У Айяки расширились глаза.
      - Ты не посмеешь! Я не слуга и не раб!
      - Тогда не веди себя как они и оденься как подобает благородному господину.
      Схватив Айяки за запястье, Накойя решительно потащила его через спальню к слуге, который ждал с кафтаном наготове. Несмотря на недуг, из-за которого ее пальцы опухли и с трудом сгибались, у нее все еще была железная хватка.
      Айяки перестал упираться и просунул стиснутый кулачок в подставленный рукав. Затем он остановился, нахмурившись и растирая запястье, на коже которого остался багровый след от пальцев советницы.
      - Теперь другую руку, - сердито бросила Накойя. - И больше никаких глупых штучек!
      Айяки неожиданно воспрянул духом и с усмешкой повторил:
      - Больше никаких глупых штучек.
      Затем без возражений он предоставил слуге возможность надеть рукав на вторую руку, и вскоре ненавистный кафтан водворился на его плечах. Тогда Айяки с победоносной улыбкой поднял руку к верхней черепаховой пуговице и в мгновение ока оторвал ее.
      - Кафтан мне подходит, - вызывающе заявил он. - Но носить оранжевое я не буду!
      - Дьяволенок! - так и ахнула Накойя. От негодования она шлепнула его по щеке, что заставило мальчишку разразиться возмущенным воплем.
      Он заорал так громко, что слуги вздрогнули. Стражники в коридоре невольно отвлеклись и не услышали, как мягко приземлился на пол некто в черном, метнувшийся через окно в комнату.
      Внезапно слуга, стоявший ближе всех, покачнулся и упал с ножом в спине, не успев даже вскрикнуть, а в следующий момент второй слуга свалился с перерезанным горлом.
      Накойя почувствовала глухой удар падения тела на деревянный пол. Постоянное ожидание опасности, с которым она жила долгие годы, не подвело ее и на этот раз. Она наклонилась, схватила наследника Акомы, который все еще продолжал реветь, и изо всех сил толкнула его в угол. Он покатился и застрял между спальной циновкой и подушками, разбросанными в обычном утреннем беспорядке.
      Главная советница позвала стражу, но ее слабый старческий голос никто не услышал. Айяки в это время вопил, ослепленный яростью, и безуспешно пытался выпутаться из постельного белья. Только Накойя видела грозящую ему опасность: жизнь покидала слуг, истекающих кровью на полу детской.
      При виде фигуры в черном одеянии братства убийц из уст Накойи вырвался невнятный возглас. Злодей извлек из-за пояса другой нож и пальцами левой руки сделал петлю на шнурке. Его лицо было скрыто колпаком из тонкой черной ткани, на руках натянуты перчатки. Сквозь прорези колпака было видно только, как горят фанатическим огнем глаза, устремленные на намеченную жертву - на мальчика, который был наследником Мары. Одна Накойя преграждала наемнику путь. Нож уже был занесен для броска, чтобы сразить ее.
      - Нет!..
      В тот самый момент, когда нож вылетел из его руки, Накойя, пригнувшись, бросилась вперед и вцепилась в левую руку убийцы. Как иначе могла бы она помешать ему пустить в дело роковой шнур, приготовленный для горла Айяки? Кинжал просвистел над головой первой советницы и вонзился в оштукатуренную стену.
      Убийца выругался и сделал шаг в сторону. Но Накойя успела ухватиться за удавку. Она рвала ногтями тонкие кожаные перчатки наемника и царапала его пальцы в безумной попытке отнять шнур.
      - Не бывать тому... - задыхалась она. Дозваться до охраны так и не удалось: слабый голос ей не повиновался.
      Убийца не стал тратить время на борьбу. Его глаза презрительно сощурились, и, выхватив правой рукой из-за пояса еще один нож, он всадил клинок между ребрами старой женщины.
      Лицо Накойи исказилось от боли, но она все еще цеплялась за шнур.
      - Умри, старуха! - Убийца злобно повернул нож.
      Тело Накойи свело судорогой. У нее вырвался стон смертной муки, но она еще крепче сжала шнур.
      - Он не умрет... позорной смертью... - выдавила она через силу.
      Крики Айяки прекратились. Он увидел нож в стене у себя над головой, а затем - кровь, растекающуюся по половицам. Один из упавших слуг еще корчился в агонии. Так и не выпустив из руки оранжевую черепаховую пуговицу, парализованный ужасом Айяки перестал реветь. Ему сразу пришло в голову, что убийца - это сам Тасайо. Как только он проникся этим убеждением, в нем пробудилась отцовская отвага.
      - К бою! - заорал он. - К бою!..
      В его воображении возникли видения воинов - и он, решительно выкарабкавшись из подушек, кинулся лупить незваного гостя и для начала ударил того по бедру.
      Посланец Камои не удостоил вниманием этот наскок, вознамерившись сперва добить Накойю. Он еще глубже протолкнул нож в рану.
      Кровь старой няни успела насквозь пропитать черную перчатку, пока убийца выдергивал удавку из судорожно сжатых старческих рук. Но она еще боролась и, собравшись в комок, упала на Айяки, прижав его к полу.
      - Будь проклят вовеки, - едва слышно прохрипела она. Ее покидали последние силы. Айяки задергался, пытаясь высвободиться. Убийца схватил мальчика и потащил его к себе.
      Сквозь пелену, застилающую глаза, старая женщина увидела наконец стражников на пороге. Ворвавшись в детскую с обнаженными мечами, они устремились через комнату к убийце, выкрикивая боевые кличи. В ярких солнечных лучах их оружие сверкало нестерпимым блеском.
      Убийца заторопился, желая побыстрее прикончить Айяки, который изворачивался и отбивался с яростными воплями. Накойя пыталась приподнять голову из лужи растекающейся крови. Видеть она не могла - только слышала, как стучали по полу босые ноги сопротивляющегося Айяки. У нее темнело в глазах, но она успела с удовлетворением осознать: скомканный шнур все еще оставался у нее в руках. Единственное, что ей удалось, - она вынудила убийцу пустить в дело нож... Мальчику, который умер достойной смертью от клинка, уже нечего бояться.
      - Айяки... - прошептала она, а затем, с бесконечной жалостью, Мара...
      И ее поглотил мрак.
      * * *
      Сделав выпад, Кевин проткнул мечом атакующего чужака и вырвал клинок из тела врага, который с пронзительным воплем упал ему под ноги. Он перепрыгнул через раненого и схватился со следующим. Несколькими минутами раньше он подобрал вражеский щит - и это спасло ему жизнь, хотя и не избавило еще от одной раны в левое плечо и от удара наискосок по ребрам.
      Мучительная боль затрудняла движения. Кровь струилась по обнаженному телу и насквозь пропитала набедренную повязку. Вражеский солдат обменялся с ним тремя ударами меча и тогда только понял, что имеет дело с рабом. Разразившись ругательством, он уклонился от продолжения боя и повернулся спиной к Кевину, который без лишних церемоний нанес ему удар сзади.
      - Подыхай во имя цуранской чести! - в бешенстве воскликнул варвар. Боги, молю вас, пусть коротышки остаются тупицами подольше!
      Если они и впредь будут гнушаться скрестить с ним клинки, то у Мары появится шанс уцелеть.
      Но их было слишком много. Враги, дотоле спрятанные за деревьями, накатывали волна за волной. Когда Кевин стремительно развернулся, чтобы отбросить еще одного из них, он понял: про отряд Акомы уже нельзя было сказать, что он просто "окружен". Положение стало много хуже. Круг защитников был разорван. Неприятель пробился внутрь и начал кромсать тела, которые лежали поверх носилок, прикрывавших Мару.
      Мидкемиец взвыл, подобно демону смерти. Насмерть поразив вражеского солдата, он оставил клинок в обмякшем теле и подхватил с земли другой, а заодно могучим ударом ноги еще раз перевернул носилки. Деревянный каркас угрожающе накренился, что заставило нападавших отпрянуть и на какое-то время ослабить натиск. Затем носилки тяжело упали, подмяв под себя и Мару, и ее заслон из тел умирающих охранников.
      Кевин перемахнул через препятствие с рыком:
      - Назад, шелудивые псы!
      Добавив несколько цуранских непотребных выражений, он перешел в наступление. Вид его залитого кровью почти обнаженного тела и неистовый рев поверг в смятение первые ряды неприятеля. Когда он приземлился после прыжка, его угораздило наступить на стрелу. Острая боль от вонзившихся в пятку четырех лезвий наконечника исторгла у него новый залп ругательств на вабонском наречии, а под конец, опять перейдя на язык цурани, Кевин пожелал:
      - Пусть Туракаму сожрет ваши сердца на завтрак!..
      Тогда все их мечи обратились против него.
      Отразить такое множество ударов он не мог, как не мог и задуматься над тем, не пострадала ли Мара от его бесцеремонного использования носилок.
      Он понимал одно: здесь ему уготована смерть, а он не желал с этим смириться.
      Меч задел его голень. Он пошатнулся, упал, перекатился вбок - и клинки, просвистевшие в воздухе у него над головой, взрыли землю совсем рядом. Снова перекатившись по земле, Кевин резко поднял щит, когда в пределах досягаемости оказался замешкавшийся воин. Тот скорчился от жестокого удара щита в пах - удара, считавшегося запретным.
      Наконец Кевин втиснулся под перевернутые носилки. Он нашарил пальцами упавший щит, извернулся и выставил перед собой это последнее прикрытие. Сверху посыпались удары, и каждый из них обжигал болью руки Кевина, удерживающие щит.
      - Боги, когда же этому придет конец?.. - Он снова разразился потоком проклятий, но сейчас его кощунственные возгласы подозрительно напоминали рыдание.
      А мечи непрерывно молотили по щиту. Они дробили и слоистую кожу, и деревянную основу, в руках Кевина оставались лишь обломки. Откуда-то издалека, возможно из леса, до него донеслись крики и шум еще одной схватки.
      - Проклятие! - прохрипел он, а потом у него вырвался горький смех:
      - Мало им того, что мы разбиты... им еще хочется изрубить нас в куски!
      * * *
      Сверкнул клинок, и слетевшая с плеч черноволосая голова покатилась, подскакивая, среди постельного белья. Еще три меча успели врезаться в обезглавленное тело, прежде чем оно рухнуло на скомканные простыни и задергалось в последних конвульсиях между подушками.
      Забрызганный кровью убийцы, вопящий от боли и пережитого ужаса Айяки выполз из-под трупа. Из глубокой раны на шее мальчика текла кровь. Почти ничего не сознавая, он кинулся к стене, словно там мог найти спасение.
      - Сходи за Кейоком! - крикнул воин, с меча которого капала кровь, другому, склонившемуся над телом Накойи. - Вдруг убийца был не один?
      За перегородкой послышался стук сандалий бегущих людей. Через внутренний сад спешили вооруженные воины. Еще находясь за стенами детской, через раздвинутые перегородки они увидели растекшуюся лужу крови и трупы. Почти сразу прибыл второй сотник, который распорядился обыскать каждый куст усадьбы. Шестерым солдатам, выделенным для охраны наследника Акомы, он приказал замкнуть кольцо вокруг мальчика.
      Через минуту появился Джайкен. Вся его выдержка мигом улетучилась при виде последствий разыгравшейся здесь резни. Сунув в руки ошеломленного раба, следовавшего за ним, груз своих табличек, он с несвойственной ему поспешностью пробился через комнату, заполненную вооруженными людьми. По другую сторону груды липких от крови подушек, расшибая кулаки, наследник Акомы исступленно колотил по стене и пронзительно кричал: "Минванаби! Минванаби! Минванаби!"
      Собравшиеся вокруг солдаты, казалось, были бы рады ему помочь, но не решались до него дотронуться.
      - Айяки, иди сюда. Все уже кончилось, - решительно сказал Джайкен.
      Мальчик, скорее всего, не слышал обращенных к нему слов. И хотя сейчас, по-видимому, любое прикосновение пугало его и причиняло боль, управляющий не стал колебаться. Он оттащил раненого ребенка подальше от места трагедии и, схватив его в охапку, прижал к своим одеждам, которые пахли мелом, а не кровью.
      Без промедления Джайкен начал распоряжаться.
      - Его надо забрать отсюда, - сказал он ближайшему солдату. - Приведи лекаря. Мальчик ранен. - Взглянув на неподвижные тела Накойи, двух слуг и няньки, он добавил:
      - И пусть кто-нибудь выяснит, осталась ли у него в живых хоть одна нянька.
      * * *
      Удары по щиту опять усилились. Кевин отдернул одну руку от края щита и весьма своевременно. Промедли он хоть одно мгновение - как лишился бы пальца. Он смутно ощутил некое шевеление в груде тел сбоку от него: один из смертельно раненных воинов, вплотную прижатый к нему, сунул рукоять кинжала в ладонь варвара.
      - Защищай госпожу, - прохрипел умирающий. - Она жива.
      Кевин отбросил губительную мысль, что в таком положении она недолго сможет оставаться живой. Обнаженный и истекающий кровью, почти обезумевший в пылу битвы, он принял кинжал, выставил его за край щита и всадил в ногу ближайшего врага. Нож сразу же был потерян, так как незадачливый противник подпрыгнул с яростным воплем.
      - Танцуй веселей, - пожелал ему варвар, одурманенный потерей крови и упоением битвы. В какой-то момент он заметил, что удары по щиту прекратились.
      Чуть позже чьи-то руки в зеленых латных рукавицах приподняли край щита и решительно откинули в сторону его расщепленный остов. Кевин посмотрел вверх, щурясь от солнца. Голова кружилась, перед глазами все плыло и раскачивалось, он с трудом разглядел офицерский плюмаж и лицо военачальника Акомы.
      На этот раз их встреча обошлась без обычных шуточек.
      - Благодарение богам за то, что ты здесь, - произнес Кевин. - Мы порядком влипли.
      Люджан пристально разглядывал окровавленные руки Кевина и глубокую рану на его предплечье.
      - А при чем тут веселые танцы? - озадаченно повторил он последний боевой возглас Кевина.
      - Потом, - пробормотал Кевин. - Потом все объясню.
      Кевин неловко повернулся и выругался на двух языках от боли в боку. Его тошнило, и солнце казалось слишком ярким.
      - Где госпожа? - требовательно спросил Люджан, начальственной строгостью маскируя собственную тревогу.
      Кевин ошеломленно моргнул, уставившись на перевернутые носилки. Мертвые солдаты Акомы лежали сплошной кучей, словно раздавленные жуки.
      - Боги всемогущие! Неужели она внизу?
      Люджан отдал новый приказ, который прозвучал в ушах Кевина бессмысленным гулом. Но сразу же вслед за этим к нему протянулось множество рук, которые извлекли его избитое тело из-под обломков.
      - Нет, - слабо возражал Кевин. - Я хочу знать, что с Марой... - Каждое слово требовало усилий, от каждого вздоха грудь, казалось, наполнялась огнем.
      Невзирая на протесты, его вытащили и уложили на землю. Он впал в беспамятство незадолго до того, как послышались удивленные возгласы воинов, которые поднимали носилки. Разбирая сплетенные тела мертвых и раненых, они обнаружили съежившуюся, перепачканную кровью Мару. Она была без сознания, но не ранена, если не считать багрового кровоподтека на голове.
      Властительницу Акомы положили на мягкий сухой мох около источника, ее голова покоилась на коленях Люджана. Их окружала сотня воинов. Когда лоскутом, смоченным в холодной воде, стали промывать шишку на лбу Мары, она очнулась.
      - Кейок?.. - прошептала она, еще не успев разлепить веки.
      - Нет, - тихо ответил военачальник, - Люджан, госпожа. Но именно Кейок послал меня сюда. Он подумал, что ты можешь попасть в беду.
      Мара пошевелилась и сказала с легким укором:
      - Он - не твой командир, а мой военный советник.
      Люджан осторожно убрал волосы с лица госпожи и улыбнулся ей самой дерзкой своей улыбкой.
      - Трудно избавиться от старых привычек. Когда мой старый командир говорит мне - прыгай, я прыгаю.
      Мара с трудом пошевелилась. Ей казалось, что она вся избита и на ней живого места не осталось.
      - Я должна была прислушаться к его словам. - Ее взгляд омрачился. - А Кевин... - встрепенулась она. - Где он?
      Люджан кивком показал в сторону походного лекаря, который склонился еще над кем-то, лежащим на мху.
      - Он остался жив. В одной набедренной повязке, без оружия и с полным набором геройски полученных ран. Да, вот это воин, каких мало.
      - Ран? - Мара порывалась подняться, и Люджану понадобилось приложить на удивление много сил, чтобы ее удержать.
      - Госпожа, успокойся. Он выживет, хотя изрядное количество шрамов ему обеспечено. Возможно, он будет прихрамывать и потребуется длительное время, чтобы левая рука смогла служить ему так же исправно, как раньше. Мышцы сильно повреждены.
      - Доблестный Кевин. - Голос Мары дрогнул. - Он спас меня. А моя глупость едва не стоила ему жизни.
      Военачальник снова коснулся ее почти ласковым движением.
      - Жаль, что он раб, - с сочувствием сказал Люджан. - Такая отвага достойна только самых высоких почестей.
      Внезапно у Мары перехватило дыхание, она уткнулась лицом в плечо Люджана, и ее заколотила дрожь. Может быть, она плакала, беззвучно и безутешно, но офицер, который посвятил служению ей всю жизнь, никогда не подал бы вида, что заметил это, и никогда бы не позволил, чтобы это заметили другие. Да и окружающие их солдаты быстро нашли чем заняться.
      Властительница Акомы горевала о Кевине, чей дерзкий дух покорил ее и чьи поступки заставили ее окончательно понять непреложную истину: он не был и никогда не будет рабом.
      Она с радостью освободила бы его, но в пределах Империи Цурануани это было невозможно. Чтобы воздать ему по заслугам, чтобы признать его человеческие достоинства, ей придется лишиться его навсегда. Исполнить то, что она задумала, - в этом заключалось самое трудное из всех испытаний, которым она подвергалась за всю свою жизнь.
      * * *
      Перегруппировка после засады в лесу заняла большую часть дня. Следовало уложить на самодельные носилки тела убитых воинов, чтобы доставить их домой для последующих почетных похорон. Трупы мертвых врагов были оставлены на съедение джаггунам и прочим пожирателям мертвечины. К месту назначенной, но так и не состоявшейся встречи Люджан послал разведчиков, которые вернулись и доложили, что людей Хангу нигде не видно.
      Для Мары это известие оказалось серьезным ударом. Получалось, что предложение о переговорах с властителем Ксалтепо было не чем иным, как фальшивым трюком, подстроенным, скорее всего, хитроумным Минванаби. Дело оборачивалось совсем скверно, и теперь Мару тревожило нечто более опасное, чем раны Кевина.
      - Тасайо не из тех, кто ограничивается одним ударом, - втолковывала она Люджану, в то время как темнота сумерек сгущалась вокруг освещенного огнем костра места стоянки воинов. - Я знаю, что нашим раненым придется несладко во время перехода, но к ночи мы обязаны вернуться домой.
      Ее опасения были весьма основательными, и военачальник не стал возражать. Он отошел и, собрав солдат, умело распорядился подготовкой к выходу в обратный путь. Трое уцелевших солдат из первоначального эскорта Мары, измученные сражением и забинтованные, были поставлены на почетные места в голове походной колонны. Следом несли Кевина и двух раненых, нуждающихся в носилках, а за ними - тех, кто погиб с честью. Мара настояла на том, чтобы самой ей предоставили возможность идти пешком. Ее носильщики остались невредимыми, но им доверили доставку раненых - ведь их умение нести груз ровно, без толчков и тряски, здесь было неоценимо.
      Властительница Акомы шла рядом с носилками, на которых неподвижно лежал ее раб-телохранитель. Кевину дали снадобья, притупляющие боль и дарующие милосердный глубокий сон. Она держала его за неперевязанную руку, разрываясь между мучительной скорбью и яростью.
      Она не вняла предупреждениям, что Тасайо может разоблачить агентов Аракаси. Она слишком занеслась, упиваясь своим возросшим могуществом, ее тешила мысль, что теперь, когда она стала предводителем клана, не следует усматривать ничего особенного в заискиваниях правителей более низких рангов. Накойя не раз предостерегала ее. А Кейок весьма многозначительно избегал пререканий, но давал понять, что от Тасайо следует ждать ловушки... и вот теперь она столь глупо в такую ловушку угодила.
      Погибли двадцать семь верных воинов из ее личной охраны. Еще двенадцать потерял Люджан, пробиваясь ей на выручку, а Кевин, возможно, навсегда останется хромым.
      Цена оказалась непомерно высокой. Мара не чувствовала камней у себя под ногами и не замечала руки Люджана, который время от времени поддерживал ее под локоть, когда на пути попадались овражки или рытвины. Она едва обращала внимание на то, как уходили и возвращались патрули разведчиков, которые осматривали придорожную чащу в поисках неприятеля. Она не могла избавиться от жгучего чувства стыда за свое позорное тщеславие, снова и снова Мара пыталась себе представить, что же она сможет сказать Аракаси.
      Луна зашла. Под деревьями стало совсем темно, такой же мрак наполнял душу властительницы, пока она вышагивала по дороге, без конца упрекая себя во всех грехах. Наконец они приблизились к границам Акомы, где их ожидал еще один патруль - вооруженный до зубов и с горящими факелами.
      Мара была настолько измотана, что не сразу сообразила: в присутствии здесь дополнительного отряда кроется нечто необычное. В разговоре, который вели между собой командир патруля и Люджан, Мара уловила имя Айяки - и похолодела от страха.
      Охваченная тревогой, она оторвалась от носилок Кевина и поспешила к военачальнику.
      - Что с моим сыном?
      Люджан крепко схватил ее за плечи.
      - Он жив, госпожа.
      Удовольствоваться столь кратким заверением Мара не могла. Даже в неверном, дрожащем на ветру свете факела лицо командира патруля во время его доклада Люджану выдавало напряжение. С ужасом осознавая, что бедствия Акомы не ограничивались разгромом в лесу, Мара требовательно спросила:
      - Кто-то напал на мой дом?
      Низко поклонившись, командир патруля дал ответ:
      - Госпожа, был подослан убийца. - Молодой офицер, которого Кейок приучил быть кратким, излагал события в форме военного донесения. - Айяки получил незначительную рану, но больше никак не пострадал. Мертвы двое слуг и одна няня. Накойя, первая советница, погибла, защищая ребенка. Территорию усадьбы обыскали, но никаких признаков других врагов не обнаружили. Убийца, по-видимому, прокрался в дом один. Кейок усилил все пограничные патрули и послал нас, чтобы помочь твоему эскорту.
      Однако Мара не слышала никаких подробностей, после того как узнала, что Айяки ранен, а Накойя, вынянчившая и выпестовавшая ее, заменившая ей мать, - умерла. У нее подгибались ноги, а потрясенный разум отказывался воспринимать услышанное.
      Накойя мертва. Айяки ранен. Как отчаянно Мара нуждалась сейчас в Кевине! Если бы она могла прильнуть к нему, почувствовать силу горячих рук, обрести опору в его любви... Может быть, это помогло бы ей собраться с духом, но он лежал, забинтованный, на носилках и спал беспробудным сном от целебного снадобья.
      Мара сделала неуверенный шаг вперед. Ночь дышала горестной безысходностью. Незримые опасности, казалось, притаились в темноте, и даже дорога через молитвенные врата Акомы внушала страх перед безымянной угрозой.
      - Я должна пойти домой, - безучастно произнесла Мара.
      - Госпожа, мы доставим тебя туда со всей поспешностью.
      Люджан отдал несколько коротких приказов своему отряду, и патруль присоединился к эскорту, уже окружившему властительницу, а также раненых и погибших. Затем, не дожидаясь возвращения посланного за носилками гонца, воины двинулись к господскому дому.
      Мара спешила, все еще не стряхнув с души пелены тупого оцепенения. Накойя мертва. Это не укладывалось в голове. Может быть, слезы принесли бы властительнице утешение, но ее хватало лишь на то, чтобы глядеть себе под ноги, выбирая место, куда ступить при следующем шаге. Она сознавала, что командир патруля описывает Люджану подробности налета убийцы, но в памяти у нее звучал только голос Накойи, снова и снова укоряющей ее за глупость, тщеславие и самонадеянность.
      Айяки ранен.
      Сердце разрывалось от горя и возмущения при мысли, что даже малые дети становятся жертвами Большой Игры. Она позволила себе кощунственную мысль: Кевин был прав, когда утверждал, что гибель людей ради чьих-то политических выгод не приводит ни к чему, кроме жестоких и бессмысленных потерь. Чувство оскорбленной фамильной чести боролось с болью. Насколько же близок был Тасайо к своей заветной цели - покончить с родословной дома Акома в течение одного дня! И если ему это не удалось - то лишь благодаря мудрости Кейока, отваге Накойи и нежеланию раба считаться с общепринятыми понятиями о пристойности!
      Ее бросило в дрожь. Она вспоминала, как сыпались градом и свистели у нее над головой стрелы, она вспоминала, как Кевин закрыл ее своим телом, бесцеремонно навалившись на нее, потому что на вежливые предостережения уже не оставалось времени.
      Властительница торопилась все больше и не возражала, когда Люджан, не замедляя шаг, подхватил ее на руки и прямо на ходу усадил в паланкин запасных носилок, которые были наконец доставлены из дома по его приказу.
      Подоспевшие рабы-носильщики, не измученные дорогой, были способны нести паланкин гораздо быстрее. Мара подала Люджану знак, чтобы он выделил для нее эскорт и разрешил другим солдатам, сопровождающим раненых и погибших, идти дальше медленнее. Уже не владея собой от беспокойства, она крикнула рабам, чтобы последнюю четверть мили до освещенного парадного входа в господский дом они проделали бегом.
      Там ее встретил угрюмый Кейок, облаченный в доспехи. Он надел свой старый шлем со срезанным плюмажем, а его меч висел на ремне сбоку. Он подготовился к самому худшему: к сообщению, что его госпожа убита в лесу.
      Мара выскочила из носилок, прежде чем Люджан успел ей помочь. Она бросилась в объятия старого воина и прижалась щекой к жесткой кирасе, стараясь сдержать слезы.
      Крепко опираясь на костыль, Кейок свободной рукой гладил ее волосы.
      - Мараанни, - проговорил он своим низким голосом, употребив ласковое имя, с каким отец мог бы обратиться к любимой дочери, - Накойя умерла, проявив величайшую доблесть. Ее проводят в чертоги Туракаму со всеми почестями, как славного воина, послужившего для возвеличения рода Акома.
      Мара подавила рыдание.
      - Мой сын... - выдохнула она. - Как он?
      Военный советник и Люджан обменялись быстрыми взглядами поверх ее склоненной головы. Не нуждаясь в словах, военачальник мягко взял Мару за локоть и отвел на шаг от Кейока.
      - Мы сейчас же пойдем к Айяки, - сказал старый советник. Он подчеркнуто не задавал вопросов по поводу ее истерзанного вида и бросающихся в глаза пятен крови на одежде. - Твой сын спит под присмотром Джайкена. Его рану внимательно осмотрели и сделали все, что требовалось, но он потерял много крови. Айяки поправится довольно скоро, но ты должна знать: он плакал неудержимо, и с этим мы никак не могли справиться. Он испытал ужасное потрясение.
      Мара застыла на месте.
      - Кевин... - произнесла она в сильном волнении. - Я хочу, чтобы его перенесли в мои покои и там занимались его лечением.
      - Госпожа, - решительно сказал Люджан, - я уже взял на себя смелость распорядиться насчет этого.
      Одной рукой обняв ее за плечи, он направил Мару в коридор, который вел к ее апартаментам. Кто-то - вероятно, Джайкен - предусмотрительно приказал зажечь все лампы до единой, чтобы хозяйке не пришлось передвигаться по дому в полутьме.
      Глаза военачальника и военного советника снова встретились. Кейок знал, что отряд Мары попал в засаду, и ему не терпелось услышать подробности. Люджан кивнул ему, без слов давая понять, что расскажет о случившемся, когда рядом не будет Мары. На ее долю сегодня и без того выпало много горя, и не стоит заставлять ее пережить все это снова.
      Они подошли к ее личным покоям. Перегородки были широко раздвинуты, и возле них стояла на страже дюжина вооруженных воинов. Внутри, почти затерявшись среди множества подушек, лежал наследник Акомы с белой повязкой вокруг шеи. Рядом с ним кто-то сидел, но кто именно - Мара не стала приглядываться. Она вырвалась из рук Люджана и упала на колени рядом с сыном. Нежно, стараясь не потревожить рану, она обняла его... и заплакала, потеряв всякое самообладание.
      Ее офицеры отвернулись с выражением полнейшей безучастности на лицах: им не подобало быть свидетелями постыдной слабости, которой поддалась властительница. Тот, кто бодрствовал на подушках, тактично встал, собираясь удалиться.
      Взглянув на него сквозь слезы, Мара узнала Джайкена.
      - Останься, - сказала она дрожащим голосом. - Вы все останьтесь. Я не хочу быть здесь одна.
      Еще очень долго горели лампы, пока она сидела, на руках качая сына.
      * * *
      Глубокой ночью, после того как Кевина уложили на циновку рядом с Айяки, Мара приказала потушить светильники. Она отпустила Кейока, Джайкена и Люджана для давно заслуженного отдыха и под защитой воинов, несущих посменный караул на всех подступах к дому, оставшиеся до утра часы провела в молчаливом бдении возле своих любимых. Оглядываясь мысленно назад, Мара с горечью сознавала, что собственный эгоизм едва не привел ее к гибели. Ее дерзкие притязания на пост предводителя - пусть даже увенчавшиеся успехом теперь казались верхом недомыслия.
      Мара не раздевалась для отдыха, хотя лекарь, несколько раз заходивший проведать двух своих подопечных, упрашивал ее принять сонное снадобье. Вина тяжким грузом лежала на сердце, и слишком многие мысли теснились в голове. На рассвете Мара собралась с духом, решительно поднялась с подушек и покинула комнату. Словно бездомный щенок, одна, провожаемая лишь взглядами часовых, она шла по затемненным коридорам к детской - туда, где на почетных похоронных носилках лежало тело женщины, которая вырастила и выпестовала ее.
      Окровавленные одежды Накойи заменили на облачение из дорогих шелков с каймой зеленого цвета Акомы. Старые морщинистые руки мирно покоились по бокам. Мягкие кожаные перчатки скрывали страшные рубцы, оставленные шнуром убийцы. Нож, который убил ее, лежал на груди: этот символ должен был послужить для Туракаму свидетельством, что она умерла смертью воина. Никогда прежде, даже во сне, ее лицо в обрамлении серебристо-белых волос не казалось таким безмятежным. Заботы и ломота в костях, равно как и шпильки, которые никогда не держались как следует, теперь уже не могли причинить ей беспокойство. Годы ее верной службы остались позади.
      Мара почувствовала, как слезы снова обожгли глаза.
      - Мать моего сердца, - прошептала она, опустившись на подушки рядом с умершей. Она подняла холодную сухонькую руку и несколько мгновений безмолвствовала, а потом, совладав с собой, заговорила тихо, но твердо: