АСКОЛЬД ЯКУБОВСКИЙ
      Космический блюститель
      КРАСНЫЙ ЯЩИК
      Шел дождь. Капли в слепящей голубизне прожекторов казались летящими вверх.
      Будто густые рои варавусов.
      А их-то на площадке и не было. Ослепительный свет отбросил ночную жизнь Люцифера в темноту, что так густо легла вокруг.
      Дождь лил. Вода текла на бетон, был слышен ее громкий плеск. Я наблюдал, как грузят шлюпку.
      Первым принесли Красный Ящик.
      Я сказал формулу отречения, снял Знак и положил его в Ящик, тот мгновенно захлопнулся И тотчас же около него стали два человека. Подошел коммодор, приложил руку к шлему, а те, двое, нагнулись, взяли Ящик и понесли к трапу.
      Вдоль их пути стал, вытянувшись, экипаж ракетной шлюпки.
      Вода стекала с шлема коммодора, бежала по его лицу. Вода блестела на костюмах экипажа, на их руках, лицах.
      Голубой блеск воды, сияние, брызги, искры...
      Прожекторы лили свет, людей на площадке было много.
      Но никто не смотрел на меня, хотя всего несколько минут назад я был Звездным Аргусом, Судьей, и имел власть приказывать Тиму, этим людям, коммодору "Персея". Всем!
      Еще несколько минут назад я был частью Закона Космоса, его руками, глазами, оружием. И вот пустота, ненужность.
      И показалось - был сон. Сейчас Тим хлопнет меня по плечу, я проснусь и увижу солнце в решетке жалюзи. Квик подойдет ко мне и станет лизаться.
      Но это не был сон, люди еще не смели глядеть мне в глаза. Я был стоглазым, недремлющим Аргусом в их памяти.
      Был! Все ушло.. Жизнь моя - прошлая - где она? Где ласковая Квик?
      Мудрый Глен? Где я сам, но только бывший?..
      Они ушли - Глен, Квик, я - ушли и больше не вернутся сюда.
      Ничто не возвращается из прошлого.
      ...Ящик унесли. На это смотрел Тим, глядели колонисты.
      Большие глаза Штохла следили за Ящиком. И хотя я не видел его рук, спрятанных за спину, я знал - на них наложена цепь.
      Ящик унесли, коммодор обернулся и с сердитым лицом отдал мне честь. Махнул рукой. И тотчас другие двое увели Штохла. И за ним, уже сами, пошли переселенцы.
      Они поднимались по скрипящему трапу, понурые и мокрые от дождя. Входили молча. На время установилась тишина.
      Стих водяной плеск. И я услыхал далекий вой загравов, тяжелые шаги моута (он топтался вокруг площадки, время от времени скрипело дерево, о которое он чесался). Снова вой, снова тяжелые шаги. И чернота ночи, хищной и страшной ночи Люцифера. От нее отгораживали нас только столбы голубого света. Но сейчас ракета взлетит, огни погаснут, будет ночь, страх, одиночество...
      Будут Тим и его собаки.
      Погрузили ящики с коллекциями Тима - сто двадцать три.
      Подняли трап. Старт-площадка опустела.
      С грохотом прихлопнулся люк. Налившаяся на него вода плеснулась на мои ноги. Сейчас они улетят, Аргусы улетят в космос. А я остаюсь один, сколько бы Тимов и собак вокруг меня ни было.
      Улетают - а я остаюсь, брошенный, несчастный, одинокий Аргус! Это обожгло меня. Я рванулся к люку.
      Я подбежал и, не достав, ударил кулаком по маслянисточерному костылю, на который опиралась шлюпка. Ударил и опомнился от боли, вытер испачканный кулак о штаны. Отступил назад. Тут-то меня и схватил Тим. Он держал меня за руку и тянул к краю площадки.
      Я - пошел.
      За нами двинулись собаки.
      Мы сошли вниз с площадки - теперь на ней стояла только ракета. На носу ее, метрах в двадцати пяти или тридцати над землей, горела старт-лампа. Красные отблески ее стекали с ракеты в водяных струях.
      Завыли стартеры. Их вой был пронзителен и тосклив. Стотонная ракетная лодка выла и стонала, стонала, стонала. Такого переизбытка тоски даже я не смог бы вместить в себя.
      Ракета стояла среди голубых столбов света, стонала и выла. Казалось, она звала кого-то, звала подругу, чтобы только не быть одной.
      Люцифер стих перед этим железным воем: никто здесь не мог тосковать и кричать так страшно. И я впервые думал о металле с состраданием, как о живом.
      Боль и усталость металла. Я понял их. Я вспомнил железные скрипы перегруженных ракет, плач металла под прессом, стоны конструкций.
      Разве боль не может обжигать молекулы самого прочного металла?
      "А ну кончай жалобы, ударь кулаком!.. Грохни!" - приказывал я ракете.
      Включили двигатели. Люцифер затрясся под нашими ногами от их работы.
      Собаки прижались к нам.
      Шлюпка выпустила раскаленные газы. На их белом и широком столбе она приподнялась и неохотно, туго вошла в воздух.
      Замерла, повиснув, словно раздумывая, лететь или остаться. И вдруг рванулась и унеслась. А мы остались внизу, опаленные сухим жаром.
      Мох, сумевший вырасти среди плит старт-площадки, горел.
      Грохот шлюпки умирал в небе. Теперь ей надо идти на орбиту к шлюзам "Персея". Там будет их встреча, там кончится ее одиночество. А мое?
      Я долго ничего не слышал, кроме застрявшего в ушах грохота. Наконец стали пробиваться обычные звуки: рев моута, лязг панцирей собак, крики ночников.
      Испустив крик, они притаивались, проверяли, нет ли опасности.
      Я услышал дождь, вдруг припустивший. Прожекторы гасли один за другим. Ударил хор ночников.
      Они пели, свистели, орали, били себя в щеки, словно в барабаны.
      Звуки нарастали, становились нестерпимыми для слуха ультразвуками.
      Я зажал уши. Собаки рычали. Тим выругался и выстрелил вверх. От вспышки и грохота выстрела ночники притихли.
      - У меня что-то с нервами, - сказал мне Тим и лязгнул затвором ружья.
      - Пойдем домой, - предложил я. - Что-то я устал.
      - Еще бы не устать, - сказал Тим. - Ого! Теперь с месяц ты будешь как вареный. Ног не потянешь. Еще бы, могу себе представить. Конечно, устал. Здравствуй, красавец!
      Он включил наствольный фонарь. Свет его уперся в морду моута.
      Тот стоял, положив ее на тропу и раскрыв пасть, широкую, как ворота. Его глаза были склеротически красные, подглазья обвисли большими мешками и подергивались, слизистая рта белесая и складчатая.
      По коже его ползали белые ночники. Тогда я включил свет вдоль дороги от старт-площадки к дому. Посаженные тесно, как грибы, вспыхнули лампы. Ярко. Моут шарахнулся. В темноте затрещало сломленное им дерево и стало медленно падать. Вот ударилось, захрустело ветками, легло...
      Теперь мы могли безопасно идти световым коридором.
      Мы пошли. Собаки громыхали в своих скелетного типа панцирях. Псы были чертовски сильны мускулами этих аппаратов.
      Пока шли, стих дождь, а небо прояснилось. В разрывах туч выступили звезды. Где-то среди их мерцания был "Персей". Шлюпка, наверное, уже в шлюзах звездолета. Должно быть, сначала из нее вышел угрюмый коммодор, затем вынесли Красный Ящик и вывели Штохла.
      За ним шли неудачливые колонисты - с чемоданами и свертками в руках.
      Их скоро высадят на материнской планете и будут презирать до конца их серой, ненужной жизни. А Люцифер станет ждать следующих колонистов еще несколько месяцев, лет или несколько десятков лет.
      ...Тим и собаки ушли в дом. Я остался во дворе. Я стоял, искал "Персея". Еще час назад, Аргусом, я свободно видел его. Теперь не могу. А с колонией покончено, это ясно: мало людей в здешнем секторе... Где же звездолет? Где?
      И я увидел его.
      Небо - ударом! - заполнила световая вспышка. На Люцифер легли глубокие дрожащие тени - двигатели "Персея" работали. Звезды исчезли, в небе горело новое солнце.
      Тени сдвинулись, и я понял - звездолет летит. Он унесет в другой сектор переселенцев и Штохла.
      Видя движение этого солнца, я гордился.
      Мы, люди, удивляли себя своей мощью.
      Мы смогли сработать "Персей" и создать Закон Космоса.
      Кто нам мог препятствовать? Только мы сами.
      За "Персеем" расходился светящийся конус. Пять дней - пять лет моей жизни уносится со звездолетом - меньше недели назад Красный Ящик прибыл сюда на ракете "Фрам".
      Да, около шести дней назад капитан Шустов с двумя людьми вынес из ракетной шлюпки и поставил Ящик с регалиями и оружием Аргуса на площадку. И встал рядом, широко расставив ноги, держа руку у шлема. Его люди с угрюмым любопытством смотрели на нас.
      Мы с Тимом встречали их. Пахло гарью. На боках шлюпки были вмятины, люди имели усталый вид. Я глядел на них, работяг Космоса, глядел на Красный Ящик. И ощущал невольную дрожь.
      Это был восторг первой встречи, свидания, не знаю чего еще.
      Тим - сумасшедший работник. Ночь, а он сидел и работал. Писал.
      Очки он где-то потерял и писал, водя носом по бумаге, обметая ее бородой.
      Работал жирным карандашом и выводил крупные буквы, чтобы видеть их свободно. Потом он станет читать свои заметки пишмашинке, дополняя их по ходу чтения подробностями so и соображениями. Пусть! Я принял душ, переоделся, лег.
      И тут же поднялся - лежать было нестерпимо.
      Я ходил и пытался освоиться с положением. Я хотел вернуться в прежнюю свою жизнь и не мог. Словно бы утерял ключ и стоял, уткнув нос в белую дверь, крепко запертую от меня.
      Дверь твердая и холодная.
      Кто поможет мне выйти? Тим? Ники?
      Он стоял рядом - многолапый робот, мой покровитель и друг. Моргая огнями индикаторов, Ники улавливал мою смуту.
      - Хочу стать прежним, стать прежним, - твердил я.
      Но где-то глубоко в себе я был Аргусом и Судьей, преследовал Зло и размышлял о нем, холодел от негодования.
      - Хочешь есть? - спросил Тим и ответил: - Конечно, хочешь.
      Он поднялся, стал готовить еду (и диктовал машинке).
      Он ходил между столами и плитой, диктовал. В то же время готовил ужин: налил воды в чайник и поставил на огонь, вынул из холодильника два куска мяса и бросил их на сковородку. Но теперь эта готовка на ощупь не смешила меня, как раньше.
      Я ходил мимо полок со строем банок. В них биообразцы.
      Я помогал собирать их, рискуя собой. Но какая это, по сути, мелочь.
      Тим диктовал:
      - "...Отмечается появление биомассы типа С № 13 (неоформленной, подвижной). Изменения в ней вызваны, по-видимому, передачей генетической информации от уже оформленных объектов. Отмечаю также бурное образование химер. Интенсивность биожизни этой планеты не слабансирована, и биомасса производится в чрезмерном изобилии. Я мог бы сказать при наличии демиурга (он подмигнул бумаге), что данное божество впало в творческое неистовство....Какой бы ты хотел соус?
      - Все равно.
      -Тогда белый... "Мы сможем оказывать на биомассу типа № 13 направленное воздействие. Применяя гамма-излучение и препараты Д-классов, сможем вызвать нужный нам эволюционный параллакс планеты. Но лучше использовать Люцифер как склад генетических резервов. Также намечается решение вопроса антигравитации..."
      Сковородка трещала, он топтался и бормотал. Собаки, положив головы на лапы, смотрели на меня своими прекрасными золотыми глазами. Доги-мутанты, огромные черные псы. Взгляд их спокойный. У них желтые брови и морды, ласковые глаза, мощные лапы.
      Я почмокал - они вильнули хвостами. Я подошел к зеркалу и стал искать в себе признаки Аргуса - уширенный лоб, бледность кожи и невыносимый блеск глаз. Но мог отметить только свою чрезвычайную худобу. Кожа лица воспалена, глаза - усталы. И Тим выглядит плохо, и собаки - кожа да кости.
      Вот три их опустевшие лежанки.
      Досталось нам всем, крепко досталось.
      Проклятый Штохл!
      Я кривляюсь у зеркала, пытаюсь вернуть прежний блеск глаз. И вижу, я постарел. У глаз легли морщины. Они узкие, как волос, морщинки всезнания. Губы... Здесь еще жесткая и горькая складка Судьи. И сознание - я прикоснулся к чемуто огромному. Словно летал без мотора или вспрыгнул на пик Строганова.
      Тим диктовал:
      - "...Планета требует ученых типа классификатора. Для творца Глена время еще не пришло. Законом нашей работы..."
      Я же думал: "Братья Аргусы, Звездные Судьи... Сколько времени еще я мог быть с вами? День? Неделю?.." И сейчас объем знаний Аргусов разламывал мою голову.
      Знание гложет и грызет мозг... Забудется ли оно?.. Войдет в меня прежний мир? Зачем я согласился?
      Но те, кого выбрали Аргусы, не могли отказаться. Такого случая не было, Аргусы его не знали. Иначе они бы сказали мне. Да и не отказался бы я даже сейчас, все зная.
      - "...И запальные в смысле, генетики организмы". Готово, садись!
      Тимофей снял сковородку, понес к столу и поставил ее на бумаги. И я ощутил в себе сильно изголодавшегося человека.
      Мне хотелось есть сокрушительно много. Тим ставил тарелки, разливал чай в большие чашки.
      По обыкновению Тим, жуя, запихивал себе в рот огромные куски. Подошли собаки, положили тяжелые морды на край стола. Тим бросал им то кусочки мяса, то обмакнутый в подливку хлеб.
      А похудели, бедняги. Все. Тим отощал, у собак до смешного заострились носы. Они плоские, словно долго лежали под ботаническим прессом.
      - Ты понимаешь, - говорил, жуя и давясь, Тимофей. - Мы с тобой уникальные люди. Я имею честь быть универсалом: ботаником, зоологом, дендрологом, чертезнаетчемологом. Ты затесался в Аргусы благодаря этой каналье. Силен мужик... Нам с тобой, по сути дела, надо писать мемуары.
      Он захохотал, взял горсть сахара, повелел: "Терпеть!" и положил на носы собак по кусочку.
      Те, скосившись на сахар, недвижно и серьезно ждали разрешения съесть его.
      - То, к чему ты прикоснулся, - втолковывал Тим, - огромно. Аргус?.. Подумай сам, сколько бы ты мог еще быть им без опасности смерти? Неделю? Думаю, три дня. А там истощение протеинов, анорексия и... Хоп! (Собаки подкинули и схватили кусочки). Летальный исход. Но ты должен хранить память о прикосновении к чему-то титаническому. Да, именно титаническому. И у меня такое бывает, когда я в одиночестве обозреваю здание науки. (Он покраснел.) Ощущение, что я коснулся огромного, что лезу на снежный пик. Слушай, может, нам махнуть на Север, освежиться и поохотиться? Все же полюс, снега, мохнатое зверье.
      - Посмотрим, - сказал я, думая, отчего он повторяет мои соображения. А звучало бы: "Воспоминания Аргуса-12". Вспомним, вспомним. Итак, прилетел "Фрам", абсолютно неожиданный. Он скинул на Люцифер ракетную шлюпку.
      Аппаратура наша разладилась в грозу, мы не приняли сигналов и копошились во дворе.
      Был ясный день, Люцифер просматривался на большое расстояние. И вдруг из солнечной голубизны упало, гремя и пуская дым, длинное тело.
      Люди! Ракета!
      Мы с Тимом (и собаками) лупили к площадке во весь дух.
      Одеться толком не успели, бежали налегке. Затем капитан Шустов, Ящик из красной тесненой кожи. Обряд Посвящения и все остальное.
      Я - АРГУС
      Аргусы говорили - Обряд возник давно. Они утверждали - начало его теряется во времени. Я же знаю - и Обряд и Аргусов родили достижения техники и изобретательность сильных человеческих умов.
      Смысл Обряда был велик. Среди чужих солнц в пору редкого движения ракет (путь их рассчитывался по секундам) правосудие обездвижело, а Закон изменился. Преступлением против Закона Космоса были и редчайшие отказы в помощи одних людей другим, когда жизнь и тех и других балансировала на острие и приходил соблазн сохранить одну жизнь за счет другой.
      Нарушением (и преступлением) Закона становилось угнетение инициативы ею двигалось освоение планет.
      Непрощаемым Преступлением считалось то, когда в страхе или гордыне человек сметал чуждую биожизнь с открытой планеты и творил новую - из машин и железа. Расследовали и катастрофы. Аргусы нашли утерянный, звездолет "Эврипид", они разыскали исчезнувшую экспедицию Крона. Последнее рыло особенно трудным, в том секторе нашлась только малая спасательная ракета. Но Аргус, служитель Закона, рискнул собой и сделал нужное.
      Исполнение Закона поручалось человеку, который был на той же самой планете (или в том звездном секторе), где случилось Зло. Это обычно был человек бесхитростный и полный благожелательности. Другого бы и не пустили к Силам, подчиненным Звездным Аргусам.
      Человек этот иногда сталкивался с космически сильным Злом. Пример с Генри-финном, сошедшим с ума и единолично пиратствовавшим в секторе 1291 "А".
      Необходимость родила необычайные изобретения. Применяя их, любой человек мог бороться со Злом, каким бы оно ни было сильным, - остальные люди занимались неотложной работой.
      Ящик красной тисненой кожи вмещал в себя все необходимое. Его везли туда, где случалось Зло. Но легенды говорят - он и сам перемещался в пространстве.
      ...Тот, на кого падал выбор, становился Судьей и Аргусом.
      Он преследовал Зло, побеждал его, судил и карал.
      Иногда Аргус погибал, но Закон шел твердым и четким шагом по этим безлюдным планетам. И мне тоже хотелось идти, гибнуть и торжествовать. ("Меня, бери меня", - подсказывал я Красному Ящику.) Ящик поставили. Шустов снял шлем и вытер лоб. Лицо его было озабоченным.
      - Слушай, Иван, - спросил Тим, - зачем эта штука? Что случилось? На планете нас только двое.
      Шустов помолчал.
      - Ну и жара тут у вас, ребята, - сказал он. - Как вы еще не сварились? Душно, сероводородом тянет. Ад! Я, собственно, везу сыворотку на Секаус. да какой-то дурак убил здесь человека, вот и нагрузили. А он все тебе сам скажет, Ящик-то. Такие дела, Тимофей.
      И повернулся ко мне.
      - Э! Я тебя узнал! Ты же Краснов. А, Тимофей, чудеса с этими погибшими? То и дело их встречаешь живыми (а я и на самом деле был мертв, но стал жив).
      - Ребята! Положите руку на эту штуковину. Быстрее, быстрее, я спешу. Если, конечно, согласны стать Аргусом, Судьей и так далее, и восстановить справедливость.
      Я шагнул вперед и положил дрожащую руку.
      - Согласен.
      И Тим шагнул, положил руку.
      Красный Ящик спросил ровным голосом автомата:
      - Георгий Краснов, вы согласны выполнять Закон, требовать выполнение Закона, преследовать нарушившего Закон?
      - Согласен! (Я ощутил нараставшую теплоту в крышке Ящика.)
      - Георгий Краснов, я обязан предупредить об опасности - вы по коэффициенту Лежова заплатите годами жизни за дни работы.
      - Согласен.
      - Вы знаете мифическое значение Аргуса? Недремлющего? Стоглазого?
      - Да!
      Автомат сказал: - Тогда вы Судья, вы - Звездный Аргус номер двенадцать.
      Я сказал: - Да, это я.
      Он сказал: - Я передам вам Знание Аргусов.
      И, хотя из ракетной шлюпки Ящик с трудом вынесли двое, я взял его на руки.
      Я отнес его в сторону, под куст коралловика, открыл и вынул регалии Звездного Аргуса. Я надел его бронежилет и белый шлем, повесил Знак пятилучевую звезду. И тотчас капитан, козырнув мне, заторопился по трапу.
      Люди его спешили, оглядываясь на меня. Их словно сдул ветер. Я и сам ощутил его: потянуло холодом, прошумело в деревьях. Вот и друг Тим отвернулся, а собаки прижались к нему. Ибо во мне уже была сила Закона и не было в Космосе власти, равной моей.
      Само небо открылось мне. Я все видел.
      Сквозь густоту дневного воздуха я увидел созвездия, облака звезд.
      Они горели грозно.
      Я видел (еще не веря себе), что приближался, идя мимо, звездолет "Персей". Сообразил - он будет нужен. Да, нужен. Я приказал. И ощутил, как он, громадный, оборвал свой полет и пошел сюда.
      Я знал (еще не веря себе) - он будет через пять дней, там рассчитывают режим торможения.
      Я сделал это, я могу... все. А что это "все"?..
      Я могу останавливать ракеты, ломать злую волю и видеть человека насквозь.
      Я увидел тебя, Штохл. Ты принес Зло на планету. Поберегись!
      ...Голове моей было жарко в тяжелом шлеме. Бронежилет широковат. И к лучшему - климат здесь тропический. Пистолет неудобно тяжел и велик. При каждом шаге он ударял меня по бедру.
      Проводив шлюпку, мы с Тимом ушли домой. Я до вечера возился с привычными делами: проявление фото и ремонтом сетки. Но все вокруг меня странно уменьшилось.
      Двор... Я всегда находил его достаточным для вечерней прогулки теперь он стал тесен. И весь вечер я ходил, я топтался в нем по мере ускорения своих мыслей. Стемнело... Выглянул Тимофей, пожал плечами, закрыл дверь. Вышел Бэк, робко прополз и у мачты справил малую нужду. Высоко, будто искры, летела стая фосфорических медуз. На сетку, булькая горлом, ползли ночники. Но их крики стали тихими - звуки Люцифера были ничтожно слабы в сравнении с гремевшими во мне Голосами. Я стал Аргусом, все прежние люди, прежние Аргусы говорили со мной, передавая мне Знание.
      С ними я пробежал историю Человека, вылезшего в виде ящерицы из Океана и в мучительных трудах создавшего Общество, Закон, Науку и Ракету.
      Не скажу, чтобы Знание Аргусов дало мне счастье. Наоборот, во мне поселилось беспокойство. Вот в чем сила Аргусов: нас стало двенадцать, опытных, решительных людей - во мне одном.
      . ...Мы знакомились, мы говорили друг с другом.
      Их голоса вошли в меня сначала как шорох, тень моих мыслей. "Я Аргус, - думал я. - Как странно".
      - Еще, не стал, - шепчет один. - Не стал...
      - Ты будешь им, - сказал второй.
      - Ты Аргус... Аргус... Аргус, - заговорили они, вся их шепчущая толпа. Голоса росли. Громом они прокатывались во мне, оглушая... Аргусы говорили со мной.
      Аргус-9 говорил, что я все, все узнаю о человеке, Аргус-7 предлагал рассказать мне о мирах. Они твердили советы - разные.
      "Если ты хочешь пользоваться пистолетом, двинь красную кнопку, что на его рукояти"... Говорят о том, что, получив Силу Аргусов, ее надо расходовать бережно, будучи сильным, надо беречь, а не ломать волю человека.
      Аргус-11 твердил мне об истине. Аргус-10 о нас самих: "Мы все друзья, все судьи..." И кстати, напомнил о том, что Закон имеет исключение.
      - Я Аргус-1, - говорил чуть хриплый голос. - Я был убит, тогда мы еще не имели бронежилета. Тебе расскажут, друг, о его свойствах. Я же стану говорить о Законе.
      ...В эти часы я прожил одиннадцать жизней, взял их опыт в себя. Я постарел в тот вечер, побелели мои волосы. Но на один вопрос они не ответили. Не пожелали.
      Откуда брался страх, рождаемый мной? Я предельно добр.
      Что это? Отзвук силы? Могущества? Излучение? Или еще одна сторона доброты?
      Наши огромные собаки, нападавшие и на моутов, боялись меня. А я так люблю их. Вот! Вот они заскулили, пробуют выть, затягивая хором, глубокими, плачущими голосами. Тим орет на них:
      - Да успокойтесь вы!
      И думает: "Я слышал, слышал об этой проклятой способности, но не верил. Как изобретатели смогли увязать телепатию и гипноз с такими новинками, как его жилет и каска?
      В воздухе стыл голубой дождь сетки. Ночники ползали по ней. Разевая рты, они бросали звуки в меня (своим криком ночники убивают пищу). Они раздувались, они чуть не лопались от усилий. Мелькали языки, дрожали мембраны. Свет и звал и убивал их. Умирая, они скатывались по сетке в ров. Там их пожирали какие-то существа, хрустя и чавкая.
      Белая плесень стала вползать по сетке. Она совала ложноножки во все ячейки. Сейчас, сейчас она вольется внутрь.
      Но щелкнул разряд (автореле!), и плесень упала вниз большой мучнистой лепешкой.
      Шла глубокая ночь, светилась равнина. Я ходил. Биостанция поставлена на самом высоком здешнем холме. Я видел голубое свечение равнины, а в нем холмы в виде темных вздутий. Они вливались в небо кронами деревьев.
      Пустынные места... Выходит, они не были пустынными.
      За четверть диаметра от нас, на западе, была колония, а в ней Зло. Там жили люди, прилетевшие с планеты Виргус. Тайно от нас (почему?) колония освоена три месяца назад.
      Утром я пойду в колонию. Я раздавлю Зло, такова цель.
      Мне нужна помощь в дороге, нужен Тимофей, собаки, "Алешка".
      Согласится ли Тим?
      Ничего, уговорю. Как он там? Лежит, закинув руки за голову. Вот думает о моем превращении. Затем некоторое время размышлял о судьбе щенят Джесси их нужно отнять у матери и переводить на нормальный режим. Спасибо, Тим, за такое соседство!..
      Вот улыбнулся,в темноту - воображает себе лица коллег, когда он вернется к ним через пять-десять лет с Люцифера.
      Вот думает о Дарвине и Менделе.
      - Я вас перепрыгну... обоих... - шепчет он. И снова я не верю себе: скромняга Тим - и такое. Шепчу: - Спи, спи, милый Тим, завтра ты дашь мне собак и поведешь машину. Сам.
      А Люцифер?
      Люцифер! Ты алмаз среди венка мертвых планет этого солнца. Ты обмазан Первичной Слизью, тебе еще предстоит сделать из нее отточенно прекрасных зверей, насекомых и рыб (это только их эскизы - моут и прочие). Но твою судьбу могут исказить виргусяне.
      ...Штохл! Я вижу тебя, твой черный профиль. Ты словно вырезан из бумаги - в тебе два измерения. И мне предстоит уточнить, насколько ты глубок. Поберегись!
      А-а, ты держишь в руках сейсмограмму. Уже знаешь: садилась ракетная шлюпка. Озабоченность морщит твой покатый лоб. Ты жалеешь, что не был готов к такому быстрому повороту дела. Ты ждешь возможности удара.
      Думаешь так: "Мне дорого время, нужно год, два, три повертеть шариком, и тогда все убедятся в моей правоте и силе и примирятся со мной".
      ...Тимофей, славный мой человек. Ты не можешь уснуть?
      Да? Так спи, спи... до утра. Позавтракав, ты предложишь мне и себя и собак. А еще мы возьмем ракетное ружье, его понесет Ники. Решено!
      Я прошел в дом. Храпел Тим. Глядели на меня и жались в теплую мягкую кучу собаки, милые, добрые...
      ВТОРОЙ ДЕНЬ АРГУСА
      За десертом Тимофей огладил бороду и защемил ее в кулаке. Дернув вниз, спросил: - Что намерено делать ваше величество? Сидеть здесь? Ты что, решил пребывать в Аргусах вечно?
      ("Сейчас ты предложишь мне помощь".)
      - Видишь ли, - сказал Тимофей, кося глазами. - Ты рад полученному могуществу, оно есть, мне снились всю ночь твои распрекрасные очи. Но, голубчик, за такое могущество дорого платят. Я слышал, этот жилет... Короче, тебя невозможно убить. Это, конечно, ложь. А все-таки безопасно ли долго носить на себе вещь таких странных свойств? Посему бери меня, собак, карету. Ты хоть приблизительно знаешь, где эта треклятая колония?
      - Я их вижу. Понимаешь, я вижу место, ландшафт, особенно его. Но не координаты, конечно.
      - А найдешь на карте?
      - Запросто. Там характерная развилка реки и... плато с выходами синих горных пород. По-моему, это плато Синее.
      - У меня есть фотокарта, я даже разбил координатную сетку. Примерно, конечно.
      Тимофей стал открывать ящик за ящиком, разыскивал карту (у него всегда беспорядок). Говорил в то же время: - На собак я надену суперы.
      "...А сейчас ты мне расскажешь о Штохле и Глене. Они с твоей земли".
      - Занятно, - говорил Тим, роясь в ящике. - Мелькнуло имя Штохл... Звать Отто?
      - Ага! Плюс Иванович... Чех, немец, русский - все намешано. Сутулый, быстрый, подбородок и нос образуют профиль щипцов.
      - Вспомнил! Встречал я его - эгоцентричная штучка! Но зачем ему делать зло? Властолюбие? - рассуждал Тимофей. - Нет, стремление всегда настоять на своем. Вот одна его фразочка: "Тысячу раз скажу, а продолблю в голове дырочку".
      Мозг его какой-то безводный - формулы, принципы, системы. Но вдруг короткое замыкание - и загадка поведения. Он еще выступал со статьями о колонизации планет. Глен... Это сторонник биологической колонизации... Вот она, карта! Глен, хирург, селекционер, генетик, он будущая знаменитость, мой враг и, наверное, гений.
      Тимофей достал папку, развязал шнурки и бросил карту на стол поверх посуды.
      - Мы с Гленом враги. Я наблюдатель, я хочу на каждой планете все сохранить неприкосновенным, он же тянется все переделать. Самоуверенный тип, не люблю.
      Карта была тимовская, неряшливая, самодельная. Но съемка вполне прилична. Мы нашли и реку и плато.
      - Километров тысчонок пятнадцать-двадцать, - говорил Тимофей, меряя пальцами. - Вылетаем в девять? Да? Тогда поспешим, туман поднимается.
      Когда все решилось, я почувствовал новый голод. Я стал брать и доедать все со стола: бутерброды, паштет, сахар. Тимофей озабоченно глядел на меня:
      - Повысился обмен. Хорошо бы тебя проверить калориметрически, бормотал он. - Надо с собой взять еды побольше. Найдем мы еду у колонистов?
      - Конечно. Но Штохл, знаешь ли, что-то там мудрит с автоматами.
      - Ври больше! - выкрикнул Тим. - Будто видишь.
      А я видел.
      Жуя, увидел плоскогорье, дым, обрывки пламени. Из дымного что-то косо взлетело вверх. Оно пронеслось по небу и исчезло. А вот и смеющийся Штохл. Он какой-то острый.
      Пронзительны его нос и длинный подбородок. Он смугл, Отто Иванович. Губы тонкие, вобраны внутрь их краешки. И все - нос, подбородок и глаза имеют въедливую, шильную остроту. Вот он махнул рукой и задумался, заложив ладони под мышку. А то - широкое - бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. И я понял, он ударил по нас первый. Я догадался - то, птица на узких крыльях, что летало над нами недели две назад, был его робот соглядатай.
      ЧИСЛО 21-Е ВОСЬМОГО МЕСЯЦА
      (Дневник Т. Мохова)
      Странные, напряженные дни. Хочу описать их, чтобы не ушли, не были забыты. Во-первых, колония виргусян: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено в Совете, что они объявятся сами?
      Или помешала авария рации? Тогда ясно - сообщение Всесовета было, но оно не принято нами. Его не повторяли, надеясь на колонистов.
      Засим проблема личности Аргуса. Я предпочел бы провести этот опыт на себе, сейчас же располагаю лишь косвенными данными и ненадежными ощущениями.
      Я сразу, в первую же секунду, ощутил перемену в моем друге. Меня заинтересовал феномен неожиданного усиления его личности, но под рукой не было тестов, я не мог установить коэффициенты интеллекта Георгия "до" и "после".
      Но "после" Обряда его лоб стал шире и выпуклей, что физически невозможно. Значит, он расплывался в моих глазах.
      ВиДИМО, действовало излучение на мозг, глаза. Изменился лицевой угол (тоже невозможное дело), а глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий быстро, не сгибая ноги в колённом суставе. Движения его были рассчитанные, машинные.
      Казалось, Георгия толкало нечто сидящее внутри его.
      Что еще? Он стал выше, но это понятно, рост увеличил повысившийся тонус скелетной мускулатуры. Сжимая (по моeЙ просьбе), он сплющил пружинный эспандер. Артериальное давление повышено.
      Он действительно Звездный Аргус, то есть сверхчеловек.
      Мне тяжело рядом с ним, я словно отравленный. Отчего-то Жжет голову и тошнит. И слабость в ногах. Он добрый, честный, открытый, но я испытываю страх.
      В нашу жизнь Аргус принес суету и великое напряжение.
      Утром, после завтрака, он вдруг закричал, что всем нужно лечь на пол. Сам же схватил ракетное ружье (одной рукой!) и выбежал во двор. За ним с лаем и ревом вынеслись собаки - всей кучей - а щенята Джесси заскулили в своем ящике.
      Я вышел за ним.
      Георгий крикнул, чтобы я сдвинул сетку. Быстро! Сейчас!
      В один момент!
      Я включил мотор, и небо открылось нам, голубое и чистое, даже медуз не было. И все крики, и суета Георгия показались мне такой ерундой. Но вдруг... Широкая тень пронеслась над домом, и все задрожало от рева двигателей! Упали комья огня, Л- боп-боп-боп - вслед этому широкому унеслись три маленьких ракетных снаряда. Их пустил Георгий. Они ушли за крылатым роботом, и за деревьями раздалось еще одно "боп", да такое сильное, что упала радиомачта, чуть не убив меня.
      - Робота пустил! - крикнул Георгий. - Догадался!
      Отдав ружье Ники, он щурился на небо и, почесывая шлем, цитировал:
      - "Параграф третий. Тот, кто направляет автомат на человека, заслуживает наказания первой степени", - сказал он. - А точно наведено, у него хорошая карта.
      - Мерзавец! - сказал я.
      - Пойду глядеть на дело рук своих, - сказал Георгий.
      Он вышел и, ничего не боясь, пошел лесом. Как бы взлетая, он прыгал через кусты. Я восхитился: какова реакция! Сбил эту чертову штуку, выпустив три снаряда с расчетом. А если бы та попала в дом? Мне стало жутко. Я не боялся моутов и заграBOB, бациллы Люцифера не пугали меня. Но если прилетает робот и поднимает твой дом в небеса, в этом есть какая-то скверная жуть.
      Мне стало жаль дом той жалостью, что я порою испытываю к щенятам, Георгию, себе, когда устану и скисну.
      Так дело не пойдет. Георгий прав, надо спешить. Я пошел налаживать "Алешку". Все было в норме - антиграв под напряжением, горючее в баках. Я нажал пуск - скарп приподнялся до уровня моей груди и повис раскачиваясь. Я погладил его: люблю эту штуку! Мой "Алешка" - это добрая рабочая скотина с каютой, плитой и холодильником. Есть там и коекакой инструментарий: микроскоп, пресс, фотокамеры.
      Я опустил "Алешку", выбросил пару дохлых ночников, тряпкой вытер руль. Похлопал по подушкам сидений - хорошо!
      И занялся двором - мешали ворвавшиеся во двор сотни вирусов, летучие, фиолетовые, надоедливые.
      Они стрекотали, наскакивали, жала их сверкали как иглы.
      Я поставил мачту, мотором натянул сетку, и вовремя: подлетали медузы. Красные, синие и желтые, они красиво плыли, словно древние корабли. Но когда спускались ниже, я видел синюю бахрому их качающихся щупалец.
      Вот что я здесь люблю (кроме Георгия) - живое тепло собак. Они моя дальняя родня, и мне сладко их гладить, трогать, ерошить им шерсть. Я люблю их мыть, расчесывать, стричь.
      Так мило касание их горячих ласковых языков. И временами мне стыдно, что я завез псов на сумасшедшую планету, и хочется просить у них прощения. Сказать им - простите, вы сражаетесь и гибнете за меня, но без вас я не смогу здесь жить. Мне нужны ваша ласка, бдительность и любовь.
      Суперы - бойцовые панцири. Собственно, к обычному я привинчиваю налобник с шипом сантиметров в тридцать (чертовски трудно научить собаку пользоваться им). Также добавляю короткие шипы на спину и бока, двадцать-тридцать штук.
      Хотел бы я увидеть рожу моута, сцапавшего мою собаку.
      Но прямое оружие собак - автоматические пасти, управляемые биотоками. Работает челюстями наспинный робот с передаточной механикой страшной силы.
      Я одел собак, и они стали фантастически уродливыми и до чертиков опасными. Такими мы и пойдем в колонию.
      Вот они заскулили, жмутся ко мне. Ага, Георгий. Он перепрыгивает куст, хлопнул моута по морде и пробежал во двор.
      В руке его широкоствольный пистолет. Значит, война.
      - Он нес три ракеты, этот дурак, но у двух отказал механизм сброса. Они и.рванули. Угробили оранжевого бородавчатника. В клочья разнесли!
      - Так ему и надо, - бормочу я. - Обнаглел, за собаками гонялся, меня ловил. Так и надо.
      Георгий подходит, хлопает меня по плечу. У, какая тяжелая, страшная рука.
      - Радуйся, - говорит он. - Им завтракает желтый слизень с дом величиной.
      - Он светится?
      - Там и без него светло. По-видимому, это Большой Солнечник, что живет в роще коралловиков.
      - Ну в путь.
      - Кто будет вести машину?
      - Веди ты.
      Я сел за пульт управления, Аргус угнездился рядом. Он сидел так, словно из него вынули все кости.
      Я увидел, как худы и остры его плечи, и у меня сжалось сердце. Ники влез к собакам.
      Я поднял машину над деревьями, в мир особенных, верхушечных лесных жителей. Нас тотчас окружили летающие пузыри, на крылья сели желтые двухголовки. Они подбежали к кабине и глядели на нас, тараща глаза. Я повернул на юг и дал умеренную скорость. Газовые струи потянулись за нами.
      Теперь, если у Штохла и есть дальний радар, он не заметит нас, низко летящих.
      Пролетев километров двести, я повернул на запад. Здесь деревья цвели верхушками. В них копошились зарзгусы.
      - Тим, - спросил Аргус. - Тим, ты все там убрал?
      - Где?
      - Ну дома?.. Коллекции, фото, записки?
      - Основные в сейфах, последние на стеллажах. А что?
      - Тим, мне жалко, что так все получилось.
      - Что случилось? - не понимал я.
      - Он накрыл нас, он влепил в дом три ракеты. Ты погляди.
      Я откинул защитный козырек и увидел дым. Он поднимался из джунглей к облакам, тонкий и высокий, как шест. Он покачивался. Меня ударило в грудь, и закружилась голова. Я ощутил холодные пальцы Аргуса - он снял мои руки с клавишей управления.
      - Мне жаль, - повторил он. - Мне жаль.
      Я зажмурился и подержал свое лицо в ладонях, что пахли машинной смазкой. Я был предельно несчастлив.
      Я родился в подземелье на холодном Виргусе, рос на этой скупой планете без животных и деревьев. На Люцифере я нашел для себя все, что мне было нужно, и животных, и то, что здесь мы называем деревьями, в избытке. Мне было хорошо здесь. И... вот все рушилось.
      - Звездный, - сказал я. - Ты ввязал меня в эту историю, тот бы меня не тронул. Зачем я ему? Ну, сижу на станции, ну, собираю образцы.
      - Верно.
      - Я тебя должен ненавидеть - коллекции погибли.
      - Основные в сейфах.
      - Гони к дому! - заорал я.
      - Вот этого я не сделаю.
      - Там горят труды наши. И твои тоже, имей это в виду.
      - А мне что за дело? - сказал он и заговорил вдумчиво: - Я как-то отвердел, мне чужды твои тревоги. Я - стрела правосудия, направленная в Зло, и мой путь прям. (Он вздохнул). Не злись, Тим, сейчас тебе станет хорошо. Тебе хорошо, уже хорошо... Ты все забыл, тебе хорошо.
      Он погладил меня холодной ладонью, и я все забыл, и мне стало хорошо. Я даже глаза прикрыл.
      - Коллекции мы соберем новые. Пустим в джунгли роботов-наблюдателей, и будут коллекции, - ласково говорил он.
      - Да где же их взять-то, роботов?.. Где?
      - У Штохла.
      А вечером следующего дня тот сбил нас.
      До плато оставалось час полета. Близился вечер, когда мы пролетели озеро Лаврака. Там, помню, мы еще с Ланжевеном стреляли по отражениям береговых камней и рикошетом попадали в эти камни.
      Озеро здесь одно, все прочее - болотистые джунгли. Если повторить это слово тысячу раз подряд, бормотать его не день, а месяц, год, тысячу лет подряд, то станет понятна их обширность.
      Что творилось в этих болотах, никто толком не знал.
      О доме и коллекциях я больше не думал, на Аргуса не сердился, отдыхал впервые на Люцифере. Меня охватило состояние подчиненности, сумеречное, дремотное состояние.
      К вечеру мы запеленговали сигналы радара и автопилот повел скарп по пеленгу. Шли как по ниточке. Георгий сказал мне, что слушает Аргусов, и зажмурился. Собаки повизгивали, просили есть.
      Я пошел к ним, дал охлажденную воду, сунул каждой по галете и стал глядеть в иллюминатор. Я видел лес, размазанный скоростью в ржавые и белые полосы, видел проносящиеся назад летучие существа, слышал удары их мягких тел по корпусу и свист воздуха на его обводах.
      Свист и мокрые шлепки, свист и шлепки.
      И вдруг мы наскочили на скалу, ударились в дерево, уперлись в стену. Так мне увиделось - скала, дерево и стена. Меня бросило на пол, вспыхнул огонь, и в каюту вошел вонючий дым.
      Нас спасли высокие деревья - "Алешка" упал на их вершины и медленно провалился вниз. Падая, он заклинился в сросшихся стволах. Результат скарп прикончен, мне в кровь разбило лицо, Бэк вывихнул лапу, а Георгий как новенький, хотя кабину буквально разворотило взрывом.
      Он сбросил лестницу. Я же в оцепенении глядел вниз - чернота леса, фосфор мхов, болото...
      Я дрожал в ознобе, стискивал зубы, сжимал кулаки и... разрыдался. Георгий же весело скалился. Он ощупывал себя, хлопал по плечам, по ногам, он говорил:
      - Ты знаешь, это тело даже не напугалось. Не скажу, чтобы не успело, ракету я заметил, она шла встречным марш1 рутом.
      - Отчего же не свернул?
      - Инерция массы. Ракета кинулась в нас из деревьев. Это было красиво. - И мечтательно, с эгоизмом вояки, сказал: - А со Штохлом любопытно поцапаться.
      - А здоровье экипажа тебя не интересует? Тебе плевать на собак, на коллекции, на меня.
      - Осмотри-ка лучше Бэка.
      Мы вправили псу лапу и стали советоваться.
      - "Алешка" пропал, - итожил Аргус. - Это плохо, дорога удлиняется. Ничего, доберемся. Зато есть плюс - перестают нас ждать. Конечно (Георгий прищурился), сюда прилетит проверочный робот, уже взлетает. Он сфотографирует, все уточнит. Итак, никакого движения в течение часа. Кстати, отчего у тебя нет роботов-зондов?
      - Траты на станцию и так чрезмерны.
      Мы приказали собакам лечь и замереть, да и сами не двигались.
      Тотчас слетелись вампиры. Они тянули трубочки губ, нам приходилось бить их по вкрадчивым гибким мордам. Такие прикончили Шургаева. Он, раненный, полз в лагерь и был перехвачен ими.
      - У Штохла есть пробел, - разглагольствовал Аргус. - Он слишком систематик, он пришлет робота два раза сегодня И завтра утром: три фото можно сравнить и сделать выводы. Зато на следующие дни оставит нас в покое.
      - Почему же именно три? - недовольно спросил я.
      - Число Штохла. Три ракеты, три робота-убийцы. Суеверен?
      И верно, робот прилетал три раза - дважды вечером и раз утром. Вечером он просто шмыгал над деревьями, но утром прилетел на винте, и в тумане мы чуть не проморгали его.
      Но Бэк зарычал, мы оторвались от завтрака и увидели спускающийся в промежутке деревьев аппарат, а над ним - зонтик воздушного винта..Телекамера его вертелась, объектив то вспыхивал отраженным солнцем, то гас. Подлетая, робот выпустил длинную струю горячей смеси. Но поджечь ее не успел - Аргус отбил выстрелом здоровенный сук дерева, и тот, падая, стукнул робота.
      Механизм заколыхался, включил ракетный двигатель и ушмыгнул вверх. Оттуда он и поджег лес - пламя прошумело по вершинам. Но хотелось бы мне видеть того, кто сумел бы сжечь эти джунгли. Они напитаны водой.
      Древесина здесь мокрая, она не горит, а только тлеет. Да и деревья не деревья - чудища. Деревья-кораллы, деревья-трубы, шары, колонны. Корни вверх, корни вниз, корни в стороны. Уф!
      - Будь Штохл человеком, мог бы и ограничиться вечерней разведкой, а не держал нас здесь целую ночь, - говорил Аргус. - А теперь в дорогу.
      И, взяв с собой антигравы скарпа, мы двинулись к реке. Замыкал наш отряд Ники, таща ружье. Люцифер не для пешего хождения, неприятности начались сразу - идти пришлось по прокислой местности. Здесь бурно росли грибы и зеленая пена. При рассмотрении ее (десятикратная лупа) я увидел, что она составлена из синих пузырьков, склеенных друг с другом чем-то оранжевым. Оттого цвет и был ядовито-зеленый.
      Бэк увяз в ней, и пена ожила, двинулась на него. Бэк в страхе и в бешенстве хватал ее челюстями, но пена наползала (фоторобот скакал вокруг, дрыгая ножками, моргая лампой-вспышкой). Бэк освободился, но в каком виде! Все панцирные отверстия отпечатались на его шкуре.
      Он словно побывал в сильнейшем пищеварительном соке.
      (Примечание: дальнейшие исследования показали сообщаемость между собой всех зеленых пузырей местности.) Из других любопытных феноменов я могу отметить белый дым. Он выходил из воды в болоте вместе с бурлением донных газов. В серо-зеленой тьме джунглей он виделся призраком, но был материален, это утверждал страх наших собак.
      Дым устремился к нам - собаки кинулись врассыпную.
      Дым погнался за несчастным Бэком. Пес взвизгнул и кинулся в гущу корней, забился в них, защелкал оттуда, загремел челюстями. Дым, расплываясь, скользнул к нему. И тут же Бэк бросился на Георгия - того спас ловкий прыжок. Бэк повернулся и вцепился в спину своей подружки Квик. Мы услышали хруст прокусываемых панцирных пластин. Квик умерла. Затем он посмотрел на меня. Такого бешеного горения глаз я еще не видел. Рот его был кровянист. Бзк прыгнул - я выставил ружье. Он сбил меня с ног. Я упал между высокими кочками.
      Но тут собаки с ревом кинулись на Бэка. Джек пропорол его, а Лэди сорвала с Бэка панцирь.
      - Прочь! Назад! - кричал я на собак. Гибла вторая собака подряд. Проклятое место! Аргус внимательно разглядывал труп Бэка.
      - Смотри! - И показал мне на струйку дыма, пробивавшуюся между кочек. Она выходила из мертвого тела. И вот уже дымная большая змея приподняла голову, выпрямилась, поплыла.
      - Какая гадость! - с отвращением сказал Георгий, - Это... это мне напоминает Мюриэль. Подобная нечисть погубила экспедицию Крона.
      И выстрелил из пистолета. Деревья загорелись от лучевого удара, ошпаренные древесные слизни падали один за другим.
      А я уже прощал Люциферу (и Штохлу) смерть двух собак.
      Ведь я увидел два незаурядных, необычных, непредсказуемых явления. Их надо скорее описать и взять в свою научную котомку.
      И мне остро захотелось поговорить с Гленом, спросить его мнения, спорить с ним. Но там этот страшный Штохл.
      - Глен умер, - сказал мне Георгий, хотя я не спрашивал его.
      И снова мы строимся шеренгой, снова идем. Воды больше, всюду летучие огоньки.
      Одни гнездятся в ступенчатой коре деревьев, другие плывут над черными водами. Собаки выбились из сил, они то и дело садятся прямо в воду. Я тоже устал.
      Я бы пошел с антигравом, но хочу делить путь с собаками.
      Наконец-то река. Она разлилась в болотах. Что делать? Как здесь выкрутится Аргус? Он выкручивается первобытным способом: дает приказ, и Ники валит несколько деревьев. Тяжелые он отбрасывает, другие (они имеют почти невесомую древесину) разрезает и формирует плот, связывая бревна. Плот готов. Ники кладет настил из жердей, мы прикрепляем антигравы к бревнам, садимся и тут же поднимаемся. Мы в воздухе будем идти вдоль течения реки, но под деревьями. Уж там-то нас не увидят, не подкараулят ракеты.
      Но и здесь трудно - река узкая, деревьев много, приходится отпихиваться жердями. Ники топчется на носу плота, я работаю на корме. Ники активно шурует жердью. Когда он взмахивает ею, я пригибаю голову. Собаки лежат на куче веток.
      И нет здесь ни сухого места, ни сухой древесины, ни сухой одежды. Нас окружает плесень, светящаяся в темноте, и пугают улитки, в полтонны каждая.
      Они свисали с деревьев, поднимали ноги, похожие на вывернутые корни дерева, они, подлые, ловили нас.
      Собаки огрызались.
      Мигги захворал, съев щупальце улитки. Начались судороги, а лечить пса нечем. Аргус пристрелил его, я поставил в счет Штохлу уже трех собак. (Отмечаю маршрут их смертями - Бэк, Квик, Мигги.) Да, видели моллюска спрутовидного.
      Он красив и ярок, словно оранжевый апельсин.
      Он бросил в нас пучок щупалец - робот успел сфотографировать его. От светового удара лампы-вспышки моллюск скончался, но будет, как живой, в моей фотоколлекции.
      Георгий сидел над картой и что-то бормотал о своем глубркрм интересе к здешним болотам.
      - В болоте, Тим, рождается жизнь. Болото и застой - символ особого рода жизни, скоро мы с ней столкнемся.
      Или: - Присмотрись, во-он там деревья-психи. Одно пляшет, второе впало в детство и зеленеет от самых корней. Вот деревомизантроп, оно растет на отшибе, на нем ни листика, однако живое.
      - Далеко еще? - спросил я.
      Он ткнул пальцем в просвет деревьев, показал на ровную, металлически блестящую полоску горизонта (над ней летела цепочка медуз).
      - Плато!- сказал Георгий.
      Он сидел почти голый (сушил комбинезон) и не боялся ни бактерий, ни грибковых спор. Он вообще в ту пору ни черта не боялся.
      Он посмеивался надо мной и твердил, что биолог должен автоматически любить болота, медуз и осьминогоподобных улиток. Я отмалчивался. Не смешно - дом наш разрушен, ради погони за неопределенным злом погибли три моих собаки.
      Мутанты! Три из семи!
      Их предки увезены с Земли, их родители направленно отобраны, они выучены для службы вот на таких сумасшедших планетах.
      Им же цены нет!
      А в доме была Джесси со щенятами. Дурацкая бомбежка! Дурацкое положение - преступник охотится на блюстителя закона.
      Но что такое закон?.. Вот, скажем, эти мхи. Они растут, сосут голубую землю и через миллионы лет породят траву.
      Это природный закон. Слизняк в болоте ловит других маленьких слизней, переделывает их в свою массу. И это закон.
      Вон следы моута, поспешные. Интересно, от кого он удирал? Но раз удирал - значит, есть существа и круннее и сильнее его. Тоже закон - на сильного всегда найдется сильнейший. (На Глена - Штохл, на него - Георгий.) А закон человека? Справедливость его многолика.
      Закон... Ники привинтил ракетное ружье на свою башенку.
      Но держится он ближе к Звездному, чем ко мне, - закон симпатии.
      Ники, проходя, рсматривает плот - закон осмотрительности. Или стреляет, разнося в клочья очередного болтающегося на дереве слизня, нарушившего закон осмотрительности. Грохот, шипение ракетного снаряда - и слизня как не бывало.
      ...Плато. Я в астрономическую трубку рассмотрел летателей. Но это оказались не медузы, а мини-скарпы типа "Блеск".
      Простому глазу они казались пузырьками-медузами.
      - Это скарпы, - сказал я.
      Я наблюдал, Георгий сидел, положив на колени карту, делал отметки маршрутов мини-скарпов и жаловался, что просто не в силах настроить мозг на их волну, так их много. Сплошная толчея.
      - Чего я не понимаю, - сказал я (в поле зрения как раз пролетели три скарпа - два серебристых и один синий), - чего я не понимаю. Они же активные, оснащенные, не удосужились заглянуть к нам.
      - Удосужились: для стрельбы нужна сетка координат.
      Я развивал мысль:
      - Понимаешь, нормальный переселенец дома любуется на картинки, слизни ему кажутся смешными. Но приезжает, выходит на свежий воздух и... чешет обратно во все лопатки, прячется за колючую изгородь на полгода, пока не привыкнет. А у них иначе, они летают!
      - Ты когда делал карту?
      - Месяц назад крутнулся вокруг шарика. Еще я не понимаю Глена. Почему он не позвал меня сразу? Мое имя ему известно.
      - Глен умер.
      - Хорошо. А где дома колонистов?
      - А по-твоему? - Георгий ухмыляется.
      - Слушай! Нет ли там пещер?
      - Есть, и какие!
      Он щурится, будто видит их.
      Ники вскинул ружье и повел стволом, будто желая выстрелом сбить птицу в полете. Движение его было молниеносным, но Звездный успел схватить ствол и поднять его. Ракета с шипением и брызганьем искр унеслась вверх.
      Прогулочный скарп пронесся над нами, сверкнул брюхом и ушел за деревья. Собаки залаяли ему вслед. Георгий орал: - Быстро!.. Быстро вниз!
      - Куда вниз?
      - Приземляйся!
      И мы с Ники приземлили плот. Но деревья здесь были прегустые, в белых перьях, бревна плота длинные - пришлось работать. Затем мне было велено прыгать на берег, Ники - держать плот на месте и следить за собаками.
      Мы с Георгием побежали в глубь леса. Белый неровный мох дергался под нашими ногами.
      - Он здесь, - говорил на бегу Георгий. - Я вижу его.
      - Он мог улететь прямо.
      - Он здесь.
      - Разведчик?
      - У поганца другая цель.
      - Скорей! - Георгий протянул мне руку. Наконец мы выскочили на поляну и увидели машину. Около стоял моут и обнюхивал пузырь кабины. Морщины на лбу зверя двигались, в глазах была серая голодная тоска.
      Мы проскочили под его брюхом. Я обернулся и увидел - он обнюхивает свой живот.
      - А если... прилетят... другие.:: другие? - спрашивал я: Аргус не отвечал. Еще просвет в деревьях. Ага, поляна...
      В середине круга красных деревьев,-шелестящих ветками, плясал человек. Он бил ногами, работал руками, вскидывая их вверх. Он подскакивал, приседал, вскрикивал:
      - Их-хо!.. Их-хо!..
      Это был очень толстый мужчина. Его рыхлые телеса тряслись, белые волосы растрепались. Ему было тяжело и жарко плясать.
      Мы подошли ближе - мужчина плясал, закрыв глаза. Лицо его было измучено, багрово. Но видно - ему и мучительно, и приятно. Пляска была дикого, исступленного темпа, ее только и танцевать одному в тайном месте.
      Толстяк открыл глаза и взлетел.
      Он летел, загребая воздух руками, вытягивая ноги, изгибая туловище, прижимаясь к незримому. Я знал - это ерунда, карманный антиграв, но страх поднимался во мне, я ощутил свои волосы.
      Толстяк увидел нас. Он подлетел и погнался за Георгием.
      Тот отступал, а плясун, легкий, словно пузырь, налетал и налетал, дребезжа мелким, гадостным смехом.
      - Дрянь! - вскрикнул Георгий и ударил его. Толстяк упал. Он лежал на мхе, разбросав руки, а белый дым неторопливо покидал его.
      Он был велик и плотен, этот дым. Казалось, на поляне сожгли дымовую шашку и ветер несет столб ее дыма (а ветра-то не было). Толстяк лежал и не шевелился. Георгий схватил его за волосы и поднял голову. И вдруг стал бить его по щекам.
      Он бил легонько и размеренно ладонью, сначала по правой, затем по левой щеке. Шлепки разносились в тишине.
      Наконец, толстый мужчина оттолкнул руку Георгия и сел.
      Он посмотрел на нас. Глаза его были светлые кругляшки на красном лице. Под глазами черные тени, передние зубы выставились.
      - Ребята, - сказал он, помолчав. - Я вас не знаю.
      Мы с Георгием молчали.
      - Эй, а тебя я видел, - сообщил он, подумав, Георгию. - Где я мог тебя видеть? Такая же была синяя морда, такой же серьезный.
      - Зачем привёз дым? - спросил Георгий.
      - Что, захотелось? Так валяй, это сладостно.
      - Как звать? - спросил Георгий.
      - Эдвард Мелоун.
      - Послужной список?
      - Крон на Мюриэле, Глен на Люцифере.
      - Помню, на Мюриэле ты был помощником Крона. А здесь?
      - Правлю роботами. А я вас видел, видел... А-а, так вы Звездный Аргус. Ящички, звездочки, мотаетесь по планетам, житье ваше проклятое.
      - Взялся за старое?
      - Аргус, я человек и все человеческое...
      - Тим, он человек. Для чего Штохл назначил тебя управляющим?
      - Он еще и спрашивает! - всплеснул толстяк руками. - Да мы все там управители: кто универсальных роботов, кто специализированных... Шарги правит червецами, изучает почву, Курт заведует прыгунами. И так далее.
      - Где Глен?
      - Опочил, вы знаете.
      - Верно! А что с тобой будет, ты знаешь?
      - Не запугивай, - быстро сказал толстяк. - Прощают до трех раз, у меня резерв.
      И здесь я увидел ухмылку Аргуса. Губы его раздвинулись, лоб исчеркали морщины, зрачки сжались в две крохотные горящие точки. Он скользнул по мне взглядом, просто повернул голову - я ощутил болезненный ожог на лице. Я понял (видя рядом Аргуса и Мелоуна): сейчас, здесь, он уже и нечеловек.
      - Третьего раза не будет. Тим, уведи ублюдка и пришли Ники.
      Мелоун замотал головой: нет, не пойду. Георгий взял его физиономию за углы челюстей и подержал немного. И поглядел - глаза-в глаза. Мелоун затих, и Георгий отправил нас к плоту.
      Порочный тип едва тянул за собой ноги. Я обвязал его шнуром, включил напоясный антиграв. Такого, летучего, стал буксировать за собой.
      От деревьев, оберегая свою ударяющуюся голову, тот отталкивался руками, кусающихся двуголовок пинал.
      АРГУС
      Вот чего им не видно - ускорения моего личного времени.
      Медлительность совершающегося вокруг изумляла и злила меня. В своем новом времени я увидел надвигающегося крылатого робота. Он выполз из-за макушек деревьев, вошел в прицел ружья и приклеился к его перекрестью. И не желал двигаться дальше. Я, прижимая спуск, послал в него три ракеты - в двигатель, в правое, в левое крыло. Потом оглядел обломки и обнаружил, что робот здешний, на своих деталях не имел клейма, а в состав металла входил люциферий (элемент виделся мне дрожащей радужкой).
      Я спросил, что мне делать. И Аргус-3 сказал о судьбе экспедиции Крона, сгубленной Белыми Дымами, и советовал побывать на здешних болотах, прилегающих к плато. Но были неожиданностью ракета и случайность, давшая мне в руки минискарпа.
      А теперь нужно ударить по Штохлу, ударить как молния.
      Я знал, тот все проверил, всюду побывал: у дома и в лесу. Пропажа нашей компании встревожила бы Всесовет, ее следовало притемнить. Скажем, организовать нападение моута.
      Штохл... Я вижу его спускающегося между деревьями.
      Его скарп опускается легко, как перышко. Машину ведет многоножка. Я вижу, многоножка покрыта розовым пластиком.
      Сам Штохл одет в легкий скафандр. Под защитой маски брезгливы его губы.
      Я вижу - он идет по лесу, и рядом с ним бегут два малых робота. Их оружие - огнеметы.
      Он ходит около дерева, пиная брошенные консервные банки, и угадывает все, кроме направления. Я знаю, ему не придет в голову, что мы тащимся по болотам, он решит, что мы идем, выбирая приятный путь.
      Там он расставил засады.
      Я вижу роботов, шатающихся в джунглях. Они ищут нас.
      Но где мысль Штохла? Я зову ее, а ловлю пустоту. Исчезла, стала невидимой.
      Штохл, откликнись! Ау-у... Вот, Аргус-9 говорит о экранизации мозга. Штохл загородился от меня? Пусть! Я думаю о Законе и силе его, вошедшей в меня... Является Ники. Мы сходили с ним на поляну, к болоту. Несколько дымных столбов поднялись из воды и привычно двинулись к нам.
      Ники ударил ракетой. Вода с шипением и грохотом взлетела.
      Клуб пара окутал дерево. Упал вниз слизняк, помутнел и умер.
      Пар улетел к низким тучам и соединился с ними.
      Уцелевшие Дымы удалялись медленно, с обиженным достоинством. В них нет хищной быстроты первого дыма, они ручные, их сюда прчивез Мелоун.
      А первый? Он одичал? Местный? Это пусть решает Тим.
      Я же осмотрел следы. Нет, здесь бывает не один толстяк. Следы разные легкие и тяжелые, новые и старые, мужские и женские. Итак, Дым. Тим, узнав о нем все, ахнет! Все в космосе ахнут, узнав о Белом Дыме на планете Люцифер. Он ключ к делам колонии. . А смерть Глена?
      Мне надо увидеть его комнату, любимые его штучки, которые он держал в руках. Я подержу их, почувствую холодок металла, теплоту дерева, безликость пластмассы. И увижу...
      Много чего я увижу.
      Итак, следы. Все, кто бывал, гостил у Белых Дымов, оставили печать: оттиск сапога, сломанную ветку, сорванный диет.
      Вот флакон из-под таблеток, валяется носовой платок, его жует плесень.
      Беру платок - плесень обиженно вздрагивает. Она похожа на лиловую кошку необыкновенной пушистости. Платок... Инициалы М. Г. (Мод Глен). Она полная блондинка, медлительная, слегка картавит. Она говорит кому-то: "Поспешим, не то Хозяин поднимет визг". И, торопясь, потеряла платок.
      Кто такой хозяин? Как он визжит? Ники берет у меня платок и прячет в сумку. Глен или Штохл выбирал место колонии? Чья это мысль: поселиться и жить в пещерах?
      - Что делать? - спрашиваю Аргусов.
      - Торопись, - отвечают Голоса. - Бери новые знания.
      - Какие?
      Молчат. Ладно, сам догадаюсь. Мы уходим.
      Ники идет впереди меня с ракетным ружьем. Движемся, так сказать, с собственной артиллерией. Но там же моут.
      Хоть бы он ушел, иначе Ники прихлопнет его.
      И мне стало жаль эту гору нелепостей поведения, анатомии, внешнего вида. Мне жаль всех моутов на свете - они ошибочны, они вымрут.
      Но зверя нет. Он завалился спать в болотную жижу и походит на голый островок.
      Мы влезли в кабину скарпа. Странноватый запах. А-а, и здесь фиолетовая плесень. Вон она, голубушка!
      Я ногой соскабливаю ее с пола кабины и пинком выбрасываю наружу. Теперь хорошо. Ники садится к управлению, кладет щупальца на клавиатуру. Ракетное ружье стоит у его кресла. Придерживаю его, но не чувствую человека, сделавшего ружье. Мне больше нравятся ружья Тимофея, его старинные дробовики и пулевики. Они неудобны, слабо бьют, но ихто делали люди, а не роботы.
      Ники поднимает скарп и ведет его к скалам плато. Ведет предельно осторожно, бороздит макушки деревьев.
      Сейчас мы попадем в враждебное место. Страшно? Нет!
      У меня уверенное состояние. Я словно бы стою у двери. Ее подпирают с другой стороны, хотят закрыть, наваливаются - я же поставил ногу и держу ею дверь. Мой вес, сцепление башмака с полом и законы рычага не дают ей закрыться. А те, напирающие, выдыхаются и не могут понять, что дверь им не закрыть. Но убедятся в этом.
      Что же делать с колонией? Сохранить? Убрать? Стоп! Вот они, скалы.
      Мы прячемся в макушках деревьев: идет враждебный скарп. Он заходит в расщелину - там вход в подземелье.
      Влететь с ним? Осмотреть плоскогорье?
      - Плоскогорье, - бросаю я. Ники переваливает скалы, бороздя их днищем скарпа. Он все делает верно, умница, так нас не приметят.
      Пройдя строй деревьев и вспугнув узкокрылых блестящих ящериц, мы летим над плато. Его выперли подземные силы, подняли камень вверх метров на двести. Гранит, много известковых пород, легко размываемых водой. Отсюда и пещеры.
      Плоскогорье... Здесь нет болот, мало фауны. И вдруг мне захотелось жить здесь в покое и сухости, гулять и радоваться отличным пейзажам.
      Вот она, посадочная площадка. Заплывает красным мхом.
      - Обратно!
      Мы возвращаемся и снова ждем. Так нас караулила ракета.
      На горизонте тучи готовят ночной ливень... Медузы, несомые ветром... Хочу увидеть Тима. Вижу. Он и толстяк тесно сидят в палатке. Вокруг них сгрудились собаки. Две из них положили свои морды на плечи Тима. Нм хорошо вместе, то есть Тиму и собакам.
      - Привет честной компании, - говорю им.
      "Навязал монстра, - читаю я мысль Тима. - Сейчас он в остром приступе откровенности. Такие полезные сведения. Что делать? Все ценное я уже уловил".
      - Заткни его.
      "Смеешься. Кстати, он мне указал съедобного слизня. Похож вкусом на солоноватое желе".
      - Приятного аппетита. Двигайтесь-ка к плато.
      Отключаюсь. Ощупываю себя, поправляю бронежилет.
      Весьма потрепанная штука. Потертости, чиненая петля. В пистолете я меняю обойму. Застегиваю шлем и зову Аргусов на совещание. Но шлем молчит, и я дремлю вполглаза. Мне хорошо. Мерно - вверх и вниз - покачивается скарп. То опускаются, то поднимаются верхушки деревьев - в белых цветах, крупных, как суповые тарелки. Над ними вьются какие-то, с гудящими крылышками.
      ...Очнулся. Небо белеет. Солнце уходит за скалы. Взлетают сумеречные летающие штучки, те самые, что крутятся возле нашего дома. Но есть и такие - во сне не снились. Кто их родил? Какая мама?
      Необыкновенно фотогеничны! Эх, ловить бы их на матовое стекло камеры! Это такое наслаждение, такая трудность.
      Работая с Тимом, я увлекался фотосъемкой. В доме лежали мои альбомы. Бывает, раскроешь и вытаскиваешь одно фото за другим. И под прибором зверье оживает, шевелится, кричит.
      ...Вспыхнули колесики галактик. Вот и "Персей" - идет к Люциферу по инерции. Но что это со звездами? А, Ники двинулся.
      Он вышел из-за деревьев и пристроился в хвост серебристой машины. Мы идем за нею, словно тень. Молодец Ники!
      За этой серебристой машиной вошли мы в расселину, рядом с ней повисли у шлюзов круглого входа, за ней прошли коридор., Он циклопически огромен, с крутым уклоном вниз. По потолку его тянется светящаяся широкая полоса, видны швы облицовочных плит. Я нажал кнопку прожектора: в его свете зеркально вспыхнул скарп-проводник. Я увидел дремлющего в Кресле узкого в плечах мужчину. Тело его испускало слабые волны. Голова в белом огромном шлеме, словно гриб, сонно качалась на тонкой ножке шеи. Я беру из тюбика мятную лепешку и кладу ее за щеку. Рассматриваю человека-гриба.
      Кто он? Зачем ему этот до идиотизма огромный шлем?
      Путь (и мятная лепешка) кончился в широком зале. В нем бегают роботы типа Ники: одни принимают машины, другие моют их или торчат в кабинах, выверяя механизмы.
      Человек из скарпа-проводника вышел, сонно щурился на нас из-под козырька шлема.
      Первым, звеня сочленениями, вылез Ники. За ним спрыгнул я. И вдруг человек в шлеме побежал ко мне. На бегу он стянул шлем. Его волосы вздыбил сквозняк, его нос и подбородок сходились друг с другом словно щипцы. "Я Штохл! - сигналил мозг. - Ты узнаешь меня, Звездный? Я - Штохл".
      Я даже онемел от неприятного удивления.
      - Звездный! Добрался-таки? - крикнул Штохл и надел каску, погасив свой мозг. - Намерен мешать?
      Голос его резкий, сильный, звенящий. Молодой голос. Подбежав, он схватил мою руку своими обеими и стал ее трясти.
      Тряс и смеялся, высоко закинув голову.
      Отпустил руку. Я смотрел на него. Ощущение шильности его черт сменилось другим. Режущее было в его лице, острое и воронье: синеватая чернота волос, нос клювом, белые веки.
      Человек с вороньим лицом - так прочитал я его.
      - Именем Закона... - начал я и протянул руку к его плечу, готовясь договорить формулу, сказать те слова, что тяжелее камня, и менять которые никому не дано.
      "Стой! - сказали Голоса. - А знания?"
      - Стоп! - перебил меня Штохл с огромной быстротой. - Это успеется. Я вас ждал, хотел увидеть. Да, да, хотел. Знаете почему? Я, роботы - мы все лица тривиальные и обыденные, а вот Аргуса видел один из миллиона - так мне сказала статистика. В общение с ним вступает один из тысячи миллионов. Такое соотношение. Я - двукратный счастливчик, а вы именем Закона... Вам сколько лет, мой судья?.. Тридцать?.. А вы молодец, вы умеете драться. Надо же, оглядываюсь назад - а за спиной Правосудие. Вы ведь имеете право судить? Да? Но как это вы от моей ракеты увернулись?
      "Бери Знание", - шептали Аргусы.
      - Хорошо, братья, я возьму его. Но какое? Где?
      - Как вы нашли то место в лесу? - не унимался Штохл.
      - Так вот вы какой! Каску, каску снимите.
      - Так вот вы какой, Звездный. Нет, каску я не сниму. Два кило свинца на голове ношу из-за вас, не сниму. Цените!
      - Что же, шея укрепится.
      - Верно. А я... Красный Ящик? Он с вами?
      - В доме, который вы жгли (а я уже и забыл о нашем доме).
      - Знаете, с вами мне как-то не везет, - вдруг засмеялся Штохл. - Я летал сегодня и туда, сами понимаете. И что же? Угодил не в дом, а в горючее, дом только закоптился. - Но вы красавец - жилет, каска. И не таращите, не таращите на меня ваши прекрасные глаза, ноги подкашиваются. Да, да...
      Штохл опять засмеялся. Потер ладонь о ладонь.
      - - Но. к делу. Итак, комната вам приготовлена: идите вверх и прямо по коридору. Ждем вас, как видите. О-о, мы не такие простофили, уверяю вас. И слизней у нас есть не придется, бегать от них - тоже.
      Болтая, он тут же отдавал приказы роботам. Послал ремонтных к нашему скарпу "Алешка". Отрядил встречающих к Тиму.
      Ники, подозрительный и настороженный, вращал башенку.
      Веко его лазера дрожало, готовое открыться.
      - Весь в хозяина, - смеялся Штохл. - А за меня не бойтесь, Аргус, я не сбегу. Куда? К тому же у меня есть серьезное подозрение, что мы с вами еще поладим.
      В самом деле, куда он уйдет?
      А мне надо поесть как следует. И решить, что делать дальше. Отдаваться силе, несущей меня? Проверить ее? И продумать, как взять этот урок жизни и внести его в кладовую Аргусов? Так.
      Началась эта ночь, предельно тяжелая.
      - Бросьте-ка все это, - советовал мне Штохл. - Пока не поздно. Я плохого вам не желаю, вы мне даже интересны. Подумайте - планету переделываю. Ерундят они там, в Совете, а вы у них на веревочке, и мне мешаете, и время теряете. А оно, заметьте, не возвращается... Идите сначала вверх.
      ЧЕЛОВЕК С ВОРОНЬИМ ЛИЦОМ
      Комната Глена ничего мне не дала. Там был склад вещей погибших колонистов. Аккуратно устроено - полки, гнездышки, таблички: "Т. Глен", "Е. Крафт", "А. Селиверстов" - всего десять человек. Одни колонисты умерли от болезней, другие убиты медузами. Но вещи их остались - долгоживущие вещи.
      Вот ружье Глена, вот одежда, пахнущая плесенью. Ага, бритвенные принадлежности - первая, увиденная мной в жизни, опасная бритва с широким лезвием. Из всего найденного это наиболее личная вещь Глена, выкопанная им в семейных вещевых залежах. Синие отсветы лезвия рисовали мне его.
      Этот человек (по словам Тима, гениальный) носил вот тот свободный костюм по праздникам, этот широкий комбинезон на работе. А если выходил в джунгли, то одевал легкий скафандр.
      Он не любил стеснять себя и, конечно, не мог придумать подземную жизнь. Толстый (96 килограммов), веселый, сильный, он верил именно в биологическую цивилизацию, должен был верить в нее.
      С неисчерпаемым добродушием толстого человека Глен мог терпеть неудобства Люцифера. Но его мясистая мудрость уперлась в четкую сухость Штохла. Правоту Глена могло подтвердить время.
      Правота Щтохла?.. Достаточно было побегать взапуски с загравом, прятаться от оранжевого слизня или прилипнуть к свисающей с дерева ловушке манты. Или убегать от медузы, прыскающей ядом. А то вернуться и обнаружить, что дом начисто съеден плесенью.
      Правота Штохла - это чистый воздух, душ, вечерний покой. Сразу! Глен же говорил о смене поколений.
      Итак, Глен и Штохл, порыв сердца и расчет.
      Я хожу и беру вещи. И один за другим передо мной (во мне?, в мозгу?) строятся ушедшие люди.
      Вот Крафт, угрюмый и тяжелый. Упорство - его имя.
      Селиверстов, веселый, со странно широкими челюстями.
      Цодходит сам Глен, огромнейшая и смешная фигура. Что в его взгляде? Отчуждение смерти? Видение будущего Люцифера?
      Прыгают с нумерованных полок и подходят другие люди, вертится между ними золотистый спаниель (его ошейник повешен на маленький гвоздик).
      Он суетится обрубленным хвостиком. Милый призрак, он тычется носом в ладони других призраков.
      Толпа густеет, я слышу их голоса. Они шелестят: "Спроси нас, спроси, ты узнаешь все".
      Но я не могу спросить их. Я сжимаю свое лицо и ощущаю пальцем холодные впадины и выступы его. Но вижу их сквозь ладони, сквозь сжатые веки - они во мне, они во мне...
      - Друзья, - тихо шепчу. - Мы покараем Зло, я обещаю.
      Я вернулся в свою комнату и сел в кресло. Успокоился.
      Итак, мысль Штохла экранирована. Но других-то я вижу.
      Не напрягаясь, совсем легко, я вижу тени шахт под моими ногами, ловлю мозговые волны людей, шорохи и трески их слов, ослабленные скальной породой.
      Итак, колонисты... Я использую Ники. Он похож на здешних многоножек, та же модель. Я повелел ему идти к колонистам смотреть и слушать...
      Итак, начну с основы этого дела.
      Всесовет получил два сообщения. Первое (от Штохла) - Глен умер, заразившись болотной лихорадкой, похоронен с положенными его рангу почестями.
      Сообщение номер два (самодельный передатчик, прицельная волна) - Глен подло убит.
      Вопрос: чем объяснить дальнейшее молчание передатчика?
      Осторожностью? Борьбой в колонии? Но я располагаю ощущением Зла лишь в одном человеке.
      Эти мне виргусяне!.. Они в подземельях своей планеты все или обожатели зверей, или машин, только их. А уж характеры!
      Итак, Глен и Штохл?
      Я соединяюсь с Всесоветом, с его картотекой, и считываю данные: "Томашек Дж. Глен: планета Виргус - хирургическая селекция, разработка методики направленного воспитания животного и растительного мира молодых планет. Возраст пятьдесят лет. Рост высокий, полнота выше нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер. Член таких и таких-то ученых обществ". (Список работ.) Вот карточка Штохла.
      "Место рождения - планета Виргус. Возраст - семьдесят.
      Профессия - изобретатель, печатных работ нет. Интеоесы: самоуправляемые системы. Выступления на темы колонизации планет. Оппонент Глена. Послан на Люцифер для технической помощи и организации параллельного опыта (маломасштабного технического метода колонизации данной планеты".
      Перечисление изобретений - огромнейший список.
      И вдруг Зло, вдруг преступление. Что это? Взрыв души Штохла, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?.. Жесткими правилами жизни покинутой планеты?..
      И вдруг мне стало одиноко - Тим еще далеко. Тогда позвал Голоса. Они пришли сразу, будто стояли и ждали за моей спиной. Сколько уверенности принесли мне они.
      - Так, мальчик, так, - твердили они. - Действуй, но не спеши.
      - Дело интересное. Бери Знание, Знание, все крохи его, - напоминал другой. Стихли. Переводят дыхание. И снова: - Я, Аргус-3, я поспешил на Мюриэль и упустил интересный поворот дела. У тебя Мелоун. Ты не забыл его?
      - Предлагаю внимательно рассмотреть семь сторон этого вопроса. Не спеши, нужно вызревание дела в ближайшие часы.
      - Точнее уясни себе Закон.
      - Я Аргус-11, пытался с молодым задором переделать людей и сломал их волю. Береги человека!
      - Наблюдай, наблюдай, наблюдай...
      - Я, Аргус-7, столкнулся с случаем, когда преступник за простым нарушением скрывал преступление более опасное, вызванное тоской по Земле. Понимаешь, он привез гены земных животных...
      - Наблюдай, наблюдай, наблюдай...
      С ними я решил так: Закон, в конце концов, требует лишь нормального поведения. Норма, конечно, меняется. Одно дело жить в городишках, другое здесь, на диких планетах.
      Но меняется норма только в одну сторону - требует большего.
      А теперь мне нужны дневники Глена. Они, как я вижу, хранятся у Дж. Гласса, эскулапа и биохимика.
      Я перешел через мостик (текла подземная черная речка, в ней булькали какие-то белые и плоские). Щелчком сбил в воду железную финтифлюшку, приклеенную к перилам. Прошел к колонистам.
      Их коридор огромен. Он тает в голубом свете, дышит теплым сухим воздухом. И двери, много цветных дверей.
      У входа в него я наткнулся на Ники. Тот брел мне навстречу. Он сгорбился, опустил усы антенн: вид предельно унылый.
      - Спасибо за поручение, - задребезжал он. - Поручил слежку честному роботу. Спасибо, уважил, благодарен, рад, счастлив, на седьмом...
      - Что ты узнал?
      - Ничего.
      - Как они здесь?
      - Никак! - огрызнулся Ники и скрутил антенны в презрительные спирали.
      С ним начинаем обход. Первая дверь - красная, в бегающих квадратиках. Они то рассыпаются, то строятся в большой ромб.
      Я постучал - дверь отступила передо мной, показала комнату. Вокруг стола сидели жирные парни - играли в карты.
      Увидев меня, они почему-то скинули их на пол.
      Я вошел. Здесь царила роскошь. Стены мерцают. Парящее электрическое одеяло (о таком мечтает чудило Тим). Пузырчатые кресла. Статуэтки из тех, что оживают от кнопки и творят черт знает что. Ковры толстые, рыхлые, словно лесные мхи.
      На столе - грибы в блюде. Фиолетовые, те, что на глазах съедают каждый мертвый обломок дерева (а я вижу в них алкалоид типа мескалин. Вот оно как!).
      Игроков четверо. Комбинезоны с отливом металла. Вид типичных колонистов, свирепо хватающихся за работу: тяжелые подбородки, взгляды, бицепсы. Но толсты...
      Вообще, такой отличной коллекции волевых подбородков, какие были собраны здесь, я прежде не видывал.
      Я сел к столу и стал разглядывать их - одного за другим.
      Авраам Шарги. Кожа хранит меланезийскую синеву, лоб тяжелый, губы тяжелые, подбородок, взгляд пронзительный. Пригодится.
      Иван, фамилия - Синг. Изящен и... бесполезен.
      Курт Зибель: подбородок, взгляд, плечи, бицепсы, трицепсы, неприязнь.
      Прохазка (фамилия необычайно плодовитая - для космоса, все время на нее натыкаюсь). Подбородок, взгляд, брови словно усы Тимофея.
      И вдруг мне стало жалко тех женщин, что будут любить этих четверых.
      - Веселитесь? - спросил я.
      - Хэлло, Звездный, - сказали они. - Убиваем время.
      И, приветствуя мое звание (наконец-то догадались), привстали и шлепнулись обратно. И кресла заворочались, приспособляясь к новому положению их задов, массируя эти зады.
      Меня стали угощать.
      Была выставлена бутылка вина, из холодильника извлечена парочка жареных цыплят. Гм, гм, еда колонистов.
      - Пейте, ешьте, - говорили мне. - Все здешнее, все искусственное, все превосходного качества.
      Я снова поел с удовольствием. Обгладывал пластмассовые косточки техника виргусян безупречна и в мелочах.
      Разные планеты в разное время пришли в Коллектив. Виргус - последним. Они там и до сих пор индивидуалисты, хотят своей техникой доказать, что-де могут все на свете.
      -Живете весело, - сказал я. - А должны осваивать плато. И ведь не царапнули землю. Верно? Почему?
      Четверка оживлялась, даже пыталась встать. Это было внушительное зрелище.
      - Там ад! Красный ад, синий ад, зеленый ад (Прохазка).
      - Хозяина не видели? Мы его поддерживаем (Шарги).
      - А грибы, - спрашиваю я, - зачем?
      - Грибы ерунда, можно взять "прямун" и сгонять на болото (Прохазка).
      - Ха-ха-ха!
      - Там забеспокоились? (Шарги воздел глаза к потолку.) - Верно понимаешь. До встречи.
      ...Следующие три комнаты были пусты. В четвертой сидел за столом лысый мужчина лет сорока, точнее, сорока трех, Свитер. Подбородок. Плечи. Бицепсы. Обстановка без грибов, цветов и статуэток. На столе - разобранный мини-двигатель.
      Это он радировал.
      Мужчина (Эдуард Гро, 44 года) помахал мне рукой: извините, мол, не здороваюсь, выпачкался машинным маслом.
      Но опасения его самые унизительные. Например, ему кажется, что я его ударю. Неужели Штохл их еще и поколачивает?
      - Вы Аргус? - выдавил наконец мужчина.
      - Как будто. Там, - словно Шарги, я кидаю взгляд в потолок. - Там приняли ваш сигнал. Вы оказали большую услугу правосудию, спасибо!
      - Вы... станете расследовать?
      - Именно. Буду откровенен, мне здесь все не нравится... Кроме техники. И что Глен исчез, не нравится, что колония зарылась в камень, тоже не нравится.
      - А я вам нравлюсь?
      - Вы типичный представитель разлагающейся колонии. Чем вы помогли Глену?
      - Верно, ничем.
      - Уклоняетесь от всего, что пачкает: пьянок, ссор, драк.
      - Заметьте еще, я не пляшу на болотах, не ем грибов.
      Я осматриваю его комнату - инструмент, станок, прочее в том же духе.
      - Мастерите? Любите это?
      - Хозяин заказывает, у него смелый ум. Жаль человека, жаль его времени.
      - Какого времени?
      - Что он тратит на управление этой дурацкой колонией.
      - Вы недовольны?
      - Живется нам хорошо. Встаем в восемь, в девять - ленч, в шестнадцать - баскетбол. Один хозяин работает круглыми сутками, да вот я еще ковыряюсь. Остальные играют в работу.
      - Почему нет плантации?
      Механик поднялся. Сидящим он кажется выше - коротконогий, родился на астероиде.
      - А вы пробовали заводить плантации на Люцифере?
      - Нет.
      - Оно и видно! Будь она проклята, эта биология Люцифера, эти летающие сволочи! То высосут кровь, то хватанут зубами - и, пожалуйста, вирус! Хуже их только медузы. Брызнет, и не только человек - пластик рассыпается! А уж тело одной каплей прогрызает насквозь. А плесень... Проснешься - вот она, подлая. Сожрала ботинки, съела одежду и уже огладывает ногти на пальцах. Попал кусок плесени в еду - обеспечена саркома. Вот в чем мы поддерживаем Хозяина - зарылись, ушли вглубь, и сразу нам всем стало хорошо. Копошусь и счастлив: никто меня не грызет, никто не кусает. Вспоминаю радиограмму и думаю: верно сделал, а раскаиваюсь. Да.
      - А Глен?
      - Я думаю, он умер от злости. Видите ли, получилось так. Мы его переизбрали; сняли то есть, и грубо сняли. Со Штохлом он последнее время был на ножах. Люди они несоразмерные, конечно. Штохл разумен, деловит, талант, а тот был гениальный дурачок. Ему было угодно убивать ради этой планеты не только себя, но и нас. Но не вышло, нет! А кто нас спасал? Хозяин. Я понимаю, Закон требует иного, но я за Хозяина.
      ...Эскулап большой работник. Его комната - это лаборатория; узенькая лежанка, три стола, дощатые полки заставлены химической посудой и приборами. Ему сорок семь лет, он врач колонии, имя - Джон Гласе. Пишет работы по токсикологии животных Люцифера. (Так же интересуется и ядовитыми растениями. Токсины, видите ли, это лекарство.) Встретил вежливо.
      - Извините, я занят, привык к ночной работе. И все же полностью к вашим услугам, - сказал вежливый Джон Гласе.
      И даже поклонился, показав макушку.
      - Дневники! - Я протянул руку. - Дневники Глена!
      - Но я дал слово Отто Ивановичу свято хранить...
      Он все же отдал мне дневники. Две тетради с записям светлых мыслей и опытов я дам Тиму, а вот черную старомодную записную книжку возьму себе. Итак, дневники... Я сел к столу.
      Джон Гласе занялся работой и только взглядывал на меня временами.
      ДНЕВНИК ГЛЕНА
      19-го июня. Люцифер близко. Его голубой глаз пристально смотрел на меня из черноты. И я не могу успокоиться.
      Я брожу вдоль иллюминаторов. Перебираю бумаги, читаю.
      И ничего не могу понять в моих записях. Горит голова.
      Пробежал справочник звездного навигатора - простенькую историю открытия Люцифера кораблем Звездного Дозора, просмотрел отчеты первой экспедиции (неудачной). Она-то и открыла нам исключительность этой планеты.
      21-е. Готовим спуск. Много суеты, много подсчетов, возни, всегда. Совершенно неоценима помощь Отто Ивановича: проработали все этапы высадки.
      Коммодор торопит нас.
      22-е - 24-е. Сбросили на плато десант роботов (и с ними биохимика Д. Гласса). Учитывая действие медуз и их токсинов (данные Т. Мохрва), роботы покрыты спецпластиком. Они ставят надувные дома и устраивают склады. Проклятая должность руковода не выпускает меня с корабля. По требованию Отто Ивановича я приказал опрыскать плато ядохимикатом ФГ-149 (опасно для генетического фонда). Эх, погрузить бы руки в это первичное тесто и месить, месить его.
      25-е. Высадка. Ступил на Люцифер и не удержался, заплакал. Столько лет я рвался сюда, столько надежд! Я рыдал как псих. Меня оставили одного, даже Мод отошла. Остался только робот-телохранитель. Затем я прошел плато. Со мной шли ближние - Крафт, Штарк, Шарги и другие. Ощущение, что МЫ идем по дну богатого моря; деревья-кораллы, деревья-анемоны, деревья-шары.
      И все живое, все шевелящееся. Великолепны слизни-титаны, порхающие ящеры. А цветные караваны медуз! Они увидели нас и опрыскали ядом. Пришлось бежать под деревья.
      Пoгибли Штраус и наш спаниель, славный золотистый пес.
      Действие токсина дьявольски молниеносно. (Дж. Гласе сказал - до ужаса прекрасное.) Первые похороны, и все приуныли. Одни тревожатся, другие грустят. А мне хорошо. Ночью я был в карауле. Мне мерещились первые переселенцы на Виргусе. Какая это, в сущности, скупая и недобрая планета: снега, мхи, пустыни. Поневоле она должна быть переделанной в космический механизм. Эту же надо беречь, как глаз, ее ужасы переделать в красоту. Зло - в добро.
      Я обошел караулы. Шел и вдруг увидел - стронулась черная скала и подмяла купол дома. Оказывается, моут. Крики, пальба, свист осколков. Затем движущийся холм охватидо пламя. Зверь горел пузырясь. Запах жженого мяса, ощущение своей вины, и вопрос: отчего я не проверил окрестности?
      Штохл советует искать пещеры. Им обнаружены карстовые воронки, он в круглосуточных хлопотах.
      26-е. Роботы закладывают плантации. Опробуем вначале культуры батата и маиса. Отто Иванович образовал звено по истреблению медуз и второе - для сражений с слизнями-титанами. Задача - истребить тех и других. Слизней, судя по данным, десятка полтора. Но сколько их внизу, на равнине! Сегодня я летал внизу: интенсивность биожизни потрясающая.
      Договорились - Отто Иванович соберет микроманипулятор, и я стану неотложно работать с генами. Хоздела поведет он.
      10-е. Два события: первые плантации уничтожены налетом серебристых крылатых змеек. Жилые помещения переведены под землю. Начат сбор генетического материала. Шарги обнаружил съедобного слизня. Курт соединил его гены с генами съедобной улитки (по моей схеме). Любопытно, что мы получим? Долго фантазировали.
      Я буквально влюбился во все здешнее. Видя монстров, которых сметет эволюция, я мечтаю о заказниках для них.
      О планете-заказнике.
      15-е. Штохл приказал опрыскивать из огнеметов всю плесень в радиусе полутора километров (а съеден только переносной домик). Я поспорил, но уступил.
      Совершаем вылазки в болота. Поражает некая смешанность форм, будто природа еще только пробует, что и к чему присоединить. Это похоже на сотворение мира по методу Лукреция Кара: "Сначала были созданы руки, ноги и спины, а потом все соединилось как попало, и плохо соединенное умерло. Ибо были люди с двумя головами, а быки с четырьмя хвостами и пр. и пр!" (цитирую по памяти).
      Я уверен, побежденные на плантациях, мы возьмем свое в другом. Путями хирургической селекции и соматической генетики мы организуем Люцифер. Работая, мы сами привыкнем к Люциферу и полюбим его.
      18-е. Медузы убили Селиверстова.
      21-е. О. И. ускоренными темпами пробивает штреки. Работа идет круглосуточно. Торопят медузы - бурей пригнало. Изрядное их количество напоролось на деревья и в агонии выпустило токсин. Ходим в скафандрах повышенной защиты. Ш. командует всем. Как-то незаметно я оттеснен им на почтенное место патриарха, говорящего только "да".
      26-е. Роботы начисто выжигают плато. Но тут же, по горелому, на глазах все начинает дико расти. Ш. требует абсолютно уходить в землю. Спорим. Я заказал виварий и террарий.
      Селекцию ведем сразу в трех направлениях. Первое - для нужд колонии. Второе - получение форм, пригодных для иных планет. Третье - гармонизация и приведение к доброте наиболее страшного (медузы и т. д.).
      1-е августа. Скарп врезался в дерево. Погиб Крафт. Прилетел я туда через час, но плесень доедала его. Бедный друг!
      Спорили с Ш. о направлении цивилизации планеты. Он настаивает на быстром уходе вглубь и создании подземной жизни.
      Я вижу в этом опасность расслабления усилий и требую иного - полного выхода на поверхность и борьбы. В земле можно оставить только лаборатории и лазарет. Сначала должны быть борьба, изучение, привыкание к данной биожизни. Ш. поставил вопрос на голосование, и я остался одиноким (Мод воздержалась).
      Мной недовольны те люди, которых я считал корнем и основой: Ш., Курт, Шарги.
      Их испуг перед биожизнью планеты (и на самом деле потрясающей) стал психозом. Ш. уже наладил серийный выпуск универсальных роботов и строит отличные помещения в земле.
      О, я знаю его. Он не просто испуган биожизнью Люцифера, он охвачен мыслью создать мир подземный. Как червь, Ш. прогрызает Люцифер насквозь: изобретательность его не знает предела. Я же ставлю эксперимент по преобразованию к лучшему именно этой планеты. Сменятся поколения, но будет результат, и какой!
      31-е. Удача! Первый гибрид слизня и улитки. Превосходный вкус, полный набор аминокислот. Создан в невероятно быстрый срок. Полагаю, оказался полезным токсин, найденный здесь Дж. Глассом. Формула его близка к колхицину, но имеет и отличие. Ш. тотчас же сделал полые снаряды, и, стреляя, вводил этот токсин слизням-титанам, вызывая их мутации. И чудовищно быстро породил хищного плоского слизня с фиолетовым газом слезоточивого действия. Черт знает что!
      7-е. Перенес свою лабораторию на плато. Ощущение одиночества среди этой кипящей жизни не испытываю. Я вижу, как поднимаются деревья, я исследую их соки, я готов поклониться этой жизни.
      11-е. Нашел водяные цветы черного цвта. Дж. Гласе выделил из них новый токсин необычных свойств: он дает амнезию.
      17-е. Работаю с медузами. Решил внести маленькую хромосомную бомбу в их генетический фонд с расчетом взрыва ее через два-три поколения. Это лишит их токсина. Но вдруг они погибнут? Отсюда необходимость изучения жизни медуз. В сутолоке не установил сразу контакт с биостанцией Т. Мохова.
      Что мешало? Ш. сказал о разрушении этой станции слизнями и гибели ученых, и у меня был еще один тоскливый день.
      19-е. Приходил Ш., звал под землю. Я отказался. Считаю, нужно дать пример смелой жизни. Я бросаю свой дом-шар и перехожу в походный. Унес его в центр плато. Здесь, на пепле, животные. По-видимому, они где-то затаились, когда роботы выжигали плато. У меня на учете три гигантских слизня и около ста ящерок-многоголовок. И все время прибывают на плато медузы, черт бы их побрал!
      Да, надо вскрыть бункер Т. Мохова. Там бесценные коллекции и записи.
      23-е. Обдумываю свое переселение вниз, на равнину, в болота. Вчера весь день рассматривал ее. Ш. запустил крылатых разведчиков с телеаппаратурой, я принимал стереоизображение (своим аппаратом). Что это? Старается для меня? Или запугивает Люцифером? Роботы летали на винтах, рыскали по самым глухим уголкам. Тайная жизнь Люцифера меня потрясла, странная плавучесть в воздухе некоторых тяжелых организмов ошеломила. Я должен быть там!
      24-е. Спор на общем собрании - все против меня. Понятно - помещения, выстроенные роботами, роскошны.
      25-е. Плесень съела мой дом, на мою ногу сел фиолетового цвета грибок.
      29-е. Второй дом раздавлен слизнем-титаном. Вспышка злобы, и я убил его. Прекрасное его тело - золотистое с рябью карминных пятен - погибло.
      Вечером роботы Ш. принесли мне новый дом, холодильник и синтетпищу. Я слегка затемпературил. Я болен, но все же люблю этот мир, прекрасный и безжалостный. Так любят красивых эгоистичных женщин. (Мод.) Записываю симптомы своей болезни. (Длинный перечень.) Приходил Ш. и советовал мне сложить с себя звание. Послал к черту, сказал, что не примирюсь, буду воевать. Что сообщу Всесовету и выступлю свидетелем. О, я ему много наговорил и, боюсь, лишнее наговорил.
      ...Лихоражу. Жаль, если умру, этот мир прекрасен и жизнью, и красотой всего - солнца, деревьев, животных. Завидую тем, кто будет жить после меня, - я так мало успел.
      ...Ш. боится меня и явно ждет моей смерти - около крутятся его микророботы. Пришла М., увидела меня, ужаснулась, вскрикнула. Я прогнал ее - заразится, пожалуй. Свет слабеет.
      Видимо, началась атрофия глазного нерва. Так мне сказал д-р Гласе. (Боли он сбивает настойкой из черной орхи.) ...Неужели умру? Нет! Нет! А почему бы и нет? Я никому здесь не нужен. Сегодня (это записано цифровым шифром) очнулся от резкой боли и поймал на себе суставчатого микроробота.
      Нога деревенеет. Он сделал мне укол? Ужалил меня? (Далее симптомы начинающейся агонии).
      Глен! Я клянусь тебе: плато, изгрызенное ходами механизмов, будет поднято мной. Словно кора поврежденного дерева.
      В конце ходов, в последней ячее, сидит Штохл. Он делает чтото. Отсюда я вижу светлый квадратик и вокруг него искорки.
      И к нему придем мы, Закон и я, исполнитель его мудрости.
      Закон!.. Он ослепителен в своей ясности.
      Закон!.. Я вижу его сияющим кристаллом, красной зарей севера, полуденным солнцем пустыни. Он прекрасен и грозен, он несет порядок в путаницу жизни.
      Соблюдение Закона - норма, нарушение его - болезнь.
      Штохл явно и бурно лихорадит.
      Закон!.. Я вижу его рождение, первоначальное шествие по Земле, его раскинувшиеся в Космосе ростки. Умрет Штохл, умру я - Закон будет жить.
      Ради него стоит мучиться и умирать. Иначе что будет с Обществом?.. Я очнулся от мечтаний и увидел перед собой узкого чернобородого человека. Он рассматривал меня. Меня!
      - А-а, доктор. Поговорим. Я вижу, вами обнаружено несколько токсинов и новых антибиотиков. А еще чем заняты? Делаете робота-хирурга. Зачем?
      - Я всего лишь терапевт и, надо сказать, ленивый терапевт, - ответил он.
      - Отчего умер Глен?
      - Болотная лихорадка. Я же давал заключение. Откуда эти вопросы? К чему они?
      Я встаю и засовываю тетради в карман.
      - Убит!
      - Бред, - презрительно бурчит эскулап. - Кому это нужно?
      Я вышел.
      Еще двери. Вхожу. Ха, молодожены! Им вместе - сорок лет. Заняты исключительно друг другом.
      В комнате много цветов. Они шевелятся, колыщат султанчиками, вытягиваются, сжимаются. Их жизнь можно созерцать часами. Особенно сидя рядышком с женой (мужем).
      Штохл явно благоволит к семейным - отделка комнаты великолепная, на стене оконные занавески. Отдергиваю их.
      Ба! Земной пейзаж! Поляна, звери - коровки, фермер в комбинезоне, ветерок, запахи... А все же есть что-то завораживающее в нашей праматери Земле. Итак, Штохл желает, чтобы ему не мешали. Он задабривает всех и этим просит: живите как хотите, но только не мешайте... - Муж - специалист по роботам.
      - Много делаете? - спрашиваю я.
      - По штуке в день универсальных. Прочие узких профилей: порхатели, прыгуны, червецы, десять-двенадцать таких малюток в день.
      - Мощно! Это темп.
      - Хозяин молодец, служить у него - счастье.
      - Служить? - Я повторяю слово, пробую его на вкус, верчу во рту: "хозяин, хозяин, хозяин" и "служить, служить"...
      - А как же, - говорит хорошенькая жена, поглядывая на меня весьма кокетливо. - Он такой добрый, наш Отто Иванович.
      - Ваш?
      Ясно, они отдыхают в удобном месте. Отдых высвобождает энергию. Штохл вливает ее то в легкую и чистую работу, то в семейное счастье, то в пляски с дымом и в грибное опьянение... с помощью Мэлоуна.
      И человек-колонист становится человечком и колонистиком, он теряет инициативу. Закон преступлен: так мы не освоим космос, не разбросаем Разум по всем планетам.
      - Вы знаете подробности смерти Глена? Нет? Понятно.
      Комната, цветы, парящее ложе. Мод Глен, когда-то жена Глена, теперь одинокая женщина. Оттого и пляшет. Подбородок тяжелый, блондинка. Ники, юморист Ники, плетущийся за мной, входит в комнату, вынимает ее платочек из сумки, отдает. Та (от неожиданности) берет, вспыхивает, кидает платок в нас - тяжелый характер!.. Говорим.
      Штохл?.. Его боится, глубоко ощущает всю бесплодность его натуры. Глен?.. Он до сих пор живет в ней (его глаза, плечи, губы). Неужели мы бессмертны только в делах и в памяти женщин?
      - Всего хорошего!
      ...В коридоре мне встретился Шарги: - Хэлло, Звездный! Гуляете.
      - Ты хоронил Глена? - спросил я.
      - Хоронил Глена?.. - повторил Шарги. - С чего это вы взяли? Нет, я не имел высокой чести ни хоронить, ни дружить с ним. Я простой человек, к двуногим божествам типа Штохла и Глена отношения не имею. Но уверяю вас, один другого стоил.
      "Откуда он мог узнать? - металась его мысль. - Хотя глаза... Зачем мне ввязываться в это дело. Останусь в стороне и проведу дурака".
      - Не проведешь. И все знаешь.
      - Я не понимаю вас...
      - Я не жду слов, ты боишься Штохла. Дай мне картинку, и все.
      Шарги упрямится: - Завираетесь, Звездный.
      - Погляди мне в глаза.
      Он поглядел. Что ему оставалось делать?
      Я увидел: носилки с Гленом несут многоножки. Рядом идет Штохл в скафандре. Остановились - Шарги обливает труп из бутылки. Доктор? Он в стороне, он наблюдает. Шарги достал зажигалку. Пламя, дым, столб дыма... Сгорая, Глен облаком взлетает в атмосферу. Где-то там, перегруппировав свои атомы и с дождем упав вниз, он станет частью жизни Люцифера, сольется с планетой.
      Все нормально - болезнь, смерть, истребление опасного трупа. Значит, Шарги не знает всего.
      - Что предварило это событие? Говори.
      Шарги упрямится: - Нет! Тебе не сломить мою волю.
      - Но это же так просто. Встань! Ты спишь. (Он закрыл глаза.) Ты видишь Глена и Штохла (за лобной костью началась суета образов).
      Я пошарил в его памяти и повелел забыть наш разговор и стоять. Сам пошел встретить Тима.
      Вот было зрелище - подъем плота в пещеру!
      А какой лохматый и оборванный бродяга Тим! А собаки!
      Они так обрадовались мне!
      Я проводил их и попросил Ники доставить еды и побольше, затем помочь Тимофею выкупать собак.
      Час я провел с Тимом и собаками. Те, все обнюхав, разыгрались. Они гонялись друг за другом по коридору, рычали, лаяли. Шум поднялся страшный.
      - Пока. Я ухожу, - сказал я Тиму. - К Штохлу.
      - Я с тобой. А здорово здесь!
      ...Дверь кабинета охраняли спецроботы, одетые в ласковых цветов пластмассу. Они смахивали на людей.
      Только у каждого спецробота был лазер. Это боевые, сильные машины. Зачем они? Вот бы побывать в первом ряду, когда Штохл проводит смотр своим мыслям. Я бы дорого дал за это, заплатил бы любую цену. Даже знания Аргусов не раскрывали этого человека.
      Нас о цели прихода расспросил вежливый робот-секретарь.
      Он говорил, но я все ждал, не хрустнет ли, раскрываясь, звездчатая диафрагма лазера.
      На всякий случай я встал впереди Тима.
      Робот гнул перед нами пластмассовый хребет, рассыпался в любезностях. Уверял, что Штохла нет, даже разрешил взглянуть и убедиться.
      Мы взглянули в раскрытую дверь. Штохл занимал большую залу. Она заставлена столами с аппаратами и картами.
      Одним словом, кабинет работника.
      На стене висит детальный чертеж Люцифера в разрезе. - Значит, он прощупал его сейсмоволнами и, быть может, глубинным бурением.
      Мы вернулись, и Тим ушел спать. А я ждал - Штохл должен прийти ко мне.
      В три ночи дверь открылась. Штохл вошел. Хозяином сел в кресло. Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:
      - Недурно у нас? А? (Получилось так - "недувно".)
      - Уютно, - сказал я. - Прохлада, воздух, чай. Хорошо!
      - Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша... (и сморщился брезгливо). Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой стиль - быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?
      - Есть немного, - согласился я.
      - Понимаете, - он положил ногу на ногу, - у меня такой пунктик - мне во всем определенности хочется, ясности. Во всем! Вас я могу включить в свои расчеты, вы мне ясны. И каким бы вы себе ни казались ужасным, я и алгоритм ваш найду, и движения вычислю. И, знаете, весьма точно. Но...
      Он сидел откинувшись, обтянутый блестящим костюмом, словно кожей. Он казался металлическим, ему это нравилось, то и дело он посматривал в настенное зеркало.
      - ...но все же каша. Я стрелял, а не арестован. Неясно! Ясность же хороша. О, я бы и этот мир сделал таким, если бы стал богом. Понимаете - во всем четкость и минимум протоплазмы. Я бы сотворил мир роботов или на худой конец мир насекомых. Они сухие насквозь. Заметьте, чем больше слизи в существе, тем оно для расчета непригоднее. Возьмите Люцифер. Слизь, глыбы первобытной слизи. Из них через миллиард лет будут сделаны неизвестных свойств звери. И на таком фундаменте решено строить цивилизацию... Смешно.
      - Закон о невмешательстве, - напоминаю я.
      - Он глуп! Я бы вместо этой слизи дал мир, четкий и работящий, как станок. Мир-друг. Мир-робот. А вы срываете мою работу... Неопределенность, слизистость, - сердито говорил он. - Ненавижу их! Я и с собой-то мирюсь из-за ясной головы да отличной маскировки кожей моих потрохов. И хочу все знать точно и ясно, потому и пришел к вам. Хочу знать, вы мой враг (это понятно) или потенциальный друг (это возможно)? Молчите, взвешиваете?.. Я бы и сам это установил, да времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите полюбоваться на мои штучки? Новые? А? Хехе, безопасные, но... (он поднял палец). Но с определенной мыслью.
      - Валяйте!
      - Итак...
      Штохл поднял палец и склонил голову, прислушиваясь.
      И нижнюю губу закусил. Я услышал движение в коридоре.
      Оно оборвалось у двери.
      Дверь вошла в стену. В ее проеме стоял робот в бронеколпаке с прорезями. Опять нарушение правил роботехники!
      - Вижу, - заворковал Штохл, - вас смущает его вид. Это не броня, а экранировка. Я весьма наслышан о вашей власти. Рискуют они там, в Совете, с вами, рискуют. А если вы задумаете что-нибудь противозаконное? А? Или со мной споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе... преступил закон. Кстати, преступление - это реакция человека на ненормальные для него условия. Хороша формулировка?
      - С гнильцой...
      - Итак, о роботе. Вы арестованы, вас берет этот робот, я к вам и пальцем не прикоснусь. Нет и нет!
      Он сунул под мышки обе ладони. И глаза прикрыл: вот так, не вмешиваюсь...
      Но губы его вздернулись, подбородок остро выпер вперед.
      Нос бросил на него четкую тень.
      Робот был обычной многоножкой типа Ники, ростом с меня сидящего. Я перешел из людского тягучего времени в аргусовское динамичное. И оттуда смотрел на робота с юмором: паук шел, деля пространство между ним и мной сверхмедленными шагами.
      Отсветы полировки стекали на пол.
      И Штохл застыл с разинутым в смешке ртом. Свирепая усмешка, все зубы на виду.
      Я встал и использовал разницу времени. В их времени (Штохла и робота) был резкий бросок ко мне. В моем времени я подошел к роботу (руки его начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.
      Это всегда надо иметь в виду - аварийное окошечко робота.
      Так можно остановить даже ополоумевшую машину, не губя ее ценную механику. Если, конечно, успеешь.
      И снова я во времени Штохла, снова сижу в кресле, снова разговор.
      Штохл восхищен.
      - Поздравляю, поздравляю! - трещит он. - Такая реакция! Ракета! Молния!.. Любопытно, как они добились этого? Можно разобрать ваш... Простите сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в ваших вещичках. Я всегда мечтал стать таким вот неуязвимым, мне глубоко неприятно принадлежать к породе слишком рыхлой и слизистой. Во мне воды восемьдесят процентов. Во мне-то! Смех! Хотите должность моего главнокомандующего? Нет? Тогда поделим шарик пополам? Ни с кем, кроме вас, делиться бы не стал, самому тесно. А вам - пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах да, вы же законник! Но задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один, если он не Аргус? Без роботов? Без себе подобных? Знаете, трагедия правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее все делать самому. Да, да, все мы царьки сновидений. А если я мечтаю о планете, которую я целиком сделал сам? О мире, где действует только мой мозг, лишенный дурацких эмоций. О вечной жизни, чтобы всему научиться и все уметь? Если здесь (он ударил себя по груди) что-то жжет и требует: делай, делай, делай...
      - Сильно, - говорил я. - Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговооили обо мне много нелестных вещей, - толковал Штохл. - Я же хочу одного - полной самоотдачи! Что мне делать, если мой калибр соответствует только всему шарику? Если мне тесно в обыденных отношениях? Если мозг требует грандиозного?
      Он говорит, сам усмехается. Тело его маленькое, горячее.
      В движениях рук и гримасах лица повышенная четкость. Он не сидит спокойно, не может, у него сильно повышен обмен, он даже в разговоре вынимал из кармана питательные шарики и кидал их себе в рот.
      - Я прав не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического и технического - в отличии случая от закономерности. К чему мне случаи? Зачем мне люди? Их настроение, эмоции? Проклятые случайности проклятых дураков! А вот роботов я люблю, они помогают мне выпустить на волю призрачный мир, заключенный в этой коробке (он постучал себя пальцем по шлему). Кто породил его? Подземелья Виргуса? Возможно. Там я убедился - человек может быть творцом Мира. Дайте мне время, и я сотворю этот мир. И мне нужны не миллионы лет, как Глену. Через десять лет вы найдете здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, без природных глупостей! Договорились?.. Нет? Тогда как это вам понравится, мой Судья?
      Штохл вынул из кармана руку и раскрыл ладонь - вспорхнула тучка серебристых капель-пузырьков. Он подул, отгоняя их от себя. Э-э, да он их и сам боится! Ишь как страх сжимает его тело.
      - Что это?
      - Ха-арошая штука, - сказал он. - У меня их, разных интересных штук, тысячи. Я пошел.
      Дверь громыхнула, закрываясь за ним. Решительно щелкнул замок.
      Я же следил за кружением капель. Они - словно дождь, повисший в воздухе.
      И все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят, будто медузы. Сначала стаей. Но выстроились в ряд и летают по спирали. Теперь разбились по пять-семь штук и начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, а они управляемы на расстоянии.
      Один пузырек коснулся стола. Взрыв! Дымок поднялся в воздух. Я сощурился: эге, да это эмиссия синильной кислоты, смесь ее с газообразным антигравом.
      Я отступил, задержал дыхание. А пузырьки идут на меня.
      Я отступил к дверям. Они идут. Я вжимаюсь в двери - и с грохотом упал в коридор.
      Я поднялся и стоял, видел лежащую дверь с надписью "Для гостей", видел - Штохл, как летающих варавусов, брал в воздухе ядовитые пузырьки и прятал их в коробочку.
      Ее засунул в карман. Повернулся.
      - Вы и в огне не сгораете... - говорил. В его глазах, прилипших ко мне, был банальный страх. Он же боялся меня, боялся до чертиков, до спазма в кишках.
      Я же был ошеломлен пузырьками. Злости на Штохла во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного.
      Но его страх...
      Передо мной человек. Он принес Зло в это место, погубил Глена, убил "Алешку", трех наших милых пушистых собак. Он хотел убить меня, но это не так важно.
      - Гляди! - крикнул я ему. - Погляди мне в глаза.
      Штохл напрягся, он хотел глаза отвести в сторону и не мог.
      Ко мне же пришло странное ощущение: я здесь не один, нас двенадцать человек. Мы все глядели в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков, в сетку глазных сосудов. Я увидел бьющую из меня силу в виде горячего острого луча. Я сшибу его с ног.
      Собью, собью...
      - Не свалишь, - прохрипел Штохл. - Не-е с-свалишь. - Он упал на колени и прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: - Проклятый, жжешь... Проклятый, жжешь...
      Я подошел, я схватил и оторвал его руки: на кожу лба и щек набегали мелкие водяные пузыри.
      - Проклятое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое тело... - бормотал Штохл.
      Я снял с головы его шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем завертелся и покатился - белый круглый шар.
      Затем я приказал Штохлу спать до утра, спать, спать...
      И ушел.
      Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу.
      Над нею уже клохтал дежурный робот. Он сначала ворочал Штохла, затем подхватил его и поволок по коридору. Растворился в голубом сиянии стен. Штохл крепко спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов: мой мир, мой ребенок...
      УТРО
      Колонисты спят, они испуганы. Вопрос - отчего я не арестую Штохла тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.
      Я предвижу - они скоро пойдут ко мне один за другим и станут оправдываться. В чем? Да в жизни своей.
      Первой пришла Мод Глен. Одета просто. Выглядела она предельно уютной полненькая, завитушки волос на затылке.
      И волосы словно у моей жены. Она больше часа обвиняла себя в черствости и в бездушии. Плакала. Я убедился еще раз, что Глен (тот, которого она знала), будет жить в ней до самой ее смерти. Это тяжело. Я убрал из ее памяти Глена, и тогда она стала кричать, что до разговора была другая, другая, другая!
      И хочет ею остаться, а меня ненавидит, ненавидит, ненавидит!
      Механик рассказал еще кое-что о Глене и Штохле.
      Он принялся рассказывать о склоках. Он сидел и нудил, я рассматривал те кадрики, что мелькали в его памяти.
      Пришел Шарги. Какую исступленную зависть к Штохлу я увидел в нем!
      Шарги (искренне!) спел хвалу Глену как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: "Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лабораторию, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил меня, что пора переносить его опыты на целую планету.
      Нас было много, одержимых. Где они? Погибли здесь в первые месяцы. Я же остался, я старался остаться жить. Да, за первые месяцы у нас выбыло до трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Глену.
      До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака, эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.
      Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической тотальной селекции.
      Глен рассвирепел. Он сказал: "Острые селекционные подходы устарели. Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным к разрушающим силам. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции. Нам нужна игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание новых".
      Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял: это работа на тысячу лет или на миллион. А у меня их только сто пятьдесят.
      И я, все мы его подвели ради спасения своей сущности человека. Это диалектика, Звездный.
      Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем спокойно. Нет!
      - Еще бы! - сказал я. - Еще бы. У тебя бывает изжога.
      ...Я побывал у Штохла. Он спал в саркофаге из толстого освинцованного стекла. Прятал мысль от меня.
      Свистел механизм, качал воздух, лицо его было покойно и насмешливо.
      Завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.
      Полчаса назад Штохл экранировал голову и исчез. Я ищу его. Я хожу и стучусь в комнаты. Вот четверо - опять карты и грибы. Они едят их с хрустом,, запивая апельсиновым синтетсоком.
      Я приказываю им смотреть на меня. Смотрят. Глаза сонные.
      Веки - красные ободки.
      - Как Штохл, - спрашиваю я, - относился к колонистам? К вам?
      Я наклоняюсь к ним.
      - Он говорит, мы изучатели и поставщики кирпичей для его, именно его, мира (Прохазка).
      Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
      - Он нас презирает, - сообщает мне Курт. - Он презирает меня. Смеет презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Глене я был человеком, а сейчас?
      - Всех! - уверяет Шарги. - О, я его знаю. Он такой, он всех презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он дурак рядом со мной.
      - Он сволочь, - говорит третий грибоед. - Изобретатель, практик, дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
      - Он убил Глена, - рыдает четвертый. - Этим он убил меня. Глен был гений и умер, а я живу. Зачем?..
      Ненависть... Теперь, если сюда заглянет Штохл, я определю это по ним. Теперь мне нужен эскулап.
      Врач был в кабинете. Человекоробот в половину моего роста лежит на кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, шло испытание какого-то наркотического токсина.
      Об этом и заговорили...
      Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все растения ядовиты. Так и написано на ящиках - "яд" и косточки нарисованы.) По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача черной орхе, которую опробовал несчастный робот.
      Я притворился неверящим.
      - Вы ее понюхайте, - советовал мне эскулап. "Он нанюхается испарений, - сообразил он. - Заснет. Погаснут его глаза, его напряженная воля, а я уйду. Хозяин ждет".
      Черная орха жила у него в аквариуме, герметически прихлопнутая крышкой. Врач откручивает один зажим, второй, третий...
      Я беру орху. Красива - черные бархатистые тона. Лепестки всех пор извергают тонкий, сладкий запах. Он окутал мое лицо - молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет.
      Я вдохнул - и ощущение порочной неги охватило меня.
      Я стал двойной. - прежний "я", неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой - Аргус-12 - видел движение молекул, их вхождение в кровоток, их попытки химически соединиться с гемоглобином.
      Я сел в кресло, откинулся и притворился дремлющим (или в самом деле задремал?). Глаза я прикрыл, но сквозь веки глядел на врача.
      Дж. Гласе тотчас вышел. Я прочитал - Штохл ждет его в конце маленькой шахты. Там многоножка, там робот-секретарь.
      И комната освинцованная. Она видна мне белым прямоугольником.
      Врач спешит. Сквозь камень пробиваются ко мне трески и шорох его мыслей. Я нюхаю орхидею и наслаждаюсь тем, что могу делать это безопасно.
      Итак, это врач сказал Глену о свойствах черной орхи.
      Колонисты бросили Глена.
      Штохл отобрал у него управление колонией.
      Точку поставлю я.
      Я оперирую колонию, отрежу и выброшу все воспаленное.
      Так и сделаю!
      Я встал, воткнул цветок в кармашек жилета и пошел. Плато было изгрызено штреками. Будто кора источенного насекомыми дерева.
      И в последней ячее Штохл делает что-то недозволенное. Это "что-то" и будет моим вкладом в Знание Аргуса. Пойду-ка медленнее, пусть он не торопится, пусть готовит свое дело.
      Широкие тоннели сменились узкими каменными трубами.
      Они шли вертикально, в них были железные лестницы.
      Хрипели насосы, втягивая воздух с поверхности (фильтруя, стерилизуя, осушая его).
      Потоки воздуха повсюду. Они воют разными голосами. А вот пещеры-фабрики, отделенные листовым металлом. В одних роботы льют металл (брызги, снопы брызг), в других работают на станках, в третьих сваривают какие-то части. Отовсюду несутся звяканья и стуки, шипение огня, хлопки взрывающегося газа.
      Иду ниже, ниже, ниже... Здесь естественные пещеры, маленькие, душные, пыльные. Словно карманы в заношенном комбинезоне.
      Одни пещеры сухие, в других текут подземные воды с привкусом извести.
      И вдруг я ощутил ужас, приближающийся ко мне. Он несся, спресованный, брошенный мозгом, страшный, словно заграв в прыжке.
      Это врач, его мозговые волны! Даю на отсечение голову (без шлема), что Штохл что-то выкинул. Новенькое. И впервые я ощутил усталость. Надоел он мне. Какой-то мертводушный, свирепый, с воспаленным мозгом.
      Вот брожу в пещерах.
      А на плато день хороший. Там гуляет и дышит Тим. На плече его двуствольный старинный дробовик. Он коллектирует мелкое зверье, бьет из ружья сыпучими зарядами. И на роже его блаженная ухмылка, в бороде солнечное золото, а собаки бегут за ним в легких панцирях, снуют туда-сюда и все обнюхивают.
      Им-то хорошо - небо чистое, ни медуз, ни облаков.
      Врач вопил: - Что-о он делает!.. Что делает!.. У-у-у!..
      Я вышел навстречу ему - тот налетел и приклеился ко мне.
      Будто присоска манты.
      Он трясся и всхлипывал. Уткнув голову мне под мышку, мочил слезами мой уникальный бронежилет.
      Я погладил его жестковолосистую голову и ощутил ладонью плоский, будто стесанный затылок.
      Врач хлюпал, рассказывал, как Штохл заставил, принудил дать ему экстракт орхи. Много дать. Но ведь толком не проверено, ее действие. Да! Боль уходит! Но куда? Что будет дальше?
      Он кричал - надо спешить, там готовится преступная операция, его принуждали ассистировать, он же вырвался и сбежал.
      Кричал - Штохл готов абсолютно довериться роботу-хирургу, а тот может убить его. А выживет, будет еще хуже.
      Кричал - сейчас Штохл перестанет быть человеком, его срастят с машиной. Он станет кибергом, и тогда с ним не сладишь. Ага, вот оно, Знание! Такого еще Аргусы не видели, не встречали. Гласе кричал: - Надо спасать человека! Спасайте! Бежим спасать!
      И был прав - надо бежать. Мы и побежали.
      У экранированной комнаты робот-секретарь обстрелял меня. От вспышки его лазера брызгалась каменная порода, взлетали радужки паров.
      Я поборол желание стать под удар и испытать себя. Выстрелом я смел секретаря и расплавил породу. Пробежав по огненной жиже, я сорвал свинцовую дверь. Ворвался в помещение, опрокинув стул. И окаменел - за толстым стеклом начиналась операция.
      На плоском и белом столе лежал Штохл, как белая лягушка.
      Над ним висла машина-паук. Она перебирала руками, словно пряла. Это была переделанная многоножка, к ней добавлено еще шесть рук.
      Она работала сразу несколькими руками. Пока что манипулировала склянками. Видимо, анестезировала Штохла. Но делала это с необычайной скоростью.
      И это было страшно - молниеносность происходящего.
      Подоспел врач. Он задыхался - свистел легкими.
      - Все! - сказал он. - Не успели. - А если войти и помешать? - спросил я.
      - Не войдете, предусмотрено. Отсюда я должен был наблюдать и давать советы... Смотрите, смотрите, что она делает! - вдруг закричал врач.
      Машина-паук, схватив белую коробочку, поднесла ее к телу, и туда же потянулась лапа со сверкающими ножницами и другая - с щипцами. Третья поднесла марлевый тампон, Пришлось идти напрямик.
      Я остановил машину. Штохла я похлопал по щекам. Тот очнулся. Потянувшись, он сладко зевнул и сел, свесив голые волосатые ноги.
      Он кивнул мне и погрозил врачу. Пальцем. Встал. Медленно и тяжело прошел к кушетке: та вздыбилась.
      Он прислонился спиной - кушетка выпустила руки, схватила его и стала опрокидываться. Загудело - Штохл медленно приподнимался, он повис в воздухе.
      Дезгравитатор? Это понятно, ему надо отдохнуть.
      Он висел неподвижный и как бы окоченевший. Я положил цветок орхи ему в изголовье - пусть дремлет - и взял из робота-хирурга пластину с программой. И ушел, ведя доктора, абсолютно раскисшего от переживаний. Ха! Киберга из Штохла не вышло. Но мог бы и выйти.
      ...Вечером я встретил его, бродящего коридорами. Он ходил неторопливо, глядел, все трогал. Видимо, прощался. На нем странно огромный шлем. Я пошел к нему - он понесся от меня словно на колесах.
      Штохл уходил. Зачем? Куда? Убегал он вниз, но не шахтами, а естественными ходами. Там были узкие щели и проходы, соединявшие небольшие пустоты. Я видел их как белое ожерелье.
      Были кое-где прямые штреки. Ими Штохл рвался к ядру планеты. Я вызвал Ники - тот побежал следом за Штохлом. Сам пошел наперерез ему.
      ...Опять пещера. Я услышал шум и пошел на него. Упал в ледяную воду, нырнул и проплыл. А вот и другая пещера. Подземная река внесла меня в нее. Здесь берега поднимались. Круто.
      Я вскарабкался. Огромнейшая пещера! Необычная пещера!
      В одном ее углу ощущалась повышенная радиоактивность. Здесь припрятан микрореактор. Зачем?
      ...Загремело. Стук камней. Из узкого хода вынырнула фигура.
      Она уверенно (без света) пошла на середину пещеры. Там остановилась. Это же Штохл! Я по-прежнему не могу поймать его мысль, но вижу все движения.
      Что он там на себя понавешал? А вот нагнулся, поднял камень и вынул микрореактор. Погружает его в себя. Странно...
      - Теперь энергии мне лет на сто хватит, - сказал он и пошел в мою сторону. И остановился, даже попятился.
      - Аргус! - вскрикнул он.
      Я промолчал, ощущая, как Штохл щекочет меня радиоволной.
      - Не отмалчивайтесь, Звездный! - прокричал он. - Вы же здесь.
      Я молчал. Штохл шел ко мне, перепрыгивая через камни.
      Вот поднял камешек и швырнул в меня. Промахнулся (тот ударился рядом, разлетелся мелкой пылью и обжег мне щеку).
      Такой бросок! А-а, он нацепил на себя механический скелет, это и делает его сверхсильным.
      - Странно, - сказал Штохл, и голос его разнесся: - Я вижу Аргуса, а он молчит. Быть может, мне это кажется? Может, приборы врут! Может быть, самовнушение. Я же не человек, я... Я почти супер, механика моя первоклассная, не хуже его штучек. Вот, я могу перемещаться. (Он со свистом пронесся вдоль пещеры и не разбился о стену.) Вот, вижу гоняющуюся за мной многоножку. Паршивый автомат! (Он погрозил кулаком.) А здесь Аргус сидит на камне.
      Он стал подходить. Шел медленно и бормотал:
      - Вот, вижу... Разберемся... Во-первых, инфразрение: я вижу его светлым пятном с достаточно четкими очертаниями. Во-вторых, излучение. Это, конечно, его жилет. К тому же он дышит, шевелится, мембраны улавливают это. А все же его здесь нет! Что бы я сделал на его месте? Я бы напугался, вскрикнул. Или бросился в борьбу. Значит, не удалось. Оперироваться он мне не дал, кибергом стать не дал. Проклятый! И приборы врут. Проверю-ка все простейшим образом.
      Он подбежал и протянул руку - потрогать меня. Я схватил руку и замкнул на ней браслет. И на время мы замерли.
      Молчали, тяжело и горячо дыша.
      Он было начал бороться, но я сжал его и почувствовал - смогу раздавить. Он понял это.
      Снова молчим. А в тишине слышна подземная жизнь - шорохи подземелья, голоса воды, стуки капель, кряхтенье камня.
      Затем возник слабый, дрожащий, двойной смех. Он родился и вырос, разнесся по пещере, усилился, загремел. Казалось, кто-то огромный захлебывается громовым хохотом в два огромных рта.
      Это смеялись мы, смеялись вместе. Я держал руку на плече Штохл а: он не уйдет от меня.
      Я сказал формулу ареста. Дело было кончено. Слова, как глыба, прижали его (затем я, Звездный Судья, вынесу ему приговор).
      Он снова подребезжал смехом. Потом сел рядом на камень, хлопнул меня рукой по колену.
      - Знаете, Аргус, - сказал он. - Я так устал за часы общения с вами, что рад браслетам. Все же конец! Почему вы меня не взяли сразу? Желали играть?
      - Хотел видеть. Насмотрелся на двести лет вперед. Видел полукиберга, а это дано немногим. Видел человека, сгубившего гения.
      - Аргус, моя просьба - ссылка на одинокую планету...
      "На мертвую, мертвую", - заговорили Голоса.
      - А вы забыли про свои восемьдесят с хвостиком процентов воды? спросил я.
      - Ну, с ней я разделаюсь.
      - А тогда, - сказал я, - тогда в снега Арктаса!
      Но тут в пещеру ворвался Ники - загремел, залязгал, заморгал прожектором.
      Пещера осветилась вся. Я даже вздрогнул - так хорошо было здесь.
      Я глядел будто из центра кристалла с тысячью граней.
      И видел - стены искрились. Всюду гипсовая паутина. Под ногами белая трава и в ней гипсовые цветы. Подземный сад!
      Я встал, чтобы удобнее было смотреть.
      Я не жалел, что была погоня.
      Я пил глазами красоту подземелья, подмечая все новые ее детали. А они менялись при каждом движении прожектора (кто видел многоножку в покое).
      - Не правда ли, под землей чудесно? - говорил Штохл. - Одиночество здесь полное. А звуковые феномены? О, я могу многое рассказать вам о подземельях. Я вырос в них, копил силы, вынашивал главную мысль. Идите же, идите ко мне, Аргус. Вы ведь не сможете быть прежним, с тоски умрете, я вам верно говорю. Давайте, операция - и мы киберги, мы вместе. Всегда, тысячи лет. Жалко Люцифер? Найдем иное место. Давай врубим имена в историю. Кстати, о колонистах. Вы отнимете меня у них. Не боитесь? Я ведь им так много дал - Нет, не боюсь. Пошли!
      ...Нас встречали колонисты и Тим с барбосами.
      Я вел Штохла. Коридор таял в голубом свете. В нем люди.
      Я шел, и лицо мое было камень! Я так его и ощущал - камень.
      Колонисты (сдавшие, постаревшие этой ночью) встретили нас набором подбородков и пронзительных взглядов. Молча.
      Ни слова Штохлу!
      На запястье его правой руки было изящной работы кольцо, оно отгородило Штохла, сделало его слабым и презираемым.
      И никто его не боялся, никто не испытывал к нему благодарности.
      Вот оно, наказание!
      - Ведут, - сказал кто-то. Это Шарги...
      - Достукался, - отозвался Прохазка.
      И все! Мне стало противно их равнодушие.
      - Дорогу, дорогу, - говорил я. Да и времени было в обрез: "Персей" ходил вокруг планеты и ждал нас. Нужно забрать костюм Штохла - уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга.
      Я оставил Штохла с Тимофеем и собаками, сам ушел в рубку. Я связался с коммодором "Персея", увидел на экране его озабоченное лицо. Мы договорились об охране регалий Аргуса, Сегодня вечером я избавлюсь от Штохла.
      Я приказал закрыть шахты, прекратить работы и приготовить роботов к долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду.
      Они приходили ко мне.
      Пришел Мелоун. Он соглашался и на проживание в болотах. Говорил, что желает искупить вину - он привез сюда Белые Дымы.
      Уверял, что выловит их, подманивая собой.
      Я отказался, а на болото послал роботов. Приказ: испарить его к чертям собачьим!
      Приходила великолепная четверка - вон!
      Оставил Мод Глен.
      Оставил врача около орхи и токсинов.
      Оставил любителя механики - это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга.
      Починенный "Алешка" сделал несколько рейсов к нашему дому, к старт-площадке. Он перевез собак и Тима, роботов-малюток, затем Штохла и колонистов.
      Эти ощущали себя побежденными. Хмурые, они сидели на вещах на краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку.
      Я же следил за ее траекторией.
      Я видел - там коммодор в парадной форме. Таков Закон.
      Я видел - два его космонавта вооружены. Они станут охраной Красного Ящика, и коммодор надолго потеряет власть над ними.
      Таков Закон.
      Я видел - те члены команды "Персея", что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого анабиоза, взволнованно ждали новостей. Они ждали Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не спал неделю, одежда много раз промокала и высыхала на мне.
      Но я не ощущал слабости.
      Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И при моем приближении колонисты отворачивались.
      И Тим отворачивался. Но я видел его насквозь. Он ждал, когда я стану прежним. Тогда он возьмет свое. Он станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне.
      Так и будет. Милый Тим, я соскучился по твоей воркотне.
      Гм, колонисты... Повесили носы?..
      "Слушайте, - внушал я. - Вы, сытые и нежные, ленивые и жадные. Поднимите головы! (Подняли.) Примите наказание, долгое как жизнь, с достоинством".
      ...Штохл? Этот желт (разлилась желчь) и презрителен.
      Он все доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: "Твои время и сила кончаются".
      Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска для Тима и его собак тоже кончается - я забрал всех роботов-исследователей Штохла. Их множество - от больших для сбора образцов до крохотных соглядатаев. Одни могли сидеть на деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь любого зверя.
      Хорошие штуки! Ими Штохл исследовал планету, затем вынес ей приговор.
      Я подмигнул ему.
      - Вы думаете, - сказал я, - о побеге.
      - Представьте себе, да. Но это же младенчество! Знаете, Аргус, я думал не только о побеге, я думаю о себе. Раньше все времени не хватало, а тут... Что я такое? Какoва моя ценность? Понимаете, я не старик, всего семьдесят. А что мной сделано? Заметьте, безделья я не выношу, работал как черт. Тысяча чертей! Десять тысяч! Итак, семьдесят лет составляет шестьсот тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я расточитель. Двести тысяч часов я проспал, двести тысяч ушло на так называемую жизнь, на выполнение различных обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение обязанностей гражданина вселенной. Не ухмыляйтесь, это серьезно. До пятидесяти лет я был неумолимо серьезен. Из оставшихся ста тысяч часов шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч на работу. А вы помешали мне. Даже планету не переделал. А сейчас поговорим о вас, мой бледнолицый красавец. Не думайте, что победа ваша полная: я дал хороший пинок этой планете, она завертелась иначе. Поймите это. О, я бы и с вами справился, если бы не ваш проклятый темп.
      И вдруг он посмотрел на меня с любопытством. Даже глаза вытаращил. Будто мы вот только что встретились и он узнал, что я Аргус.
      Его глаза обежали мое вооружение, отчего-то снизу: пистолет, жилет, шлем. Штохл оживился, разглядывая мою технику.
      - А вы хорошо знакомы с вашими игрушками? Шлем, жилет, пистолет? расспрашивал он.
      - Немного.
      - Шлем... Тут вы все знаете. Жилет?.. Здесь мое знание ограничено, но, полагаю, его цена раз в десять выше цены всего моего оборудования. Пистолетик? Цена - второй мой поселок. Сумасшедшие траты, Закон в космосе доро-о-гое удовольствие.
      - Необходимое.
      Штохл продолжал:
      - Пистолет - отличная вещь, моя конструкция. И не ешьте меня глазами, прошу вас... Ну... хоть на прощание. Вам, я знаю, это все игрушки, а мне тяжело, сердце жжет. Эх, Звездный! Помню, когда рождалась у меня идея повертеть планеткой, то бродили в голове схватки, удары лучей и прочее. А на самом деле все оказалось предельно трудной работой, а теперь еще и дурацкая лихорадка. Потрогайте руку. Горит? Это подземная лихорадка, мы на Виргусе ее знаем. Да. Судья, вы ощущали состояние: мочь и не хотеть? Я ощущал. Не из лени, не из трусости - я не боюсь даже вас. И не из боязни неудачи. Разве я мог добиться большего? Я был царем, маршалом двухсот сорока универсальных роботов. Я вспорол эту планету. Не-ет, я недурно провел время. И кибергом бы стал, и... планету переделал бы. Э-эх, пронюхали... Чертов Гро. Ведь он? Скажите, он?
      Я молчал.
      - А руку мне напрасно тогда сжали. Вот вся онемела и не отходит. Возможно, и кость сломали. Так вот я задумываюсь, в чем моя ошибка.
      - Людей вы презираете, - сказал я ему.
      Штохл вздернул плечи, вскинул нос-клюв.
      - Люди? При чем тут люди? Некоторых я весьма уважал. Себя, например. И ты отличный мужчина, пока в этом костюмчике. Люди... Люди...
      Он замкнулся в себе.
      ...Стал накрапывать дождь. Штохл ежился. Он, видимо, зяб.
      Я стал ходить по площадке. Я ходил и ходил. Темнело. Сгущались тучи. В чаще поревывал моут. Недалеко охотилась стая загравов.
      Хлынул ливень - вода заплясала на бетоне. Пищал зуммер. Что значило ракетная шлюпка идет на посадку. Надо дать приказ роботам перенести коллекции Тима сюда.
      Итак, все кончается, сейчас я стану свободным, Аргусы улетят в далекий космос, я останусь.
      Кончится?..
      Хорошо, что всему в жизни бывает конец. Даже счастью.
      Иначе бы жить стало невыносимо. А-а, голоса, Аргусы... Ну, ну, давайте попрощаемся... Да, да, прощайте.
      Прощайте, мои друзья! Где-то вы теперь будете? Сколько лет проведете в сне ожидания, пока вас снова призовут? А меня ждет суета работы.
      Прощайте!
      ПОДАРОК НА ПАМЯТЬ
      ...Во сне бормотал Тим, повизгивали собаки. Я тоже лег спать.
      Прислушиваясь к раскатам пришедшей ночной грозы, я думал, как было бы хорошо не говорить формулу отречения, промолчать и быть Аргусом. Всегда.
      Я вспомнил: вот я снимаю шлем - и слабеют глаза, уходит Знание.
      Снимаю бронежилет - и кажусь себе голым и слабым.
      Отречение!.. Я лежал и с горечью думал о силе этого слова.
      В прошлый раз слова Обряда Посвящения дали мне сверхсилу Аргусов. Слова отречения отняли ее у меня.
      И с подозрением я вдумывался в любые слова, искал в них скрытые истоки могущества. Например, такие - хлеб, любовь, кислород.
      Или - товарищи, друзья, мы, они, вместе...
      И временами все казалось мне продолжением сна, увиденного на обломке ракеты.
      Я ведь попал на Люцифер катастрофически просто - метеорит разбил "Бегу". Мне еще повезло - я был в скафандре и ремонтировал выхлоп двигателя. Вдруг взрыв.
      На оставшемся куске я понесся черт знает куда. Около меня торчал Ники с полным набором инструментов.
      Когда я выдышал весь кислород и много дней провел без него (принял анапакс), меня подобрал корабль Звездного Патруля.
      Собственно, я давно умер. То, что валяется в постели, ест, мечтает, думает, гладит собак, было мертвым. Я очнулся в корабельном госпитале на подлете к Люциферу. На планете был одинокий Тимофей (напарника его Гаспара Ланжевена - проглотил моут). Я и остался на Люцифере - не мог сидеть в ракете. Мне было страшно в ней: я сжимался, я ждал удара метеорита.
      На Люцифере я стал лаборантом Тима, немножко химиком, чуть-чуть биологом и страстным фотографом.
      Главное - здесь были Тим, его собаки. И не было метеоритов. Я постарался забыть прежнюю жизнь и жить новой.
      Странно. Я устал и не сплю. Я тоскую по Аргусам. Что я без них?.. Но вдруг я увидел глубины космоса (и не поверил себе) . Я видел дорожку света на звездчатом снегу Арктуса, ощутил движение земных пластов Люцифера. Что это? Бред?
      Но чу!.. Звон или шепот, неясные слова. О-о, я узнаю голоса.
      Это вы, братья Аргусы, говорите со мной из глубин космоса, вы не оставили меня одного. Спасибо!
      Аргусы мне говорили: - Мы преследуем Зло, и до тех пор пока не исчезнут последние крупицы его, ты пребудешь с нами. Ибо ты победил Зло с нами. Мы - вместе, мы всегда с тобой. Помни, с первых дней встречи ты смотришь нашими глазами, ты слышишь все, что слышим мы. Мы вместе. Это подарок и связь.
      - Спасибо, Аргусы, - шептал я.
      Я снова видел звезды, слышал топтание моута, звон универсальных роботов, бродивших в джунглях. Я слышал шепот Дж. Гласса в лаборатории, видел сны Тима.
      Я был счастлив.