Империя (№3) - Хозяйка Империи

Люджан перевел на Хокану темные глаза:

— Этот кусочек раковины — единственная зацепка, которая у нас есть, но чересчур уж она очевидна… Как тут не подумать: а вдруг это уловка? Вдруг на то и был расчет — подсунуть нам столь убедительную улику, набросить тень на Анасати и тем самым отвести подозрение от кого-то другого? — За его ровным тоном скрывалась клокочущая ярость. А что я думаю… какое это имеет значение? — угрюмо закончил он.

Честь требовала, чтобы он выполнял волю госпожи точно и безоговорочно. Если бы Мара велела ему собрать гарнизон Акомы и броситься в сражение без малейшей надежды, что хоть кто-нибудь из них уцелеет, он не колебался бы ни минуты.

***

Сумерки заволокли потолочные окна огромной палаты. Неслышно ступая, вошли слуги и зажгли светильники, установленные вокруг похоронного помоста. Благовонный дымок наполнял ароматом воздух. Игра теплых световых бликов скрадывала запредельную бледность лица Айяки. Мара несла у смертного одра сына одинокий караул. Она глядела в овальное личико сына, обрамленное угольно-черными волосами, которые впервые на ее памяти оставались причесанными дольше часа.

Все будущее Мары заключалось в нем до того самого момента, когда его раздавил рухнувший на землю конь. Айяки был ее надеждой, усладой сердца, более того — ему предназначалось стать хранителем душ предков и продолжателем рода Акома.

Его погубило ее благодушие.

Побелевшими пальцами Мара впилась в колено. Нельзя было ни на час, ни на миг убаюкивать себя мыслью, что враги могут оставить ее в покое. Чувство вины будет тяготить ее всю жизнь. Как же тягостна теперь любая мысль о завтрашнем дне! Рядом стоял поднос с едва тронутой едой: даже самые лакомые куски утратили привычный вкус. Заботливость Хокану не приносила облегчения; Мара хорошо знала мужа, и, когда он пытался утешить ее, она улавливала в его словах отзвук собственной боли и гнева, а это лишь сильнее растравляло рану.

Только сын, казалось, не упрекал ее за преступное легкомыслие. Айяки пребывал за пределами чувств, недосягаемый ни для печали, ни для радости.

Мара подавила приступ тоски. Как хотела бы она, чтобы стрела поразила ее, чтобы во тьму, венчающую все устремления и порывы, сошла она, а не сын! И то, что у нее осталось другое дитя, не притупляло отчаяния Мары. Хотя Айяки и был старшим из двух сыновей, жизнь успела подарить ему не больше радостей, чем младшему, Джастину. Его отцом был первый муж Мары, Бантокапи, чей род враждовал с Акомой; тот брачный союз принес Маре много страданий и ни минуты счастья. Политические соображения вынуждали ее ловчить и расставлять капканы, но теперь, на ее умудренный опытом взгляд, все это выглядело ничем не лучше убийства. В Айяки она надеялась обрести искупление своей вины перед Бантокапи, которого она сама расчетливо довела до самоубийства. Хотя, с точки зрения большинства участников Игры Совета, властительница Акомы одержала убедительную победу, в душе она всегда считала смерть Бантокапи своим поражением. А то, что именно из-за пренебрежения семьи Анасати он оказался подходящим орудием, которым Мара сумела воспользоваться в своих интересах, дела не меняло. Айяки давал ей возможность изо дня в день воздавать почести тени первого мужа. Она решила про себя, что сын достигнет величия, в котором было отказано Бантокапи.

Но с этой надеждой теперь покончено. Властитель Джиро Анасати был братом Бантокапи; и, хотя покончить с Марой на сей раз ему не удалось, гибель племянника развязывала руки мстительному дядюшке. Теперь ничто не мешало ему вновь разжечь костер междоусобицы, едва тлевший во времена правления его отца.

Айяки воспитывали лучшие наставники; его охраняла бдительность всех воинов Мары, но за привилегии своего положения он заплатил дорогой ценой. В девять лет он едва не расстался с жизнью под ножом убийцы. Две няньки и старая советница, любимица всего дома, были убиты у него на глазах; память о пережитом то и дело возвращалась в ночных кошмарах мальчика. Мара подавила желание погладить руку сына: это не могло его утешить. Плоть была холодна; никогда больше не распахнутся доверчиво и радостно его глаза.

Маре уже не приходилось сдерживать слезы. Гнев на несправедливость судьбы заглушал печаль. Злые демоны, растоптавшие добрые задатки в душе Бантокапи и заставлявшие его находить удовольствие в жестокости, наделили его сына склонностью к меланхолии и мрачным раздумьям. Лишь в последние три года, после свадьбы Мары и Хокану, в натуре мальчика возобладала более светлая, солнечная сторона.

Айяки любил повторять, что крепость, ранее принадлежавшую властителям Минванаби, никто и никогда не осаждал: ведь здешние оборонительные сооружения неуязвимы для врага. Предметом особой гордости для наследника Акомы было и то, что его мать носит звание Слуги Империи. По его глубокому убеждению, этот титул сулил покровительство богов и удачу, достаточную, чтобы отвести беду.

И вот теперь Мара проклинала себя за то, что позволила себе поддаться его детской слепой вере. В прошлом она не раз обращала себе на пользу традиции и предрассудки. Она была тщеславной дурой, если не понимала, что с таким же успехом к подобным методам могут прибегнуть и другие — против нее самой.

Но казалось вопиющей несправедливостью то, что за ее ошибки должен расплачиваться ребенок, а не она.

Снять злые чары, омрачавшие жизнь Айяки, помог малыш Джастин, его единоутробный брат — сын раба-варвара, которого она до сих пор любила. Стоило Маре на миг закрыть глаза, и в памяти всплывало лицо Кевина, на котором почти всегда играла улыбка от какой-то забавной шутки; под солнцем Келевана его рыжие волосы и борода отливали медью. Чувства, связывавшие властительницу Акомы с неугомонным варваром, не имели ничего общего с тем гармоничным единством, что возникло между нею и Хокану. Кевин был задиристым и бесшабашным, а иной раз и безрассудным. Он не стал бы прятать от нее свое горе, а дал бы выход своим чувствам, разразившись вспышкой протеста. И может быть, в этом страстном проявлении жизни Мара почерпнула бы мужество взглянуть в лицо совершившемуся злодейству. Маленький Джастин унаследовал беспечный характер отца. Он был смешлив, падок на шалости и уже обнаруживал бойкий язычок. Как в былые дни его отец, Джастин обладал счастливой способностью отрывать Айяки от мрачных размышлений. Да и как можно было находиться рядом и оставаться безучастным, когда такой озорник носится вокруг на толстеньких ножках, а потом вдруг споткнется и растянется, да еще при этом заливается смехом или корчит уморительные рожицы?

Но Айяки уже никто никогда не рассмешит.

Мара вздрогнула, запоздало ощутив рядом чье-то присутствие. Это был Хокану, вошедший в зал тем сверхъестественно бесшумным шагом, который перенял от лесников в варварском мире.

Поняв, что жена заметила его, Хокану взял холодную руку Мары и задержал ее между своими горячими ладонями.

— Госпожа моя, уже миновала полночь. Тебе стоило бы хоть немного отдохнуть.

Чуть отвернувшись от носилок, Мара перевела глаза на Хокану, и полный участия взгляд мужа заставил ее разрыдаться. Красивое лицо Хокану потемнело, и он прижал Мару к своей груди. Он был силен, худощав и подтянут, как и его отец. Даже если Хокану и не возбуждал в ней той неукротимой страсти, с какой ее влекло к Кевину, они понимали друг друга без слов. Он стал для Мары настоящим мужем, каким никогда не был отец Айяки, и сейчас, когда горе камня на камне не оставило от ее самообладания, только близость Хокану удерживала ее от безумия. В этом объятии, которым он пытался утешить ее, угадывалась решимость мужчины, способного командовать на поле брани. Он, как и Мара, предпочитал мирную жизнь, но, если требовалось взяться за меч, в нем просыпалась храбрость тигров, обитавших по ту сторону Бездны.

Теперь — увы, поздно — эта воинская доблесть понадобится для защиты Акомы.

Слезы струились по щекам Мары. Ее чувство вины обрело имя, и носителя этого имени она заставит горько пожалеть о содеянном. Ее сына убил Джиро из Анасати, и за это она навеки сотрет его род из памяти потомков.

Словно ощутив зловещий ход мыслей Мары, Хокану ласково встряхнул жену:

— Требуется твое присутствие, любимая. Джастин проплакал весь ужин и без конца допытывался, что случилось с мамой. Кейок то и дело является за распоряжениями, а Люджану хотелось бы знать, сколько рот следует отозвать из гарнизонов твоих поместий под Сулан-Ку.

В своей неподражаемой иносказательной манере Хокану дал понять, что не оспаривает неизбежность войны. Это приносило облегчение. Если бы он вздумал вслух усомниться в виновности Джиро или попробовал убедить жену, что один красно-желтый кружок из раковины — недостаточное основание для сокрушительного возмездия, то гнев Мары обрушился бы на него самого. Сейчас для нее не существовало тонкостей, и, значит, кто не с ней, тот против нее. Акоме нанесен удар, и честь требовала действий.

Но вид убитого сына лишал Мару воли; любое действие знаменовало жизнь, а здесь торжествовала смерть.

— Госпожа! — напомнил о себе Хокану. — Будущность Акомы требует твоих решений. Ибо ныне Акома — это ты.

Брови Мары хмуро сдвинулись. В словах мужа звучала правда. Вступая в брак, они договорились, что юный Джастин станет наследником рода Шиндзаваи после Хокану. Внезапно Маре отчаянно захотелось, чтобы этого обещания не существовало. Никогда не согласилась бы она на подобное условие, если бы приняла во внимание, что ведь и Айяки тоже смертен.

Круг снова замкнулся. Она проявила неосмотрительность. Если бы не ее благодушное самоупоение, наследник Акомы не был бы выставлен для прощания в кольце погребальных светильников, а носился по двору, как любой другой мальчик, или упражнялся в боевых искусствах, или мчался, обгоняя ветер, по холмам на своем вороном скакуне.

Перед внутренним взором Мары опять возникло изогнутое дугой туловище вздыбившегося коня и жуткое мелькание копыт в воздухе, когда тот рухнул…

— Госпожа… — настойчиво повторил Хокану. Он ласково разжал пальцы жены, пытаясь снять напряжение. — Все уже позади. Мы обязаны думать о живых. — Он смахнул слезинки у нее со щек, но из-под ресниц катились новые. — Мара, боги были к нам немилостивы. Но не кончилась моя любовь к тебе, и все твои домочадцы свято верят в тебя, в твердость твоего духа. Ты для них словно огонь в ночи. Айяки не зря прожил свою короткую жизнь. Он был храбрым, сильным и верным долгу и оставался таким до последнего вздоха. Так же должны поступать и мы, иначе стрела, поразившая лошадь, окажется причиной множества новых бедствий.

Мара закрыла глаза и попыталась отрешиться от сладковатого запаха дыма масляных ламп. Она не нуждалась в напоминаниях, что тысячи жизней зависят от нее — правящей госпожи Акомы. А сегодня она поняла, что не заслуживает их доверия, и доказательством этой истины стала смерть ее сына. С сегодняшнего дня она уже не может смотреть на себя как на регентшу при подрастающем сыне. Казалось, у нее не осталось сердца, и все-таки она должна готовиться к большой войне и свершить возмездие, дабы поддержать честь семьи. А потом она обязана произвести на свет другого наследника.

Надежды, будущее, светлые планы и мечты, ради которых она стольким пожертвовала, развеялись как дым. Она чувствовала себя истерзанной и отупевшей.

— Мой господин и супруг, — хрипло выдавила из себя Мара, — пойди к моим советникам, и пусть они сделают так, как ты велишь. Я не способна принимать решения, а Акома должна подготовиться к войне.

Хокану с состраданием взглянул на жену. Его всегда восхищала сила ее духа, и было больно видеть, что горе одержало верх над ее великолепным бесстрашием. Он крепче прижал Мару к себе, понимая глубину ее муки.

— Госпожа, — тихо прошептал он, — я сниму с твоих плеч любую ношу, которую смогу принять на себя. Если ты пойдешь войной против Джиро из Анасати, я встану по правую руку от твоего командующего. Но рано или поздно ты должна будешь надеть мантию главы семьи Акома — это твой долг. Так пусть же потеря Айяки не станет концом всему. Пусть она побудит тебя к продолжению рода.

Не в силах вымолвить ни слова, не рассуждая, Мара уткнулась лицом в плечо мужа, и долго-долго слезы беззвучно капали на ярко-синий шелк его одежды.

Глава 2. ВРАЖДА

Джиро хмурился.

Несмотря на легкую одежду без всяких украшений и прохладу, которая еще сохранялась в этот утренний час под кровлей галереи, окружавшей внутренний дворик, лоб Джиро усеивали блестящие бисеринки пота. Позабыв про стоящий рядом поднос с наполовину съеденным завтраком, властитель нервно теребил пальцами край расшитой подушки, на которой восседал. Его глаза не отрывались от игральной доски, разложенной у коленей. Он рассматривал положение каждой фигуры, пытаясь предугадать возможный результат того или иного хода. Не правильный выбор мог привести в западню, хотя на первый взгляд ничто не предвещало беды: при игре с таким противником существовал большой риск, что гибельные последствия проявятся не сразу, а несколькими ходами позже.

Ученые утверждали, что игра в шех обостряет интуицию мужчины в военных и политических делах, но Джиро, властитель Анасати, находил в игре ума больше наслаждения, чем в любом телесном состязании. Хитросплетения игры завораживали его сами по себе.

В умении играть Джиро не по годам рано превзошел и отца, и других своих учителей. Когда он был еще мальчишкой, старший брат, Халеско, и младший, Бантокапи, зачастую чуть ли не с кулаками набрасывались на него, разозленные той вызывающей легкостью, с какой он их обыгрывал. Джиро искал соперников постарше, вступая в борьбу даже с мидкемийскими купцами, все чаще посещавшими Империю в поисках рынков сбыта для своих товаров. Они называли игру по-другому — шахматами, но правила были одинаковыми. Оказалось, что среди них мало кто способен соперничать с Джиро.

Единственный человек, которого ему никогда не удавалось победить, сидел сейчас напротив него, с отсутствующим видом проглядывая кипу документов, разложенных аккуратными стопками вокруг его колен. Чимака, первый советник дома Анасати еще со времен правления отца Джиро, был тощим, как хлыст узколицым человеком с острым подбородком и черными непроницаемыми глазами. Время от времени он отрывался от своего занятия, чтобы беглым взглядом оценить позицию и ответить на ход господина. Рассеянная манера, в которой первый советник наносил Джиро привычное поражение, вызывала у властителя не раздражение, а скорее гордость, что столь светлый ум служит Анасати.

Иногда казалось, что дар Чимаки предвидеть сложные повороты политики граничит с чудом. Даже Текума, отец Джиро, своими успехами в Игре Совета чаще всего бывал обязан мудрости именно этого приближенного. Когда Мара в начале своего восхождения к величию унизила Анасати, Чимака подсказал, каким образом можно использовать в интересах семьи вражду, разгоревшуюся между Акомой и Минванаби. Джиро прикусил губу, не зная, на что решиться: из возможных ходов два сулили небольшое тактическое преимущество, а третий казался многообещающим для развития далеко идущих стратегических планов. Покуда он раздумывал, мысли его вернулись к Большой Игре. Уничтожение рода Минванаби могло бы обернуться поводом для торжества — ведь эта семья соперничала с Анасати; но Джиро не мог примириться с тем, что столь впечатляющая победа была одержана женщиной, которую он возненавидел с той минуты, когда Мара назвала имя своего будущего мужа, выбрав в супруги не самого Джиро, а его младшего брата Бантокапи.

Он не желал принять во внимание, что, заставив пережить такой удар по самолюбию, судьба тем самым избавила его от куда более скверной участи: если бы Мара выбрала его, то ему и предстояло бы пасть жертвой козней властительницы Акомы. При всей своей любви к научному образу мыслей оставшийся в живых сын Текумы Анасати в этом вопросе был неподвластен логике. Он без конца растравлял свою злобу: сука погубила младшего из братьев Анасати, погубила хладнокровно и расчетливо, что, безусловно, являлось поводом для кровной мести. При этом не имело значения, что собственная семья презирала Бантокапи, что, приняв титул властителя Акомы, он порвал всяческую связь с Анасати. Ненависть Джиро была глубокой и жгучей: он предпочитал упрямо отворачиваться даже от того, что и титул свой он унаследовал именно благодаря пренебрежению Мары. Со временем юношеская жажда возмездия переросла в мрачную одержимость опасного и хитрого врага.

Сверкающим взглядом уставившись на игровое поле, Джиро, однако, не поднимал руку, чтобы двинуть фигуру. Чимака, роясь в бумагах, заметил это.

— Опять думаешь о Маре? — Он вопросительно изогнул брови.

Джиро состроил недовольную гримасу.

— А ведь я тебя предупреждал, — продолжал Чимака надтреснутым бесцветным голосом. — Кто без конца растравляет собственную злость, тот рискует нарушить душевное равновесие… и проиграть партию.

Не снизойдя до ответа, властитель Анасати ограничился тем, что выбрал более дерзкий из двух незатейливых ходов.

— Ах вот как!.. — Чимака так и просиял (что было явной бестактностью по отношению к вельможному партнеру) и немедленно двинул вперед фигуру, именуемую «жрецом».

Обескураженный властитель Анасати призадумался: почему так поступил его первый советник? Какая хитрость стоит за этим ходом? Увлеченный разгадыванием замысла Чимаки, Джиро не сразу заметил гонца, торопливо вошедшего в комнату.

Прибывший склонился в поклоне перед господином. Как только вялое мановение руки позволило ему подняться на ноги, гонец немедленно передал Чимаке запечатанный пакет.

— С твоего позволения, господин?.. — пробормотал Чимака.

— Это ведь шифрованное послание, верно? — спросил Джиро, не желая, чтобы его отрывали от обдумывания следующего хода.

Чимака откашлялся, что Джиро принял за подтверждение.

— Я так и предполагал, — заявил хозяин. — Ну что ж, распечатай почту. И пусть хоть на этот раз полученные известия отвлекут твое внимание от игры.

Чимака ответил коротким смешком:

— Чем пакостнее окажутся новости, тем более точной будет моя игра.

Он наблюдал за колебаниями Джиро с чувством собственного превосходства, опасно граничившим с презрением. Затем он перевернул пакет и вскрыл его, воспользовавшись длинным ногтем большого пальца, специально отращиваемым для этой цели.

Беглый просмотр бумаг заставил его высоко поднять брови.

— В высшей степени неожиданно.

В голосе первого советника звучало небывалое для него изумление. Рука властителя Анасати замерла в воздухе, и он, заинтригованный, отвел взгляд от фигур на доске:

— В чем дело?

Чимака служил уже двум поколениям правителей, и только очень редкие события могли застать его врасплох. Он задумчиво взглянул на хозяина:

— Прошу прощения, господин. Я говорил вот об этом. — Он вытащил из пакета один лист. В этот момент он углядел краешком глаза, к какой фигуре направилась рука Джиро, и немедленно предостерег:

— От тебя ждут именно этого хода, господин.

Джиро отдернул руку, не зная, сердиться ему или смеяться.

— Ждут, значит, — пробормотал он, откидываясь на подушки, чтобы привести в порядок мысли. Новая поза давала возможность увидеть игровую доску как бы со стороны и по-иному оценить скрытые перспективы; этот фокус он еще в детстве перенял от отца.

Чимака похлопал по собственной морщинистой щеке документом, вызвавшим заминку в игре, и загадочно улыбнулся. В делах житейских он бы указал, в чем состоит ошибка, но уж при игре в шех он не стонет раздавать советы. Он подождет, пока Джиро в полной мере испытает последствия своих ходов.

— Именно этого, — пробормотал он, сделав пером пометку на пергаменте.

Джиро, сбитый с толку, снова проверил позицию, но при всем старании не сумел обнаружить никакого подвоха.

— Ты блефуешь! — возмутился он и решительно передвинул намеченную фигуру.

Чимака едва заметно поморщился:

— Мне нет надобности блефовать. — Он вывел вперед другую фигуру. — Вот теперь твой «стратег» под ударом.

Джиро увидел расставленную первым советником ловушку — ее изящество хоть кого могло взбесить. Властитель стоял перед выбором: либо уступить центр доски и перейти к навязанной ему оборонительной тактике, либо потерять «стратега» — самую сильную фигуру на доске, — сохранив весьма ограниченные возможности для атаки. Джиро колебался, перебирая в уме различные варианты продолжения. Но сколько бы комбинаций он ни изобретал, пути к победе так и не нашлось. Оставалась единственная надежда — свести игру к пату.

Он переставил с клетки на клетку уцелевшего «жреца».

Чимака уже опять целиком погрузился в чтение. Тем не менее, как только властитель сделал ход, советник бросил беглый взгляд на доску, взял «жреца» «солдатом» и вопреки всякой логике позволил своему хозяину вызволить «стратега» из окружения.

Столь неожиданное великодушие партнера заставило Джиро насторожиться. Он попытался просчитать развитие событий как можно дальше вперед. Увы, прозрение пришло слишком поздно: он с досадой понял, что его умело подвели к тому самому ходу, которого ждал первый советник. Желанный пат уплывал из-под носа, поражение становилось просто делом времени. Продолжать игру не имело смысла; иной раз казалось, что Чимака недосягаем для человеческих ошибок.

Разочарованно вздыхая, властитель Анасати признал поражение, повалив набок фигуру «императора».

— Победа за тобой, Чимака.

Джиро потер глаза: от долгого напряжения болела голова.

Чимака бросил на господина пронизывающий взгляд:

— Твоя игра неуклонно улучшается, властитель Джиро.

Комплимент проливал бальзам на раны, нанесенные самолюбию; однако поражение оставалось поражением.

— Я часто гадаю, Чимака, как тебе удается столь блистательно играть, когда голова твоя занята совсем другими делами.

Первый советник перегнул документ и сложил его несколько раз.

— Шех — это всего лишь отражение одной из сторон высокого разума, господин. — Взглядом из-под тяжелых век он приковывал к себе внимание хозяина. — Моя сила не в стратегических приемах, а в знании противника. Я наблюдаю за тобой всю твою жизнь, господин. Уже после третьего хода я мог почувствовать, в каком направлении работает твоя мысль, а твой шестой ход позволил мне отбросить четыре пятых из всего числа возможных вариантов.

Ошарашенный Джиро бессильно уронил руки на колени:

— Но как?..

— Все очень просто, господин. Жизнью большинства людей управляют некие общие законы. Можно с уверенностью рассчитывать, что линия твоего поведения не выйдет за пределы, определяемые твоим собственным характером. — Чимака засунул свиток в необъятный карман просторного кафтана. — Ты отлично выспался, хорошо позавтракал, твой дух пребывал в покое. Ты сумел сосредоточиться на игре, но тебя не снедала… жажда победы. Когда ты сделал третий ход, мне стало понятно, что твоя игра будет проста, без… дерзновения и риска. — Безраздельно завладев вниманием Джиро, он подвел итог:

— Секрет в том, чтобы подобрать ключи к мыслям противника. Пойми движущие им побуждения, изучи его страсти, и тебе не придется ждать его хода, чтобы узнать, как он поступит. Ты будешь знать его следующий ход заранее.

В ответ Джиро невесело улыбнулся:

— Надеюсь, Чимака, когда-нибудь к нам наведается мастер, который посрамит тебя.

— Мне часто утирали нос, господин, — ухмыльнулся первый советник. — Очень часто. Но ты этого никогда не видел. — Он с удовлетворением скользнул взглядом по разбросанным фигурам. — Играй с теми, кто не знает тебя так же хорошо, как я, и победа — за тобой. По правде говоря, твоему стратегическому дару можно позавидовать. В шех, господин, я играю не лучше тебя. — Первый советник извлек из почты следующий документ и завершил свои рассуждения:

— Но я значительно пристальней изучаю тебя, чем ты когда-либо изучал меня.

Джиро покоробило, что кто-то, пусть даже столь преданный слуга, как Чимака, столь зорко присматривается к нему, но он тут же одернул себя: иметь такого человека в услужении — это дар богов. Чимака соединял в одном лице советника, наперсника и дипломата. Чем глубже его знание господина, тем лучше он будет служить семье Анасати. Ненавидеть его за выдающуюся остроту ума было бы глупостью, недосмотром хозяина, слишком тщеславного, чтобы допустить мысль о собственном несовершенстве. Джиро выбранил себя за эгоистичные, недостойные подозрения и решил сменить предмет разговора.

— Чем ты так увлечен сегодня? — поинтересовался он.

Порывшись в почте, Чимака извлек еще несколько донесений и, оттолкнув в сторону доску, разложил бумаги на освободившемся месте.

— Я старался распутать ниточку, которая могла бы открыть нам доступ внутрь шпионской сети Акомы, как ты того желал, и внимательнейшим образом сопоставлял сведения о связях людей из Акомы. Только что прибыли новые известия, которым я пытаюсь найти место в своей схеме.

Чимака принялся энергично перетасовывать кипы бумаг и настолько углубился в это занятие, что и сам не заметил, как его речь перешла в невнятное бормотание. Наконец он вновь собрался с мыслями и признался:

— Я еще не вполне уверен… — Он перебросил лист из одной кучи в другую.

— Извини за беспорядок, господин, но так нагляднее прорисовываются взаимосвязи. Слишком часто человек поддается искушению выстроить события в линеечку, в жестком порядке, а ведь на самом деле жизнь весьма… хаотична. Он погладил подбородок большим и указательным пальцами. — Я то и дело возвращаюсь к мысли, что надо бы обзавестись столом, набранным из брусков или из веток: я мог бы размещать пометки на различной высоте, чтобы сильнее бросались в глаза внутренние связи…

Долгий опыт научил Джиро относиться к причудам своего первого советника без раздражения. Во время работы Чимака мог ворчать и бубнить, но, похоже, именно в таком состоянии он добивался самых ценных результатов. Шпионская сеть Анасати, на расширение которой Джиро тратил все, что оставалось от его доходов, с каждым годом поставляла все более полезные сведения. Другие знатные семьи для подобных целей, возможно, предпочли бы воспользоваться услугами Мастера тайного знания; однако Чимака упорно выступал против постороннего вмешательства в его операции. Он желал самолично контролировать работу агентов, которых внедрял в другие дома, гильдии и торговые центры. Даже в те времена, когда во главе семьи стоял Текума, отец Джиро, Чимака время от времени покидал поместье, чтобы проследить, как выполняется то или иное его поручение.

Имея дело с Чимакой, Джиро по молодости лет порой выказывал признаки нетерпения; однако он знал, когда не стоит мешать первому советнику. Сейчас Чимака внимательно изучал донесения агентов, и властитель Анасати обратил внимание, что часть депеш относится к событиям двухгодичной давности, а некоторые сообщения представляют собой, судя по виду, просто пометки приказчика, работающего у зерноторговца и имеющего обыкновение записывать свои расчеты на полях первого попавшегося под руку документа.

— Кто-то пытался убить Мару, — не поднимая глаз ответил Чимака.

Вот это новость так новость! Джиро выпрямился, мгновенно вознегодовав: мало того, что ему не доложили немедленно, так теперь еще выясняется, что какая-то другая партия, помимо Анасати, охотится на властительницу!

— Как ты об этом узнал?

Хитрый Чимака выудил из недр кафтана сложенный вдвое документ и протянул его хозяину. Джиро схватил донесение и, развернув его, пробежал глазами первые строчки.

— Мой племянник Айяки мертв!.. — воскликнул он.

Первый советник поспешил перебить хозяина, прежде чем тот разразится возмущенной тирадой.

— Официальное сообщение не поступит до завтра, мой господин, — предупредил Чимака. — У нас есть день и ночь, чтобы хорошенько взвесить, каковы будут наши действия.

Хотя Джиро уже приготовился учинить советнику разнос за неоправданное промедление с докладом о важной новости, он тут же позабыл про свое намерение, и его мысли потекли именно в том направлении, какое косвенно указал ему Чимака. До бракосочетания Мары с Бантокапи их семьи — Анасати и Акома — были злейшими политическими врагами, и если былая вражда не разгорелась снова после ритуального самоубийства Бантокапи, то лишь потому, что узы кровного родства связывали наследника Мары с домом Анасати.

Теперь мальчик угодил в чертоги Туракаму. Весть о кончине племянника не вызвала в душе Джиро печали. Его всегда выводило из себя, что ближайшему кровному родичу мужского пола предстоит унаследовать Акому; договор, обязывающий его, Анасати, выступить в союзе с Акомой в случае необходимости защиты этого самого мальчишки, раздражал, как кость в горле.

Теперь у него наконец-то развязаны руки. Мара показала себя никудышным опекуном: мальчик убит по ее недосмотру! Анасати получили полное основание, да что основание — почетный долг добиваться справедливого воздаяния за безвременную смерть отрока.

Джиро едва не прыгал от радости, осознав, что волен наконец поквитаться с Марой за самого себя.

— Как умер мальчик? — осведомился он.

Чимака метнул на господина откровенно укоризненный взгляд:

— Если бы ты до конца прочел бумагу, что у тебя в руках, то уже знал бы это.

Властитель Джиро ощутил настоятельную потребность напомнить, кто тут хозяин:

— Почему не доложил? Твоя обязанность — давать советы, и только.

Горящие черные глаза первого советника уткнулись в документы. Он ничем не выказал обиды, которую мог бы вызвать у него выпад Джиро. Напротив, в его голосе послышалось самое елейное благодушие.

— Айяки умер из-за падения с лошади. Об этом объявлено во всеуслышание. Но наш шпион, промышляющий на задворках владений Мары, сумел разузнать и еще нечто значительно менее широко известное: конь рухнул на землю и придавил ребенка, потому что был ранен отравленной стрелой.

В памяти Джиро всплыли слова, произнесенные немногим раньше.

— Убийца из тонга, — догадался он, — метивший во властительницу Мару.

С той же пугающе-кроткой интонацией Чимака подтвердил:

— Именно об этом нас недвусмысленно извещает бумага в твоих руках.