И пришла тоска по земле и прошлой жизни. Жогин скучал по Петру, Надежде, даже Генке.
      Ночами Жогин искал тот сектор космоса, где плавало его солнце, карлик среди других звезд. Вокруг него роились пылинки: Земля, Марс, Венера, Плутон, другие.
      И - нашел! Так - он бродил ночью. Гри молчали, под каждым спал (или сонно позевывал) филартик.
      Жогин отовсюду слышал зевки, лязганье челюстей, свистящее дыхание. Ему было смутно и одиноко. И все же стать киборгом?
      Но вдруг от одной звездной пылинки стремительно потянулся к Жогину луч... Ближе... ближе... Световой корпускул ударил в сердце - тонкой иголкой.
      Жогин вздрогнул: "Солнце". Он побежал к ракете. Спешил и сбил какого-то гри, отдавил филартику хвост: тот заскулил жирным голоском. Сбитый гри охнул и, закатив глаза, умер.
      Жогин взлетел по трапу, бросился к звездному атласу и спросил его задыхающимся голосом. И почти не удивился ответу: да, это его Солнце. Рядом Земля.
      Земля! На ней Петр, отец, Надежда.
      Ну и черт с ними! --------------------------------------------------------------------------
      -----------------
      Это была странная ночь. Жогину не спалось, он выглянул в иллюминатор и увидел: в синем зареве - долиной - двигались высокие узкие тени. Доносились вскрики.
      Тени приближались к ракете. Он открыл люк и вскрикнул: к трапу шли, покачиваясь, две странные фигуры. Гри?.. Они не светились и неуверенно, шатко двигались на корневых ногах. Но - ходили!
      Светилась, мерцала фосфором вся долина. Хриплые голоса неясно кричали. Что? Жогин схватил аппарат и надел наушники.
      - Вы, бескорневые бродяги, прирастите, вам будет филартик! - дружно орали Хопп и близнецы.
      - Нам надоело стоять, - оправдывались ходячие.
      - Почему?
      - Не знаем.
      - Врастите, ваш филартик близко, - советовал строгой формы гри.
      Далекий вой, вначале походивший на гудение проводов в ветер, становился яснее. Наконец, подвалила толпа хриплых, задастых филартиков.
      Жирные, они задыхались от непривычного бега..
      Увидев ходячих, филартики радостно завизжали и бросились к ним. Те поковыляли. И в зареве скрылись все, гри и филартики.
      Что там происходило?
      Жогин слышал вскрики. Затем увидел: в долине гасли, будто лампы, одна за другой фосфорические фигуры.
      Потемнело. Установилось молчание. И тогда пришел страх - белым туманом окутал он гри. Их уже не было, а только белое и густое, с тяжелым дыханием плохо переваренного мяса, с тысячью лап. Оно шло к Жогину, оно входило в него.
      Жогин стоял со вздыбившимися волосами. Но - опомнился. Слабой, очень размякшей рукой и неверной он потянулся к кнопке и нащупал ее. Включил прожектор.
      От мощного светового удара белое исчезло, остались только съеженные, сжавшиеся гри. А среди поляны, образованной их густой порослью, сидел большой филартик. Брюхо его было раздуто и лежало на земле.
      Зверь почесывал живот ленивыми движениями задней ноги.
      Свыкшись с Шаром, Жогин спросил его:
      - Вы не презираете меня за отца?
      Казалось, этот вопрос поставил Блистающий Шар в тупик. Но заминка в ответе была короткой, другой человек ее бы и не заметил. Холодный голос Шара прозвучал в голове Жогина:
      - Что такое презирать? Я занят другим, я работаю, чего не скажешь о вас. Вы, коллега, бездельничаете, отсюда и терзания...
      Верно, упорная работа не дала бы времени думать о папахене и себе.
      - Став киборгом, вы свергнете власть чувств, - сказал Шар.
      И в самом деле, какое отношение имеет Блистающий Шар к отцу Жогина? Что тот для него! И вопрос отцовской вины на звездном уровне интересов Шара смешон. Но он и не смеется, он просто равнодушен, и больше ничего. Никаких эмоций! И надо отдать ему должное - он действительно много работал, очень много. Проводя какие-то наблюдения, он в ракетной лодке развозил и повсюду ставил датчики. Приборы-самописцы принимали их сигналы.
      - Мне стыдно за отца, - как-то снова начал разговор Жогин.
      - Это слабость биожизни, - отвечал Шар. - Уходите из нее, и скорее. Возьмите эту планету, этот мир. Поставлен опыт, дан язык - основа развития интеллекта. Как гри использовали все это? Вы знаете, слышали их высказывания. У вас, людей, это зовется житейской мудростью и, кажется, не в чести. Верно? И вот противоречие: гри правы по-своему, под углом зрения биожизни. Да, их жизнь коротка и каждого ждет филартик.
      - Правота третьего сорта, - сказал Жогин.
      - А вы изучите их, копните глубже.
      Но Жогин не хотел уточнений. Он считал, что жизнь гри несовершенна. Ее нужно переменить, сделав иной. 21
      Жогин решил заставить гри прогнать филартиков. Тогда, позабыв страх, они будут жить иначе, достойнее.
      Жогин осматривал корненоги. И видел их различное развитие, от вполне ясных очертаний до полного слияния их с землей.
      Да, корненоги разные. Иные впивались в землю присосками, иные дергались, словно порывались двинуться.
      Как же убедить гри ходить?
      Жогину казалось - если гри пойдут, то произойдет что-то очень хорошее. Они и филартиков прогонят.
      Как следует поразмыслив, Жогин решил действовать ночью, когда филартики спят, а гри бывают склонны к предприимчивости. С аппаратом Жогин отправился в ночь.
      Поколебавшись, он взял пистолет. И на ходу тот неприятно хлопал его по бедру.
      Ночь была великолепной, гри ласковы в прикосновениях.
      - Ну, Хопп, как дела? - сказал Жогин и пошлепал толстяка. Затем вытер руку о штанину.
      - Дела? - заинтересовался Хопп.
      - Д-де-де-де-ла-ла-ла! - тотчас откликнулись близнецы. Де-ла-ла-де-ла-ла!
      Идиотское бормотание погнало Жогина. Он шел сквозь его стену мимо огненных глаз.
      Затихли...
      - Вы, - спрашивал Жогин. - Вы боитесь смерти?
      - Боимся, боимся... ся-ся-ся... бо-бо-бо, - заколготили вокруг. Жогин подождал тишину, приходящую только с усталостью их дряблых языков.
      - Смерть - это филартик, - сказал он, кивая на зверя (тот прислушивался). Гри вдруг окоченели, прекратили шевеленье щупалец, а только водили глазами, указывая Жогину на зверей: там, вон еще, еще... Ночью гри не решались называть вслух имя смерти. Вывод был прост, как дважды два - четыре. Такой - зверей надо прогнать, и все станет хорошо.
      - Прогоните своих филартиков. Разом! Всех гоните! Ну, раз-два-три. Гоните!
      Жогин поставил ручку прибора на абсолютную мощь и проревел на всю долину приказ. Голос его рокотал громом:
      - Встаньте! Идите! Гоните!
      Он бежал и кричал. Мелькали огнистые глаза. Попадавшихся под ноги филартиков он пинал.
      - Встаньте и гоните! Прогоните!
      И сам гнал их, омерзительных, жирных, трусливых. Не смеющих огрызнуться и укусить.
      Но случилось другое. Страшное.
      - Искушение! - завопили гри. - Сам такой!.. Хватай его, филартики! Лови его!.. Вон он! Здесь! Идите сюда!
      Протягивая щупальца, они старались схватить Жогина. И вдруг кто-то метко ("Генка"?) ударил его по голове.
      Все перевернулось в глазах Жогина. Он присел и так ждал, когда перестанет кружиться голова. А над ним злобно сопел кто-то знакомый. Генка?.. Папахен?.. Доносился кислый запах пота и дыхание - тяжелое.
      Но... нет здесь папахена, и Генка за миллионы километров от него. Это гри...
      Затем пришел гнев.
      - Добром не хотите? - закричал он, поднимаясь. - Так я вас силой заставлю!
      Он подбежал к ближнему гри, обхватил его и вырвал из земли. Бросил. Тот, бормоча, ворочался на земле, торопясь укорениться. Жогин вломился в поросль, вырвал другого, толкнул третьего, четвертый переломился, вымазав его ладони густым и липким, пятый визжал и отбивался.
      - Я проучу вас! - кричал Жогин. - Поганки чертовы! Я вас переделаю!
      Пронесся глухой вой. Жогин оглянулся. К нему подходили филартики - стаей.
      Пасти их были раскрыты, зубы мерцали, языки возбужденно дергались.
      А с другой стороны накатывал белесый туман. Ежились в нем и стонали гри.
      Жогин выдернул из кобуры тяжелый пистолет, не целясь, нажал спуск белесое дернулось и попятилось. Филартики прыгали на Жогина и кусали его. Зубы их были мелкие иголки.
      Жогин сунул пистолет к филартикам, выстрелил (визг, запах горелой шерсти) и отступил.
      Он бежал к ракете, а белое - валом - катилось за ним, догоняло, дыша сырым запахом. 22
      Жогин бросил свою агитацию. Даже постарался забыть о ней, так была глупа. Теперь он просто гулял, смотрел, дышал воздухом. Если его заставал дождь, залезал под шляпу какого-нибудь широкого гри и пережидал.
      Цветная вода стекала, журча. Гри что-то бормотали. Какой-нибудь мокрый филартик тоже лез под шляпу. Он натыкался на Жогина и вскрикивал от страха.
      Дождь плескался, гри начинали петь, раскачиваясь.
      Дружный хор сейчас ритмично, резко пел непонятное даже аппарату. И филартики шли к Жогину, во множестве. Они скулили и прижимались к нему, пачкая его грязной шерстью. Боялись? Но чего?
      Гри пели, земля вздрагивала - мелкими толчками. Словно ползли в ней очень большие и сильные, жесткие телом черви, извиваясь в такт песне.
      Тогда Жогин быстро разрывал землю. И обязательно натыкался на толстый синий шнур. Если трогал его, то шнур, дергаясь и щиплясь электрозарядами, уходил из его рук в землю, вглубь. Скрывался.
      Особенное пение гри, синий шнур, пропитанный электричеством, разноцветные дожди... Это должно было иметь определенное значение. Но какое?
      Ладно же! Он узнает, о чем поют гри, что это за шнур. Датчики! Они соберут ему нужные сведения. Они все видят, за всем присмотрят и доложат ему. 23
      Но Жогин не торопился. Не все ли равно, день или месяц. Он был еще человеком, но время уже теряло свое значение, замедляло бег. А вот когда он станет киборгом, оно покорится ему.
      - Коллега, - спрашивал его Блистающий Шар. - Вы решились? Решайтесь скорее. Есть превосходная планета для вас, мои коллеги нашли живокристаллы.
      - Не торопите! - просил Жогин. Но думал, стать киборгом или нет? В конце концов любой человек в машине сильнее другого, без машины. Здесь начало киборгизации. Правда, машину можно и бросить, если надоест. А киборгу нет обратного пути.
      Над этим надо было поразмыслить как следует. И Жогин уходил в самое уединенное место планеты, где он мог быть один.
      Взобравшись с магнитными присосками на вознесшийся круглый нос ракеты, Жогин глядел на равнину и думал.
      Гри светились. Их силуэты сгущались к горизонту в синеватую, светящуюся мглу, испугавшую его в самом начале знакомства с планетой. Тогда он принял ее за атомное мерцанье.
      - Приятно поют, паршивцы, - бормотал Жогин. - Будто чешут за ухом. А дышится как, и красотища - это свечение. Душу гладит. И чем думать, лучше мечтать.
      Тут-то Жогин понимал, что не сможет быть киборгом, человеком-механизмом. Сидеть зажатым в механической коробке? Лучше мучительная, но обычная смерть, о которой назойливо предупреждает Шар.
      А таежный весенний лес - ажурный и радостный?
      В конце концов всем есть свое назначение. Петру одно, ему другое. А Блистающему Шару - быть киборгом.
      Есть титаны, все переделывающие, покорители времени и тайн. А рядом с ними - маленькие и шкодливые. Пример? Генка и папахен.
      Но есть люди, особенные и в своей обыденности. Пример - брат Петр, все держащий на своих плечах. Они как сама земля, которая всех терпит и всех держит на своей выгнутой спине.
      По земле ходят, на нее и мусор валят (что делал папахен), ее перелопачивают, пашут, жгут. Но она зеленеет опять, дает урожай и кормит людей, зверей, птиц.
      А топтавшие ушли, сгнили в той же самой земле, удобрив ее и хотя бы этим принеся пользу.
      Брат Петр и был земляной терпеливый человек. Наблюдая его, Жогин понял: такими жизнь и держится, их работой, честностью, молчанием. Продолжается тоже ими.
      Они и живут-то с великим терпением, словно сознавая свое назначение быть людьми - землей.
      Но странно получается с земляным безответным народом: раз взяв, они уже не отпускают. Надежда, красивая женщина, не ушла от Петра.
      От него почему-то никто и никогда не уходил. Ни отец, ни Генка, ни сам Жогин.
      В этом ему виделся какой-то недобрый смысл.
      Так быть киборгом или нет? Отлично хорошо перемещаться в пространстве, видеть атомы простым глазом и не замечать горести (и радости) простенькой, незатейливой жизни.
      Не думать о себе, Надежде, Генке, папахене, а только о Вселенной, ее границах. 24
      Жогин достал карту Черной Фиолы и еще раз проверил место.
      На карте "богом" Ионой был отмечен, как сказано в приписке, центр заселения Фиолы (гри были завезены с какой-то очень отдаленной планеты).
      Здесь был этот центр, под ним, стоящим.
      Здесь Иона сеял споры, отсюда гри расселялись по планете, это место было занято гри-патриархами.
      Часть их померла, иструхла, другие были крепки и грандиозно велики.
      Разглядывая их свисающие щупальца, Жогин высоко задирал голову и говорил одно и то же:
      - Ну и ну. - И снова: - Ну и ну.
      Он обошел один гри - двадцать семь крупных шагов в окружности! Колосс!
      - Ну, ну, - бормотал Жогин. - Растете. Даете.
      Здесь не было филартиков. Должно быть, Иона питал к первым гри слабость. Они - его любимчики. Или филартики не могли грызть их мелкими своими зубами?
      Жогин занялся делом. Он выкопал яму, затем полую толстую иглу он осторожно ввел в подземный шнур, здесь толстый - с него самого. Затем - трубкой соединил иглу с канистрой. А в ней был радиоактивный раствор, его Жогин сцедил из реактора.
      И тотчас пришла удача - датчики замечали радиоактивные атомы в самых разных местах планеты.
      Жогин все эти места отмечал на карте, ставя точки и посмеиваясь. А точки появлялись в самых неожиданных местах, в конце концов и у стоянки ракеты.
      - Не только вы плодитесь, голубчики, - ворчал Жогин. Когда точки заполнили карту, Жогину стало ясно: все гри связаны. Кроме сумасшедших беглецов, порвавших шнур.
      Жогин поразился хитрости гри. Они переплелись, тесно связались, все спрятали под землю.
      Что спрятали они?
      Наверху открыто их хорошее - песни, разговоры, смешные рожи, широкие рты. (Но и страх?)
      А там, под землей, они что-то передавали друг другу, что-то гнали по толстым жилам. Безобразное? Или важное - раз прячут его так старательно.
      Нет, они хитры, ничего в открытую, все спрятано. Попробуй доберись, что они там перекачивают и передают. Зачем-то вспомнилось: Надежда, ссорясь с Петром, передает кому-то редкое лекарство. А ей устраивают модную кофту.
      И как только он подумал об этом, ощутил гнев.
      Ну, нет, он узнает, что течет по шнурам! Он все подлые, некрасивые их тайны вытащит на божий свет.
      Жогин дал новое задание, и датчики проследили: шнур проводил вещество информации. Ставя простые опыты, Жогин убедился: то, что видел один гри в южном полушарии, знали и северные гри. Жогину казалось, что планету заселило одно спрутообразное существо, выставившее наружу множество глаз, ртов и щупалец.
      Одно, с миллиардом ртов, глаз и рук.
      У Жогина волосы встали дыбом.
      Знал о нем "бог" Иона? Не зря же он сбежал с Черной Фиолы.
      Но какие дополнительные функции несут шнуры? Снова были пущены в ход меченые атомы (фосфора, азота, кальция), опять ставились на карту точки, но теперь разного цвета. И было ими установлено, что шнур перекачивает и питательные вещества. Медленно, неуклонно.
      Эти поганки не беззащитны, нет! Огромна сила их потаенной связи. Такое Жогин замечал и у людей. Ему ненавистно было видеть, как, слепляясь в одно многорукое тело, мелкие людишки добивались того, чего не мог добиться он, сильный.
      Жогин ощутил: его ноги топчут скрывшееся в земле общее существо... Коварное? Гри глуповаты, да. Но что дает сложение в одно мелких умов?..
      Говорить Шару о существе или нет? Что может оно сделать с ними обоими? С ракетой?
      Ничего не сделает.
      А если гри... Теперь Жогин хотел все знать о текущей информации. Он присоединил к подземному стеблю компьютер. Но тот был не в силах расшифровать сигналы. Они же складывались в некую систему и были, видимо, нагружены тайной информацией. Какой? Непонятно.
      Жогин пришел в бешенство. Он орал:
      - Проклятые поганки! Вообразили, что перехитрили всех! Я вас распотрошу.
      Гри сияли фосфорическим блеском. Красиво проносилось пение. Затем пошел черный дождь. Теперь стоило только Жогину выйти из ракеты, как начинался проклятый черный дождь. Случайность? Или существо распоряжалось тучами и кое о чем догадывалось?
      В страстной нетерпимости своей Жогин не думал об особенной тайне жизни.
      У жизни много тайн. О них можно говорить и спорить, рассматривать их и спокойно жить с г этим знанием. Но есть у всякой жизни особенная тайна. Ее достигают лишь немногие, те, что осмеливаются знать.
      А тогда, спасая свое тайное, жизнь, бывает, покушается на того, в ком подозревает дерзкое намерение познать.
      Жизнь, как мать. Ведь есть неприкасаемая тайна матери - зачатие. Ее невозможно оголять.
      Этого не мог понять Жогин...
      - Вы были правы, они хитрее, чем я думал, - сказал он Блистающему Шару. Но я раскушу их код.
      - Как?
      - Ударю из протонной пушки, они и забормочут, не успев зашифровать все. Они шифруют.
      - Или мыслят иначе, чем мы?
      - Шифруют.
      И Жогин занялся установкой орудия.
      - Не делайте этого, - говорил Шар. - Понять что-то может только бесстрастный, холодный разум. Вы горячи и антиразумны, то есть страстны.
      - Их беда, не моя.
      ...Жогин ударил из протонной пушки: долина задымилась. Снова удача - вдруг заговорил голос дешифровщика.
      - Нас обожгло.
      - Погиб мирад. Смерть болезненная (молчание долгое).
      - Теперь понравится (далее непонятное).
      И начался быстрый разговор:
      - Что было перед этим?
      - Боль укола в Синагре.
      - Что следовало за этим?
      - Ожог... (снова непонятное).
      - Что делать?
      - Оторваться!
      - Таиться!
      - Нападать!
      - Ромашить!
      - Да! Да! Ромашить!
      Но что такое ромашить? 25
      Жогин узнал это ночью.
      Его потянуло наружу - прислушиваться, смотреть.
      Ночь была мрачная, без звезд. Доносился вой филартиков.
      Люк ракеты закрылся. Он с грохотом вдвинулся в проем, выпятив черную округлость. Отойти Жогин не решился, а прижался спиной к полированному металлу.
      Холод его вливался в Жогина неумирающей звездной вечностью металла высшей чистоты. Без разъедающих примесей, без частиц, делающих хрупким и самое крепкое вещество.
      И вдруг толпа зверей окружила ракету.
      Жогин глядел вниз. Глядел так долго, что глаза привыкли и вобрали все слабые отблески, в которых густо шевелилось живое мясо этой планеты.
      Жогин глядел на туманное, что растекалось вокруг. Белое, дымное, почти лишенное плоти. Под ударом его пистолета оно не умерло и теперь крадется. Проклятая нечисть!
      Обернулся: позади него висел, тускло посверкивая, Блистающий Шар. Жогин ощутил упругий поток его любопытства.
      - Ну их всех, - устало сказал он. - Надоели, все.
      Дешифровщик переводил:
      - Буду защищаться.
      - Он несет гибель.
      - Я досягну. Ударю! Продолжаем ромашить.
      Загрохотало. Ракета шатнулась. Начиналось землетрясение? Но Черная Фиола как будто не знает землетрясений.
      Долина погасла. Поднялась желтая пыль. Забегали туда-сюда синие вспышки.
      Земля лопалась - светящиеся шнуры извивались в земляных трещинах. Гуще поднялась пыль и скрыла все. И в этот момент ударил автомат защиты: клуб огня покатился по долине.
      А ракета загудела от ударов: "Бам!.. Бам!.. Бам!.."
      Кто это? А, это гри. Они подошли, они били по высоким костылям ракеты чем-то твердым. Должно быть, камнями.
      Где-то нашли! Пусть стараются сокрушить то, что не мог сжечь звездный полет.
      - Бам-бам-бам... Банг!
      Ракета задрожала - так ударили!
      - Интересно, чем это они хватанули? - бормотал Жогин.
      Земля с грохотом расходилась. Теперь ракета качалась на краю расщелины.
      "Надо лететь", - решил Жогин. И хотя все задернула пыль и была ночь, Жогин увидел низкое небо. В нем плыли два красных вертолета. Там, где пролетали они, небо виделось Жогину голубым, ясным, вымытым.
      Зато вокруг клубились и ворочались тучи, бросая молнии в машины. Снова темь и опять проглянуло голубое небо.
      А на громадной высоте (и все выше) беззвучно шли два вертолета. Будто ангелы, возвращающиеся в земной рай...
      Жогин приказал - ракета взлетела. Он пробежал к аварийному управлению и схватил штурвал. И, круто его повернув, описал в небе пылающую кривую. Он гнал ракету низко над поверхностью планеты.
      Ракета шла неслышно: грохот двигателей отставал. Далеко.
      Жогин вынул кадмиевый стержень и пустил реактор на полную мощность. Смело ворочая рычагами, он склонял ракету к сложным эволюциям. Двигатель бил и хлестал планету разорванными тяжелыми частицами.
      А снизу - Жогину так казалось, нет, он слышал - несся крик существа пронзительный хор голосов, полных ужаса. У Жогина зашевелились волосы на затылке. Показалось - он слышит в общем хоре крик папахена, молящего о своей жизни.
      А Черная Фиола светилась - вся! - несравнимым светом атомного распада. И тогда Жогин увел ракету. Он ушел в звезды, оставив в небе Черной Фиолы клубящийся след. Теперь ему открывались и звездная дорога, и крики гри... Он помнил их.
      Сделано непрощаемое, он сам не простит себе этого, он убийца. Жогин ощутил изнеможение и тошноту.
      - Вы убили их, - сказал Блистающий Шар.
      Жогин с усилием разжал челюсти. Глотнул.
      - Наверняка, - медленно ответил он. - Плесень... уйдет... из оставшихся... элементов возникнет что-нибудь... лучшее... новая цивилизация.
      - Через сколько лет? Через миллиард? - спросил киборг. - Вы нарушили ход опыта. Признайтесь, вы мстили? Тем, на Земле? Вас вела страсть. Вы склонны не к познанию, а к действию. И недостойны нашей жизни.
      - Ну, нет! Я буду киборгом, я хочу стать им! - злобно сказал Жогин. - Да, я убил эту плесень. Но разве она достойна жить?
      Голос Блистающего Шара прозвучал сухо:
      - Когда я исследую новую планету или наблюдаю рост живорастений на ней, я не ищу виновных. Правых тоже. Я только познаю. Вы же хотите судить всех. К тому же до сих пор среди нас, Блистающих, не было убийц.
      - Ты хочешь быть первым? Ты убьешь меня?
      - Я хочу? - Шар рассмеялся. И тоскливо ныло в душе. Жогин подумал, что это был бы отличный выход: умереть...
      Блистающий Шар смеялся, и Жогину страшно было слышать холодную тень человеческого смеха.
      - К чему? Я отпущу вас, сброшу в пространство.
      - Мертвым? А пистолет? Видишь его?
      Жогин скалился. Нет, киборгу не удастся избавиться от него.
      И Жогин прицелился.
      И снова тень смеха, опять равнодушные, сухие слова:
      - Все-таки жаль своей жизни.
      - Глупости! Мне жалко гри! А себя нет, не жалею.
      Жогин вдруг знакомо ощутил поток любопытства, исходящий от Шара.
      - Вам не жалко себя? - спросил киборг. - Это нарушение механизмов самосохранности. Вы все сделали так, чтобы снова жить на Земле, около презираемого отца.
      - Но я бы хотел кое-что убить и в своем отце!
      - А убили планету. Впрочем, с вами, людьми, у нас как-то не ладится. Я сброшу вас на подходе к Земле.
      - Убейте! Мне все равно.
      Жогин отбросил пистолет. Тот, падая, тихо звякнул - обойма выпала из него. Он даже поставил ее неправильно. А, все равно.
      - Чего вы хотите?.. - спрашивал Блистающий Шар. - Остаться человеком?
      - Нет!
      - Быть киборгом?
      - Нет!
      - Тогда чего же вы хотите?
      - Помереть, - говорил Жогин. - Нет! Не это.
      - Ваше последнее желание? - спросил Шар.
      - Нет желаний... Увидеть брата.
      - Я сброшу вас на ракетной шлюпке. --------------------------------------------------------------------------
      -----------------
      Опять прошли вертолеты в ярком пятнышке высокого неба.
      Винты их не вращались, но красные машины тихо плыли. И напряженный голос шептал:
      - Мне никогда, никогда не написать их...
      Но это шептал ему Генка?
      Года три назад он приезжал к Жогину в экспедицию, желая писать этюды, а затем картину. Увидев его, Жогин сказал:
      - Ты, я вижу, постарел и толстеешь.
      Потом они сидели за столом, и высоко над ними прошли эти вертолеты.
      - Я бездарен, - хныкал пьяненький Генка. - Сознавать мне это тяжело.
      - Не преувеличивай, - говорил ему Жогин.
      - Молчи! Вот и Надька все ждала, когда я разверну свой талант и... рукой махнула. Петр... У него-то какой талант, я тебя спрашиваю? О-о, не говори, у него великий талант: я иду, я хожу к ним и не знаю, кто тянет, он или баба. 26
      Однажды Жогин вернулся с полевых работ рано, в октябре, первую половину его.
      Шла мягкая осень, в легком пальто было приятно.
      Жогин взял отпуск и, не зная, куда себя девать, бродил по городу. Не узнавал его: тот стал намного деловитей и шумней. Лошади были редки, словно африканские зебры, и почти не видно свободно бегающих собак.
      Зато поналетели, будто просыпались, мелкие лесные птицы: зарянки, щеглы и много синиц, оставшихся зимовать в городе.
      Жогин ходил неторопливо, заложив руки за спину. И - философствовал.
      Хорошо, соглашался он, пусть люди живут себе в отдельных квартирах, на этажах. Но, если вдуматься, это полный отрыв от корней, от земли-прародительницы. А ведь помнить ее мало, с землей нужна физическая близость - землепашца, огородника, охотника в лесу.
      Еще он думал, что старая, временами эгоистическая дружба с зверьем рушилась, что пришла городская раса людей. Им кошка не помогает в борьбе с мышами (которых нет), а собака не нужна для караульной службы. Исчезло ежедневное общение соседей, коротавших вечера на скамейке, рядом.
      Ушли эти вечера, не вернуть...
      С ними вместе исчезли травки и листики и та земля, которую можно было, разговаривая, сверлить каблуком.
      Жогин шел сквером. И старался идти медленно, а ноги шагали по-таежному емко.
      Как охотник, шел он вразвалку, оглядывая клены, скамейки, стариков, отдыхающих на них. Особенно один был хорош: законченный тип пенсионера-потребителя, впитывающего, нет, всасывающего собой последнюю осеннюю благодать.
      Ноги он вытянул. Седые лодыжки вылезли из штанов, ими он поглощал ультрафиолет. Рядом на скамейке лежал раскрытый чемоданчик. В нем посверкивала бутылка, а из бумажек выглядывали бутерброды и яйца, четыре штуки: печень старика была в порядке.
      Вот он пьет из бутылки, высоко поднимая ее. Глотнув, он ободрал яйцо и впихнул его в рот целиком. Жевал: равномерно двигалась нижняя челюсть, шевелилось заросшее волосом ухо. Неужели это папахен?
      Жогин не ошибся, на скамейке сидел отец.
      - А-а! - закричал папахен, круто оборачиваясь к Жогину и взмахивая бутылкой. - Ты? Иди-ка сюда, есть еще в бутылочке.
      И странно, Жогин не повернулся, не ушел. Наоборот, подошел к отцу. Выпил из протянутой бутылки и даже съел яйцо.
      Жевал и посматривал на папахена. И впервые заметил на нем тяжелую руку годов. Будто прежний - а выцвел. Стало жаль его. Жогин тоскливо подумал, что он примиряется с отцом.
      - Вот, устроился на свободе, - пояснил папахен. - Лучше бы идти в ресторан, да ведь накладно, на шестьдесят целковых в месяц не разбежишься, а ты мне не помогаешь. Нехорошо! Взяли бы меня: старуха моя ушла к дочери... Понятно, я найду другую, помоложе. И Петр меня примет. Нет, я не жалуюсь, расходы у них велики, если посчитать. Но ты-то хорошо зарабатываешь. Сводил бы меня в ресторан, а?
      - Ресторанная пошлость, - пробормотал Жогин.
      - Почему пошлость? Вкусно, удобно. Главное, культурно, не то, что раньше. Сидишь и боишься, что тебя фужером по голове двинут.
      Он хлебнул из бутылки и закусил. Ел он неопрятно, ронял крошки. Глотая, дергал большим кадыком. Отставил бутылку в сторону, вытер губы и вдруг сказал:
      - А ты, я вижу, все один.
      И на мгновение Жогина пронизало жгучей болью. Он даже сжался, но справился с собой. Он приказал лицу онеметь, губам - улыбаться. Приказал всем лицевым мускулам. И ему это удалось - он почувствовал, что прикрыл свое лицо маской. Но сердце его дрожало и плакало: один, всегда один...
      А старик разрыдался. Он плакал и ел, плакал, жевал и давился, пачкая костюм.
      "Будь ты проклят! - думал Жогин. - Если я прощу тебя, и подлость твою, и предательство, и баб..."
      - Хватит меня жалеть, папаша, - сказал Жогин и похлопал его по плечу.
      Отец стер кулаком слезу и пробормотал:
      - Какое у тебя сейчас было лицо. Мертвое, даже нос заострился. Неужто у тебя нет женщины? Подруги, любовницы?
      Но разве Жогин мог сказать ему, что... Нет, этого говорить ему нельзя.
      - Я ведь молод еще, папаша, - сказал Жогин. 27
      Блистающий Шар предупредил:
      - На земле вы будете инвалидом, у вас глубокая травма, поражено серое вещество.
      - Пусть, - ответил Жогин, начав спускаться в люк ракетной шлюпки. Обернулся.
      - Быть киборгом, холодной машиной... А кто позаботится о моем старике? Опять Петр?
      Жогин замер, увидел такую картину - они с папахеном бредут к Петру.
      Сначала собирают чемоданы, потом долго ждут такси.
      Папахен, слезясь глазами, негодует: такси опаздывает. А такси - зеленое, с черными шашечками - стоит за углом. Шофер отдыхает, счетчик крутит копейки.
      Жогин-отец стоит у окна, ворча на то, что адрес-то был дан точный. Наконец, такси приходит, и они едут к Петру.
      Затем долго стоят около чемоданов, и размышление их одинаково - о границах терпения Надежды (в Петре они абсолютно уверены).
      - Попрет она нас, - говорит отец, и Жогин думает, что это очень возможно.
      - Оставит, - говорит он.
      - Ну, с богом! Войдем.
      И впервые видит Жогин в отце неуверенность.
      Люк захлопнулся. Скрипел мотор, затягивая винт. 28