Глава 32

Только я содрала скотч со рта Отто, как сразу же об этом пожалела, потому что новоявленный американский родственник немедленно забросал меня вопросами на чистейшем русском языке. У меня к нему вопросов было не меньше, но я-то крепилась!

— Потом, потом, — повторяла я, сражаясь с узлами на веревке, стягивающей его запястья, — еще успеется.

А ему, видать, не терпелось донести до меня свою сугубо американскую точку зрения:

— Да, говорили мне, что в России сплошная мафия, но чтобы вот так вот, сразу…

Естественно, мне стало обидно за Россию, и я прошипела сквозь зубы:

— Вот и сидел бы в своей Америке, кто не давал…

— Они кто, твои дружки? — Отто, морщась, растирал затекшие руки.

Смотри-ка, на «ты» перешел. Видимо, уверенность в том, что перед ним стопроцентная русская Сонька Золотая Ручка, избавила его от излишков учтивости.

— Ага, они мои сообщники, — с готовностью подтвердила я, — раньше мы вместе грабили и убивали, а потом не поделили добычу и немного поссорились. Ничего, еще помиримся, а там, глядишь, банк возьмем или самолет угоним, что подвернется…

— Это серьезно? — Пришибленная американская физиономия Отто заметно вытянулась.

— Конечно, серьезно, — кивнула я, отдуваясь (Беляш связал глупого янки на совесть). — Да у нас тут все такие. Народ в основном уже попривык, ничего не боится. Ну разве что, когда медведь на Красную площадь забредет, тогда переполох случается, это точно. Потому что неизвестно, чего от него ждать, от медведя-то. Косолапый, он ведь долларами не интересуется, просто съест без долгих разговоров — и поминай как звали. Но медведь — это сейчас редкость, ну, может, раз в неделю забредет, ну два, от силы — три…

— Понятно… — Маленькие аккуратные уши Отто слегка порозовели. Окончательно избавившись от пут, он встал на ноги и немного потоптался на месте, словно проверяя, не утратил ли способность передвигаться.

— Ладно, пошли отсюда, — поторопила я его, поскольку в своих способностях вязать надежные узлы была не слишком уверена. Оглушенный сковородкой, Лонг мог в любую минуту очухаться, выпутаться и сильно затруднить наш с Отто тактический отход.

Племянника тети Любы — долгожительницы долго уговаривать не пришлось, вот только в прихожей, пока я снимала с вешалки ветровку, он слегка замешкался. Увидел торчащие из кухни ноги Лонга и спросил шепотом:

— Что это с ним?

Я отмахнулась:

— Пал жертвой одного из смертных грехов.

— Какого именно? — Эти янки такие дотошные!

— Чревоугодия, — удовлетворила я его любопытство уже за дверью.

— Отравился, что ли? — туго соображал буква-лист Отто.

— Вроде того, — уклончиво ответила я, хотела вызвать лифт, но передумала. Вдруг еще застрянет, хватит с меня одного печального опыта.

Через два квартала от дома я в первый раз остановилась, чтобы отдышаться. Молчавший до того Отто коварно воспользовался этой минутой, чтобы обрушиться на меня с новой порцией вопросов, от которых я кое-как отбивалась, пока дело не дошло до советов.

Совет номер один звучал следующим образом:

— Нужно обратиться в органы правопорядка.

— Нет, только не это! — выпалила я.

— Почему?

— Почему-почему… — повторяла я, ловя себя на том, что начинаю тихо ненавидеть этого бедолагу, за каким-то чертом нагрянувшего в Россию и тем самым сильно усложнившего мою и без того нелегкую жизнь. Чувствую, зря я его развязала. — Да потому, что у нас кругом мафия, ты же сам сказал! В милиции тоже коррупция. А… а иностранцев вообще не любят, запросто могут куда-нибудь услать. В Сибирь, например.

— Да ну? — не поверил Отто. — Но они же украли мои деньги и мой паспорт!

— Вот именно, паспорт, — подхватила я, — попробуй теперь докажи, что ты американец. А что, — я оглядела его с головы до ног, — по внешнему виду ведь ни за что не скажешь.

— Что же тогда делать? — Отто заметно приуныл.

— Самому нужно свой паспорт спасать! — заявила я с пафосом и углубилась в раздумья.

Меня не покидало какое-то странное чувство. Ну вроде я что-то забыла. Может, газ выключить? Или утюг? Со мной такое бывает: только выйду из дома — и начинается! Но в данном случае меня, конечно, другое беспокоило. Ну звезданула я Лонга сковородкой, ну удрала, прихватив с собой зачем-то этого американского дурачка, с которым только лишние хлопоты, но вот что это, собственно, меняет? Ведь все мое остается со мной. И исчезнувший труп Юриса, и мистический Ингин сын, и неизвестный брюнет, наведывавшийся в мою квартиру наряду с Юрисом. Что же получается: мне и дальше бегать от Юрисовых приятелей и шарахаться от милиции? Ну нет, я этого не перенесу.

Нужно вернуться, привести в чувство Лонга и вытрясти из него все, что он знает про Юриса. Ага, так он мне и сказал! А сковородка на что? Так-то оно так, только вдруг Борода с Беляшом заявятся? Что ж, чисто теоретически такая опасность, конечно, остается, но практически — вряд ли им удастся вырваться из лап Покемоновых бодигардов. Впрочем, это в том случае, если они еще сунутся в эти лапы, а то ведь запросто могут перетрухать заранее и ограничиться окончательным разорением Отто. Снимут с его золотой карточки оставшиеся баксы — и назад. Чтобы облегчить свою бандитскую душу нарезанием ремней из меня и Отто. Да, такой вариант не исключен, но рискнуть придется.

Не имеющий ни малейшего понятия о моих душевных муках, Отто переминался с ноги на ногу и пытливо заглядывал мне в лицо. Наивный, он ждал от меня помощи. Тоже мне, нашел, на кого рассчитывать! Стыдно, но придется воспользоваться его американской доверчивостью.

А чьей же еще, когда под рукой никого, кроме него? Вот у Инги для таких целей была я. Ах, Инга, Инга, эта беспримерная обманщица, задурившая мне мозги и бросившая меня на произвол судьбы! Ей что, она теперь в Швейцарии, а я тут вою от безнадеги. Вот вам наука на будущее, будьте умнее меня, каленым железом выжигайте в себе сентиментальность и поганой метлой гоните прочь подруг детства, иначе погрязнете в проблемах, как непутевые жители Виллабаджо в склизком жиру от свадебной индейки.

Я снова вплотную занялась обработкой несчастного Отто. Напустила на себя таинственности и стала его гипнотизировать непроницаемым взглядом.

— Стой здесь и никуда не уходи.

— А ты куда? — испугался Отто, как маленький мальчик, который боится оставаться один.

— Скоро вернусь! — решительно пресекла я дальнейшие расспросы и рысью устремилась обратно, в свою разоренную бандитским нашествием квартиру. Если б вы только могли предположить, кого я там застала! Да где уж вам, если даже я ничего подобного и в уме не держала.

А дело было так. Я на всех парах подлетела к дому и, почему-то пригибаясь, будто меня на прицеле снайпер держал, протиснулась в подъезд, а затем крадучись взобралась на пятый этаж. Постояла у своей квартиры, прядая ушами, как лошадь, и, мысленно перекрестившись, толкнула дверь. Она послушно распахнулась, обнажив сумрачное нутро прихожей. Из комнат и кухни не донеслось ни одного подозрительного звука, и я сделала еще пару шагов. Этого как раз хватило, чтобы пересечь крохотную прихожую и робко, одним глазком заглянуть в кухню, где каких-то пятнадцать минут назад я оставила оглушенного сковородкой Лонга.

Он и сейчас там лежал. А над ним склонился неизвестный мне человек, явно не Борода. И не Беляш. От испуга я на несколько мгновений потеряла способность соображать и вместо того, чтобы драпать без оглядки, стояла и как завороженная смотрела на спину таинственного незнакомца. Пока он что-то ею не почувствовал и не обернулся. Я сдавленно вскрикнула и вылетела вон. И только оказавшись на почтительном расстоянии от дома, я, наскоро проанализировав увиденное, с запозданием идентифицировала того, кто пришел на выручку Лонгу. Это был мистер Тореро! Тот самый красавец-стриптизер, от которого млели состоятельные дамочки в соку. Значит, он тоже бандит? Признаться, я расстроилась чуть сильнее, чем следовало.

Отто оказался на редкость послушным мальчиком. Стоял и терпеливо дожидался меня в пропахшей кошками подворотне, бедный американский малый, жестоко поплатившийся за желание иметь родственников в неласковой России. Видели бы вы, с какой надеждой он на меня посмотрел. Мне сразу стало совестно за те небылицы, которые я ему наплела. Ну насчет того, что без американского паспорта его чуть ли не волки загрызут. Я бы, наверное, зарыдала от жалости к нему, если бы он снова не полез ко мне со своими дурацкими вопросами.

— Минутку, — выставила я вперед руку, — мне нужно подумать!

Мне нужно было как следует обмозговать ситуацию в свете вновь открывшихся обстоятельств. Именно с этой целью я и попыталась ненадолго уйти в себя и ушла бы, если бы не Отто, успевший в мое отсутствие так одичать, как будто я его не в подворотне оставила, а на необитаемом острове. Ничем другим объяснить его неумеренное словоизвержение я просто не в состоянии.

— Мне нужно… Нужно сказать очень важное, — дергал он меня за рукав в непонятном возбуждении.

— Сейчас, сейчас… — отмахивалась я от него, пытаясь сосредоточиться на мистере Тореро. Если он из шайки Бороды, то, следовательно… Следовательно…

— …Твоя эта… криминальная жизнь к этому не имеет значения. — От волнения Отто заговорил по-русски как иностранец. Впрочем, он ведь и был иностранец. — То есть, я хотел сказать, отношения. Потому что, как бы там ни было, ты — это ты.

Очень мудрое наблюдение. Я-то — я, не спорю, а вот что с Отто творится? Весь дрожит, испариной покрылся, как рекламная бутылка пепси-колы. Может, у него с головой не все в порядке? На нервной почве. Это все Беляш, мерзавец, обработал беднягу по полной программе, а у Отто черепушка тонкая, американская, на такие нежности не рассчитанная.

— Это все равно твое, понимаешь? Понимаешь? — схватил он меня за руку.

— Понимаю, понимаю, — кивала я, хотя ничегошеньки не понимала. Лишь бы только он успокоился. А то еще начнет орать и биться головой об стену. Говорят, у неврастеников такое бывает.

— Мне раньше, раньше это сказать надо было, — убивался Отто, — в первый день. Но не получилось…

— Конечно, конечно, — поддакивала я, опасливо озираясь. Боюсь, что благодаря горячности Отто мы начали привлекать внимание посторонних. Хорошо еще, что их было немного: бомжеватый товарищ с дворнягой на поводке, усердно изучающий содержимое мусорного бака, да изнывающий от скуки мальчишка-подросток на скамейке.

— Тогда я был готов, но тебя не было, — захлебывался в эмоциях Отто. — Я сразу собирался это сделать, но не вышло… Позвонил, а никто дверь не открывает… Я поднялся этажом выше и стал ждать… А потом из квартиры какая-то женщина вышла, я подумал, что это ты, окликнул, но она не оглянулась, быстро побежала вниз… Потом я пришел в субботу, на следующий день, ты дверь открыла, а у меня язык не повернулся почему-то… Решил, сначала все-таки в Котов съезжу, чтобы никаких сомнений…

— Ага, ага, — кивала я, поглаживая Отто по щеке, — все будет хорошо, все будет хорошо. — А у самой поджилки затряслись от услышанного. — Отто, миленький, — взмолилась я, — ты получше вспомни, когда ты видел ту женщину? Ну, сосредоточься и вспомни, когда это было?.

— В прошлую пятницу, перед грозой. — Судя по всему, Отто на память не жаловался. — А на следующий день, в субботу, мы встретились, но я не сказал, зачем я тебя искал…

— Скажешь, еще скажешь, — прервала я многословные излияния Отто, — а пока лучше вот что скажи… В ту пятницу… Ну, во сколько это было?

— Около семи, точнее, в восемнадцать пятьдесят. Да-да, в восемнадцать пятьдесят я позвонил, мне не открыли, я позвонил еще раз, поднялся этажом выше — там окно открыто было, не так душно — и стал ждать, а уже в девятнадцать десять я ушел, — по-военному четко отчитался Отто, как будто заранее хронометраж составил. Надо же, какой пунктуальный.

Так что же это получается, люди добрые? Какая такая женщина пулей вылетела из моей квартиры в роковую пятницу между восемнадцатью пятидесятью и девятнадцатью десятью? Зуб даю, что Инга. Которая, между прочим, утверждала, что оставила Юриса в моей постели живым и здоровым в шесть вечера. Я же вернулась домой в половине восьмого и обнаружила его мертвецки мертвым. Следовательно, следовательно… Господи, это слишком ужасно, чтобы быть правдой!

…Моя голова и без того трещала по швам от горестных размышлений, а тут еще Отто ни на минуту не замолкал, все убивался, сердечный, а из-за чего убивался, я так и не поняла. Но когда он гулко стукнул себя кулаком в грудь и в двадцатый раз завел песнь о чем-то невысказанном, в моем полусумеречном сознании забрезжила сумасшедшая догадка. Уж не в любви ли ко мне он собирается признаться? Да, но когда же он успел?

Дайте-ка соображу. Значит, так… Мы с ним в первый раз увиделись в субботу, а в пятницу он уже обивал мой порог, изнемогая от желания «все рассказать сразу». Что, разве такое бывает? А черт их разберет, этих американцев, у них же все не по-русски. И все равно странно. Как-никак мы хоть дальние, но родственники, через усопшую тетю Любу, сам же сказал.

И потом, я его ни капельки не люблю.

— Мы еще поговорим, обязательно поговорим и все обсудим, — пообещала я Отто, слегка отстраняясь, а то еще полезет с поцелуями. — А сейчас попробуй описать женщину, которая в пятницу вышла из моей квартиры.

Кажется, Отто немного задело мое пренебрежение к его пылким чувствам. Он заметно поскучнел и сообщил без всякого энтузиазма:

— Да я ее плохо рассмотрел, ведь я ее видел со спины и мельком… Ну, женщина как женщина. По-моему, молодая…

— А во что она была одета, не заметил? — Вопреки всему, я еще на что-то надеялась.

— Одета? — Отто окончательно упал духом, потому что я своими расспросами не давала ему говорить, о чем ему хотелось. — В брюки, кажется.

— А волосы… Какие у нее были волосы? — Я затаила дыхание.

— Темные. Как это… каштановые. А что?

Глава 33

Отто ужасно мешал мне думать, потому что нес совершеннейшую чепуху. Ну, например, такое:

— …Я не сказал все в первый день еще и потому, что хотел вам двоим одновременно это объявить. А кто этот второй, мне тогда было неизвестно, я даже думал, что это мужчина. Теперь-то я знаю, это тоже женщина. Значит, вас будет двое, все пополам. Разве не замечательно?

Ну все, это финиш. Он что, в гарем меня зовет? На пару с еще одной счастливицей? Спасибо хоть вариант, в котором фигурировал счастливец, отпал. Да, с головой у Отто совсем нехорошо. Я даже склонна была подозревать, что это у него от рождения, а Беляш своими кулачищами только усугубил старую болячку. Ну не обидно, скажите, пожалуйста, в кои веки американский родственник обнаружился, и тот дурачок. Ну и как с ним быть прикажете? Бросать такого негуманно, а нянчиться с ним мне совершенно не с руки. Тем более теперь, когда моя история обросла новыми подробностями.

Во-первых, в ней возник некий таинственный брюнет, посещавший мою квартиру наряду с Ингой и Юрисом. Вполне возможно, что это один из многочисленных Ингиных любовников. Но и его загадочный образ меркнет перед невероятными обстоятельствами, открывшимися мне только что с помощью Отто. Инга меня бессовестно обманывала, когда клятвенно заверяла, что покинула мою квартиру за полтора часа до моего возвращения. На самом деле мы разминулись на какие-то десять-пятнадцать минут!

Ну и как вам такой винегрет? Впрочем, вам-то что, вы всего лишь сторонние наблюдатели. А я готова волосы на себе рвать. А тут еще на ум зачем-то снова пришла Лиза Бричкина. И польские супостаты, сгинувшие в непролазном болоте. Помнится, я где-то читала, что трясина засасывает тем быстрее, чем сильнее увязший барахтается. А что, неплохое сравнение применительно ко мне. Еще как впечатляет. Только ляхи, те своими сильными впечатлениями в русском болоте обязаны Сусанину и собственным агрессивным амбициям, а я — лучшей подружке и своей патологической доверчивости.

Теперь об Инге. Надо отдать ей должное, она все очень хорошо рассчитала. С лифтом, правда, из-за грозы неувязка вышла, но ведь силы небесные, к счастью, пока еще не в ее власти. А в остальном — все гладко, комар носа не подточит. Ах, как талантливо и ненавязчиво она направляла меня в трясину, даже промашку с выпавшим из сумочки пистолетом в свою пользу обратила! А тут и Покемонова оплеуха, которая то ли была, то ли нет, поди проверь, кстати пришлась. Дескать, при таком-то тиране-муже и ангел в мыслях согрешит. Ну а придуманный ребенок — просто сильный заключительный аккорд. Убедившись же, что я увязла по шейку в мутной жиже и на твердую почву мне уже не выбраться, она на ходу сочинила аварию и была такова. Ловко? Не то слово!

…А бедолага Отто все выводил задушевным тоном, сложив руки на своей худосочной груди:

— …Я же хотел, чтобы мы встретились втроем, за одним столом, и обсудили дальнейшие планы. Чтобы не было сомнений, недомолвок…

Ах ты, сердечный, какие уж тут сомнения! Все ясно как белый день. Упекут тебя на исторической родине в психушку, как пить дать упекут. Но в конце концов психушка ведь не тюрьма, хотя у них в Америке, говорят, и тюрьмы, как наши профсоюзные здравницы, а то и получше.

— Мы и встретимся, обязательно встретимся, только потом, — заверила я Отто, лихорадочно соображая, за что бы такое мне уцепиться, чтобы отчаянным рывком выдернуть себя из трясины. Ну если только уподобиться барону Мюнхгаузену, как известно, использовавшему для этих целей собственную шевелюру. В каком-то смысле мне, конечно, проще, поскольку Мюнхгаузену пришлось одновременно и собственного жеребца вытаскивать, а я особа безлошадная, но это очень слабое утешение.