И была среда, и был лёд, и туман, и холод. В глазах – песок, в голове – каша, вдобавок слегка мутило. "Это от недосыпания, – напомнил себе Максим. – Потому что – среда. Вот только холод – это другое. Холод – это от печки. Вернее, от её плохой работы. Работа на грани её отсутствия. Холодно…" Вообще-то печек – две. Одна тут, впереди дует, безуспешно пытаясь согнать изморось с лобового стекла. Другая – там, позади, и, судя по жалобам пассажиров, справляется с холодом не лучше. Холодно… что они в этом понимают? Дышат так, что машина льдом изнутри покрывается, и ещё жалуются. Им-то что? Подышали и двинулись дальше, а у него ступни будто вмёрзли в ботинки, вместе с носками.
      Стадия "пятки в огне" пройдена часа полтора назад. Теперь, по ощущениям, сплошной носочно-ботиночный ледовый монолит.
      Он подъезжал к "двум столбам", позади три ходки на Седьмой. Считай рабочий день, вернее, ночь, позади. Остаётся без приключений добраться до гаража, сдать машину и домой, к Танечке. А там и жизнь начнётся: чай с пирогами-оладьями, укол Наденьке… или сперва укол, а потом чай? Максим озабоченно глянул на бортовые часы: пять минут шестого.
      "Успею!… Да ну его к лешему, этот чай, сделаю укол и к жене под одеяло – греться, спать: после обеда ещё две ходки, а потом пережить четверг".
      В пятницу – выходной, Седьмой не работает.
      Отоспимся. Отогреемся.
      Суббота, воскресенье – это пустяки, семечки: по одной ходке утром и вечером. Вот понедельник – другое дело, страшное. С одиннадцати вечера воскресенья до часу дня, и без всякой надежды на сон. "Да и как выспишься: Наденька болеет, укол каждые четыре часа, да и Татьяна вот-вот сляжет. И весь сон – урывками, будто в склепе живу: ни разогнуться, ни выпрямиться". И так до пятницы. Но сегодня среда.
      И до пятницы ещё больше суток…
      Он осознал сумятицу мыслей и, чтобы придти в себя, растёр переносицу: так и до глюков недалеко…
      "Глюки – они же галлюцинации – это не страшно. Просто их надо вовремя распознавать. И никому о них не рассказывать. Вчера, например, – стадо обезьян.
      Я ведь ясно видел, как они перебегают с места на место, держась на самом краю освещённого фарами участка дороги. Или, ещё пример, как я искал замок на воротах гаража. Ведь минут пятнадцать искал! И нашёл. Едва на свой рейс не опоздал, люди уже ждали… Или когда крем для бритья положил на зубную щётку. Глюки – это от усталости. Вот послезавтра и отосплюсь. В пятницу рынок не работает. А зря. Будь моя воля, я бы и по пятницам ездил. Кто выдумал эти праздники? На кой ляд они нужны? От чего отдыхать: от попыток свести концы с концами? Так ведь тем более не сойдутся, если дома сидеть…" Максим опустил руку и пощупал оттопырившийся от выручки карман куртки. Ему хотелось остановиться и пересчитать деньги, но учёт поступлений – это для Татьяны, пока он чай пьёт. Да и немного удовольствия сортировать и разглаживать мятые, надорванные, а порой и подклеенные рублики и двушки…
      Максим вернул руку на руль и сказал вслух:
      – Мусор… хоть бы кто двадцатку положил!
      И вся его жизнь теперь зависит от этого мусора. А если жизнь зависит от дерьма, то и сама жизнь…
      Опять накатила тошнота и отвращение. Холодно… и дочь болеет. Максим непроизвольно сжал руль покрепче. "Как бесценное умещается в столь малом?
      Комочек жизни… задница – что мой кулак, третий месяц только, а я ей уколы… вот такая, выходит, у меня родительская любовь".
      – Не могу я Тебя уважать, Господи, – вырвалось у него внезапно. – Гнева Твоего боюсь, это есть, правда. Беды боюсь, и без того не сладко. Но вот с любовью к Тебе, как-то не складывается. Допустил человек промашку, не выполнил волю Твою, съел не то, что положено, и такое сокрушительное наказание. Как-то мелко для Твоего бесконечного величия, ты не находишь? Кроме того, Адама Ты делал сознательно, по образу и подобию Своему. Выходит, он к Тебе ближе, чем мы к своим детям и родителям. Но никому из нас в голову не приходит отрывать ребёнку руки за то, что он без спросу что-то со стола стянул. Да и наказание Твоё какое-то бестолковое: сколько веков сгинуло, как Адама в землю закопали? Они-то с Евой хоть жрали чего-то с древа познания. Дураки, лучше б колбасу нашли. Но хоть познали что-то, а значит и знали, за что беды на них. А мы? А я? Я голоден и ничего не знаю, Господи; и рожали меня, не спросив…
      Он умолк, потрясённый новой мыслью: что же они такое узнали, что кара была столь велика? Что зашифровано под понятиями "добро" и "зло"? Предположив, что Господь всё-таки справедлив, и наказание соответствует проступку, знание, фактически украденное Адамом и Евой, приобретает какой-то зловещий смысл…
      – Я ничего не знаю, Господи, – сердито повторил Максим. – Ни добра, ни зла. Так что в хранении краденного Тебе меня не уличить! Посему ответственности за Твоих первенцев не несу. И, если не хочешь помочь, так оставь в покое… спать хочу!
      Туман приобрёл рыжеватые оттенки, потом проявилась гирлянда фонарей, тесно нависших над одним из центральных выездов из Одессы. Одинокий постовой, вздутый от важности и бесчисленных одежд, стоял к разъезду спиной, не шевелясь, обратившись просто в поле, в туман, в тёмную беспросветную мглу. Звали его Соколов, был он сержант, и всего сорок минут назад демонстрировал необыкновенную живость, угрожая протоколом в виду избытка пассажиров, числом не менее трёх единиц…
      Максим включил левый поворот и выполз на круг. Сержант Соколов проигнорировал его появление. "Ещё бы, – подумал Максим. – В это время с промрынка один порожняк идёт. Это после обеда всё переменится. И милиция будет следить за отъезжающими, а не за вновь прибывшими". Он порадовался необычной для такого времени суток ясности мысли, переключил поворотик на правый, и начал выруливать на Кишинёвскую трассу, такую же зыбкую и нереальную, как тёмный силуэт одинокого милиционера.
      "Как воздушный шар, вот-вот взлетит, – подумал Максим. – Шёл бы лучше к своим.
      Спать…"
      Его опять неудержимо потянуло ко сну.
      Максим переключился на третью скорость, оторвал руку от руля и принялся растирать ухо, но тут на фоне фар встречной машины разглядел отчаянно размахивающую руками фигуру. "Знакомые фонарики! – развеселился Максим и почти проснулся. – Сейчас Толика доить будут"! Он убрал ногу с газа и повернулся всем телом назад, влево, чтобы посмотреть, как очнувшийся от забытья Соколов будет тормозить автобус конкурента. "И правильно! Поделом ему! Нечего затягивать.
      Затянул рейс – подбрил товарища. Кто там следующим идёт? Васильевич? Вот и не досчитается трёх-четырёх мест. Опять скандал в гараже…" Но как Максим не всматривался, ничего не увидел. Туман скрыл даже задние противотуманки белой "Мицубиси", а у Толика они неслабые! Не было видно ни автобуса, ни огней разъезда.
      Дверь справа открылась, и бойкий клиент, легко вскарабкавшись по ступенькам, ловко устроился в кресле. Максим немного ошалел от такой прыти.
      "Когда это я успел остановиться"?
      – Добрый день, – автоматически сказал он.
      – Пока ещё утро, – ответили ему, и закрыли дверь. – И ничего доброго при таком морозе этот день не обещает.
      Максим сразу успокоился. Голос был женским, повеяло теплом и приятными духами.
      – День добр к нам по определению, – заявил он.
      – Это почему же?
      – Потому что он пришёл!
      – Ещё ни разу не было иначе, – ответила женщина.
      – Всё когда-нибудь происходит в первый раз…
      Максим уже набрал скорость и почувствовал досаду, что она села рядом, а не перешла в салон. Тогда бы стекло потело меньше. Будто почувствовав перемену в его настроении, женщина сказала:
      – Спасибо, что остановили.
      – Работа у нас такая, – пробурчал Максим, – берём побольше, везём подальше… – потом, посчитав свой ответ чересчур резким, миролюбиво добавил: – Вы так размахивали руками, что проехать мимо было бесчеловечно.
      – Приятно слышать, не каждый день встречаешь на трассе человека.
      – Разумная жизнь на трассе встречается ещё реже.
      – Неужели?
      – На грани исчезновения, – заверил её Максим. – Я тут каждый день езжу, знаю, что говорю.
      – Симона, – представилась пассажирка.
      – Максим, – веско ответил Максим. – Куда едем, Симона?
      – Беляевка.
      – Теплодар, – поправил её Максим.
      – Пусть будет Теплодар, – вздохнула Симона. – От вас уже недалеко.
      – Рубль на попутке, – согласился Максим. – А пока – трояк.
      – Идёт… – она опять вздохнула. – Все только о деньгах…
      – А как же иначе? Воровать – стыдно, грабить – страшно. Вот и работаем. А работа предполагает оплату. Вот вы, чем занимаетесь?
      – Еду с усталым молодым человеком, который утверждает, что встречал на трассе разумную жизнь.
      Максим отвлёкся от дороги и посмотрел в её сторону: тёмная фигура почти сливалась с чернотой салона. Он даже поднял руку, чтобы включить освещение, но передумал и вернул руку на место.
      – Необычное имя, Симона.
      – Симона Кананит, к вашим услугам.
      Максим опять покосился в её сторону и опять ничего не увидел. Потом почувствовал смутное беспокойство, что-то в её имени настораживало. Что-то такое он уже слышал. Вот только что? И где?
      Он скрестил руки на руле и покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце.
      – Снимать его не обязательно, – в её голосе послышалась насмешка. – Я не эти услуги имела ввиду.
      – Я и не собираюсь, – враждебно ответил Максим. – Не снимать его – моё самое заветное желание. И мне совершенно безразлично, что вы имели ввиду.
      – Неужели?
      – Именно так.
      Он уже почти жалел, что остановился. Но ведь он и не думал останавливаться. Само получилось…
      – А как же "все люди – братья, должны помогать друг другу"?
      – Человек – человеку рознь; враг и волк тоже, – отрезал Максим. – И если хочешь выжить, помощи ни от кого не жди: задавят в очереди ожидающих.
      – Мрачновато, – заметила Симона.
      – Как есть, – огрызнулся Максим. – Как у акына: что вижу – то и пою.
      – Чем такое видеть, лучше зрения лишиться.
      – Не так, – возразил Максим. – Проще не петь.
      – Неужели нет примера бескорыстной помощи людей друг другу? В лишениях люди всем делятся…
      Максим покачал головой:
      – Делятся, потому что в команде выжить легче, чем в одиночку. Да и что там делить, в лишениях? Вот и не жалеют.
      – А любовь?
      – При чём тут любовь? – почти рассердился Максим. – Любимый человек – это часть самого себя, чем больше дашь, тем больше себе достанется.
      – В Писании сказано: "возлюби ближнего".
      – Правильно, – согласился Максим, успокаиваясь. – И там же Спаситель разъяснил разницу между "ближним" и "дальним".
      – Притча о добром Самарянине?
      – Точно, – кивнул Максим и вдруг вспомнил. – Симон Кананит – один из апостолов!
      Ничего себе совпадение!
      – Совпадений не бывает, – вежливо поправила Симона. – Случайностей нет.
      – А что есть?
      – Звенья Большой Цепи.
      – Вы, вот что, – сказал Максим. – Не берите в голову. Всё это выдумки. И цепь ваша тоже.
      – И Создатель?
      – Создатель… – махнул рукой Максим. – Специально для богемного трёпа с сигареткой и кружкой кофе. А кто припомнит больше цитат из Святого писания, тот уведёт самую красивую девчонку тусовки. Да только откуда там красота возьмётся?
      От кофе без сахара и сигарет? Впрочем, если не ограничивать себя кофе, то пол-литра спустя любая за Софи Лорен вполне сойдёт…
      На несколько минут повисло молчание.
      – Не слишком ли цинично, для двадцати трёх лет? – спросила Симона.
      – Если цинизм помогает выжить, значит, он ближе к жизни, чем Библия!
      – Смело.
      – А чего бояться? – удивился Максим. – Хуже чем есть быть не может. Работаю на грани и за тарелку борща. Кто накажет и как? Да и встреча наша… из тумана – в туман: ни начала, ни продолжения. Видимся в первый и последний раз.
      – Это не совсем так, – спокойно заметила она.
      – Да, – неохотно согласился Максим. – Гора с горой…
      – Нет, – перебила его Симона. – Хотя и это тоже. Очередная встреча неизбежна.
      Как и великая роль уже в этом, последнем воплощении…
      Максим всё-таки поднял руку и щёлкнул выключателем освещения салона. Свет не зажёгся.
      – Не работает? – участливо спросила Симона.
      Он несколько раз пощёлкал выключателем. Фонарь, будто проклятый, даже не мигнул.
      – Чтоб тебя… – пробормотал Максим.
      – Уже, – хихикнула Симона.
      – Темно, – пожаловался Максим. – Я вас не вижу и голос мне не знаком. Мы встречались?
      – И не один раз. Только в других жизнях.
      – А-а, – он перевёл дух. – Инкарнации, индуизм?
      – Почему "индуизм"? – обиделась Симона.
      – Неважно, – легкомысленно отмахнулся Максим. – Ну, и как мы там, в прошлых жизнях?
      – Одинаково, – вздохнула Симона. – Всякий раз, как тебя встречаю, калечишь мне судьбу.
      – Вот как?
      – Представь себе! К примеру, служила на королевской кухне, место тёплое, и со властью на короткой ноге. Жить бы сыто и горя не знать, так нет, пришёл, обрюхатил да голову взбаламутил. И пошла мыкаться по белу свету с дитём малым.
      – Да, – вежливо согласился Максим. – Хорошего мало.
      – Или ещё пример, жила в раю: ни забот, ни проблем. Остров в океане, круглый год лето, две сотни мужиков и женщин, и всё это одна семья. Так нет, белый человек приплыл; принёс дикарям этику, мораль и ревность. Сколько народу потом из-за тебя полегло!
      – Очень интересно, – равнодушно заметил Максим. – Вот только претензии ваши не по адресу. Не помню я этих покойников, потому и ответственности за них не несу.
      – Как пожелаешь, – будто в сторону проговорила Симона. – Так и вспомнишь.
      – С желанием – порядок, – сказал Максим. – Вас я, конечно, не вижу, но, судя по голосу, не стоило забывать близости с такой женщиной. Очень хотелось бы припомнить. Особенно, что касается интимных сторон нашего знакомства. Что там сказать нужно? По щучьему велению?
      – Зачем же? Три желания…
      – Давайте, – кивнул Максим. – Давайте ваши желания.
      – Ты не понял, – в её голосе прозвучала досада. – Это я исполню твои три желания.
      И тебе вернётся память.
      – Как так? – удивился Максим. – Я вас прошу об услуге, и вы мне доплачиваете?
      – А с чего ты решил, что это услуга?
      Максим задумался. "Знание – сила", но всегда ли благо? Она об этом, или есть что-то ещё"?
      – Давай-давай, не сомневайся, – подбодрила Симона. – Никакого обмана. Память вернётся, едва убедишься, что желания исполнены, не раньше. В этой механика самое важное – вера, исполненные желания – лишь символ.
      – И какими могут быть эти три желания? – спросил Максим.
      – Всё, что угодно. Напряги фантазию.
      Максим потрогал карман с выручкой и выпалил:
      – Хочу, чтоб из своих карманов я доставал только двадцатки!
      – Неплохо, – похвалила Симона. – Остроумно. А ещё?
      Максиму стало стыдно. "Какое-то уродливое желание, – подумал он. – Что такое?
      Деградирую"?
      – Хочу, чтоб мой ребёнок никогда не болел, – чуть севшим голосом, и далеко не так уверенно, произнёс он.
      – Который? – деловито уточнила Симона.
      – В каком смысле? – не понял Максим.
      – О каком ребёнке ты говоришь?
      – У меня пока только один ребёнок, – сразу успокаиваясь, сухо заметил он.
      – Вот именно, что "пока", – мягко возразила Симона. – Но кроме дочери будет ещё сын. О ком из них речь?
      "Вот ведьма! – подумал Максим. – Тут она меня, конечно, подловила".
      – Об обоих.
      – Нет, – с сожалением возразила Симона. – Ты ясно сказал "ребёнок". В единственном числе. Теперь просто уточни, и дело сделано.
      – Дочь, – неохотно ответил Максим. – Но это несправедливо.
      – Откуда же взяться справедливости, если человек человеку – волк?
      – Так это же я так… к слову.
      – Какие слова пользуем, в таком мире и живём.
      – В таком случае двадцатки пусть будут долларами, – мстительно нашёлся Максим. – И поновее, чтоб, значит, не очень мятыми. И вот ещё третье желание, хочу, чтоб у меня всё было и мне за это ничего не было.
      – А вот это не пойдёт.
      – Это почему же?
      – Потому что это уже четвёртое желание, а ты согласился на три, – Максим открыл было рот, но она не дала ему возможности возразить. – И вот ещё что, для меня это важно, ты же любишь свою дочь?
      – Больше жизни!
      – Но делаешь ей уколы…
      – Так ведь, лечение… – Максим немного растерялся. – Доктор прописал.
      – А ты ей это можешь объяснить?
      – Нет, конечно.
      – Вот так и Отец наш небесный, – она тяжело вздохнула. – В лепёшку расшибается для вас, дураков, а вы только поносите, да поминаете, когда гром гремит. Знаешь, останови-ка здесь. Тяжело мне с тобой. Я тут выйду.
      Максим, очнувшись, покрутил головой: Широкую Балку вроде проехали, да разве разберёшь в таком тумане? Но до теплодарского разъезда ещё точно далеко.
      – Зачем это? – примирительно пробормотал он. – В Беляевку лучше с перекрёстка машину ловить.
      – Останавливай, – жёстко приказала она. – Передумала я. Здесь выйду.
      Максим включил правый поворотик и притормозил.
      – На то и свобода, – он пожал плечами. – На силу не возим. Только денежку не забудьте, за проезд.
      – Отчего же не забыть? – сварливо откликнулась Симона, – если всё одно напомнишь.
      И вот ещё что, будет знак тебе: когда трое по-разному спросят об одном, в одном из них буду я. Не скоро это будет, но будет. Как сделаешь, что Скитник скажет, искупишь все грехи свои прошлые.
      Свет так и не включился. Она протянула ему бумажку и, пока Максим в неверном свете приборов разбирал её достоинство, открыла дверь и выбралась наружу.
      – Так это же рубль! – обиженно воскликнул Максим. – Мы на три договаривались!
      – Не жадничай, – пахнув холодом, уже с улицы ответила Симона. – Теперь-то тебе всё равно… – и захлопнула дверь.
      Максим покачал головой, сунул мятый рубль к его неряшливым братьям в кармане и покатил дальше. "Ссориться с пассажирами не в моих правилах, – подумал он. – Что-то заплатили, и на том спасибо. Тем и живу…"
 

***

 
      Перед дверьми квартиры Максим на минуту замешкался, – искал ключ в бумажнике: не хотел трезвонить, будить. Прошёл в прихожую, прикрыл входную дверь и, не зажигая света, присел на широкую тумбочку для обуви. Сильно болел безымянный палец правой руки: зашиб только что, минуту назад, в неудачном падении рядом с подъездом. Скользко. Он левой рукой плотно обхватил повреждённый сустав, прижал к животу, наклонился и сильно сдавил. Больно.
      Здоровой рукой вытащил из кармана выручку, положил рядом, потом, на ощупь, развязал шнурки, освободился от обуви и принялся старательно разминать пальцы на ногах, прямо через шерстяные, с толстым ворсом носки. Он прислушался: к навязчивому шуму в ушах примешивалась уверенная дробь капель, падающих в мойку из неисправного крана. "Уже вторую неделю обещаю хозяйке починить, – с раскаянием подумал Максим. – Может, сегодня"?
      Но он знал, что сегодня у него не будет ни времени, ни сил для домашней работы.
      И завтра, наверняка, тоже.
      "Пятница! – сказал он себе. – Я всё сделаю в пятницу".
      Вспыхнул свет. На пороге комнаты стояла заспанная Татьяна в халатике.
      – Почему в темноте? – спросила она и протиснулась мимо него на кухню. – Я тебе с вечера оладьи приготовила, поешь?
      Максим промолчал, размышляя, на какой вопрос отвечать первым. Но она, как обычно, не очень-то и нуждалась в его ответах:
      – Сегодня ты вовремя. Укол Наденьке только через двадцать минут, так что поешь, уколешь и ляжешь спать. Я тебе массаж сделаю.
      Тонко засипел, разогреваясь, чайник, хлопнула дверца холодильника.
      – Две ампулы осталось, надо идти купить ещё лекарств.
      – Как она? – вставил слово Максим.
      – Ночью хрипела, а сейчас я подходила, дыхание чистое… и температуры нет совсем. На улице – семь градусов мороза, как там у тебя дела?
      – Посчитаешь.
      Максим оторвался, наконец, от тумбочки и прошёл, чуть пошатываясь, на кухню. Он с облегчением опустился на стул. Уютно, спокойно…
      – Опять тапочки не надел, – укоризненно заметила Таня. Она пошла в прихожую и вернулась с тапочками. – Ты у нас не можешь болеть, папчик, – она помогла ему надеть шлёпанцы и поцеловала в щеку. – Мы без тебя пропадём.
      На столе уже стояла тарелка с оладьями, сметана, мёд.
      – Хозяйка вечером приходила, ты уже спал. Мы ей ещё за прошлый месяц не заплатили. Ешь, сейчас чай будет.
      Максим левой рукой потянулся к вилке.
      – Что у тебя с рукой?
      Он вытащил из-под стола правую руку и внимательно осмотрел безымянный палец.
      Таня была уже рядом.
      – Ничего себе! Надо было сразу кольцо снять. Теперь не снимешь. Как огурец.
      Может в холодное?
      – Да ну его, – отмахнулся Максим. – Само пройдёт. Поболит и перестанет.
      Она внимательно рассматривала покалеченный сустав:
      – Укол сможешь сделать?
      – Конечно, смогу. Чаю налей, кипит уже.
      Она отвернулась к плите, а Максим поковырял оладьи и отложил вилку в сторону.
      Есть совершенно не хотелось. Мутило, и кружилась голова. "Сделаю укол, и спать, – подумал он. – Потом проснусь и поеду. Чтобы вечером опять свалиться в койку, а утром она мне расскажет, что тут делалось без меня. Животная жизнь. Без просвета и надежд на перспективу".
      – Звонил Евсеич, он тебе резину подыскал. Говорит не новая, но хорошая.
      Перебортировка входит в цену…
      "Неужели всё так и закончится? Чужое жилище и чужая машина, временная работа…
      И все мы какие-то временные, ненастоящие. Если не думать, то, вроде бы и нормально, на хлеб хватает…" Она поставила перед ним чашку и пошла в прихожую.
      "Вот только не думать не всегда получается. Одна-единственная ошибка, любая авария, поломка машины и всё рухнет. Плавучесть – ноль. И спасибо людям, что ещё машину доверили. Без этого одна дорога – реализатором на промрынок "седьмой километр", что вообще смерти подобно. Так что есть ещё куда падать…" Татьяна вернулась на кухню, уселась на другой половине стола и положила выручку перед собой.