Черная Фиола

      Жогин поднялся, хватаясь за шершавый ствол. Постоял, держась за сосну. Кривую, горную, обиженную холодом.
      Хвоя колола его руки, а голова кружилась. Охватывала слабость, тяжелая, но и сладкая. Он не упал, но сел - перед ним стояла Надежда. За нею была вода. Надежда готовилась купаться и, наклонясь, раздевалась.
      - Ох, бабы, бабы, что вы с нами делаете... - пробормотал Жогин, укоризненно качая головой. Та заболела сильно, настойчиво.
      Боль эта была и под кожей лба, под костью. Чем прогнать ее? Он положил пальцы на веки и надавил, сильно прижав глаза, чтобы одной болью сломить другую.
      - М-м-м-м, - застонал он и сказал: - Ну, ты, боль, иди, знаешь куда... Но боль не ушла, и Жогин понял, что придется идти и потом жить вместе с нею.
      Нет, он не сможет, лучше помереть. 29
      Он лег на землю, прихваченную первым морозом, лег и прижался к ней только она, одна, спасет его!
      А земли мало. Она занесена сюда ветром по пылинке, удобрена перегнившими мхами и хвойными иглами.
      Земля... Жогин разгребал ее, царапал, не жалея пальцев. Он разминал ее в ладонях. Сладкое, успокаивающее было в ней. Он мял землю с наслаждением.
      Земля... Она ласковая, всеприемлющая. И в женщинах, немногих, которых он знал, тоже была податливость этой вечно рожавшей земли.
      Он сеял землю в ладонях, а Надежда стояла перед ним, сильная и гордая собой. Жогин обнимал ее взглядом, тянулся к ней. А она прошла мимо к реке, недоступная. Она уходит, идет мимо... Слезы тяжелой обиды выступили на его ресницах.
      Ушла!.. Такая красивая, такая молодая... Ему показалось, что жизни ее не будет конца, что она вечно будет молодой и всем желанной. Как земля.
      Счастливые знали Надежду в минуты особенной ее красоты, то сладкие, то горькие. А кое-кто провел борозду в вечной земле ее существа. Но все забылось и ушло, как уходит с поля снег или вешняя вода. Надежда...
      - Что?.. Я люблю ее?.. - удивленно бормотал он. И лишь теперь ему открылось и стало ясно: он никого, никогда не любил, а только Надежду. Жогин понял: в других женщинах он искал и любил только ее. Судьба была и добра к нему и беспощадно жестока. Она казнила его безнадежной любовью.
      Безнадежной? Ну, нет, он не хочет этого, он отнимет Надежду!
      Отнять... Но муж ее - Петр, вырастивший его. Земляной человек, сильный терпением. Жизнь продолжится ими - Надеждой и Петром. Но только не им, Жогиным, он лишний в цепи жизни, он ее порченое, неловкое звено.
      ...Все смешалось в больной голове Жогина. Но что-то подсказало ему: сейчас, здесь, он видит истину, свою, за которую страдал. Еще он знал - эта минута не повторится. И если он выживет, то постарается забыть ее. Или будет лгать себе, что забыл.
      Ни Петр, ни сама Надежда не узнают о ней. Никогда!
      И ему стало жалко себя. В нем все переломилось. Он всех жалел - умершую мать, слишком красивую Надежду, дурака Генку, даже отца.
      Он жалел безответных зверей и птиц... Тех, что встречали его на рассвете и в тайге кормили собой.
      Он брал у них все. Брал, у всех! А что дал сам?.. Им?.. Тайге?.. Петру?..
      Он должник их, безнадежный должник.
      Вон какую суету он поднял! Сколько вертолетов гоняют в небе. Его ищут, простив ему все, даже отца. Это стыдно! Лучше умереть. Пусть бы нашли его мертвым!..
      Смерть? Она не вызывала в нем протеста. Наоборот, жизнь с болью ее и неудачами, с неумением приладиться к ней утомила его.
      - Умереть... умереть... - твердил Жогин.
      Но жизнь цепко сидела в каждом мускуле его сухого, длинного тела. И другое пугало. Ладно, он умрет, но что останется?.. Детей нет, а память людей выцветает.
      Нет! Он будет, он хочет жить! Даже обязан: ведь его ищут!
      Людям бы плюнуть на него, тяжелого и ломаного человека, а они ищут, рискуя собой и дорогими машинами. Они тратят на него драгоценное рабочее время.
      Надо идти к ним. Это свои ребята, его рабочие друзья.
      Жогин кое-как поднялся, сел, придерживая голову рукой. И снова увидел летел вертолет, но теперь высоко.
      Так человека не найти, надо подать знак, развести костер.
      Он представил себе, как сделает - ногой столкнет в желтую кучу мох, сучья, хвойные сухие иглы. Подожжет их. Сверху увидят дым и найдут его.
      Он развел костер. На это ушло несколько спичек и половина записной книжки.
      Костер вышел нищий, жиденький, а дыма из-за сухости топлива получилось совсем немного. Да и к тому же он почти исчезал, процеживаемый на пути вверх сосновыми кронами. Тут еще налетел низовой ветер, засвистел, завыл в камнях, швырнул в Жогина угли.
      Пришлось давить их пальцами, как клопов.
      Давя, он не чувствовал жжения. И дышать тяжело... Он словно зажат между двух досок.
      Но что это? Его ищут, зовут! Он слышит голоса.
      Нужно спешить к ним навстречу! 30
      Жогин включил двигатель ракетной шлюпки.
      Движение угадывалось только по неровному миганию шкал, по растекающейся за кормой газовой струйке.
      От невероятной скорости полета струя была не прочеркнута, а нарублена короткими, словно светящимися кусками, остающимися позади.
      Жогину показалось, что ракетная лодка в полете сжигала сама себя.
      Она шла к Земле по кратчайшей линии.
      Земля... Жогин держал ее на прицеле, бесконечно отодвинутую. В перекрестьях оптического прицела, в тонком плетении его радиальных кругов, то прилипая к ним, то отрываясь, дрожала ее точка.
      А где-то немыслимо далеко была другая точка - охваченная распадом Черная Фиола. О ней не хотелось помнить.
      В полете Жогин то и дело тяжело засыпал. И тогда ему снилось, что он идет по Земле, в сибирской тайге, что каждый шаг его отдается острой болью в голове.
      Он стонал, просыпался и, проверив ориентировку, опять засыпал. 31
      Просто лежать и ждать было невозможно. Хотелось ползти, тянуться к тем, кто ищет.
      То и дело низко и с грохотом пролетали вертолеты - туда, сюда. Они не замечали его.
      Тогда он пополз промеж камней, вдоль упавших деревьев, вывернутых их корней. Впереди, чуть заметное что-то светилось. Что? Лампа Петра?.. Вот для чего он жег ее ночами - чтобы Жогин мог идти к ней. Но Жогин сердился: почему экономит? Зачем включает маленькую лампу? Ведь он едва ее заметил здесь, в скалах и мхах.
      Но все же она светит... Светит!
      Жогин полз. Он тащил за собой карабин, тяжелый не только весом, но и ответственностью - давал расписку.
      Ствол карабина погнут, ложе разъехалось острыми обломками. Из него и выстрелить-то нельзя.
      И каждый метр пути мучителен, каждый толчок отдавался глубоко в затылке. Но первый снег задержавшейся новой зимы уже падал и приятно холодил голову.
      Когда же боль доходила до предела, становилась неукротимо свирепой, Жогину казалось, что вокруг горела тайга: металось красное, полыхало дымом и жаром, летели птицы и бежало всякое зверье.
      Жогину мерещилось чудное, будто он летел в ракете и неудачно приземлился, а этот горный невысокий лес загорелся от взрыва его ракетной шлюпки.
      И вот - лесной пожар.
      Шел густой снег, хлопьями.
      Вдруг близко, метрах в ста от себя, Жогин услышал голоса, собачий лай. Он узнал этот лай. Черный пес...
      Милый псина не предал его, он ведет к нему людей.
      Жогин крикнул. Но голос был давно потерян им.
      Цепляясь за камень, Жогин поднялся. И звал, звал к себе людей, свистя беззвучными голосовыми связками.
      - Слышали? Там взорвалось что-то! - кричал Семин. - Горит лес, поспешим.
      И побежал, маленький и быстрый, перескакивая камни. Впереди него, оборачиваясь и лая, бежал Черный пес. 32
      Вот что было записано карандашом в памятной книжке, которую нашли в кармане Жогина:
      "Звездная лоция: в полете ориентируйте навигационную систему по звезде Канопус".