«Мужская консультация»

Это один из остроумных подзаголовков публикации «независимого журналиста» Александра Минкина в газете «Московский комсомолец» от 21 сентября 1993 года. Предваряя распечатку подслушанных телефонных переговоров Дмитрия Якубовского с Виктором Баранниковым, Минкин делает оговорку, что ему не известно, кто делал аудиозапись: то ли спецслужбы Запада, то ли спецслужбы России, то ли сам Якубовский, то ли супруги Баранниковы. Бог весть…

Печатать или не печатать документы в виде прослушки — вопрос совести автора и его издания. Не в этом дело. Важно другое: из этих разговоров отчетливо видно, как Дима рвался в Россию, требуя только одного — гарантий собственной безопасности.

Приведу выдержки из этих бесед.

Якубовский. Там такие вопросы возникали. Сначала МВД предложило возбудить уголовное дело за нелегальный переход государственной границы. Я послал большое объяснение на имя председателя комиссии, он же первый зам. Генпрокурора, с приложением паспорта, что паспорт действующий, виза выездная была, и я прошел через границу, о чем получил отметку. Устроило. Потом опять: давайте возбудим уголовное дело по поводу дезертирства. Так как, находясь на военной службе, он сбежал. Я прислал копию приказа Старовойтова, что я был уволен 22-го числа, в день своего отъезда. Таким образом, опять нет состава никакого. В общем, по таким мелочам. И председатель комиссии мне говорит: у нас нет к вам вопросов. И он мне говорит: вы приедете, никто вам не угрожает, ничего не сделает, приедете — дайте нам объяснения и дальше действуйте, как вы считаете нужным, и живите, где вы хотите. Я ему говорю: дайте мне официальную бумагу. Мне дали официальную бумагу, что ко мне вопросов нет. Я говорю: я боюсь приехать, дайте официальную бумагу в МВД, чтоб они обеспечили, чтоб меня не убили, и сами этого не сделали. Бумага попадает в МВД, и министр категорически дает приказ: вот он приедет, задержать его, товарищ Егоров (начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД). Виктор Павлович, я клянусь, я не подойду близко ни к одной государственной службе. Я хочу просто, чтобы мне помогли вернуться. Я буду заниматься чисто юридическими делами, не более чем.

Баранников. Я в первый раз слышу такую галиматью. Наговорил с … «МВД», «арестовать», «Ерин». Да никто тебе ничего не… Приезжай да и все. Пошли они к чертовой матери. Я тут ничего не вижу.

Якубовский. Вы думаете, Виктор Павлович?

Баранников. Ну, я не знаю. Я должен переговорить с Ериным. Узнать, в чем дело, что такое, что за черт, ерунда, чушь какая-то несусветная.

Якубовский. Я пытался с Владимиром Филиппычем (Шумейко, первый вице-премьер РФ. — И.Я.) переговорить. Он говорит, это не в моей компетенции.

Баранников. Что? Переговорить с Ериным не в его компетенции, что ли?

Якубовский. Он мне сказал так: я с Виктором Павловичем переговорил, пока Виктор Палыч добро не даст, я ничего делать не буду.

Баранников. Он со мной не говорил на эту тему. Ерунда. Ну ладно, я переговорю сегодня с Ериным: в чем дело, что такое?

Якубовский. Комиссия написала документ в МВД. Он попал к министру. Документ такого содержания: в связи с тем, что комиссия пригласила прибыть для объяснения товарища Якубовского, просим обеспечить, чтоб его не убили, обеспечить его безопасность. Ерин снял трубку, позвонил Землянушину, не найдя Степанкова, сказал: что как только приедет, мы его арестуем. И соответствующие указания выдал.

Этот разговор состоялся 5 июня 1993 года. Два дня спустя Дима вновь позвонил Баранникову.

Баранников. Вот такое дело. Надо, я не знаю… Сюда-то ты рвешься… Что рвешься-то сюда? Так уж горит у тебя?

Якубовский. Виктор Павлович, тут два момента… Я откровенно говорю, да?

Баранников. Угу.

Якубовский. Первый момент: если сейчас ясность не внести, прокуратура потом возбудит дело и потом будем ещё десять лет отмываться. Это первый, чисто юридический фактор. И второй юридический фактор: не работать дальше я не могу, девять месяцев не работаю. Я же могу работать только в России, я ж не могу работать в Америке, я им тут ни черта не нужен. А тут уже я, так сказать, жую через раз, честно говоря… Я боюсь только несанкционированного хода. Хода официального я не боюсь.

Баранников. Что значит «несанкционированный ход»? (Смех).

Якубовский. Несанкционированный ход — это не тогда, когда падает камень на голову, а когда министр ставит задачу: «Вы его посадите на трое суток, а потом выпотрошите». Понятно, что это ход не официальный. Официально я могу дать любое объяснение, потому что ко мне нет вопросов, лично ко мне.

Баранников. Ну я тебе говорю, какая ситуация, Дима. Видишь, ситуация какая.

Якубовский. Виктор Павлович.

Баранников. Угу.

Якубовский. Ну помогите мне, вы же все можете!

Баранников. Да нет, ну как помоги? Ну что значит помоги? Чем помоги? Я ж тебе говорю, какая картина-то… Вот картина какая складывается-то рваная… Сейчас обстановка-то видишь какая? Ну что тебе, формулировать, что ли? Обстановка трудная, тяжелая обстановка. Раздрай такой, кошмар…

Якубовский. Да, это я понимаю.

Баранников. А в такой обстановке ты сам знаешь, как…

Якубовский. Ну да, во-первых, лес рубят — щепки летят…

Баранников. Вся суть-то в этом, что уж тут.

Якубовский. А что Ерин? Я не понимаю его позиции. Он меня видел один раз в жизни, десять минут.

Баранников. Ну не знаю я, Дим. Я хочу переговорить ещё с ним, значит, по информации-то. Ты уж меня извини — мне надо через двадцать минут выскакивать.

Якубовский. Виктор Павлович, простите, вам когда можно перезвонить?

Баранников. Ну, Дима, что тут звонить? Вот ты мне позвонишь — что толку? Ну, позвонишь ты мне… Я тебе объясняю ситуацию. Ты ориентируйся в этой ситуации. Вот и все, что я тебе могу сказать. Я тебе объяснил обстановку.

Якубовский. Понял, Виктор Павлович.

8 октября 1993 года в газете «Московский комсомолец» появляется очередная распечатка прослушки. Это телефонный диалог Дмитрия Якубовского и Бориса Бирштейна. Приведу всего одну выдержку.

Бирштейн. Ну, ты не прав. Ты просто не имеешь реальной картины. Они же понемножку, по крупицам собирая информацию, тебе вешают совсем не то, что есть в действительности. Ситуация меняется каждый час, не только каждый день. Теперь ещё одна информация. Что якобы твой снюхался с Коржой.

Якубовский. Это кто?

Бирштейн. Твой Филиппыч (Шумейко. — И.Я.).

Якубовский. Я понимаю, что Филиппыч. А с кем снюхался?

Бирштейн. С Коржаковым.

Якубовский. Так.

Бирштейн. Вроде бы они нашли общее. Таким образом, он приблизился к «папе». Но дело в том, что этот самый Коржаков заявил официально неделю назад, что он не успокоится, пока тебя лично не уничтожит.

Как говорится, без комментариев.

Сообщение ТАСС

«Санкт-Петербург, 22 декабря (корр. ИТАР-ТАСС). Причины и подробности задержания в минувший вторник адвоката Дмитрия Якубовского правоохранительными органами Санкт-Петербурга пока хранятся в тайне. Однако некоторые наблюдатели полагают, что задержание связано с недавней кражей рукописных раритетов VI-XVIII веков из Российской национальной библиотеки. Общая стоимость рукописей по разным оценкам колеблется от 100 до 250 миллионов долларов США. Вес похищенного составил почти 100 килограммов. Не исключено, что кража носила заказной (возможно, из-за рубежа) характер.

16 декабря стало известно, что все 90 раритетов найдены и хранятся пока в сейфах Петербургского управления ФСК. По подозрению в причастности к этому преступлению были задержаны трое граждан. Однако тогда же правоохранительные органы отказались сообщить что-либо о подробностях проведенной операции, ссылаясь на оперативную обстановку, которая может повлечь за собой новые аресты не только в Петербурге».

Дима уже двое суток как был задержан и под конвоем препровожден в Санкт-Петербург.

Кабинет № 5

Когда Якубовского перевели в «Кресты», более знаменитого человека в тот момент там просто не было. Я, как и другие адвокаты, бегала в тот кабинет, в котором он работал со своим защитником. Это происходило довольно редко, московские адвокаты Димы приезжали раз-два в неделю, не чаще, но в тюрьме об этом тут же становилось известно.

Это был всегда кабинет № 5. Хотелось заглянуть в дверь, увидеть легендарного Якубовского, о котором писали все газеты. Тогда я знала о нем то же, что и другие. Его называли генералом, хотя он им не был. Ему приписывали несметные богатства, и это было не так. И вот человек-загадка оказался так близко, что можно было даже заговорить с ним.

Правда, это было нелегко, потому что перед кабинетом стоял человек, следивший как раз за тем, чтобы к знаменитому узнику никто не заглядывал. Но все-таки можно было улучить момент, когда этот человек отходил по своим личным надобностям. Тогда я заглядывала в кабинет и с каким-то понтом спрашивала, нет ли свободного стола, хотя отлично знала, что нет.

Вообще, в «Крестах», как правило, в каждой комнате стоят два стола, за которыми работают два адвоката или два следователя, но к Диме на подсадку никого не пускали, не потому, что он не хотел этого, он-то как раз не прочь был с кем-нибудь пообщаться, но администрация это запрещала.

Когда я заглядывала в дверь, Дима всякий раз оборачивался и улыбался во весь рот своей потрясающей улыбкой, как он это умеет, и говорил, что, к сожалению, свободного места нет.

Это продолжалось с января по июнь. В это время у меня были свои подзащитные в «Крестах». И так совпало, что подельник одного моего подзащитного сидел в одной камере с Якубовским. Когда я об этом узнала, мне захотелось подробнее расспросить о Диме. Интересно было все: и что он за человек, и как себя держит. Оказалось, Якубовский «нормальный мужик, со всеми делится продуктами, общительный», в общем, душа общества, если так можно сказать.

Кто сидел в одной камере с Димой, считал, что ему повезло. Якубовский писал кассационные жалобы, ходатайства, оказывал юридическую помощь. Благодаря Диме свыше десяти человек покинули стены «Крестов» досрочно.

И вот 15 июня 1995 года мы в очередной раз работали с моим подзащитным.

— Ир, а как бы ты отнеслась к тому, чтобы поработать с Якубовским? — неожиданно спросил он.

— Я бы согласилась, конечно, — ответила, не раздумывая ни секунды, — потому что участвовать в таком процессе всегда интересно, даже если я буду двадцать пятым адвокатом по этому делу… Да, я бы взялась с большим удовольствием.

Мой клиент Дмитрий Якубовский

Дело обещало быть громким, это соответствовало моим честолюбивым планам. У меня не было возможности напрямую поговорить с Димой, но мой подзащитный при случае передал своему подельнику, что я согласна стать адвокатом Якубовского.

Здесь надо сказать, что я человек очень амбициозный, по гороскопу Лев, мне всегда и во всем надо быть первой. Начиная с детства я живу пятилетками. Мои пятилетние планы реальны и, как правило, выполняются. Окончить школу, поступить в техникум, стать студенткой университета, сдать экзамены на права, выйти замуж, родить ребенка.

Каждые пять лет я сама перед собой отчитываюсь: что получилось, а что — нет. У меня все строго. А знакомство с Димой совпало с той пятилеткой, когда я поставила перед собой очередную задачу — стать одним из известных адвокатов в Петербурге. Не самым известным, конечно, я ведь реально смотрю на вещи. Но все довольно удачно складывалось. Я участвовала в громких делах, у меня было много клиентов, меня приглашали принять участие в тематических телепередачах.

Итак, предложение стать адвокатом Якубовского мне поступило 15 июня 1995 года, а уже 20 июня я взяла у следователя разрешение. Хорошо помню его непомерное удивление. Он-то ожидал увидеть опытного адвоката в годах, а тут молодая женщина, чуть ли не девчонка. Он задавал мне разные вопросы, интересовался, чем я могу помочь Якубовскому. Я честно отвечала, что пока не знаю, поскольку ещё не знакома с моим будущим подзащитным. Но сама-то я отлично знала, чего жду от этой работы, у меня ведь была своя цель.

До того момента, пока я сама не увидела уголовное дело по обвинению Дмитрия Якубовского, не начала переписывать бесконечные страницы, у меня были какие-то сомнения в его невиновности: раз посадили, значит, было за что. Мы все, во всяком случае большинство, так были воспитаны — правосудию надо доверять. Просто так в эти жернова не попадают. Бывали, конечно, случаи, когда сажали ни в чем не повинных людей. Мне ли, адвокату, было не знать этого? Тем не менее в истории с Якубовским я считала, что нет дыма без огня.

Диме, конечно, я этого не высказывала. Я была абсолютно аполитичным человеком, но постепенно стала понимать, что Дима кому-то перешел дорогу и книги тут не причем. Его допрашивали не только питерские следователи. Иногда приезжали генералы из Генпрокуратуры и из Главной военной прокуратуры. Ждали, что Якубовский начнет сдавать своих высокопоставленных знакомых. Оказывалось давление — не физическое, но моральное. Во всех протоколах допросов написана одна фраза: «Якубовский ничего не знает по этому поводу».

Фен для зека

И вот настал день нашей встречи. Я пришла в тюрьму, вызвала его и приготовилась к ожиданию. Волновалась ужасно, дрожь в коленках была невыносимая. Наконец, он появился, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой. В спортивном костюме, благоухая одеколоном, который перебивал стойкий запах тюрьмы. Даже по коридору вслед за Якубовским тянулся шлейф изысканного парфюма.

Он невероятный чистюля, не каждая женщина следит за собой так, как Дима. Я до сих пор не перестаю удивляться. Например, еженедельное посещение парикмахерской — закон для Якубовского. Этот закон не нарушался никогда, даже в тюрьме.

На всю тюрьму был один парикмахер. Визита к нему приходилось ждать не годами, конечно, но месяцами. Чтобы не походить на первобытных, люди были вынуждены заниматься самообслуживанием. Как правило, сбривали волосы наголо.

Якубовский устроил так, что к нему водили парикмахера раз в неделю, причем абсолютно бесплатно. Если другие осужденные могли заплатить за какие-то услуги, то у Димы никто не брал ни копейки, поскольку за ним следили днем и ночью.

У него привычка мыть голову два раза в день: утром и вечером. Даже в тюремных условиях он ухитрялся не нарушать свою привычку. Более того, он всегда, по всем тюрьмам и пересылкам, возил с собой фен и красиво укладывал волосы после каждого мытья. Иметь фен нельзя, но Дима писал в объяснительных записках, что это обычный вентилятор, и ему верили.

В тюрьме водят в баню каждые десять дней, и это правило не нарушалось ни для кого. Но Дима все равно нашел выход: устроил в камере из полиэтилена подобие душевой кабинки и дважды в день принимал душ. Если было очень холодно, приходилось нагревать два ведра воды, а летом соседи по камере просто обливали его водой.

Как и на воле, в тюрьме он брился тоже дважды в день. Не помню, чтобы он хоть однажды пришел на встречу со мной небритым и непричесанным. Такого не было никогда. Когда кончились лезвия, а просить Дима никогда бы не стал, он просто отпустил бороду, которая всегда выглядела очень ухоженной.

…Он улыбался, и мне стало немного легче, но сильное внутреннее напряжение никак не спадало, потому что я даже не знала, о чем говорить.

Дима мигом угадал мое состояние.

— Расслабься, — сказал он, — я не кусаюсь.

Я сделала вид, что расслабилась. Дима чувствовал, что я волнуюсь, и начал говорить на какие-то посторонние темы, чтобы как-то меня успокоить и наладить между нами контакт. Оказалось, он к этой встрече подготовился, сумев получить какие-то сведения обо мне. Но ему хотелось узнать побольше, и он задавал разные вопросы.

Чуть ли не с первого дня знакомства у нас зашел разговор о прошлом. Наверное, это было правильно. Ведь прежде чем говорить о чем-то глобальном, надо было поближе узнать друг друга.

Я уже знала, что Дима был трижды женат, его брак с Мариной Краснер был четвертым по счету. Он рассказывал мне про всех своих женщин, начиная с первой школьной любви, а я откровенно отвечала на его вопросы о мужчинах в моей жизни.

Теперь мне кажется, что эта предельная искренность была возможна и потому, что в тот момент мы оба ещё не знали, что легкий флирт перерастет в тюремный роман, что мы станем мужем и женой. А тогда мы оказались в ситуации случайных пассажиров поезда дальнего следования. Людей, которых жизнь вряд ли ещё когда-нибудь соединит. Но так хочется высказаться, довериться, не опасаясь, что потом эта откровенность станет тебе поперек горла.

Многие женщины, которые были ему близки, писали ему письма в «Кресты». В отличие от большинства друзей и знакомых, которые прервали отношения с Димой после его ареста, женщины продолжали хранить верность.

Кстати, Дима очень хотел, чтобы его навестила Света, бывшая жена. Он долго уговаривал её приехать. Наконец, она приехала. Они побеседовали по телефону. После этого свидания у Димы остался на душе нехороший осадок.

Это был момент, когда настоящая адвокатская работа ещё не началась. Следствие пока не давало изучать материалы. Поэтому я спросила Диму: «Чем мы будем пока с тобой заниматься?» Он ответил, что я буду как бы его связующим звеном с внешним миром, то есть мне придется поддерживать отношения с его друзьями, знакомыми, родственниками и московскими адвокатами, которые приезжали редко.

Когда закончилось следствие, мы с Димой стали переписывать тома уголовного дела. Все 32 тома. Уже стояла зима, которая в тот год была очень холодной. Жила я очень далеко от «Крестов», на конечной станции метро. Но в ту зиму все было не так. Станция метро провалилась под землю, соседние станции тоже закрыли на ремонт и реконструкцию. Так что мне приходилось в капроновых чулках и с пишущей машинкой за пазухой тащиться через весь город, с тремя пересадками, на разных автобусах. На машинке я перепечатывала дело, а капрон — прихоть Димы, которую мне хотелось исполнять.

Пикантная ситуация

Что-то уже между нами происходило, на уровне взглядов и прикосновений. У Димы была жена, которую он любил невероятно, я тоже была замужем. Правда, у нас с мужем семейная жизнь не сложилась, хоть мы прожили вместе не так уж мало — одиннадцать лет. Рос сын, и мои родители настаивали, чтобы я не разбивала крепкую советскую семью. Ну, я и не разбивала. У нас было своего рода джентльменское соглашение, согласно которому мы не мешали друг другу жить по собственному усмотрению. Ни я ему не препятствовала, ни он мне. Естественно, у меня время от времени были какие-то мужчины, но все это было не то.

А тут складывалась совершенно необычная пикантная ситуация. То обстоятельство, что я оказалась единственной женщиной, имевшей доступ к Диме, тешило мое самолюбие. Мне было с ним очень легко. С ним можно говорить на все темы, даже интимные.

Я чувствовала, что нравлюсь ему. Отношения наши день ото дня становились доверительнее. И взгляды Димы, которые я ловила на себе, были достаточно красноречивыми. К тому же я не пуританка.

Дима, естественно, тоже не каменный. Он здоровый молодой мужчина, очень любвеобильный, лишенный женского общества. А в тюрьме все чувства необыкновенно обостряются, и Дима не мог ограничиться чисто деловыми отношениями. И примерно через полгода это случилось. Мы стали близки.

Дима никогда не скрывает, что любовные победы ему достаются очень легко. Если ему нравится девушка, то не сегодня-завтра, максимум через неделю, он уложит её в постель. В нашем случае это произошло намного позднее. И вовсе не потому, что я вела себя неприступно. Наоборот, мне было бы интересно переспать с таким известным человеком, как Дима. Кроме того, экстремальные условия, в которых происходили наши встречи, действовали на меня возбуждающе. Атмосфера тюрьмы, этот особый дух несвободы, ощущение, что в любую секунду кто-то может открыть дверь и застать… — это был вкус запретного плода, который, как известно, сладок.

Но Дима вел себя корректно, не позволяя желанию выхлестнуться на поверхность. Потом я спрашивала его, почему он так долго держался, и услышала: «Я боялся тебя обидеть». Он не хотел спешить, не стремился перевести наши отношения в постельное русло. Хотя, опять же по его словам, уже тогда знал, что настанет день, когда я буду его женой. Правда, мне как-то не очень в это верится.

Диме всегда хотелось, чтобы я была рядом. А в «Крестах» устроено так, что все 32 кабинета, в которых работают следователи и адвокаты, выходят в один коридор. Все уже давно друг друга знают и время от времени собираются в коридоре покурить, перекинуться парой фраз. Весь день сидеть в кабинете довольно тяжко, поэтому такие «перемены» просто необходимы. Я, само собой, выходила лишь в те моменты, когда Дима был занят, но проходило несколько минут, и он начинал беспокоиться: «Где Ира? Найдите ее!»

Восемь на двенадцать

Дима не был в «Крестах» в привилегированных условиях, как казалось многим. Его держали в камере, где находились от восьми до двенадцати человек одновременно, причем народ постоянно менялся. В «Крестах» тоже своя иерархия. Можно оказаться в камере на нижнем этаже, где всегда сырость, а можно попасть «на солнечную сторону», куда, кроме яркого электрического света заглядывает живой теплый лучик…