Если звук был, то робот должен услышать его.
      В самом деле, это живая штука, он все слышит, все видит.
      Может, робот услышал крик и засек все параметры — вибрацию, колебания, резонанс. Тогда он скажет. Он было уже сказал, но проверяет все. Робот-охранитель подозрителен и проверяет световые волны, звуки, и слышимые, и те, что остаются тайной для него самого.
      — Ты что-нибудь слышал?
      — Нет.
      Снова крик!.. Старик поежился. И подумал, лучше спросить прямо. Роботы не лгут, этого за ними не водится.
      — Ты услышал крик?
      — Нет.
      — Ты услышал?
      — Что я должен слышать? — спросил робот.
      — Крики. Меня позвали. Кто мог кричать?
      — Я не слышал, — ответил робот. Но встревожился, крутнул башенкой. Теперь все, что в радиусе добрых пятидесяти километров, было проверено на возможность окрика старику. И не моргнул индикатор, робот не сказал ничего.
      Старик ухмыльнулся: робот не услышал крика. Раз он не слышал его, то никто и не кричал. С собой-то можно быть откровенным, не хотелось ему слышать этот крик и призыв. Начал он слышать его давно, лет пять назад. Слышал то раз в год, то два или три раза в день. И не хотел ни слышать его, ни помнить о нем.
      Робот этого не поймет.
      — Ты мне веришь, робот? — спросил он. — А ты не верь, я очень хитрый старик, я всех обманул.
      — Когда мы пойдем? — спросил робот.
      И голубой свет осыпался с его клешней, с глазчатой башенки, а ноги его заторопились на месте.
      Это был очень беспокойный робот, он не мог стоять, все вертелся, оглядывался. Поглядев на его солнечные батареи, на раскачивающуюся антенну с полированной чашкой направленного отражателя, старик подробно вспомнил «Фрам».
      Где-то он сейчас?.. Пока старик приземлялся и робот устраивал ему здесь все хозяйство, тот улетел на тысячу парсеков. На обратном пути он вернется за стариком. Там и не догадались о его хитрости. Все было проделано на хорошем уровне — и командировка, и так осточертевшее резиновое лицо. Под ним чесалась и зудела кожа, проступал пот. Он даже без благодарности, а с злобным чувством швырнул маску в первый же разведенный им костер.
      На корабле ему было оскорбительно носить маску молодого человека. Она была хорошо подогнана, но полет был долог. Постепенно под нею становились другими его черты. А посчитать накладные плечи, бицепсы, трицепсы и прочее. Все сняв, он даже не узнал себя, потому что за время полета привык к своему исправленному образу, был терпеливый старик. А все дело он затеял еще на Земле. Парень, что должен был лететь сюда, на планету Странностей, ботаником, был обманут им, заключен в силовое поле, которое распахнулось только сейчас. Странно, но он почти забыл…
      Ничего, его робот заботится о нем, еды много. Парень, конечно, бесится. А вот он вопреки всему оказался здесь. И старика охватило торжество — и ушло. Он подумал, что если бы молодым одержал верх над столькими умными людьми, то у него билось бы сердце и озноб ходил по коже. А сейчас ничего такого не было, просто эти люди на Земле и корабле, целями которых были полеты в космос, жизнь, любовь, друзья, столкнулись с ним, многоопытным стариком, имевшим только одну цель. Да, пока они разбрасывали свою жизнь на полеты к чужим солнцам, на семьи, любовь и т. д., он стремился к одной великой цели. И потому у него хватило сил все сделать. Что же, он был старик, жил достаточно долго, он имел право на большую цель.
      Пусть молодой друг бесится. Сейчас он уже выпущен на свободу, мчится в астропорт. Это он, между прочим, рассказал о планете фитахов — на свою голову.
      Что-де летит на нее.
      Ничего, молодых волнение только бодрит, а поражение учит.
 
      Все хорошо.
      Он, старик, бредет заповедной, даже тайной, планетой. (Всесовет скрывает ее), а ботаник учится терпеть поражение.
      Он, старик, одолел барьер, который поставил Всесовет до точнейшего выяснения особых свойств этой планеты. Теперь пусть изучают хоть тысячу лет — ему все равно, он уже здесь.
      И старик усмехнулся горькой улыбкой старости, добившейся превосходства над сильными и молодыми.
      Добился. На какое время? Навечно! Эти растения обновляются, они вечно родят другие, и есть что-то в них, что переходит из одного в другое и тоже живет вечно. Вечная жизнь, вечные воскрешения… Старик почувствовал усталость. Отяжелели ноги и руки, особенно их кисти.
      — Я отдохну, — сказал старик. — Вначале я отдохну.
      — Но ты не должен был устать, — возразил робот. — Это твой самый удачный день.
      — Да что ты! — усмехнулся старик.
      — По всем показателям удачный день. Вот и влажность 81,5 процента, и температура двадцать, а давление семьдесят пять.
      — Пусть давление, — возразил ему старик, — но я устал.
      — Это самые лучшие условия выведения фитахов. Идем!
      — Твоя правда, — согласился старик. — Идем изучать фитахов, это моя основная ботаническая задача.
      Они пошли. Начав разговаривать, старик уже не мог остановить себя.
      — Конечно, я хитрый, но все равно фитахи — наша с тобой главная задача, это» помни и проследи. А про отдых молчи, ведь я не молоденький, я всегда усталый. У меня не руки, так ноги устали, и так всегда. Или суставы ломит. Я очень, очень пожилой, одинокий старик, у меня только язык никогда не устает говорить. Их у меня два, один во рту болтается, а другой в голове. Я все говорю, говорю, говорю с собой. Иногда это надоедает.
      — Тогда у тебя замедлен альфа-ритм и возникают перебои в сердце.
      — Верно, — согласился старик.
      — И зубцы твоей кардиограммы становятся ниже, а это нехорошо.
      — А я давно не чувствую себя хорошо, лет сто, наверное, — отвечал старик. — И чего это мы с тобой разболтались, нам надо работать. Зря нас, что ли, везли сюда, тратили амазоний. Шагай, шагай…
      Старик шел, выбирая дорогу поприятней. Робот же ходил так, как ходит очень хорошая охотничья собака на серьезной охоте, челноком.
      Этот стальной паук неутомимо перекатывался. Он выкапывал растения и совал их в гербарную сумку. Но прежде он не забывал каждое снять стереоаппаратом и даже произвести простейший спектральный анализ.
      А еще паук бормотал подробные признаки растений, чтобы их слышал старик и записал электронный мозг, что вертелся на спутнике вокруг планеты.
      Ему же передавал стереоскопические изображения.
      Такой работящий и умный. Старик приглядывался к нему прищуренными глазами и удивлялся, почему сейчас считается ботаником человек, а не его универсальный робот, прошедший часовой курс подготовки.
      Несправедливо!
      Старик устал. Он шел, придерживая грудь и то и дело возникавшую в ней пустоту.
      Такая странность — пустота, которую нужно держать. Много он собрал в себе разных странностей: его поступок с ботаником, заключенным в силовое поле, его решение скоротать свой век на этой странной планете.
      Пустоту в груди заполняло нажатие кулаком. И старик, прижав грудь, брел и щурился на немыслимое буйство этого мира, где свет — песок, растения живые, а грибы ходят. И есть фитах, ради тайны которого межзвездные корабли летят сюда. Не зря, наверное, планета носит женское имя Лада. Она непонятна, а земля ее странная.
      Взять почву Земли, что в медальоне. Она черно-серая, сыпучая. Предки старика были русскими крестьянами, и на рисунках в книгах он видел их фигуры, склонившиеся над плугом.
      Для любителей и сейчас была черно-серая сыпучая земля, плуги и манекены лошадей, отмахивающие хвостом мух.
      А здесь вот земля отчего-то оранжевая. Должно быть, в ней много железа. Но она жирная и под ногами такая рыхлая, словно ее перепахали. И идти по ней трудно. Каблуки мягко и тяжело входят в землю, уплотняют ее до тех пор, пока она не станет достаточно твердой для опоры шага, каждого следующего шага.
      Он чувствовал шаг — зависанье ноги, ее вхождение в упругость земли. И наконец, упор подошвы.
      А вокруг растения, предельно странные. Они живые, они смотрят на него широкими травяными глазами, они шевелят зелеными усиками.
      Но они-то зеленые, все зеленые. Да, от этого, как ты ни шевелись, никуда не денешься, в растении должен быть хлорофилл! Есть постоянное во всех мирах. Всюду солнце, похолоднее или пожарче, всюду почва, всюду хлорофилл.
      А растения цепляются за его руки. Они, будто стеклодувы, прямо на глазах выдувают роскошные цветы. И те уже отцвели, морщатся, темнеют, на глазах высыпают семена, похожие, черт бы их побрал, на микрочеловечков. Ворочая руками и ногами, они бойко вкапываются в оранжевую землю, лезут вниз головой.
      Такого он еще не видывал. Быть может, в этом глубокий смысл? Нет, нет, не спешить с выводом, а подождать, подумать. Как следует думать вечером, у костра, который он прикажет развести. Жаль, что здесь только растительная жизнь и никто живой не идет к их огню. Разве что грибы.
      Он будет вечером глядеть в огонь и думать.
      Огонь помогает думать. Почему? Это родственные процессы. Что ни говори, а мыслью и огнем держится вселенная.
      …Старик размышлял, а семена вкопались, выпустили ростки, толстые и белые, неприятно хрустящие под ногами. А идти надо, их не перешагнуть, лег их сплошной шевелящийся ковер, густо переплетенный.
      И все это уже тянется вверх и тихо скворчит. Будто кузнечики на оставленной Земле.
      Старик снова услышал голос, но теперь ласково шепчущий. Он прошелестел ему манящие слова. Так говорят женщины: «Иди же, иди ко мне… милый. Ты долго бродил чужими мирами, но лучше меня не нашел. Так приди же ко мне, успокойся. Отдохни, я сделаю все, чтобы ты отдохнул наконец…» И в самом деле, сколько усталости… Хотелось лечь и заснуть… Но старик знал, это голос его смерти. А он не хотел ее. Он всегда равно боялся смерти и женского успокоения. И всегда уходил от них, оттого и одинок. И он заторопился, больше не глядел под ноги. Хотя в нем шептало: «Ты прожил двести хороших лет, пора кончить, уступить место».
      — Ни за что!
      И вдруг налетел на большое и мягкое.
      — Ай! — вскрикнуло над головой.
      Старик опомнился. Он стоял, а перед ним, надломленный, запрокидывался, и падал, и моргал глазищами толстый живогриб. Старик подхватил его. Дернувшись в руках, живогриб замер. Старик опустил его и стер его слизь с рук. Гриб умер. Рот его был широко распахнут, руки он выдернул из земли, оборвав белые нити, когда искал ими вокруг.
      И так пахнет грибной прелью!
      — Простите, я не заметил, — забормотал старик. И — опомнился. С пристальным вниманием глядел он на мертвый гриб, лежащий на земле. Рыжая его шляпа смялась. Гриб умер, но едва ли он это сознавал. Смерть… Надо избегать ее.
      — Избегну, — решил старик. — Я очень, очень хитрый, я попробую жить вечно. Я не буду горстью пепла, что посылают родственникам. А кто из них жив?.. Не помню…
 
      Все растущее кинулось на сбитый гриб. Должно быть, он был сытной, хорошей едой для корней и отростков, что вонзились в тело гриба. А они уже густо оплетали его, и не было гриба, а только приподнимался зеленый, скворчащий, шевелящийся холмик.
      Зеленая куча стала разбухать и вздрагивать, будто в ней шла борьба между этими корнями.
      И вдруг сверкнуло — робот встал над кучей. Он разгребал ее, что-то вылавливал и совал в банки. Другое прятал в гербарную корзину: несло жаром от его инфрасушилки. А растения сплетались в тугой зеленый ком, в нем происходило судорожное сокращение.
      Старик понял — там и творилась тайна жизни и смерти, гибели и зарождения, там создавался мостик, по которому мертвое на этой планете прямо переходило в живое.
      Старик даже окостенел, поняв величие происходящего, ощутил дыбом вставшие волосы.
      — Ожидаю появления фитаха, — вдруг сказал робот и застрекотал камерой. Вот оно. Для этого сошел с курса звездолет А-класса «Фрам», а сам он решил завершить свою жизнь именно здесь. В глубине зеленого кома вспыхнула искра, и свет заструился из него.
      Этот свет брызгал во все стороны.
      Сейчас он, старик, проследит все фазы рождения фитаха. Любопытство! Вот почему не хотелось умирать — любопытство еще держало его. Он коснулся многих тайн вселенной, но не устал от этого и хотел, хотел, хотел узнавать.
      Здесь происходит чудо, ради него несутся ракеты, устроен силовой барьер вокруг планеты.
      Ради него, наверное, пробивают этот барьер жители других планет, и уловить их нет возможности, настолько они непохожи на земное и понятное человеку. Здесь рождается тайна жизни, надо только понять ее. Да, здесь оголенная тайна жизни. Кто мог ее понять?
      Он, старик, сделает это, поймет!..
 
      Робот снимал фитаха, стрелял вспышками. Синими. Молниеносными. Мерцавшими, словно малый фотонный движитель.
      Пошел теплый дождь и смочил плечи старика. Вспышки обрисовывали капельки.
      Они били по глазным нервам. Старику хотелось закричать, чтобы робот перестал. Он испугался своего желания крикнуть, потому что увидел Его в переплетении стеблей, все время шевелящихся. Он растет и становится выше, напрягается. И видно, что ему сладко это напряжение.
      Дождь перестал. И тотчас, громко щелкнув, словно вдруг о чем-то догадавшийся человек — пальцами: «Эх, вот как надо было все сделать!», вылезла из шевелящегося цветочная головка. Она пахла чем-то сладким, корицей, что ли?.. И тотчас порхающие огни кинулись к цветочной головке и свили вокруг нее мерцающий круг, вращающееся кольцо.
      Быстрее, быстрее… И это уже не цветок, а трепещет и балансирует на стебле зелеными крыльями фитах.
      Старик молчал: свет вспышек измучил глаза, они слезились. Надо вытереть их. Но старик ждал — сейчас фитах взлетит вверх, будет сияющей красной звездочкой. Так взлетали вверх Андронников и Бенг, старина Бенг, сбежавший сюда на ракетной шлюпке и с тех пор исчезнувший. А ведь она не сгорела на подходе к планете.
      …Фитах дергал лапками, желая взлететь. Но в нем что-то менялось. Затуманились крылья. А потом он умер и не упал. Фитах висел, легкая и странная тайна жизни.
      Умер! Робот перестал моргать вспышками. Старик взял легонькое тельце, осторожно оторвал.
      Фитах был в его ладони, мягкий, словно бумажный. Красное его свечение уходило.
      Старик думал о том, что вот он, маленький и легонький, словно бумажный, но сколько тайн заключено в нем, их и не перечтешь и не угадаешь. Среди них и самая главная тайна для него, старика.
      Что же случилось с Бенгом? Вот в чем вопрос. Андронников не беспокоил старика, он смог бы найтись в любом случае, в любом положении. А Бенг?.. Он вошел в этот мир, а стало быть, и в это бумажное легкое тельце.
      Фитах лежал в ладони, не растение, не птица, а загадка.
      Старик думал, что он счастливец — первым из людей проследил рождение фитаха и подержал его в руках.
      А что из этого следует?
      Старик дал фитаха роботу, и тот сунул его в банку с формалином. Вот и все. Теперь ученые исследуют его. И снова ничего не узнают.
      Она такая, жизнь, ее можно изучать и исследовать и все же ни черта в ней не узнать.
 
      Надо было устраиваться на ночлег: по небу уже неслась луна, а за ней желтой стаей неслись ее осколки. Ночлег… А где теперь «Фрам»?.. Следовало искать место посуше. Старик включил фонарик: перед ним выпирал земляной бугор, холм по-человечески. А по-здешнему? Неизвестно.
      Умер фитах… Вот оно как происходит. Помешали фитаху взлететь он с роботом. Что стал бы делать этот фитах?.. Наверное, где-нибудь приземлился и дал начало новой прекрасной жизни, без старческих немощей. Но какой?
      — Ты, говорят, привычка, жизнь? — говорил он. — Тогда я здорово привык к тебе. Ну, спать, спать.
      И не заснул до утра.
 
      Робот подсунул ему вздутое кресло, и старик сел, уперев локти в колена. Шла ночь. Все мерцало вокруг голубым пламенем.
      Старик сидел, держа руки на коленях, и думал.
      — Спасибо, — сказал он роботу, когда тот дал ему кружку кофе. — Пожалуй, я бы съел чего-нибудь свеженького, редиску или морковку, а потом мясного салата.
      Робот повозился с синтезатором, а потом расставил тарелки. Он развел костер — знал, что старик любит огонь.
      Старик глядел на еду, но есть ему не хотелось. Он ощущал в себе тяжесть, тянущую его вниз. Ожидая, пока остынет кофе, он стал думать о Бенге, оставившем ему короткую малопонятную записку. (Андронников был откровеннее, он говорил.)
      Бенг исчез. И, только вспомнив до единого все последние его разговоры, старик понял все. Ему помог робот, милый железный паук, такой же работяга, как и земные пауки, что плетут сети и ловят дичь. Помог и вспомнить.
      Земля — разная, чаще красного цвета из-за солей железа. Иногда бывает желтой, и лишь однажды он увидел голубую землю. Так увидел — его ракетная шлюпка низко прошла над синей равниной и опять поднялась к ракетному кораблю. Сесть они не решились, были сжаты графиком, но синеву земли все могли видеть на отснятом фильме.
      …Трещал костер. Захотелось есть, но лениво как-то. Молодой аппетит, где ты? Ушел навсегда.
      — Пожарь мясо, не хочу салат, — капризно сказал старик.
      Робот стал возиться со сковородкой. Но и жареное синтетмясо старик есть не стал, поковырялся и отставил. Захотелось пить. Старик прислушался: под холмом журчал ручей. На слух он добрался до ручья, встал на колени.
      Вода была холодной, но с привкусом ванили. Ничего, пить можно. Он долго пил воду, черпая ее ладошкой. Затем тяжело поднялся на холм и сидел, глядя на мерцание гаснущих углей. Вот синева в них, он вспоминал, где видел живой огонь… (не синее мерцание шкал). Пожалуй, он чаще видел тот огонь, что рвался из шлюзов двигателей.
      Холодное коснулось его. Щупальца?
      — Прошу спать, спать, — бормотал, легонько толкаясь, робот.
      Старик было заупрямился, но программа сбережения его здоровья была вложена в робота еще на корабле, а тот бормотал:
      — …спать… спать… спать…
      Машину не переупрямишь. Старик вздохнул и пошел спать. Робот быстро превратил его кресло в матрас, над ним соорудил палатку. Старик зажмурился. И как всегда перед сном, в памяти его прошагали приятные и неприятные люди. Их было много в его жизни.
      — А сколько мне лет? — спросил он, немного гордясь собой. — Робот?
      — Двести двадцать один земной год три месяца восемь дней шесть часов пять секунд восемь терций.
      — Спасибо. — «Подумать только, две сотни двадцать один год». Старик уснуть так и не сумел. Тоска, тоска. Робот ушел, и старик слышал то стук, то миганье вспышки — робот собирал образцы даже ночью.
      Старик иногда вставал, поглядывал на звезды. Или шел к ручью и пил еще. Но снова возвращался и ложился, теперь уже в траву на спину, чтобы не очень ныла его поясница. И над ним тяжело горели звезды, вечные.
      Старик задремал было. И вдруг снова крик, но теперь уже такой явственный, что старик сел с поднявшимися волосами.
      Ему кричали:
      — Я жду-у-у-у!.. Иди-и-и-и!..
      Но теперь, когда ото сна голова его посвежела, он понял, что земля нетерпеливо звала его в себя. Он слышал такое от стариков, они говорили: это некие мозговые часы. Они включались? И старику остро, до крика: «Я иду, иду в тебя! Я буду в тебе!» — хотелось лечь и прижаться к земле, влажной и рыхлой, вмять в нее пальцы рук и ног, как у живогрибов, и войти, войти в нее.
      — Я иду! — пробормотал он. — Я готов.
      Земля, серая она или оранжевая, все равно земля. Предки копали ее, ненавидя и любя. Но есть еще один обряд, его нельзя забыть.
      Он вынул из-под рубашки медальон и раскрыл его; Понюхал, потом вытряхнул землю — родную — в ладонь и растер, размял пальцами и посыпал ею голову. Затем он порылся в сумке и выпил жидкость из плоского свинцового флакончика. И лег на чужую оранжевую землю и даже застонал от сладости покоя: земля приняла его, как нежная женщина, она будет добра к нему, беспредельно добра.
      — Я хитрый старик, — пробормотал он. И в этот момент выпитый состав стал жечь. Он жег язык и горло (боль была сильна, старику хотелось кричать).
      Старик прижался щекой к шевелящемуся зеленому ковру. Тот промялся под его тяжестью, обнял его. Старик почувствовал, что он весь уходит в землю, вливается, исчезает. На мгновенье родился протест — вскочить, уйти, просить помощи робота, — но тут же старик успокоился.
      — Я очень терпеливый старик, — говорил он. — Походил — и хватит.
      Ему снова захотелось вскочить и уйти. Он приподнялся, позвал робота и снова лег. Умирать? Тоже хорошо. Это значит узнать еще одну тайну. Стать землей в этом возрасте так естественно. «Земля, земля», — бормотал он и чувствовал, как обвивают, щекочут его растения.
      Он вспоминал пройденные годы — горе, счастье, любовь и ненависть. Но чаще всего огненную стрелу своего полета в неразведанных пространствах. Так и сейчас — он уйдет в неразведанное. А на рассвете, когда посыпался свет, он приподнял голову и взглянул на свои проросшие ноги и руки. Он уже был общий этому миру, оранжевой земле, будущим странным растением. К нему бурно тянулись другие растения.
      Они сплелись Над стариком, свет проходил к нему в узкие щели. Затем растения стали пухнуть, и робот выдвинул газовые анализаторы.
      Щелкнула и поднялась цветочная головка. На ней шевелился фитах, перебирая лапками.
      Робот спрятал кинокамеру, и вышел на связь с командором, и доложил ему.
      Старик же раскачивался на ветру и чувствовал листьями горячий песок сыплющегося света, а корнями ощущал холодок подземного ручья. Он ощущал вызревание семян и ждал, когда упадет с ними во тьму подземелья, а затем вырастет снова и, быть может, побывает еще раз фитахом, и посмотрит на планету сверху.
      И небесполезна будет его вечная жизнь, он выпил радиоактивные вечные атомы. Перебегая, они помогали роботу, и тот всегда рядом и ловит путь старика и все, что меченые радиоактивные атомы могли сообщить ему.
      Передатчик работал. Знание шло на Землю.
      Командор сказал за обедом первому помощнику:
      — Старый мошенник думал провести нас.
      — А что он хотел? — спросил молодой второй помощник. — Мы вернемся за ним?
      — Нет. Мы не вернемся.
      — Чего они ищут?
      — Бессмертия. Они наивно хитрят, и приходится делать вид, что веришь им. Едут лучшие, в которых горит жажда знать и жить. Что они там узнают, интересует даже Всесовет, но как получить от них информацию? А?
      …Корабль глотал парсек за парсеком, робот сообщал новые сведения о старике на спутник, вертевшийся вокруг планеты. Тот, напрягаясь, перебрасывал записи на радиотрансляционные буи, а они далее — на Землю.

СИБИРИТ