помахивая рукой с потухшей сигаретой:

– Он говорит одно, а делает другое. Я много чего вытерпела…

– Погоди, – перебил ее Паша. Он уже допил свой кофе, и теперь во рту высыхал вкус дешевой растворимой бурды, сладкий и горелый. – Мне нет дела до всех этих подробностей. Пойди к своим друзьям-подругам, отсидись у них.

И тут, к растущему раздражению алчущего Пашки, зазвонил дверной звонок. Он сразу решил, что это Лилька, и пришла она, как всегда, со своим любопытством и тарелкой горячих пирожков.

Он открыл дверь, намереваясь перехватить воображаемую тарелку, одновременно не пустив благодетельницу в свое логово. Однако в дверном проеме вместо невысокой Лили стояли два крупных мужика в одинаковых серых пальто. Паша только и успел мяукнуть: «Вам ко…», как его решительно задвинули входной дверью в узенький коридорчик, а потом и вовсе ухватили за шиворот.

– Где Эля? – спросил один из мужчин. – Бармен сказал, что она ушла с тобой!

– Кто? – хрипло переспросил Пашка. Инстинкты человека, побывавшего в мордобойных ситуациях не единожды, подсказали не сопротивляться.

– Жена моя где?

Из кухни в комнату метнулась отчаянная тень.

Мужики бросили Пашку и рванули за ней. Паша потряс головой и пошел к месту действия. Там разворачивалась мелодрама: гостья Павла, белая как полотно и натурально стучащая зубами, забилась в угол, а посетители наступали на нее, выговаривая в два голоса:

– Немедленно возвращайся домой! Знаешь, что тебе за это будет?!

Внезапно девушка вскочила. Паша с изумлением заметил, что она делает рывок к окну, словно позабыв, что находится на седьмом этаже!

Один из мужчин ловко преградил ей путь. Она, вскрикнув, приостановилась, и тогда он ударил ее наотмашь по лицу. Девушка отлетела на добрых два шага, с силой врезавшись в стену, безвольно стекла на пол. На выцветших обоях осталось кровавое пятно.

– Эй! – возмутился Пашка. – Нельзя же так!

Ударивший Элю ничего хозяину квартиры не ответил. Он аккуратно подобрал полы своего пальто, склонился над девушкой, лежащей, будто тряпичная кукла, облитая кетчупом.

– Ничего, – сказал он, поднимая ее на руки. – Отойдет!

Второй тип в сером пальто обернулся на Пашину гневную реплику.

– Вы простите нас… – сказал он совершенно иным, крайне вежливым и деликатным тоном. – Можно вас на пару слов?

Паша не мог оторвать глаз от безвольной женской руки. Его возмутила эта грубая и беспощадная расправа. Но, осадил он себя, в сущности, какое ему дело?

– Видите ли, – снова заговорил мужчина. Павел оторвал взгляд от светлого пятна волос, растаявшего в полутьме коридора, и поднял глаза на собеседника. Лицо этого человека явно привыкло менять свои выражения быстро и убедительно. – Видите ли, это семейное дело, так сказать. Эля немного не в себе. Так вот, мы нашли для нее хорошего специалиста, а она убегает, не хочет лечиться. Это все очень тяжело и хлопотно, понимаете? – Он достал из кармана тяжелый, блеснувший желтым металлом портсигар и одним гусарским жестом откинул крышку перед самым носом Павла. – Я просто хочу попросить вас не рассказывать никому о том, что произошло, и вообще о том, что Эля была у вас. Мы договорились?

Паша сделал вид, что портсигара не заметил, ему было неприятно. Мужчина расценил выражение испитого и помятого лица парня по-своему.

– Вот, возьмите! – Вместо портсигара перед Пашкой возникла веселенькая зелененькая бумажечка.

Он брезгливо наморщил нос, усыпанный рыжими веснушками, и, поворачиваясь спиной к протянутой купюре, сухо сказал:

– Катитесь отсюда.

У ларька Паша нарвался-таки на встречу с Лилей. Увидев кузину, он вздохнул: их отношения с сестрой всегда были сложными. Проблема заключалась в излишней болтливости Пашиной двоюродной сестры.

Самый яркий случай, иллюстрирующий ситуацию, произошел в третьем классе. В свои десять лет Пашка увлекся пиротехникой. В те времена петардами на улицах не торговали, приходилось самостоятельно раздобывать порох, селитру, спички и прочие расходные материалы. К тому же надо было самому изготавливать боеприпас, рассчитывать пропорции составляющих так, чтобы достичь максимальной боевой мощи снаряда. Паша в этом деле был талант – его самодельные бомбы взрывались круче всего.

Вот однажды и бабахнуло… На первом этаже их жилого дома повылетали несколько стекол, жильцы страшно перепугались. Пашка понял, что надо ложиться на дно. Зато Лиля была в курсе Пашкиного подвига и очень гордилась своим талантливым братом. Благодаря ей Пашку изобличили, и ему здорово досталось.

Потом Лилька ляпнула в школе, что Паша влюблен в Инну Мордовцеву, и все над ним смеялись. Потом кузина разболтала про курение за зданием школы…

Сейчас Лиля была располневшей домохозяйкой при муже-бизнесмене: любимые дети, полон рот забот, сериалы, парикмахерская и магазины. Пашина дорогая тетя Слава отзывалась о ней: «Если о женщине говорят, что она хорошо готовит, значит, больше о ней сказать нечего!»

Лиля, как и тетя Слава, любила Пашку и пыталась о нем заботиться. Паша, как мог, отбивался. Вот и сегодня у ларька он уже приготовил пару отражающих заботу фраз, но они не пригодились – Лиля была чем-то подавлена. Заметив это, он сам остановился перед ней.

– Ты чего такая грустная?

Кузина подняла на него покрасневшие глаза.

– Да так, – голос звучал непривычно вяло, – у мужа неприятности. И еще в аварию попал…

– Серьезно разбился?

У мужа Лили, Звонарева, был цех по производству мягкой мебели. Еще у него был бзик на автомобилях в стиле ретро, он имел пару редких и весьма ценных динозавров, участвовал во всяких выставках и автопробегах, где собирались такие же чокнутые на рухляди энтузиасты.

Учитывая последнее обстоятельство, Паша задал и второй важный вопрос:

– На чем ехал?

– На «порше» своем любимом. Управление отказало…

Она пояснила, хлюпая носом, что Звонарева подвел «Порше-911» 1963 года производства.

– Леше и ноги переломало, и ребра! Чудом жив остался. – Лиля расплакалась навзрыд. – Так мало что он разбился! – продолжила Лиля. – Оказывается, Леша вез при себе в машине чужие деньги, а после аварии они пропали. Там очень много денег было, очень! И Леше теперь только и остается, что цех свой продавать. Уже и покупатель есть. Сразу мухи налетели! – Она вдруг взяла Пашу за рукав. – Пашка, а может, ты нам поможешь?

– Чем это еще? – пробормотал он, пытаясь мягко освободиться от ее маленькой, цепкой в отчаянии руки.

– Ну как же! Ты же в милиции работал, ты же сыщик! Может, попробуешь эти деньги найти?! Мы заплатим, хорошо заплатим. Тебе бы я доверять могла…

При одной мысли о том, чтобы вернуться в настоящую жизнь, взять на себя ответственность за чьи-то судьбы, Паша испытал тяжелейший приступ тоски.

– Нет, Лиля, я не могу за такое взяться!

– Прошу тебя! Они разом смолкли.

«Выпить! – скомандовал себе Паша. – Срочно выпить!»

– Извини, – буркнул он, стараясь не смотреть в глаза кузины, и пошел к ларьку.

Дома, на кухне, Паша раскупорил бутылку, достал стакан, но не налил в него ни капли, а просто поднес бутыль ко рту и сделал один жадный большой глоток. Сейчас отпустит, сейчас все пройдет…

Глава 4

БУДЕТ ЛЕГЧЕ

Центр красоты «ВИП-персона», или, как говорили в народе, «Выпь с фасоном», славился на весь Гродин своими изысками и ценами. Особенно ценами. Правду сказать, большинство дам Ларисиного круга были уверены, что дорогое – это самое лучшее.

Те, кайфующие, были в основном красотки из городских низов. Они лет до восемнадцати прожили в кошмарных панельных квартирах с кучей родственников и хорошего в плане шмоток видели мало. Потом красотки повыскакивали замуж за богатых дядь и начали швыряться деньгами, искренне думая, что это и есть счастье.

Другое дело – Лариса. Она выросла в достатке, ее одевали в самые модные тряпки, она проводила летние каникулы в «Орленке» или на Золотом берегу.

При этом мама и папа объясняли своей девочке, что вещи и поездки – это не самое главное в жизни. Главное – отношения, чувства, друзья, любимые, прочитанные книги. Главное – стать в этой жизни кем-то нужным, приносить людям пользу, заслужить их уважение. Тогда и материальное благополучие приложится. Но если и не приложится, можно обойтись тем, что есть.

Любуясь своими родителями, не всегда всем довольными, но счастливыми тем, во что они верили, Лариса полностью приняла их мировоззрение.

Она вышла замуж, родила детей и жила согласно родительским идеалам. А потом как-то сразу все изменилось. И где Лариса недоглядела? Почему не чувствовала мягких шагов пустоты за своей спиной? Когда же эта пустота разом поглотила ее, вдруг очнулась, поняла – уже поздно!

Муж стал важным, очень важным человеком. Он стал крупной шишкой на Гродинском химическом и теперь жил своей деловой жизнью. Он изменился, стал надменным, растолстел. Муж, единственный мужчина Ларисы, больше не мог вызвать в ней прежнего чувства. От образовавшегося на месте умершей любви пустого места в душе Ларисы было холодно.

Дети, такие близкие и милые существа, те самые мордашки, те самые всегда липкие от конфет ручонки, вдруг тоже отдалились невозможно, перешли в совсем иное измерение. Будто бы новое тысячелетие наступило для них, но не наступило для опешившей от своей внезапной пустоты Ларисы.

Но окружающим этого показывать было нельзя. Приходишь в эту самую «Выпь» и поешь свою песню: «Муж?.. Ой, он столько работает! Просто удивляюсь, откуда энергия берется? И на все его хватает: и бизнесом он руководит, и на заседания в Думу мотается, и с детьми уроки делает! Вот, новый мобильник подарил. Шутишь, сорок штук?! Все восемьдесят!..»

О том, как Ларисе одиноко, на самом деле знала только ее ближайшая подруга – Наташа Волохова. Наташе в жизни меньше повезло, чем Ларисе. Волохов был отставным офицером, работал охранником в гастрономе самообслуживания и звезд с неба не хватал.

Лариса всегда старалась помочь подруге – дарила ее детям вещички, самой Наташе – бытовую технику, весьма облегчавшую кухонное ярмо, да и вообще помогала, как могла. Недавно Ларисе удалось уговорить Наташу на курс омолаживающих масок и визит к парикмахеру-стилисту, в «ВИП-персоне».

На Наташу модный салон произвел впечатление угнетающее: персонал салона был натаскан оценивать посетителя по одежке. На Наташу тут же повесили ярлык «Денег нет» и начинали обращаться преднамеренно небрежно, чтобы не зачастила. Наташа согласилась прийти в салон в надежде немного развеяться от монотонной жизни, а в итоге получила новый стресс.

Нет, думала Наташа, покидая салон, она будет в другом месте развеиваться – на собрании их общества «Светоч» в Доме пионеров. Прав был Опавший Лист, когда говорил, что мир вокруг нас создан из боли и разочарования.

На собрания Наташа ходила всего около полугода, потому что, впервые услышав проповедь Листа, почувствовала: проповедник говорит сердцем. Та, первая проповедь была о власти:

– …И люди эти, подобно обезьянам, карабкаются друг через друга, топчут друг друга, срываются в смердящую пропасть. Они хотят взобраться на мирские троны, будто счастье восседает там!

Молодой парень в очках и с жиденькой бородкой повернулся к сидящей между ним и Наташей девушке, шепнув:

– Это же из Ницше!

После проповеди к новичкам, которые по традиции сидели на первом ряду, подошел сам проповедник. Он спросил, как понравилась проповедь, и козлиная бородка тут же вступил в дебаты. Наташа не слишком разобралась в его умствованиях, она лишь любовалась, с каким достоинством парировал проповедник выпады молодого человека. Опавший Лист сказал то, что Наташу убедило во всем и сразу:

– Надо верить, молодой человек! У вас блудливый разум, подавивший чистую способность верить. Поэтому вы не можете распахнуть глаза и сердце навстречу правде.

После этого Опавший Лист повернулся к Наташе и улыбнулся ей.

С того памятного вечера Наташа проводила в обществе все свободное время. Ей впервые показалось, что она видит перед собой нечто настоящее. Она так устала от каждодневных проблем, от набившей оскомину работы на химическом заводе, от хлопот у плиты, от мытья посуды, от стирки. А деньги, которых все время не хватает? Ох, как же надоела Наташе эта бессмысленная бухгалтерия неудачников!

Но и Ларисе нужна была помощь – ее пустота превращалась в черную бездну. После очередной проповеди Наташа остановила Листа в фойе и рассказала ему о своей подруге и ее пустоте.

Он положил руку ей на плечо:

– Вот видишь, женщина сама дала название своей болезни – пустота! Приведи ее к нам, она заполнит пустоту светом.

Глава 5

УДИВИТЕЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ В САМОМ СЕБЕ

Дня три Павел провел самым наилучшим образом, то есть в беспамятстве.

Утром после третьей дивной ночи очнулся, брезгливо обнюхал себя, убеждаясь в несовершенстве физического тела человека. Телу этому доверять было совершенно невозможно: чуть не уследил – оно уже вонючее, липковатое, в красных полосках от смятой влажной простыни.

Сам Паша с удовольствием избавился бы от своего тела, но пока удавалось в этом направлении немногое. Все, что он мог, – сделать свое существование слегка дискретным и эфемерным. Однако руки и бутылку Седов не опускал.

Из душа он выбрался с твердым намерением слегка прибраться в доме. ПХД, так сказать, парково-хозяйственный день. Начал со стирки, для чего замутил ядреный раствор стирального порошка в голубеньком вместительном тазике, добавил туда примерно стакан «тети Аси» и вывалил в эту царскую водку все свое грязное белье, накопленное за последний месяц.

Кваситься вся эта вонючая прелесть будет часов десять, а потом Паша, мудрый, хоть и ленивый до безобразия рационализатор, опустит в синенький скромный тазик рассекатель душа и зарядит на два часа горячую струю. И после, счастливый, отожмет свое бельишко. Этот метод был гордостью Седова.

Пока откисало белье, Паша разобрался со сваленным на стулья барахлом, заправил диван, протер пыль на книжных полках, с которых уже больше двух лет не доставались ни Стругацкие, ни Куприн, ни Набоков, ни Каспаров. Паша больше не читал ничего, кроме этикеток на бутылках, и не интересовался никакими партиями, кроме партии спиртного в соседнем ларьке. В приступе хозяйственности Седов даже вымыл полы, а это потребовало серьезного напряжения воли.

Гордясь собой, он вышел перекурить на балкон. Этот майский вечер для Гродина был, пожалуй, холодноват. Паша вдруг подумал, что прошли зима и весна, а он их почти не помнит.

Дерзкий ветерок сбил пепел с его сигареты и спустился вниз, во двор, где весело прошуршал по молоденьким листьям каштанов, разбросал белые конфетти с цветущей алычи и взметнул золотистые пряди волос молодой женщины, в растерянности стоящей перед подъездом. Секунду назад она вылезла из иномарки, которая теперь плавно отъезжала со двора в сторону улицы. Павел невольно пригляделся к блондинке, угадывая знакомый силуэт.

– Ага, – вслух произнес Паша.

– Я только на минуточку, – оправдывалась она. Ее легкие пальцы нервно касались тонкой кожи под глазом, будто там прилипла ресничка и щекотала и беспокоила Элю. – Мне больше некуда…

Павел стоял, привалившись спиной к дверному косяку, и выразительно молчал.

– Ты боишься, что опять мой муж припрется? – догадалась она. – Он уехал. У него дела в деревне.

– А кто тебя сюда привез? – поинтересовался Паша, не меняя позы.

– Попутку поймала.

«С каких это пор попутки к подъезду довозят?» – спросил себя Седов.

– Если не хочешь меня впускать, может, пойдем в бар? Я угощаю!

– Ладно, пойдем, – неожиданно для себя самого согласился Паша. – Только не в «Бригантину», там бармен болтливый.

Эля привела Пашку в «Созвездие», заведение классом повыше, чем он привык. И он уже приготовился напиться под жалобы на мужа и все такое, как Эля неожиданно подмигнула ему и сказала:

– У тебя такое выражение лица, будто ты лежишь на операционном столе, а доктор говорит: «Прими эту жертву, о Повелитель Тьмы!»

Паша похлопал белесыми ресницами.

– А ты чего веселишься? – спросил он. – Говорила, вроде неприятности? Те мужики сказали – у тебя не все дома…

– Все правильно, – снова улыбнулась она. – Муж уехал!

Вопреки ожиданиям Паши, Эля шутила, болтала ни о чем, пила с ним на равных. Вскоре Седов обнаружил, что хоть он и не пьян в дрезину, но ему вполне хорошо, хочется идти по городу, хочется вдыхать влажный ночной воздух, смеяться.

Он глянул на свою примолкшую спутницу. В полумраке она казалась не просто хорошенькой, а настоящей красавицей: огромные, подведенные полумраком глаза, темные губы на очаровательно бледном лице, погрустневшем и отстраненном. Кого-то она напоминала Паше, но ему некогда было вспоминать, кого именно.

Они вышли из бара.

– А куда мы идем? – спросил Паша.

– Я не знаю, – обронила она.

– Пойдем ко мне!

– Да? – Эля обернулась к нему. Ее взгляд выражал надежду и робкую радость.

…Та ночь осталась в Пашиной памяти как одно из самых удивительных приключений в его жизни. И позже, намного позже, когда все кончилось так странно и страшно, он вспоминал ее, зная, что такого ему уже не пережить. И дело было не в физическом удовольствии, а в том, что случилось с его душой. Откуда взялась вся та нежность, которую он обнаружил в себе и постарался подарить своей случайной-неслучайной подруге? Ее больше не было у Паши, он точно помнил, что все сгорело.

И это длилось долго, а пролетело в один момент.

Наутро он проснулся один, с редким для его образа жизни ощущением бодрости и свежести. Выпил кофе, покурил на балконе, ежась от утренней щекочущей прохлады, и направился в душ. Стоя под ласковым дождем, он заметил на своем бедре след маленького острого ногтя, оставленный этой упоительной ночью. Заметив, что возбуждается от одного только упоминания неких событий, добавил холодной воды.

С утра, разделавшись со стиркой, он вывесил свои облезлые тряпки на балкон и остановился в прихожей возле пятна на обоях. Седов впервые призадумался: почему кровь не выцветает, не буреет и не коричневеет на бумажных обоях?..

В прежние времена Павел Петрович замечал за собой одну особенность: в его голове созревал совершенно посторонний вопрос, и, отвечая на него, Паша обнаруживал, как просыпается его третий глаз. Для работы это было хорошо, но теперь, когда Паша проклял эту свою работу, третий глаз стал раздражающим атавизмом его сознания. Весь последний год Седов насильно закрывал его, но сегодня – не получалось никак, хоть выцарапывай ты этот третий глаз!

Ругнувшись в сторону, он опустился на корточки перед пятном, подумал немного и отцарапал кусочек облитой кровью обоины от стены. Кусочек он положил в целлофановый пакетик, оделся и вышел из дому. Его путь лежал в криминалистическую лабораторию юридического факультета Гродинского университета, где у Паши был приятель.

На обратном пути Пашка привычно глянул на балкон Лили. Балкон был пуст. Обычно на застекленном трехметровом балконе Звонаревых толпились велосипеды их сыновей, стояла стремянка, какая-нибудь объемистая кастрюля, скромно прорисовывались аппетитные силуэты трехлитровок с маринованными огурцами, солеными помидорами, лучистыми компотами и прочими Лилиными заготовками. Переборов желание забыть все, что увидел, Пашка поднялся на второй этаж к квартире сестры.

– Привет, – сказала Лиля, распахнув перед ним дверь. Одета она была в джинсовый комбинезон, а на голове кузины красовалась желтая косынка, повязанная на манер банданы. – Я квартиру продала, вещи вывожу. Не по карману теперь так жить. – Подруга детства вдруг хлюпнула носом.

Мебель в квартире еще стояла, но семейный уют, о котором так хлопотала прежде Лиля, был уже разрушен.

– Это из-за аварии? – Пашкин хрипловатый голос звучал здесь чуждо.

– Из-за тех проклятых денег, что пропали из Лешиной машины.

Они помолчали немного, Паша предложил свою помощь, Лиля ответила, что для этого существуют грузчики. Паша пожелал удачи и двинулся к выходу.

– Слушай, Паш! – окликнула его в дверях Лиля.

Он обернулся. Лиля подошла поближе и спросила, нахмурив тонкие брови:

– А кто эта девушка, с которой ты вчера из дому вышел?

– Просто девушка, – ответил он осторожно.

Лилька вроде бы улыбнулась, а вроде и скривилась.

– Странное дело, мне, наверное, померещилось… Я ее с Алешкой видела. Прямо накануне аварии. Его машина стояла на светофоре, а он с этой девкой целовался. Он вечером поздно вернулся – я не спросила ничего, а на следующий день разбился.

Паша пожал одним плечом:

– Думаю, тебе показалось.

– Не знаю. – Лиля упрямо потупилась. – Все бывает.

Паша приобнял ее и вышел за дверь.

Вечером ему не пилось. Третий глаз не желал смежить вежды, и очень некстати позвонил приятель из университетской лаборатории, чтобы сообщить, что Пашкина обоина вымазана в красной краске.

Тут стало очевидно, что девушка со светлыми волосами была не кем иным, как Миледи, – в пару графу де Ла Феру.

А назавтра появилась она, девушка со светлыми волосами. Нежная, пахнущая весной, такая улыбчивая со своими анекдотцами и такая загадочная, будто чемодан с двойным дном.

Она принялась говорить, рассказывать, спрашивать, но Седов сделал вид, будто уже основательно пьян и те несколько рюмок, что они выпили за встречу и удачу, доконали его самым трагическим образом. Эля, убедившись в полной Пашиной недееспособности, уложила его на кровать и ушла.

Седов осторожно выскользнул на балкон, присел за ограждением. Сквозь щели ему чудесно был виден весь большой двор, ограниченный унылыми параллелепипедами девятиэтажек.

Где-то внизу, под деревьями, хлопнула дверца машины, а чуть погодя и сама иномарка – серебристый «опель» – выплыла в проезд, ведущий на проспект Жукова. Для собственного спокойствия Павел еще долго разглядывал двор, ожидая появления хрупкой светловолосой фигурки, но она так и не появилась. Стало быть, ее и увезла та самая машина. Паша снова завалился в постель и закурил.

Глава 6

ЖЕНСКИЙ БОГ

Если бы вы жили в Гродине в середине первого десятилетия нового века и любили прогуляться вечерком по его ухоженному центру, то не смогли бы отказать себе в удовольствии выпить чашечку чаю с фантастически вкусными пирожными в «Англезе» – самом уютном кафе города.

Интерьер «Англеза» имитировал обстановку классического английского клуба, где в кожаных диванах под хрустальными люстрами ведутся неторопливые беседы о ценах на сукно и индийские пряности, а легконогие официанты неслышно разносят ароматный чай и воздушные бисквиты. Гродинцам было плевать на колониальные товары, но при взгляде на дубовые панели под отличными репродукциями Джона Констебла они ненадолго превращались в чинных сквайров или чопорных леди.

Это наваждение удерживало их в своей власти совсем недолго. Чуть освоившись и согревшись, они снова становились собой, начинали смеяться, открыв набитый пирожными рот, громко болтать о том, какие все вокруг нищие дураки, и названивать подряд всем знакомым, чтобы продемонстрировать свой новый iPhone.

Этим вечером в «Англезе» было занято всего три столика. За одним расположились разъевшиеся нувориши со своими упитанными чадами, за другим – группка хорошеньких смешливых студенток, которые стреляли глазами в папу-нувориша и мыли кости его расфуфыренной жене. За третьим столиком, возле витринного окна, друг напротив друга сидели две хорошо одетые и обвешанные эксклюзивным серебром молодые женщины. Они тихо говорили между собой на тему, с первого взгляда весьма от жизни отстраненную.

– Я просто не понимаю, зачем мама меня тащит в церковь! – рассказывала одна – женщина с красивым, чуть восточным, профилем и темными глазами. – Мне там скучно. И эти бабки! Я в прошлый раз пришла в розовых джинсах, так они меня блядью обозвали!

– Они будто старыми родились, – заметила ее подруга, яркая блондинка.

Брюнетка отпила глоток чаю и сказала, выступив самой себе оппонентом:

– Но, знаешь, иногда я все же думаю: ведь живем – грешим, так надо же как-то и прощения попросить. Я вот мужу изменяю…

Она сказала это грустно, будто изменяла по принуждению или в голод за буханку хлеба. Блондинка сочувственно улыбнулась подруге:

– Да ладно! Твой муж рога свои отработал по полной программе!

– Да, баб у него – как у собаки блох, – рассмеялась брюнетка с легкой горечью. – Притом он женщин ни в грош ни ставит! Говорит, бабы либо шлюхи, либо дуры. Других нет. Да все мужики так думают!

Блондинка понимающе усмехнулась, а черноглазая продолжила:

– Но пусть он сам о своей душе беспокоится, мне на него плевать с высокой горки. Я о себе больше переживаю – чувствую, что надо мне очиститься, надо подумать о вечном.

Она улыбнулась немного виновато, ожидая от собеседницы поддержки и одобрения, но блондинка вдруг опустила глаза. Ей очень хотелось рассказать, где она недавно побывала, но она сомневалась: можно ли?

– Ты никому не скажешь? – наконец не выдержала она.

Подруга, решившая было поправить макияж, перевела глаза со своего отражения в зеркальце пудреницы на ее лицо.

– Не скажу, а что?

– Недавно в одно место попала, знакомая привела… Даже не знаю, как это место правильно назвать… – Она закусила губку, подбирая слова. – Там женщины собираются, чтобы поклоняться богине.

– Че-его? – протянула брюнетка. – Церковь какая-то?

– Нет… не совсем. Есть индийская богиня – Кали. – Блондинка стала говорить тише: – Знаешь, индуизм, буддизм, все такое. Бог Шива, он вроде главный, а его жена – Кали. Она богиня смерти, насылает ураганы, град, наводнения. Она жутко страшная! В той комнате свет потушен, а напротив входа – такая скульптура стоит, в человеческий рост, и на нее лампа светит. Ужасно выглядит: лицо синее, губы как будто в крови, а зубы верхние как клыки. – Рассказчица поднесла свою руку с полусогнутыми растопыренными пальцами ко рту, и ее собеседница вдруг ясно представила себе эти острые жуткие клыки, нависающие над нижней губой. – И у Кали восемь рук, а в каждой – отрубленная голова или нож в крови…

– Фу! – не выдержала женщина с восточным профилем. – Зачем ты туда пошла?

– Понимаешь, это такой тайный культ – для избранных. Для женщин, которые знают, что их в этом мире за дурочек держат. Ты же понимаешь, как это достало! Знаешь, что про меня в нашей конторе говорят? Что я с прежним шефом трахалась, а за это он сделал меня начальником отдела.

– А Кали тут при чем?

– Ну она тоже женщина, так сказать. Но могущественная, сильная. Если она тебя будет поддерживать – никто рот не откроет против тебя! Она защитит.

Брюнетка удивленно напомнила:

– А зачем она с отрубленными головами?

– Кали кажется злой, – все более убежденно говорила блондинка, – но на самом деле она имеет много всяких воплощений и тоже борется со злом.

– Так добрая эта Кали или злая?

– Понимаешь, – принялась терпеливо разъяснять рассказчица, – в мире ведь нет ни зла, ни добра. То, что для кого-то зло, для других добро, и наоборот. Например, идет дождь, и мы с тобой недовольны, потому что у нас портятся прически, а для урожая дождь – хорошо, понимаешь?

– Или я сломала ноготь, – с улыбкой подхватила черноглазая, клацнув по столу острым изогнутым коготком. – А моя маникюрша довольна, потому что сдерет с меня пятьсот рублей за коррекцию. Или вот: если мой муж станет импотентом, то для него это будет плохо, а для меня хорошо, потому что он перестанет тратить деньги на своих баб!

Женщины рассмеялись, и блондинка снова продолжила:

– Вот-вот! Всегда где-то убавляется, а где-то прирастает. И когда Кали в злом обличье – она отнимает, а когда в добром – дарит. И мы просим ее злую сторону не отнимать у нас, помиловать. Для этого есть особый ритуал… Пообещай мне, что никому не скажешь!

– Я же уже обещала! – Брюнетке безумно хотелось знать все об этой Кали.

Блондинка поставила последнее условие:

– И обещай, что не будешь меня осуждать! Но там все это делали, и я подумала: никто же не узнает, что я трахалась с тем парнишкой…

Черные глаза напротив стали огромными от изумления.

– Нет!.. – Брюнетка фыркнула и недоверчиво рассмеялась: – Нет! Не может быть! Повтори: чем ты там занималась?

Блондинка взмахнула ресницами – дескать, ты все правильно поняла – и сделала большие глаза. Ее собеседница выдохнула:

– Ну, ты даешь! Вау! А почему ты решила, что никто не узнает? Там же были и другие женщины?

– Они болтать не будут, иначе и про них можно рассказать то же самое! Рыльце в пушку у каждой… И все были в масках, а многие еще и в париках. Конечно, узнать кого-то сложно, но я узнала.

– Кого?

– Да Аньку из городской администрации. У нее шрам на бедре с детства, а я знаю, потому что ходила с ней в бассейн в прошлом году. И Галку Красноруженко узнала. Это та, у которой сеть отделов спортивной одежды. Еще кое-ко го узнала, но не уверена.

– А там все непростые люди, да? – призадумалась брюнетка.

– Выходит, что да.

Блондинка, не замечая ее задумчивости, продолжила свою исповедь:

– Но, понимаешь, на самом деле секс нужен вовсе не для разврата. Не смейся! Это нужно, чтобы узнать, что такое экстаз. Сначала ты достигаешь физического экстаза, а потом сможешь достичь высшего экстаза, который как бы воссоединяет тебя с Кали. Это духовный экстаз.

Брюнетка склонила голову к левому плечу, как кошка, которая наблюдает за прыгающим по подоконнику воробьем.

– И что же, это лучше оргазма? – спросила она.

– Это… – блондинка опустила глаза, – лучше всего!

Глава 7

ЛОВУШКА ДЛЯ БОРОДАВЧАТОГО

Павлу Петровичу хотелось лишь покоя, но уже на следующее утро его можно было встретить на улице чисто выбритого и прилично одетого.

Он направлялся к остановке автобуса, который должен был доставить его в травматологическое отделение первой городской больницы, где лежала несчастная жертва ретроавтомобиля. Оттуда рыжий алкоголик вышел через пару часов.

Сведения, раздобытые в беседе с Алексеем Звонаревым, Паша осмысливал и так и эдак, но выводы каждый раз совпадали: Звонарева кинули и Пашка тоже на очереди!

Бессовестный Паша мало раскаивался в том, что приехал к больному человеку и обманул его, пообещав помочь в поиске пропавших денег. Оправдывал себя Седов собственным алкоголизмом – какие претензии могут быть к пьющему человеку?

Увидев беднягу Звонарева в отдельной палате на больничной койке, он в тысячный раз удивился: почему его милая умница сестра вышла замуж за этого толстяка с бородавчатой мордой? И ладно бы эти бородавки! Звонарев всегда был узколобым, самодовольным и высокомерным, а Лиля – доброй, милой и замечательной. Как так бывает?

Обменявшись с родственником приветствиями и поговорив о погоде, Седов вдруг ляпнул:

– Если хочешь деньги назад получить, то выкладывай всю правду! – Он кривовато ухмыльнулся: – Про ту блондинку!

Весь в гипсах и бинтах, Звонарев подпрыгнул на кровати:

– Откуда знаешь?

– Есть у меня источники, – таинственно ответил Пашка и сурово повелел: – Опиши ее!

Родственник послушался:

– Она ростом с меня, она… глаза карие или серые, волосы светлые…

– …Или темные! – съязвил Паша. – Поточнее надо бы! Как ее зовут? Особые приметы: родинки, шрамы, татуировки?

– Эльвира, – быстро и даже немного испуганно выпалил Звонарев. – Особая примета – большая родинка под левой лопаткой. Огромная родинка, просто уродище какое-то!

Палец Седова неторопливо растирал морщинку на переносице. Он и сам помнил эту родинку. Собственно, это было просто небольшое родимое пятно, почти идеально ровный гладкий темно-коричневый кружок, который в давние времена, несомненно, назвали бы печатью дьявола. И Паша брезгливо удивился, что бородавчатый Звонарев называет родинку красивой женщины «уродищем».

– Как давно ты с ней знаком?

– С месяц, наверное. Я ее в «Постоялом дворе» снял.

– Она проститутка?

– Зачем мне проститутки? – хмыкнул муж подруги детства. – Я принципиально бабам за трах не плачу. Сначала мне понравилось с ней – она все анекдоты травила, в любой момент ноги раздвигала. Но больно уж липкая, а мне не хочется проблем с женой. Ты смотри мне, Пашка, не разболтай Лиле об этой сучке!

Пашка достал из кармана невидимый ключик и выразительным движением запер рот на замок. Звонарев кивнул ему и продолжил:

– Она привязалась ко мне, как банный лист! Я уже отделаться хотел, а она все звонит мне на мобильный, все встречи назначает…

– И что дальше? Что там за история с деньгами?

– Так это Эльвира и дала их мне! Двести пятьдесят тысяч баксов было. Конечно, сумма так себе! Я и побольше в жизни зарабатывал! – хорохорился толстяк.

Пашкин третий глаз вдумчиво прищурился.

– Зачем она дала тебе деньги?

– Просто на хранение. Я же известный человек, предприниматель. У меня репутация, связи. Она сказала, что ее брат продал кирпичный заводик где-то в Лугановске и переехал сюда. Там его рэкет достал. Банкам он принципиально не доверяет. Его вроде кинули пару раз, и теперь он боится. Пока что нет у него оборудованного сейфа, а дома держать такой капитал страшно. Щас же время какое? Ужас! Я и согласился ее бабосы в свой сейф положить. Офис и бухгалтерия у меня не в мебельном цехе, а в новом здании, на Жукова. Туда я их и повез.

– А почему повез деньги сам? Почему без охраны? Почему брат Эльвиры с вами не поехал?

– Охрану я себе не держу, – горделиво сообщил Звонарев. – Я и сам, если угощу по рылу – мало не будет! А брат Эли как раз в больницу к жене ездил. Она третьего ребенка родила.

– Так, – кивнул Седов, подтверждая собственные выводы, и спросил: – А тебе не показалось, что тебя просто подставили?

От возмущения подобным предположением глаза Звонарева вылезли из орбит.

– Меня? – Щеки толстяка мелко затряслись от гнева. – Это меня-то подставили? Да я за свою жизнь тысячу подстав на чистую воду вывел!

Он еще злился, пыхтел, тужился выразить свое негодование и презрение, начиная безмерно надоедать Седову, вызывая тягучую алкоголическую жажду, скуку и желание бросить все на хрен и смыться куда подальше, где наливают.

Скрипнув зубами, Паша уточнил:

– Но деньги ты теперь Эльвире выплачиваешь?

Перестав кипеть, Звонарев с достоинством ответил:

– Не Эльвире, а ее брату. Олежка парень неплохой, простой такой, свойский. Пришли они вдвоем сюда, в больницу, а он чуть не плачет! Говорит, трое детей у него теперь, ни жилья, ни бизнеса – ничего! Жена в больнице, а после родов у нее осложнение, нужна операция, причем дорогая. Теперь, говорит, она умрет! С другой стороны, деньги и в самом деле у меня пропали. Люди мне доверились, а я вот погорел… Старый мой «поршик», дряхленький! Прямо вот за рынком Семеновским хотел я свернуть на объездную, а тут… А когда в кювет скатился да об дуб шарахнулся – вырубился надолго и за деньгами приглядывать не мог. Кто-то умный смародерничал! Деньги вытащил, а меня подыхать бросил. Найди мне его – я ему яйца на морду натяну! А уж я тебя, Пашка, отблагодарю!

Стоя на продуваемой знаменитыми гродинскими ветрами остановке, Паша мысленно аплодировал Эльке и ее приятелю. Элька точно просчитала, что надутый индюк Звонарев небрежно так кинет саквояж с двумястами с половиной тысячами баксов на заднее сиденье своей тарантайки сорок какого-то года выпуска и попрет без охраны в свой офис на проспекте Жукова.

Надо было только изучить маршрут Звонарева да автомеханика хорошего напрячь, чтобы «порше» потерял управление именно в нужном месте. Паша не сомневался, что Эля нашла способ выудить у любовника ключи от машины, чтобы мастер-ломастер смог немного поработать над тормозами или рулевым управлением. Потом мошенники сели в машину и последовали за Звонаревым на разумном расстоянии. После аварии они быстренько вытащили денежки из его машины.

А после чудесно исполненной первой части мероприятия приступили ко второму акту. Тоже тонкая работа! Умница Эля, прицокивал языком Паша, молодец ее «брат»! Конечно, приди они с понтами, расставь пальцы веером да начни давить на такого, как этот бородавчатый, – шиш бы чего добились! Звонарев уперся бы рогом и лег бы костьми, но ни копейки бы не выплатил и цех свой не отдал. А тут пожалуйста! Дали возможность толстозадому сделать щедрый жест, почувствовать себя благодетелем – и он растекся, расквасился, словом, влетел в расставленную западню на всех парах и еще собой доволен остался!

Подошел нужный автобус, Паша загрузился в него и уселся на свободное место у окна. Он смотрел на город, плывущий за стеклом, и отмечал перемены, произошедшие за последние полгода. Именно столько времени он не смотрел по сторонам и не задумывался ни о чем, кроме того, сколько и где он будет пить.

Первым делом Пашка заметил качественное изменение потока машин, омывающих улицы Гродина. Земляки Седова всегда предпочитали машины с репутацией – пусть морально устаревший и битый, но «мерседес», пусть подержанный – но БМВ! Сегодня же чаще встречались новехонькие «субару», «саабы», «шкоды», «пежо», «ситроены», «мазды» и «хонды», а также верткие малолитражки из уважаемых автомобильных семейств.

Еще Паша заметил, что рекламные баннеры, перетяжки, стойки сити-формата и вывески все больше украшены логотипами местных предприятий. Здесь было и пиво «Золотой Гродин», и пельмени «Мясков», и удобрения «Урожай-Гродин», и крупнейшие гродинские магазины – «КУБ», «Техно-кайф», «Оборот», и новые рестораны – «Крыша мира», «Ням-ням», и клуб «Бикфордов шнур».

Город явно хорошел, а люди в нем богатели: в самом центре вырос огромный торговый комплекс с залом для игры в боулинг, повсюду строились небольшие офисные здания с приличного размера торговыми площадями. Все первые этажи зданий, включая жилые дома, были заняты магазинами и бутиками – спортивных товаров, модной одеждой, парфюмом, посудой, тканями, строительными материалами, запчастями на иномарки и всеми прочими видами счастья.

Третий глаз Пашки раскрылся снова, наблюдения наводили на размышления, но поразмыслить Пашке не давали попутчики. Между пассажирами, в основном стариками и бабульками в разноцветных косынках, кипели какие-то споры.

Опыт подсказывал Седову, что дебаты ведутся либо о современной никуда не годной молодежи, либо о современном никуда не годном правительстве, либо о современном никуда не годном пенсионном фонде. Однако, прислушавшись к долетавшим гневным фразам, Седов понял, что у старшего поколения гродинцев есть темы гораздо более волнительные.

С удивлением он различил слова хрупкой благообразной старушки с необыкновенно резким и грубым голосом:

– …А Чистота это и есть вам Бог! И правильно, что умирать чистым надо. Без имущества, без сберегательной книжки! Отдать другим это надо, пусть они во имя Чистоты используют. Все, что дано нам – и хлеб, и вода, и земля, – все это только на время, для тела, для чрева и для крыши над головой. А когда в Чистоту уйдешь – зачем тебе и хлеб, и вода, и земля?..

Проповеднице перечил другой женский голос – более высокий и молодой, он и принадлежал еще не старой на вид женщине в пестром шелковистом шарфике на голове, торчащие концы которого, словно заячьи ушки, бодро подпрыгивали на каждой кочке далекой от идеала гродинской дороги.

– А вот у меня двое детей в моем доме живут, и внук недавно родился! – Ушки убежденно кивнули. – Так чего мне, дом отписать на вашу Чистоту, а родных детей на улицу выпроводить?!

– Все вы грязные! – вдруг выкрикнула старушка с резким голосом. Паша вздрогнул – он инстинктивно боялся кликушества. – Только бы кушать да пить вам! Нет у вас души!

Ее перебил мужской баритон, принадлежавший осанистому старику в серой мятой шляпе.

– Пусть дети ваши тоже к Чистоте придут – тогда и на улице не останутся.

Резкоголосая замолчала, будто ее водой окатили.

– Как это? – удивились ушки.

– А у нас мирян не обижают. Им даже помогают. А если Учитель совет даст да благословение – ни в чем нуждаться ваши дети не будут! Чего же плохого, коли люди успешно живут? Пусть! Мирская наша жизнь и дана для труда, для успеха.

Цветные кончики шарфика дерзко подпрыгнули.

– Так, а чем эта Чистота помочь мне сможет, если мне пенсии на стиральную машину не хватает? Денег даст, что ли?

– Коли Учитель благословит – то даст! – твердо заверил ее баритон.

Разговор на этом не закончился, но Паше пора было выходить.

«Выполз на свет божий! – сказал он себе саркастически. – Наслушался! И чем люди себе головы забивают? Пойду-ка я выпью».

Глава 8

КОШЕЧКА НА ДИВАНЕ

Ни детство под крылом любящей семьи, ни отрочество с друзьями из таких же благополучных семей, проживающих только в центре города, не подготовили Лизу к шквалу горестей, обрушившихся на нее с неожиданной, непредсказуемой и невиданной жестокостью.

Еще два года назад она была милой замужней домохозяйкой, нежным цветком в комфортабельной оранжерее, кошечкой на велюровом диване. У Лизы были длинные ногти и рассеянный взгляд женщины, список проблем которой умещался в одной-единственной фразе: ах, если бы у меня был ребенок!

Но вскоре и это затруднение благополучно разрешилось – у Лизы родилась дочь. Безоблачное счастье длилось всего пять месяцев. В марте девочка приболела, потом стала угасать на глазах и, наконец, тихо умерла одной черной ночью, освещаемой лишь вспышками молний майской грозы. Девочку не спасли ни деньги, ни молитвы, ни аура благополучия семьи. Диагноз не имел значения, поддержка родственников была не нужна, судьба заткнула свои маленькие ушки, не желая слышать просьб и молитв.

Беда не пришла одна. Следом за смертью дочери Лизе надлежало пережить и смерть мамы с папой. Родители Лизы погибли вместе, в один день, в один час. Их новенький «форд» за секунду превратился в груду бессмысленного металла. Залитые кровью тела пожилых людей доставали из скомканного автомобиля с помощью автогена и все равно по частям. Как-то не укладывалось в голове, что водитель, размазавший «форд» по асфальту своим многотонным, груженным бетонными плитами КамАЗом, остался абсолютно невредим, да и не виноват, согласно правилам дорожного движения и закону.

До смерти родителей Лиза полагала, что в отчаянии достигла дна. После их гибели – и это дно ушло из-под ног. Муж Лизы, Денис, слушая ее бессвязные и отчаянные речи, потоком лившиеся день за днем, неделя за неделей, постепенно начал терять терпение. Ему стало казаться, что все эти беспрерывные беспомощные слезы сольются в соленые ручьи, потом образуют реки, реки превратятся в моря, и не будет больше тверди земной и ничего прочного в его жизни.

Денис взялся рыть эффективные слезоотводы и возводить на пути соленых рек плотины и дамбы. Примерно полгода муж окапывался на острове своей собственной жизни, а через полгода собрал чемодан и ушел в неведомое Лизе пространство.

А Лиза осталась.

Она не спятила и не потеряла связь с внешним миром. Лиза просто решила, что должна жить так, будто бы у нее есть то, чего уже не было. Она взяла детскую коляску и вышла во двор. Женщина недолго катала коляску вокруг дома, а потом села на лавочку у подъезда и открыла книгу. Проходящих мимо соседей Лиза приветливо окликала. Они останавливались, наиболее мужественные и артистичные даже улыбались. Лиза рассказывала им про то, как кушает и спит ее дочь, про отменное здоровье родителей и про новую работу мужа. Если кто-то из собеседников пытался вернуть заплутавшую Лизу к реалиям, она лишь мило улыбалась. Людям придется привыкнуть к тому, что у нее снова все хорошо!

Так, в странном спокойствии, Лиза прожила до Нового года. Она полоскала пеленки и ночью кормила дочь грудью. Она готовила мужу ужины и стирала его рубашки, обнаружив две, отправленные на тряпки, завалявшиеся в дальнем углу шкафа. Лиза ездила в дом родителей, накрывала стол к чаю и подолгу болтала с мамой о том, как быстро растет ее внучка. Денег, оставленных мужем, пока хватало на детское питание, погремушки и прочее…

Наконец одна из ошарашенных подруг Лизы, наблюдавших за всем этим делом, пришла к ней в сопровождении знакомого психолога. После недолгой беседы доктор предложил Лизе пообщаться с одним человеком из общества «Светоч». Он обещал помочь, ему уже встречались такие Лизы.

И женщина с пустой коляской, очарованная его голосом, согласилась принять помощь.

…Пролечившись год, она покончила с собой, отравившись газом. Предсмертная записка объясняла причину душевного катаклизма Лизы: у ее бывшего мужа и его новой жены родилась дочь.

А ведь незадолго до этого Лиза поняла – никакие психологи ей не нужны, и помочь ничем не смогут. Лиза и так знала о себе все: она в полном порядке, у нее нет никаких проблем. Дочь Лизы растет здоровой и крепкой девочкой, муж на руках носит, родители, слава богу, души в дочери не чают. Лиза ходила к психологам только для того, чтобы завистливые друзья-приятели не смотрели на нее с таким вот озабоченным выражением: «Ох, Лиза, ты на каком свете находишься?» Пусть они не думают ничего, не высовывают свои раздвоенные языки, шипя разные гадости, – лечится Лиза, лечится!

Они, безумцы, не понимают – от счастья не вылечишь, от благополучия не спасешь. Да, ходит Лиза на все эти занятия, а потом вновь возвращается в свою огромную гулкую квартиру, открывает дверь своим ключом, входит в сумрачную прихожую, вдыхает полной грудью родные запахи своей семьи: свежие пеленки, мужской парфюм, осетрина, запеченная в фольге, сигаретный дымок с балкона, где курит ее красивый ласковый муж.

Лиза скидывает с усталых ног легкие остроносые сабо и летит к ним, к мужу и к дочери, чтобы обнять, прижаться, затискать, чмокнуть, подставить сохнущие от нетерпения губы… Смех, куча-мала, визг толстенькой девчушки, мужские властные руки. Потом – ужин, а это – святое. Они садятся в столовой – никаких телевизоров!

Они соскучились и хотят видеть только лица друг друга, а не ведущих этих смрадных новостей! Лиза раскладывает осетрину и салат по тарелкам, наливает по бокалу белого вина себе и мужу, а дочери – гранатовый сок для гемоглобина. Они едят, и говорят, и замирают, встретившись взглядами, что похоже на тот пронзительный момент, когда мимо окна летним вечером пролетает шальная ласточка и звонко-высоко кричит по-птичьи, что лето коротко и грядет ночной тревожный сумрак.

Потом ночь, нежные супружеские ласки. А назавтра новое счастье от каждого мига существования.

Можно ли такое вылечить?

Иногда Лиза вдруг чувствовала, что она вроде бы не узнает своего мужа. Он вдруг стал другим. Изнутри и снаружи иным, чужим. Она не хотела об этом думать, тем более что ее девочка обожала папу. Он дал ей счастье, так чего же придираться? Зачем быть невыносимой?

– Ты хочешь, чтобы я подписала эти смешные бумажки? – говорит она, глядя в его улыбающиеся глаза. – Милый, ну конечно, конечно! Ты прав, это как-то странно: глава семьи, а в квартире и не прописан! Мамин дом? Ну конечно, я подпишу, конечно!

Она ставит свою подпись на всех документах, которые он ей подкладывает. Она ждет похвалы, но вместо этого происходит непонятное и страшное перерождение любимого человека в монстра. Лиза кричит, пытается убежать, но игла шприца уже воткнулась ей в плечо. Она обречена.

Узнать бы точно, прозрела ли Лиза накануне смерти?

Глава 9

ЗАКАЗ

– Я нашла кое-что. – Эля кашлянула и пристально вгляделась в безмятежное лицо своего рыжего любовника. – Потеряла ключ от квартиры и пошла к мужу в офис. Его не было в кабинете. Я стала в ящиках стола рыться, запасную связку искать. Смотрю: медицинская карта! Сначала испугалась за мужа, не сразу поняла, что это моя карта. А карта из психбольницы! Понимаешь?!

Все было именно так, как Паша и предполагал: водка – постель – легенда.

Он заложил руки за голову, не отказывая себе в удовольствии любоваться телом аферистки. Обнаженная, с распущенными волосами, она сидела на кровати, поджав ноги, опустив плечи, сложив маленькие ладони на округлых коленях в трогательной позе покорной рабыни. Ее голос звучал умоляюще:

– Я всегда его любила, всегда. И сейчас надеялась, что все еще может наладиться, но… Когда я карту увидела, то ему, конечно, ничего не сказала, только намекнула, что готова развестись с ним и не буду на имущество претендовать! А он спокойно так ответил мне, что разводиться со мной и не думает, что любит по-прежнему… Я посмотрела ему в глаза, а там такое равнодушие, такая пропасть!

Пальцы Эли снова стали искать на щеке под глазом упавшую ресничку. Павел вдруг вспомнил, что читал где-то, будто люди непроизвольно касаются лица, когда заведомо лгут.

– Он все давно решил. Он упрячет меня в психушку. И к тому же баба у него есть! Он теперь хочет с ней официально жить, на мои деньги и с моим сыном. А в психушке – кто знает? Чего-нибудь вколят в вену и преставлюсь! Паша, помоги мне!

– Что же я должен сделать?

– Помоги мне избавиться от него!

Седов опустил на мгновение взгляд, чтобы скрыть молнию озарения: вот оно!

– Но как же я убью его, Эля? – спросил он тихо. – Никого никогда не убивал! А если поймают меня? Что же мне, в тюрьме сидеть?

– Пашенька, родной! Что ты говоришь?! Разве я позволю тебе в тюрьму попасть? Я лучших адвокатов найду, я всем заплачу. Я для тебя все, просто все сделаю!

– И как я же я его убью?

Эля чиркнула зажигалкой, прикуривая, и ответила:

– Я долго думала над этим. Как только поняла, что положение у меня безвыходное, сразу стала прикидывать варианты. Для нас лучше, чтобы убийство выглядело как заказное. Будто бы его из-за бизнеса укокошили. Например, выстрелили в него – такое ведь не редкость.

Паша тоже достал сигарету.

– На улице подойти и застрелить, так?

Она протянула зажигалку.

– Нет, не на улице. Напротив нашего дома – заброшенное строение. Оттуда можно стрелять.

– Где же ты оружие найдешь?

Эля не потрудилась одеться, но весь эротизм испарился, остался чистый развод. Седов снова любовался ею: таких умниц он еще не встречал.

– Это как раз легко! Мой двоюродный брат привез из Чечни винтовку. Она у нас в сейфе хранится, у брата нет сейфа, и дети могут найти. Мои племянники – настоящие чертята, ничто их не останавливает. Знаешь, как в том анекдоте: «Девочка, перестань трогать дедушку за нос, а то я закрою крышку гроба!»

…Утречком он проснулся вместе с Элей, но сделал вид, будто продолжает смотреть сны. А когда его подруга выскользнула за дверь, быстро вскочил, натянул брюки, свитер и бросился за ней следом.

Эля вышла на остановку, дождалась маршрутки, села в нее. Пашка вскочил в такси, дежурившее на остановке. Эля вышла почти в самом конце маршрута, в районе частных домов. Седов сделал то же самое. Девушка со светлыми волосами свернула в проулок, прошла три дома и вошла в зеленую крашеную калитку. Пашка подождал немного, вернувшись за угол. Через двадцать минут она снова появилась. За руку Эля вела мальчишку лет восьми, похожего на нее как две капли воды. Седов проследовал за ними до ограды школы и растворился в утреннем тумане.

После променада и до самого вечера, трезвый и мрачный, он ходил из комнаты на балкон, курил, глядел на кроны деревьев во дворе, возвращался в комнату, долго сидел на диване перед телевизором. Никакого разумного выхода не находилось.

Время, совсем недавно такое быстротечное, такое легко пропиваемое, теперь клейко липло каждой секундой к каждой мысли и не хотело двигаться, стопорило решение. Паша знал, что консистенция времени изменится, как только он поймет, что ему делать, и начнет действовать.

К вечеру позвонила Эля. Ее голос звучал мягко, но настойчиво. Сначала она сообщила, что муж ее готов действовать в самое ближайшее время: вчера вечером он увез сына в санаторий, а этого раньше не планировалось. Вот-вот и случится страшное!

– Что же теперь? – спросил Пашка девушку со светлыми волосами и убийством на сердце.

– Нам надо успеть первыми! Завтра.

* * *

Они встретились в десять утра на Загородной улице, в самом престижном предместье гродинских богатеев. Это был вовсе не тот район, куда Эля уехала этим утром и где находился ее малыш.

Эля приехала на затонированной до черноты серой «восьмерке», остановила ее, чуть не доезжая до нужного дома. Паша, ожидавший ее на запланированном месте, сел в машину.

Поцеловав его в поросшую рыжей шерстью щеку, она начала инструктаж:

– Ты перелезешь через забор дома напротив, войдешь в него и найдешь место, откуда лучше всего будут видны ворота. Он подъедет ровно в семь, перед воротами остановится и выйдет из машины, чтобы отпереть их. Я сделаю так, что он будет долго с замком возиться. Мне придется пойти к подруге – ради алиби. Обязательно до мужа дозвонюсь и точно сообщу, когда он домой поедет. Вот, возьми мобильник. Потом протрешь и выбросишь.

Эля повернулась к Паше. Тревога металась в ее глазах, пот выступил на алебастровой коже над верхней губой, и незамеченная им ранее морщинка пересекала чистый лоб.

«Большой куш на кону, – пришло Паше на ум. – Она дергается совершенно натурально. Если я откажусь – найдет другого идиота».

– Винтовка уже у меня. – Она кивнула на заднее сиденье, где лежал длинный брезентовый сверток. – Я подвезу тебя до дома, и ты возьмешь ее к себе. Проверь все, посмотри. Ты оружие раньше в руках держал?

Сомнительная своевременность вопроса заставила Пашу криво усмехнуться. Похоже, она очень торопилась, иначе подготовилась бы лучше.

– Я в армии служил, – ответил он.

– Паша, – тихо произнесла девушка со светлыми волосами, – ты что-то бледный. Пашенька, не подведи нас…

Она отвезла своего киллера домой, предложила свою компанию на вечер, но Паша сказал, что ему надо морально подготовиться к предстоящему делу. Она снова поцеловала его и уехала.

А Седов остался один на один с орудием убийства.

Налив себе водки, он долго рассматривал 7,62-миллиметровую, четырехкилограммовую снайперскую винтовку Драгунова, рисуя себе их совместное будущее.

«Длиннющая какая!» – подумал он с восхищением, вскидывая ствол на уровень сердца предполагаемой жертвы. Пусть это и машинка для убийства, но очень красивая.

Вот он уперся локтем в подоконник заброшенного дома и положил прохладную сталь цевья в наивно раскрытую ладонь…

Вот припал рыжей бровью к окуляру, удобнее установил локоть на подоконнике и неторопливо навел прицел на спину мужчины, в свете фар склонившегося к замку на воротах…

Вот он задерживает дыхание на вдохе, с полсекунды «держит» цель. Палец мягко ложится на спусковой крючок…

Глава 10

КЛЕЙМО ПЛЕБЕЯ

– …И забери из садика Эмилию, – закончила список распоряжений жена.

Она была беременна, на восьмом месяце, и оттого капризна до неврастении. Беременность оказалась тяжелой с самого первого дня: тошнота, плохие анализы, угроза выкидыша, неблагоприятный генетический прогноз, пигментные пятна, токсикоз на поздних месяцах, преждевременное старение плаценты и всякое другое, что каждый раз озабоченно провозглашала платная докторица и что стоило все новых денег, денег, денег. Вообще-то Анька и раньше знала, что ей нельзя рожать, но она вбила себе в голову, что хочет второго ребенка, и все тут.

Теперь все льстиво восхищались ее капризным безголовым героизмом, тем более что ожидался мальчик, а сын в семье – это главное.

Сам Борис Васильевич ожидал появления наследника без особого трепета. У него уже был сын от первого брака, и Борис с ним не ладил.

Мальчик рос странным, в точности как и его мамаша. Все попытки отца возобновить отношения принимались им в штыки.

Борис приезжал в брошенную им ради дочери ректора Гродинского университета семью с огромными сумками, полными продуктов и подарков.

Он входил в убогую однокомнатную квартиру, где все стены были скрыты книжными шкафами и картинами отца его бывшей жены – знаменитого на юге России художника-пейзажиста, с неизменным чувством своего носорожьего несоответствия атмосфере этого жилища.

Сын односложно отвечал на его вопросы, делая отчаянные глаза в сторону своей матери. Та понимающе кивала. Потом мальчик быстренько испарялся из поля зрения надоедливого папаши.

– Инна, что ему купить? – снова и снова спрашивал Борис, вполне искренне думая, что покупка может стать мостом к сердцу мальчика. – Что он хочет? Велосипед? Компьютер?

Все это и многое другое беспрерывно хотела его шестилетняя Эмилия, и все это у нее было, поэтому папа был любимый, его целовали, без него не ели, не ложились спать.

Бывшая неизменно отвечала:

– Алешка ни в чем не нуждается. И перестань носить нам еду. Мы не голодаем. Квартиру, что ты нам оставил, сдаем, у меня есть работа. Недавно выяснилось, что Алешка теперь художник и его картины уже покупают.

– Покажи мне их! – потребовал Борис.

Она принесла нечто невообразимое: не дерево, не зверь, не человек, не луна…

– Что это за бред? – скривился он, а Инна улыбнулась, и в ее глазах появилось некое выражение, будто она не глазами видела мазню Алешки, а другим, специальным органом, которого у плебея Бориса и быть не может.

…Двадцать лет назад он приехал в Гродин поступать в сельхозинститут. В кармане у Бориса только и было, что направление на учебу, выданное районным отделом образования, и рублей пятьдесят денег. В институт он поступил и сразу стал комсомольским лидером, активистом, отличником.

Стал продвигаться по комсомольской линии, сумел остаться в Гродине после института. Вскоре выпускник вуза уже работал на Гродинском химическом, куда простых смертных без химического образования не брали, а его взяли, вот так!

Потом встретил Инну, женился на ней просто потому, что она ему нравилась, и это было так удобно: городская прописка, домашнее питание.

Год за годом карьера Бориса набирала высоту, но жена этим не интересовалась совершенно. Витала себе над землей в эмпирических потоках, кропала какую-то ненужную диссертацию – то ли про Ван Гога, а то ли про Гогена, которых Борис не различал.

Поначалу равнодушие жены к его успехам Бориса не трогало, но со временем он ощутил потребность в признании своих заслуг, в уважении со стороны женщины, с которой делил постель и которая жила за его счет. Этого не было. Недопонимание разжигало ссоры, все чаще перераставшие в настоящие скандалы, и однажды Борис услышал в свой адрес:

– Ты всего-навсего плебей. Цепкая деревенщина.

И это задело его до самых печенок как раз потому, что было правдой.

Вскоре он бросил Инку и женился на Аньке. Родители жены помогли молодой семье, подарив квартиру в самом престижном доме города, как раз напротив здания мэрии. Да и загородным домом, купленным через три года уже на Борисовы деньги, можно было гордиться вполне!

Теперь Борис занимал должность заместителя директора по маркетингу Гродинского химического завода. Уровень жизни поддерживать помогал контрольный пакет акций заводика по розливу уникальной минеральной воды в Курортном. Пакетик этот Борису удалось урвать благодаря знакомствам и незацикленности на соблюдении законов.

* * *

В своем кабинете, в своем «мерседесе», в своей квартире, на беспрерывных банкетах он чувствовал себя большим человеком, непререкаемым авторитетом в любой области.

Свои суждения Борис привык излагать насмешливым тоном и стремясь не просто поумничать, но и царапнуть собеседника. Любил, ковыряясь зубочисткой в дупле зуба, побороться за нравственность, отчитав кого-нибудь из молодых сотрудников за джинсы или яркий макияж. Призабыв об обстоятельствах собственной жизни, возмущался разводами в семьях подчиненных.

В новой семье Бориса ценили и уважали. Его тесть сам из народа вышел, не корчил из себя интеллигента. Поднялся по крутой партийной лесенке, и шаловливые ветры перемен не сумели сдуть его со взятых нахрапом высот. Что же касается жены, то и тут Борис был доволен. Анька была девушкой яркой, эффектной, недешевой, но при этом интересы имела вполне земные: тряпки, еда, подружки-гулянки, дети. Для общения с окружающими ей хватало осовремененного словаря Эллочки-людоедки, самыми ходовыми выражениями в котором были: «Почем?», «Где брала?», «Круто!», «Вау!» и «Говно!».

И только каждый раз, после визита к бывшей жене и бывшему сыну, Борис ощущал некоторую удивительную для его натуры неуверенность.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.