Глава 15

У Ингиной кузины Сони было остренькое, вытянутое вперед лицо и длинный нос. Не такой, как у Буратино, конечно, но достойный особого внимания. По крайней мере мне сразу пришло на ум, что ее пренепременно в школе дразнили Долгоносиком, а то и как-нибудь позабористее. На Ингу, кстати говоря, она не походила ни капельки. Инга-то, как известно, роскошная красавица, а Соня — так, серая мышка, еще более серая, чем Инга до своего чудесного перевоплощения в восьмом классе, о котором я, помнится, уже рассказывала в самом начале этой истории, так что не буду повторяться. С той лишь разницей, что Соне подобные сказочные чудеса не грозили ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. Образно выражаясь, Инга в конце концов прошла все надлежащие стадии и превратилась из невзрачной зеленой гусеницы в бабочку-махаон, а бедняжка Соня навечно осталась в замухрышках-гусеницах.

Пока Соня и Инга деловито обсуждали условия моего пребывания в Сонином доме, я от нечего делать продолжила свои физиономические опыты и углубилась в них настолько, что, руководствуясь банальной истиной «лицо — зеркало души», добралась-таки до особенностей хозяйкиного характера. То, что отражалось в этом «зеркале», не слишком меня вдохновляло. Остренькие как бритва очертания Сониного подбородка, тонкие, обиженно поджатые губы, бегающие блеклые глазки и собранные в неряшливый пучок пегие волосы даже не говорили, а криком кричали о том, что Ингина кузина, на гостеприимство которой я здорово рассчитывала, стервоза каких мало. Впрочем, ладно, мне ли в моем положении выбирать.

— Н-ну, как тут у вас дела? — Странно, но мне показалось, что Инга слегка заискивает перед своей долгоносой сестрицей. Неужто из-за меня?

— Да все как обычно, — дернула костлявым плечом Соня, — в долгах как в шелках, за одно расплатиться не успеем, а тут новая напасть… То крыша течет, то канализация засорилась…

— Как крыша течет? Опять? — Инга почему-то нахмурилась. — Вы же ее перекрыли!

— Так я ж про это и толкую, — стояла на своем Соня, — она же нам обошлась дороже, чем мы предполагали. А теперь вот хотим к центральной канализации подключиться, сколько же можно… Яма зимой замерзает, и говновозка теперь такая дорогая, каждый раз кругленькую сумму выложи. Уж слишком дорого нам это дерьмо обходится, прямо золотое!

Этот безыскусный монолог подвиг меня на безрассудный поступок — я вмешалась в их разговор без всякого приглашения с идиотским комментарием:

— Недаром же ассенизаторов в старину называли золотарями!

— Чего-чего? — переспросила кузина Соня с нескрываемым раздражением. Видно, ей здорово не понравилось, что я ее перебиваю в ее же собственном доме.

Инга за Сониной спиной сделала мне большие глаза, и я поспешила сгладить неприятное впечатление, довольно неуклюже, как выяснилось впоследствии:

— Ну вы же сами сказали, что дерьмо у вас золотое…

Инга, с ужасом глядя на меня, успела покрутить пальцем у виска, прежде чем Соня к ней обернулась.

— Это ей, значит, муж навешивает? — поинтересовалась она без всякого намека на сочувствие. Да какое там сочувствие, когда на ее вытянутом лице при желании можно было прочесть: и поделом!

И кто меня только за язык тянул!

— Я же тебе говорила, у нее сложные семейные обстоятельства… — виновато забубнила Инга, бросая в мою сторону свирепые взгляды. — Я бы ее к себе взяла, но сейчас не могу. Ованесова родня из Еревана понаехала.

— Ну да… — недоверчиво протянула Соня и не без злорадства обозрела мою исцарапанную физиономию. — Это тоже он? Неплохо приложил…

Нет, как вам нравится такая женская солидарность! И вообще, мне с самого начала не понравилась Ингина легенда про изувера-мужа, могла бы придумать что-нибудь получше. По мне, так лучше быть покусанной бешеной собакой!

— Зубы-то хоть целы? — Мадам Долгий Нос оглядела меня так бесцеремонно и придирчиво, словно я была выставлена на продажу.

Ну и мымра, вы встречали что-нибудь подобное в своей жизни? Я лично до этого момента никогда!

Разумеется, я уже приготовилась достойно ответить ей, но напоролась на сердитый Ингин взгляд. Ладно уж, промолчу, но предупреждаю: это в последний раз!

— А как дети? — спросила Инга, уводя разговор в другую степь, как самоотверженная дикая утка уводит лису от гнезда с птенцами.

— А что им? Растут, болеют, в штаны делают. — Соня все еще сверлила меня бдительным взором.

— Тогда я пойду посмотрю на них, — объявила Инга и юркнула за дверь веранды, оставив меня один на один с противником. Вернее, противницей. Ну это уже свинство, разве нет?

Однако хозяйка, поначалу встретившая меня чуть ли не в штыки, неожиданно сменила гнев на милость:

— Ведь все для них стараюсь, для детей, для кого же еще… Самой-то мне ничего не надо!

Последняя фраза была явно рассчитана на меня, и я не упустила возможности выказать свою лояльность:

— И сколько их у вас? Двое?..

— Четверо, — огорошила меня Соня, — сами знаете, что это такое по нынешним временам. Некоторые одного-разъединого заведут и того все время норовят на кого-нибудь спихнуть: на бабушек там, дедушек или еще на кого… А тут ведь целый день колготишься, к вечеру в глазах рябит. Мне ведь скинуть их не на кого, все сама, сама…

— Да, это очень тяжело, вы просто героиня, — льстиво подхватила я. А ведь долгоносая Соня и впрямь заслуживала похвал, и мне стоило бы забрать некоторые из произнесенных выше слов обратно. Ну, из тех, коими я наградила ее заочно. Может, она и стерва, конечно, но не каждая душка-милашка столько пользы стране принесла. Особенно учитывая, что у нас творится с демографией. Я вон только на одного и сподобилась, а Инга и того меньше. Так что отпустим Соне все ее прегрешения, как прошлые, так и будущие. , — А у вас-то дети есть? — Соня будто прочитала мои мысли.

— Сын. — Я невольно улыбнулась. — У бабушки сейчас отдыхает.

— Бабушка — это хорошо, — произнесла Соня со значением. — А у нас бабушек-то нет, все поумирали. — Она немного помолчала и добавила:

— Чего это мы на пороге застряли, пойдемте в дом.

Я послушно пошлепала за ней, заискивающе приговаривая:

— А что это вы мне выкаете? Обращайтесь просто: Таня — и все.

В гостиной, или как там еще называлась первая после веранды комната, мы с Соней застали совершенно умилительную картинку: Инга возилась с многочисленными Сониными отпрысками. Вела она себя совершенно естественно, без притворства, я чуть не прослезилась. Прежде мне не доводилось видеть ее такой. Дети, похоже, были в восторге от заезжей московской тетушки-красавицы, облепили ее со всех сторон и что-то лопотали, стараясь перекричать друг дружку. А она оделяла каждого гостинцем (когда она только успела ими запастись?), гладила по головке и приговаривала;

— Не бойтесь, всем достанется.

— А теперь знакомься. — Инга обернулась ко мне и потрепала по щечке худенькую девочку лет семи, — Это Катя. А это Маша. — Инга поправила платьице второй девчушке, лет четырех на вид. — Это Сережка, — взъерошила она вихры мальчугану чуть поменьше Маши. — А этот карапуз — Кирилл, — представила она самым последним сидящего у нее на коленях крупного анемичного младенца. — Нам уже целых десять месяцев, да? — просюсюкала она, обращаясь к малышу. — Мы уже ходим, скоро будем бегать. Кирюша, скажи тете «агу».

Анемичный Кирюша и впрямь открыл рот, но лишь затем, чтобы срыгнуть Инге на брюки. Выражение брезгливости возникло было на Ингином лице, но она быстро справилась с собой, прощебетав с неподражаемой беззаботностью:

— Ничего страшного, дело житейское, да, Кирюшка?

— Ага, скажи, я тебя еще и обделаю, — невозмутимо озвучила Кирюшины «мысли» Соня.

— А что, он без подгузника? — спохватилась Инга.

— А то, — Соня почти ликовала, — памперсы и хаггисы нам не по карману, да, сыночек? Поэтому мы по-простому делаем в штаны, а мама потом наше дерьмо отстирывает.

Не спорю, женщина она, конечно, героическая, многодетная мать и прочее, но почему у нее разговоры только вокруг дерьма вертятся!

Соня забрала у Инги Кирюшу, имеющего привычку «по-простому» пачкать штаны.

— Ладно, давай его мне, вижу же, нос воротишь…

— И ничего я не ворочу! — возразила Инга. И зачем она притворялась? Вон как ее передернуло, когда несчастный Кирюша срыгнул ей на штаны. И «агуканья» ее насквозь фальшивые, как я теперь понимаю, но ради чего? Неужто это все из-за меня, только для того, чтобы пристроить меня на время в Сонином семействе? Тогда это беспрецедентная жертва с Ингиной стороны, только напрасная, потому что Соню так просто не проведешь, она раскусила Ингину игру еще раньше меня. И, кроме того, у меня почему-то такое впечатление, что общение у них какое-то натянутое, чисто ритуальное. Инга делает вид, что души не чает в Сониных отпрысках, а Соня изображает из себя пусть и несколько грубоватую, но искреннюю бабу. Что касается младенцев, то тут вопрос остается открытым. Может, их невинное щебетание тоже сплошное притворство?

Ну нет, о чем это я, дети — чистые души и на лицемерие не способны, хотя, как известно, яблоко от яблони… Кстати говоря, эти «яблочки» и в самом деле недалеко укатились, все — точная, уменьшенная в разных масштабах копия мамы Сони, этакие маленькие долгоносики. Даже в десятимесячном Кирюше, несмотря на младенческую пухлость, легко угадываются фамильные черты.

Пожалуй, только крепенький боровичок Сережа выбивается из общего ряда: крупной, красиво вылепленной головой, густыми каштановыми вихрами и большими, чуть навыкате голубыми глазами. Да и носик у него самую малость подгулял, совсем даже не длинный, а аккуратненький такой, пипочкой. Ну что тут скажешь, в семье не без «урода». В кого бы он такой? Может, в папочку пошел? Действительно, ведь без папочки здесь не обошлось. Где он, кстати, что-то я до сих пор его не видела. Пора бы и ему принять участие в любительском спектакле под названием «Теплые родственные отношения».

Представьте себе, он тут же и появился. Словно стоял за сценой, пардон, за дверью и ждал, когда я о нем вспомню. Удивительно даже, что его первой репликой стала не коронная «кушать подано», а «о-о-о, кто к нам пожаловал!». После чего он бросился к Инге лобызаться.

— Здравствуй, Толик. — Инга подставила ему щечку с довольно-таки кислой улыбочкой.

Дети на появление папаши отреагировали довольно вяло: поздоровались и разбрелись по углам. Сам Толик удостоил особого внимания только младшего, взял на руки, показал «козу» и снова усадил в манеж. Тот, не выказав ни малейших признаков неудовольствия, сразу же уставился немигающими глазами на люстру. Не ребенок, а песня! Никакого сравнения с моим Петькой, который в блаженном Кирюшином возрасте и одной минуты на месте не сидел, а уж как орал, боже милостивый! Я с ним даже поесть нормально не могла, так и бегала — в одной руке Петька, в другой бутерброд, рискуя в суматохе перепутать и откусить что-нибудь не то.

Кажется, я вас окончательно заболтала, забыв сообщить самое главное, а именно: явившийся домой глава семейства по имени Толик тоже был точной Сониной копией, правда, несколько увеличенной. Надо же, как они подобрались, бывает же такое. И нос у него длинный, и подбородок острый, и пегие реденькие, зализанные на левую сторону волосы.

— Давненько, давненько мы тебя не видели. — Толик уселся на диван рядом с Ингой и по-родственному приобнял ее за плечи. — Совсем нас забыла, матушка.

Инга почему-то стала оправдываться:

— Все некогда было, то одно, то другое… Неприятности мелкие… И крупные…

— Какие, например? — допытывался въедливый Толик.

— Да вот у подружки проблемы. — Инга кивнула на меня. — Хочу ее к вам на время пристроить.

— Эту, что ли? — Толик посмотрел на меня так, будто только что увидел. Еще один притвора! — А что это с ней?

— Муж отмутузил, — услужливо подсказала Соня.

— Бывает. — Толик расплылся в скабрезной ухмылке. — А за что?

Я уже открыла рот, чтобы облаять их всех в их собственном же доме, но прыткая Инга меня опередила:

— Да ни за что. По пьянке. Я тут договорилась с Соней, пусть она у вас пару дней побудет, пока все утрясется… Я ее скоро заберу.

— Ну пусть побудет, — разрешил Толик без восторга. — Ну а твой муженек как? — Это он уже Инге.

— Да все так же, я его почти и не вижу. Машину ему недавно разбили.

— Это «Линкольн», что ли? — Толик даже побагровел.

— Ну да, — подтвердила Инга.

— Сильно?

— Правое крыло всмятку, — доложила Инга.

— Это же такая куча бабок! — присвистнул Толик и начал нервно покачивать ногой.

— А мы вот все ремонтируемся, ремонтируемся… — выдал Толик после минутной паузы, потребовавшейся ему для переваривания Ингиной истории с «Линкольном», — тоже кучу бабок вгрохали, а конца все не видать. — В его голосе звучал плохо скрываемый упрек в Ингин адрес: мол, вы иномарки бьете, а тут на канализацию не наскребешь. С чего бы это, а?

Инге нравоучительный Толиков тон, похоже, совсем не понравился, и она засобиралась домой:

— Ну ладно, мне пора. Рада, что вас повидала…

— Уже? Так скоро? — Толик тоже вскочил с дивана. — И не посидели совсем…

— Вот на днях заеду, тогда и посидим, — пообещала Инга и кивнула в мою сторону:

— А в залог я вам свою подружку оставляю, Танюшку. — Она как-то вымученно мне подмигнула. — Надеюсь, лишний рот вас не слишком обременит?

— Ничего, рассчитаемся, — хохотнул Толик. Ингу заметно покоробило. Господи, да она же их терпеть не может, это мне стало так ясно, хоть иголки собирай. Какого же черта она меня сюда притащила, спрашивается.

Само собой, я изложила ей свои соображения, когда мы трогательно прощались у калитки.

— А куда еще? — огрызнулась она. — Ты же в Котов не желаешь!

— Чего ты завелась? — Я тоже полезла в бутылку.

— А чего ты цепляешься все время! Нормальные у нас отношения, нормальные, понятно? И тебя здесь никто не съест с гречневой кашей! — выпалила Инга и понеслась к своему стоящему у обочины «мерсу». Никогда не видела ее такой злой!

— Эй! — крикнула я ей вслед. — Мне нужна другая одежда.

— Ничего, зашьешь, кто тебя тут увидит, — кинула она через плечо. — Приеду забирать, что-нибудь привезу.

Глава 16

Против моих ожиданий после Ингиного отъезда никто из долгоносиков не стал меня особенно притеснять. Впрочем, сходить с ума от неумеренного гостеприимства они тоже не собирались. Соня поинтересовалась, не голодна ли я, и, получив отрицательный ответ (не исключено, что с легким сердцем), показала мне мою комнату. Комната оказалась в мезонине-новострое, по поводу чего Соня буркнула мимоходом:

— Зимой здесь, конечно, никто не живет, а летом иногда, в жару, Толик ночует. А кроме мезонина, мы вам ничего предложить не можем, сами видите, сколько у нас народу, да еще вечный ремонт…

— Меня вполне устраивает, — поспешила я ее заверить, хотя она в этом, кажется, не нуждалась, — всю жизнь мечтала пожить в мезонине. — В данном случае, чтоб вы знали, я душой не кривила. И правда, когда еще представится такая возможность?

— Когда солнце в эту сторону, нужно занавески задергивать, — посоветовала Соня, — а то духота будет.

Я кивнула и попросила у нее нитки с иголкой, чтобы хоть немного привести в порядок свой гардероб. Вскоре прибежала старшая девочка — кажется, Катя — и принесла мне катушку. Минут сорок я потратила на штопку, а потом отодвинула занавески и, приникнув к окну, оглядела окрестности.

Мне открылся кусок улицы, застроенный по преимуществу старыми деревянными домиками, некоторые из коих тоже ремонтировались-благоустраивались на современный манер. Еще в поле моего зрения попала синяя жестяная палатка, судя по торчащим за пыльным стеклом пластиковым бутылкам, торгующая съестным. Я решила в ближайшее время ее обследовать и, если ассортимент окажется мало-мальски приемлемым, покупать там еду для себя. Дабы не обременять Ингину сестрицу. Посижу пару деньков на пирожках, ничего со мной не случится.

Вот именно, ничего! Что за это время переменится? Разве я смогу переступить порог своей квартиры без страха? Сомневаюсь, очень сильно сомневаюсь. Хорошо, а недели мне для этого хватит? И недели не хватит, и месяца, и года! Но не могу же я, в самом деле, просидеть в Сонином мезонине целый год, тем более что хозяева мне этого уж точно не позволят? У таких не очень-то загостишься. Но что мне делать, скажите на милость? Распутать историю с голым трупом, скажет какой-нибудь умник. Спасибо, дораспутывалась уже, сижу теперь в глубокой… Сижу теперь в этом мезонине. Под непомерным грузом одолевших меня скорбей я ничком рухнула на узкую кровать, застеленную жестким, как мешковина, покрывалом, и мгновенно уснула.

Когда я проснулась, было почти темно. Я села на кровати и распахнула окно. Внизу, на веранде, горел свет и раздавались детские голоса. Потом я услышала, как Соня кому-то сказала:

— Пойди позови ее.

— Да она, наверное, спит, — лениво отозвался Толик.

— Все равно позови, а то наплетет своей подружке, что мы ее тут голодом морили, — стояла на своем Соня.

— А чего бы она ни наплела, без разницы. — Толик упорно не желал лицезреть меня за семейным столом.

— Я сказала: иди!

Похоже, в этом доме царил матриархат. Приказной Сонин тон возымел-таки должное действие, потому что Толик больше не возражал, и очень скоро я услышала приближающиеся шаги.

Поначалу я хотела притвориться спящей, но потом передумала. Умирать и от страха, и от голода одновременно — это уж слишком даже для меня. Уж позвольте выбрать что-нибудь одно. Потому-то я и приняла любезное Толиково предложение разделить с ними скромную семейную трапезу, прекрасно отдавая себе отчет, насколько оно искреннее.

Семейство, включая десятимесячного Кирюшу, расположилось на веранде. На ужин, как ни странно, был говяжий, сильно отдающий половой тряпкой бульон с яйцом. Дети ели молча, чувствовалось, что блюдо им не очень нравится, но никто не отодвигал тарелку и не канючил: «Больше не буду», а Соня не уговаривала: «Ну еще две ложечки, ну одну…» Все чинно-степенно работали ложками, глядя в тарелки. Только грудному Кирюшке в порядке исключения разрешено было восседать на специальном детском стульчике. Заботливый папа Толик, расположившись рядом, потчевал дитятю специальными детскими консервами из баночки. Кирюша, подобно старшим сестрам и брату, исправно открывал рот и столь же исправно проглатывал пищу, уставившись на расписную глиняную супницу на столе. Идиллия, да и только.

Я тоже безропотно поглощала невкусный бульон. Не могла же я подать дурной пример таким образцово-показательным детям! Эх, моего бы Петьку сюда на экскурсию, посмотрел бы, как надо вести себя за столом.

— Ну и детишки у вас, — я все-таки не удержалась от комментария, — такие молодцы! Просто завидую вам. Мой Петька совсем не такой.

— Все от воспитания зависит, — коротко бросила мне в ответ Соня, и я пожалела, что открыла рот. До чего мне стало обидно! При том, что я и сама знаю, что Петька у меня без руля, без ветрил по моей же милости. Макаренко из меня и в самом деле не получился: то ору как бешеная, то любую его прихоть исполняю. И с учителями в школе, твердящими наперебой, какой у меня «трудный мальчик», наладить контакт не могу: то разругаюсь вдрызг, то бегаю, в глазки заглядываю, уговаривая «применить к нему индивидуальный подход». А чего вы еще хотите от уроженки задрипанной деревеньки потомственных грязнуль и неумех под названием Виллабаджо?

Сразу за бульоном появился чай в большом керамическом чайнике. Я залпом выпила две чашки одну за другой, чтобы избавиться от мерзкого привкуса половой тряпки, оставшегося у меня во рту после супа.

— Дети, зубы чистить, умываться и спать, — отдала команду Соня.

Долгоносые Катя и Маша и вихрастый Сережа без малейших возражений поднялись из-за стола и, не очень внятно пожелав взрослым спокойной ночи, скрылись в глубине дома. Вот так дисциплинка, прямо как в армии!

Я решила последовать примеру маленьких долгоносиков, но Соня задержала меня:

— Посидели бы с нами, посумерничали, небось успеете еще выспаться.

Я снова приземлилась на стул, посчитав, что с моей стороны было бы верхом невежливости проигнорировать хозяйскую волю. Да и спать мне совершенно не хотелось, и без того полдня в постели провалялась.

— И давно вы с Ингой знаетесь? — прозвучал Сонин вопрос. По всем признакам праздный, но мне он почему-то таким не показался.

— Давно. Еще со школы. В одном классе учились. В Котове, — дала я по возможности краткий и одновременно исчерпывающий ответ.

— Понятно, — задумчиво изрекла Соня, поднося к тонким губам кружку с чаем. — Школьные подружки — это замечательно. — И тут же:

— А работаете вы кем? — Прямо допрос какой-то!

— Корректором в газете. — Я исподлобья посмотрела на Соню.

Соня слегка взволновалась:

— И какая газета?

— «Пикник», — удовлетворила я Сонино любопытство.

— «Пикник»? — удивилась Соня. — Никогда не слышала про такую.

— Да сейчас ведь много разных газет, не то что раньше, — терпеливо разъяснила я. — Вот есть «Шесть соток» для садоводов-огородников, к примеру, есть для охотников и рыболовов, а наша — для любителей неорганизованного отдыха на природе: ну, шашлычки там, песенки под гитару. Мы сообщаем им, где в данное время наиболее подходящие условия — экология, дороги, достопримечательности, цены на местных рынках и всякое-разное, как у прочих, вплоть до сводки происшествий.

— Понятно, — снова молвила Соня и влепила мне прямо в лоб, без обиняков:

— Платят-то небось копейки?

Я растерялась, не привыкла я как-то к таким вопросам, и промямлила:

— Н-ну, по-всякому бывает… Соня же продолжала преспокойно прихлебывать чай.

— Ну а вы кем работаете? — Теперь уже я перешла в наступление.

— Да вот здесь и работаю. — Соня поставила чашку на стол. — Дел хватает.

— А муж? — Я кивнула в сторону дремавшего в плетеном кресле Толика. Что касается младенца Кирюши, то он увлеченно рассматривал собственные ручки, время от времени засовывая в ротик крепко сжатый кулачок.

— А Толик у нас работяга, каких мало, — заявила Соня, не уточнив, однако, в какой именно области Толик «работяга», — вкалывает с утра до вечера, имеет, конечно, не очень много, но зато мы люди честные. Привыкли только на себя рассчитывать, не то что некоторые. Есть такие, что пристроятся и живут на всем готовом, а мы так не приучены, — торжественно закончила она.

Вот не сойти мне с этого места: под «такими» Соня подразумевала Ингу! И вообще вся эта задушевная беседа на веранде была затеяна неспроста. Меня не покидало чувство, будто Соня пытается что-то у меня выведать. Опять же насчет Инги. Ох и угораздило меня, честное слово!

Я не придумала ничего оригинальнее, чем пару раз нарочито протяжно зевнуть: мол, в сон меня заклонило на свежем подмосковном воздухе. Конечно же, Соня догадалась, что моя внезапная сонливость всего лишь уловка, но строить мне новые козни не стала, отпустила восвояси. Я поднялась в мезонин, где было довольно-таки душно, распахнула настежь окно и попыталась уснуть.

Напрасная затея, сон ко мне не шел, а тут еще комары с улицы налетели. Тогда я закрыла окно и стала гоняться за ними со свернутой в трубку пожелтевшей газетой, видимо, давно уже валявшейся на подоконнике, но особых успехов на этом поприще не достигла. Пришлось мне провести бессонную ночь в духоте, под заунывное гудение комариной эскадрильи. Только под утро, уже на рассвете, мне удалось задремать, но очень скоро самые нескромные солнечные лучи стали вовсю шарить по дощатым стенам мезонина, те, в свою очередь, раскалились, как кровельное железо, и я была вынуждена сбежать из этого райского уголка над крыльцом.