Глава 7. ВЫЗОВ

К Маре вернулось сознание.

Ее последние воспоминания, связанные с широким простором, пышной растительностью и патрулем чо-джайнов, никак не вязались с нынешней обстановкой — узкой шестиугольной камерой без окон. Стены камеры не имели никаких отличительных особенностей; пол был каменным, а потолок — из какой-то зеркальной субстанции, которая отражала свет единственного шара работы чо-джайнов; шар свободно висел в центре камеры без каких-либо опор или подвесок.

Мара приподнялась на локтях, потом встала на колени и обнаружила, что позади нее стоит Люджан.

— Где мы? — спросила властительница Акомы.

Военачальник, бледный от негодования, ответил:

— Не знаю. Впрочем, где именно — это сейчас не столь важно, потому что нас содержат как врагов в городе-государстве Чаккаха.

— Как врагов? — Мара приняла протянутую ей руку Люджана, чтобы он помог ей встать. Она убедилась, что его ножны пусты; этим, по крайней мере, можно было объяснить его раздражение. — Значит, нас сюда забросили силой магии?

Люджан отбросил со лба влажные от пота волосы, а потом по привычке затянул ремешок, удерживавший на месте его шлем.

— Должно быть, магия перенесла нас из лощины. И только магия может нас отсюда освободить. Если ты осмотришься, то увидишь, что дверей здесь нет.

Мара быстрым взглядом обвела комнату. Гладкую поверхность отвесных монолитных стен не нарушал ни единый контур, который мог бы свидетельствовать о наличии выхода во внешний мир. Недоумевая, откуда же берется свежий воздух в этом помещении, властительница пришла к заключению, что все это целиком и полностью дело рук чо-джайнов и их колдовского искусства.

От этой мысли ее кинуло в дрожь.

Ей предстоит иметь дело с существами, которые по природе своей не в состоянии понять чувства человека. Холодея от мрачных опасений, Мара напомнила себе, что они с Люджаном угодили во власть могущественного сообщества, живущего по неведомым законам и преследующего неведомые цели. Никогда еще перед Марой не раскрывалась так грозно пропасть между нею и этими непостижимыми созданиями, чьи «память» и «опыт» простираются на тысячелетия и чьи решения принимаются только исходя из интересов процветания и выживания всего улья. Мало того, в отличие от ульев в пределах Цурануани — тех ульев, с которыми она поддерживала добрососедские отношения, — здешним свободным «иностранным» чо-джайнам никогда не приходилось сосуществовать с родом человеческим иначе, чем на условиях, которые они выбирали сами. Здесь нечего рассчитывать даже на то несовершенное понимание, которое постепенно установилось между ней и королевой роя, обосновавшегося на земле Акомы.

Люджан почувствовал, какое отчаяние овладевает его повелительницей:

— Госпожа, для нас еще не все надежды потеряны. Мы в плену у цивилизованных существ. Во всяком случае у них не в обычае убивать пленных на месте, иначе нас прикончили бы еще на дороге.

Мара вздохнула и не стала высказывать вслух невеселую мысль: неужели они заведомо осуждены как враги, но не за их собственные проступки, а за злодеяния всех цурани, совершенные в течение столетий имперской истории? Не перечесть было случаев, когда самые прекрасные договоры предательски нарушались, и даже на веку самой Мары превратности Игры Совета заставляли сыновей убивать отцов и порождали раздоры между родичами в кланах. Да и ее собственные руки не остались такими уж чистыми.

Ведь ритуальное самоубийство ее первого мужа последовало в результате изощренных козней самой Мары. А ее предательство по отношению к Кевину — варвару, которого она любила, а потом отослала от себя против его желания, утаив, что носит под сердцем его ребенка! Прикусив губу, она боролась с подступающими слезами; и тут ее вдруг осенило, что не в обычае чо-джайнов учиться на своих ошибках, ибо все ошибки, допущенные предками, хранятся в памяти живых. Они представляют собой расу, чье прошлое не блекнет со временем. Для них прощение не становится источником вечного обновления, каким оно стало для человечества, и память о причиненном зле может длиться тысячелетия!

— Люджан!.. — Ее голос прозвучал глухо в странной камере без окон и дверей. — Чего бы это нам ни стоило, мы обязаны найти способ добиться, чтобы нас выслушали!

Военачальник резко развернулся:

— Что же прикажешь делать, госпожа? Разве лишь колотить кулаками по этим стенам?

Мара угадывала отчаяние, которое он скрывал под показной бравадой. С той минуты, когда они покинули палубу «Коальтеки», вся воинская выучка Люджана ни разу ему не пригодилась. В его подчинении не было армии. Когда первый турилец выпрыгнул из засады на дорогу, властительница запретила военачальнику ее защищать. В селении Лозо он вытерпел такие оскорбления, которые предпочел бы смыть кровью. Он был унижен, связан как раб, вся его натура бунтовала. В глубине души, оказавшись без поддержки соратников-воинов, он поневоле видел все окружающее в черном цвете.

Люджан был смел, умен и находчив, но не обладал тем жгучим интересом к неизведанному, которым отличался Аракаси. Понимая, сколь тяжелой была сейчас служба для ее верного офицера, властительница сочла необходимым утешить его как могла. Коснувшись его запястья, Мара сказала:

— Наберись терпения, Люджан. Либо близок наш конец, и тогда ждать осталось недолго, либо мы наконец у цели.

— Госпожа моя, я чувствую себя таким недостойным, — вырвалось у Люджана.

— Лучше бы тебе было взять с собой Аракаси или Сарика.

Мара попыталась шутить:

— Что? Выносить бесконечные вопросы Сарика, когда сами боги требуют молчания? Ну, а насчет Аракаси… Ты что же, предполагаешь, что он мог бы смиренно наблюдать, как уводят Камлио? Да он бросился бы безоружным на целую банду турильских бузотеров! Если бы, конечно, строптивица не разорвала его в клочья на борту «Коальтеки» еще до нашей высадки! Нет, я не думаю, что сейчас предпочла бы общество Сарика или Аракаси. На все воля богов. Я должна верить, что судьба привела тебя сюда не без причины.

Последняя фраза была произнесена весьма бодро, но за этой убежденностью пряталась глубокая неуверенность. Однако ее усилия не пропали втуне: Люджан улыбнулся мимолетной улыбкой и перестал барабанить пальцами по пустым ножнам.

— Госпожа, — предложил он с кривой усмешкой, — давай помолимся, чтобы ты оказалась права.

Потянулись утомительно долгие часы. Дневной свет не просачивался в помещение, и невозможно было определить, то ли день еще не кончился, то ли уже наступила ночь. И никакие звуки не доносились извне. Люджан мерил шагами крошечную камеру; Мара, сидя на полу, безуспешно пыталась погрузиться в медитацию. В неторопливое течение благочестивых раздумий ежеминутно вторгались горячечные вспышки отчаяния, тоска по детям и тревога за мужа. Она изводилась мыслями о том, что ей уже никогда не удастся примириться с Хокану. Ее терзали навязчивые страхи: вдруг она не сможет вернуться домой, а он возьмет другую жену, и та нарожает ему сыновей, и Касума лишится своего законного наследства! Вдруг Джастина убьют в отроческом возрасте? Ведь тогда прервется род Акома! Что, если Джиро при поддержке Ассамблеи опрокинет новый порядок Ичиндара и золотой трон Императора снова превратится в церемониальное сиденье для безвольной куклы, которую показывают народу по большим праздникам? Будет восстановлен пост Имперского Стратега и возобновится Игра Совета со всеми ее междоусобицами и кровопролитными выяснениями отношений! И наконец, чо-джайны внутри Империи никогда уже не смогут освободиться от ига несправедливого договора, обрекающего их на порабощение.

Глаза Мары широко открылись. Ей пришла в голову новая мысль, и сердце у нее забилось чаще. Может быть, здешние чо-джайны и не способны проникнуться сочувствием к цурани, заклятым врагам… но отвернутся ли они от своих собратьев, пленников Империи? Необходимо заставить их понять, что она единственный противник Ассамблеи, обладающий достаточно высоким рангом и влиянием, и потому только на нее могут уповать чо-джайны, живущие в Цурануани.

— Мы должны добиться, чтобы нас услышали! — пробормотала Мара и принялась расхаживать вдоль и поперек камеры в ногу с Люджаном.

Прошло еще несколько часов. Пленники успели проголодаться; кроме того, их мучили и другие телесные потребности, слишком долго подавляемые.

Наконец Люджан позволил себе высказаться:

— Наши тюремщики могли бы, по крайней мере, предусмотреть в этой келье отхожее место. Если они не оставят мне иного выбора, придется подпортить репутацию моих воспитателей и опорожнить пузырь прямо на пол.

Однако, прежде чем дело дошло до столь нежелательного разрешения, вспышка яркого белого света ударила по глазам властительницы и офицера. Мара несколько раз моргнула и, когда зрение восстановилось, с изумлением обнаружила, что окружавшие их стены бесследно исчезли. Она не уловила момента, когда это произошло, но, так или иначе, она уже не находилась взаперти. Уж не была ли их тюрьма ловко выстроенной иллюзией, невольно подумалось Маре. Дневной свет падал через высокий прозрачный купол, приобретая нежно-пурпурный оттенок. Они с Люджаном стояли на узорном полу, плитки которого были вырезаны из стекла или драгоценных камней и уложены с ошеломляющим искусством. По сравнению с этим чудом мозаичные картины в Тронном зале императорского дворца в Цурануани выглядели как беспомощные детские каракули. Она могла долго стоять и любоваться красотой, открывшейся взору, но двойная колонна стражи, состоящей из воинов чо-джайнов, не дала ей такой возможности. Тычком в спину ей подали знак, что нужно двигаться вперед.

Мара растерянно оглянулась в поисках Люджана. Его не было с ней! Как видно, его куда-то увели, когда она засмотрелась на узоры. От повторного тычка она едва не упала, но удержалась на ногах. Впереди колонны воинов она увидела чо-джайна с желтыми метками на хитиновом панцире. Судя по подвешенной к поясу сумке с инструментами, это был писарь, и он следовал по пятам за другим инсектоидом, ростом превосходившим всех остальных. За ним волочилось нечто такое, что Мара поначалу приняла за тончайшую мантию. Присмотревшись более внимательно, она догадалась, что это крылья, сложенные в причудливые складки; так мог бы выглядеть шлейф знатной дамы. Концы крыльев с легчайшим шелестом скользили поверх полированного пола, испуская искры света, которые плясали и умирали в воздухе. Присутствие неведомой силы, кажущееся осязаемым ощущение тысяч невидимых иголочек, покалывающих кожу, не оставили у Мары сомнений: она видела мага из расы чо-джайнов.

Благоговение сковало ее язык. Это создание было таким высоким! У него были тонкие, похожие на ходули конечности, и оно передвигалось с изяществом, которое напомнило Маре давние рассказы Кевина об эльфах, обитающих в Мидкемии. Но это чуждое существо было наделено не только красотой. Его блестящую широкую голову увенчивали усики, которые временами начинали светиться. Его передние клешни были унизаны кольцами из драгоценных металлов

— серебра, меди и железа. То, что издалека выглядело как набор отметин-завитушек на хитиновом панцире, на самом деле представляло собой куда более сложную картину, и невольно напрашивалась мысль, что этот лабиринт тончайших линий имеет определенное значение, как храмовые рунические строки или письмена, не поддающиеся человеческому пониманию. Любопытство и страх боролись в Маре; только мысль о шаткости ее нынешнего положения удерживала властительницу от вопросов. От нее зависело будущее Империи, и, подобно своим предшественникам, носившим титул Слуги Империи при прежних императорах, она чувствовала бремя лежащей на ней ответственности.

Ее препроводили по коридору к наружной двери, которая выходила на висячий мостик, переброшенный между двумя шпилями на головокружительной высоте, откуда открывался впечатляющий вид стеклянного города, окружающей его пышной растительности и горных хребтов, ограждающих долину. Мара увидела и других магов из породы чо-джайнов, пролетавших над городскими башнями, прежде чем воины конвоя вынудили ее прибавить ходу. Ей пришлось пройти по висячему мостику, не снабженному никакими перилами или ограждениями; но сама поверхность мостика была покрыта странным клейким веществом, которое обеспечивало безопасность идущих. Небольшая колоннада на дальнем конце вела в другую просторную палату с таким же куполом.

Здесь сидели, расположившись полукругом, еще несколько чо-джайнов с такими же метками, как у спутника Мары, которого она принимала за писаря. Ее удивила яркость их окраски: у себя в стране она привыкла к неизменному черному цвету хитиновых оболочек инсектоидов.

Ее привели в центр почтенного собрания, и тогда высокий маг обернулся и вперил в Мару рубиновые глаза:

— Человек-цурани, кто ты?

Мара набрала полную грудь воздуха:

— Я Мара, властительница Акомы и Слуга Империи. Я пришла к вам, чтобы попросить о…

— Человек-цурани, — прервал ее маг звучным голосом, — те, кого ты видишь перед собой, это судьи, которые уже осудили тебя и вынесли приговор. Тебя доставили сюда не затем, чтобы ты просила о чем бы то ни было, поскольку твоя судьба уже решена.

Мара застыла на месте, словно ее ударили.

— Осудили?! За какое преступление?

— Преступление заключается в самой твоей природе. Преступление в том, что ты — это ты. Поступки твоих предков — это свидетельство против тебя.

— Я должна умереть за то, что творили мои предки столетия назад?

Маг из чо-джайнов оставил вопрос без внимания.

— Прежде чем твой приговор будет оглашен и ради страны Цурануани, человеческого улья-дома, который дал тебе жизнь, согласно нашему обычаю тебе будет даровано право последней воли, чтобы твои соплеменники не были лишены той мудрости, которую ты пожелаешь им передать. Тебе отводятся часы до наступления ночи; в эти часы ты можешь говорить. Наши писцы запишут все, что ты скажешь, и их манускрипты будут переправлены к тебе на родину с помощью купцов Турила.

Мара взглянула на мага и пришла в ярость. Ей, как и Люджану, было невтерпеж: потребности тела нуждались в удовлетворении. С полным мочевым пузырем она была уже не в состоянии думать. В голове у нее не укладывалось значение короткой речи мага: получалось так, что ее здесь рассматривают просто как единичную особь из роя и что, даже если она сама исчезнет навсегда, для роя важным будет только одно: произойдет ли из-за этого приобретение или утрата каких-то сведений.

В рубиновых глазах мага не отразилось ни малейшего колебания. Никакие доводы не помогут, и спорить бесполезно — Маре это было очевидно. Ее неистовый порыв, который в конечном счете помог убедить совет Турила, здесь не даст ничего.

Она чувствовала себя задетой и униженной: эта «цивилизация» сумела повернуть дело таким образом, что все достижения Мары в Империи потеряли всякий смысл и от них было не больше толку, чем от стараний человеческого детеныша навести порядок в своей песочнице. В глазах этой расы инсектоидов сама Мара выглядела ребенком-несмышленышем — опасным, смертоносным, но тем не менее ребенком. Ну хорошо же! Раз так, она даст волю любопытству, которое ее снедает! Может быть, именно на этом пути ее посетит столь необходимое вдохновение? Разозлившись до белого каления, Мара отбросила всякую осторожность, всякую заботу о своей семье и об Империи. Она отдала себя во власть инстинктов ребенка.

— У меня нет великого наследства мудрости, — объявила она дерзко. — Вместо того чтобы передавать какие-то знания, я хочу попросить о них. На землях моей родины действует некий договор, в силу которого чо-джайны остаются покоренным народом. В моей стране запрещено говорить об этом или разглашать любые сведения о войне, которая привела к столь печальному исходу. Если память об этой великой битве и об условиях заключенного после нее мира сохраняется в городе Чаккаха — я хочу, чтобы мне рассказали об этих событиях. Я хочу узнать правду о делах прошлого, из-за которых вы меня сегодня осудили.

Среди трибунала поднялся гул голосов — жужжание и щелканье, сливающиеся в какофонию. Чо-джайны из конвоя сидели у нее за спиной в полнейшей неподвижности, как будто могли оставаться в таком положении хоть до скончания веков. Писарь, стоявший рядом с магом, судорожно дернулся, а потом слегка изменил позу, словно пребывая в нерешительности. Сам маг не шелохнулся; но наконец он поднял крылья, тонкие, как паутинка. Их складки развернулись с легким шелестом, породив едва ощутимое дуновение воздуха, и распрямились, издав резкий хлопок, который заставил всех немедленно притихнуть.

Мара уставилась на мага с таким видом, какой бывает у простака, которому показывают фокусы; однако она не преминула заметить, что крылья каким-то образом прикреплены к передним и задним конечностям и, при всем их сходстве с паутиной, размерами не уступают корабельным парусам. Суставчатые передние конечности простирались в вышину чуть ли не до крыши купола.

Маг повернулся на ногах-ходулях и, гневным взором призвав судей к молчанию, вновь обратился к Маре.

— Ты любопытна, — заметил он.

Мара поклонилась, хотя чувствовала, что ноги плохо ее держат:

— Да, Всемогущий.

Маг со злобным шипением выдохнул воздух:

— Не приписывай мне титул, которым твои сородичи награждают преступников-предателей из Ассамблеи.

— Ну тогда, значит, «господин», — поправилась Мара. — Я лишь выражаю свое смиренное почтение, ибо мне тоже пришлось пострадать от гнета Ассамблеи.

При этих словах среди присутствующих снова поднялся непонятный гомон, однако он быстро прекратился. Пристальный взгляд мага, казалось, проник сквозь кожу Мары и коснулся самого средоточия ее мыслей. Застигнутая врасплох ощущением нестерпимой боли или ожога, Мара скорчилась и издала душераздирающий вопль. Это ощущение прошло так же внезапно, оставив лишь легкую дурноту и головокружение. Властительница изо всех сил постаралась обрести равновесие и выпрямиться.

Когда она пришла в себя, маг быстро проговорил, обращаясь к трибуналу:

— Она говорит правду. Теперь его голос звучал почти музыкально; возможно, причиной тому было удивление. — Эта цурани не знает о деяниях предков! Как это может быть?

Мара собрала все жалкие клочья своего достоинства и ответила сама:

— Потому что у нас нет ни общего разума роя, ни коллективной памяти. Мы узнаем только то, что постигаем на собственном опыте, или то, чему нас учат другие, — и только в течение срока нашей жизни. В библиотеках сохраняется наша прошлая история, но это просто рукописи; они подвержены разрушительному действию времени, а их содержание часто зависит от ограничений, которые налагаются политикой или корыстью. Наша память несовершенна. У нас нет… — Она попыталась воспроизвести череду щелчков и трелей, которую использовала королева улья в Акоме, когда хотела обозначить понятие роевого сознания.

— Молчать, цурани! — Маг с шумом сложил крылья, отчего в воздухе возникли воздушные вихри и искры света, не имеющие видимого источника. — Мы не дети! У людей нет роевого разума, это нам известно. Впрочем, такое название неудачно, оно плохо передает суть нашего процесса мышления. Мы понимаем, что вы используете библиотеки и учителей для передачи мудрости вашего роя-народа из поколения в поколение.

Мара ухватилась за этот поворот разговора: в нем ей почудился оттенок нейтральности.

— Когда-то одна особа вашей расы поведала мне, что носителем роевого разума у чо-джайнов является королева. Что знает одна королева, то становится известно всем. Но я спрашиваю: что случается, если королева погибает, не оставив преемницы? Что происходит с ее работниками, и ее стражами, и со всеми жителями улья?

Маг щелкнул челюстями.

— У ее подданных нет разума, — признал он. — Если по какому-то несчастному стечению обстоятельств королева будет убита, тогда рирари, бывшие ее помощницами в деле размножения, обезглавят всех оставшихся в живых, и это будет актом милосердия, ибо, не имея разума, они все равно будут обречены бесцельно блуждать и умирать.

В его словах не слышалось чувства вины: понятие убийства у чо-джайнов и у людей оказывалось совсем различным.

— Так что же, — смело предположила Мара, — они не будут искать себе пропитание и не постараются продлить собственную жизнь?

— Они просто не смогут этим заниматься. — Маг сделал короткий жест передней конечностью; при этом движении блеснул металл. — Вне улья у них нет цели. И я не отличаюсь от них. Только королева, давшая мне жизнь, направляет меня в жизни. Я — ее глаза, ее руки, если так тебе понятнее, и ее уши. Я — ее инструмент, точно так же, как этот трибунал — ее инструмент для совершения правосудия. Часть меня наделена сознанием, и я могу действовать независимо, если это идет на пользу улью, но все, что составляет мою суть, все, что я знаю, останется с роем, когда это тело перестанет выполнять свое предназначение.

— Ну что ж, а я утверждаю, что мы, люди, не таковы, как подданные у чо-джайнов. Подобно вашей королеве, каждый из нас обладает своим умом и стремится к своим целям, у каждого есть собственные резоны для того, чтобы остаться в живых. Убейте наших правителей и властителей, и мы будем заниматься каждый своими делами. Оставьте в живых хотя бы одного ребенка или одного мужчину — и он проживет отпущенные ему дни в согласии с собственными желаниями.

Казалось, что маг потрясен этим открытием.

— Мы всегда полагали, что рой цурани безумен, но теперь понятно, почему это так, если он должен зависеть от суеты миллионов умов!

— Это и есть индивидуальность, — возразила Мара. — Сама я значу слишком мало, чтобы представлять в одном лице весь народ цурани. Но я повторяю свое требование: я хочу знать, какие действия моих предков стали причиной того, что ваш трибунал осудил меня, даже не выслушав!

Существо, похожее на писаря и стоявшее рядом с магом, воззрилось на Мару и в первый раз заговорило:

— Повествование может затянуться до ночи, а это все время, которое тебе отпущено.

— Значит, так тому и быть, — сказала Мара, черпая некоторую уверенность уже в том, что по крайней мере со здешними чо-джайнами можно вести откровенную беседу. Оставались, правда, и более неотложные надобности — потребности тела, которые до сих пор не удалось удовлетворить, и неизвестно было, сколько времени еще продлится эта пытка.

Однако чо-джайны, что ни говори, оказались не совсем уж бесчувственными. Писарь, состоявший при маге, заговорил снова:

— Твое желание будет исполнено. Кроме того, тебе будут предоставлены все удобства, которые потребуются, чтобы часы, оставшиеся до заката, не были для тебя слишком трудными.

Мара наклонила голову в знак благодарности, а затем отвесила поклон. Когда она распрямилась, маг из рода чо-джайнов уже исчез: он отбыл без звука, без каких-либо церемоний, словно растворился в воздухе. Чо-джайн, похожий на писаря, остался и принял на себя руководство целой артелью набежавших работников, присланных для того, чтобы должным образом обслужить Мару.

Позднее, освежившись и подкрепив свои силы поданными на подносе фруктами, хлебом и сыром, Мара — все так же перед судьями трибунала — откинулась на удобные подушки и обратилась в слух. Ей были предоставлены услуги оратора из чо-джайнов, задача которого состояла в том, чтобы заполнить пробелы в истории Империи изложением событий, сведения о которых были запретными в Цурануани.

Испытывая огромное облегчение после пережитых мук, Мара жестом подала оратору знак, чтобы он начинал свое повествование. К тому часу, когда косые лучи солнца, льющиеся из окон, напомнили о приближении вечера, а небо над хрустальным куполом начало темнеть, Маре уже была известна сага о великой печали, сага об ульях, сожженных ужасными, разрушительными ударами магических молний; о тысячах и тысячах чо-джайнов, безжалостно обезглавленных послушными рирари после того, как были убиты их королевы. Она знала все о зверских жестокостях, об украденных яйцах и о магах из расы чо-джайнов, подвергнутых чудовищным, но бесполезным пыткам.

В те времена чо-джайны были плохо подготовлены к реальности войны, ведущейся с помощью магических сил. Они владели иной магией — той, которая позволяла возводить чудесные постройки и украшать природу остроумными изобретениями; магией, которая приносила удачу и нужную для земледельцев погоду. В этих мирных искусствах маги-инсектоиды накопили мудрость столетий, и на панцирях старейших из них можно было увидеть выгравированные письмена, содержащие миллионы заклинаний.

Тут Мара решилась перебить рассказчика:

— Ты хочешь сказать, что метки на ваших магах — это отличительные знаки опыта?

Оратор кивнул:

— Да, госпожа, это так. С течением времени они становятся таковыми. Каждое заклинание, каждое чародейство, которым они овладевают, запечатлеваются цветными линиями на их телах, и по мере возрастания мощи мага усложняется орнамент из этих отметин.

Оратор продолжил речь, подчеркнув, что со времен Золотого Моста маги не видели надобности в чарах, предназначенных для военного насилия. Они могли раздавать благотворные обереги для защиты, но им было не под силу тягаться с воинственной магией Ассамблеи. Войны с применением магии состояли не из битв, а из массовых избиений. Договор, закабаливший всех чо-джайнов в Империи, был принят и скреплен клятвой исключительно ради того, чтобы избежать поголовного истребления.

— Условия были тяжелыми, — закончил оратор таким тоном, в котором можно было бы услышать горечь. — Внутри Цурануани в ульях чо-джайнов не разрешается вывести ни одного мага. Чо-джайнам запрещаются метки, обозначающие возраст или ранг; взрослые чо-джайны лишаются права на любые цвета, кроме черного, — точно так же, как вашим цуранским рабам дозволяется носить только серую одежду. Не допускается торговля с чо-джайнами за пределами Цурануани; обмен информацией, новостями или магическими познаниями карается особенно сурово. Мы подозреваем — и это может быть печальной правдой, — что в вашей стране королев заставили изъять из роевой памяти все упоминания и истолкования магии чо-джайнов. Если бы даже все вы, цурани, вымерли и об эдикте Ассамблеи никто уже не вспоминал, сомнительно, чтобы рожденная в Империи королева смогла отложить яйцо, из которого вылупится маг. Так и произошло, что небесные города нашего народа оказались позабыты и превратились — по милости человеческой расы — в тесные сырые подземные норы. Наши гордые собратья стали землекопами, и их искусство волшебства утеряно навсегда.