Саманта

      Я забыл о своей машинке. Мне казалось, что ее никогда не было, а всегда существовала эта пылающая, вращающаяся и вечно летящая машинка, изобретенная Васей.
      Я почувствовал, что прожил жизнь впустую.
      - А где моя... машинка? - неуверенно спросил я.
      - Вы не огорчайтесь, но вашей машинки нет.
      - Как нет?
      - Вернее, она есть, - ответил маленький изобретатель. - Если бы не было вашей, не появилась бы эта. Ваша машинка растворилась в моей.
      - Но я же просил починить, а не изобретать новую! - с болью воскликнул я.
      - Это оказалось невозможно, - с уверенностью мастера сказал мальчик. - Если чинить старое, то никогда не появится новое. И тогда жизнь остановится. Вы же не хотите, чтобы жизнь остановилась?
      - Это твои слова? Их тоже ты изобрел?
      - Нет, не я.
      Он виновато посмотрел на меня и взял со стола свое изобретение светящийся многими огнями шар. Он держал его под мышкой, как обыкновенный футбольный мяч. И вместе с тем бережно прижимал к себе, как нечто хрупкое и дорогое.
      - Я пойду, - сказал он. - Ребята ждут.
      - Иди, - одними губами произнес я.
      А через некоторое время до моего слуха со двора донесся радостный гул ребячьих голосов.
      "Как же он смог, - думал я, - ведь у него ни опыта, ни знаний, а его машинка лучше моей. А главное, проще. В этой простоте отразилась сила детского мышления: дети приходят к открытию кратчайшим путем. Чтобы соперничать с мальчиком-изобретателем, мне не хватало запасов детства, предрассудки, от которых он свободен, помешали моей фантазии".
      Я стоял перед открытым окном и сетовал на то, как несправедливо устроен мир: сегодня ты нужен, ты на виду, а завтра появится такой мальчик - и уже все обходятся без тебя. Мне показалось, что мой кабинет, рабочий стол и удобное кресло уже не принадлежат мне.
      В это время в открытое окно влетел сверкающий огнями шар, послышался треск и в комнате запахло озоном. "Не такой уж академик этот мальчик, подумал я, ловя мяч по-вратарски и двумя руками прижимая его к груди. - Не такой уж он академик, если его удивительный шар залетел в окно, как обыкновенный футбольный мяч, который ребята с утра до вечера гоняют по серому асфальту двора".
      Но, прижимая к себе чужое изобретение, я почувствовал, что шар легкий и теплый и согревает меня, как живое существо. И как ни странно, утешает меня.
      И я понял: маленький мастер не ошибся в расчетах, он нарочно послал мне свой шар, чтобы облегчить мои переживания. Видимо, изобретенная им машинка, имеющая форму шара, отличается от моей тем, что не только дарит ребятам меткость и сноровку, не только помогает находить и догонять - его изобретение помогает ребятам понять другого человека, утешить его, укрепить веру в свои силы. Я прижимал к себе шар, как прижимают любимую собаку, и смотрел в окно. Внизу стояли ребята - они терпеливо ждали, когда я верну им их прекрасную машинку. А чуть в стороне стоял Вася, я узнал его по светлому хохолку на макушке. Он, как всегда, молчал. Я оторвал от себя чудесный шар и бросил его ребятам, которых люблю. И шар поплыл, закружился, засветился разноцветными огнями, которые вспыхивали с ореховым треском и угасали.
      И тогда в воздухе появилось много таких шаров. Они опускались медленно, как мыльные пузыри, только были прочными и, конечно, не лопались. И каждый, кому удалось поймать такой шар, крепко держал его в руках и рассматривал с таким интересом, с каким их родители в детстве рассматривали кубик-рубик, стараясь проникнуть в его тайну.
      Таня Савичева
      - Сэми, я должна познакомить тебя со своей подругой Таней Савичевой. Мы с ней соседки. Она со Второй линии, а я с Четвертой. Только жила она в другое время.
      - Как же вы подружились, если она - "в другое время"?
      - У нас с ней много общего... И потом, всегда хочется дружить с человеком, которым восторгаешься.
      - Но если этого человека нет. С ним нельзя побегать по саду. Или сыграть на рояле в четыре руки.
      - В четыре руки нельзя. Но можно думать о нем. Разговаривать с ним.
      - Я, когда уеду, еще долго буду с тобой разговаривать, - тут же решила Саманта.
      - Вот видишь, Сэми, когда люди близки друг другу, ни расстояние, ни время не имеют значения... Я покажу тебе дом Тани, там внизу была керосиновая лавка, а напротив Румянцевский сад.
      - Мы с тобой побегаем в том саду... И Таня побегает с нами?
      - Ну да, конечно. А на рояле она не играла. Она пела. Понимаешь, она хотела стать учительницей, но заикалась. Учительница не должна заикаться. Она пением лечилась от заикания.
      - Вылечилась? - поинтересовалась Саманта.
      Но Наташа странно ответила на этот вопрос:
      - Ее не стало. А когда человека не станет, уже не имеет значения, заикался он или нет.
      - Но она же есть, раз ты с ней дружишь, - настаивала Саманта. - А теперь объясни, как жила Таня Савичева, раз тебе захотелось дружить с ней?
      - Моя подружка Таня не стреляла в фашистов и не была разведчицей у партизан. Она просто жила в родном городе в самое трудное время. Но может быть, фашисты потому и не вошли в Ленинград, что в нем жила Таня Савичева и жили еще много других девчонок и мальчишек. Они навсегда остались в своем времени, но с ними дружат сегодняшние ребята, как я дружу с Таней. А дружат ведь только с живыми.
      Саманта долго помнила этот странный разговор, который произошел в Ленинграде у нее с Маленькой Наташей. Разговаривая тогда с подругой, Саманта поняла нечто такое, о чем раньше и не подразумевала. Она поняла, что человек может путешествовать не только когда рядом есть верный друг.
      - Ты должна побывать на Пискаревском кладбище, - сказала Наташа.
      - Там много памятников? Как на Арлингтонском кладбище?
      - Там памятников нет... Там лежат все, кто не отдал Ленинград врагу. Множество спящих людей. А над ними, как вода, сомкнулась трава... И дневник Тани Савичевой тоже там. Всего несколько страничек. Он и есть памятник.
      - Несколько страничек! Памятник! Я ничего не понимаю, Наташа! У вас в Ленинграде все такое странное, непонятное. Я думала, Ленинград - город праздников. А это город горя. Мне жалко Ленинград! Мне жалко твою подружку Таню, которая есть и которой нет. Это все так трудно понять.
      Не думайте, что одно и то же солнце светит играющим детям и безмолвным могилам. Над Пискаревским кладбищем другое солнце. Оно кажется темным, словно плавает в дыму. Нет ни памятников, ни надгробий - только ровные зеленые лужайки. В этой земле все, дети и взрослые, воины и старики, объединили свои имена в одно общее великое имя - блокадники, ленинградцы. Чтобы накрыть их землей, не нашлось такой огромной лопаты их закапывал экскаватор. А земля была как камень, а может быть, тверже камня. Трава пришла позже, спустя годы. Она зазеленела, когда каменная земля войны оттаяла, стала обычной землей, которая родит хлеб.
      Саманта подняла глаза и в перспективе увидела огромную статную женщину с простертыми руками, на которых лежала гирлянда цветов.
      - Кто это, Наташа?
      - Мать.
      - Чья мать?
      - Это мать всех... Ее зовут Родина-мать.
      - Но у тебя же есть своя мама, зачем еще одна? - спросила Саманта.
      - Мы Родину зовем матерью... вечной матерью. А вы как зовете свою родину?
      Саманта молчала.
      - Не знаю, - наконец призналась она. - Мы говорим "Штаты". Наверное, это и есть, по-нашему, родина.
      Она вдруг представила на месте женщины с гирляндой цветов свою маму. Лицо мамы было растерянным. Она держала на руках гирлянду и не знала, что с ней делать, - не знала, как облегчить горе людей, которые приходят сюда к своим близким.
      В маленьком музее под стеклом лежали пожелтевшие от времени листки, исписанные детской рукой.
      Девочки подошли к витрине. И Наташа стала читать: "Женя умерла 28 дек. в 12.30 час. утра 1941", "Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.", "Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 г.".
      Наташа читала и переводила на английский. Эти страшные слова переводились с таким трудом, словно были только русскими, непереводимыми: они, как ступеньки, вели подруг в глубь страшного военного времени.
      "Дядя Вася умер 13 апр. 2 ч. ночь 1942", "Дядя Леша 10 мая в 4 ч. дня 1942".
      Подруги уже не просто читали дневник Тани Савичевой, а, взявшись за руки, медленно шли по улицам окруженного врагами города, и леденящий ветер обжигал лица. Их качало из стороны в сторону, ноги утопали в снегу, но они шли по городу, как по ледяной пустыне.
      Слух девочек обожгла новая ожившая запись из дневника: "Мама 13 мая в 7.30 утра 1942". И хотя слово "умерла" не прозвучало, не прогремело, не перевернуло, как взрывом, всю землю, оно ударило в сердце. Прямо в сердце. "Мама? Там же не сказано, чья мама? Может быть, моя мама?" - так странно и страшно работала мысль Саманты.
      А потом тихо-тихо прозвучала последняя строка дневника: "Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня".
      - Осталась одна Таня... Осталась одна Наташа... Наташа... Наташа, шептала Саманта и сильней прижималась к подруге. - Осталась одна Саманта, одна Саманта... Одна...
      Они шли по Ленинграду. Только с городом произошли странные перемены. Улицы завалили сугробы снега, которые никто не расчищал. Неподвижные троллейбусы, как в поле, до пояса занесло снегом. Трамваи намертво примерзли к рельсам. Людей на улицах почти не стало. Отдельные согнувшиеся фигуры, как призраки, брели по узким тропам, глядя перед собой невидящими глазами.
      - Он умер... город? - испуганно спросила Саманта.
      - Нет, он жив. Послушай, - отозвалась подруга.
      Они остановились. Прислушались. Удары метронома были похожи на удары железного сердца.
      - У этого города железное сердце? - спросила Саманта.
      - Нет. Железное не выдержало бы, - отозвалась подруга. - У города человеческое сердце, только очень мужественное.
      Они шли, крепко держась за руки, боясь смалодушничать, закричать от страха, упасть на снег, с которого уже не поднимешься.
      Когда девочки свернули за угол, то у стены дома увидели людей, стоящих в очереди. Тесно прижимаясь друг к другу, они заслонялись от ледяного ветра. Очередь двигалась так медленно, что казалось, люди не движутся, замерзли, окаменели. Только от губ отрывались едва заметные парки дыхания - единственный признак жизни.
      - Что они делают? - спросила Саманта.
      - Ждут хлеба.
      - А где же война?
      - Это и есть война. На войне все убивает. Огонь, холод, пули, голод. Здесь не просто голод - здесь голод-убийца. Фашистский голод. Понимаешь, Саманта?
      Девочки молча подошли к очереди. Они увидели осунувшиеся лица, впалые глаза, посиневшие губы, выбившиеся из-под платков и шапок волосы густо покрылись инеем.
      И вдруг Саманта воскликнула:
      - Папа!.. Мама! Вы здесь? Как вы сюда попали?
      Она с трудом узнала их. А может быть, это были не они, но ей удалось различить родные черты.
      - Война! - хриплым голосом отозвался папа.
      - Блокада! - сказала мама и на мгновение ожила. - Ты жива? Как хорошо, что ты жива... Мы очень страдали без тебя... Сейчас мы получим хлеб и поделимся с тобой.
      - Вам самим мало! - вырвалось у Саманты.
      - Идем. - Наташа потянула подругу за рукав.
      И они зашагали дальше.
      Неожиданно Саманта увидела своего соседа - старого солдата Ральфа Пастера. Как он очутился здесь? Почему-то он стоял на ногах без кресла-каталки. А борода его хотя и была белой, но не от старости, а от инея. И он раскуривал трубку, но так и не раскурил: в трубке не оказалось табаку.
      - Мистер Ральф, почему вы здесь? - спросила Саманта.
      - Потому, что здесь война. А я солдат.
      - Но вы солдат американский.
      - Американцы воюют на стороне русских, - был ответ.
      Он сунул в карман холодную трубку и проворчал:
      - Раз нет табака, дело плохо. Но город, который живет без хлеба, проживет и без табака!
      - Как же наш Манчестер?
      - Не приведи господь нашему Манчестеру пережить такую войну! Не приведи господь! - повторил Ральф Пастер и пошел прочь усталой походкой солдата.
      - Пойдем, - тихо позвала Наташа, дыша в затылок подруге.
      И от ее дыхания Саманте стало теплее. И не так страшно.
      Подруги выбрали узкую тропинку, которая то взбиралась на сугробы, то опускалась.
      Вдалеке Саманта заметила женщину, которая кого-то везла на санях.
      - Санки! - обрадованно вскрикнула девочка: в ее представлении санки всегда были связаны с веселым катанием с гор, и она обрадовалась саням, как островку мирной жизни. - Да это же Дуг! Я узнаю его улыбку. А санки везет его мама, миссис Хилл.
      И Саманта бросилась им навстречу:
      - Здравствуйте, миссис Хилл! Здравствуй, Дуг!
      Это действительно был Дуг. Он сидел и улыбался. Он улыбался долго. Он вообще не переставал улыбаться, но молчал.
      - Дуг! Что ты молчишь! - воскликнула Саманта и пошла рядом с санями. - Дуг! Почему ты все время улыбаешься?
      Но Дуг не слышал Самантиного голоса и не видел Саманту.
      - Миссис Хилл, почему он все время улыбается... молчит?
      - Потому, что он умер с улыбкой. Он презирал врага. Драться у него не было сил. Он мог только улыбаться, чтобы показать, что он настоящий американский парень и не сдается.
      - Он не сдается... Бедный Дуг... Он улыбается. Куда вы его везете, миссис Хилл? - чуть не плача от отчаяния, спросила Саманта.
      - Домой. На военное Арлингтонское кладбище. Ведь он заслужил такой чести?
      Саманта пошла дальше.
      И вдруг Наташа куда-то исчезла, и Саманта почувствовала, что заблудилась. В этом страшном безмолвном мире осталась одна. Она шла по белому полю, выставив вперед руки, словно боясь наткнуться на стену, и тихо звала:
      - Наташа!.. Наташа!..
      Наташи нигде не было. И никого не было. Ушел в бой помолодевший солдат Ральф. Слились со страшной очередью папа и мама. Миссис Хилл увезла на санях безмолвного улыбающегося Дуга. Все разладилось, слилось в одну непоправимую беду. Русские, американцы...
      И вдруг Саманта увидела бумажного змея. Он лежал у ее ног, словно припечатанный к снегу. Бумаги на снегу не было видно, и рожица была как бы нарисована прямо на снегу. В его рожице было что-то скорбное, словно и змей страдал, не мог подняться. Людям вокруг не хватало хлеба, а ему, наверное, недоставало ветра. В блокаде всем чего-то недоставало, чтобы жить, ходить, летать. Чем ему могла помочь Саманта?
      Девочка шла и падала. От слабости. От отчаяния. От того, что не была готова к этому страшному миру.
      И вдруг слабый голос позвал:
      - Саманта! Сэми!..
      Девочка оглянулась.
      - Хелло, Саманта! Что ты здесь делаешь?! Уходи отсюда! Тебе нельзя здесь!
      Человек отбросил капюшон, и девочка увидела обросшее, осунувшееся лицо и глаза, которые смотрели из глубины. Она с трудом узнала его:
      - Мистер Пол! Это вы? Попрыгунчик?
      - Я, - хрипло выдохнул телевизионщик.
      - Почему вы здесь?
      - Потому что я подписал контракт ни на шаг не отступать от тебя.
      - Вам контракт дороже жизни?
      - Контракт - святое дело! Ты почему сюда попала?
      Но Саманта не ответила на его вопрос, ей в голову пришла очень важная мысль.
      - Мистер Пол, как хорошо, что вы здесь!
      - Ничего хорошего. Я, наверное, сойду с ума от этой блокады!
      - Нет, мистер Пол! Вам нельзя сходить с ума. Вы должны все это снять и показать людям. Снимайте, мистер Пол! Где ваша камера? Снимайте!
      - Не могу! - прохрипел телевизионщик. - Камера застыла. Мороз за 30...
      - Давайте отогреем камеру дыханием, как отогревают чернила. Очень важно - рассказать людям про это...
      Вдруг в тишине послышался стрекот, похожий на стрекот кузнечика на солнечном лугу.
      - Что это? - удивилась Саманта.
      - Это камера... отогрелась... заработала...
      - Где она? - оживилась Саманта. - Снимайте, снимайте, мистер Пол!
      - Я снимаю... Я давно снимаю, но не на пленку... прямо на сердце... Если мы вернемся, я покажу... я расскажу людям.
      - Что вы покажете им?
      - Свое сердце!.. То, что мы переживаем, не выдержит никакая пленка, даже кодаковская. Только сердце... Только сердце...
      Они шли. Снег заметал их следы. И в морозной мгле растворились две зыбкие, качающиеся фигуры... Саманта и телевизионщик Пол Попрыгунчик.
      Пуанты
      Ленинград был для Саманты загадочным городом. Иногда просто сказочным. Каменные львы, охраняющие подъезды зданий, сфинксы, глядящие на воду таинственным взглядом, грифоны с острыми крыльями за спиной, атланты, своими могучими плечами поддерживающие тяжелые балконы, казались девочке реальными существами, которых превратил в камень насмешливый волшебник.
      Но придет час, и они оживут. И воображение Саманты рисовало атлантов, прогуливающихся по Невскому проспекту со львами, как с простыми собаками, рисовало грифонов, парящих рядом с чайками над Невой, и сфинксов, торгующих мороженым.
      А туфли Большой Наташи на высоких каблуках обладали чудесной силой: стоит надеть - и сразу станешь взрослой.
      Саманта издалека узнавала стук каблучков Наташи. Дверь отворилась. У Наташи приветливо светились глаза:
      - Сегодня нас приглашают в театр. На балет "Бахчисарайский фонтан".
      - Занимательно, - сказал папа.
      - А детей пускают на вечерние спектакли? - поинтересовалась мама.
      - Это сказка? - спросила Саманта.
      - Это легенда. Не совсем детская. Но очень красивая. И гостью президента пустят, хотя ей всего одиннадцать лет.
      - Двенадцатый год, - вставила словечко Саманта.
      Огромный зрительный зал оперного театра напомнил Саманте вокзал, заполненный людьми, охваченный тревожным ожиданием. Все нетерпеливо ждут прихода поезда, вернее, начала спектакля.
      Саманта сидела на стуле, а ее нетерпеливый взгляд с любопытством осматривал зрительный зал. Ей нравился алый бархат кресел, огромная люстра, застывшая над залом, как купол хрустального парашюта, нравились фарфоровые свечи канделябров с хрустальными льдинками висюлек. А огромный, расшитый золотом занавес напоминал девочке парус прекрасного сказочного корабля.
      И тут появился дирижер. Он поднял руку с палочкой и взмахнул ею. И сразу зал заполнился множеством звуков, словно сюда, проломив стену, ворвался гудящий, гремящий, праздничный локомотив. Поезд прибыл! Поезд прибыл. Спектакль начался. Тяжелый парус занавеса разделился на две половинки, и они медленно поплыли в разные стороны.
      Но хотя действие балета происходило в Крыму - неподалеку от Артека, для Саманты это было продолжением ленинградской сказки. А все ее внимание было приковано к главной героине - Марии. Ее пируэты, прыжки, вращения слились в сознании девочки в сплошной полет. А какие у балерины были туфельки! Белые атласные пуанты. Девочке показалось, что вся легкость движения балерины, все ее полеты происходят от этих туфелек, как от туфель Большой Наташи можно мгновенно стать взрослой.
      У Саманты родилась дерзкая мысль: во что бы то ни стало раздобыть волшебные туфли балерины.
      И когда оркестр умолк и две половины паруса снова стали одним большим парусом, Саманта повернулась к Большой Наташе.
      - Наташа, я хочу посмотреть... балерину... Я хочу посмотреть ее вблизи.
      - Но это невозможно! - засомневалась Наташа.
      Но у Саманты не было невозможного.
      Она потерлась подбородком о Наташино плечо, и в глазах ее появилась мольба, перед которой никто не мог устоять:
      - На одну минуту!
      - На одну минутку? - Большая Наташа осмотрелась, потом наклонилась к девочке и решилась: - Ладно. На одну минуточку! Мы сейчас придем, сказала она Арту и Джейн.
      И они отправились за кулисы.
      Тут произошло что-то непредвиденное и прекрасное. Продолжение ленинградской сказки!
      Когда американская девочка со своей спутницей очутилась за кулисами, артисты узнали ее и встретили... аплодисментами. Сначала девочке показалось, что ее с кем-то спутали, приняли за знаменитость. Но артисты не только хлопали, они произносили ее имя:
      - Саманта! Саманта!
      И среди тех, кто приветствовал маленькую американскую гостью, была героиня балета.
      Она подошла к Сами. Обняла ее. А потом сказала:
      - Я хочу сделать тебе, девочка, небольшой подарок. Возьми на память. - И тут балерина протянула девочке белые атласные туфельки с твердыми носочками, на которых можно стоять.
      Саманта покраснела от радости, прижала к груди туфельки и прошептала:
      - Спасибо. Я всю жизнь мечтала о таких... туфельках для балета... Я попробую их надеть, может быть, у меня тоже получится.
      Балерина улыбнулась:
      - Сразу вряд ли получится.
      Но Саманта тут же села на пол, скинула свои туфли и начала было примерять подарок. Раздался звонок. Все заторопились. Большая Наташа подняла с полу Саманту и велела ей надеть нормальные туфли.
      - Скорей, Сэми. Мы померим потом.
      - Я померю потом, - пообещала девочка балерине.
      И та проводила Саманту до кулис. И они расстались.
      Следующее действие Саманта смотрела неспокойно. Она поминутно шептала родителям:
      - Это моя знакомая, смотрите! Она подарила мне балетные туфли!
      - Тише, Сэми.
      Но Сэми вдруг вздумалось надеть пуанты. И она завертелась, заерзала. Надела на одну ногу пуанту... Но ее отвлек танец Марии, и девочка замерла, прижав к груди атласную туфельку.
      Теперь Саманта неотрывно следила за своей новой знакомой. Временами фантазия переносила ее на сцену, и Саманте казалось, что это она сама танцует в лучах юпитеров. И это волшебные туфли сделали ее такой мастерицей танца.
      - Я, наверное, стану балериной, - призналась она Большой Наташе, когда вся семья после спектакля покидала театр. - Как ты думаешь, папа, я смогу стать балериной? Ведь у меня уже есть пуанты.
      - А как же Боудон-колледж?! - воскликнул папа. - Тебя ждет "белый медведь". Кто-то должен лечить зверей?
      - Я буду лечить зверей, - согласилась девочка. - А вечером буду танцевать.
      Они шли по светлому Ленинграду. Лучи незаходящего солнца золотили купол Исаакиевского собора. А от Невы тянуло холодком.
      Саманта прижимала к груди подарок. Город становился сказочным. Гранитные львы поворачивали к Саманте головы. Атланты улыбались из-под тяжелых балконов, и ангел с крестом на вершине гранитной колонны был готов взмахнуть крыльями и взлететь над Дворцовой площадью со стаей городских голубей.
      Так они дошли до дома с надписью: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна". И сказка кончилась.
      Прощание с Попрыгунчиком
      Накануне отъезда Саманта вошла в лифт и лицом к лицу столкнулась с Попрыгунчиком Полом.
      - Хелло, мистер Пол!
      Она выдохнула привычное приветствие и тут только заметила, что с Полом произошли перемены. Он осунулся, похудел, а его веселые глаза потухли и смотрели как-то печально.
      - Вы очень изменились, мистер Пол! - сказала Саманта. - Заболели?
      - Я плохо сплю, не могу привыкнуть к белым ночам.
      - Глаза впали, лицо бледное.
      - Побледнеешь тут! - в сердцах сказал репортер. - Меня отзывают в Штаты.
      - А где ваша обезьяна со стеклянным глазом?
      - Упакована. Отработала свое. Вот телекс. - Он похлопал себя по карману. - "Прекращайте работу. Срочно вылетайте домой". Как будто не президент компании, а строгий отец приказывает сыну вернуться в родные пенаты. Но я стреляный воробей, я знаю: это приговор.
      Лифт остановился. Девочка и репортер вышли и вместе направились к двери-вертушке.
      - Пойдем пройдемся, - предложил Пол, - когда еще увидимся. Ты располагаешь временем?.. Я хочу тебе кое-что сказать.
      - Пойдемте, - согласилась девочка.
      Они вышли на Невский и некоторое время шли молча, как бы слившись с круговоротом людей, заполнявшим главную улицу города. И только когда поравнялись с домом с пылающей надписью: "Граждане! При артобстреле эта сторона наиболее опасна", Саманта нарушила молчание.
      Она спросила:
      - Мистер Пол, у нас в Америке есть сторона, опасная при артобстреле? Вы объездили все штаты, вам попадалась такая сторона?
      Саманта посмотрела на своего седого спутника. Тот молчал.
      - Скажите, наши бабушки умирали от голода и отогревали дыханием чернила, когда делали уроки? Ведь нет, мистер Пол? Поэтому для нас война не быль, а что-то другое? Сказка?
      - Эта сказка у нас называется политикой, - тихо произнес Пол. Советский лидер Ленин говорил, что война - это продолжение политики.
      - Значит, это плохая политика, - решительно сказала девочка. Значит, нужна политика, у которой другое продолжение. Любое другое, только не война... Мы с Наташей посмотрели войну... заглянули в нее изнутри. Ее все помнят, словно все пережили ее... И старые люди по привычке переходят здесь на другую сторону.
      Они заторопились, словно боялись, что начнется артобстрел.
      Пол все молчал. Все никак не мог сказать то, что собирался сказать на прощание своей маленькой подруге. Они вышли на широкую Дворцовую площадь, и им в лицо пахнула свежей близостью река.
      Так они дошли до набережной и остановились в гранитном выступе, который охраняли два бронзовых льва.
      - Почему вы уезжаете сегодня? Я думала, мы полетим вместе, - сказала Саманта и, мотнув головой, откинула назад растрепанные ветром волосы. Почему вас отзывают в Штаты?
      - О! Они там считают, что я поддался советской пропаганде. Что за чушь! Я поддался твоей пропаганде, Саманта! Я поверил тебе... Наступает такое время, когда старики должны безраздельно верить молодым. Иначе они погибнут.
      - Почему? - удивленно спросила Саманта.
      - Потому, что старики сами никогда так остро не почувствуют будущее, как молодые. Молодые учат нас жить. И надо учиться, а не упрямиться.
      Мимо, оставляя похожий на дорогу след, промчался "Метеор", в нем сидели дети, они махали руками. Густо пробасил буксир, маленький, он тащил две длинные баржи. И над водой кружили чайки, поджав, как шасси, лапки.
      И тут Пол заговорил.
      Он заговорил так, как будто его слушала не стоящая рядом девочка, а множество людей. Вся Америка! Он говорил громко, и голос его летел над волнами реки:
      - Я еще скажу свое слово. Я подойду к микрофону и скажу: "Послушайте старого Пола! Оторвитесь от своих телетайпов и компьютеров! Забудьте о прибыли и о курсе доллара на бирже в Манхеттене. Посмотрите на своих детей. Прислушайтесь к тому, что они говорят... Они знают не только считалки и таблицу умножения. Им известно, ради чего жить. Так вот жить стоит не ради бомб и бинарных снарядов. Если вы не полные безумцы и маразматики, запомните: дети хотят мира, дружбы, веселья, сытного завтрака и увлекательного фильма... И будущего. Они имеют право на будущее. И если вы убьете детей за океаном, вы убьете своих детей. Это как дважды два четыре. Как "Олли, Олли, три быка".
      Он вдруг горько усмехнулся, достал из сумки кассету и начал разматывать отснятую пленку. Она шуршала, сворачивалась кольцами, словно пряталась от полуденного солнца.
      - Что вы делаете? - с недоумением спросила Саманта.
      - Топлю свой "военный корабль". Ты не забыла вечер в Артеке? Фейерверк?
      - И миссис Нину Сергеевну?
      - Я не помню, как звали эту миссис. Я помню твои глаза, Сэми, когда ты узнала правду. Твои глаза решили все... Там, в Штатах, ждут этот репортаж. Не знаю, чем все кончится, что они со мной сделают.
      Он все разматывал, разматывал пленку, словно она была бесконечной. Потом, как охапку сена, поднял шуршащие кольца и, болезненно щурясь, посмотрел на Саманту.
      - Ты спрашиваешь, что это? Это мой лучший репортаж. Это моя жизнь! Кадр за кадром, день за днем. Смотри, Сэми. Ты победила. Я засвечиваю не пленку с репортажем, я перечеркиваю свою прежнюю жизнь... Жизнь свою засветил!
      Он застонал и, перевесившись через гранитное ограждение, бросил пленку в Неву.
      А Саманта с тревогой и уважением смотрела на Попрыгунчика Пола, не до конца понимая, что произошло.
      Ромашковая поляна
      Мне никогда не приходилось навсегда прощаться с другом. Трясти его руку, обнимать, смотреть в глаза и сознавать, что это в последний раз.
      Даже на войне не было у меня такого прощания.
      Там, на ромашковой поляне, где русская и американская девочки вдруг почувствовали себя сестрами, ни одна из них не размышляла о том, что эта встреча последняя. Они еще не наигрались, не наговорились, не набегались, не натанцевались и еще много-много "недо". Им не хватило времени - для дружбы нужна была целая жизнь времени. Они не представляли себе, что жизнь - мера времени ненадежная, она может оказаться очень маленькой.
      Я представляю себе их последний разговор.
      - Это ничего, что мы расстаемся, Наташа! - сказала бы неунывающая Саманта. - Я приглашу тебя в гости. Я, конечно, не президент, но ведь не только президенты приглашают в гости за океан. Город Манчестер, штат Мэн. Проходили по географии? Нет? В школе вообще проходят не то, что нужно. А то, что нужно, не проходят. Почему у нас не изучают русский язык? Как мне не хватало русского языка и в Москве, и в Артеке, и в Ленинграде.
      - Знаешь, Сэми, я куплю карту Америки и повешу ее над кроватью, сказала бы Маленькая Наташа. - Я найду город Манчестер и воткну в него флажок. И буду всегда знать, где ты. Где твой дом, откуда ты бежишь в школу или на детский утренник. Это будет флажок моей памяти, моей дружбы.
      - А когда ты приедешь ко мне в гости, я познакомлю тебя с Дугом, и со старым Ральфом, и с другими хорошими людьми, - сказала бы Саманта. - А потом папа свозит нас на Великие озера. Ты никогда не была на Великих озерах?
      Девочки не думали о вечной разлуке. Они лежали в траве, а маленькие солнца с белыми лучами касались их щек лепестками.
      Над ними, уходя в бесконечность, простерлась голубая сфера неба. Она была необъятной и прекрасной. Может быть, Земля, которая из космоса кажется голубым шаром, отражалась в ней и заполняла этой сквозной голубизной.
      Главное дело было сделано - Саманта нашла правду, за которой приехала в Союз: война никогда не придет в Америку из России.