Пленники зимы

      – Прекрати меня пугать, – решительно оборвала его Светлана. – Это всё твои фантазии. Давай-ка ближе к реальности, зачем ты развернулся? В этом была необходимость?
      – Они так мечтали о нашей встрече. Приехали, гнались…
      – Опять фантазии, – упрямо повторила Светлана.
      Он оторвал левую руку от руля и показал измазанную грязью ладонь.
      – Та штука, на топливном баке, тоже моя фантазия?
      – Откуда я знаю? – огрызнулась Света.
      Они проскочили ещё один переезд, и Максим медленно, не набирая скорости, покатил машину дальше в сторону Овидиополя. Показались яркие огни автозаправочной.
      – Заедем, – то ли предложил, то ли пояснил причину медленного движения Максим. – Думаю, полные баки нам помехой не станут…
 

***

 
      На этот раз Максим проснулся в жилом отсеке, а не в холодном спальнике кабины. И он был не один. Где-то на груди тихонько посапывала Светлана. Её светлые, жёсткие волосы беззастенчиво кололи ноздри; вдобавок онемело плечо: он совсем не чувствовал руку. Но никакая сила на свете не заставила бы его пошевелиться.
      Он опять прикрыл глаза и сосредоточился на своих ощущениях. Было здорово!
      Свершилось! Он был не один…
      Только в половине второго ночи они въехали под арку гигантской мёртвой гостиницы, одной из двух шестнадцатиэтажных свечек на берегу Затоки – вечные памятники былому величию и дремучей романтике социализма. Ещё минут сорок потратил под грузовиком, чтобы уже с фонарём тщательно обследовать кунг и раму. Нет, других мин он не обнаружил. Следов краски чужой машины тоже не было. Никаких вмятин, или царапин.
      Подошёл Серёга. Поздоровкались. Максим сразу заплатил за постой и за спокойствие.
      Серёга пообещал к утру рыбца подогнать. Максим кивнул в сторону мёрзнущей неподалеку Светланы и заверил, что раньше одиннадцати рыба не понадобится. Но хорошо бы ещё молока… литр, много не надо. Серёга принял скорбный вид, мол, всё понял, раньше двенадцати не побеспокою, и удалился на предмет дальнейшей охраны вверенной ему территории.
      Только тогда Максима отпустило. Будто ничего и не было.
      Он долго, тщательно мылся. Светлана под душем тоже не торопилась, благо воды было хоть залейся. Потом как-то так получилось, что обсуждение последних событий они продолжили в спальном отсеке, под одеялом.
      "Мы никогда не будем вместе", – прошептала она.
      "Я знаю", – так же шёпотом ответил он.
      Потом… потом они уснули в начале седьмого…
      Максим чуть приоткрыл глаза и убедился, что уже девять. Он погладил её гладкое плечо, она недовольно заворчала и сместилась чуть ниже, это позволило высвободить до камня онемевшую руку и спасти ноздри от беспощадной атаки её волос. "Пожалуй, можно вздремнуть ещё часок-другой", – наконец, решил он и поправил одеяло. Это движение оказалось перебором. Светлана нежно завозилась, просыпаясь и устраиваясь поудобнее у него на груди…
      Они и в самом деле поднялись с постели только к двенадцати часам дня. Вот только на сон времени так и не нашлось…
 

***

 
      Максим искоса посматривал на застывшее лицо Светланы, которая внимательно следила за экраном телевизора. Это была одесская станция, передавали новости, всё больше о событиях минувшей ночи.
      Сильный пожар в двухэтажном особняке по улице Посмитного. Кошмарная трагедия, чёрная дата в истории Одессы. На первом этаже обнаружено пять сильно обгоревших трупов. Ориентировочная причина пожара: небрежное хранение легковоспламеняющихся жидкостей и неисправность электрических отопительных приборов. Сотрудники фирмы праздновали удачное завершение финансового года, какой трагический финал…
      На Люстдорфской дороге найдена разбитая машина – результат непонятной жестокой аварии. В салоне – кровь, неподалеку от машины – оторванная кисть руки, но пострадавшие не обнаружены. Если кому что-либо известно об этом происшествии, просьба позвонить по телефону…
      Светлана продолжала смотреть новости, а Максим запустил кофеварку и открыл холодильник. "Начнём с бутербродов, – решил он. – А рыбу я оставлю на вечер"…
      – С чем бутерброды? – спросил он. – С ветчиной или сыром?
      – Ты слышал, сказали, что их было пять?
      – Думаю, Виктор с Германом уклонились от вечеринки…
      – А икры нет?
      – Икру вы с Николаем слопали…
      – Вспомнил! – недовольно протянула она, – "слопали"… Да там её и было-то с пол чайной ложки!
      – Слопали, – повторил Максим. – И не поделились.
      – Мы с дальтониками не делимся!
      – Я не дальтоник, – с достоинством ответил он. – Бери выше. Я – хроматический астигматик.
      – Ух ты, – уважительно выдохнула она и отвлеклась, наконец, от ящика. – А что это такое?
      – Кабы знал, то работал окулистом, а не масломером, – ответил Максим. Он уже нарезал копчёное мясо, солёные огурцы, сыр, достал из холодильника масло… – Давай-ка к столу поближе.
      Она опять была в его рубашке, только на этот раз он точно знал, что под ней, под рубашкой, ничего не было. Ничего, кроме гладкой, нежной кожи… Знакомое родимое пятно застенчиво выглядывало из-под воротника…
      – Эй-эй! – рассмеялась она. – Смотри не порежься.
      Максим очнулся, посмотрел себе в руки и отложил нож в сторону. Он взял чашки, положил по одной ложке кофе и по две ложки сахара. Здесь у них вкусы совпадали.
      Оба любили сладкое, и терпеть не могли горькое.
      – Ты хочешь сказать, что цвета всё-таки различаешь?
      – Ещё как! Просто иногда мне кажется, что "оранжевость" и "коричневость" люди выдумали нарочно, чтоб было чем морочить мне голову.
      – То есть ты этих цветов не видишь?
      – Не отличаю, – поправил её Максим. – Видела бы ты радость врачей на медосмотрах, когда они подсовывали мне свой журнал с цветными картинками и на какой-то очередной странице я заявлял, что тут ничего не нарисовано.
      – Что за журнал?
      – Там на странице беспорядочно разбросаны квадратики, треугольники и кружочки, все разных цветов, и фокус в том, что какой-то цвет упорядочен в букву или цифру…
      Её-то и надо угадать.
      – Угадать? Понятно…
      – Особенно смешили тесты с маленькими квадратиками. Они меня спрашивают: "Какого цвета квадратик?", а мне смешно: "Какой, к чёрту, цвет! Он же ма-аленький"…
      Зато я различаю двести пятьдесят шесть миллионов оттенков серого!
      Она смеялась, и Максим был счастлив.
      Одна только мысль отравляла его счастье, "надолго ли"?
      – А рыба откуда?
      – Поймал.
      – Как? Когда?
      – Ты спала.
      – Не может быть, я очень чутко сплю.
      – Да ну? – хихикал над ней Максим. – Пойдём, проверим?
      – Дай мне хоть кофе допить…
      И опять они в постели, и опять стрелки часов неумолимо наматывают на свои оси стремительно уходящее счастье. И опять в голове у Максима нет-нет, да и прозвенит звоночек: если оно всё равно уйдёт, так может, пусть бы лучше его никогда и не было?
 

***

 
      Дело шло к вечеру, быстро темнело.
      Они собрались выйти на прогулку к морю, чтобы проститься с этим холодным февральским днём, который в отличие от многих других дней так ласково с ними обошёлся. Дверь была уже открыта, когда компьютер просигналил о поступившем сообщении.
      Они вдвоём, всё ещё держась за руки, остановились и посмотрели в сторону шкафа, в котором Максим хранил технику. Иллюзия счастья и полноты жизни уносилась прочь в такт коротким позывным компьютера.
      – Ну, что ж, – нарочито бодро заявил Максим. – Давай-ка посмотрим, кто это нам письмецо передал.
      – Подожди, – неожиданно сказала Света. Она потянула его к себе. – Не отвечай.
      Максим замялся, потом, будто оправдываясь, сказал:
      – Это не приглашение к связи. Мелодия у меня другая. Это сигнал о том, что пришло сообщение. И не важно: сейчас мы посмотрим его содержание или позже. Для отправителя письмо мы получили, счётчик запущен, мы можем только потерять время…
      – Конечно, – она отпустила его руку. – Ты прав.
      Максим закрыл дверь, разулся, подошёл к шкафу, открыл его и запустил монитор. К его немалому облегчению, вчерашние полёты никак не сказались на работе ни самого компьютера, ни периферии.
      Ничего не разбилось, не сломалось…
      – Да, сообщение. Отправлено из Одессы, так что тут ты права, это могут быть только неприятности. Ух ты, видеосъёмка, кто-то не пожалел ресурсов на видеоролик…
      Он запустил воспроизведение.
      Двое малышей, не старше трёх-четырёх лет, сосредоточенно перелистывали огромную книгу, сидя на ковре с высоким, отливающим сиреневым ворсом. Милая картинка сопровождалась приятной музыкой…
      Максим настороженно повёл головой и скорее почувствовал, чем увидел, как осела Светлана.
      – Что такое? – резко выдохнул он.
      На ней просто лица не было. Она приподняла руку, указывая на экран, потом безвольно её опустила.
      – Это мои, – едва выговорила она. – Василёк, Петенька…
      Пол вздрогнул под ногами. Вселенная чуть сдвинулась в сторону и не спешила вернуться на место.
      Видеопрограмма бодро отрапортовала о завершении своей работы, и на экране появилась коротенькая запись: "Никакой самодеятельности! Не двигайтесь с места!
      Ждите дальнейших инструкций".
      – Ты узнала обстановку?
      Она не могла отвести взгляд от монитора, сжимала и разжимала кулаки.
      – Это мои дети…
      Максим увидел, что она задыхается…
      Он с пол-оборота хлёстко, со звоном влепил ей пощёчину, потом ещё одну. Светлана опустилась на колени, закрыла голову руками и только тогда, будто прорвало, громко, беспомощно зарыдала. Максим поднял её с пола и усадил в кресло. Намочил платок и стал им вытирать её лицо, руки, шею.
      – Детям ничего не сделают, – с ожесточением сказал он. – Ни им, ни нам. Чтобы убить, заложниками не пугают…
      Она ещё раз всхлипнула и кивнула головой.
      – Ты узнала комнату? – повторил он свой вопрос, видя, что она начала приходить в себя.
      Но ответить у неё пока не было сил. Она лишь отрицательно покачала головой.
      – На них была обычная одежда?
      – Да, – едва слышно выдавила она.
      – Книга. Что это за книга?
      – Я… – она судорожно глотнула воздух. – Я не знаю…
      – Света, ничего страшного не произошло. Это лишь один из способов психологического давления. Ты всё время должна помнить об этом.
      – Да-да, конечно, – и она опять залилась слезами.
      – Пойдём, погуляем, – предложил он. – Мы же собирались прогуляться к морю.
      – Не пойду, – понемногу приходя в себя, ответила Светлана. – Я тут посижу. Они могут выйти на связь…
      С его точки зрения шум прибоя и свежий морской ветер отрезвили и успокоили бы, но настаивать не стал. Только приоткрыл клапана вентиляции, и снял куртку.
      – Раздевайся, – напомнил он Светлане, застывшей в своём горе. – Рыбу чистить поможешь?
      – Что? Рыбу? Нет, наверное, давай уж лучше ты сам. У тебя хорошо получается…
      – Сам, так сам, – откликнулся Максим. – Я, знаешь ли, чемпион по чистке рыбы.
      Он выложил во всю длину разделочной доски лобаня (Серёга не подвёл: килограмма два будет!), растёр в ладонях немного соли, энергичным движением отсёк рыбине голову, другим движением вспорол брюхо.
      Светлана безучастно следила за его действиями.
      – Это же лобань, – неожиданно сказала она.
      – Точно, – согласился Максим. – И что с этого?
      – Лобань – пресноводная рыба, она в море не водится…
      – Не водится, – опять подтвердил Максим, вычищая внутренности.
      – А ты сказал, что на рыбалке был. Выходит, обманул?
      Максим собрал голову и внутренности в кулёк, тщательно промыл руки, нож и тушку рыбы и серьёзно ответил:
      – Мы на перешейке. Прямо перед нами – море, но позади, в двух километрах – Белгород-Днестровский лиман. Оттуда рыба. Вообще-то из головы можно было бы сварить уху, но уж больно неохота с жабрами возиться. Потому, хозяйка, ушицу будем варить, как в добрые, старые времена варили, из самой рыбы, а не из её куцых мозгов…
      – Да не нужно её варить, – с неожиданной горячностью заявила Светлана. Краски вновь вернулись на её лицо. Глаза всё ещё блестели, но чувствовалось, что от удара она уже оправилась. – Просто пожарь и всё, и гарнира не надо.
      – Хорошо, – с облегчением согласился Максим. – Как скажешь. Только я на минутку выскочу наружу, чешуя крупная, но всё равно, лучше я там её почищу.
      За несколько минут его отсутствия, Светлана успела снять верхнюю одежду и умыться.
      – А вот и мы, – жизнерадостно заявил Максим, сбрасывая с ног лапти. – Давай-ка пообедаем прямо сейчас, пока палачи размышляют, как бы получше перед нами извиниться…
      – Максим, прошу тебя, оставь свой бравый тон, – осадила она его. – Я влипла, я это понимаю…
      Она помолчала, потом продолжила:
      – Извини за истерику, и спасибо…
      – А спасибо за что?
      – А за всё… – она перевела дыхание. – И вот ещё что, тебя они достать не смогут. Позволь, я тут у тебя дождусь их инструкций, а как они скажут что делать, ты меня подвезёшь до какой-нибудь цивилизации, что тут есть: автобус? электричка вроде шумела, и езжай себе. Я тебя в это дело втравила. Я виновата перед тобой.
      Ты – хороший человек…
      Максим молча, не перебивая, слушал, вытирая полотенцем рыбу и руки.
      – Мне иногда так одиноко… – И вдруг она опять залилась слезами. – Мне всегда ужасно одиноко! Я всегда одна! Одна! Я! Я даже поверить не могла, что на свете есть ты, я боялась тебя… Как он мне твою фотографию показал… Я знала, что это не к добру!
      Она замолчала, отвернулась к окну, за которым плотный февральский ветер безуспешно пытался разгладить вечные песчаные дюны, густо поросшие высокой, высохшей ещё прошлым летом осокой.
      Максим спокойно вернул рыбину на доску и начал разделывать её по-корейски, на мелкие части-полоски, отделяя по возможности от редких костей.
      "Да знаю я, – с ожесточением подумал он. – Леденящее, режущее душу одиночество.
      Постоянное чувство невосполнимой утраты. И страх, переходящий в ужас, что это будет продолжаться вечно"…
      Максим собрал кусочки рыбы в глубокую миску, посыпал солью, добавил перца, вымешал и залил молоком.
      – Светлана, – вытирая руки, сказал Максим. – Тебе придётся смириться с мыслью, что я пришёл к тебе не на пять минут и не до утра. Я всегда был с тобой, и всегда буду с тобой. И если есть в твоей жизни что-то незыблемое, на что всегда можно положиться, что никогда не сдвинется с места, не утонет, не сгинет и не пропадёт, то это я…
      Она смотрела в окно и молчала.
      Максим взял салфетку и старательно протёр стол. Потом достал банку с мукой.
      – Мы друг для друга, Света. Мы оба ненормальные.
      Она, наконец, обернулась к нему и вытерла покрасневшие глаза.
      – Это я ненормальная?
      – У всех норма – сперва говорить о любви, и только потом, если сложится, заниматься любовью. А у нас?
      Она улыбнулась.
      – Чтобы говорить о любви, тебе партнёр не нужен. Ты о любви говорил целую неделю.
      – А ты, значит, отмалчивалась? – укоризненно покачал головой Максим.
      – Я сопротивлялась, – она опять улыбнулась. – Вот только безуспешно.
      – Светлана, – твёрдо глядя ей в глаза, сказал Максим. – Я не сбегу. Теперь это моя война. Теперь это меня достали. Теперь это ты тут ни при чём…
      Она чуть нахмурилась и отвела взгляд.
      Она вспомнила разъярённый КАМАЗ, выныривающий с невообразимым рёвом из черноты ночи; вспомнила хруст костей и скрежет раздираемой плоти легковой машины, в одно мгновение уничтоженной напором этой ярости; и поняла, что человек, стоящий перед ней, не шутит. Если он вообще умеет шутить.
      Опять зуммер. Сообщение.
      Максим старательно вытер руки и подтвердил приём.
      На этот раз это была самая обычная комната, почти спартанская обстановка, протёртое ковровое покрытие, вылинявшие обои, деревянный стул, на стуле молодой парень с уже знакомыми детьми. Экран монитора очень чётко передаёт испуг и растерянность парня.
      – Света, – будто по команде открывает рот парень. – Я ничего не понимаю. Эти люди, – он бросает осторожный взгляд куда-то в сторону, – привели детей и сказали мне, – он сбился, смолк, прислушиваясь к недовольному бормотанию. – Они вежливо попросили меня передать, что произошло недоразумение. Что виновные наказаны, – теперь он открыто смотрел вбок. Дети пыхтели и выкручивались, было видно, что парню стоило больших усилий, сидя на стуле, удерживать их на месте, да ещё повторять за кем-то малопонятный текст. – Все моральные издержки будут компенсированы…
      Парень исчез. Под нежный перезвон колокольчиков на розовом экране проплыли слова:
      "Приглашаем посетить научно-исследовательское судно "Калима". К вашим услугам радушный приём, ресторан, комфортабельная двухместная каюта, библиотека и увлекательное путешествие за край света. На траверсе Затока будем через пять часов. Об отправке катера сообщим дополнительно. Всего хорошего, друзья, и ещё раз просим простить досадное недоразумение. Если у вас нет возможности сегодня подняться к нам на борт, просим перезвонить по указанному ниже телефону. Будем ждать вас в любое другое, удобное для вас время".
      Ниже замигал номер телефона. Судя по коду – одесский.
      Максим вдруг почувствовал, как у него отнимаются ноги – сказывалось напряжение последнего часа.
      "Успела всё-таки, – подумал он. На глаза навернулись слёзы. – Это моя дочь"!
      "Сердце путает ритмы свои и стучит с перебоями…" Он тяжело опёрся о край стола.
      Тот даже не дрогнул. На совесть сделано. Руками… Опять запищал зуммер.
      "Прямо главпочтамт какой-то, – подумал Максим. – Бомбардировка сообщениями".
      На этот раз это был список регистрационных шифров заявок. Всего восемь штук.
      Четыре верхних строки – чёрным, четыре нижних – розовым. "Ещё и шутки шутит", – тепло подумал Максим. Он никак не мог отдышаться. Крупная капля пота сорвалась с носа и звонко шлёпнулась на стол, распластав брызги на все стороны света.
      Он украдкой посмотрел на Светлану. Судя по всему, она чувствовала себя не лучше.
      – Всё, – прохрипел Максим. – Мы победили.
      Она потрясла головой.
      – Как?
      – Что значит "как"? – Максим достал салфетку и вытер лицо. – Я же всё делал с тобой и при тебе. Я тут вообще ни при чём. Это твой успех…
      – Мой успех… – невыразительно повторила Светлана.
      – Комнату узнала?
      – Узнала, – жиденьким эхом отозвалась она.
      Ей требовалось ещё какое-то время, чтобы придти в себя. Максим включил плиту, поставил на неё казан с плоским дном и щедро залил его подсолнечным маслом.
      – Но почему?
      Он посмотрел на неё. Вроде бы получше. Но до полной ясности во взгляде, конечно, ещё далеко. Пора было принимать какие-то меры. Сильные эмоции сами по себе не так опасны, как их быстрое чередование.
      Максим достал из холодильника бутылку минеральной воды, с шипением открутил крышку, налил треть стакана и протянул ей:
      – Тебя не разберёшь: то ты расстраиваешься, что твои дети приучаются к книгам в роскошной обстановке, то на тебе лица нет, что они домой вернулись…
      Она с благодарностью взяла воду, похрустывая пластиком стаканчика, чуть надпила и сказала:
      – Ты так и сказал, что они будут извиняться…
      – Это твой муж? – Максим кивнул на монитор.
      – Да.
      – Ничего, симпатичный.
      – Да, пока трезвый.
      Максим пожал плечами:
      – Зато дети его любят.
      – Это не его дети, – совсем уже зло ответила Светлана, допила воду и бросила стаканчик в корзину.
      "Попала!" – оценил про себя бросок Максим. Он повернулся к плите и приблизил ладонь к начинающему потрескивать и пускать пузыри маслу.
      – Как ты это сделал?
      – Ты же слышала, – он зачерпнул большой чашкой муку из банки и слил из миски молоко. – Мы оформили концессию на разведку и разработку антарктического шельфа в точках, в которых могут находиться входы на подлёдный континент. И не обольщайся. Это друг запросто становится врагом, а враг никогда другом не станет.
      И наш противник очень силён.
      – Почему ты так думаешь?
      – Всё дело в скорости. Они получили сообщение о нашем финише до того, как мы сами узнали номера своих заявок. Мало этого, они успели принять решение, вернуть детей и извиниться. Это под силу организации с исключительно жёсткой дисциплиной.
      Это сильный враг…
      – А откуда они знают, что ты не ошибся?
      – Вот это уже чистое везение, – рассеяно ответил Максим, с тревогой поглядывая на раскалённый казан. – Первые две точки из моей четвёрки – у них были почти в руках. По ним они судят о верности остальных наших входов…
      – Что значит "из твоей четвёрки"? – настороженно спросила Светлана. – У тебя же восемь точек?
      – Ну, как же, Света, – Максим включил вытяжку на полную мощность, – Мы же партнёры. Вторая четвёрка, судя по документам – твоя. Ты теперь хозяйка четырёх из двенадцати существующих входов в древний, неведомый мир…
      Он с интересом всматривался в её лицо: растерянность, гнев, любовь?.. Что ему ниспошлёт небо?
      – И что мы теперь будем делать?
      – Кушать рыбу, разумеется.
      Он двумя палочками выловил из миски кусок рыбы, обвалял его в муке и опустил в раскалённое масло. С радостным шипением к вытяжке немедленно взлетел столб дыма.
      За первым куском – второй, третий…
      – Так ведь в ресторан приглашали, – она с тревогой следила за дымом и его действиями.
      – Никогда! – Максим поднял указательный палец свободной руки. – Никогда не ходи в незнакомый ресторан голодной, на пустой желудок…
 

Часть 3. РЕКРУТ
 
I

 
      Только когда Гонсалес перевёл управление пушками на случайный режим, и полёты мячей стали больше похожи на беспорядочный обстрел, чем на тренировку по теннису, Калиме удалось отвлечься от своих мыслей. Она легко двигалась по корту, успевая к мячам, которые стремительно неслись в её сторону под самыми неожиданными углами. Замах, набежать, удар, отойти, замах, набежать, удар, отойти…
      Наконец, боезапас пушек иссяк, она по инерции пробежала ещё несколько шагов и только тогда остановилась, тяжело дыша.
      – Гораздо лучше, сеньора, – по мегафону, не выходя из-за пульта управления, сообщил Гонсалес. – Девяносто мячей, пропущено восемь, в ауте – четыре. Это у нас была третья скорость. Совсем неплохо. А теперь две минуты отдыха и отработка подач.
      Она подняла левую руку и помахала ею в воздухе, мол, поняла. Дыхание уже выровнялось, но вместе с ясностью сознания опять вернулись тревожные мысли: как?
      Как получилось, что кто-то финишировал первым? Откуда вообще мог взяться второй участник?
      Калима подошла к креслу, положила ракетку, взяла полотенце и вытерла лицо. Она не стала садиться. Всего две минуты… Но как? Она ещё и ещё раз прокручивала в голове все свои действия. Ошибки не было. Даже такой, которая позволила бы кому-нибудь сообразить, что происходит; понять, чем она занимается.
      Тем не менее, нашёлся умник, который не просто всё вычислил и понял, нет! Год упорной работы этот парень осилил за неделю. Следующий этап работ, на который она отвела себе ещё два года, он сделал за две недели. Мистика…
      – Время, сеньора, – вмешивается в её мысли Гонсалес. – Пожалуйста, подача с первой позиции…
      Калима небрежно бросила полотенце на спинку кресла, берёт ракетку и неохотно движется к линии подач. Проворные мальчишки – по большей части внуки и правнуки самого Гонсалеса – уже собрали мячи в корзины и замерли на своих местах, в почтительном удалении от корта.
      Калима стала боком к линии, постучала по деревянному покрытию мячом и высоко его подбросила. Ракетка, описав положенную петлю над головой, с гулким хлопком послала мяч вперёд… Сетка.
      "Как же это могло получиться? – сосредоточиться на тренировке не получалось. – Утечка информации? Ерунда!" Ей досталась только треть входов, этот результат никакой утечкой не объяснишь… проще предположить, что она с самого начала на кого-то работала. Кто-то с самого начала мягко и незаметно управлял всеми её действиями, а когда она с таким трудом получила первый намёк на успех, решительно отодвинул её в сторону…
      Впрочем, у этого кого-то есть имя и фамилия. И особых примет полная кошёлка: какая-то там степень дальтонизма, деформированный сустав безымянного пальца правой руки, идиосинкразия к карманам…
      Мячи упорно бомбардировали сетку. Трос, на котором она была натянута, отзывался глухим, недовольным гулом, что-то недовольно бурчал Гонсалес из-за спины; отошёл-таки от пульта, чтобы посмотреть, как она прицельно сетку расстреливает. И ведь в одно и тоже место…
      Максим Добровольский. Странная фигура. Неестественная. Нет. Не так.
      Противоестественная. Патологическая тяга к противоправным действиям. Анархист не по убеждениям – по крови. За сорок лет жизни – ни разу не появился на избирательном участке. Ни одной заполненной и сданной ежегодной налоговой декларации. Все источники доходов так или иначе криминальны. И все – плоды какого-то извращённого ума. Взять хотя бы его соевую корову!.. Уж лучше бы пристрелил кого-нибудь! И не сказать, что бы он сильно прятался.
      Некомпетентность налоговой полиции? Хотя источник поступления новеньких двадцаток определить так и не удалось. Никому не удалось!
      Калима даже застонала.
      "Непонятен не только источник американской валюты, но и товар, за который он эту валюту когда-то получал! Такое впечатление, что где-то сидит добрый дядюшка, который время от времени отстёгивал ему крупные суммы… Просто так, от нечего делать. Вот только родню его мы тоже проверили. Значит, концы прятать умеет…" – Глубже прогиб, сеньора, – надрывался Гонсалес. – Думайте только о полёте…
      Калима наклонилась за очередным мячом и обнаружила, что первая корзина опустела, она со злостью отшвырнула её ногой и принялась за следующую.
      "Думайте только о полёте! Да я только о нём, проклятом, и думаю! Который год уже лечу… Сколько усилий! Сколько надежд, времени, жертв… Три затонувших батискафа! Из четырёх! Шесть человек… потом ещё два водолаза. Остановка сердца.
      Что это за диагноз? А деньги? Подводная лодка, топливозаправщик, батискафы, судно сопровождения, теплоход. Сменные экипажи, страховка, зарплата, питание…
      А топливо? Этот флот за сутки выпускает в трубу столько керосина, сколько не каждая скважина нефти даёт!.." – Сеньора, – скрипел за спиной Гонсалес. – Сеньора…
      "А усилия по нейтрализации шпионов? И ведь наверняка ещё не всех кротов вычистила. И всё впустую… только нащупали и выползли на какую-то дорогу, ещё неизвестно, правильную или нет… впрочем, наверное, правильную. Иначе зачем ему было столбить эти участки… Это что же получается, проще предложить ему работу?
      А он, по доброте душевной, возьмёт и согласится. Тем более, в личном деле в резюме чёрным по белому – "неестественно добр". Впрочем, дело так оборачивается, что это ему следует думать, стоит ли брать к себе на работу меня. Меня?!" Калима, уже подбросив кверху очередной мяч, изо всех сил швыряет ракетку в деревянный пол. Эхо удара пистолетными выстрелами несколько раз перекатывается от одной стены спортзала к другой. Ракетка высоко подпрыгивает, падает, замирает…
      Калима останавливается, смотрит вокруг: повсюду мячи, похоже, что она их раз за разом вбивала в сетку, а они откатывались от неё, расталкивая друг друга, всё ближе и ближе подбираясь к ногам человека, так и не сумевшего обеспечить им долгий полёт…
      – Извините, мастер, – примирительно говорит она вышедшему вперёд тренеру. – Сегодня не мой день…
      Гонсалес делает пригласительный жест рукой, и его малолетние помощники саранчой несутся на уборку мячей. Только после этого он поворачивается к ней:
      – Чтобы владеть днём нужно как минимум проснуться, – он качает головой. – А вы спите. С таким настроением, сеньора, конечно, не стоило приходить. Вам звонили…
      Калима поднимает ракетку – "Смотри-ка, целая… уж лучше бы сломалась!" – и спешит к своему креслу. Одного взгляда на экран телефона достаточно, чтобы понять: звонил Франк, зачем звонил тоже понять несложно.
      Калима набирает номер и, едва услышав голос, спрашивает:
      – Где они?
      – Через два часа проходят Гибралтар, госпожа. Вертолёт готов к вылету, будет на вашей платформе через час с четвертью… – его проникновенный голос, слащавый и бархатный, сегодня был особенно невыносим. – Гости довольны, резвятся в каюте.
      Отличная пара: красивы и неутомимы. Парень вообще лось… Бицепсы, как моя голова.
      – Пленные? – резко перебивает его Калима.
      – Проинструктированы и по всем пунктам согласны.
      Калима, не отвечая, отключается и садится в кресло.
      От него давно следовало избавиться. Человек, не знающий поражений в любви, не может себе представить ненависть, и лютую зависть того, кому любовь недоступна.
      Пленные…
      Надо признать, что последние действия её команды эффективными не назовёшь.
      Особенно глупо было брать в заложники детей. И как ловко, шельма, обвёл всех вокруг пальца! Юристы до сих пор пыхтят над документами, ни одной лазейки найти не могут. Ни одной! Их переиграл шоферюга-кастрюльщик. В недалёком прошлом – водитель микроавтобуса, которого даже на дневной маршрут не выпускали!
      Она закрыла глаза.
      Один из пленных сразу заявил, что им противостоит необычный человек. И, надо это признать, в его изворотливости в самом деле проскальзывает что-то нечеловеческое…
      И вдруг она улыбнулась.
      "Ты так привыкла к своему абсолютному превосходству, что давно потеряла интерес к игре, – сказала она себе. – Забыла о томительном ожидании следующего хода противника. А ведь всё просто: из шести миллиардов человек, обязательно наберётся сотня гениев. И один из них должен был поставить тебя на место…" Она слишком широко развернулась. И, ступая по минному полю событий, зацепила привод детонатора. Не следовало так разбрасываться результатами промеров. Зачем ей было семь институтов? Хватило бы и двух. Тем более, что все семь выдали одинаковые результаты. Сказалась тяга к стопроцентным решениям. Допрыгалась. А когда лавина двинулась, её не остановить. Ещё повезло, что всё замкнулось на одном человеке. Будь это организация, положение могло бы оказаться не в пример более тяжёлым…