– А позвольте узнать, на каком основании ваша армия находится в моем городе, да ещё и бесплатно, – задала мучавший её ещё с прошлого вечера вопрос графиня де Круа, – ведь мы не принадлежим ни к одной из воюющих сторон?
– Насколько я помню, – насколько можно вежливее ответил фон Хансберг, – десять лет назад мы уже проходили через этот городок с разрешения покойного графа.
– Бургомистр? – обратилась графиня за подтверждением или опровержением.
– Это событие действительно имело место, Ваша светлость.
– Уверена, что оно, как Вы выражаетесь, "имело место" с формулировкой "однократно, без права требовать подобного разрешения в дальнейшем". Не так ли, мэтр Вурст?
– Не могу знать, Ваша светлость, соглашение в письменной форме должно быть в Вашем архиве.
– Ах вот, значит, как! То есть я, получается, сама виновата, что не перерыла весь архив покойного мужа за последние десять лет, чтобы найти одну бумагу, чтобы меня не могли обмануть ссылаясь на её якобы отсутствие! Нет, мэтр Вурст, Вы не дождетесь от меня удовлетворения Вашего прошения!
– Прошу прощения, Ваша светлость, – неожиданно подал голос толстый трактирщик Фридрих, – но ведь после повышения пошлин у нас дела пошли настолько плохо, что доход, отчисляемый в Вашу пользу снизился в два раза. Раньше свиная ярмарка давала очень хорошие отчисления в пользу семьи де Круа, а теперь ни ярмарки, ни, соответственно отчислений.
– Свиные ярмарки – не лучшая тема для разговора с благородной дамой, – с возмущением заявила Шарлотта.
– Но Ваша светлость, мы можем предоставить все расчеты, показать бухгалтерские книги…
– Не надо забивать мне голову вашими скучными цифрами. Меня вполне устроит, чтобы ваш скучный городок исправно платил свои скучные налоги, а снижать их я и не подумаю.
Этим же вечером, по случаю размещения в приличном городе и при отсутствии в ближайшей перспективе военных действий, солдаты решили повеселиться. Отличился не кто иной, как студент-сержант-вербовщик Эрик в компании с двумя нанятыми им новобранцами – блудными сынами Швайнштадта. Кто-то из них, заметив под крышей ратуши основательный блок с толстой веревкой, при помощи которого кровельщики поднимали черепицу, подумал, что будет очень весело тихо затащить на крышу какую-нибудь плохоснимаемую скотину. Свинью не получится тихо вытащить из хлева, поросенок слишком громкий и поднимет на ноги весь город, с лошадью втроем не справиться. На глаза попался чей-то мул.
Животное спокойно дало себя отвести к ратуше, затолкать в корзину для груза и закрепить веревками. Но на уровне второго этажа мул забеспокоился и начал дергаться, раскачивая корзину. В результате корзина не выдержала, крепления с двух сторон оторвались, и мул, пролетев пару десятков футов, врезался прямо в тянувших веревку хулиганов.
Мул был трезвый, поэтому, упав с высоты второго этажа, убился насмерть. Хулиганы были пьяные, поэтому вылезли из-под свалившейся на них туши без единой царапинки. Ещё не поздно было убежать, когда один из них поскользнулся, упал и сломал неловко выставленную руку. Пока двое других убеждали его не кричать и пытались как-нибудь утащить сообщника с места преступления, какой-то проходивший мимо очень добрый ландскнехт сбегал за полковым медиком.
Доктор Густав имел репутацию мягкого и доброго человека, непробиваемого флегматика, а эту ночь он как раз собирался нескучно провести с симпатичной вдовушкой из местных. Кстати, от её крыльца и был уведён мул. Но во-первых, его прервали на самом интересном месте, во-вторых, оказалось, что мул, привязанный у крыльца, куда-то подевался, в третьих, мул тут же нашелся, только мёртвый, а в-четвертых, вместо того, чтобы приятно провести ночь, ему придётся лечить того самого идиота, который помянутого мула украл и убил.
Родной шведский язык лекарь порядком подзабыл, а немецкий выучить как следует так и не удосужился, так что последние десять минут из четвертьчасового ругательства были произнесены на популярной в медицинской среде вульгарной латыни, как с упоминанием обыкновенных богохульств и чертыханий, так и с типично медицинскими непристойностями физиологического характера, страшными диагнозами и пожеланиями, связанными с будущим состоянием здоровья пациента.
В это время лучшие представители швайнштадского общества и благородные гости города как раз вели светскую беседу под легкую музыку в доме бургомистра, соседнем с ратушей. Им повезло не то, чтобы ничего не услышать, а не обратить внимания на доносившиеся через закрытые узкие окна обрывки фраз. Но Маркус, который только что лег спать в соседнем доме, все отлично слышал. Он интуитивно чувствовал беспорядки, хотя и не понимал латынь.
Разгонять беспорядки врукопашную, стрелять в воздух или сотрясать тот же ни в чем не повинный воздух нотациями о морали и нравственности в привычки профоса не входило. Спасло зевак, собравшихся вокруг доктора и пациента только то, что Марта, которой муж приказал зарядить крупнокалиберную аркебузу мелкой дробью, вместо дроби зарядила поваренную соль.
Выйдя из-за угла, Маркус поставил сошник, положил на него аркебузу и выстрелил в галдящую толпу. Оказалось, что Марта спросонья переложила пороха. От выстрела вылетели окна, за которыми шел светский прием. Фон Хансберг извинился перед почтенным собранием и быстро направился к выходу. Бургомистр бросился за ним.
– Какая сволочь стре… – громко начал кто-то из солдат, ощупывая свою подсоленную задницу, и осёкся, увидев выходящего на свет профоса с сошником и аркебузой.
Эрик и доктор попытались одновременно изложить свое видение ситуации.
– Осмелюсь доложить, господин профос…
– Вот эти три негодяя…
– Молчать! Что за беспорядки? – оборвал комментарии Маркус.
Доктор сумел выполнить обе команды. Плотно сжав губы, он указал пальцем сначала на дохлого мула, потом три раза с чувством ткнул в виновников происшествия, потом обернулся и указал на лежащую под стеной корзину с оторвавшимися веревками.
– Нужны добровольцы, – обратился к стоящим вокруг солдатам профос, – ты, ты, ты и ты. Арестовать этих троих и отвести в тюрьму.
Дверь ратуши широко распахнулась. На пороге стоял рассерженный оберст, а из-за его спины выглядывал обеспокоенный бургомистр.
– Какая сволочь стреляла?! – взревел фон Хансберг едва ли не громче, чем выстрелила разыскиваемая сволочь.
– Все в порядке, герр оберст, беспорядки пресечены на корню, виновные арестованы, – ответствовал недрогнувший профос.
– Что в порядке? – фон Хансберг огляделся и заметил тушу мула, – Маркус, ты совсем с ума сошел, чтобы из-за какой-то дохлой скотины стрелять под окнами у начальства?
Маркус поднял глаза к небу, нахмурился, огляделся и кивнул в сторону стены, где в свете факелов, вынесенных слугами за оберстом и бургомистром, выступал из тени какой-то кусок цветной материи. Бургомистр, стоявший в шаге от тряпки, поднял её и протянул оберсту. И без того недовольное лицо большого начальника приняло откровенно зверское выражение. Тряпка оказалась его личным штандартом, который в процессе подъема живого груза сбили с настенного флагштока.
10 Глава. Пятница. Риторика, поэзия и случайные оговорки.
Первым событием весьма насыщенного дня в пятницу стал полевой суд. Традиционно заседания военного суда проводились публично, в полевых условиях – на центральной площади лагеря (alarmplalz), в городских – где найдется место. Место нашлось на площадке перед снятыми под казармы складами, там, где недавно зачитывали кодекс рекрутам. Обязанности военного судьи – шультхайсса взял на себя лично оберст. Кроме судьи правосудию потребовались двенадцать присяжных, писарь, обвинитель, обязанности которого исполнял профос, и защитник – фюршпрехт, который, в отличие от гражданского суда, является не специально обученным законником, а выборным представителем интересов солдат.
Не площадке кучковались ландскнехты и пришедшие полюбопытствовать итальянцы и местные жители. Писарь под диктовку переносил на бумагу сведения о преступниках и преступлении, солдаты бросали жребий, кому на этот раз суждено войти в число присяжных.
– Маркус, куда, чёрт тебя возьми, подевался фюршпрехт? – сурово спросил фон Хансберг человека, менее всего заинтересованного в наличие в суде хорошего защитника.
– Убит, герр оберст!
– На суде должен быть фюршпрехт. Понятно?
– Легко, герр оберст, – не задумываясь, ответил Маркус и обратился к собирающимся на площадке солдатам, – Нужны добровольцы!
– Маркус! – рявкнул оберст, – не вздумай назначать добровольца! Это выборная должность! Организуй выборы и чтобы через полчаса был фюршпрехт!
– Легко, герр оберст!
Маркус вышел на видное место и обратился к собравшимся.
– Сейчас будут выборы! Всем ландскнехтам отойти на эту сторону площадки! Кто хочет, чтобы его выбрали, выйти сюда! Если через четверть часа никого не выберете, я сам назначу добровольца на временное исполнение этих обязанностей! Если я назначу, и он выполнит свои обязанности плохо, я буду очень недоволен! – слово "очень" профос специально выделил интонацией.
– Я н-не подойду? – вежливо спросил Эрик со скамьи подсудимых.
– Моя жена и то больше подойдёт, – бросил ему в ответ не понимающий чужих шуток профос.
По реакции солдат Маркус заподозрил, что сказал что-то лишнее. На солдатском крае площадки громкие споры с выкриками и ругательствами сменились однородным гулом одобрения. Кто-то шустро перебежал на сторону зрителей. Из толпы горожан несколько кампфрау вывели недоумевающую Марту.
– Вы что, издеваетесь? Шуток не понимаете? – сурово спросил профос, – ещё желающие есть?
– Маркус, не вмешивайся в демократические процедуры, – поднял голову от протокола фон Хансберг.
– Легко, герр оберст! Но, если для Вас это имеет значение, то наши доблестные головорезы желают видеть женщину на посту фюршпрехта.
– Не имеет! Ни для меня, ни для правосудия. Начинаем.
Ландскнехты заняли места вокруг судейских скамей. Под страхом наказания солдаты обязывались соблюдать мир и торжественность, выступая лишь в роли наблюдателей. Профос, ехидно ухмыляясь, зачитал фрагмент Кодекса о правосудии. "Процесс следует завершить в течение трех дней. Приговор обжалованию не подлежит. Если подсудимый будет признан виновным, наказание привести в исполнение немедленно. Если в качестве наказания суд определит смертную казнь, её произвести на месте. Допустимо использовать два способа казни: усекновение головы или повешение. Приговор должен исполнить нахрихтер – полковой палач".
Процесс продолжался недолго и вызвал массу положительных эмоций, как у участников, так и у зрителей. Единственным, кто не был удовлетворен результатами, оказался профос. Обвиняемых помиловали, но суд обязал их компенсировать доктору стоимость мула путем удержанием из жалования каждого соучастника соответствующей части.
Горожане, расходясь, активно обменивались впечатлениями.
– Ты когда-нибудь видел, чтобы защитник в суде обращался к прокуратору "милый", а прокуратор отвечал "дорогая"?
– А помнишь, они в споре перешли на какой-то нижнерейнский диалект, а потом он пообещал её выпороть?
– А речь защитника чего стоит? Ни один мужчина бы не додумался. Никто из подсудимых, оказывается, не виноват, а виноват мул, который сам в корзину залез, сам из нее спрыгнул, сам, понятное дело, сбил штандарт, а потом ещё и умышленно упал на этого парня, который руку сломал. Но на самом деле, мул не виноват, потому что умер. А доктор, который, как законный владелец скотины должен отвечать за нанесенный скотиной ущерб, тоже не виноват, потому что мула у него на момент преступления украли. А те, кто мула украл, законными владельцами не являются, поэтому за мула не отвечают.
– "Чисто сердечное признание" это сильно! Мне даже жалко стало этих пьяниц, а бабы некоторые и вовсе прослезились.
– Доктор, хотя на вид и неказист, а мужчина хоть куда. До утра так и не дал уснуть своей даме сердца, потом вылез из постели, дошел до суда, постоял немножко, потом поднял там правую руку, вот так махнул и говорит "а ну и чёрт с ним, с мулом". И обратно пошел.
– Да он же иностранец какой-то и по-немецки лыка не вяжет, тем более после такой ночи. Стоял, наверное, слова вспоминал, а кроме "чёрт с ним" так ничего и не вспомнил.
– Я думал, оберст – человек из стали с каменным сердцем, а он, оказывается, тоже умеет смеяться. И улыбка у него добрая.
Максу суд очень понравился. Отец часто разбирал всякие крестьянские споры, но это никогда не было так весело. В книгах, во всяком случае, в учебниках по фехтованию, суд всегда сводился к поединку, а всякие процедурные вопросы только упоминались. А Страшный Суд из Библии? Ведь ничего смешного, правда? Так что Макс поставил армии еще один плюс – за то, что в суде там дела разбираются с шуткой и с огоньком. А Марта в роли фюршпрехта стала звездой этого увлекательного шоу.
Эрик сразу же после оправдательного приговора был назначен в караул к мосту. Пользы там от него было, как от козла молока, зато и вреда никакого. Всю смену он трепался с остальными караульными, мешая им работать, и строгал ножиком какую-то деревяшку.
На самом деле, он думал не о работе, не о резьбе по дереву и даже не о наказании, которого чудом удалось избежать. Эрик думал о женщинах, точнее об одной женщине, причём о замужней. Раньше он не обращал на Марту особенного внимания, но после суда с удивлением обнаружил, что вроде бы даже влюбился в верную жену строгого профоса.
Что может сделать солдат, чтобы обратить на себя внимание понравившейся девушки? Эрик повспоминал сюжеты, виденные им в солдатской жизни, и здраво рассудил, что никакую кампфрау этим не удивишь. Тогда он обратился к своему гражданскому жизненному опыту, который подсказывал что Прекрасной Даме надо посвятить какое-нибудь произведение искусства, например, картину, поэму или даже пьесу. Будучи ещё студентом, сегодняшний ландскнехт живо интересовался театром, так что за сюжетом дело не стало, но, когда оставалось только взяться за перо и перенести своё творение на бумагу, Эрик осознал, что театра в городе нет и не ожидается.
Неудавшийся драматург сел на мост, свесив ноги, и написал прутиком на воде грязное ругательство. Потом ещё одно. Потом принялся рисовать на воде портрет кота Симплиция в профиль.
– Кошка? – спросил кто-то из-за спины.
– Чо, ослеп что-ли? Это же кот! – гордо ответил Эрик, глядя на текущую воду.
– Ну кот так кот, – спокойно произнес кто-то из-за спины и спокойно пошёл дальше.
Эрик обернулся. Ему хотелось поругаться, но тот мужик уже достаточно отошёл. На спине мужик нёс большой потёртый ящик. Мужик как мужик, ящик как ящик, но Эрик без труда узнал в госте города странствующего кукольника.
Сменившись через час, Эрик первым делом бросился искать кукловода и нашел его сидящим с очень грустным видом над кружкой пива в одном из дешёвых кабаков. Повелитель марионеток выступал под псевдонимом Каспар, а его любимыми "актёрами" были крестьянин Михель и мошенник Вюрфель. Эрик даже вспомнил несколько пошедших в народ историй про Михеля и Вюрфеля, чем вызвал смущенную улыбку у собеседника. А загрустил Каспар потому, что он готовился давать представление на свиной ярмарке для почтенных толстых бюргеров, их благонравных жен и воспитанных детишек, а, придя в город, обнаружил, что основными посетителями представления были бы грубые солдаты, не отличающиеся ни щедростью, ни любовью к искусству. К тому же, Каспар последнее время не рисковал работать на голой импровизации, а из нового репертуара не было ничего, что могла бы оценить солдатская аудитория.
– Я знаю, какая история вызовет у них такой восторг, что тебе полный ящик денег накидают. Но половина сборов мне – уверенно предложил Эрик.
– Ну ты молодец! Половина сборов! Не жирно тебе будет?
– А тебе жалко? Половина от ничего – все равно ничего. А если будет хоть на пфенниг меньше двух талеров, можешь все оставить себе.
– Двух талеров? Что у тебя за история такая?
– А вот. Слушай.
Эрик коротко пересказал только что придуманную историю о профосе, его жене, чертях и ангелах. Каспар почесал в затылке.
– Да, интересная байка. И что, за нее здесь много денег дадут? А этот Маркус нас потом не убьет?
– Денег дадут много. Не убьет, ты можешь себе представить, чтобы человек вроде него смотрел кукольные представления? А если подумать, то ничего обидного у нас не будет.
– Ладно, уговорил. Но ты будешь помогать, а то не успеем.
– По рукам.
В ящике кукольника нашлись простоватые Крестьянин с Крестьянкой, Мошенник с хитрющей физиономией, Рыцарь в блестящих доспехах, Дама в ярком платье, Чёрт с рогами и хвостом, грозный Хаммерляйн
33с неизменным молотком, новенькие Поросята, заготовленные специально для свиной ярмарки, и ещё несколько кукол разной степени сохранности.
Работы предстояло немало. Все тряпичные актеры получили новые роли и должны были получить ещё и новые костюмы, а некоторые – ещё и поменять внешность. На роль Маркуса замечательно подошел Хаммерляйн, ему только сшили красно-белый дублет с буфами и разрезами и затемнили половину лица. Чтобы Марта получилась узнаваемо, пришлось на пышную фигуру Крестьянки прикрепить изящную голову Дамы и поменять прическу на приближенную к оригиналу. Чёрт получил повышение и черно-красный плащ Рыцаря, на роль "просто чертей" назначили Поросят, приделав к ним рога и козлиные бородки. Черти получились туповатые, но узнаваемые. По крайней мере, ни на что, кроме чертей, они похожи не были. Куклы попроще, вооружившись кукольными мечами и алебардами, составили массовку "просто солдат".
– Видишь ли, Эрик, или как там тебя, – поучал мастер напарника, – кукольный театр будет посложнее того театра, где живые актеры. Куклы не могут быть похожи друг на друга ни одеждой, ни голосом, ни манерами. Если Дурак, то пусть он будет таким дурнем, каких свет не видывал, если Мошенник, то такой, что мать родную обманет и продаст, если Рыцарь, то без страха и упрека, как в рыцарских романах. Понадобится мне, допустим, кукла-алхимик, так этот алхимик будет все слова на латинский манер заворачивать и все проблемы пытаться решить своими снадобьями. А понадобится кукла-кастелян, так это будет такой матёрый хомячище, каких свет не видывал.
Нет в нашем деле места "сложным характерам" или "двойственным натурам". Если Крестьянин должен победить Мошенника, то в хитрости соревноваться ему никак не пристало. Житейская мудрость, а то и просто глупость – его оружие. Чёрт никак не должен уговор выполнить таким образом, как человек ожидает, а непременно с хитростью, да с подвывертом. Ангел же, наоборот, жульничать не может даже супротив Чёрта.
Эрик попытался поспорить.
– А в жизни бывают и рыцари хитрее жуликов, и бургомистры глупее крестьян, и монахи-развратники, и студенты неграмотные.
– Бывают. Кто хочет посмотреть на жизнь, пусть смотрит в окно и слушает сплетни на базаре. А у нас, – Каспар многозначительно поднял к небу указательный палец, – искусство. Ты в шахматы играть умеешь?
– Имею некоторое представление. Правда, я охотнее бы в кости сыграл. А причём тут шахматы? Я про то говорю, что если каждая кукла со своими манерами, которые из представления к представлению не меняются, то скучно будет.
– Играл бы ты в шахматы, так бы не говорил. Там тоже каждая фигура может делать только то, что ей положено. Пять видов фигур, два вида декораций – черная клетка и белая клетка. А партии бывают ого-го какие. И ни-ког-да не повторяются.
Напоследок оставались только ангелы. Эрик заглянул в ящик и чуть не упал, согнувшись от смеха. Каспар удивленно поднял брови.
– Что у меня в ящике такого смешного?
– Ангелы! Ты посмотри, кто будет ангелами!
Каспар заглянул в ящик. У дальней стенки лежали последние две куклы, его любимые "актеры" – крестьянин Михель с добрым глупым лицом и хитро ухмыляющийся мошенник Вюрфель. Мастер вытащил их из ящика и сел на землю, выставив марионеток над поднятой крышкой.
– Какие же мы ангелы, мы Михель и Вюрфель – голосом Михеля сказала Эрику первая кукла – Крестьянин.
– Но за пару талеров каждому мы будем такие ангелы, что сам Господь от настоящих не отличит – голосом Вюрфеля продолжила вторая.
Эрик замахал руками, пытаясь прекратить смеяться.
– Эй, мужик, нам положены крылья по паре на брата и чистые рубашки – задумчиво произнес хозяйственный Михель.
– Или давай лучше в кости перекинемся – подмигнул Вюрфель.
Свои крылья и белые рубашки "ангелы" получили. Правда, ни на кого, кроме себя, похожи не стали. Михель и Вюрфель умерли и попали в рай, причём первый – по заслугам, а второй – каким-нибудь хитрым образом.
Эрик уже приклеивал перья к последнему ангельскому крылу, когда Каспар поднял голову от шитья и спросил:
– Скажи-ка, парень, а что ты вообще делаешь в армии? Ты же по всему видно, из студентов.
– Уууу, дядька Каспар, какой ты умный, – ответил разоблаченный студент, – тебе череп не жмет?
– Ты не вертись, ты по-хорошему расскажи. Там ведь наверняка история не хуже, чем мы на завтра приготовили.
– Да что тут рассказывать? ещё месяц назад был я студентом в Гейдельберге, целых два года отучился. А в один прекрасный день взял, да и написал поэму на манер Данте, где Гейдельберг уподобил преисподней, студентов – грешникам…
– Это, наверное, было проще всего.
– …причём каждый факультет символизировал отдельный грех и имел свои наказания за оный, а ректор при всем при этом был, – Эрик вздохнул, – сам понимаешь, кто.
– И что? Ну выгнали тебя, но это ещё не повод пойти в солдаты?
– Видишь ли, дядька Каспар, – Эрик вздохнул ещё более тяжко, – я к тому времени успел подшутить над несколькими почтенными горожанами и бургомистром Гейдельберга, но, пока я был студентом, меня не трогали, потому что университет – это как бы "город в городе" со своим правительством и законами, а когда я стал просто горожанином, мне припомнили такое, что я и сам уже успел забыть. Тогда я пошел к вербовщику, а за мной уже ходили несколько подозрительных типов, и нанялся алебардьером, чтобы смотаться из-под носа у врагов подальше и без риска. Наврал вербовщику с три короба и меня даже записали сержантом на восемь талеров в месяц.
– Экий ты беспокойный, как я погляжу. Над ректором поиздевался, теперь над профосом хочешь пошутить? Страшно подумать, куда ты после этого попадешь, и про кого там будешь сатиры писать, – Каспар расхохотался.
В ответ Эрик взял готовую куклу-ангела и пошевелил ещё не просохшими крыльями.
– А потом?
Эрик вытащил из ящика Чёрта.
У Шарлотты весь день прошел в ожидании. Как только Карл вернется, надо будет снова послать его к Антуану с предупреждением о находящейся в городе армии. Уже стемнело, за окном шел неторопливый альпийский дождь. Гертруда, случайно обнаруженная в отведенной ей комнате, снова была посажена за чтение. В свое время научить скверную девчонку читать было сложно. Выучить буквы у нее хватило ума, складывать их в слова – тоже, но когда слова складывались в логические конструкции, не вызывающие интереса у ученицы, она совсем переставала понимать текст. Зато произведения на романтические и эротические темы Гертруда читала вслух не только с пониманием, но даже с вдохновением, всей душой переживая чувства героев книги. На этот раз ей достался "Декамерон" – толстая книга в массивном переплете.
На середине пикантной истории раздался стук в дверь. Шатаясь от усталости, вошел Карл в мокрой дорожной одежде и грязных ботфортах. Его глаза были красными от бессонной ночи и слипались на ходу, а в руке он нес конверт, запечатанный солидной гербовой печатью.
– Ваша светлость, я привез письмо.
– Хорошо, скажи, чтобы подготовили свежую лошадь и немного отдохни, сейчас повезешь ответ. Гертруда, возьми вон тот ножик и открой конверт.
Камеристка быстро вскрыла конверт и вытащила несколько листов дорогой бумаги, исписанной ровным каллиграфическим почерком. За дверью с грохотом упало что-то тяжелое, по-видимому, Карл всё-таки уснул на ходу.
– Ваша светлость, это от Антуана Бурмайера. Читать?
– Дай сюда, сама прочитаю. Гертруда, ты его помнишь?
– Конечно помню – девушка мечтательно улыбнулась – такой мужчина, даже не знаю, будет ли кто-то лучше него…
– Гертруда!?
– Ой…
– Скверная девчонка! Оставь письмо и убирайся с глаз моих! Две недели поста и молитв!
Скверная девчонка уронила конверт на столик, вскочила и бросилась к двери.
– В монастырь отправлю!
Обернувшись, чтобы задать традиционный риторический вопрос, не в мужской ли, случайно, монастырь, Гертруда краем глаза заметила летящую в нее тяжелую книгу и привычным движением успела поймать её в двух дюймах от своего носа.
– Стой!
Служанка замерла в дверях.
– Ладно, иди, надо будет, потом спрошу.
Вот так Антуан! Вот так Гертруда! Никому нельзя доверять. Но ничего не поделаешь, все мужчины одинаковы, а Гертруда пока что незаменима. Большая игра вокруг наследства де Круа продолжается, и, только если в нее на стороне графини вступит новая сила вроде Бурмайеров, несчастной вдове можно будет перевести дух и не опасаться больше за свою жизнь.
Пусть он думает, что Гертруда не проболталась, а после свадьбы ему тот вечер ещё не раз припомнится. Ох как припомнится! Шарлотта так разозлилась, что не только не смогла даже написать ответ, но и даже решила не писать его вообще, чтобы Антуан сам разбирался со своими военными делами.
11 Глава. Суббота. Кукольный театр.
Наступил третий день после прибытия в город армии и четвертый после прибытия графини де Круа. Солдатам после недавних военных действий и жизни в полевых условиях Швайнштадт показался просто райским уголком. Настолько, что горожане солдатам пока даже рады – в местную экономику, особенно в пищевую промышленность, поступило много денег. У командиров нет причин не платить солдатам, после недавнего сражения выдано месячное жалование и премии, взяты трофеи, так что у солдат, в свою очередь, нет причин не платить за еду. Учитывая, что в последние месяцы торговля и ремесла в городке далеко не процветали, так что пара сотен платежеспособных и дисциплинированных гостей не могут не радовать. Да и вообще, ландскнехты пока что элитные войска и гордость Империи.
Дисциплину оккупанты поддерживали на высоте. Горожане, традиционно не ждавшие ничего хорошего от любых солдат, быстро поменяли подозрительность на уважение. Во многом швайнштадтские бюргеры были обязаны своим душевным спокойствием профосу Маркусу, фанатическому ревнителю дисциплины и порядка. За пару дней он очистил городок от мелкой преступности, выгнал всех бродяг, заодно принял меры и против попавшейся под руку организованной преступности. Горожане, на памяти которых это не первая армия в городе, относились к ландскнехтам с немалым уважением, хотя человека-с-половиной-лица боялись до того, что даже детей им пугали.
Для полного счастья городу не хватало только подписи на прошении о снижение пошлин, а, раз уж вдова де Круа решила посетить своих верных налогоплательщиков, стоит ожидать, что она примет правильное решение.
Йорг с утра пораньше занялся полезным делом. Ещё вчера он поставил мольберт, натянул холст, нанес грунт, но нарисовал не обнаженных женщин, не библейские сюжеты и не агитационный плакат, а карту местности и города. А ночью Богу было угодно послать герру хуренвайбелю сон с оперативными планами на случай обороны, каковые утром были незамедлительно отражены на картине. Получилось не в пример более художественно, чем квадратики и условные знаки двадцатого века, но ничуть не менее информативно.
Ничто так не радовало сердце опытного военного инженера, как озарение в области стратегического и тактического планирования. Старый трудоголик по такому случаю вспомнил, что он мужчина в самом расцвете сил и решил свести знакомство с более-менее приличной женщиной для известных целей. Продажные женщины его не интересовали, потому что с ними приходилось регулярно иметь дела по работе, и надоели они хуже горькой редьки. Где можно встретить приличную женщину в базарный день? Конечно, на рынке.
Маркуса тоже не интересовали продажные женщины, у него была жена, которая бесплатно делала такое, что всяким там "профессионалкам" и не снилось. Вот и это утро тоже началось хорошо, даже захотелось сделать что-нибудь доброе. Марта предложила пойти на рынок. Вообще-то, профос никого не пугал и не заставлял, он просто пытался торговаться, но продавцы почему-то торговаться не желали, а сразу снижали цену до той, которую называл Маркус, да ещё и держали её весь день для всех остальных покупателей.
Неожиданно Маркус услышал громкий девичий возглас на каком-то знакомом ему языке "чёрт побери, да я отдамся тому, кто сможет объяснить этим (грязное ругательство) торговцам, какого (грязное ругательство) мне от них надо!". Профос обратил внимание, что никто из окружающих не понял ни ругательств, ни остального текста, и из чистого любопытства отошел посмотреть, что за невоспитанная иностранка привлекает к себе всеобщее внимание.
Марта перешла к следующему прилавку, на котором стройными рядами лежали толстенькие серебристые карпы. Но кошелек остался у мужа, а у нее в руке была только сдача с последней покупки. Приказчик отказался продавать таких хороших карпов за такое смешные деньги, но Марта не отступила и попыталась сбить цену. Когда ей уже удалось выторговать скидки "ради всех святых", "имей совесть", "эта рыба не очень свежая" и "за красивые… глаза", но ещё не удалось сравнять цену со своей покупательной способностью, к продавцу подбежал мальчишка из недавно посещенной супругами лавки оружейника и прошептал ему в ухо что-то короткое, но очень важное. Приказчик побледнел, извинился перед покупательницей и выдал ей целых две рыбины совершенно бесплатно.
